«Пастырь добрый»

В этом выпуске личными историями о священниках, которые всю свою жизнь положили на служение Богу и пастве, поделились ведущие Радио ВЕРА Кира Лаврентьева, Наталья Лангаммер, Марина Борисова, а также наш гость — клирик Белгородской епархии протоиерей Максим Горожанкин.

Ведущие: Кира Лаврентьева, Марина Борисова, Наталия Лангаммер

---

К. Лаврентьева

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, здравствуйте, дорогие наши слушатели! Как всегда, по понедельникам, мы собираемся вместе в нашей студии, чтобы рассказать истории, и сегодня тема у нас необычная, такая, на самом деле, очень тёплая, называется она «Пастырь добрый. Истории о священниках, которые всю свою жизнь положили на служение Богу и пастве». С радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя: в гостях у Светлого радио протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской области. Здравствуйте, отец Максим.

о. Максим

— Здравствуйте, друзья.

К. Лаврентьева

— Также представляю моих коллег: Марина Борисова, Наталья Лангаммер, меня зовут Кира Лаврентьева. Здравствуйте, коллеги.

М. Борисова

— Добрый вечер.

Н. Лангаммер

— Добрый вечер.

К. Лаврентьева

— По доброй сложившейся традиции, отец Максим, пожалуйста, начинайте вашу светлую историю. Может быть, их несколько на тему доброго пастырства, потому что это всегда актуально, всегда важно, нужно, поэтому, дорогие друзья, внимаем.

о. Максим

— Светлая история очень длительная, и наверное, рассказывать я ее буду по частям, потому что говорить о пути православного пастыря в России можно бесконечно. Это рассказы всегда о людях, которые действительно свою душу полагали за людей, за своих прихожан, созидали православные общины, и так уж сложилась история нашей страны, что эти люди в результате революционных событий порой оказывались и за пределами нашей Родины. Коль скоро у нас идет речь об историях светлых, то я, как человек, рожденный в 83-м году XX века, расскажу об истории моего восприятия пастырства с помощью телевидения. Первый священник, которого я увидел по телевизору, был митрополит Кирилл, я тогда еще не знал никаких различий. Суббота, утро, случайно совершенно, в такое время нормальные люди не включают телевизор, наверное. «Слово пастыря», как мне потом показалось, слишком рано шло и было очень востребовано. Вот мы включили телевизор, и я увидел митрополита Кирилла, нынешнего Святейшего. То, как он говорил, сразу мне показало то, как должен говорить пастырь. А потом я начал искать, раз уж один из путей моего постижения православной веры был начат с того, что я увидел нынешнего Святейшего по телевизору, и позже, чудесным тоже совершенно образом, на телеканале «Культура» я увидел был цикл бесед с епископом Василием (Родзянко). Это совершенно замечательный человек и по жизни, и по способу донесения информации слушателям, он так рассказывал о своей жизни, что просто ты погружался в эту атмосферу, атмосферу очень разную. И он касался тех людей, которые, наверное, навсегда для меня станут знаковыми, в каком-то научном ключе даже. Вот владыка Василий (Родзянко) очень много рассказывал о митрополите Антонии (Храповицком), а владыка Антоний — это пример самоотверженного и пастырства, и архипастырства. Человек, который, вдохновленный Достоевским, принимает монашество. Я все-таки склонен предполагать, что Алеша Карамазов — это вот Алеша Храповицкий, хоть сам владыка Антоний это и отрицал, но интересная ниточка культурологическая есть и литературная: лично Алеша Храповицкий и Федор Михайлович знакомы не были, но и Алеша Храповицкий, и Достоевский переписывались с преподобным Амвросием, то есть косвенно через преподобного Амвросия они могли знать о существовании друг друга, что такой мальчик есть и дворянин. Сам владыка Антоний достаточно рано принял монашество, и очень многих людей вдохновит также на принятие монашества. Среди его пострижеников будет очень много новомучеников, исповедников Русской Церкви. За рубежом его пострижеником будет святитель Иоанн (Максимович) Шанхайский, которого сам владыка Антоний будет рукополагать в сан епископа и назовет «Ангелом Божьим». «Я встретил отрока Иоанна, это был Ангел Божий», — он скажет. То есть владыка Антоний, не будучи канонизированным, причисленным к лику святых, сам воспитал целый сонм святых. И вот владыка Василий (Родзянко) был весьма близок к владыке Антонию, и владыка Антоний, как ни парадоксально, который по молодости очень много любил постригать в монашество, молодого Володю Родзянко от монашества, получается, отговорил. Он был мудрый человек, владыка Антоний, и владыка Василий вспоминал: «Я, говорит, подхожу к владыке Антонии и говорю: «Владыка, я влюбился, а в свое время дал обет, что монашество приму». А он говорит: «Сколько тебе лет было, когда ты обет дал?» — «Десять лет». Говорит: «Иди, женись». Ну и так вот жизнь сложилась у владыки Василия. И это был такой второй поразительный пример влияния телевидения на меня, такие примеры пастырства, которые впитывались просто. Это потом уже я узнал, кто эти люди, и митрополит Кирилл, и владыка Василий, что это какие-то величины в православном мире, а тогда вот просто смотришь: какой интересный батюшка, и тот, и другой. Конечно, тогда, в начале 90-х, колоссальное миссионерское значение было вот этих программ. Вот такая история.

К. Лаврентьева

— Отец Максим, это очень такие яркие истории, потому что я помню, митрополита Кирилла смотрели, конечно, все мы. Мне кажется, по субботам «Слово пастыря» шло, это такое какое-то приятное начало выходных. Я помню, ничего не понимала, но я сидела перед телевизором и смотрела на владыку Кирилла, тогда ещё Калининградского и Смоленского, и это совершенно так успокаивающе действовало.

о. Максим

— В «Спокойной ночи, малыши» когда-то пришёл отец Артемий Владимиров, именно в то время, то есть это было время совершенно волшебное.

М. Борисова

— Ну, то, что отец Артемий Владимиров пришёл именно в «Спокойной ночи, малыши», это вполне закономерно, поскольку до того, как он стал священником, он был учителем в начальной школе и, насколько я помню, его выгнали из школы, потому что он на продлёнке рассказывал ребятам о Библии. Родители написали в РОНО гневное послание, и его выгнали.

о. Максим

— Ну, отец Артемий нашёл свою аудиторию у Хрюши и Степашки.

К. Лаврентьева

— И не только.

о. Максим

— И не только, да.

Н. Лангаммер

— Я вспоминаю, вот когда вы сказали о том, как говорил митрополит Кирилл — он говорил, как власть имущий. И я помню, когда я только воцерковлялась в Николо-Угрешском монастыре, по-моему, он тогда ещё был митрополитом, или только-только он стал Святейшим...

о. Максим

— Большую часть своей архиерейской жизни он был митрополитом.

Н. Лангаммер

— Да, я просто помню тот момент, по-моему, он только-только стал Святейшим, только был интронизирован, и вот эта его проповедь, он говорит: «Если бы небеса молчали, никто бы к ним не обращался с молитвой». И я помню это ощущение, вот действительно, как гром с небес такая фраза для меня, для неофита, и как он её сказал, она была пронизывающей совершенно, как он говорил. Он и сейчас так говорит.

К. Лаврентьева

— Да-да, каждое слово в сердце.

М. Борисова

— Пастырь добрый и телевидение — это, конечно, круто. Но я просто подумала, что до того, как доброго пастыря стали пускать на телевидение, было несколько десятилетий, когда неимоверными усилиями эти добрые пастыри каким-то образом проникали к пастве. Сейчас кажется, что проповеди и всё, что осталось нам в наследие от владыки Антония Сурожского — это такая православная классика, и когда напоминаешь, что вообще-то в 90-м году был Собор, на котором как раз избрали после смерти Святейшего Патриарха Пимена нового Патриарха Алексея II, вот на этом Соборе была счётная комиссия, которая подсчитывала голоса, и эту счётную комиссию возглавлял владыка Антоний Сурожский...

о. Максим

— ... который сам мог стать патриархом.

М. Борисова

— Который сам мог стать патриархом, да. А до этого все эти десятилетия советской власти, начиная с 60-х годов, когда у него была возможность приезжать в Советский Союз, он собирал, как сейчас бы сказали, «квартирники», потому что на квартире у его духовных чад собиралось неимоверное количество людей, которые хотели послушать слово пастыря и задать ему вопрос.

о. Максим

— Мне всегда было интересно, кто эти люди, где они сейчас?

М. Борисова

— Ну вот, по крайней мере, Ольгу Седакову, я думаю, многие знают, она вполне известный человек, поэтесса, переводчик, публицист.

К. Лаврентьева

— Марина, вы очень живо всегда рассказываете свои наблюдения, а когда началась действительно такая вот «Пасха» для Церкви в 90-х годах, вот как это все было по вашим ощущениям, когда в телевизоре стали, действительно, показывать митрополита Кирилла? То есть для некоторых это уже данность: ну ты проснулся, у тебя митрополит Кирилл в телевизоре. А вот когда ты видишь действительно эту всю борьбу, все притеснение Церкви, и потом, наконец-то, вот эту всю бушующую реку выпускают на волю, как это все было?

М. Борисова

— Вообще, 90-е годы для Церкви, мне кажется, еще область неизученного и неисследованного. Все, как всегда, неоднозначно. Притеснение — да, конечно. И та Церковь, в которую мы пришли в конце 70-х, в начале 80-х, жизнь ее сильно отличалась от того, что было в 90-х, и это действительно чудо, и мы действительно были совершенно ошарашены тем, что произошло, потому что, при всей вере и уповании, никто не ждал, что это будет такая лавина. И если сейчас найти в интернете крестный ход на обретение мощей преподобного Серафима Саровского, когда вот эта лавина народа заполняет московские улицы и набережные — конечно, никто к этому не был готов, это было просто ошеломляюще. Но дело в том, что, как всегда, есть плюсы и есть минусы. Церковь до этого момента была достаточно компактной, и приток молодых людей в Церковь был не очень сильным, поэтому наши духовные руководители имели возможность и время с нами заниматься очень долго и очень скрупулёзно, и очень внимательно, буквально пестовали нас. А когда огромная лавина народа влилась в возрождённую Церковь, было такое ощущение, что мы просто задыхаемся, не хватало людей, которые прошли какой-то путь уже внутри церковной жизни, и которые могли что-то делать. Открылось огромное поле деятельности, а делателей было настолько мало, и они были так перегружены чудовищно, потому что просто невозможно было везде успеть и быть всем бочкам затычкой, и это, конечно, было серьёзное испытание, мне кажется, в первую очередь именно для пастырей, потому что священников не хватало, рукополагали священников... Не мне судить, готовы были люди к этому подвигу или нет, но не было возможности закончить даже курс семинарии.

о. Максим

— Конечно, да, прямо во время учёбы рукополагали и отправляли на приходское служение.

М. Борисова

— Всё было очень-очень сложно. Мне, если говорить о воспоминаниях, дороже как раз образ пастыря, который у меня сохранился с 80-х годов, просто потому, что его можно было разглядеть. Если, например, вспоминать отца Дмитрия Смирнова, который в 90-е годы, не знаю, это, может быть, какой-нибудь титан возрождения мог столько нагрузок на себя взять, тут и казаки, и взаимодействие с вооружёнными силами, и детские дома, и новые храмы, то есть это безумие какое-то, невозможно себе представить, как он вообще всё это выдерживал, учитывая, что ещё и здоровья был невеликого.

К. Лаврентьева

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, напомню, что у нас в гостях протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской области. Мы говорим о пастыре добром с моими коллегами Мариной Борисовой, Натальей Лангаммер, меня зовут Кира Лаврентьева. Отец Максим рассказал нам истории, причём такие истории, согревающие душу, все их помнят, но отец Максим как-то их по-особому осмыслил, за что мы вам выражаем особую благодарность. И, конечно, раз уж Марина взяла слово, давайте мы не будем прерывать повествование и спросим о её истории.

М. Борисова

— Ну, я не знаю, мне, может быть, очень повезло, а, может быть, нам всем очень повезло: у нас добрых пастырей было много, и у них было желание и время тратить его на общение с неофитами, бессмысленными людьми, которые задают дурацкие вопросы...

К. Лаврентьева

— «Бессмысленными людьми», это смешно.

М. Борисова

— Ну, правда так.

К. Лаврентьева

— Да, это правда.

о. Максим

— Сейчас осмысленные, а тогда бессмысленные. (смеются)

М. Борисова

— По крайней мере, сейчас бы я точно не стала делать многое из того, что делала тогда, но лишний раз убеждаешься, насколько всё-таки у наших духовных руководителей хватало терпения, потому что это иногда кажется невыносимо. Но я хочу рассказать про своего духовника, про человека, который, если можно так сказать, вот он прожил жизнь как проповедь. Он далеко не златоуст, ему не дано дара красноречия, но ещё в молодые годы, а это было самое такое «замечательное» хрущевское время, когда за приверженность Русской Православной Церкви можно было и в тюрьму попасть, а если у тебя дети, можно было лишиться родительских прав, много чего можно было лишиться, он как-то так вот внутренне дал себе задание: постараться жить по Евангелию. И он по Евангелию прожил, дай Бог, ему здоровья ещё долгих и долгих лет, но он сейчас в очень преклонных годах, он больше восьмидесяти лет прожил по Евангелию, и несколько десятилетий это было на моих глазах. Удивительный человек, он никого к себе никогда не привлекал. Когда я первый раз к нему обратилась, я ещё не была крещёной, но мне очень хотелось креститься. Креститься нужно было как-то потихонечку, чтобы нас не занесли в большую амбарную книгу, после которой можно было лишиться работы, и от большого ума я спросила свою знакомую: «Ты не знаешь кого-нибудь, кто бы меня потихоньку покрестил?» Она говорит: «Я не знаю, но вот я хожу в церковь Петра и Павла на Солянке, там есть батюшка, у него очень лицо хорошее, подойди к нему, пожалуйста». Собственно, что я и сделала. От большого ума я, когда народ подходил поисповедаться в воскресный день, подошла к нему, и так вот, при стечении большом зрителей и слушателей, спросила, не может ли он. Он попросил меня остаться после службы побеседовать, и с этого вот наши с ним отношения начались. Через год он вступил в непримиримый конфликт с «двадцаткой», кто помнит, что такое «двадцатка», не буду долго объяснять, это инициативная группа, которая являла собой юридическое лицо и была ответственна перед всеми советскими органами за то, чтобы никакой крамолы в данном храме не было. И батюшка оказался на приходе в близком, но очень неудобном Подмосковье, в том смысле, что добираться до него без машины было достаточно сложно, часа полтора-два в один конец. Он говорил всегда, что когда верующие люди собирались в стране под названием «Россия», то они сразу начинали строить храм. Он попал на приход, где храм много лет разваливался, и приход разваливался, и само здание церковное разваливалось. И началось. Сначала он попросил тех, кого знал в Москве, просто приехать помочь по хозяйству и в храме, и кто что может. Потом потихонечку мы втянулись, и много лет мы ездили на этот приход. Батюшка там жил практически, тут тоже отдельный подвиг его семьи, потому что у него родители инвалиды, и его супруга взяла на себя не только детей, но и его родителей, и мало того, она ещё и очень много помогала приходу. То есть это было узнавание о православной вере методом погружения, как изучают иностранный язык, вот такое было погружение в эту семью. А что касается батюшки, он удивителен был тем, что он на наших глазах действительно умудрялся каким-то странным образом в Советском Союзе жить по Евангелию, и это настолько было заразительно, мы, конечно, не могли за ним угнаться и повторить то, что делает он, но, вы знаете, как ни странно, с годами я иногда ловила себя, что я что-то делаю, потому что перед глазами у меня картинка, как в кино: вот наш сельский приход, вот батюшка, вот ситуация, похожая на ту, в которой я оказалась, он себя вот так ведёт, и я непроизвольно начинаю имитировать его поведение в данной ситуации, то есть это всё работает, как ни странно.

о. Максим

— Что такое жить по Евангелию?

М. Борисова

— Как батюшка говорил: буквально, вот вы читаете Евангелие, там написано, вы делаете так, как там написано, и не делаете по-другому.

К. Лаврентьева

— Не ищете лазеек никаких для себя: а может быть, это не так, а может быть, Господь имел в виду другое, и мы сейчас тут найдём альтернативное решение.

о. Максим

— Вы сознательно не называете его имя?

М. Борисова

— Я не имею благословения. Он жив, и он не благословлял говорить о нём. Но я не могу о нём не говорить, потому что это часть уже моей собственной жизни, поэтому я могу только свидетельствовать о том, что непосредственно касается лично меня. И я думаю, что очень многие люди могут рассказать аналогичные истории о том, как начиналась их жизнь в церкви, и кто за руку их в эту жизнь ввёл, долго вёл, долго учил, а потом отпустил, что тоже на самом деле для духовного руководителя, наверное, большой подвиг.

о. Максим

— Духовная сепарация, как признак взросления чада и зрелости духовника. Интересная тема.

К. Лаврентьева

— Это хорошая тема, это здоровая тема. При том, что духовник всё равно остаётся рядом, но он уже верит и видит, что человек что-то понял и способен сам взять ответственность за какие-то вещи в своей жизни, за какие-то решения, и не просит благословения поклеить обои.

о. Максим

— Да, Христова свобода, она как-то должна реализовываться.

К. Лаврентьева

— Да, действительно. Спасибо, Марина, за эту историю, спасибо огромное. Конечно, пронести веру в советское время это была ещё та история. Но тут есть другая сторона, знаете, когда ты в советское время в некотором таком противоборстве находишься с действующей системой, потому что ты священнослужитель или ты верующий человек, потом запреты заканчиваются, хотя бы вот такие внешние, а ты всё равно сохраняешь некое противоборство, то есть, мне кажется, это такое искушение для нас для всех, для людей, которые прошли определённый искус во времена богоборческие — остаться диссидентами уже внутри Церкви. Такое вот искушение для пастыря в том числе, то есть он привык быть в сопротивлении, и уже, когда ничего не запрещают, он всё равно в сопротивлении, потому что это в принципе становится частью его личности. Вот нам всем надо об этом подумать. Да, дорогие друзья, у нас сегодня такой глубокий философский, а местами и не философский разговор. Мы говорим о пастырях добрых, о священниках, которые готовы и жизнь свою положить на служение Богу и пастве. Напоминаю, что у нас в гостях протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской области, у микрофонов Наталья Лангаммер, Марина Борисова, Кира Лаврентьева, мы вернёмся после небольшой паузы. Пожалуйста, не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, напоминаю, что у нас в гостях протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской епархии. У микрофонов Марина Борисова, Наталья Лангаммер, Кира Лаврентьева, мы говорим о пастырях добрых, о священниках, которые так или иначе запали нам в сердце, отразились в нашей памяти, о которых мы и сегодня помним, и готовы рассказывать, как-то повлияли на нас. Священники, которые готовы положить и жизнь свою для служения Богу и людям. Напомню, что смотреть и слушать «Светлые истории» вы можете на сайте radiovera.ru и в группе Радио ВЕРА во «Вконтакте». Пожалуйста, смотрите, пишите свои комментарии, может быть, в вашей жизни тоже были какие-то добрые пастыри, о которых вы хотели бы рассказать, и мы обязательно зачитаем наиболее интересные комментарии в одной из наших программ. Отец Максим, я о чём хотела спросить: вот сейчас Марина рассказала удивительную такую историю о священнике, который был неудобен, неприятен, гоним большую часть своей жизни, наверное, или хотя бы значительную такую, и это такое поколение, из которого можно гвозди, наверное, делать, потому что они действительно верность свою сохранили Богу и Церкви. Но мы, слава Богу, родились, например, мы с вами, уже в другое время, когда Церковь не была под запретом. Ну да, кто-то там над нами смеялся в классе, но это во всяком случае не было преследуемо на законодательном уровне, вряд ли наших родителей бы уволили за то, что мы ходим в храм, вряд ли их бы лишили родительских прав, вряд ли нас бы исключили из школы, нам даётся вот такая возможность проповедовать. У нас есть Радио ВЕРА, у нас есть телеканал «Спас», у нас есть разные православные христианские радиостанции и телеканалы, которые открыто говорят о Христе, есть печатные СМИ, в общем, проблем нет. Вот скажите, для современного пастыря, когда его служение более-менее комфортное, я говорю «более-менее», потому что у каждого оно своё, плюс вы живёте в Белгородской области, и там есть свои скорби на данный момент, скорби серьёзные, поэтому говорить о лёгком пастырстве, наверное, не приходится. Но я, скорее, говорю о гонениях: когда этих самых гонений нет, какая самая такая большая опасность для пастыря, на ваш взгляд, который не знает вот эту вот цену гонениям, цену исповедничества, и как-то более-менее в комфортное для Церкви время возрастал?

о. Максим

— Спасибо за вопрос. Субъективно, на мой взгляд, самая большая опасность для пастыря, который не жил во время гонения и принял священный сан в 2000-х годах, к примеру, — это не знать своей истории. Я глубоко убеждён, что современное духовенство, молодое духовенство так называемое (мне сорок два года, я молодое духовенство), просто обязано читать жития новомучеников и исповедников Российских, это наше прошлое, это наше достояние, это наши духовные предки, это наши и физические предки. У меня двое родственников, это дядюшки моей прабабушки, отец Карп и отец Никита Котеневы, они были репрессированы и расстреляны. Другая тётя, тоже моей прабабушки, Агриппина, когда храм закрыли, она собрала все книги с клироса, и они начали служить дома. Об этом узнали: ну, добрые люди донесли, её арестовали, и больше её никто не видел, и мы так и не нашли ни в каком архиве, нигде. Поэтому, если посмотреть свою историю, историю своей семьи, каждому из нас, может быть и у вас, дорогие мои, найдётся кто-то из недавних предков, кто пережил нечто такое же страшное, и вот об этом не нужно забывать. А что касается сегодняшних реалий служения, как мне кажется, когда я прихожу в какую-то аудиторию, это опасность не найти общего языка с той же молодёжью. Если вот батюшка будет говорить на птичьем языке — то, от чего предостерегал митрополит Антоний Сурожский, то порой и получается, что встречаешься по долгу епархиального послушания с руководителями школ, и люди, стесняясь, но тем не менее говорят: «Вот к нам батюшка приходил, а детям совсем не понравилось. Батюшка хороший, но говорил...» Вот, наверное, как владыка Антоний вспоминал, как им отец Сергий Булгаков проповедь читал на стадионе.

М. Борисова

— И не понравилось им.

о. Максим

— Да, и владыка говорит, что он был замечательный, но он совершенно не умел разговаривать с детьми, особенно с такими, как владыка Антоний.

К. Лаврентьева

— Видимо, тут тоже должен быть особый талант, да?

о. Максим

— Может быть, и талант нужен, но даже, будучи совершенно средних способностей, ты должен понимать, кто перед тобой, какие фильмы они смотрят, какую музыку они слушают. А если мы с позиции взрослых скажем: «да что они там, ерунда какая-то, какие-то фильмы смотрят, нам непонятные, какую-то музыку слушают, нам непонятную», так и мы для них станем непонятными в таком случае. А мы для них и не являемся понятными, может быть. Я об этом всегда на проповеди говорю, и, как ни странно, я эту тему затрагиваю порой на отпевании, когда в храме собираются люди, которые, может быть, в другой ситуации в храм не придут, и я вижу: вот стоят родители, вот стоят дети, и я говорю: «Дорогие мои, наше огромное счастье, на самом деле, что наши дети в телефонах, потому что если они из них вылезут и начнут задавать нам вопросы — горе нам будет, потому что порой ответа у нас нет. Это мы себе сами наврали, мы себя сами убедили, что мы такие взрослые, мы такие умные и умнее всех, а наши дети, если начнут задавать нам вопросы, окажется, что мы мало что знаем». Поэтому над этим нужно задумываться не только священникам, но и родителям, чтобы быть актуальными для своих детей, это тоже пастырство.

К. Лаврентьева

— Спасибо, отец Максим, действительно, почва для размышлений есть, а «Светлые истории» продолжаются, и мы просим Наташу Лангаммер рассказать о её добром пастыре.

Н. Лангаммер

— У меня несколько добрых пастырей, я, когда узнала тему, сразу подумала: «да, о нём», потом думаю: «нет, ну сколько можно, уже все говорят о нём», потом думаю: «нет, ну всё равно о нём», и сейчас вот всю программу слушаю и понимаю, что — нет, я всё-таки расскажу про отца Дмитрия Смирнова, про моё общение с ним.

о. Максим

— Всё правильно.

Н. Лангаммер

— Ну вот так получилось, что я не сильно с ним была близка, как мне казалось, при его жизни, но ровно когда он ушёл, вот в день его смерти, меня позвали на телеканал «Спас», я начала о нём что-то рассказывать, почему — я не знаю. На второй год позвали меня, книгу сейчас выпустили, там есть моя глава, как будто он сам призвал: «ну давай, расскажи, что у тебя было», хотя, я думаю, у людей многих намного больше есть историй, с ним связанных, а я как раз про язык, на котором говорить с паствой. Я же пришла в церковь, уже будучи журналистом, прошедшим большие каналы и понимающим, насколько важно говорить на том языке, на котором аудитория способна воспринимать. Я тогда такая звёздная вся была: всё вот эти фильмы православные — это всё скучно, сейчас я приду, вообще тут порядок наведу и всё супер сделаю. И тут я в паломничестве где-то в автобусе слышу какого-то священника, который обалденно интересно, извините за мой язык русский, просто как-то нереально интересно говорит, вот детали какие-то подмечает, какую-то лексику использует понятную, которая прямо цепляет. Думаю: «вот, медийный батюшка», я помню, тогда такое слово для себя придумала. Потом я сидела на Пасху у бабушки своей и по телевизору вижу, как он берёт благословение у Патриарха, служит с Патриархом, думаю: опять он! Потом ещё где-то я его увидела, и потом я прихожу в свой храм, я живу в районе метро «Динамо», и когда я маленькая была, мы ездили на автобусе 105-м по кругу, и там стояло кафе, мороженое шоколадное было вкусное. А тут возвели храм на этом месте, на Красноармейской улице, Благовещенский храм в Петровском парке. Думаю: пойду зайду. Захожу, а там — он, понимаете, которого я видела и на проповеди в автобусе паломническом, и у патриарха, там вот этот батюшка стоит, и все к нему с цветами. Я понимаю, что у него именины сегодня (по-моему, именины были, пошла, купила три герберы в соседнем цветочном магазине, пошла к нему, отстояла очередь и говорю: «Значит, вот я журналист православный (теперь православный), хочу заниматься православной темой, без вашего благословения не буду. Вот не буду и все».

К. Лаврентьева

— Заход такой хороший.

Н. Лангаммер

— Он так посмотрел на меня — «Ну приходи ко мне завтра». Я к нему пришла. Ну, то есть такое вот ощущение было: что-то такое между городской сумасшедшей и действительно каким-то там пылающим неофитом. И он меня принял, говорит: «Что я могу для тебя сделать? Ну вот помещение могу дать, работай у нас там, в доме причта».

о. Максим

— Неплохо, неплохо.

Н. Лангаммер

— Дал помещение. Потом мы, когда в этом помещении как-то обжились...

К. Лаврентьева

— С отцом Киприаном (Ященко) тогда ты делала, да?

Н. Лангаммер

— Да, и монтировала фильм с отцом Киприаном я как раз в этом помещении. Я никак не могла понять тогда, еще будучи неофитом, а как мне поблагодарить батюшку? А что, собственно, он от меня ждет теперь? А он ничего не ждал. Хочешь — работай. Он говорит: «Только позовите на чаепитие, когда у вас будет новоселье», и мы его позвали. Я уже, по-моему, это много раз рассказывала, но это каждый раз так трогательно. У нас были пластиковые стульчики, самые примитивные...

о. Максим

— Это какой год?

Н. Лангаммер

— 2009-й. И он пришел, такой большой батюшка, на этот пластиковый стульчик сел, и ел малиновое варенье ложкой, как Винни-Пух такой трогательный. А я все время ждала, когда этот стульчик треснет, потому что уже такой скрежет стоял, батюшка был крупный. Вот такое моё воспоминание о нем теплое осталось. Удивительно, что его сейчас нет, а вот Кира знает, у меня недавно мама отошла ко Господу, и как-то так держишь свои эмоции в процессе всей организации похорон. И я пошла в Благовещенский храм, после службы вышла, и там могилка батюшки Дмитрия. И я вот села напротив него, ну я вот его как живого же вижу, эту фотографию, и я ему рассказала все, что я никому не могла сказать. Все, что я чувствую, всю свою боль, весь свой страх. И мне кажется, что он взял это и понёс, и мне кажется, что он молится за маму. Вот удивительный совершенно батюшка, который мне после его ухода стал чуть ли не ближе, чем был при жизни.

К. Лаврентьева

— Это настолько точно, что некоторые усопшие, они становятся нам ближе, чем при жизни, я это опытно могу подтвердить.

Н. Лангаммер

— А про пастырей, вот истории из жизни пастырей не могу рассказать. Могу рассказать эпизоды, которые у меня связаны с разными пастырями, которые были в моей жизни. Я, когда только пришла в храм, на исповедь меня привела подруга к какому-то батюшке, мне всё равно было к какому, потому что как-то не получалось зайти в храм самой, мне хотелось, чтобы меня подвели и поставили. Я пришла на исповедь рассказать вообще всё, что у меня в жизни произошло, меня батюшка выслушал, говорит: «Вы, наверное, исповедоваться не умеете». Я говорю: «Нет». — «Ну вот книжечку почитайте Иоанна Крестьянкина «Опыт построения исповеди». Я почитала.

о. Максим

— Понятно было, что читали?

Н. Лангаммер

— Понятно. Я выписала 274 греха и пошла потом на исповедь уже осознанно. Но он мне сказал: «Сразу причащайтесь». И вот это был тот момент, который меня зацепил, и я осталась в церкви. Я на следующее утро причастилась, не готовясь.

о. Максим

— Это здорово.

Н. Лангаммер

— Он сказал: «Вы не готовы, но сейчас вы и не сможете готовиться». И я стала ходить. И я стала ходить, и я стала его мучить, потому что я приезжала с бессмысленными вопросами, бесконечными, и мы так им восхищались, потому что он с нами ходил-гулял вокруг пруда, отец Агафангел его звали, а там были гуси в Николо-Угрешском монастыре, и все этих гусей боялись, я боялась очень, они щипаются. А когда мы шли с ним, гуси так расступались, и мы говорим: вот, это почти святость. На него голуби садились на плечи, гуси не кусаются, голуби садятся...

о. Максим

— Наверное, тоже были его духовные чада. (смеются)

Н. Лангаммер

— Видимо, да. То есть такой светлый батюшка.

о. Максим

— Где он сейчас?

Н. Лангаммер

— Перевели его. По-моему, он в Оренбурге сейчас, к сожалению, не в Москве. Потом был чудесный отец Андроник, как дедушка, тоже такой теплый, можно было с ним часами разговаривать. Эти люди тратили на меня свое время. Потом вот отец Дмитрий, потом тоже столкнулась с таким батюшкой, назовем его отец Силуан: не уверена в точности событий, поэтому не буду называть имя. Он был директором школы, у него была супруга любимая, детей не было. И супруга была верующая, он не очень, и он покрестился, насколько я понимаю, благодаря ей. И вот когда она заболела раком, и это была уже чуть ли не последняя стадия, она сказала, что хочет принять монашество. И они поехали к старцу в Троице-Сергиеву Лавру, а тот сказал: «Ну, а что же, она монашество, а ты тогда что? Ну, ты тогда тоже принимай монашество». И он принял монашество. Она до сих пор жива, выздоровела-не выздоровела, но уже много-много лет она живет в скиту монахиней, уже, по-моему, схимонахиней, а он стал игуменом, который очень много сделал для Русской Православной Церкви, очень много мероприятий, программы обучающие для детей и фестивалей, то есть вот реально Господь таким образом призвал. Вот удивительные такие священники, ты соприкасаешься, к ним приближаешься и получаешь какие-то удивительные благодатные волны от этих людей и от их опыта, и от их любви, и от их терпения бесконечного к нашим бестолковостям.

К. Лаврентьева

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие наши радиослушатели. Напоминаю, что у нас в гостях протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской епархии, у микрофонов Наталья Лангаммер, Марина Борисова, меня зовут Кира Лаврентьева, мы рассказываем истории о добрых пастырях. И, я когда шла сюда, думала: что же я буду рассказывать, мой духовник вообще не благословляет о нем рассказывать? И мне кажется, такая вот истинная праведность, одно из ее проявлений: не благословлять о себе рассказывать чудесные истории прекрасные. Ну да, у меня духовник тоже не велеречив, но при этом каждый человек, который к нему приходит, даже малознакомый, нас это удивляет всегда с мужем, мы смотрим — вы знаете, он так удивительно включается, не вот это, знаете, я никого сейчас не осуждаю, но бывает такое в нашей благочестивой традиции, когда священники говорят определенным тоном с прихожанами, и это, возможно, тоже надо, потому что это поддерживает некую культуру общения внутри церкви между пастырем и человеком, который пришел к нему посоветоваться, но наш духовник, он как-то необыкновенно включается. Вот человек ему рассказывает о своей проблеме, а есть ощущение, будто это его дочь или сын, он сразу начинает: «Так, а это что, а это как? А как ты будешь это решать? Так, хорошо...» И это не какое-то эмоциональное такое включение, когда включился и забыл, а он начинает молиться за человека, и, к удивлению этого самого, наверное, человека, все у него как-то вот, может быть, выправляется не так, как он хотел, но уже батюшка о нем помнит, уже о нем молится, и как-то становится легче у него в жизни. И вот это неравнодушие, живое участие, наверное, для меня самый главный маркер вообще праведности священника. Мне кажется, что вообще любой священник должен в некоторой степени, как и мы все, стремиться к тому, что тот, кто сейчас перед тобой, это и есть твой ближний, и не смотреть в телефон, когда с тобой разговаривают, не отвлекаться, когда человек открывает тебе душу, а воспринимать его как главного...

о. Максим

— А бывало в опыте и такое, да?

К. Лаврентьева

— Ну, у меня у самой бывало в опыте такое, что человек со мной разговаривает, а я смотрю в телефон, понимаете, и я потом понимаю, что это...

о. Максим

— Я подумал, это на исповеди: вы исповедуетесь, а батюшка в телефоне.

К. Лаврентьева

— Нет-нет, такого, слава богу, не было. Всё-таки сейчас школы семинарские, они очень сильные, и меня это радует, потому что мы шесть лет с Костей Мацаном вели программу «Путь к священству», и у нас было очень много священников, может быть, 300 или 400, ну прямо много, я как-то пыталась подсчитать, но мне не удалось. И к великому счастью, это действительно светильники под спудом. Вот мы их приглашали, как-то выдергивали, посидит у тебя человек, выходит из студии, мы с ним смотрим друг на друга и говорим: «Слушай, ну вот святость какая-то». А он даже не догадывается, естественно, о себе, но «по плодам их узнаете их», то есть какое у тебя остаётся послевкусие, какое чувство остаётся после разговора, это же тоже некий признак того, в каком состоянии находится твой собеседник. И порадовалась я, честно говоря, когда вела этот проект, порадовалась, потому что очень много сейчас действительно добрых пастырей, и к некоторым из них, хотя они были всего один раз на программе, я обращалась в трудных ситуациях, и они перезванивали, и они всегда участвовали. И, кстати говоря, вот защитить честь мундира обязательно хотела ещё рассказать: отец Павел Островский, он такой человек яркий, кто-то, может быть, его не понимает, кто-то его взглядов не разделяет, но что удивительно, меня он забыл, то есть он к нам попал и тут же забыл, потому что он много где бывает. И когда спустя два года почему-то именно его я решила о чём-то спросить, а это была ночь, он перезвонил мне, представляете? А все знают, что у него большие проблемы со здоровьем, и у него дети, и у него семья, и вообще нехорошо ночью писать священникам. Но я подумала по своей наивности, что я сейчас напишу сообщение, а может, у него беззвучный, он утром найдёт и, как сможет, так и ответит, а он тут же перезванивает, и мы с ним проговорили два часа. Это было такое утешение, и я по ходу разговора так почувствовала, что он и не вспомнил, что я там на Радио ВЕРА работаю, он это всё номинально как-то вот вспомнил, а лично меня не вспомнил, но сколько тепла и любви он мне тогда дал! И вот это просто удивительное для меня было такое явление, потому что он молодой, он такой, может быть, противоречивый местами, но тем не менее, вот в личном общении он так себя показал. Но я, дорогие коллеги и слушатели, зрители Радио ВЕРА, вот что хотела рассказать о пастыре, который уже канонизирован, это праведный Алексей Мечёв, и для меня он явился действительно добрым пастырем опытно, как бывает у нас, когда святые какие-то, нам доселе незнакомые, вдруг становятся нашими небесными друзьями, мы с ними знакомимся. В одной из программ «Светлые истории» был рассказ о том, как великомученик Георгий Победоносец исцелил ужасную, дикую головную боль. Так вот, я с великомучеником Георгием тоже не так давно познакомилась, то есть мы его почитаем много лет, молимся ему, стоим на молебнах, у нас есть иконы святых, но личные отношения — это совсем другая история, и как они сложатся, непонятно, потому что на той стороне тоже живая личность, и она тоже должна захотеть с нами вступить в какой-то диалог, то есть тут с нашей стороны тоже не должно быть каких-то супертребований: «я тут тебе помолюсь, дорогой святой, а тут ты мне всё исполнишь». И однажды, мне было семнадцать лет, у меня какой-то был дичайший кризис: знаете, бывает, дети из верующих семей от церкви отходят по каким-то причинам, и я, «светлая голова», как-то не связала в своём сознании, что отсутствие хождения в храм, вообще всяческого, и вот этот внутренний кризис, они связаны напрямую. Я искала ответов в психологических книгах, я спрашивала каких-то людей, но когда совсем прижало: а, мы знаем, куда идти, где источник живой воды, слава богу, когда совсем прижимает — я поехала в Лавру и подошла к первому попавшемуся монаху. Знаете, вот когда тебе уже ни до чего, ты уже просто идёшь, первого человека спрашиваешь, он тебе отвечает, ты уходишь. И он говорит: «Езжайте туда-то, куда-то на Маросейке», но мне кажется, он не сказал храм святителя Николая в Клённиках, а я забыла, но я запомнила улицу Маросейка, думаю: ну хорошо, Маросейка, так Маросейка. И падает прекрасный декабрьский снег, Москва, погода прекрасная, не тает, ни грязи, ничего, вот я иду по этому потрясающему вечернему городу и ищу этот храм, и понимаю, что я уже вообще забыла, где он находится, и смотрю — оранжевый храм, маленький, уютный, он почему-то открыт, все оттуда выходят, видимо, уже конец службы, и я захожу в храм, а там какие-то мощи, я прикладываюсь к этим мощам и думаю: надо же, значит у меня с этим святым еще будет что-то в жизни. И все, я ухожу, и вообще забываю про это, но с этого момента что-то повернулось, надо сказать. И через много-много лет рожаю я второго ребенка, называю его Алешенька, смотрю по датам и понимаю, что именно праведный Алексий Мечёв его покровитель, узнаю, где мощи Алексея Мечёва, к моему огромному удивлению это и есть тот храм, куда я забрела когда-то десять лет назад, и начинаю очень тщательно изучать его житие. Меня потрясло там два момента, один общеизвестный, когда у отца Алексия умерла жена, он впал в тяжелейшее состояние. Кстати, спасибо, дорогие, может быть, кто-нибудь нас услышит или уже их потомки услышат, спасибо, что вы сохранили его житие таким, какое оно есть, потому что именно сложные моменты в жизни святых являются для нас большим укреплением. Лубочная картина, она прекрасна, но она не настоящая, или, может быть, настоящая не до конца, либо действительно жития святых в древние времена были настолько прекрасны, что там и действительно не было никаких кризисов. Но вот у отца Алексия праведного кризис был дичайший, после смерти жены он ушёл в очень серьёзное уныние, в очень плохое состояние, и мы знаем, что к нему приехал святой праведный Иоанн Кронштадтский, разговаривал с ним долго, представьте, святой праведный Иоанн Кронштадтский к нему приехал, три часа с ним там разговаривал или пять часов, и он, как мы знаем, какие-то обрывки той беседы, которые нам передаются, он сказал ему, что вот твоё вот это состояние должно стать для тебя сейчас такой отправной точкой, то есть твои как бы раны от гвоздей на кресте, они должны стать для тебя источником силы, иди и проповедуй. Ну а дальше мы уже знаем, маросейская община известная, одна из самых сильных общин XX века, потому что в принципе общину создавать сложно, особенно в наше время люди к общине не совсем готовы, это такая уже тема отдельная, и маросейская община — прекрасный плод, который дал этот храм святителя Николая в Кленниках на Маросейке, совершенно потрясающий приход, удивительные богослужения, и до сих пор так, и по сей день так. И второй момент в жизни отца Алексея, на самом деле я думаю, их было очень много, но описывается в житии он очень ярко. К нему пришел человек, который находился в недуге пьянства, и говорит: «Ничего от меня не осталось, отец Алексий, ничего, я пропащий человек, вот только я и алкоголь». А он его обнял и говорит: «Надо нам с тобой заканчивать попивать винцо-то». Он говорит: «Помолись обо мне, отец Алексий». Он его взял за руку, подвел к алтарю, открыл врата, и от всей души послужил молебен. И этот человек ушел, а через некоторое время пришел такой благообразный мужчина, прилично одетый, его звали Василий, он изменил свою жизнь, начал работать, начал трудиться, и, в общем, стал прихожанином этой самой маросейской общины. Вы понимаете, сколько любви в этом? «Надо нам заканчивать с тобой пить винцо-то», то есть нет вот этого: «Ты знаешь, что пьянство может сделать с тобой? Ты знаешь, что пьянство — тяжкий грех?» Да знает, потому что он уже это на своем опыте познал. Отец Алексий очень участливый, и если к нему сейчас прийти и поговорить с ним о чем-то, попросить его о чем-то, он и сейчас тебе будет как добрый пастырь и духовник, просто он ответит какими-то такими вот жизненными обстоятельствами, если захочет, конечно.

о. Максим

— Спасибо за такую историю, просто два слова хотел сказать. Удивительно, у нас в Старом Осколе ученик отца Алексея Мечёва, протоиерей Владимир Отт, настоятель Свято-Ильинского храма, он около храма похоронен, они вместе с супругой окормлялись у отца Алексия Мечёва, вместе прошли лагеря. Супруга матушка Анна скончалась в лагере, а отец Владимир Отт до конца своих дней служил в Свято-Ильинском храме города Старый Оскол и нёс такое преемство от отца Алексия Мечёва, и сегодня не без чудес у нас, преемство такое благодатное.

К. Лаврентьева

— Удивительно, как закольцевалось все.

М. Борисова

— Я хотела сказать, что личные отношения со святыми — это вообще-то норма. Но я просто вспоминаю, вот я, как старуха из Изергиль, сижу и вспоминаю, как было. (смеется)

К. Лаврентьева

— Нет, это вообще прекрасно.

М. Борисова

— Так вот, не так давно еще, в поздние советские времена никто не говорил «поехали в Лавру» — все говорили «поехали к преподобному». Ехали лично к преподобному Сергию, и отношения личные выстраивались сходу. Причем это было так нормально и казалось, что по-другому как-то вроде и не бывает.

К. Лаврентьева

— Потому что и преподобный Сергий такой же живой участливый святой, и об этом сложно не говорить. Спасибо огромное, дорогие друзья. В этом часе были «Светлые истории» на Радио ВЕРА, и у нас в гостях протоиерей Максим Горожанкин, председатель Миссионерской комиссии Белгородской епархии, у микрофонов Марина Борисова, Наталья Лангаммер и Кира Лаврентьева. Смотреть и слушать «Светлые истории» вы можете на сайте radiovera.ru и в группе Радио ВЕРА во «Вконтакте», обязательно оставляйте свои комментарии, слушайте, будьте с нами, и прощаемся с вами до следующего понедельника. Всего вам доброго и до свидания.

Н. Лангаммер

— До свидания.

М. Борисова

— До свидания.

о. Максим

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Маленький храм»
• «Рождественский выпуск»
• «Новогодний выпуск»

---

Проект реализуется при поддержке VK