Поделиться
У нас в гостях был настоятель храма Ризоположения в Леонове, преподаватель кафедры библеистики Московской Духовной Академии протоиерей Андрей Рахновский.
Мы говорили о том, каково христианское отношение к святыням, почему принято поклонение мощам и иконам, и в чем духовный смысл почитания святынь.
В. Аверин
— Здравствуйте, это программа «Вечер воскресенья» на радио «Вера». В студии Владимир Аверин. И сегодня есть план, по крайней мере, поговорить об отношении к святыням. Поводов много и, наверное, нужен грамотный ответ на вопросы, которые накопились, по крайней мере, у меня. У нас в студии настоятель храма Ризоположения в Леонове, преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии, протоиерей Андрей Рахновский. Отец Андрей, здравствуйте!
Прот. Андрей Рахновский
— Добрый вечер! Здравствуйте!
В. Аверин
— Я сказал, что поводов довольно много. И, действительно, совсем недавно мы наблюдали огромную очередь, огромную просто очередь к Храму Христа Спасителя, когда туда привезли мощи святителя Николая. Миллионами исчисляется число людей — там статистика же велась очень чётко правоохранительными органами. И вот там — миллионы. Что, в общем, вызывало у одних священный трепет, у кого-то, наверное, зависть, у кого-то массу вопросов: почему? Почему есть такая тяга для того, чтобы прийти и приложиться, поклониться, в общем, к останкам человека?
Прот. Андрей Рахновский
— Я думаю, давайте немножечко, не злоупотребляя, начнём с богословия — это очень важно. Это очень важно, потому что какие-то теоретические основания всё-таки должны быть рассмотрены.
В. Аверин
— Потому что, действительно, есть собственно религия, и есть некое народное представление о ней. Вот здесь бы границу провести.
Прот. Андрей Рахновский
— Да. Почитание любой материальной святыни на самом деле ведёт нас к очень таким глубинным интуициям христианской веры. А именно здесь подспудно мы видим принятие вот той идеи, что Господь может присутствовать в материальном мире, Сам будучи иноприродным этому миру, нематериальным. Тем не менее, Он в этом мире может являть Своё присутствие как в человеке, так и в разных видах материи: вода, масло...
В. Аверин
— Да-да, четыре стихии, что называется...
Прот. Андрей Рахновский
— Да, в данном случае неважно. Поэтому, конечно, как бы иногда, скажем так, не улыбались по поводу святой земельки или святого песочка, или камешков из какого-то памятного для христиан места, тем не менее, если отвлечься от каких-то крайностей несуразных, то, вне всякого сомнения, за этим кроется вера в возможность освящения Богом этого мира: что материя хотя, скажем так, сама по себе не несёт в себе духа, тем не менее материя не противостоит Богу.
В. Аверин
— И может быть в известных ситуациях одухотворённой.
Прот. Андрей Рахновский
— Да, и может быть одухотворена и освящена. Это, если угодно, противовес некогда гностическим идеям, манихейским идеям, вообще, любого учения, которое проповедует некий дуализм: дуализм духа и плоти, Бога и материи.
В. Аверин
— Разделённости...
Прот. Андрей Рахновский
— Да. И в том числе добра и зла. Понятно, что материя, плоть — это зло. Бог, дух, душа — это добро. Это опять-таки то, что свойственно для (обобщая сейчас) таких дуалистических концепций религиозных. Христианству это абсолютно чуждо: Бог есть Творец этого мира, Он об этом мире заботится, Он этот мир освящает Своим присутствием. Что касается почитания именно святых мощей, останков святых людей, то здесь, вне всякого сомнения, в глубине лежит вера в воскресенье плоти. То есть мы, христиане, верим в Воскресение Иисуса Христа (причём, я подчёркиваю, что речь идёт о воскресении, то есть оживлении плоти) и верим в воскрешение нашей плоти. И как бы вот эта наша молитва самая главная — «Отче наш, да приидет Царствие Твое...» Собственно говоря, почему мы так просим, чтобы Царство поскорее пришло? Потому что ожидаем воскресения плоти, которое для нас равно победе над смертью.
В. Аверин
— Именно поэтому все обряды — захоронения, а не сжигания, которое не поощряется.
Прот. Андрей Рахновский
— Ну да, они как бы этим внешним моментом подчёркивают... они подчёркивают этот момент: что плоть человека не есть нечто случайное, и опять-таки не дай Бог — не то, что противостоит Богу или духу. Плоть не является источником греха, в том числе и по святоотеческому учению.
В. Аверин
— Да. И всякое сознательное умаление плоти, нанесение повреждений или самоубийство — вот это всё из этого же, как следствие...
Прот. Андрей Рахновский
— Совершенно верно, да! То же самое, как у нас, допустим, с древних времён зафиксированы каноны святых Апостолов относительно тех, кто по религиозным соображениям сами себя оскопили, буквально истолковывая соответствующий евангельский текст. Вот такие подвергаются анафеме — как посягнувшие на Божие творение. Поэтому само по себе отношение к телу человека уже благоговейное, особенное. Это не просто какая-то оболочка, которая истлела, которая износилась, и её нужно выкинуть, сжечь и забыть о ней. Нет, это тело, которое воскреснет во славе — во славе Божией. Это предмет Божественного воздействия, воздействия благодати Воскресения. Поэтому тело человека приносится в храм, тело обычного человека, во время отпевания, окружается свечами, каждением, молитвой. Это не просто так. И, конечно, когда речь идёт о теле святого человека, предполагается, что этот человек освятил на протяжении жизни и свою душу, и своё тело. И даже после смерти его тело продолжает быть как бы источником, хранителем...
В. Аверин
— Носителем.
Прот. Андрей Рахновский
— ...Носителем, да, совершенно верно, этой благодати. Поэтому если говорить о связи догмата и практики, то здесь почитание святых мощей связано с верой в грядущее воскресение, а почитание неких материальных предметов освящённых — с верой в возможность присутствия Бога в этом мире. Это что касается догматики. Понятно, что когда мы начинаем переходить к практике, здесь могут встречаться некоторые вопросы и недоумения.
В. Аверин
— Да, недоумения. Давайте оттолкнёмся от того, что вы сказали: если действительно тело человеческое должно воскреснуть, то оно должно воскреснуть, видимо, в полноте своей. Когда мы говорим про мощи святых, то — вот здесь кусочек пальца, а здесь кусочек берцовой кости, а здесь ещё... Действительно, разрушен носитель всего, о чём вы только что сказали, и растаскан по самым разным местам земного шара. И тогда во мне, человеке, который наблюдает со стороны, возникает вопрос: ребята, а вы тогда тем самым лишаете возможности воскресения этого самого святого? Если вы разрушили сознательно его тело и порастащили по разным местам по кусочкам. Или здесь нет противоречия, опять же исходя из?..
Прот. Андрей Рахновский
— Конечно, исходя из веры в Воскресение, именно из веры в Воскресение, здесь противоречия нет, поскольку есть люди, которые были не только захоронены, а которые были сожжены, которые погибли тем или иным образом: были съедены дикими животными... Или, в конце концов, те люди, которые пострадали от взрыва, допустим, от взрыва атомной бомбы и, скажем так, видимо вообще ничего от человека не осталось. Но это не препятствует воскресению того же самого человека в той же самой плоти, потому что мы ещё из школьного курса знаем закон сохранения вещества: ничто никуда не девается. Поэтому для Бога возродить разрушенное тем или иным образом человеческое естество, для Бога, Который сотворил этот мир из ничего, это, наверное, не представляет какой-то сложной задачи. Это, как вам помочь ребёнку собрать пазл, например. Для него это трудно, а для вас...
В. Аверин
— Для меня тоже! (Смеётся.)
Прот. Андрей Рахновский
— Смотря какой... Ну, не будем цепляться за примеры, к которым можно тоже предъявить претензии.
В. Аверин
— Да. Я думал, что вы скажете, что здесь, скорее, фактор времени. То есть если Он — и творец времени в том числе, то это... опять по аналогии с пазлом: всегда есть момент, когда не разрушен этот самый пазл, не разрушено это тело. И в общем, для Бога всё равно, на самом деле...
Прот. Андрей Рахновский
— Ну, можно, как бы в дополнение к этому, да, можно этот аргумент принять. С другой стороны, я понимаю, что ваш вопрос основан на том что: не является ли такое разделение тела святого на части проявлением неблагоговения?
В. Аверин
— Да, конечно.
Прот. Андрей Рахновский
— Здесь вопрос я бы так поставил, следующим образом: мы вот этих слов из песни выкинуть не можем, то есть христианская история показывает нам, что, да, действительно это практиковалось во все времена бытования истории христианства. Вопрос, как правило, ставился о подлинности тех или иных мощей. Вы знаете, были даже в своё время, ещё в древней Церкви, в Северной Африке, конфликты и даже расколы. Как ни странно, они иногда начинались с абсолютно такой пастырской, может быть, ссоры, допустим, епископа со своей прихожанкой, которая приносила в церковь какие-то непонятные мощи неизвестно какого мученика. И потом желание пастыря вразумить и остановить перерастало в нечто большее. Но не будем сейчас в историю углубляться — кто знает, тот поймёт, о чём идёт речь. Но это не важно в данном случае, а я говорю о том, что действительно здесь стоял чаще вопрос о подлинности мощей, нежели о целостности. Хотя, возможно, какие-то элементы церковной истории, касающиеся этого вопроса, мной просто упущены. Тут я могу, в общем-то, сейчас попасть не туда. Ведь разделение разделению рознь. Одно дело, когда это делается с молитвой, с благоговением и с неким трепетом священным. Другое дело, когда есть некая цель иметь святыню во чтобы то ни стало, и некоторое понимание того, что само по себе нахождение святыни рядом со мной, оно меня спасёт, что, конечно, не верно.
В. Аверин
— Или ещё есть вариант — тоже история знает, наверное, это, — когда сознательно просто разрушить — как вандализм. А потом кто-то уже собирал остатки, находил фрагменты...
Прот. Андрей Рахновский
— Есть то, что есть. Вот в истории мы имеем то, что имеем, и от этого никуда не денешься. И конечно, может быть, какие-то исторические эпизоды, связанные с мощами, могут вызывать у нас естественную критику чисто с этической стороны. Поэтому мне кажется, что всё-таки в поклонении святым мощам нужно иметь в виду то, что для нас эта культовая особенность Православия является вот именно одним из элементов догматического свидетельства о воскресении плоти.
В. Аверин
— Вы слушаете программу «Вечер воскресенья». Напомню, что у нас сегодня в студии протоиерей Андрей Рахновский — настоятель храма Ризоположения в Леонове и преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии. Вот, отец Андрей, вы сказали, что это такая культовая особенность Православия. Значит ли это, что в иных ветвях Христианства, или вообще, если мы берём некоторое разнообразие религий на земном шаре, нигде ничего подобного нет, и это присуще исключительно только Православной Церкви?
Прот. Андрей Рахновский
— Я бы сказал так, что, не являясь специалистом, в широком смысле этого слова, по различным религиям, наверное, здесь я буду выступать как обыватель — со своим обывательским мнением.
В. Аверин
— Тогда для Христианства только рассмотрим.
Прот. Андрей Рахновский
— Для Христианства характерна вот эта именно связь с верой в воскресение. Понятно, что это свойственно таким традиционным христианским Церквям: Католичеству и Православию, прежде всего. Как обстоят дела в мире протестантизма (который на самом деле очень и очень многолик, и его трудно подвести под некий общий знаменатель, хотя иногда пытаются), я сказать не могу. Знаю лишь на основании собственного опыта, что в ряде, скажем так, русских общин такого протестантского направления появились некие обряды освящения воды или масла, например. Понятно, почему. Скажем так, понятно, что взаимодействие с Православием и, может быть, в частности, некие миссионерские цели, они подвигли как бы на такие не характерные, казалось бы, для вот...
В. Аверин
— Чистых протестантов.
Прот. Андрей Рахновский
— Да. Но тут тоже: чистый протестант или нет — это очень трудно, это надо говорить о каждом таком движении отдельно. Есть ли почитание останков святых — я не слышал про это. Поэтому вот про Христианство так могу сказать. Что касается других религий, вне всякого сомнения, мне кажется, что (опять-таки скажу как обыватель) практика такая присутствует почитания.
В. Аверин
— Да. Мы знаем мавзолеи у шиитов...
Прот. Андрей Рахновский
— Да, но именно в Христианстве это имеет свою связь с верой в воскресение, то есть это не просто почитание реликвии как останков великого человека, как, допустим, для кого-то это Ленин...
В. Аверин
— Не к ночи будь помянут. Но смотрите, вы сказали, что для Христианства, для Православия это такой показатель присутствия Бога и в материи в том числе — некое обожествление материи. Тогда не очень понятно: а почему именно в отдельных её проявлениях? Он же может быть равномерно разлит, что называется: и камень, и трава, и небо над нами, и закат, восход, и останки Ивана Ивановича Петрова, и останки святителя Николая. Чем, собственно, в этом смысле?..
Прот. Андрей Рахновский
— Но я бы здесь всё-таки провёл определённые различия, потому что ведь... речь идёт о вере в воскресение изолировано. Например, все аскетические практики Православия, которые относятся именно к телесной составляющей: пост, коленопреклонения... есть, на самом деле, огромное количество разновидностей этих телесных именно подвигов. Так вот, оправдание телесного аскетического подвига опять-таки связано с верой в воскресение. Потому что, раз плоть наследует Царство Божие, значит, эта плоть должна быть соответствующим образом подготовлена. Конечно, плоть Николая Чудотворца была освящена благодатью Божией, в том числе и через его аскетический образ жизни. Чего мы не всегда можем сказать, допустим, об Иване Петровиче некоем, или об отце Петре, отце Андрее и прочих.
В. Аверин
— Я сегодня с утра перечитал страницы «Братьев Карамазовых», посвящённых старцу Зосиме. И драматичнейшая сцена его смерти, и, собственно, всего того, что за этой смертью следует. И когда (я процитирую Достоевского) «старец провонял», какое потрясение это вызывает в людях, которые были уверены, что он абсолютно святой. И вот эта увязка, действительно, жизни человеческой, его дел, которые все наблюдали, того, как он воздействовал на людей, и это был опыт, переживаемый ими; а потом тот факт, что, оказывается, тело его тленно, вызывает разочарование... Ну и дальше мы не будем пересказывать сам роман. Но это, правда, для меня это дико совершенно. Вот, правда, дико просто. Потому что такое внимание уделять тому — тлеет тело или не тлеет... Но если вы знали человека, то какая вам разница?
Прот. Андрей Рахновский
— Вы знаете, духовное чадо старца Зосимы — вот эта дама, в общем-то, только она, насколько мне помнится, так вот отреагировала неожиданным образом на вот его...
В. Аверин
— А его вечный противник в монастыре? — Ферапонт, если не ошибаюсь. Потрясая посохом там... И только Паисий один — настоятель — как-то всё-таки пытался вразумить всех. А вот страдания Алёши по этому поводу?
Прот. Андрей Рахновский
— Здесь, во-первых, нужно разделить разные вещи: что останки даже святого человека необязательно должны быть нетленными. Более того, что нетленность мощей, во-первых, это чудо имеет локальный характер, даже не обще, скажем так, православный. Это раз. А во-вторых, просто является одним из возможных дополнительных, по Промыслу Божию явленных, чудес вот этого святого. Но — никакого закона, который автоматически бы делал останки святого человека нетленными и неразрущающимися под действием бактерий и прочих элементов, такого нет. Я позволю даже здесь такое дерзкое сравнение употребить, что, когда мы молимся и освящаем Святые Дары во время Божественной Евхаристии, мы должны следить, чтобы вовремя эти Дары, оставшиеся от Святого Причащения, были употреблены, чтобы с ними не случилось ничего недолжного: чтобы не завелась плесень, чтобы не произошли процессы окисления. И если, например, мы оставляем часть Святых Даров для причащения больных, то мы тоже должны внимательно за ними следить, чтобы их не коснулось, в данном случае, вот такого рода тление. Процессы разрушения для органической природы — это естественные процессы. Хотя они, может быть, выглядят не очень, скажем так, приятно. Но это то, через что должен пройти любой умерший человек. Если этого в какой-то мере не происходит... А надо сказать, что нетленные мощи, они тоже нетленны условным образом. То есть происходит некое сохранение тканей, но это всё-таки не ткань живого человека. Мы должны это понимать. И печать смерти лежит в том числе на нетленных мощах. Это не является каким-то законом обязательным — что-то Господь через это хочет сказать именно для конкретных людей. Но, например, есть традиция афонская, когда нетленность тела рассматривается как отрицательный признак.
В. Аверин
— Даже так?
Прот. Андрей Рахновский
— Да. Если тело покойного монаха не истлевает, его невозможно переместить в остиарий — в костницу, в специальное хранилище, — то о таком человеке надо усердно молиться, это является признаком того, что Господь не принимает его в Своё Царство после смерти. То есть, видите, здесь это чудо в том числе зависит от конкретной христианской общины.
В. Аверин
— От традиции.
Прот. Андрей Рахновский
— Да, от традиции.
В. Аверин
— А здесь вот мы опять возвращаемся к тому, с чего и начинали...
Прот. Андрей Рахновский
— Кстати, у святителя Николая Чудотворца мощи тоже не нетленны.
В. Аверин
— Эта граница между собственно религией, собственно Православием, его... чуть не сказал научными... но, во всяком случае, богословскими основами, и народной традицией восприятия.
Прот. Андрей Рахновский
— Совершенно верно.
В. Аверин
— И представления, описанные Достоевским, это явно совершенно народные представления о святости.
Прот. Андрей Рахновский
— Вне всякого сомнения это так, да.
В. Аверин
— Опять возвращаясь к очереди: я боюсь, что вот это стояние в многочасовой очереди, даже с обмороками и чем-то ещё — это тоже, скорее, народное восприятие, которое смыкается, конечно, с собственно богословским, но всё-таки имеет несколько особую природу. Я не утверждаю, но это вот из серии вопросов. Потому что стоять несколько часов к мощам, привезённым из Бари, и не сходить к тем частицам мощей, которые есть в нескольких московских храмах, для меня в этом тоже есть какое-то странное и необъяснимое противоречие. Если я так хочу прикоснуться к мощам, то, пожалуйста, они есть и ещё — а не только к тем, которые были привезены. И вот здесь, видимо, тоже какая-то народная традиция (может быть, новая народная традиция, которая на наших глазах возникает, но возникает вот так вот пышно, зарождается). Или всё-таки нет?
Прот. Андрей Рахновский
— Вы знаете, мне трудно ответить на ваш вопрос прямо, потому что я это воспринимаю в чуть-чуть другом ключе. То есть мне как священника, это, конечно, очень дерзко сказать «как пастыря», но в данном случае я имею в виду пастырский аспект. Что меня волнует? Во-первых, хочу сразу сделать для наших слушателей оговорки, что я, согласно православной традиции, являюсь убеждённым почитателем святых мощей, и понимаю смысл этого. И сам почитаю, и, когда есть возможность, я делаю всё, что в этом случае делает любой православный человек — отношусь к этому с благоговением, с почтением. Как мне кажется, вижу в этом для своей собственной веры немалую пользу. Но вот сказав всё это необходимое, мне хотелось бы сказать следующее: что у этой, условно говоря, проблемы очереди важно нравственное измерение — этическое. Потому что: для чего нам память Николая Чудотворца? Сколько он делал добрых дел? Мы у него всё просим: «Вот с нами тоже сделай... Вот как другим помогал, и нам помоги!» Хотя смысл-то совсем другой, хотя я сейчас говорю абсолютно банальные вещи, что мы должны подражать жизни святого. Но почему-то именно эти простые, очевидные вещи до нас никак не могут дойти: что, если он всем помогал, и ты помогай всем. То есть, иными словами, память Николая Чудотворца, которая проявляется в молитве к нему, в чтении его жизнеописания, в поклонении его мощам, должна произвести в нас какое-то нравственное изменение: мы должны, под воздействием его примера, его благодати, стать более жертвенными, менее эгоистичными, готовыми на всякое доброе дело. И уж, скажем так, шесть часов простояв в очереди, можно себе это позволить, если ты готов шесть часов, не знаю, в месяц, может быть, даже в год, посвятить больнице, хоспису, старикам, бездомным или просто хотя бы своим родственникам, своим пожилым родственникам, которые парализованные лежат в той или иной болезни. Вот аналогичной этому ревности, именно в исполнении прямых христианских заповедей, я не вижу. Может быть, это несколько такое жёсткое утверждение, но мы можем сказать, что сейчас...
В. Аверин
— Не вижу во всех, кто стоял в очереди...
Прот. Андрей Рахновский
— Да. Православные люди сейчас находятся, наверное, во всех сферах нашей общественной жизни: в политике, медицине, образовании, на государевом служении, скажем так и так далее. И по идее-то, если это так, мы должны ощущать на себе некое качественное изменение атмосферы отношений между людьми, попадая в разные сферы нашей социальной жизни: приходя в школу, в университет, посещая присутственные места и так далее. Но мы этого не видим. Значит, получается, что мы готовы шесть часов потратить в очереди к святым мощам, но не готовы эти же усилия употребить на изменение себя по образу, действительно, Николая Чудотворца. И вот что меня, в общем-то, поражает: в обществе, где религия не стоит в центре, казалось бы, и, может быть, не всегда под религиозными фактами сформированы какие-то устойчивые нормы поведения, очень хорошие... Я сейчас не буду перечислять страны, города, ещё что-то, где есть норма приветствовать друг друга, даже если вы не знакомы; где есть некая устойчивая норма реакции на те или иные конфликтные ситуации (пусть где-то это воспитано страхом, да, может быть, это не очень хорошо), некое такое гражданское смирение и так далее...
В. Аверин
— И честное исполнение своих обязанностей на любом месте.
Прот. Андрей Рахновский
— Да. Можно брать восточные культуры, можно брать какие-то европейские примеры — в данном случае неважно. И вот удивительно же, что за столько лет, в общем-то, свободы сейчас проповеди и возможности быть верующим человеком, на уровне нашего социального поведения не сформировано именно поведение по христианским нормам. Потому что проверкой этому служит любая конфликтная ситуация в той же самой очереди. И если создаётся некий конфликт, если кто-то действует в ущерб мне, у меня реакцией будет не смирение, не любовь, не прощение, а та же самая реакция, которая есть у любого мирского человека. И хотя, вне всякого сомнения, люди, стоя в очереди, и молятся, и вдохновляются, и очень мило друг с другом беседуют, но на фоне этого я знаю, по рассказам своих собственных прихожан: и конфликты, и недопонимание, и абсолютная, скажем так, неготовность друг другу иногда уступить, поддержать. И такие, к сожалению, примеры есть. Но всегда, как в любой очереди, напополам — нельзя, конечно, всё чёрной краской мазать, но это присутствует.
В. Аверин
— То, что вы говорите, это очень важная история.
Прот. Андрей Рахновский
— Казалось бы, если ты готов потратить время, чтобы стоять в очереди... но, наверное, это требует от тебя чего-то большего. Поэтому я здесь, именно как священник, вижу определённую нравственную проблему. Это не значит, что не нужно идти стоять в эту очередь, что не нужно поклоняться мощам — нет. Это повод очень крепко задуматься, потому что как можно причаститься в осуждение себе, так можно и к мощам подойти в осуждение себе. Когда привозили прошлую святыню — Пояс Пресвятой Богородицы, — одна моя знакомая, скажем так, некой общей волной увлечённая, смогла попасть, поклониться — когда ещё какие-то очереди дополнительные пропускали, скажем так, для особых людей. А потом она, когда вышла, сказала себе: «Нет, это неправильно! Это не считается!» — она так для себя решила. И поэтому она пошла, встала в общую очередь, отстояла со всеми, сколько надо, и только тогда почувствовала действительно моральной удовлетворение от того, что она поступила правильно. Кстати, слава Богу, я заметил, что сейчас таких явлений фактически нет. То есть сейчас все стоят, и это очень хорошо.
В. Аверин
— Хорошо, продолжим этот разговор через минуту.
В. Аверин
— Продолжаем программу «Вечер воскресенья». Здесь, в студии, я — Владимир Аверин и наш гость протоиерей Андрей Рахновский — настоятель храма Ризоположения в Леонове, преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии. Отец Андрей, я бы сейчас хотело вернуться всё-таки опять к каким-то «техническим» вопросам от рассуждений о природе христианства и о природе человека в христианстве. Вот, с одной стороны, есть почитание мощей святых. С другой стороны, есть почитание ещё неких материальных остатков. Самый, может быть, яркий пример — это Пояс Богородицы, а равно есть ещё чьи-то сандалии, например, или часть монашеского одеяния и прочее. Понятно, о чём я говорю — о тех вещах, которые, ну, совсем тленны, потому что случайны: случайны эти сандалии на какой-то срок у этого человека были; случайны именно эти ризы, случаен именно этот плат, случаен именно этот пояс. В общем, это же всё вещи совсем как бы не имеющие отношения... Я не знаю, сколько у меня было пар обуви за мою жизнь. Вряд ли, я думаю, и какой-нибудь святой так уж вёл учёт своим сандалиям, имея в виду, что вот именно через них и что-нибудь должно обязательно воплотиться и материализоваться. Это как объяснить?
Прот. Андрей Рахновский
— На самом деле на этот вопрос нет ответа, потому что невозможно регламентировать то, что, скорее всего, должно быть регламентировано неким внутренним чувством такта, вкуса, уместности. И мы входим в область очень таких расплывчатых понятий. Можно такой пример привести: если в древности мы... я сошлюсь сейчас на памятник древней христианской письменности — это «Вопросы и ответы преподобных Варсонофия и Иоанна», если я не ошибаюсь — это, по-моему, пятый век. В частности, в этой переписке есть такой момент, когда один монах посылает другому монаху, новоначальному, своему ученику, свой монашеский куколь — одеяние, которое надевается на голову. И тот, принимая это и надевая на себя, должен испытать облегчение в некоей внутренней духовной борьбе, во внутренней брани. Вот, пожалуйста, пример, когда личные вещи ещё живого человека дают освящение. Или, например, как мы читаем в «Книге Деяний», платки и опоясывания Павла приносили людям исцеление, и даже тень апостола Петра. Вот это зафиксировано в Священном Писании, Священном Предании. То есть это нормально, это есть. И мне кажется, что здесь ничто не выходит за рамки разумного. Другое дело, когда уже в каком-то конкретном случае мы можем говорить: «А вот кресло, которое принадлежит святому», — вот как, может оно быть предметом поклонения? Здесь уже у меня нет критериев, я могу сослаться на некое внутреннее чувство уместности или неуместности этого. Или, например, подошва от ботинок — я просто встречал такую святыню. Как? Что-то во мне внутренне заставляет не принимать это. Почему — не могу объяснить.
В. Аверин
— То есть получается, что, действительно, это вещи, во многом зависящие от каждого конкретного человека, конкретного христианина. Он имеет право не считать это святыней. Хотя, может быть, именно в этом храме, в этой местности принято традиционно считать это святыней.
Прот. Андрей Рахновский
— Ну, я вот так не могу... Кто я такой, чтобы говорить, что это не святыня? Я говорю просто о некоем личном ощущении уместности — уместности того или иного предмета как предмета почитания. Со мной может кто-то поспорить и убедительно доказать, что, нет, я в данном случае не прав. И, может быть, я даже соглашусь. Но я просто говорю к тому, что — каковы критерии здесь: вот можем ли мы этот предмет почитать, а вот этот не можем?
В. Аверин
— А есть ли вообще критерии, прописаны ли они? Есть ли критерии, описанные, скажем, в библейских текстах? Или есть ли критерии, описанные чётко, на уровне рецептуры, в святоотеческих?..
Прот. Андрей Рахновский
— Например, что касается почитания одежды, верхней одежды, такие примеры есть: Ветхий Завет. Когда Иаков получил одежды якобы убиенного Иосифа, например. В Новом Завете я уже привёл примеры. Что касается других каких-то предметов — не знаю. Мне кажется, здесь всё регулируется традицией, причём традицией, не обязательно в высоком смысле этого слова — традицией и практикой. И мне кажется, что если есть некий консенсус общины конкретной, Поместной Церкви или епархии... не скажу прихода, потому что могут быть разные злоупотребления на этом уровне, то, мне кажется, что в данном случае мнение здесь Церкви нужно принимать в расчёт и говорить о том, что, да, это может быть.
В. Аверин
— А в таком случае встаёт вопрос подделок, которые тоже уже так или иначе упоминались в нашем разговоре. Не секрет — мы тоже это знаем из европейской истории, когда просто штамповались и щепки от Креста, на котором был распят Христос, и гвозди, и вот эти подошвы многочисленные, и монашеские одежды. Тут почти хочется процитировать нынешнего министра культуры Российской Федерации, что вот именно миф, приятие людей — оно важнее, чем, собственно, исторический факт. Ну, действительно, если уже приняли, то какая разница: щепка ли это от Креста или это от чего-то другого? Но если это помогает людям, тогда, значит, и не надо выяснять истину?
Прот. Андрей Рахновский
— Господь призывает нас к разуму, а не к безумию. Понимаете, здесь так нельзя к этому подходить. Поэтому, вообще, на самом деле в России Синодальной эпохи к этому относились крайне серьёзно. И, в общем, не так-то было просто какую-то святыню объявить святыней. В общем-то, это правильно. Я могу, может быть, за Россию говорить, поскольку действительно в пятнадцатом, шестнадцатом, семнадцатом веке с Востока к нам привозились многие святыни, отчасти это вызвано было тем, что Греческая Церковь, находившаяся под гнётом, пыталась получить милостыню от наших царей. И привозили те или иные святыни. Ручаться за их подлинность, сами понимаете, в общем, достаточно трудно. Поэтому всё-таки если есть обоснованные сомнения, то об этом надо прямо говорить. Всё-таки если те же мощи Николая Чудотворца, которые есть во многих храмах, если удалось бы проследить их генеалогию — если всё-таки это венецианского происхождения, то, скорее всего, это могут быть не подлинные мощи. В отличие, кстати, от мощей Николая Чудотворца, привезённых из Бари. Это не просто церковная традиция, это очень серьёзные антропологические исследования были проведены в Италии, которые подтвердили подлинность этих мощей.
В. Аверин
— А тогда, смотрите, тогда у меня, человека светского, встаёт некоторое количество вопросов. Сегодняшние технологии позволяют провести любые совершенно экспертизы. И вот последний не то чтобы скандал, но некоторое недоразумение с музеями Ростовского кремля, которые получили много чего в дар от Лобанова-Ростовского, а теперь выяснилось, что, в общем, часть, по крайней мере, вещей фальшивые. О чём Лобанов-Ростовский мог не знать, честно говоря. Но это выяснилось сегодня, и уже нельзя атрибутировать Фалька как Фалька, например, или Ларионова как Ларионова, потому что есть вот результат экспертизы. Если есть потребность, действительно, если она существует, выяснить подлинность, то сегодня, с учётом каких-нибудь спектроскопических исследований, радиологических исследований, в конце концов, исследований ДНК, всегда можно сравнить этот образец и этот — эти образцы.
Прот. Андрей Рахновский
— Теоретически возможно сравнить образцы мощей, которые сейчас, и которые находятся в Бари.
В. Аверин
— Но я про это не слышал. Может быть, это есть, но опять же: про произведения искусства я слышу постоянно, а про это не слышал. Значит, делаю я вывод, потребности такой нет. И тогда пытаюсь найти объяснение: а почему нет такой потребности. И у меня есть только одна параллель, опять же, если вернуться к тексту Достоевского, который описывает очень тщательно келью старца Зосимы, то там в центре — икона Богоматери, писанная ещё до раскола. А это для меня, как для искусствоведа, значит, что это ценная вещь, с провенансом. А рядом есть и гравюры, привезённые с Запада, и олеографии, выпущенные... То есть художественные качества очень и очень разные. Но тем не менее, это всё в одном углу, на одной стене, и равно почитаемое, как носитель образа Божия или образа святого. И тогда, вот я говорю, что у меня параллель: тогда, в общем, уже не очень важно...
Прот. Андрей Рахновский
— Нет, вы знаете, я могу отчасти с вами согласиться. Хотя я считаю, что подлинные святыни — это не то, что важно, это один из основополагающих вопросов правильного отношения к святыни. Поэтому я здесь как бы против того, чтобы в некий такой туман уходить — «вы знаете, всё нужно понимать двояко, притом духовно». Мне кажется, что это не совсем правильно. Но даже если мы... мы можем почитать святыню, в подлинности которой у нас есть сомнения, если мы относимся к этой святыне как к иконе.
В. Аверин
— А вот здесь вот тоже вопросы... и ответы...
Прот. Андрей Рахновский
— В смысле, мы понимаем, что это то, что изображает вещь некоего святого.
В. Аверин
— Напомню слушателям, что это программа «Вечер воскресенья» на радио «Вера». И у нас в студии протоиерей Андрей Рахновский — настоятель храма Ризоположения в Леонове. И вот опять: вот и икона. А значит, икона, дурно написанная и хорошо написанная, написанная великим мастером и написанная неизвестно кем, написанная в двенадцатом веке или написанная позавчера — всё ведь образ на себе несёт. Нет тогда разницы для верующего? Или есть?
Прот. Андрей Рахновский
— Мы должны внутренний отчёт себе отдавать. Хорошо, можно я пример приведу из духовной жизни? Вы знаете, что для определённой аскетической практики Католической Церкви и Православия характерен такой диссонанс, как, например: возможно или невозможно участие некоей фантазии во время молитвы? То есть можно ли представлять образы в уме — святого, Божией Матери?..
В. Аверин
— Визуализировать.
Прот. Андрей Рахновский
— Да, визуализировать — можно или нельзя? Как вот здесь быть? У святителя Феофана Затворника есть очень интересное рассуждение на эту тему. Общий смысл его такой: если человек отдаёт себе отчёт, понимает, что это не реальность духовного мира — это его образ, который он сознательно приводит себе на память для некоего возбуждения своего благочестивого чувства, — то в таком случае это не может привести человека к духовной прелести. Но если человек решит, что его эти, скажем так, размышления — это действительно есть реальные явления, то, конечно, это путь к нездоровому направлению духовной жизни. То же самое и здесь: допустим, есть камень, который лежал в келье какого-нибудь святого. Как к этому относиться? Лежал он или не лежал там? Принадлежал он ему или не принадлежал? Как быть? Возможно, не принадлежал, да. Но я отношусь к этому камню как к некоей иконе быта этого святого, то есть я понимаю, для чего мне это. Другое дело, когда я убедился, что эта вещь действительно принадлежала святому. Здесь уже понятно, я, опять-таки отдавая себе полной отчёт, соответствующим образом к этому отношусь. То есть, мне кажется, важно понимать, что мы делаем при этом. И мне кажется, возможны разные варианты.
В. Аверин
— И ещё вопрос, который мне бы в голову нипочём не пришёл, это спасибо коллегам по редакции. Оказывается, есть сегодня люди, которые практически коллекционируют разнообразные святые предметы. И правдами и неправдами зачастую привозят их из разных мест себе, и дома вот это у них всё хранится — утверждают мои коллеги, с полным основанием зная, о чём говоря. Для меня это тоже совсем странная история, потому что вот такое обладание... Когда, например, мощи, частицы мощей или тот или иной предмет освящённый хранится в храме, то я понимаю (опять же как человек со стороны), что это для Церкви, это для всех. И в этом смысле его ценность безусловна — вот в этом смысле. Когда это дома у себя в чемодане под кроватью или в сейфе, тогда вообще решительно не понимаю, зачем. Но как явление, утверждают, это есть. И на мой взгляд, это противоречит каким-то очень важным вещам.
Прот. Андрей Рахновский
— Вы знаете, я в меру сил стараюсь жить по-христиански, но я считаю, что мой дом недостоин, чтобы в нём находились какие-то такие святыни. Если бы у меня они появились, я бы отнёс их в храм. Мне кажется, это нормальное, естественное, здоровое христианское чувство: «Выйди от меня Господи, из моей лодки, потому что я человек грешный», — вот эта реакция апостола Петра. Поэтому здесь истоки этого явления: если человек хочет собрать для того, чтобы потом передать это для поклонения другим — в этом ничего плохого нет. Если это предмет коллекции — знаете, вот светские люди много чего коллекционируют, — вот у него такой интерес: «Я коллекционирую христианские мощи». При этом я могу быть к этому абсолютно непричастен. Вот это другой вариант. Бывает, что человек именно коллекционирует и понимает, что ему это (в кавычках, конечно) приносит «духовную пользу». Это, конечно, заблуждение.
В. Аверин
— Это такая приватизация Христа получается.
Прот. Андрей Рахновский
— Тут разные могут быть причины этого. Потому что иногда человек, знаете, как рассуждает? «У меня, конечно, есть какие-то грехи. Но я вот это вот буду делать, и, может, Господь за это меня спасёт».
В. Аверин
— Угу, бухгалтерия.
Прот. Андрей Рахновский
— Ну да. «Вот у меня есть смертные грехи, но зато я посещаю какие-то святые места. Может, за это Господь меня спасёт». Я просто встречал подобного рода... я это говорю не просто так.
В. Аверин
— Нет, эта логика мне очень понятна.
Прот. Андрей Рахновский
— У отца Александра Шмемана в «Дневниках» есть такая запись интересная, замечание про одного человека: «Он, конечно, гомосексуалист, но вот ездит на Афон. И вот думает, что как-то он этим, может...» Понимаете, зато ездит на Афон. Думает человек, что он хоть этим спасётся, хотя это, конечно, самообман. И своё тяжёлое нравственное состояние ты не перекроешь ни коллекционированием, ни посещениями святых мест, потому что прежде всего Господь в твоём сердце. И это в мощах Он только потому, что эти святые Его в своё сердце приняли, потому что они жили свято. Я извиняюсь, может быть, я несколько отвлекусь, но я не могу об этом не сказать. Ведь у нас есть самая главная святыня и вообще сердце и центр нашей веры — это Господь Иисус Христос, Тот, с Которым мы встретимся по завершении нашей жизни, и с Которым будет, надеюсь, связана наша судьба в Царстве Божьем. То есть это альфа и омега нашей веры, цель всего. Вот у нас когда-нибудь будут шестичасовые очереди к Святой Чаше с Причастием — к Самому Христу прикоснуться? Вот вопрос.
В. Аверин
— Да!
Прот. Андрей Рахновский
— Хотя, казалось бы, всё очевидно: мы сейчас говорим и обсуждаем банальные вещи. Но они как-то в практике человеческой жизни не представлены явным образом. То есть есть Чаша Святой Евхаристии — Сам Христос, Который нам Себя отдаёт и преподаёт, и через что мы делаемся едино с Ним. Это не метафора. Для нас, христиан, православных христиан, это не просто какое-то воспоминание психологическое, это реальное участие в жизни Христа, а не только в Его духе, но и в Его телесности в том числе. И, казалось бы, должны в храмах круглосуточно стоять очереди желающих прикоснуться ко Христу.
В. Аверин
— Причаститься.
Прот. Андрей Рахновский
— Причаститься, да. Но почему-то этого нет. А к мощам очередь есть. Это не против мощей — это против нашего неправильного восприятия, некоего дисбаланса в восприятии каких-то очень важных элементов нашего православно-христианского мировоззрения.
В. Аверин
— Потому что для Причастия всё-таки надо подготовиться, между прочим, надо совершить нечто. Это труд!
Прот. Андрей Рахновский
— А к мощам можно не готовиться — разве так?
В. Аверин
— Да. Да! И здесь... мы каждый раз в этой программе говорим, кажется, о банальных вещах.
Прот. Андрей Рахновский
— Вы поймите, что, при самой строгой подготовке ко Святому Причастию, ну, не занимает шесть часов — даже прочитывание внимательное всех молитв к Причастию не займёт никогда шесть часов у человека.
В. Аверин
— А это вот, не знаю, из современной жизни пример или всегда это было, но судя просто по своей ленте в одной из социальных сетей, назову это так, посты про то, что в очереди был — они появились. В той очереди был и в этой был, или там на Афон — пожалуйста, или ещё куда-то съездил. То есть это такие как бы исключительные вещи. Постов про то, что я причастился...
Прот. Андрей Рахновский
— Слава Богу, что их нет, конечно!
В. Аверин
— С одной стороны, слава Богу, что их нет. А с другой стороны — их нет. А вот те есть. И тогда встаёт вопрос действительно опять же... Я вот всякий раз подчёркиваю, сидя здесь, в этой студии, что я рассуждаю как человек со стороны, как наблюдающий всё-таки за этим. И когда я наблюдаю, то как раз подобные вещи — то, о чём вы говорите, — и вызывают во мне некоторое неприятие образа жизни. Потому что, ребята, вы приоритеты для себя расставьте тогда, если вы называете себя, если действительно вы... там Росстат нам говорит про 85 а то и 92% верующих, а статистика людей (это тоже известные цифры) причащающихся хотя бы раз в год — это единицы процентов, а не десятки даже. Вот есть в этом какой-то странный дисбаланс.
Прот. Андрей Рахновский
— Я здесь повторю не свою мысль. Когда у нас, скажем так, иногда бывает что восторгаются цифрами переписи тридцать какого: 37-го или 39-го года?
В. Аверин
— 37-го года.
Прот. Андрей Рахновский
— Там многие в анкетах показали себя верующими: не помню, сколько, кажется, более 50%. На что было сказано (не я эту мысль придумал): а что же это были за верующие-то, которые позволили расстрелять священников, других верующих, разрушить храмы? То есть, видите как...
В. Аверин
— Но здесь мы с вами впадаем тоже, знаете... Мы требуем подвига от других тогда, предъявляем претензии иным людям, вместо того, чтобы сосредоточиться на себе: вы — на себе, я — на себе. Хотя вот этот соблазн всё время, конечно, посмотреть: а вот они-то, зачем, а им что? А почему они такие? И тут же высказать приговор — во мне он сидит. Всё время я себя ловлю просто на том, закрываю рот, с языка снимаю у себя какое-нибудь слово, которое может звучать как приговор, вынесенный мною. А кто я такой, чтобы судить, в конце концов? Наверное, у эти людей есть какие-то основания вести себя именно так. Может быть, слабость...
Прот. Андрей Рахновский
— Понимаете, в плане вообще земной истории Церкви этот вопрос неразрешимый. Это будет всегда. И, в общем, как в одном человеке (я могу про себя сказать, про кого угодно) живёт и благодать, и грех? И всё это — борьба, более или мене успешная. То же самое происходит у любого человека. Я думаю, что смысл наших сейчас рассуждений на эту тему — это помочь самим себе, а, может, ещё и кому-то, помочь просто приобрести трезвенный христианский взгляд на эти вопросы. Конечно, никого не осудить и, в общем-то, не проявлять никакого высокомерия — ни в коем случае. Я думаю, что и вы, и я в этом, скажем так, едины. Это болит, это болевая точка, мы о ней говорим, и мы надеемся, что кто-то к этому прислушается.
В. Аверин
— И я хочу в финале ещё раз напомнить ваши слова, вот для меня показавшиеся, может быть, самыми главными сегодня: если вы готовы шесть часов потратить на очередь, то потратьте хотя бы шесть часов в год на то, чтобы помочь кому-то, кто нуждается в вашей помощи. Спасибо большое! Я благодарю нашего гостя — протоиерея Андрея Рахновского — настоятеля храма Ризоположения в Леонове и преподавателя кафедры библеистики Московской духовной академии. Спасибо! Всего доброго!
Прот. Андрей Рахновский
— Всего доброго! До свидания!
«Театр и вера». Ирина Чернова
Поделиться
У нас в гостях была актриса театра и кино Ирина Чернова, пишущая детские книги под псевдонимом Василиса Кошкина.
Наша гостья рассказала о своем приходе к вере и о том, что для нее значит быть христианином в современном мире, как вера в Бога сочетается с актерской профессией и написанием книг.
К. Лаврентьева
— Добрый вечер, уважаемые радиослушатели! «Вечер воскресения» на Радио ВЕРА.
У нас в гостях Ирина Чернова, актриса театра и кино, писатель под псевдонимом Василиса Кошкина.
С вами — мой коллега Игорь Цуканов...
И. Цуканов
— Добрый вечер!
К. Лаврентьева
— ... и я, Кира Лаврентьева.
Как всегда, по воскресеньям, мы говорим о пути к вере, в вере, и взаимодействии христианина со светским обществом.
Добрый вечер, Ирина!
И. Чернова
— Добрый вечер!
И. Цуканов
— Ирина, скажите, пожалуйста... вот, Вы заканчивали ГИТИС, если я правильно понимаю, да? Вот, что Вас в этой... Вы, кстати, заканчивали по направлению актёрского мастерства, или — режиссуре?
И. Чернова
— Да, актёр. По специальности «актёрское искусство». Тогда впервые, в тот год, родилась такая удивительная формулировка. Потому, что до этого выпускали «актёров театра и кино». А потом стали вот, с моего года, как раз, выпускать актёров по специальности «актёрское искусство». Загадочная такая вещь.
И. Цуканов
— Чем вот это искусство Вас привлекало, когда Вы поступали, и... вот... может быть, до сих пор — что для Вас ценно?
И. Чернова
— Вы знаете, я просто... дело в том, что я на сцене жила, фактически, лет с трёх. Моя мама работала в школе, и, соответственно, как завуч по воспитательной работе, она была вынуждена делать различные мероприятия, а я была палочкой-выручалочкой, которая в любой момент могла выучить стихотворение — например, на 9 мая. Я до сих пор помню — пришли ветераны, и маленький ребёнок, когда выходит — это и так трогательно, а тут ещё и такая девочка в синем платье, с большим бантиком, читает стихотворение о мире, бабушки плачут, дети, которые стоят рядом со мной, закатывают глаза...
Я, на тот момент... не знаю... я почему-то подумала, что, наверное, это что-то очень нужное, важно, что со сцены можно как-то так интересно взаимодействовать с залом, и — трогать именно за душу, потому, что это был именно полноценный взаимообмен эмоциями.
С тех пор, с трёх лет... Я просто даже прекрасно помню этот свой выход на сцену на 9 мая. Это была агитбригада — тогда ещё были такие вещи, сейчас дети, наверное, про это даже не знают — и с тех пор у меня это закрепилось.
Я хотела стать доктором, на самом деле, когда была маленькая. Но так получилось, что с химией какие-то были нелады... там... были проблемы. Но я точно знала, что если я не стану доктором, то актрисой я стану всегда!
Обычно как бывает: не поступлю в актёрский, пойду в медицинский. А у меня было наоборот: не поступлю в медицинский — ну, значит, в актёрский, что делать... Вот, так.
И. Цуканов
— Ну, вот, есть точка зрения — ряд наших гостей не раз об этом говорили — они считают, что актёрская профессия — это, своего рода, служение.
Как Вы считаете, это, действительно, служение? И, если служение, то — кому? Или — чему?
К. Лаврентьева
— Театр — храм?
И. Цуканов
— Да...
И. Чернова
— Ну... вы знаете, с огромным удовольствием, удивлением и радостью, я обнаружила, что даже у нас есть свой покровитель, у актёров — это Димитрий Ростовский. Вот, и...
К. Лаврентьева
— Ничего себе!
И. Чернова
— Да, есть такой замечательный святой, который, наверное, один из первых предложил хоронить, всё же, не за оградой артистов, а на нормальном кладбище, и даже отпевать разрешил. И помогал актёрам играть... скажем так... правильно, и правильные пьесы.
И искусство — это тоже огромная, как он говорил, помощь. То есть, это — помощь достичь определённого эмоционального уровня, состояния. Если ты правильно двигаешься в нужном направлении, думаешь, для чего ты это делаешь, не просто... простите... как говорила Раневская... есть такое понятие, как «пук в вечность», да? Ты просто пришёл, там, что-то — у-ух! — сделал, непонятно что, и — ушёл. Зачем? Для чего? Непонятно.
А если ты сделал что-то цельное, дельное, настоящее, то, что дало возможность человеку задуматься, возможно, над какими-то своими недостатками, возможно, сподвигло его на какое-то полезное дело, дало ему возможность понять, что ты в этом мире не одинок в своей проблеме — а это тоже важно, потому, что часто уныние возникает от того, что ты думаешь, что ты со своей проблемой один на один, стоишь лицом к лицу, и тебе никто не может помочь. А здесь же театр помогает достичь вот этого понимания, что ты — можешь, люди — для людей, и что если ты хочешь как-то перейти уровень своей проблемы и достичь какого-то правильного пути, то у тебя есть на это шанс, у тебя есть решение, есть все возможности для этого.
И театр, и кино — это прекрасные подручные средства! Сейчас же существует масса хороших проектов, которые поддерживает Русская Православная Церковь!
Это и театр «Глас» у нас в Москве, который существует уже довольно давно. Там ставятся пьесы, которые... ну... за которыми, естественно, следят, чтобы они были в рамках какого-то духовного содержания.
Есть проект «Мы сами снимаем кино» — это проект кино-притч, в рамках которого дети сами снимают кино. Им помогают известные артисты, режиссёры, которые приезжают к деткам. Они иногда даже живут... я знаю, что... просто, я сама участвовала в этом проекте. Батюшка Киприан поддерживает его, приезжают в Троице-Сергиеву Лавру, и там несколько дней подряд они снимают кино-притчи.
То есть, притча разбирается, раскладывается, скажем так, на понятные смыслы... ну, это тот же... кто-то говорит: «Это тот же «Ералаш!» Я говорю: «Вы знаете, тут... как бы... немножко такая ситуация: „Ералаш“ — это, скорее, так... знаете... как „Крокодил“, да? Выставить негативную черту, максимально крупно, под увеличительным стеклом. А здесь — нет. Здесь разбираются великие смыслы, наши старые, добрые притчи, знакомые всем, но перекладываются — детьми же — на современный лад». То есть, они могут посмотреть, как эта мудрость, которая веками уже нами всеми познана и узнаваема — как её можно применить в современном мире. И очень интересные смыслы ещё дети — уникальные совершенно находят! Даже когда и простые есть, и маленькие ребятки, которые... ну... скажем так... на уровне «жадным быть плохо», например. Или, там... «сидеть в мобильном долго нельзя». Ну, или что-нибудь в этом духе, да?
И. Цуканов
— Это древняя мудрость!
И. Чернова
— Да!... Ну, они через древнюю мудрость к этому приходят! Ведь всё есть, всё написано... ну... «всё было — только нас не было», — говорили мои преподаватели.
К. Лаврентьева
— Ирина, расскажите о Вашем приходе к вере.
И. Чернова
— Когда-то давно... я родилась, когда был ещё советский период времени... я всё время слушала рассказы про то, как осталась в живых моя мама, после того, как её крестили.
Я была некрещёной до 10 лет. В 10 лет — это было 31 марта, я даже помню — меня крестили, в Коломенском, и слова моей тёти были такие ( тётя — моя крёстная ), уникальные совершенно слова, она говорит: «Даже если на тысячную долю это правда, то надо это сделать». Вот, так. Это убедило всех моих радикально настроенных родственников, меня...
К. Лаврентьева
— В смысле: «правда» — это существование Бога.
И. Чернова
— Это — существование Бога, да, верно. То есть, даже если это на тысячную долю правда, то надо идти и делать.
Я... вот, как-то интересно... у меня сейчас так повернулось, что моя крёстная — она... Меня это как-то сподвигло к изучению дальнейшему всех этих вопросов и аспектов этого дела, а она... как-то головой... ну... видимо, всё-таки, человек советского периода — она осталась в том времени. И сейчас мы с ней беседуем, и она говорит: «Какая ты стала интересная!» Я говорю: «Ну, здрасьте! Ты меня ко всему к этому привела, а теперь — какая я интересная!»
И. Цуканов
— То есть, Вы катехизируете собственную крёстную? Теперь.
И. Чернова
— Получается, так, да. Ну, она из-за меня потом пошла исповедовалась, причастилась, слава Богу — в общем, хорошо. Так получилось, да, что она же меня сама к этому привела, и теперь я её за собой — тоже...
Но она — настоящая крёстная. Ну, вот... знаете, там... как в «Золушке» — фея-крёстная. Она такая добрая, она всегда поможет, она всегда рядом. Вот, знаете... когда я, после операции, открываю глаза, а рядом со мной — моя тётя-крёстная стоит. Вот, так вот. То есть, вот, до такой степени.
Она — мой ангел-хранитель. Она всегда помогает, всегда во всём участвует, и искренне интересуется моим движением в плане воцерковления.
И. Цуканов
— Ну, это, вообще, довольно редкая до сих пор, как ни странно, история, когда крёстные активно участвуют в жизни своих духовных...
К. Лаврентьева
— ... детей.
И. Цуканов
— Вам очень повезло!
И. Чернова
— Да, да! Я очень её люблю, это — моя вторая мама, и, действительно, мне с ней хорошо, и, по-настоящему как-то — духовно хорошо.
И, знаете, как интересно тоже... Когда возникал ряд вопросов, я часто обращалась не к маме родной — потому, что понимала, что у неё, вообще, очень мирские представления о жизни, и очень много правил, а моя крёстная — она, возможно, более свободна внутренне, и она как-то умудрялась найти вот именно вот этот духовный, душевный подход — как вылезти из той или иной ситуации. То есть, бежала я со своими проблемами к ней — спрашивать совета, что делать.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Светлом радио. У нас в гостях Ирина Чернова — писатель, актриса театра и кино. С вами — мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева.
И. Цуканов
— А вот, возвращаясь к тому, что Вы говорили об актёрской профессии — что это способ людям дать какую-то надежду, в том числе, какой-то способ решения... может, не всегда даже способ решения проблем, а, по крайней мере, показать человеку, что он не один находится в своей беде, да?
И. Чернова
— Да, да...
И. Цуканов
— Но, вот, всегда вопрос: правильно ли начинать... там... дело, выходить на сцену, уже заранее зная, что ты вот сейчас пойдёшь сеять доброе, умное, вечное? Или это должно получаться как-то само собой, без предварительной подготовки? Вот, как, в Вашем случае, это получается?
Вы ведь много представлений делаете для детей, например...
И. Чернова
— Да, есть такой момент...
И. Цуканов
— Наверное, есть такой соблазн всегда вот что-то такое вот... вставить назидательное... или так не бывает?
И. Чернова
— Ой, Вы знаете, я буду за себя, наверное, говорить — мне сложно говорить за всю актёрскую братию...
И. Цуканов
— За себя, да.
К. Лаврентьева
— Конечно, только о Вас!
И. Чернова
— ... потому, что сложно мне ответить за всех.
Знаете, дело в том, что когда я раньше выходила на сцену... ну, наверное, ни для кого не секрет, что все мы внутренне растём.
Ну, начнём с того, что крестик я не снимала лет, наверное, с пятнадцати-шестнадцати и до нынешних времён — даже если на шее у меня его нет, значит, он — где-то есть. Есть бретелечки, лямочки, и так далее — можно прицепить и... вот... без крестика я даже не выхожу на какие-то мероприятия, которые для меня, возможно, спорные — так или сяк.
И внутри я всегда задавала себе вопрос — но не в 15-16-20 лет, скажем так, тогда этих вопросов было намного меньше... ну... и мозгов меньше, соответственно. А сейчас я часто задаю себе вопрос: «Можно ли это сказать? Можно ли это сделать? Можно ли это произнести? Можно ли так себя вести? К чему это приведёт, возможно?»
То есть... есть же притча такая, очень хорошая, про писателя... правда, я сейчас чуть отвлекусь, но она — такая же и про актёров, я думаю, и всех, иже с ними, кто к искусству относится.
Когда приходит писатель в чистилище, ему говорят, что он идёт в ад. Он так: «Как — так? Почему — в ад? Что... я писал всю жизнь, работал для людей, а вот этого вора какого-то, там, его в Рай? А меня — куда? Да что ж такое?!» Возмущался, возмущался, а ему говорят: «Ну, извините... вор согрешил, да, сделал гадость, покаялся, и, соответственно, его — в Рай. Он один поступок плохой совершил, а ты своими произведениями будешь жить ещё долго на земле, и из-за твоих произведений будет твориться много зла — куда его?»
К. Лаврентьева
— Колоссальная ответственность!
И. Чернова
— Колоссальная ответственность! Поэтому, все, кто приходят к искусству, часто даже не очень понимают, какую... извините... биту им в руки дали. Потому, что ты можешь... ну... грубо говоря, там... с огурчиком у меня любимая аналогия: можно салатик порезать, а можно по башке треснуть — ну, всё — огурец. Здесь — то же самое. Если ты правильно употребишь, то будет добро, польза будет. А если неправильно — так, извините, по твоим делам так, может быть... а как ещё? Ты же ещё — соблазнителен в этом, ты же в этом — ярок. А всегда, когда ты выглядишь ярко, манко — а на сцене по-другому никак не получается, в искусстве по-другому тебя вообще не заметят, ты никому не будешь нужен, ты вынужден вести себя обаятельно — так вот, на это отрицательное обаяние могут и купиться.
Даже если ты играешь отрицательные роли. Я, например, люблю отрицательные роли. С удовольствием их играю, как и любой актёр — честно признаюсь. Они — интереснее! Они более яркие в выразителях, хотя мне редко дают отрицательные роли — видать, у меня что-то с глазами не то.
И. Цуканов
— Амплуа другое...
И Чернова:
— Да! У меня всё вечно какие-нибудь Снегурочки — уже 20 лет кряду, или... там... какие-нибудь жертвы несчастные, или ещё что-нибудь... жена какая-нибудь затюканная... ну, и так далее. То есть, всё такое — милое, доброе и прекрасное. Я, конечно, люблю и это, но иногда хочется...
Я так обрадовалась — мне один раз мошенницу дали сыграть! О, Боже мой! Вот, я развернулась! Но она была такая противная... я не думаю, что кому-то захотелось бы такой противной мошеннице подражать — вот в чём дело. Никто бы не захотел.
Я в этом, конечно, отрывалась по полной программе, но я точно знаю, что отрицательное обаяние — оно на то и отрицательное, что должно оставаться отрицательным. Не должен потом кто-то сказать: «О! Я хочу так же...»
Нет. Вот сейчас делают огромную, колоссальную ошибку — я вот всё-таки это скажу, поскольку у нас эфир. Если кто-то это услышит, я буду счастлива.
Сейчас делают колоссальный реверанс в сторону обаятельного зла. Это — кошмар! Очаровательные куклы зомби, прекрасные, милые какие-то... эти... упокойнички, уродцы всякие... это же ужас!
А вот эти... извините... как испоганили вот этих вот богатырей? Богатырь — Бога-тырь — Бога ведает! Извините, как он может быть отрицательным героем, ворюгой... Нет, я понимаю, что и в истории христианства были отрицательные герои, которые потом стали положительными, так сказать, осознали свои негативные стороны... но он же ещё, паразит, в этом обаятельный! Он же ещё и манкий! То есть, это получается... простите... можно, да? Вот так вот жить, творить гадости, и так далее, потом, значит, перейти на сторону — опять же, очень двойственную — зла? добра? там не поймёшь, чего... всё смешалось в доме Облонских... всё — в кашу: добро, зло, негатив, позитив — всё вместе!
Что было хорошего, опять же, в советском периоде времени — почему я, кстати, часто больше ратую за тот период кинематографический и литературный — там, опять же... пусть, цензура, пусть, что... каким-то образом, всё равно, выпускались фильмы с настолько положительно положительными персонажами, которым хотелось подражать.
Илья Муромец был Ильёй Муромцем — никуда не девался, никогда не был предателем. Никогда никто не думал о том, что если, там... «Тимур и его команда»... что Тимур может сделать какую-то гадость. Напротив, мы собирали команды во дворе, и с радостью помогали бабушкам, дедушкам, снимали котят с деревьев, и так далее. То есть, это — была наша такая программа: мы растим доброе и вечное, мы хотим подражать героям.
А сейчас, к сожалению, очень мало героев, которым хочется подражать. А те герои, которым заставляют подражать наши современные... даже не знаю, как их назвать-то, даже не... в общем... короче — вредители, скажем так... это очень опасная вещь. И это — катастрофа. Это — реальная катастрофа, с которой под силу бороться только родителям.
И недавно на фестивале «Детский киномай», на котором я присутствовала в качестве почётного гостя, в Костроме, задали такой вопрос, на который я не успела ответить, ибо конференция заканчивалась. Но я бы хотела даже, может быть, сказать такую вещь. Если есть возможность у родителей посидеть, посмотреть с ребёнком вечером фильм хороший, добрый... Детям современным не всегда понятно, что происходит в старых фильмах, но если взрослый рядом, он сможет эту лесенку помочь перешагнуть, найти этот рубеж понимания — и опять дальше вклиниться в сюжет. Поверьте, это — реально. У меня у самой двое детей, я знаю, что такое смотреть старое, доброе кино, и это — не сложно.
И. Цуканов
— Вот, Вы сказали о том, что Вы всегда думаете, что можно сказать, как можно себя повести...
И. Чернова
— Стараюсь.
И. Цуканов
— А вот можно ли рассказать об этом немножко подробнее? Какие у Вас... может быть... ограничения, или критерии... вот... выбора того, что можно, и что нельзя, и насколько это зависит от ситуации?
И. Чернова
— Я начну с серьёзного, можно? А потом — к простому.
И. Цуканов
— Конечно.
И. Чернова
— Из серьёзного — я стараюсь подумать, что будет после того, как я скажу фразу какую-либо, или сделаю какое-то действие — на что может сподвигнуть это моих зрителей, моих слушателей, моих читателей.
Если мне удаётся это поймать... ну, я же тоже живой человек, я совсем не ангел, далеко нет, поэтому... если мне удаётся поймать этот момент, я себя даже не то, что хвалю — я внутренне пытаюсь проверить, права я или нет. Ну, поскольку фантазия хорошая... то есть, я могу себе представить.
Вот, я тут недавно приводила пример. Я придумала детектив один, и в этом детективе очень всё замечательно шло, прекрасно — ну, в голове, я его не писала, слава Богу. Но когда я себе представила, чем может обернуться этот детектив, я понимаю, что это может быть реально для кого-то — просто схема к действию! Стану я писать этот детектив? Да это же атомная бомба! Это не дай Бог кому-то до этого допетрить! Потому, что даже если кто-то не додумал, то он додумает с помощью моего написанного произведения. Это — кошмар!
Если я выхожу на сцену... Ну, опять же: сказав бранное слово, или сделав какой-то не очень адекватный жест, я провоцирую — на что? На подражание себе детей, если это детская программа, да? Если это взрослая, то... значит... получается — почему действует так этот взрослый? Иногда — очень сложно. Потому, что бывает, что режиссёр ( а актёр — очень зависимый человек ) — он видит так, и всё. И он упирается, и ты, вроде бы, пытаешься ему доказать, а он — думает иначе! И всё тут! «Нет, в этом ничего плохого нет!»
В данной ситуации я — даже не знаю... с одной стороны, «послушание превыше поста», с одной стороны, вроде бы как, я и должна слушаться — ведь он же у меня, получается... но, с другой стороны, а не лукавство ли это?
Я стараюсь во время спектакля ( надеюсь, режиссёры меня не слушают ) иногда убирать те вещи, которые мне категорически не нравятся, которые, как мне кажется, будут проблемой. То есть, во время репетиции, может быть, я и сделаю, но во время спектакля или съёмок — возможно, я это уберу.
К. Лаврентьева
— Режиссёры и коллеги по цеху знают о том, что Вы — верующий человек, знают о Ваших взглядах религиозных?
И. Чернова
— Если зайдёт такой разговор, то, наверное, можно и поговорить...
К. Лаврентьева
— Но это как-то отражается на Вашей профессиональной повседневной деятельности?
И. Чернова
— Нет, я в жизни очень обыкновенный человек. У меня интересная есть подруга одна, которая часто говорит: «Если бы я не знала, то я бы никогда бы не сказала...»
К. Лаврентьева
— ... не догадалась...
И. Чернова
— Нет. А почему? Потому, что, во-первых, я... ну... а зачем вызывать гнев на эту сферу? В чём смысл?
Вот, если я знаю, что я приду куда-то... извините... в открытом, там... допустим, относительно открытом платье, или... там... с таким... ярким макияжем... от этого моя вера меньше не станет. Ну, правда. А я буду смотреться адекватно в этой компании, в этой тусовке, и эти люди — они будут со мной вести себя нормально и... А если я приду к ним в юбке до пят, в платочке и буду креститься рядом с фуршетным столом... Вы знаете, я думаю, что ничего, кроме раздражения в свой адрес, а также очень нехороших слов в адрес Церкви, Бога, или... там... ещё кого-нибудь, кто относится к Церкви, это не вызовет. И — какой смысл? И заранее нагнетать обстановку и подставлять, скажем так, веру под удар?
У меня есть лагерь, свой. Ну... как сказать, свой... смена, скажем так, моя. И даже не лагерь, это и лагерем не назовёшь — это творческая смена детского фестиваля «Многоточие». Такой у нас есть детский фестиваль, на котором дети могут выражать свои творческие навыки, как им заблагорассудится. Что хочешь, то и делай. Хочешь стихи читать — читай, хочешь сказки писать — пиши, танцевать хочешь — танцуй, но у нас всё в рамках тоже. Кстати, там достаточно серьёзная у нас есть рамка, и мы считаем, что нет дерева без корней... ну, как... в принципе — всё правильно, по Евангелию... и мы стараемся сохранить традиции. Мы стараемся сохранить традиции, и чтобы дети приходили к нам с теми танцами, которые, допустим, отражают историю, культуру, и помогают нам жить дальше, не разрушая то, что было. Да? Ну, вот, это такое маленькое отступление, а, на самом деле, вот я про что.
Так вот, во время того, как наши ребята из фестиваля «Многоточие» отдыхают летом в нашем лагере, у нас всегда происходит утреннее чтение молитв, и вечернее чтение молитв, перед едой, после еды — то есть, можно сказать, что православный лагерь. Но, убедившись на первой смене, когда мы взялись за них очень... так... крепко — причём, не моя была инициатива, а моих партнёров, потому, что они привыкли к монастырскому уставу, и они взялись за моих светских детей, и вот тут — они чуть у меня не крякнулись. Ну, взвыли, реально!
Потому, что, во-первых, чтение правила — оно же, если полное, так это ж минут 30-40. Если это ещё и все читают. Так это же... а читают-то не все быстро. И вот, когда передают из рук в руки молитвослов — это целая история начиналась... Ну, сначала, вроде, туго... нет, потом читали уже бойко, уже знали текст — некоторые наизусть шпарили. Но — это была коррида! Это было очень тяжело. И часть детей на следующую смену — отпала, не приехала. И педагогов — тоже. Они взяли — и не поехали. Сказали: «Ну... мы не хотим. Вы знаете, вы уж нас извините, ради Бога, но нам — тяжело».
На следующий год я думаю: надо как-то мне с умом к этому делу ко всему подойти. Попросила благословения у батюшки. Я говорю: «Можно мы по краткой пойдём? Не выдерживают мои товарищи, не хотят они так много!» И он благословил, сказав: «Ну, а — смысл? Если это их отвратит от Церкви, а не привлечёт в неё, тогда и смысла в этом нет».
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, уважаемые радиослушатели. У нас в гостях Ирина Чернова — писатель, актриса театра и кино. С вами — мой коллега Игорь Цуканов, и я — Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.
И. Цуканов
— Добрый вечер ещё раз! С нами в студии Ирина Чернова, актриса театра и кино, детский писатель. В студии — моя коллега Кира Лаврентьева и я, Игорь Цуканов. Мы продолжаем разговор.
К. Лаврентьева
— Ирина, как мне показалось перед тем, как мы ушли на перерыв, Вы рассказывали о том, что у Вас был несколько такой... негативный, что ли, опыт миссионерской такой работы с детьми, или нет? Или это нельзя назвать негативным опытом, когда Вы пытались организовать совместное чтение молитв, причастие, хождение на службы... или нет? Или мне показалось?
И. Чернова
— Нет... ну, что значит «негативный опыт»? Опыт — они и есть опыт. Он не может быть негативным, и не может быть позитивным. Это просто опыт. И я желаю, чтобы все ваши радиослушатели относились к этому именно так.
Потому, что... ну... я не знаю... каких-то ошибок не бывает, только если ты вообще ничего не делаешь. А так — ну, мы поняли, что так нельзя... или что так можно — и слава Богу, хорошо!
А что касается негативного опыта... ну... я даже не знаю... наверное, очень сложно для меня дать негативный опыт. Это уж я даже не знаю, как нужно извернуться, чтобы я почувствовала в этом какой-то негатив. Негатив вот был у других людей, которые почувствовали такое... знаете... напряжение. Я это почувствовала, и поняла, что надо как-то ослабить... зачем?
К. Лаврентьева
— Вот, я об этом говорю! Вот, об этом.
И. Чернова
— Ну, да, да, да... а... ну... ну, что делать?
К. Лаврентьева
— Ну, это — просто жизнь. Мы пробуем, мы пытаемся, безусловно...
И. Чернова
— Это — жизнь. Мы пробуем, пытаемся... и они попробовали. Пусть, они попробовали, для них — это тоже опыт. Они поняли, как это тяжело.
И даже вот ребятам, которые к нам приезжают на смену, говорю: «Вы знаете, ребята, я, на самом деле, тоже очень бестолковая». Правда, серьёзно! Я — не очень обязательная в этом отношении. Я прекрасно понимаю, как надо, я часто взвешиваю...
Я когда читала «Несвятые святые», вы знаете, я так долго, долго примеряла на себя — честное слово! — всю книгу. Вот, всю книгу я примеряла на себя, и думала: а могла бы я — взять и уйти, вот так вот, в монастырь, и жить там, и отказаться от всего... вот... всё вот, там... даже придумывала, как... там... что-то растоптать, там, и так далее... и поняла, что мне — без проблем. Вот, пожалуйста! Я могу попрыгать на всех своих украшениях, я могу даже уйти из семьи, если это понадобится. Но — а надо ли оно? Я больше пользы здесь принесу. Там — не знаю... Поэтому, как говорится, «кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево». Я буду свою краткую миссию, наверное, всё-таки, в миру нести. Но, наверное, внутренне я понимаю, что я могла бы от всего отказаться. Но не все же хотят, и могут, и примеряют на себя что-то подобное.
И вот, ребятам я говорю, что я тоже бестолковая, потому, что я — совершенно необязательная в выполнении правил, я часто очень всё по короткой схеме делаю, потому, что мне вечно некогда, я всё время куда-то бегу, я всё время куда-то лечу, спешу. Вы знаете, когда ты устал, ты уже... так... одним глазом, даже если что-то пытаешься прочитать или подумать и сделать — ну, я бы сказала, что это криво-косо. Я себя ругаю за это. Но я никому об этом не рассказываю — зачем это нужно? Это — мои проблемы, это мои отношения, как говорится, с Богом, и мне, как говорится, ответ держать. В этом — никто не виноват.
И. Цуканов
— Но Вы не скрываете этого от ребят, да? В том смысле, что Вы говорите, что так тоже бывает, и это, в общем...
И. Чернова
— Я им так и говорю, да. Ничего такого страшного в этом нет. Главное — это понимать, хотя бы уже вот это. А! И ещё вот что важно. Я им говорю: «Вы знаете, очень хорошо, что мы тут все закрыты с вами на две недели кряду. Потому, что мы, все вместе, можем с вами постараться... ну, одной мне тяжело! Ребята, помогите мне, пожалуйста — я одна пока соберусь! А мы с вами вместе — как будет хорошо! — вот, мы сейчас с вами встанем, прочитаем...»
Я им каждое слово стараюсь объяснить, что сама не знаю, не понимаю — я к батюшке обращаюсь, что... до батюшки не добежала — я в интернет лезу. Сейчас, опять же, слава Богу — такая библиотека! Вот, интернет все ругают, но там же много полезного! Можно открыть...
Говорят, что сейчас... кто-то там... я слышала... время бездуховное. Я говорю: слушайте, знаете, кто ищет грязь — поросёнок — он всегда её найдёт! Сейчас — и много хорошего, и толкового и в интернете есть — пожалуйста, бери, открывай! Все книги, все притчи, всех святых можно найти, у каждого храма есть свой сайт! Можно зайти и посмотреть правила — всё, что хочешь!
К. Лаврентьева
— Сайт Радио ВЕРА, например...
И. Чернова
— Сайт Радио ВЕРА, например, да! То есть, всё есть! Это твоё дело, где ты ковыряешься. Что ты хочешь, то ты и найдёшь — вот в чём дело-то!
И с ребятами со своими — когда ко мне приезжают наши ребята, родители — я всегда сразу же предупреждаю и говорю: «Вот, сейчас я вам могу точно сказать: кто хочет, тот с нами идёт служить. Кто не хочет — значит, сидит, играет во что-то...»
Ну, есть, конечно, какие-то определённые запреты. Я переняла вот эту штуку от монастырского воспитания, когда там за ругательные слова — приседать, отжиматься. Слушайте, мне так понравилось — так работает, прямо прекрасно совершенно! Гораздо меньше ругани идёт. Ну, там, кто-то сказал бранное слово — ему, там, значит... 10 раз присесть девочкам, сказал кто-то что-то ещё — 10 раз отжаться мальчикам. И фигура тебе, и язык чистый! Всё замечательно. Ну, и сама иногда тоже грешу — могу какой-нибудь оладушек отлепить, но... ну, не без этого.
Поэтому, я, конечно, понимаю прекрасно, что мне ещё тоже учиться, учиться и учиться, и ещё неизвестно, чему я выучусь, и, вообще, так ли я всё делаю... я всегда всё ставлю под сомнение... и даже то, что я сейчас говорю — тоже всегда ставлю под сомнение... но я — стараюсь, честно!
Вот, для своих ребят... мне кажется, что: то, что мы можем им дать — искренне совершенно, от души — попытаться помочь как-то почувствовать, что...
А... вот что ещё очень важно, знаете? Сейчас я стала говорить на своих авторских встречах — как писатель, когда меня вызывают как Василису Кошкину... раньше я всегда говорила: «Верьте в чудеса! Верьте в сказки!» — я это очень люблю говорить, и сейчас я это иногда говорю. Но стала ставить ремарки.
Я поняла, что я делаю ошибку. Взрослые — делают ошибку, говоря, что: «Дед Мороз — это абсолютно сказочное создание, которое по мановению волшебной палочки принесёт тебе от планшета до ноутбука и миллион в придачу. Феи существуют — зубные...», не знаю ещё какие... глазные, ушные — не суть. И — тому подобное. Всячески поддерживают всю эту мистификацию с гномами, эльфами и прочим остальным... ошибка! Чуда не оттуда ждут.
И — да, я им говорю, что есть сказочный мир, необыкновенный, у меня, например, есть летающие слоники — добрые, хорошие, есть даже Кощей в моей сказке...
И. Цуканов
— Вы имеете в виду — в книжке...
И. Чернова
— Да, в книжке... в моей сказке — вот, мои персонажи. Есть там ёжик теперь, который борется со всем злом и нечистью, запирает их в книге — здорово!
Но: нужно понимать эту тонкую грань. Это — сказка, тот мир, который от нас закрыт. Да, давайте считать, что где-то они, может быть, там... если вам очень сильно хочется в это верить... где-то они бегают. Но к нам никакая фея не прилетит, никакой Дед Мороз не подарит всё, что ты хочешь. Не будет ничего этого! Только ты в состоянии делать что-то доброе и хорошее. Ты сам немного можешь творить чудеса — мы по образу и подобию созданы, всё же.
Вот, ты можешь сделать свой день. Вот — улыбнись, с самого начала. К маме подойди, поцелуй. Папу обними. Подумай, чем ты можешь помочь.
Даже наш с вами сегодняшний вечер — тоже немножко чудесный, да? Потому, что он мог бы быть без меня, а он — со мной. И меня пригласила замечательное Радио ВЕРА. Значит, ведущие с радио совершили маленькое чудо — они уже изменили как-то пространство и реальность, да? Пригласив... ну, и так далее.
То есть, ты можешь сам менять пути — свои, человека ли, да? И — направлять их. Это не обязательно, что вот прилетит фея к тебе на нос, и исполнит все твои три желания — иди и сам что-то делай, вообще... своими руками... хорошее твори!
А если ты чуда ждёшь от Бога, и ты ждёшь его, опять же, мгновенно, вот — немедленно, вот... чтобы Господь тоже, как волшебник, пришёл, там, три раза палочкой махнул: «О, сим-салабим! Тебе чего не хватает?» — «Пироженное, мороженное...» А — нет! То есть, ты сам тоже поработать должен. То есть, на Бога — надейся, сам — не плошай!" То есть, какой — ты?
И чудеса Господь делает. Но, опять же, мы же — дети все неразумные! Ведь, если ребёнок лезет в розетку пальцами, ты ему кричишь: «Нельзя туда лезть!» Но ребёнок-то — не понимает, что... ну... приятные дырочки такие, кругленькие... ну, и так далее... всё здорово, вроде можно туда засунуться... ну, не пальцами — шпилькой, например, тоже можно попытаться. Но взрослый-то понимает, что это нельзя!
Так же и мы иногда — суёмся куда-нибудь, ну мы-то не понимаем, что нам — нельзя, а мы — просим, требуем: «Дай!»
К. Лаврентьева
— Ирина, Вы — писатель, актриса, мать, жена, верующий человек. Простирается ли Ваше мировоззрение, Ваша вера на все области Вашей жизни? Можете ли Вы сказать, что Вы пишете, как бы руководствуясь своей верой? Что Вы играете, и помните, что Вы — верующий человек? Так же — касается семьи, материнства, общения с друзьями, общения с коллегами... есть ли тут некая целостность? Простирается ли Ваша вера на все сферы Вашей жизни?
И. Чернова
— Я поняла вопрос. Я, наверное, отвечу односложно: я стараюсь.
К. Лаврентьева
— То есть, Вы бы хотели, чтобы так было?
И. Чернова
— Я бы хотела. Но я не могу себя объективно оценивать. Понимаете, это слишком большая ответственность сказать: да, я такая. Ну... это будет неправда, наверное... да даже не наверное, а точно это будет неправда. Потому, что не всегда я успеваю уследить за своим темпераментом...
К. Лаврентьева
— Нет, это безусловно... тут речь, скорее, о внутреннем самоощущении... самоопределении.
И. Чернова
— Опять же, повторюсь: я стараюсь.
И. Цуканов
— Что касается книжек. Это ведь, с некоторых пор... ну... можно сказать, стало для Вас... таким... нельзя, наверное, сказать, что основным занятием — их написание — но каким-то очень важным.
И. Чернова
— Очень важным.
И. Цуканов
— Как Вы пришли к тому, что Вам перестало хватать того, чем Вы занимались до этого, и Вы решили попробовать ещё стать писательницей, и у Вас — получилось? Вот, как Вы...
И. Чернова
— Ой... ответ очень подходит для ваших радиослушателей. Дело в том, что случилось следующее.
Во-первых, писать я любила всегда. Я начала писать лет в пять, наверное. Писала я на всём, на чём можно писать, и на чём нельзя писать, тоже я писала. Наверное, ещё раньше я писала на обоях, но это неважно... это — так, юморок.
А вообще, знаете, это для меня было такое несказанное удовольствие, когда ты можешь с помощью слов выразить ту мысль, которую, возможно, ты бы словами — по-человечески, нормально, вслух — ты бы не сказал. Потому, что всё, что было написано, оказалось гораздо более объёмно, и более целостно, более интересно, что ли, я не знаю. То есть, всё, что делается рукой, оно получается... более продуманное, что ли... как-то идёт — из глубины.
Со словами вслух часть той интеллектуальной нагрузки, которая передаётся с помощью художественного литературного произведения — она теряется. Ну, на мой взгляд. Дай Бог, если я умудряюсь словами донести хотя бы честь того, что я чувствую, вот даже отвечая на ваши вопросы. Возможно, что если б вы читали, вы бы увидели гораздо больше полезной и интересной информации.
Так вот, мне это всегда было приятно и интересно. Сочинения у меня в школе узнавали преподаватели сразу же. Они видели сочинение в формате... там... 10-15-20 страниц, ужасались, потому, что так нормальные ученики не писали. Зато они знали, что если произведение вот такой толщины ( ну, тогда же от руки ещё писали ), и что если там много вопросительных и восклицательных знаков ( потому, что мне казалось — не хватает темперамента в точке ), значит, точно — Ирино сочинение.
И потом, когда мне было года 22, наверное — у меня маленькая дочка на руках. Она рвала листочки с дерева — жёлтенькие, причём — которые... вот... осенью, сентябрь был... И я придумала... думаю, а как вот ребёнок мог бы помогать осени, с чего бы? То есть, она реально помогает — она же помогает облысеть дереву! И я придумала, что осень поссорилась с ветром — так получилось, что ветер обленился, перестал дуть ( ну, лентяй такой ), а сентябрь не может прийти без ветра, даже на землю встать не может. Вот и родилась первая такая, осенняя, сказка. Потом родилась зимняя, весенняя, и даже летняя, и, совершенно случайно, эти сказки — случайно, подчёркиваю — опубликовали в журнале.
Это был сюрприз. Потому, что сказки я писала от руки, а это — перепечатали мои друзья, которым просто понравились эти сказки, и они их отдали в журнал.
Когда мне позвонили из журнала, для меня это было что-то, типа грома среди ясного неба — я даже не поняла, как такое могло произойти. Мне стали говорить про какой-то гонорар, что мои сказки распределят по разным номерам, потому, что каждая из них — очень большая, их надо разбить на номера...
И. Цуканов
— Осенью — осенняя, зимой — зимняя, и так далее...
И. Чернова
— Да... что будем по сезонам как-то их разбивать, по журналам. И я слушаю — что-то про гонорар мне говорят, и думаю: «Боже мой, это мне говорят, да? Это что-то ещё и про гонорар? То есть, это не я должна даже заплатить за то, чтобы знали мои сказки?» — я себе представить не могла, что я ещё на этом зарабатывать, оказывается, могу. Вот, это был первый такой звоночек.
А потом — прошли годы, и я опускаю эту всю историю. И мне — так получилось в жизни — понадобилось, очень понадобилось, зарабатывать. Для каждого человека, я думаю, бывает такой период. И я подалась — в праздники!
Ну, куда деваться актёру с большим багажом актёрским? Естественно — свадьбы, юбилеи и корпоративы, которые... простите меня, мои дорогие клиенты — всех люблю... я не очень сама любила. Я... с чувством собственного долга, я несла этот крест. Потому, что мне не очень хотелось вести эти свадьбы, эти юбилеи — я не очень люблю пьяных людей. Больше мне нравились детские праздники — дни рожденья какие-нибудь...
И однажды я пришла к батюшке Владимиру — это мой, на тот момент, был самый близкий человек, я его считаю духовным отцом, не знаю, считает ли так он, но он мне дал, вообще, путёвку в жизнь в плане именно литературы. Потому, что когда я долго-долго ныла и сидела и ему говорила про то, какая жизнь не такая, и что всё не так, он на меня смотрел-смотрел, смотрел-смотрел, потом изрёк одну-единственную фразу: «Чего ты хочешь-то?» Я говорю: «Сказки писать, в кино каком-то нормальном сниматься... я не знаю, там... творчеством заниматься, в театр, наконец, уйти!» — говорю. Он посмотрел на меня так: «Ну, пиши!» После чего я поняла, что — да, а чего я тут сижу вот, изливаю вот эту всю историю, когда нужно сесть просто — и написать. И я — села писать.
Это был нескончаемый поток — то есть, я отрывалась! Просто — отрывалась. Это было — абсолютно вот «в стол» половину, потому, что это было вот... я не знаю... мне хотелось просто вот писать!
И, наверное, первым произведением, которое увидело свет, были «Элефантики», как раз, маленькие летающие слоники, размером не больше конфеты, которые полетели самостоятельно, и стали жить и дарить другим персонажам возможности тоже появиться на свет.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресения» на Светлом радио. У нас в гостях Ирина Чернова — писатель, актриса театра и кино. С вами — мой коллега Игорь Цуканов, и я — Кира Лаврентьева.
И. Цуканов
— У Вас — двое детей...
И. Чернова
— Да.
И. Цуканов
— ... и дочка уже достаточно...
И. Чернова
— ... взрослая.
И. Цуканов
— ... взрослая. Интересуют ли их вопросы, связанные с верой, связанные с Богом? Мне кажется, что у детей эти вопросы возникают в какой-то момент, и... но не всегда бывает как-то вот... удобно о них говорить. Иногда кажется, что это как-то вот... не вовремя, иногда не знаешь, что ответить... Вот, Ваш опыт обсуждений с детьми духовной жизни — каков?
И. Чернова
— Дело в том, что... ну... я, наверное, в этом не отличаюсь никак от других родителей. У сына пока, опять же, нету ещё переходного возраста, он ещё маленький, а с дочерью — я столкнулась по полной программе с проблемой настоящей, хотя она росла воцерковлённой девочкой.
Она ходила с младенчества в храм, отстаивала все службы, восхищала всех бабушек — все её любили и обожали. Её знали все — она всем помогала. Ну, в принципе, Василий-то, по младенчеству, так же, наверное, но... и я даже не видела труда в этом!
Она с лёгкостью читала молитвы, и сама читала, порой, после лагеря даже, когда уже все давно остановились и побежали по своим делам — она продолжала стоять и читать сама.
Но пришёл подростковый возраст — эдакий возраст соблазнов — и стало очень тяжело. Я скажу больше — это был какой-то кошмар. Я единственное, что могу сказать, что, наверное, я верю и уповаю на то, что у неё — хороший фундамент.
Она сейчас уже перешла этот период времени, эту грань перешагнула — когда было тяжело — видимо, туда — сюда. Сейчас ей 19 лет уже. Но я вижу, что она — очень хороший человек. То есть, несмотря на то, что её поколбасило конкретно — я прямо таким современным словом... но по-другому, знаете, я даже более красочного — не подберу, вот именно — колбасило, но она, тем не менее, всё равно, морально устойчивая, у неё очень доброе, нежное, отзывчивое сердце. Она всегда придёт на помощь своим друзьям, у неё есть понимание, что труд — это важно, что это — хорошо. Но — не без проблем, скажем так.
А вопрос веры она подвергает периодически сомнению, видимо, из-за того, что вот наступил этот тяжёлый период. Говорят же: самый тяжёлый грех — это грех уныния. Я долгое время не могла понять — честно, я не понимала, я думала: «Что за ерунда какая? Подумаешь, уныние! Ну, пойди, посмейся с друзьями — вот тебе и из уныния вышел...» Нет. Это даже речь не... вот, как раз, возможно, чуть ли не о медицинской истории, когда речь идёт о депрессии, когда человек не может... просто он не может выпрыгнуть из своих каких-то внутренних кошмаров, и, вы знаете, тут, по-моему, поможет только родительская любовь и какое-то... я даже не знаю... какое-то глубокое понимание и искренняя вера в то, что ребёнок сможет это преодолеть.
Я от всей души желаю всем родителям, кто соприкоснулся с подростковым возрастом — с тяжёлым подростковым возрастом — сил, терпения, смирения и какого-то... какой-то необъятной веры просто и любви к своему ребёнку. Потому, что очень тяжело говорить человеку «люблю», когда тебя пихают.
И. Цуканов
— Вот... действительно, вопрос о том, что такое любовь — он не такой простой. Потому, что любовь — это иногда и... поставить человеку какие-то серьёзные ограничения — это тоже бывает проявлением любви. Вот, Вы что имеете в виду, когда говорите «родительская любовь»?
И. Чернова
— Опять же, ограничения... Ограничения в наше время — очень сложная история. Потому, что сейчас есть интернет.
Ограничения раньше — они были более толковые. И то, я знаю — сама, лично — у меня мои ровесники ( я не буду называть имён ), которые прошли, опять же, адские годы подростковые, кошмарные — с наркотиками, гулянками, выпивкой, и тому подобным — которые вылезли и сейчас стали вполне нормальными, адекватными людьми, имеют детей — чудесные, замечательные ребята.
А есть те из них, которые не выбрались. Вот, Царство Небесное моей однокласснице — наркотики. Сказать, что она была какая-то плохая? Прекрасная девчёнка! Добрая, отличная! Я, по своей неопытности и... такому... задору юношескому, полезла тоже на всякие эти дискотеки — ну, балда, что могу сказать? Потому, что я... как бы... пришла такой — наивный ребёнок, потанцевать... ну, и, естественно, на меня наехали. Кто меня защищал? Оксана меня защищала. Первая выскочила, сказала: «Не трогайте!» Вот, плохой она человек? Хороший! Жизнь у неё — страшная. Родители — ужас, бабушка — на бабушку свалилось всё. Оставила она после себя ребятёночка, ребятёночек свалился на ту же бабушку, которая её растила... в общем, это — катастрофа!
Так, я это всё — к чему? К тому, что вот этот подростковый период связать с ограничениями — даже закрывали их, запирали, ключи забирали — это, вы знаете... по поводу свободы — это очень... сугубо субъективное такое мнение. И когда люди начинают осуждать — вот, «не суди, да не судим будешь» — когда начинают говорить: «Вы не смогли воспитать... вы не смогли привить... вы не смогли объяснить...» — я знаю этих людей лично, я знаю, что они пытались. Двое из тех мам, про которых я сейчас говорила — они педагоги, и они не могли ничего сделать, это — какой-то заскок вот подростковый.
Так, что я имею в виду, когда говорю, под «любовью» — попытаться с пониманием отнестись к проблеме, и пытаться раскрутить этот чудовищный клубок, который творится в душе ребёнка. Наверняка, причина есть, и дойти вот до этого момента... знаете, каких-то, может быть... когда ребёнок начинает плакать, объяснять навзрыд, что у него вот — то-то, то-то, то-то, то-то, «а ты не понимаешь!» — в этот момент не раздражаться, а пытаться выслушать, что он говорит, что он несёт, вообще, какую ахинею. Ведь, скорей всего, это — полная бредятина, он что-то не так понял. И вот, дать ему высказаться — полностью, от начала и до конца, выслушать всю помойку, которую он выливает, принять на себя вот этот вот удар, возможно, даже. А потом — медленно, но верно пытаться развернуть уже его к свету. Пытаться, опираясь на его аргументы, объяснить, что он не правильно думает, и тут его любят.
У меня младший ребёнок — на инвалидности, я не скрываю. Мы лежали в больнице, у него была тяжелейшая операция. И вот, из-за этой операции, он пролежал потом полтора месяца в кровати. Он был к ней прикован, потому, что из него торчала куча всяких трубок, и любое движение доставляло боль.
Ребёнок кричал мне жуткие вещи... как это он говорил... а: «Я никогда не буду учиться! Я никогда никуда ходить! Я никогда не смогу играть с друзьями! Я не хочу жить!» — ребёнку, на тот момент, было семь лет — семь!
Я, в ужасе, начала перечитывать всё, что связано с великими трудами именно по психиатрии, искать, где... вообще... собака зарыта! Но это просто внутри всё кричит: «Помогите!» Дети, в этот момент, они не осознают, что они доставляют огромную боль родителям. В этот момент душа кричит: «Спасите! Мне очень плохо, умираю! Мне жить не хочется!» И когда ребёнок понимает, что мама на всё готова, ради того, чтобы он остался — вот тогда, наверное, ты можешь переломить этот момент.
Я ему методично объясняла, вплоть до того, что у меня один раз даже дыхание закончилось. Я начала воздух хватать, хватать, хватать... чувствую... он за меня испугался! Закричал: «Мама! Мама, мама!» — и вот тогда он понял, насколько мне плохо.
Но это не значит, что ты должен потом ребёнку по затылку дать: «Ты чё мне тут устроил?» — а именно потом обнять и сказать: «Да, я тебя люблю! Ты не понимаешь, насколько ты мне боль причиняешь, насколько ты себе плохо делаешь!» И постоянно — говорю, говорю, говорю: «Тебе — жизнь подарили! Посмотри, сколько вокруг всего хорошего! Сколько всего вокруг интересного!»
Ведь мирские люди ( Да и я, порой... ну, что? Чем я отличаюсь от мирского человека? Ничем. ) не видят, в какой-то момент, смысла жизни. Но они не воспринимают это как какой-то яркий момент — подарок чуда рождения, да? Потому, что... я долго искала эту аллегорию для детей... потому, что сложно с детьми иногда бывает — ты можешь сколько хочешь говорить про правила, про то, что... там... «тебе дали жизнь»... там... тра-та-та... как это надо всё соблюдать, и тому подобное — ты можешь сколько хочешь... уговорись! Но найти какую-то аллегорию, может быть, стоит.
Я вот сказала: «Знаешь, вот для меня жизнь — как такой большой подарок! Вот, ты пришёл в парк — в парк с аттракционами! Тут у тебя — карусели, тут у тебя — мороженое, тут у тебя... там... аллея красивая, тут тебе — цветочки, шарики... Но я не обижаюсь, если мне нужно постоять в очереди за билетами, я не обижаюсь, если каруселька — на ремонте, я не переживаю, если мне нужно подождать, пока привезут новые шарики... ну... и так далее» — то есть, это не страшно, ну и что?
Тут — надо подождать, тут — постоять, тут, возможно, как-то подприжаться, но — ничего страшного. От этого парк хуже не становится! Ты же не обижаешься на парк, и не ходишь и говоришь: «Всё! Я ухожу из этого парка! Ноги моей тут больше не будет! Выкидываюсь из ворот этого парка, и больше сюда никогда не приду!» Нет!
Так же — и в жизни. Горы, море, солнце, люди прекрасные, работы сколько интересной, животных сколько уникальных — да всё, что создано! Ты же восприими это, как подарок!
Ну, бывает трудно, бывает тяжело — ну, подожди, потерпи немножко, ещё чуть-чуть... ну, вот... ну, вознагради себя потом за это какой-то конфетой... я не знаю — за то, что ты подождал... там... не знаю... потрудился... там... в школе — пойди, купи себе пирожок! Ну... ничего страшного от этого не будет!
К. Лаврентьева
— Но это и к взрослому человеку можно отнести — эти универсальные рекомендации!
И. Чернова
— Ну, да...
И. Цуканов
— Взрослые люди тоже, зачастую, этого не понимают... им тоже нужны аллегории.
К. Лаврентьева
— «Вознагради себя потом конфеткой...»
И. Цуканов
— Да...
И. Чернова
— Ну, хоть как-то...
И. Цуканов
— Ирина, спасибо Вам большое за такой вот честный, откровенный разговор!
С вами была моя коллега Кира Лаврентьева, я — Игорь Цуканов, и у нас в гостях была Ирина Чернова. Спасибо Вам большое!
И. Чернова
— Спасибо!
И. Цуканов
— Всего доброго!
К. Лаврентьева
— Всего хорошего!
И. Чернова
— Всего доброго!
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Восприятие человека самим собой и Богом». Диакон Иоанн Мыздриков, Яна Зотова, Алексей Шириков
ПоделитьсяВ этом выпуске программы «Клуб частных мнений» диакон Иоанн Мыздриков, автор образовательного проекта «Жизнь со смыслом» Алексей Шириков и музыкант, педагог Яна Зотова размышляли над тем, как человек воспринимает сам себя и насколько это отличается от того, каким его видит Бог.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений
Псалом 10. Богослужебные чтения
Поделиться
Среди христианских добродетелей есть одна, суть которой подчас представляется тайной. Речь о кротости. Что же она — кротость — собой представляет на практике? Забегая вперед скажу: кротость — это мягкое упрямство. Кому-то подобное определение покажется неожиданным. Но подтверждение такому пониманию кротости мы сможем найти в псалме 10-м, что читается сегодня в храмах во время богослужения. Давайте послушаем.
Псалом 10.
Начальнику хора. Псалом Давида.
1 На Господа уповаю; как же вы говорите душе моей:
«улетай на гору вашу, как птица»?
2 Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем.
3 Когда разрушены основания, что сделает праведник?
4 Господь во святом храме Своём, Господь, — престол Его на небесах, очи Его зрят на нищего; вежды Его испотывают сынов человеческих.
5 Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его.
6 Дождём прольёт Он на нечестивых горящие угли, огонь и серу; и палящий ветер — их доля из чаши;
7 ибо Господь праведен, любит правду; лицо Его видит праведника.
Начнём с описания исторических обстоятельств. 10-й псалом был написан царём и пророком Давидом накануне бунта его сына Авессалома. Авессалом решил, по сути, отомстить отцу за проявленную слабость. А именно — Давид отказался наказывать своего старшего сына и брата Авессалома Амнона за то, что тот надругался над сестрой Фамарью. Авессалом Фамарь очень любил. И не смог простить ни Амнона, ни Давида.
Амнона Авессалом убил, а против отца поднял бунт. На самом деле, речь шла не только о мести. Недруги Давида воспользовались гневом Авессалома и сделали его политическим тараном по свержению законного царя. Царевич же этого не понимал и считал, что защищает правое дело. Но нет. И история всё расставила на свои места. Авессалома, в конце концов, убили. Хотя Давид всячески стремился сохранить сыну жизнь, а потому каялся, что излишним мягкосердием довёл дело фактически до революции.
Но давайте обратимся к тексту псалма. Давид чувствует, что наступают тревожные времена. Друзья царя предупредили его о готовящемся бунте и просили поскорее покинуть Иерусалим, спрятаться в горной местности. Давид пишет об этом так: «На Господа уповаю; как же вы говорите душе моей: „улетай на гору вашу, как птица“?» Царь же решил проявить кротость. Он, с одной стороны, не собирался Авессалома и иных заговорщиков превентивно наказывать. С другой, бежать от них тоже не хотел. Давид вёл себя мягко, но упрямо, оставаясь в Иерусалиме как законный правитель.
Опасность положения была очевидной. Читаем в псалме: «Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем». Но Давид не отчаивался, не сдавался. Где же он находил силы? В молитве, в посещении богослужения. Вот почему он пишет: «Господь во святом храме Своём, Господь, — престол Его на небесах, очи Его зрят на нищего». Нищим именует пророк самого себя. Он прекрасно помнил, что родился не во дворце, а в семье пастуха. И стал царём только потому, что Бог его избрал к этому служению. И Давид остаётся верным Богу, на Него надеется.
Царь верит, что правда Божия победит. Он пишет: «Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. ... Господь праведен, любит правду; лицо Его видит праведника». Слова Давида оказались абсолютно правильными. Бог действительно всегда выбирает сторону праведника. Не того, кто только говорит о святости, но и стремится жить по заповедям Божиим. Давид, проявляя кротость, мягко, но упорно шёл путём праведности. Стремился к миру, не пытался выдать за правду Божию какое-либо лукавство. И поэтому, в конце концов, победил. Будем же помнить данный урок и следовать примеру святого Давида. И тогда Господь и нас никогда без Своей помощи не оставит!
Псалом 10. (Русский Синодальный перевод)
Псалом 10. (Церковно-славянский перевод)
