Стихотворение Николая Клюева, представителя «новокрестьянской» ветви в нашей поэзии прошлого века, я прочитаю, друзья, по прижизненному изданию — сборнику «Песнослов», выпущенному, как обозначено на обложке, в Петрограде 1919 года (то есть спустя два года после большевистского переворота):

Наша радость, счастье наше
Не крикливы, не шумны,
Но блаженнее и краше,
Чем младенческие сны.

В серых избах, в казематах
В нестерпимый крестный час
Смертным ужасом объятых
Не отыщется меж нас.

Мы блаженны, неизменны,
Веря любим и молчим,
Тайну Бога и вселенной
В глубине своей храним.

Тишиной безвестья живы,
Во хмелю и под крестом,
Мы — жнецы вселенской нивы
Вечеров уборки ждём.

И хоть смерть косой тлетворной
Нам грозит из лет седых,
Он придёт, нерукотворный
Век колосьев золотых.

Николай Клюев, «Наша радость, счастье наше...», стихи из «Песнослова», книги первой, Петроград, 1919 год.

Этот трёхсотстраничный том со стихами, впервые напечатанными Клюевым в книжке ещё 1912 года — «Сосен перезвон» (с предисловием мэтра Валерия Брюсова) выпущен, как я вижу, «Литературно-издательским отделом народного комиссариата по просвещению»... Меньше чем через двадцать лет, представители «комиссарского племени» расстреляют измученного арестами и голодными ссылками поэта — по приговору «тройки» НКВД — в одном из оврагов Томска.

Клюева реабилитируют в 1960-м, его первая посмертная книга выйдет лишь в 1977-м. ...И тогда тридцатилетний поэт-«самиздатчик» Юрий Кублановский, —помянет своего старшего собрата по искусству — стихами, которые закончит так:

...Десять лет по норам прятался,
бородой зарос до глаз,
к новой власти худо сватался.
Но пробил последний час:

оспяною лапой Сталина
взята в гиблые места
и зарыта персть крестьянина
без отпева и креста.

Где лежишь, Никола-мученик,
богоизбранный помор?
Я прожгу слезой горючею
твой заснеженный бугор...

Это был финал стихотворения «Памяти Николая Клюева», написанного в 1978 году поэтом Юрием Кублановским.

Русская поэзия не забыла стихотворца, чью позднюю поэму «Погорельщина» Анна Ахматова однажды назвала великой. ...Поэму, в которой поэт-сказитель, не сразу прозревший после расхожего «ослепления» большевизмом, оплакал уничтожаемое новой властью крестьянство с его вековыми традициями и устоями.

Мне довелось знать человека, который видел Клюева и даже читал ему свои стихи — поэта, переводчика и прозаика Семёна Липкина. В середине 1990-х Липкин напечатал в журнале «Новый мир» воспоминания. Было там и о Клюеве. Цитирую: «...Этот, по оплошному выражению Есенина, „ладожский дьячок“ (а Твардовский даже отказал ему в поэтическом даре) мыслил крупно, смело, всемирно <...>.

В русском коробе, в эллинской вазе

Брезжат сполохи — полюсный щит,

И сапфир самоедского князя

На халдейском тюрбане горит.

«...Его замучили кромешные бесы в дальней, нищей ссылке, — продолжает поэт Липкин. — Он грешил лёгким, смешным грешком лицедейства — смазные сапоги и прочие атрибуты «поэта из народа», грешил и более тяжко, но то было в обыденной жизни, а в поэзии он — ангел простых человеческих дел...»

«Ангел простых человеческих» дел — это первая строка из клюевского стихотворения 1922 года — «Мать-суббота».

Все выпуски программы Рифмы жизни

• Евгений Вадимов
• Михаил Вишняков
• Борис Ширяев