В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева, Марина Борисова, а также наш гость — настоятель подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в городе Пересвет Московской области протоиерей Константин Харитонов — поделились светлыми историями о том, как какой-либо недостаток или немощь человека поворачивались Богом через различные обстоятельства к чему-то положительному и светлому.
Ведущие: Анна Леонтьева, Кира Лаврентьева, Марина Борисова
А. Леонтьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. В этом часе мы рассказываем светлые истории о себе, о наших знакомых, о том, что мы прочитали. Иногда нам повезет, и мы расскажем историю наших радиослушателей, радиозрителей. Сегодня с вами Анна Леонтьева, мои дорогие коллеги, Кира Лаврентьева и Марина Борисова.
М. Борисова
— Добрый вечер.
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
А. Леонтьева
— И наш дорогой гость, настоятель подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в городе Пересвет Московской области, протоиерей Константин Харитонов. Добрый вечер.
Протоиерей Константин
— Добрый вечер.
А. Леонтьева
— Тема у нас: «Недостаток, обращенный в достоинство» — как какой-то изъян или болезнь, или какое-то событие, которое должно было быть во зло, было через обстоятельства Господом обращено во благо. Может быть, это какая-то особенность или болезнь, которые помогли найти в результате свое призвание. Но я думаю, у всех очень разные истории. Отец Константин, с вас начнем.
Протоиерей Константин
— Вы знаете, на самом деле этих историй наверняка много, мы видим это даже из житий святых, когда зачастую... Ну та же самая блаженна Матрона, да, вот это яркий пример, наверное, для всех. Но вот я познакомился с этим человеком, который месяца, наверное, два, чуть больше уже, он ушел, отошел, на Красную Горку. Просто время так уже быстро летит. С этим человеком я познакомился, еще будучи семинаристом. Этот человек, с детства он был инвалид. Инвалид, плохо ходил, ну он не был олигофреном, у него такое тяжелое было детство, тяжелая была жизнь, можно сказать, он рос в нехватке такой доброты там, может, любви. И сам, конечно, тоже не мог особенно, может быть, как-то контролировать свои эмоции, свои какие-то чувства, потому что понятно, что обладал определенными немощами. И в свое время, по благословению такого некого старца, протоирея Михаила Труханова, две благочестивых христианки, они его к себе приютили. Конечно, им пришлось потерпеть, поскорбеть, но он настолько обладал определенными качествами вот такой щедрости души своей при своих каких-то немощах, что это побеждало все вокруг. И в конечном в итоге — я уже забегу вперед, — за ним ухаживали, ему помогали многие. Приходили семинаристы, приходили девушки из регентской школы там в 90-х годах, помогали. Потом в начале 2000-х, я уже служил священником, он сломал ногу, и мы его забрали к себе, в Пересвет. Он жил у нас в Пересвете, и мы за ним уже стали ухаживать, потому что ему уже было тяжело себя обслуживать. Но при этом он все равно, мы его привозили в храм, более-менее так его под ручки водили, он так более-менее ходил еще. И самое интересное, что вокруг себя он объединил всех людей, что все к нему ходили, кто ухаживал, многие, они ходили к нему с огромной радостью. Он иногда что-то говорит, даже слова не всегда поймешь, что он говорит. К кому-то он мог быть строгим, к кому-то добрым, но в принципе он обладал определенной широтой души, что с ним, вот реально он был неказистый, некрасивый, больной, грузный — то есть все какие-то минусы, которые обычно мы не хотим, чтобы у нас это было, то есть он все эти минусы, грубо говоря, имел. Но при этом он своей добротой, своей такой и молитвой, и своим вниманием, потом он по благословению одного архиерея в свое время принял монашество, стал монахом, он и молился всегда, ему говоришь: Валентин, помолись. М... Помолился? Угу...
А. Леонтьева
— Про себя, да?
Протоиерей Константин
— Да. И вот самое интересное, что его тоже многие просили помолиться. Он всех помнил, он спрашивал всех о том, как дела. Припасет себе какие-нибудь конфеты, шоколадки, кто-то ему что-то принесет — дети к нему ходили, взрослые к нему ходили. И вот когда он умирал, вы знаете, для всех это была реально скорбь. Когда он уже умер, во-первых, когда у него были дни рождения, он всегда передавал, что у него были какие-то там сбережения, просил, чтобы купили на стол много всего вкусного. Весь приход гулял на его день рождения. И вот когда он умер, на его поминках то же самое было, как на его день рождения. Весь приход, там все, кто за ним ухаживал, все пришли. И вот при этом, опять же говорю, что, как часто бывает так, что люди, имея гораздо меньше недостатков, они плачут, ноют и этим даже, можно сказать, отталкивают себя людей других, которые хотят им помочь. Он же никогда не ныл, никогда. Он всегда настолько был пример терпения. Вот для меня это пример терпения и смирения. И вот его Господь настолько вот так вот его очищал и воспитывал, и для нас показал пример, что он болеет, и еще к болезни прибавляется еще болезнь, еще болезнь. Потом, в конце уже, мы уже все думали: умирает, все уже. Прибежали все, давай его там, вызвали скорую, приехала машина скорая, забрали его. Ну я говорю: все, ждите там два-три дня. Через две недели он возвращается из больницы, привезли его обратно. Нет, он вот не ушел. Даже он. мы думали: ну все, сейчас вот он умрет уже, вот прямо вот умрет уже. Даже на Пасху, как бы все-таки вот такой жизни человек... Нет, он даже не обременил никого этим, он умер на Красную Горку, когда Пасху вот мы уже встретили.
А. Леонтьева
— Ничего себе.
Протоиерей Константин
— Он умер на Красную Горку, и на Радоницу был у него третий день, его отпевали.
К. Лаврентьева
— Это вообще.
А. Леонтьева
— Чтобы со всеми, да?
Протоиерей Константин
— Такая радость была, да. И при этом он перед смертью так преобразился. Я прихожу к нему и говорю: Валентин, ты такой красивый. А он реально, порезанное лицо у него было осколками от стекол, там еще попадал в разные истории жизненные, где он только не был, что у него с ним не было, да. Он всегда улыбался, всегда был весел, людей всегда всех помнил, за всех молился, всех душой принимал. А нам же всем не хватает, да, просто обычного внимания. И вот невзирая на его какие-то недостатки, то есть хотя люди к нему приходили, за ним ухаживали, но многие получали от него какую-то теплую радость. А я с ним познакомился еще в 90-е, когда был семинаристом, когда мы приходили к нему тоже так же домой, там как-то что-то ему приносили, там ухаживали за ним. Ну как, ухаживать особо, он сам еще ходил, ну что-то там купить, принести там, вот что-то починить, что-то сделать. Зачастую многие приходили просто пообщаться опять же. Потому что девушки с регентского приходили, и он переживал, у кого какая жизнь там.
А. Леонтьева
— То есть рассказывали ему. Слушайте, как нужен людям.
Протоиерей Константин
— Да. Он не умничал там и не пророчествовал там, ничего, просто проявлял ко всем заботу и переживание. И это чувствовалось, и они просили его помолиться там, да. При этом, говорю, что он где-то было грубоват, не всех принимал, на некоторых он прямо даже внимания не обращал.
А. Леонтьева
— Какое-то в этом было...
К. Лаврентьева
— Юродство какое-то есть?
Протоиерей Константин
— Да, какое-то... Мы, знаешь, на него смотрели и думали...
К. Лаврентьева
— Какую-то праведность такая.
Протоиерей Константин
— Да, он как-то вот... Ну, по-своему оценивал людей, по-своему.
А. Леонтьева
— Что-то чувствовал, что не видели другие.
Протоиерей Константин
— Он, конечно, по-человечески, он мог и где-то обидеться. И если он обижался, так обидится, что его с места не сдвинешь. Как говорится, что все. Он, в общем, был такой, и таким справедливым, такой правдолюб тоже. Но, с другой стороны, он и был таким всегда человеком, знаете, как сказать, даже сложно описать, при всех его недостатках физических, он обладал такой широтой души. Наверное, так. Это вот та широта души, такой вот он был, все его знали. Валентин, все, Валентин, если что-то не так, лучше Валентина слушайте, его просьбы там или еще что-нибудь. При этом он мог попросить прощения. Кто-то у нас кто постарше ухаживал за ним, там поворчат друг на друга. Он ей звонит: «Ну, прости меня». То есть он, как говорится, не боялся, не стеснялся этого. И иногда зачастую вот переживал об этом обо всем. То есть все те качества, о которых мы говорим, которые должны быть в христианине — и покаяние, и смирение, и всепрощение, и широта души, и милосердие. При этом опять же он не был богатым, но при этом он все раздавал. В конечном итоге все раздал, ушел в вечность, не оставив после себя каких-то там даже мелочей, да, во всем послужил своим близким. Вот настолько вот. И я удивляюсь опять же, сколько раз он, как мне казалось, вот-вот уже умрет. И он прожил, там сколько ему, 76 лет ему было, то есть он прожил такую долгую жизнь при этом, что физически он мог бы умереть уже гораздо раньше. Но Господь продлевал его жизнь ради нас. А для меня это был пример терпения. Поломанная нога, вывернутая нога, потом его, он грузный, с четвертого этажа его спускают, мужчины приводят в храм. «Валентин, ну как ты? — Все нормально, все хорошо». Он молится, причащается, обратно домой его отводят. И он потом лежал долгое время. Долгое время лежал. А уже ближе к концу, уже понятно, начинаются эти пролежни, все, то есть тяжелые такие раны, как ни обрабатывай, хотя у нас все старались, чтобы было стерильно, чтобы было чисто. Все равно уже тело, оно готовится к исходу, и он все равно терпел, он все терпел. Ни капли, ни капли слова такого саможаления.
К. Лаврентьева
— Да, удивительно.
А. Леонтьева
— Красивая душа, да, в таком изломанном теле.
Протоиерей Константин
— При этом, говорю, при всех своих физических недостатках, и душевных, и телесных. В одном храме он даже поймал, он дежурил в свое время, когда он еще так был в силах, он дежурил и поймал преступника, который залез там что-то своровать. Да, он так гаркнул — а там он мог так крикнуть, что там испугаешься сразу. Поэтому он был смелым, да, таким вот в этом отношении. И вот реально он был таким другом. Вот я честно говорю. Вот я с ним не ходил в кино, грубо говоря, я с ним не гулял на улице, но я к нему часто приходил, и мы часто с ним вместе могли попить чайку там, пообедать. Я опять же говорю, многие к нему приходили, просто даже он всех кормил. Не его кормили, а он всех кормил. И это чувство, что он твой друг.
А. Леонтьева
— Это удивительная история. Это не просто история про недостаток, обращенный в достоинство, а это история про сплошное как бы изломанное человеческое тело и жизнь, которая обращена к такому вот прекрасному образу.
А. Леонтьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Марина, наверное, у тебя, как всегда, очень светлая история про недостаток, обращенный в достоинство. Да, мы приготовились слушать.
М. Борисова
— Я, когда узнала эту тему, первое, что пришло в голову, конечно, это мой десятилетний клиросный опыт. Потому что вот как раз, скажем так, в те времена, когда я начинала ходить в церковь, на клирос приходили, как правило, люди тщеславные и сребролюбивые. Что я имею в виду? Это были профессиональные музыканты...
К. Лаврентьева
— Жестко, но справедливо.
А. Леонтьева
— Как припечатала-то. Два слова, и все понятно.
М. Борисова
— Сама такая. Это были, как правило, профессиональные музыканты, у которых что-то не сложилось. Ну в советские времена они имели целый ряд сложностей, которые сейчас даже трудно описать. Люди просто не поймут, в чем, собственно говоря, суть проблемы. Но проблем было много, в особенности у людей творческих профессий. И вот, в частности, так вот попадались иногда люди после консерватории, после Гнесинки, скажем, из хора Большого театра или театра Станиславского музыкального.
А. Леонтьева
— Серьезные такие люди.
М. Борисова
— Да, но дело в том, что такое хор, в те времена особенно — сейчас не могу ничего сказать, — это огромный коллектив, в котором человек, скажем, с представлением о себе как о сольном певце, пускай даже камерном сольном певце, он обречен был всю жизнь вот там, я не знаю, десять человек в партии, и ты стоишь, и оттого, что ты есть там или нет, ничего не происходит вокруг, то есть тебя можно заменить любым другим человеком с аналогичным голосом. Ну и тщеславному человеку это тяжело. А в церкви тогда все-таки таких профессионально грамотных музыкантов было немного, и когда такие люди появлялись, они все были обласканы, они все были желанны, в особенности мужские голоса. А если уж баритон, просто нарасхват, ну как, тем более на праздник. И что касается сребролюбия, по тем же самым причинам. Ставки, которые были в официальных государственных там в той же филармонии или там в любом театре, для хористов были крайне скромные, требований, помимо чисто творческих, было очень много, и в результате в общем все нуждались. И подработать в церкви это считалось в общем хорошим таким...
Протоиерей Константин
— Святое дело.
М. Борисова
— Да, источником дохода.
А. Леонтьева
— Слушай, а я постесняюсь спросить, а действительно в церкви платили какую-то денежку?
М. Борисова
— Хороший правый хор, московский, скажем, — я могу только за Москву отвечать, поскольку в других городах не довелось, но вот что касается хорошего правого хора в Москве в 80-е годы, на праздник бас или баритон, или ведущее первое сопрано вполне могли получить праздничную ставку 25 рублей.
А. Леонтьева
— Это была очень-очень серьезная сумма.
М. Борисова
— В советские времена это была, в принципе, достаточно приличная сумма, и какое-то время на нее, в общем, можно было даже и жить. Поэтому как вот есть такой промысел у актеров — елки новогодние, так вот клирос для многих певцов был таким вот промыслом. Но, попадая на клирос и вынужденно приходя на определенное количество служб в неделю, я видела, как не все, но некоторые люди начинали постепенно через потрясающий совершенно репертуар, который был у правых хоров в те времена, постепенно входить внутрь богослужения. И если это удавалось, то в особенности, это было видно в 90-е, когда очень нужно было, открывалось много разрушенных церквей, и нужно было их восстанавливать, и везде нужен был какой-то клир, и везде нужны были какие-то помогающие. И я многих своих коллег с этих правых клиросов московских, потом в 90-е встречала среди прихожан, которые своими руками восстанавливали храмы, кто-то пошел в семинарию, кто-то учился на регентов, кто-то просто становился священниками. Но это вот первое, что приходит в голову, когда слышишь заявленную тему. Но батюшка рассказал такую историю, которая у меня вызвала воспоминание ну не совсем такое, но из этой же области. Это все относится как раз к тем временам моей жизни на первом моем деревенском приходе. Надо сказать, что проблем там и с ремонтом храма, и с территорией храма было всегда очень много. Постепенно приход разрастался, и тех условий, которые были там вот даже просто для священника, что он мог там переночевать, уже не хватало. Потому что очень маленькая сторожка, где все мы ютились, и батюшка там практически дневал и ночевал, в общем, все это было ужасно неудобно. Нужно было строить дом, церковный дом. И очень долго получали разрешений там миллион, и все это, потом начали строить. С Божией помощью приезжали батюшкины духовные чада вот из Подольска, целыми бригадами мужчин, уходили в отпуска, договаривались, приезжали на месяц, и вот вахтенным способом, там кто-то пожертвует какие-то стройматериалы — вот так вот строили, три года строили этот дом. В этом есть масса плюсов, но с чисто строительной точки зрения там масса минусов. Потому что при таком варианте строительства потом надолго надо это замораживать. В общем, не идеальный получился дом.
А. Леонтьева
— Без проекта это называется. Дом без проекта. Я теперь понимаю, в строительстве.
М. Борисова
— Да, в особенности очень сложно было с печным отоплением. Ну, наконец, с Божью помощью построили дом, все освятили, начали как-то его обживать. И вот однажды, мы после службы обычно разъезжались, оставались там наши мальчишки, вот кто числились дворниками и истопниками, ну и сторожами заодно. Но так получилось, что у того, кто должен был дежурить, у него заболела мама, и он меня попросил, чтобы я там осталась на ночь. И я осталась. Надо сказать, что народ прибивался к нашему приходу самый разный и, в частности, прибился такой парень — он очень крупный, очень такой здоровый в смысле размеров и физических кондиций, но он был с синдромом Дауна. А что такое в советской деревне ребенок с синдромом Дауна? Это забава для всех, начиная там с детского возраста, ну и можно себе представить, что он прошел, когда стал подростком и юношей. Он был чудесный, он совершенно влюбился в батюшку нашего. Прибился он сначала к строительству, потом стал и в храм заходить, все замечательно. Но дело в том, что этот огромный детина говорил исключительно матом, потому что другого языка он просто не слышал никогда в жизни.
А. Леонтьева
— Просто он в детстве, так сказать, усвоил этот язык.
М. Борисова
— На каком с ним разговаривали, таким и говорил.
Протоиерей Константин
— На нем даже сейчас разговаривают.
М. Борисова
— Это, конечно, само по себе было страшновато, в сочетании вот внешнего облика и вот ненормативной лексики. Но штука-то еще в том, что деревенские парни без всякой злобы, а так вот, позабавиться, любили по поводу там праздника или каких-то других причин поднести ему водочки. И тут уже вот просчитать, какова будет реакция, было невозможно. И вот представьте себе картину. Я осталась ночевать в этом доме, который с неправильно сложенной печкой, которую никак невозможно протопить. И вот я всю ночь там подкладывала эти поленья. И в результате у меня к утру все эти поленья закончились, и тут раздался такой мощный грохот в дверь. Ну, страшно же. Я одна вообще на всей территории.
А. Леонтьева
— Еще как страшно.
М. Борисова
— И такой вот дальше многоступенчатый разговор за дверью. Я испугалась и думаю: буду сидеть как мышь, как будто никого нету. Вот молитву там читаю. Ладно. Вот ходит вокруг чего-то, бубнит, стучит, потом опять ходит, опять бубнит, опять стучит. Я молчу, как партизан. Наконец ему надоело, ушел. Ушел, я тихо-тихо подхожу к двери, открываю дверь — и что я вижу? Я вижу на крыльце лежит поленница сухих дров. Он, оказывается, — ну, дым-то не идет, он хотел мне дров...
А. Леонтьева
— Он тебе дрова принес, зайка.
М. Борисова
— Но представьте себе, вот как, когда за закрытой дверью, непонятно по какой причине вот этот человек начинает стучать в дверь и что-то требовать. Причем понять тоже не всегда можно, что именно. Вот, и я подумала, что в этой ситуации проигравший — это я. Ну, правда. Потому что вот человек явил христианскую любовь. Ну какая разница, если бы он был из Папуа — Новой Гвинеи, он бы говорил на каком-то своем языке, наверное, мне тоже непонятном. Но, по всей видимости, в том случае, я, наверное, отнеслась бы к нему с большим пониманием, чем вот в той ситуации, в которой оказалась я. Так что непонятно, кому здесь плюс, кому тут минус.
А. Леонтьева
— Две истории, которые были рассказаны, они настолько...
К. Лаврентьева
— Похожи.
А. Леонтьева
— А нет, они настолько легко себе представить. Вы так себе это описали, вы так нам, вернее, это описали, что я просто вижу двух этих людей. В общем, двух детей, да.
К. Лаврентьева
— Я тоже. В обличье взрослых.
А. Леонтьева
— В обличье вот такой, как это, в шкуре такой вот, совершенно пугающей, да. И при этом такие трогательные изнутри вообще и такие красивые души. Но судя по твоему рассказу, все-таки это была очень добрая душа, которая, видишь, ломилась к тебе с дровами. «Светлые истории» на Радио ВЕРА. С вами Анна Леонтьева, мои дорогие коллеги — Кира Лаврентьева, Марина Борисова, и наш дорогой гость, настоятель Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в городе Пересвет, протоиерей Константин Харитонов. Напомним, что вы можете не только слушать, смотреть нас на сайте Радио ВЕРА и ВКонтакте. Оставляйте нам свои комментарии, оставляйте нам, пожалуйста, свои истории. А сейчас мы прервемся на небольшую паузу.
А. Леонтьева
— «Светлые истории» продолжаются на Радио ВЕРА. Дорогие радиослушатели, вы можете не только слушать, но и смотреть нас на сайте Радио ВЕРА и ВКонтакте. Сегодня в студии Анна Леонтьева и мои дорогие коллеги, Кира Лаврентьева, Марина Борисова, и наш гость, настоятель подворья Свято-Троицкой Сергиевой лавры в городе Пересвет, протоиерей Константин Харитонов. Сегодня в первой части мы рассказали такие, вернее, вы рассказали такие истории, которые просто трогают до глубины души. А сейчас мы смотрим на Киру и видим, что перед ней лежит история. Видимо, вот тебе повезло, все-таки радиослушатели прислали-таки свою историю по нашим многочисленным просьбам.
К. Лаврентьева
— Марина начинала свою историю с клироса, и я думаю: как органично получилось. Мне как раз прислала свою историю Валентина из Красноярска. Звучит она так: «Здравствуйте, дорогие ведущие! Давно слушаю вас, очень полюбила „Светлые истории“, всегда воодушевляюсь ими, утешаюсь сама и делюсь с друзьями. Каждый раз, когда вы призываете зрителей и слушателей рассказать свои светлые истории, я думаю: вот бы и мне что-нибудь рассказать». Вот, Валентина, у вас прекрасная для этого выпала сегодня возможность. Считайте, что рассказываете вы. «Ведь вся моя жизнь состоит зачастую из этих историй. Мы только не всегда это замечаем, хотя являемся христианами. История вот, собственно, в чем. Десять лет назад, как раз в момент моего неофитства, у нас с мужем появилась дочка. И мы как-то гуляли с ним, и я, впечатленная жизнью Церкви и клиросным пением, обмолвилась супругу: вот бы и мне когда-нибудь петь на клиросе. А он мне сказал: иди, пой. Я отвечаю в недоумении: да что ты, куда же я, как я могу пойти, у меня ни образования, ни умения, ничего нету. На этом разговор и закончился, а вдохновение пришло, когда я захотела выучить для нашей малышки колыбельные и наткнулась на православные колыбельные Валентины Рябковой. И вот спустя примерно полтора года я уже приобщилась сильнее к нашему молодежному братству на приходе, и однажды мы поехали на Крещение за город к реке в скит, чтобы там совершить молебен и освящение иордани, окунуться в прорубь». Валентина, вы не про Свято-Успенский монастырь говорите случайно? «Мы со священником и всеми желающими отправились от городского храма. У нас не было своей машины, и нас с мужем посадили в одну машину с молодой женщиной, которая в дороге репетировала тропарь Крещения. По пути домой я спросила ее, как давно она поет. Оказалось, что у нее музыкальное образование есть, а церковному пению она еще не обучалась, и что они по благословению духовника собирают хор при молодежном братстве. После той поездки я подошла к священнику общины, попросила благословение на то, чтобы учиться петь. Так мы начали посещать спевки. Это длилось год или два. Чудесным образом нам удавалось собираться два раза в неделю по вечерам в храме на репетицию. Наша регент с музыкальным образованием училась сама на певческих курсах, а потом обучала нас. Мы выучили литургию, научились различать тропарные гласы, спустя год выучили стихирные гласы и научились петь вечернее богослужение. Спустя время многое поменялось, и теперь мы не вместе, жизнь всех развела по разным приходам. Но теплота и любовь друг к другу осталась, дружба сохранилась и, самое главное, открылся талант к клиросному пению. Теперь я уже являюсь штатным певчим на своем приходе. На клиросе выросло двое моих детей. За все благодарю Господа и тех людей, которых Он дал на моем пути. Спаси вас, Господи, дорогие ведущие, за ваши труды. Иногда я ловлю себя на мысли, что хотела бы оказаться в вашей студии в качестве гостя на Радио ВЕРА. Кто знает, какие еще таланты запрятаны в нас». Валентина, обязательно пишите нам еще, потому что это потрясающая, очень душевная история и многие, кто попал на клирос таким чудесным образом, они, конечно, ее понимают.
Протоиерей Константин
— Вот я попал чудесным образом в просфорню.
К. Лаврентьева
— О, расскажите, отец Константин.
Протоиерей Константин
— Да когда я в первый год в семинарию не поступил, работал там, остался абитуриентом, целый год работал разнорабочим. И мне так хотелось научиться печь просфоры. А в Лавре там чудесная такая просфорня, там многие трудятся. Начинают в пять утра и быстро так пекут там к девяти утра просфоры. Там около там 10 тысяч просфор они выпекают за эти четыре часа. То есть вот в то время, это был 95-й год. И я пришел, попросился на просфорню, а меня не взяли. Мест нет и все, вот так все. И тем более обычно там братия, семинаристы, а я еще был просто таким разнорабочим, и я так печалился тоже об этом. И я хотел на приходе, где я в Москве ходил в храм там, там просфорницы, они говорят: ты даже там узнай, какие просфоры, потом нас там научишь, расскажешь. Потому что мы что-то, может, неправильно делаем. Как-то у нас просфоры не так получаются, в Лавре такие вкусные просфоры. Я думаю: ну и вот, и здесь тоже как-то не получилось. Заскорбел. И тут нежданно-негаданно, как это обычно бывает, чудесным образом меня вызывают на просфорню. И как раз там нашлось место. И никого по-другому не нашлось, как только я был. Меня позвали, и это оказался день памяти святых Спиридона и Никодима, просфорников Печерских.
А. Леонтьева
— Ничего себе.
Протоиерей Константин
— Именно в этот день я попадаю на просфорню. И после этого я там проработал долгое время, как говорится, и узнал рецепт просфор, и рассказал нашим там на приходе. И сам тоже много увидел.
А. Леонтьева
— И выдали этот рецепт.
Протоиерей Константин
— Да, ну он простой там, что там, хлеб — вот вода, мука и соль, дрожжи. Ну просто там есть свои нюансы, знаете, там есть свои нюансы, как оно должно выстоять, как оно должно подойти, при какой температуре. Там на самом деле очень такая интересная эта история, выпечка просфор. Это потом пригодилось мне уже на приходе, когда уже мы на своем приходе уже тоже осваивали просфорное дело. Но вот Господь, видя наши желания и видя наши такие и стремления добрые, да, как вот с клиросом, та же самое история, как у меня с просфорней — то есть, если видит наше сердечное помышление, Он обязательно поможет, вот.
А. Леонтьева
— Да.
Протоиерей Константин
— И я говорю, в день просфорников Печерских.
А. Леонтьева
— Да, очень удивительно.
К. Лаврентьева
— Ну моя история на самом деле такая обычная, с одной стороны, а с другой стороны, очень-очень полезная для тех, кто сейчас проходит какие-то, может быть, испытания или не понимает, зачем им послано то или иное испытание в их жизнь. Познакомилась я с женщиной — очень приятной, очень талантливой, у нее много проектов, она хорошо выглядит. И несколько лет назад это случилось, и познакомилась я с ней, и мы стали близко довольно общаться. Почему я это рассказываю? Потому что я понимаю, как это работает, и я думаю, что она — без называния имен, — не против того, чтобы я это рассказала. И так получилось, что она страдала депрессией несколько лет. И вот на момент, когда мы познакомились, она как раз ей страдала, и проходила разные этапы, и все мы понимаем, что там очень много деталей, которые может понять только человек, который это пережил. И если ты иногда, грустинка на тебя нападает, то это вообще не про депрессию, и депрессия — это такое тяжелое состояние. Я не могу сказать масштабно, да, за всех, почему она возникает у того или иного человека. Но вот личный какой-то мой опыт, опыт моих знакомых при столкновении с этим недугом, таинственным на самом деле и неизученным вообще, и изучить его, мне кажется, до конца невозможно, понятно, что там нарушение каких-то там связей нейронных, там еще чего-то. Но я вижу сейчас по людям, которые вот вышли из этого состояния — состояние тяжелое, не будем его обесценивать, не будем говорить о том, что это дурь, лень или просто...
А. Леонтьева
— Просто надо улыбаться.
К. Лаврентьева
— Человек должен взять себя в руки, посмотреть, как все вокруг страдают, и, наконец, взять себя в руки. Нет, это тяжкий крест, это тяжкое испытание. И иногда можно сказать, что это и посещение Божие, потому что через это человек настолько много понимает всего о себе и о других. И если он понимает, что в этой ситуации он не один, а с Богом, то он видит, что эта депрессия не только его крест, но и его врач. Вот это удивительно. Она отбрасывает все лишнее, что человеку очень сильно мешало до нее. Понятно, что у нее много всего очень тяжелого и трудного. Я говорю, крест, не для пяти-шести минут рассказа.
Протоиерей Константин
— Святые испытывали. Например, Нифонт Кипрский наподобие этого испытал.
К. Лаврентьева
— Святитель Тихон Задонский.
Протоиерей Константин
— Чувство очень тяжелое, даже отчаяние было.
К. Лаврентьева
— Отчаяние. А Силуан Афонский, какие у него были тяжелые состояния. Ну вот к чему я это все? К тому, что по этой женщине вообще никогда не скажешь, что она в тот момент преодолевала такую историю. Но потом я обратила внимание, что к ней как-то вот Господь посылает людей в подобных состояниях, хотя они не видят по ней, что она в таком состоянии. И она находит такие ключики, находит такие слова, что человек понимает, что тут его глубинно понимают и слышат, что тут вот этот человек понимает, о чем он с ним говорит, и через это перескакивают какие-то этапы, на которых можно застревать очень сильно. Перескакивает, перескакивает, и в какой-то момент ему становится легче. Потому что когда ты видишь понимающего человека, который уже прошел эту пустыню, дошел до конца и говорит: вот смотри, сейчас будет вот так, а потом вот так, а потом вот это тебе надо помолиться, подумать, для чего тебе это послано, то уже у тебя есть какая-то надежда, что у тебя это закончилось. К слову, у нее действительно это, слава Богу, закончилось, облегчилось ее состояние, не дай Бог, чтобы оно возвращалось. Но факт в том, что вот такая история, то есть это не какая-то врожденная инвалидность...
Протоиерей Константин
— Ну апостол сказал: искушаемый может искушаемым помочь.
К. Лаврентьева
— Вот я это и хотела сказать: искушен быв, может и искушаемым помощи́.
Протоиерей Константин
— Даже очень часто мы, священники, испытываем определенные состояния, даже падения, что потом... Бывали такие случаи, когда, в основном, просто какая-то тяжелая история жизненная, я думаю: как вот понять за что, почему, а иногда бывает, для чего. И ты вот так думаешь, вроде бы как бы не чувствуешь за своей душой что-то, за что тебе это послано, такое какое-то тяжелое состояние. Проходит два-три месяца — приходит такой же человек, с такой же проблемой, и ты уже знаешь, что ответить.
К. Лаврентьева
— Вот. И ты понимаешь, что ему ответить.
А. Леонтьева
— Зачем все это было.
Протоиерей Константин
— Ты знаешь, ты уже сам в этом поковырялся, ты уже сам боролся в этом искушении, ты нашел какие-то, Бог тебе помог найти какие-то точечки соприкосновения, где ты нашел выход из создавшегося положения. И когда уже к тебе приходит другой человек, видно, ради него Господь тебе...
К. Лаврентьева
— Ненадолго посылает вот какое-то состояние.
Протоиерей Константин
— Да, испытания.
К. Лаврентьева
— Удивительно. Я слышала об этом.
Протоиерей Константин
— Даже это вот очень часто. А священник, как ты можешь спасать из книг. Тут из личного опыта нужно.
К. Лаврентьева
— Из книг тут вообще невозможно, и какие-то общие фразы, они вообще не помогают.
Протоиерей Константин
— В таких ситуациях только иногда из личного опыта.
К. Лаврентьева
— Но вы знаете, я бы одну буквально фразу на эту тему договорила, раз мы эту тему начали. Я делала программу с одним священнослужителем, который много лет тоже страдал этим недугом и вышел из него. Он знает очень много разных выходов и вариантов, и как как там можно со всем этим справляться, предлагает их, они есть. У нас есть программа на тему депрессии, кстати говоря, дорогие друзья, «Почитаем святых отцов» называется. И был святой сербский — он не святой, он праведный человек, архимандрит Фаддей Витовницкий. Вот он как раз страдал депрессивно-тревожным расстройством, и его книга «Мир и радость в Духе Святом» — это вот лечебница такая. И также его все лекции, которые остались до сих пор на ресурсах. Все это можно посмотреть, послушать. Так вот я бы в завершение этой темы, я не знаю, почему она сегодня мне пришлась, думая о чем-нибудь другом рассказывать, но вот я действительно подумала, да, отец Константин, вдруг нас сейчас кто-то послушает, у кого есть эта проблема. Так вот, самое главное в этой ситуации не думать, что это произошло само по себе. Как сказал Виктор Франкл, нельзя думать, что твое страдание бессмысленно, что ты страдаешь бессмысленно, просто потому что у тебя нарушились нейронные связи, или ты устал, и Бог не знает о том, что тут с тобой происходит, и ты сам бегаешь, тушишь эти авгиевы конюшни и пытаешься как-то себя привести в чувство. Тут на самом деле очень важно понимать, что сейчас вас несет Господь на Своих руках. И когда это закончится, как в той притче вы, оглянувшись, увидите Его стопы на этой дороге, а не свои. Это очень важно. И вот это понимание, оно как раз ведет к осмысленности этого страдания. И как только оно становится осмысленным, становится легче. Да, легче, а потом вы поймете, зачем это было нужно.
Протоиерей Константин
— Все что есть, все на помощь.
А. Леонтьева
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Это удивительно, как сегодня пересекаются наши истории, потому что вот Марина рассказала историю про клирос, и Кире тоже пришло письмо о том, как ее подписчица, как говорят, попала на клирос и осуществила свою мечту. А ты, на самом деле, просто вынула у меня из-под носа историю, которую я собиралась рассказать.
К. Лаврентьева
— Да ты что. Слушайте, а мы не договаривались, дорогие слушатели. Честное слово.
А. Леонтьева
— Да, мы ни о чем таком не договаривались, но я как-то себя сдерживала. Потому что ты понимаешь, что про депрессию я знаю очень много.
К. Лаврентьева
— Да, а я понимала, что ты понимаешь.
А. Леонтьева
— Я написала даже книгу про подростков в депрессивных состояниях, называется «Я верю, что тебе больно». И мы с дочкой знаем о депрессии не понаслышке, она как раз проходила эту, как Кира очень правильно сказала, пустыню, и как раз...
Протоиерей Константин
— Помоги, Господи всем, кто так находится в таком состоянии.
К. Лаврентьева
— Это такое жало в плоть, на самом деле.
А. Леонтьева
— Это такое жало в плоть. Как раз вот с этого хотелось начать, что вот даже апостол Павел говорит о том, что жало в плоть, и как Господь сказал, что довольно тебе Моей благодати. И какие-то вот, наверное, у многих есть какие-то вот такие вот пожизненные даже истории. Вот Кира рассказала историю, которая вроде как закончилась. Дочь, кстати, тоже недавно слезла с этих антидепрессантов. Ну, замечательное слово «психиатр», как бы оно больше меня не пугает, это нормальное слово. Это прекрасные врачи, которые тоже очень помогают.
К. Лаврентьева
— Выходить из трудных ситуаций.
Протоиерей Константин
— К сожалению, это еще идет с давних, может, даже с советских времен, когда...
К. Лаврентьева
— Карательная психиатрия. Все боялись их.
А. Леонтьева
— Да, абсолютно. И я тоже с огромным страхом шла в первый раз.
Протоиерей Константин
— Не нужно бояться обращаться к психиатрам ни в коем случае.
А. Леонтьева
— Прекрасные, квалифицированные, профессиональные, более того, очень душевные ребята эти психиатры. А я действительно хотела рассказать историю, вот абсолютно аналогичную твоей. Я просто два слова про нее тогда скажу и расскажу что-нибудь другое. Потому что у меня как раз приятель, и депрессия бывает так называемая эндогенная — то есть ее можно унаследовать или как-то вот она каким-то образом вылезает из генов. И как раз вот мой друг, он в такой форме депрессией страдал. И тоже, как всегда, знаете, начинал с того, что давай, возьми себя в руки, держись веселее, что тебе сделать там, — вот это все. И потом выяснилось, что вот у него такая форма депрессии, ему приходится пить таблетки, и он стал удивительным психологом. И вот это тоже совпадает с твоей историей, которую ты рассказала. Потому что я очень удивилась — ведь человек, который находится в состоянии болезненном, да, я говорю: ну как же психологом-то? Психологи в моем представлении должны быть такие здоровые. Но нет, на самом деле вот он именно может понять людей, которые страдают этим недугом. И еще он стал удивительным художником, он рисует картины, которые просто, вы знаете, я когда их увидела, я онемела. Они просто исцеляют. Они такие...
Протоиерей Константин
— Глубокие, да.
А. Леонтьева
— Поразительные, да, такие глубокие.
Протоиерей Константин
— Ну, в принципе, многие художники и писатели через скорую приходили к этому великому творчеству, как Достоевский.
К. Лаврентьева
— Да, на надрыве жили.
А. Леонтьева
— Но, кстати, Николай Васильевич Гоголь наш, да, страдал депрессивными расстройствами и когда, так сказать, думал иногда, когда, что это покаяние, то это на самом деле было такое невротическое состояние и так далее. Ну, в общем, с депрессией мы выяснили вопрос, и я расскажу историю.
Протоиерей Константин
— Немощь превратилась в пользу у него, получается.
К. Лаврентьева
— В силу.
А. Леонтьева
— Да, получилось, немощь преобразовалась в силу и исцеляет других людей.
К. Лаврентьева
— Помогает им, да.
Протоиерей Константин
— Слава Богу.
А. Леонтьева
— Да, слава Богу. И вообще, на самом деле очень многие и психологи приходят в психологи не от хорошей жизни, что называется, а решая свои проблемы. И та, подобная же история, я хочу рассказать, она случилась с моей личной знакомой, Еленой Волоховой. Она очень публичный человек, и о ней можно многое прочитать. Но чтобы вы о ней прочитали, я расскажу историю ее жизни. Елена была обычной благополучной красивой домохозяйкой, и у нее двое детей, и она как-то прекрасно — обеспеченная женщина, прекрасный дом, все было замечательно. И Лена рассказывает, что она испытывала такие приступы какой-то такой тоски и скуки, но это была не депрессия, ей просто было скучно. Не знаю, почему это было с ней. Но только с ней случилась катастрофа — она попала в аварию и потеряла руку и ногу. Руку, правда, невысоко, не по плечо, для ноги ей сделали протез. На полной совершенно искренности Елена рассказывает, что это полностью поменяло ее жизнь, но не к депрессии и унынию, как могло бы случиться, а наоборот, к какой-то абсолютно бурной деятельности. Я вот сейчас напомнила себе — заглянула, извините, пожалуйста, в интернет, — она основала Общероссийскую общественную организацию, называется «Опора» — Всероссийское общество инвалидов с ампутацией конечностей и иными нарушениями функций опорно-двигательного аппарата. И жизнь ее закипела. Потому что что она делает? Она открыла — ну это самое маленькое, я по мере возрастания, — она открыла курсы кулинарии, как одной рукой готовить вкусную еду. Они какие-то потрясающие проводят съезды, они занимаются спортом, они прыгают с парашютов. Для людей, как мы говорим, с ограниченными возможностями, вот так вот расширять границы своих возможностей — это потрясающий такой опыт душевный, психический. То есть очень многие люди, которые замыкаются в себе после таких катастроф — а таких людей, к сожалению, в наши дни становится все больше, они настолько счастливы обрести вот этих вот тоже соратников. Вот это та же ситуация, когда только люди, потерявшие подобное, могут вступить, так сказать, в контакт с людьми, которым нужна помощь. Елена сейчас — вот я ее, правда, очень давно не видела, к сожалению, и мне очень хочется ее пригласить на радио, но ей абсолютно некогда, потому что ее жизнь наполнена вот этим вот, помощью другим, каким-то, знаете, она наполнена счастьем. Я вот не побоюсь этого слова, это счастливый человек, ей больше не скучно. И да, еще я виделась, кстати, последний раз, когда они рисовали — это были какие-то курсы рисования для людей, потерявших конечности. Это была очень тоже радостная, увлекательная посиделка, потом мы пили чай. Вот такая очень странная на самом деле история, которой я очень утешалась в какой-то период жизни. Знаете, вообще вот эти люди, о которых мы сегодня говорим, в первую очередь приходят на ум люди-мотиваторы, которые что-то потеряли, какое-то потерпели крушение, как казалось бы, в жизни, которые начинают помогать другим людям.
Протоиерей Константин
— Даже духовное обращение. Вот та же самая Мария Египетская, которая через свое падение обрела спасение, сколь многим она помогает обрести эту надежду. Потому что мы иногда думаем, что спастись может только хороший человек. Я плохой, поэтому мне не спастись. На самом деле как раз такие образы. Поэтому те слова, которые вы вспомнили, про апостола Павла, Господь сказал: «Сила Моя в немощи совершается». И вот иногда вот в немощи, из немощи рождается сила. Если человек еще опирается на Бога, так это особая сила.
А. Леонтьева
— Как удивительно отец Константин повернул в конце нашу беседу. Потому что даже в голову мне не могло прийти, действительно Мария Египетская, она дала надежду. Не просто она стала святой, она дала надежду очень многим людям, которые не очень правильно прожили кусок своей жизни, но обрели действительно такую веру, что они могут спастись.
Протоиерей Константин
— И да, я думаю, что вот эти образы святых, они для нас зачастую бывают современному человеку полезнее, когда ты видишь, что из грешника, из тяжкого грешника человек стал святым и обрел спасение, не просто там как-то вышел из своего состоянии, а еще обрел спасение, еще стал святым, то понимаешь, что милость Божия, она бесконечна, безгранична к человеку, было бы желание.
К. Лаврентьева
— Слушайте, на самом деле подвиг Марии Египетской, конечно, можно было бы обсуждать в рамках другой программы, в смысле, времени не хватит. Но такое покаяние тоже не под силу каждому, да, отец Константин? Вот тут вопрос возникает.
Протоиерей Константин
— Вы знаете, я вот недавно прочитал, только сегодня, кажется, это читал, что кто-то из святых говорит, и Иоанн Лествичник об этом говорит, что некоторые люди, погрузившиеся в греховную страсть, любви какой-то к греху, потом, изменяя себя, с этим же потенциалом обращали, ощущая себя, обращали это в святость.
К. Лаврентьева
— Кстати, правда, какая хорошая мысль.
А. Леонтьева
— Правда.
Протоиерей Константин
— Многие люди, да, вот тот свой потенциал...
К. Лаврентьева
— На грех они тратили, да.
Протоиерей Константин
— А его же можно изменить и повернуть в другую сторону.
А. Леонтьева
— Ну и так радостно, что Господь в общем-то к заблудшим овцам пришел.
Протоиерей Константин
— Даже вот это состояние депрессии, как вы говорите, да, это же на самом деле зачастую это люди внутри глубоко переживающие, глубоко мыслящие. И если, наверное, использовать эту немощь как силу, то, как вы говорите, некоторые смогли ее преобразовать и обратить ее на помощь и себе и людям. И многие святые, они были такие глубоко внутренние. Кто-то был, внешне себя проявлял, кто-то внутри. И эту немощь можно обратить и на пользу.
К. Лаврентьева
— Я с одним священником на Святой Земле на эту тему разговаривала. И он меня сразил буквально фразой, такой непривычной, кстати, для моего уха, он говорил: ты считаешь, что Господь в Гефсиманском саду не испытал все состояния, которые испытывает человек при депрессии? А на кресте? То есть это еще маленькая часть, депрессия, по сравнению с тем, что испытал Господь. То есть понятно, что это непостижимо для нас.
Протоиерей Константин
— Ну вот описывают о том, что у Господа шел пот, каплющий с кровью — это как раз сильное психическое напряжение.
К. Лаврентьева
— Сильнейшее напряжение, да. А Матерь Божия — тут и говорить нечего. Ну все это большим утешением является, потому что ты через вот это свое тяжелое состояние, которое ты не понимаешь ни смысл, никогда оно закончится, но ты в этот момент чуть-чуть приобщаешься страдающему Христу. И это дает надежду, это дает силы дальше жить, терпеть, и Господь тебя так как-то вот за ниточку это вытягивает.
А. Леонтьева
— Спасибо вам за эти вот очень радостные слова в конце программы. Это очень важно было услышать, я думаю, нашим радиослушателям. И я хочу сказать, что еще вот такая очень важная подытоживающая мысль от этой программы прозвучала о том, что люди, находящиеся в тяжелых состояниях, которые кого-то лишились, чего-то лишились, попали в какое-то горе, они могут из себя эти состояния каким-то образом вырисовывать, выписывать, не знаю, выпевать.
Протоиерей Константин
— Обратить себе на пользу и другим.
А. Леонтьева
— Да, обратить себе на пользу и другим. То есть из этих состояний нужно и можно искать выход, и Господь поможет и пойдет навстречу, и может быть, откроются какие-то невероятные таланты. И когда-нибудь мы поймем не только почему, но и зачем. Спасибо вам.
Протоиерей Константин
— Поможет с другой стороны посмотреть на эту ситуацию.
А. Леонтьева
— Да. Спасибо моим дорогим коллегам, Кире Лаврентьевой, Марине Борисовой, нашему гостю, настоятелю Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры в городе Пересвет, протоирею Константину Харитонову. У микрофона была Анна Леонтьева. Спасибо огромное за эти действительно светлые, дающие силы истории.
К. Лаврентьева
— Спасибо. До свидания.
Протоиерей Константин
— До свидания.
М. Борисова
— До свидания.
Все выпуски программы Светлые истории
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Почему Бог не отвечает?»
В этом выпуске программы «Клуб частных мнений» клирик храма всех святых в земле Российской просиявших протоиерей Григорий Крыжановский, заместитель руководителя пациентской организации «Содействие больным саркомой» Александр Бочаров и педагог, блогер Яни Ролански размышляли о том, почему иногда кажется, что Бог не отвечает на молитвы и почему не всегда дает просимое. Многие слышали о чудесах, которые происходят по молитвам, как Бог помогает и в большом, и в малом, но при этом приходится сталкиваться и с тем, что Господь не дает просимое: больной не выздоравливает, проблема не решается, — ответ, как будто не приходит. Почему так бывает, как принять такую волю Божию? Об этом, в частности, и шла дискуссия в этой программе.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений











