В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала Naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, в которое также празднуется Собор Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных, о начале Рождественского поста, а также о памяти святых преподобного Феодора Студита, святителя Иоанна Златоуста и апостола Филиппа.
М.Борисова:
— Добрый вечер, дорогие друзья!
С вами — Марина Борисова.
В эфире — наша еженедельная субботняя программа «Седмица».
Со мной в студии — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
О.Максим:
— Здравствуйте!
М.Борисова:
— С его помощью, мы постараемся разобраться, что ждёт нас в церкви завтра, в 22-е Воскресенье после Пятидесятницы, и на предстоящей неделе.
Ну... по традиции, мы стараемся понять смысл наступающего Воскресенья, исходя из тех отрывков из апостольских Посланий и Евангелия, которые мы услышим завтра, во время Божественной Литургии. И, как раз, завтра будет читаться отрывок из Послания апостола Павла к Галатам ( гл.6, стихи 11-18 ).
Как всегда, для меня в Посланиях апостольских очень много непонятного, в силу того, что я — человек малограмотный, и не очень хорошо знаю контекст написания Посланий. Поэтому, я сразу начинаю примерять это всё на свою сегодняшнюю жизнь, и, далеко не всегда, примеряется.
Ну... вот... позволю себе начать с цитаты. Загадочно начинается... почему-то, со слов: «Видите, как много написал я вам своею рукою...» В нашем понимании, Послания — это и есть то, что человек пишет — или на компьютере набирает, или пишем своею рукою...
О.Максим:
— А вот и нет!
М.Борисова:
— А здесь, вот, как раз, всё...
О.Максим:
— Да... апостол Павел большинство своих Посланий своею рукою не писал. И не потому, что он был, типа, гордым, и ему обязательно нужно было, чтобы кто-то за ним записывал. Реально это происходило совсем по-другому.
Это происходило, примерно, так, как сейчас многие пишут свои статьи или книги. Я большинство своих текстов, последнее время, так пишу. В отличие от своей супруги, например, которая, по-прежнему, пишет и переписывает их ручкой, и — сама своею рукою.
А я, в разговоре, надиктовываю — мне так проще. Именно так апостол Павел свои Послания и писал. И, во многих Посланиях, в конце, написано, кто писал, собственно, кто записывал это Послание. То есть, апостол говорил, кто-то записывал — возможно, даже, как это делают современные референты: апостол сказал основные мысли, человек написал, апостол поправил, и так далее. То есть, это по-разному могло происходить.
А, вот, Послание к Галатам, как свидетельствует апостол Павел, он написал своею рукой.
М.Борисова:
— Ну... там речь идёт о довольно знакомых нам материях. То есть, речь идёт о том, насколько важно соблюдать иудейские обряды для людей, которые пришли ко Христу, минуя иудаизм, не будучи прозелитами.
Но заканчивается это Послание для меня...
О.Максим:
— И, после этого, Вы говорите, что Вы плохо знаете контекст!
М.Борисова:
— Нет... для меня, заканчивается этот отрывок достаточно загадочной тоже формулировкой. Апостол говорит, что: «Во Христе Иисусе ничего не значит ни обрезание, ни необрезание, а новая тварь. Тем, которые поступают по сему правилу, мир им и милость, и Израилю Божию». И дальше идёт фраза, которую я понять не могу: «Впрочем, никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моём». Вот...
О.Максим:
— Ну... мы знаем, что эта фраза — она для западных христиан, для католиков, в частности, являлась обоснованием тех самых «стигматов», когда на руках, на ногах проявлялись следы, как от гвоздей Распятого Господа нашего Иисуса Христа.
Но, всё-таки, апостол Павел, конечно, не это имел в виду, а под язвами понимал те страдания, собственно, и гонения, которые приходилось ему переносить. И он, естественным образом, воспринимал то, что его гонят, и мы видим, что он свидетельствует о себе, что с ним только ни происходило — что он... там... страдал от собратьев-иудеев, страдал от язычников... там... тонул в море... и так далее — он прямо перечисляет, что с ним происходило. Действительно, жизнь, полная всевозможных лишений, которые, безусловно, отразились, в том числе, и на его теле.
И, поскольку, его фраза, которую он неоднократно повторяет, что «уже не я живу, но живёт во мне Христос»... «Вы умерли, и ваша жизнь погребена со Христом в Боге»... и другие, подобные слова, где он... это важнейшая была для него мысль — что мы для себя, и в себе, должны были умереть. Что спасение наше, совершаемое верой, совершается не в том, что мы... вот... убедили себя, или поверили в то, что Господь нас спас, а в том, что мы отказались от своей жизни, чтобы Христос жил в нас — и именно это спасает нас. Мы спасаемся верою в Иисуса Христа, свидетельствует апостол, но для этого необходимо верою вселиться Христу в сердца наши.
То есть, это, вот, важнейший момент! И тогда раны наши, которые мы потерпели ради Христа, становятся Его ранами. Вот. И тогда вот это свидетельство, что «я на теле моём ношу Его раны» становится... просто, вот... его естественным завершением всех его слов об этом. Что «не я живу, но живёт во мне Христос».
М.Борисова:
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Луки ( гл.8, стихи 41-56 ).
Это — очень хорошо известный большинству православных верующих христиан, особенно церковных, отрывок, повествующий об исцелении дочери начальника синагоги Иаира...
О.Максим:
— А знаете, почему «известный большинству»? Даже не потому, что... я, вот, обращал внимание, что именно на это Евангелие батюшки очень любят говорить проповеди — запоминающиеся.
Понятно, что проповедуется в храмах каждое Воскресенье, но, вот, это — такой материал для проповеди, что священники много и часто об этом говорят. И, поэтому, люди, конечно, знают и запоминают.
М.Борисова:
— Но там, в этой истории, есть ещё... как бы... вставной сюжет. То есть, в тот момент, когда Спаситель уже пошёл в дом Иаира, чтобы исцелить эту самую девушку, к Нему, в толпе, прикоснулась женщина, страдавшая кровотечением. И, вот... тут... удивительное сочетание! С одной стороны, вот, этот начальник синагоги, который просил, который молил... то есть, он занимался тем, чем занимаемся мы каждый раз, когда обращаемся к Богу — мы, всё время, у Него чего-нибудь просим...
О.Максим:
— Ну, особенно, если твоя дочь умерла — понятное дело! Или — умирала. Тогда, в тот момент, ещё не умерла, но лежала при смерти.
М.Борисова:
— Но... ровно такой же милости удостоилась женщина, которая словами и... как-то... позой... ничего не просила. Она просто внутри... по-видимому... настолько это сильно в ней звучало — мольба, чтобы исцелиться ей, что достаточно было одного прикосновения, чтобы...
О.Максим:
— Ну, вообще... мы иногда, всё-таки, не вполне правильно, или чётко, понимаем, как, вообще... наши отношения с Богом-то устроены, да? И что такое молитва, например.
Молитва — это возношение ума и сердца к Богу. Когда мы всеми мыслями, всеми чувствами обращаемся к Богу — тогда это молитва. Не когда мы Его о чём-то осмысленно попросили, не когда мы какое-то осмысленное деяние совершили, вознесли какой-то правильно структурированный... как сейчас иногда принято говорить... «правильно сконструированное стихотворение» прочитали Ему. Ну, это стихотворение может быть не в рифму, да, но, вполне себе, византийская поэзия... там... прочитали какую-то стихиру, или какой-нибудь тропарь, да?
У меня всегда... вот, мне никогда не заходили эти книжки... там, допустим, «Молитвы на все случаи жизни», и там, соответственно, тропари... даже не молитвы, а именно тропари, восхваляющие того или иного святого.
То есть, получается, логика такая. Человек, не очень верящий в Бога — у него что-то случилось. Он прочитал какой-то стишок неизвестному ему святому, и надеется, что, в ответ, он получит просимое. Но... он же просит-то — чем? Я сейчас не над этими людьми, как Вы понимаете, насмехаюсь, а, наоборот... он просит-то — чем? Сердцем. У него есть нужда. Иногда он её даже сформулировать не может. Иногда она понятна: «Вот, умирает моя дочь, приди, исцели её!» А иногда — это неосмысливаемая проблема, иногда это просто боль... и чего просить-то? Потому, что, может быть, это даже и безнадёжно. А иногда — это вера, такая, как вот у этой женщины: «Если прикоснусь в Нему, то исцелею», — потому, что она в это веровала. Что даже прикосновение... на этом, кстати, основана наша вера в то, что прикосновением к святыне мы получаем благодатную помощь. Прикосновением... лобызая иконы, прикладываясь к мощам святых, мы, действительно... вот, это вот, телесное, тактильное прикосновение — оно тоже, как акт нашей веры... не как магическое действие — как акт нашей веры, оно тоже оказывается очень важным. Она прикасается — и получает. И — исцелевает.
Это же не то, что... там... ей... прости, Господи... гигиеническая проблема у неё была такая, или даже — проблема со здоровьем. Она же — постоянно находилась в «нечистоте»! А теперь — умножьте наше самосознание современной женщины, для которой... там... в сто раз, и поймите, что такое ветхозаветный... к ней прикасаться было нельзя другим людям! Она была — скверной и нечистой, в глазах окружавших её людей. То есть, она была, по сути дела, изгоем. И, поэтому, конечно... это тоже... такое... чудо, очень наполненное смыслом.
М.Борисова:
— У нас ещё — великий праздник в это Воскресенье, 21 ноября — Собор Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных Сил Бесплотных.
О.Максим:
— Давайте, мы употребим русское слово «большой»...
М.Борисова:
— Большой, да...
О.Максим:
— ... потому, что если употреблять слово «великий»... да, он не входит в число Двунадесятых, или пяти Великих праздников.
М.Борисова:
— Но он входит в число самых любимых русских праздников...
О.Максим:
— Это — да!
М.Борисова:
— ... потому, что у нас... судя даже по количеству Михаилов... то есть, это... там... наверное, после Ивана и Николая, третье по популярности мужское имя, на протяжение всей истории Государства Российского...
О.Максим:
— Да, которое не ослабевает. Мы видим, как другие мужские и женские имена — они то появляются... становятся модными, так сказать, то — куда-то отходят... а, вот, такие имена, да, как Михаил — они...
М.Борисова:
— Вот, почему... вообще, что такое «собор Небесных Сил Бесплотных»? Мы же читаем популярную литературу — вот, в церкви брошюры всякие берём, читаем. Там написано, что Ангелы — это служебные существа. Они — посланцы... они... в общем, сами по себе, никакой... такой... деятельной роли, вроде как, и не играют...
О.Максим:
— Нет, ну... дело же не в этом. Дело в том, что существует — и это очевидно для религиозного сознания, практически, любого — вот, что. Существует духовный невидимый мир. Что он из себя представляет — вопрос... разные религиозные системы решают его по-разному, и, в том числе, даже, в Христианстве, напомню, пришлось специальные Соборные постановления принимать о том, что Ангелы не являются творцами этого мира, и не обладают вот такой творческой способностью, и являются... но это...
Но есть целый мир. О нём сказано в первых же главах Книги Бытия: «Вначале сотворил Бог небо и землю». Под «небом» Церковь всегда, во все времена, понимала невидимый духовный мир.
Понятно, что это — то, что не отделено от нас, в одной стороны, какой-то бетонной стеной — то есть, мы с ним общаемся. Мы получаем не просто какие-то «передачи» от Бога, мы получаем реальную помощь.
Этот мир наполнен — если мы говорим об Ангельском мире непадшем — святостью. Это абсолютно святые духи. Святые — в смысле, полностью посвятившие себя Богу, в Котором нет ни тени какой-то... так сказать... тьмы, противоречия, или прочего.
Понятно, что у каждого из нас есть Ангел-Хранитель, и мы это в жизни неоднократно видим, чувствуем и понимаем. Это присутствует даже в светской культуре — возьмём моих любимых Смешариков и потрясающий мультфильм «Ангелы и жмурки». То есть, это вопрос, который пытаются осмыслить даже, вот, неглубоко воцерковлённые верующие люди.
Поэтому, память вот этого духовного мира, во главе которого стоит Михаил ( «Кто как Бог» ), безусловно... это не может не быть большим праздником.
М.Борисова:
— Ну, и... судя по количеству приделов в честь Архангела Михаила в наших церквях...
О.Максим:
— ... храмов...
М.Борисова:
— ... храмов, икон... да ещё каких красивых икон!... где он во главе своего Воинства Небесного...
О.Максим:
— Да... даже Рублёвский Архангел Михаил до нас дошёл... да...
М.Борисова:
— ... так, что... у нас — удивительное Воскресенье грядёт!
О.Максим:
— Да. Всех Михаилов заранее поздравляем с именинами!
«СЕДМИЦА» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям: сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица».
В студии — Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских с Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
На этой неделе — 24 ноября — у нас день памяти преподобного Феодора Студита.
Вообще, это — один из... таких... самых главных монахов всех времён и народов.
О.Максим:
— Можно и так сказать, да.
М.Борисова:
— Судя по тому, что его устав — устав его монастыря — стал самым популярным, среди русских православных монастырей. Ну... так, вот... как-то... читаешь: «Фёдор Студит... студийский устав...» — сразу преподобный Сергий Радонежский тоже идёт близко...
О.Максим:
— Ну, да... мы сейчас, конечно, с вами, в церкви... это дело даже не только в монастырских уставах — это, ведь, Богослужебный устав. Кроме того, что это — монастырский устав, это — тот самый Типикон любимый... или нелюбимый... исходя из которого строится Богослужение.
М.Борисова:
— Но, ведь, это — не только Типикон...
О.Максим:
— Нет, не только Типикон...
М.Борисова:
— Это ещё и самое... такое... удивительное чтение для тех, кто, всё-таки, перед тем, как идти в церковь, по крайней мере, по каким-то знаковым дням, ещё и смотрит текст, который...
О.Максим:
— Есть такие!
М.Борисова:
— Ну... знаю таких!
О.Максим:
— Остались...
М.Борисова:
— Я знаю даже таких, которые стоят с...
О.Максим:
— Это — да, такие точно есть...
М.Борисова:
— ... айфонами, и читают стихиры на Богослужении, чтобы понимать...
О.Максим:
— ... чтобы понимать, конечно, конечно...
М.Борисова:
— ... потому, что на слух это... всегда трудно...
О.Максим:
— ... тяжело, конечно...
М.Борисова:
— Так, вот... почему я об этом заговорила? Потому, что Постная Триодь, где собраны...
О.Максим:
— Да, напомним нашим радиослушателям, что это главная богослужебная книга Великого поста и предшествующих недель.
М.Борисова:
— ... где собраны просто величайшие шедевры гимнографии христианской. Окончательно, как раз, её составил, дополнил, дописал — Фёдор Студит. Потому, что до него — это были какие-то отдельные тексты... там... на Страстную Седмицу... какие-то каноны... какие-то...
О.Максим:
— ... трипеснцы, да...
М.Борисова:
— ... отдельные трипеснцы... а, вот, собрать это всё в такую... осознанную, выстроенную структуру, которая может полностью смысл поста в себя вместить — вот, поэтапно, вместить всё, и выразить это всё в такой удивительной поэтической форме — это, конечно, заслуга...
О.Максим:
— Ну... для меня — что удивительно ещё? Что, всё-таки, несмотря на то, что это человек, который был творцом устава Богослужебного, творцом монастырского устава, да?... сейчас Церковь живёт по Иерусалимскому уставу, а не по Студийскому, но это не делает его вклад и заслуги менее значимыми... творец, соответственно, множества канонов, составитель Постной Триоди — это не был книжный червяк, или академический монах. Его реальная... если можно так сказать, церковно-политическая судьба — тоже потрясающа.
Он был многократно изгоняем, приглашаем, гоним...
М.Борисова:
— Начнём с того, что он был, вообще-то, женатый человек. А когда он принял решение уйти в монашество, то у него вся семья приняла монашество, включая его жену.
О.Максим:
— Да. Причём, им, там, было чуть не по двадцать — то есть, это были совсем молодые люди. Не то, что люди пожили-пожили, и решили: «А не пора ли нам... детей воспитали, подняли... давай примем постриг!» То есть, это были совсем молодые, очень ревностные, люди. Вот.
И жизнь его настолько... она попала на период иконоборчества. И, вот... той самой, совершенно... булькающей столицы Империи, в которой, в зависимости... там... от воли Императора, или Императрицы...
М.Борисова:
— И... во-первых... хорошо бы, Императора, а то и Императрицы... что гораздо сложнее...
О.Максим:
— Да... то есть, тебя могли наказать и сослать. Потом — тебя могли реабилитировать, вернуть... поручить тебе монастырь... вернуть обратно, но монастырь не вернуть... То есть, это — наполненная вот такими... именно внешними тоже событиями жизнь, которая... покой нам только снится!
М.Борисова:
— Ну, собственно, покоя-то у него было всего года три — в начале, пока он проходил послушание в монастыре на горе Олимп, у преподобного Платона. А после этого, собственно, уже покоя не было совсем никогда. И удивления достойно только, как, при постоянных каких-то вот этих дёрганиях со внешней стороны...
О.Максим:
— Да! Как это совместить? Это, на мой взгляд, вообще, не совместимые вещи. То есть, либо ты сидишь... знаете... такая... не знаю... житийная картинка — монах, в тиши кельи, со свечой... в библиотеке в какой-нибудь монастырской гигантской сидит, что-то, там, составляет. И другая картинка — вот, тот самый церковный... ну... условно говоря, в кавычках — «деятель», политик, который... там... борется за чистоту веры, который... там... проповедует... обличает... испытывает гонения... там... и так далее. То есть, это, мне кажется, две несовместимые картинки — а в нём они совместились!
М.Борисова:
— Нет... ну, потом, как-то мы представляем себе, что, всё-таки, человек, избравший иночество — он не очень интересуется всякими делами внешнего мира. А тут, вот... четвёртый раз Император Константин VI женился...
О.Максим:
— Вслушайтесь... да... «в четвёртый раз...»
М.Борисова:
— ... да... четвёртый раз женился — и тут, пожалуйста, какой-то монах Фёдор разослал по всем монастырям послания, и объявил Императора отлучённым от Церкви.
О.Максим:
— Ну, это — в византийской традиции. Вспомним тоже чудную для нашей истории память преподобного моего небесного покровителя Максима Грека, который... с одной стороны, тебя ж — пригласили, ты — просто монах... тебя пригласили книжки переводить, вот... а ты, значит, обличаешь Великого князя в том, что он... там... неправильно женился.
Это — такая... да... действительно... греческая традиция, когда именно монахи оставляли за собой право обличать грехи частной жизни правителей. Это — да... это сильно.
М.Борисова:
— Но, что радует, что не все правители их за это уничтожали. То есть, ограничивались тем, что засылали их куда-то там... подальше... но, по крайней мере, они могли оставаться...
О.Максим:
— ... ну... в живых!
М.Борисова:
— Не только в живых, но и продолжать быть... такой... очень важной частью Церкви.
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— Потому, что... ну... если взять, вот, тот же монастырь с этим Студийским уставом. Вот, Императрица Ирина, когда себе вернула престол, она, естественно, и всех сосланных вернула, и монастырь отдала, и — всё замечательно, и всё было прекрасно, но — до следующего правителя, которому не понравились опять эти монахи, и...
О.Максим:
— Ну... это же тема иконоборчества. Она тоже тогда стояла очень остро, с разной степенью «борчества», с прямым гонением, или, наоборот, с тихим запретом... очень бурная эпоха, на самом деле... очень бурная эпоха!
М.Борисова:
— Но, вот... интересно, что эта бурная эпоха — она... ну... как... Можно к любой истории относиться, как просто к такому... приятному, интересному, увлекательному чтению — ну... такой... приключенческий роман. А можно увидеть какие-то... провозвествия, что ли...
Вот, вся эта история с византийским иконоборчеством... и... если взять нашу недавнюю историю ХХ века Русской Православной Церкви — гораздо более жестокую, может быть, но перекликающуюся по каким-то мотивам. И, так же трудно, находившую общий язык внутри Церкви, и, так же, все... как-то... для всех — и там, и там — и в ту эпоху, и в эту — очень важно было найти истину. Даже если они её искали — ошибаясь, и уходя куда-то в дебри.
О.Максим:
— Страшно... и это тоже нам как-то предстоит, вообще, осмысливать... страшно то, что до совсем недавнего времени — вот, совсем-совсем недавнего времени — это вопрос не только Православной Церкви. Это вопрос, конечно, и для Запада. Это вопрос, вообще, для любых религиозных людей. А, например, для мира ислама — он, до сих пор, стоит именно в этой плоскости.
Что если вера — это то, через... и наша жизнь по вере — это то, что приобщает нас к истине, и если ересь, или ложное учение — это то, что отрывает нас от Бога, то... знаете, как в исламе? Язычник должен принять ислам, или умереть. Так и тут. Как и 30-летняя война в Европе. 30 лет, когда протестанты и католики уничтожали друг друга, унеся, в результате, жизней больше, чем какая-нибудь... там... «чёрная смерть»... чума или ещё что-то.
Поэтому, здесь вопрос поиска истины, с одной стороны... Мы, мне кажется, должны из всего этого дела вынести — какой урок?
Что, с одной стороны, это вопрос... как бы... важнейший. А, с другой стороны, мы видим, что он очень легко оборачивается... вот, в такое человеконенавистничество.
Это же в каждой семье совершается! Вот, есть семья. И ребёнок, например, говорит родителям: «А я — сомневаюсь... Я не верю... Я, вообще, теперь поменяю свою веру... Я стану атеистом...» — это же...
С одной стороны, для искренне верующих родителей, это — личная катастрофа. А, с другой стороны... а что с ним делать-то? Как его принять теперь таким... другим?
И мы живём в то время, когда мы учимся, с одной стороны, религиозной ревности, а, с другой стороны, всё-таки, религиозной свободе, пониманию того, что без этой свободы не существует настоящей глубокой веры.
То есть, заставить — можно. Можно заставить ребёнка ходить в храм. Но... станет ли он от этого любить Бога?
То есть, для нас, всё-таки, современных людей, наша вера — нечто более глубокое, чем убеждённость, чем принадлежность той или иной религиозной группе. Это, действительно, личные, глубокие, сердечные отношения с Богом. И это никакими внешними средствами не может быть решено.
М.Борисова:
— Как интересно — зеркально поменялась картина!
Если... вот... люди моего поколения, в молодые годы приходившие в Церковь, сталкивались с необходимостью выстраивать отношения со своими родителями...
О.Максим:
— ... атеистическими...
М.Борисова:
— ... атеистическими, и, тем более, если жили под одной крышей — это был такой...
О.Максим:
— Да, я пытался обращать своих родителей тоже!
М.Борисова:
— Все пытались вначале. Потом, как правило, терпели фиаско...
О.Максим:
— А потом, когда я от них отстал, и переехал, и стал жить отдельно — они прекрасно обратились без меня!
М.Борисова:
— Ну... иногда на это уходили годы...
О.Максим:
— Да... да... да...
М.Борисова:
— ... и это тоже нужно было понять...
О.Максим:
— ... и принять...
М.Борисова:
— Потому, что... как? Как?
Поэтому, история Византии для нас, мне кажется, ещё... такая... немножко «терра инкогнита».
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— Мы не очень понимаем, зачем нам углубляться в эти дебри Византийской истории. А... а, наверное, всё-таки... зачем-то нужно? Потому, что...
О.Максим:
— Ну, Вы знаете... меня... я не историк, вообще... но мне именно история древней Церкви всегда представлялась интереснейшим чтением... начиная, там... от серьёзных академических исследований, и кончая какими-то... достаточно... ну... такими... более популярными, что называется, писаниями.
Мне кажется, это — потрясающее чтение, которое никогда не надоедает.
М.Борисова:
— Ну, и... потом... всё-таки... пользу-то какую-то, для себя, можно извлечь? Чему-то научиться там — можно?
О.Максим:
— Ну... возможно.
М.Борисова:
— Хотя бы, от противного...
О.Максим:
— Говорят, история учит, хотя бы, тому, что она — ничему не учит...
М.Борисова:
— В эфире радио «Вера» программа «Седмица».
С вами — Марина Борисова, и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
Мы ненадолго прервёмся, и вернёмся к вам, буквально, через минуту. Не переключайтесь!
«СЕДМИЦА» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— Ещё раз, здравствуйте, дорогие друзья!
В эфире — наша еженедельная субботняя программа «Седмица».
С вами — Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
И, как всегда, по субботам мы говорим об особенностях и смысле Богослужения наступающего Воскресенья и предстоящей недели.
На следующей неделе у нас ещё такой знаковый святой — 26 ноября память святителя Иоанна Златоуста. Ну, как говорится, кто ж не знает святителя Иоанна Златоуста — мы его Литургию каждое Воскресенье имеем счастье...
О.Максим:
— ... совершать...
М.Борисова:
— ... слышать, совершать.
Но, помимо того, что он написал Литургию, у него ещё и очень много проповедей, которые выходят многими томами...
О.Максим:
— Сколько... 24, по-моему, тома.
М.Борисова:
— Помимо этого, мы о нём не очень много знаем. Ну... большинство из нас.
О.Максим:
— Ну... не знаю. Всё-таки, для людей верующих, это имя наполнено смыслом.
М.Борисова:
— Но мне-то всегда интересно было, откуда они берутся — вот, эти вот великие столпы Православия? И интересно то, что... вот... 347 год, родился он в Антиохии.
Что такое Антиохия? Это... такой... не то Нью-Йорк, не то Лондон тех времён.
О.Максим:
— Ну... наверное, да...
М.Борисова:
— Ну, во-первых, потому, что это — мегаполис, во-вторых, это...
О.Максим:
— Я, вот, как раз, хотел что-нибудь... я... не в масштабах мира... а если брать в масштабах России — какой-нибудь... Краснодар.
М.Борисова:
— Но это... я думаю, не Краснодар — точно. Потому, что там...
О.Максим:
— Екатеринбург...
М.Борисова:
— ... ещё и культурный, такой, центр — с множеством каких-то учебных заведений, там... и бурная культурная жизнь... и он...
О.Максим:
— Екатеринбург, значит.
М.Борисова:
— Наверное. Ну, и, потом, он очень многонациональный. Там — смешение языков, там... вот...
О.Максим:
— Казань.
М.Борисова:
— ... всё, что можно намешать, там было намешано, в этом славном городе, который, собственно, подарил нам наше название — «христиане». Поскольку, именно...
О.Максим:
— ... и антиохийскую богословскую школу. И — не одного, а множество великих патриархов и святителей. И — еретиков. То есть, это, действительно, было... такое... вот... бурлящий тоже котёл, в котором много чего сварилось.
М.Борисова:
— И что, собственно, вот, юноша, который в этом «котле» родился и вырос... как это могло на него повлиять так, что он стал таким... вот... столпом Православия?
О.Максим:
— Ну, мне кажется, как раз, здорово... тут... что, с одной стороны, это...
Ну, давайте, по-другому. Пусть это будет мировой центр, пусть это будет Париж или Нью-Йорк. И тогда, как раз, очень хорошо понятно, что это — человек, который мог впитать в себя очень много разных идей, и то, что он... поймите, настоящее христианство, конечно — вот, такое, подвижническое, ревностное — оно, по сути дела... ну... либо носит какой-то совсем сектантский характер, либо является результатом личной встречи с Богом — то есть, личным религиозным опытом. Когда твой личный религиозный опыт накладывается на... вот, тот самый мегаполис, например, то это, как раз, и способно породить, мне кажется, какие-то великие примеры и великие образцы. В том числе, и... вот... святость... и учёность... и... у него же были потрясающие учителя! У него была замечательная мать. У него, впоследствии, были... то есть, это человек — широкий. Как... кто-то сказал... классик: «Я бы сузил...» — да? Нет у меня, конечно, желания его суживать, но это... действительно, человек, который... удивительной ревности — «батарейка» у него была, выражаясь современным языком, какая-то атомная совершенно! То есть, человек, который, с юности, дважды в неделю, проповедовал, не оставил... занимался благотворительной деятельностью... то есть, человек, который... вот... жил... жил тем, о чём говорил.
М.Борисова:
— Там ещё эпоха интересная. Это эпоха, когда окончательно прекратились гонения. То есть, отцы ещё помнили состояние, когда тебя за твою веру могли поволочь куда-нибудь... на арену Колизея.
О.Максим:
— Да. Вы знаете, я, когда думаю про IV век, мне кажется, что это — наши 90-е, только растянутые на десятилетия, и приведшие немножко к другим результатам. То есть, у нас как-то оно... немножко... ну, не то, что сошло на нет, но... не получило того развития, которое это получило в IV веке... соответственно... в пределах Римской Империи.
А тогда, вот, представьте себе, что — да, закончились гонения. Немногочисленные группы христиан — не только, там... условно говоря... дорвались до власти... сейчас, как бы, не об этом речь, а получили возможность проповедовать. Заканчивается эта эпоха... не знаю... Императором Феодосием II Великим, который, по сути дела, христианство делает обязательной религией для всей Империи. Там — и откаты туда-обратно... потом и... после...
Марина Борисова:
— Нет... ну, множество народа просто туда за компанию пришло...
О.Максим:
— Ну, а в 90-е — нет, разве? То же самое. Почему мы и говорим, что это — 90-е годы, растянутые и усиленные, да ещё и помноженные на соответствующий менталитет, эпоху и... и всё остальное.
То есть, это, действительно, такой... с одной стороны... время удивительных надежд! Точно так же, как... вспомните... мы же с Вами прекрасно помним 90-е годы. Это — время надежд. Это — время веры в то, что мы можем — всё! Что Бог — с нами! Это удивительное ощущение присутствия Божия — что всё, что делается, всё, что строится, всё, что открывается, восстанавливается, или вновь рождается — делается Богом! Он здесь где-то, рядышком... слава Богу! Какое счастье участвовать во всём этом!
Вот... Это какое-то... и единство между людьми, которые совершенно вроде бы... при других обстоятельствах — и знакомы бы друг с другом не были! Вот... И — да, эта эпоха порождает, безусловно, и великих святых, и — еретиков, одновременно, великих.
М.Борисова:
— Ну, и, собственно, когда Иоанн Златоуст становится священником именно в таком городе, как Антиохия — понятно, почему он по два раза в неделю, а то и чаще, проповеди говорил. Потому, что, когда перед тобою... вот, этот вот... бурлящий котёл...
О.Максим:
— Ну, гораздо проще — просто не проповедовать.
М.Борисова:
— Но...
О.Максим:
— В том-то всё и дело, что здесь необходимо иметь вот такую ревность и «батарейку»! Потому, что... хорошо проповедовать в Воскресенье своим прихожанам. Хорошо проповедовать перед стадионом доброжелательно настроенных слушателей. А когда... вот, этот бурлящий котёл, то тут...
М.Борисова:
— Но он ещё же и толкования писал на Священное Писание...
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— То есть, это... такой... период его какой-то... нечеловеческой активности...
О.Максим:
— Продуктивности, при этом, да... и продуктивности. И то, что простой пресвитер антиохийский оказывается замечен и приглашён в Константинополь на Патриаршую Кафедру — конечно, говорит о его личных качествах.
М.Борисова:
— Ну, в общем, это... ему не в радость эта Кафедра обошлась... дорого стоила эта кафедра!
О.Максим:
— Ну... наверное. Наверное — то есть, в смысле, понятно, что это — гонения последующие, это смерть, это ссылка... Я неоднократно бывал не его... на месте его кончины в Каманах, в Абхазии современной...
М.Борисова:
— Да... надо только напомнить нашим радиослушателям, что его сослали сначала в Армению, а потом решили ещё ужесточить режим содержания, и его, в результат, направили в нынешнюю Пицунду. Тогда это — такие задворки Империи были, такая тьмутаракань!
О.Максим:
— Нет... ему-то... ещё дело не только в этом. Дело в том, что мы-то ездим в те края, как на курорт, сейчас. Но в курорт эти места... это та самая Колхидская низменность — замечательные эти 200 км побережья Абхазии, которые сейчас являются замечательным и благословенным местом чудесного отдыха на море, или горного воздуха, чуть повыше. Ещё 150 лет назад, это было зловонное болото, которое, в результате чудесных эвкалиптов, которые мы там можем нюхать, и привозить оттуда контрабандно веники ( запрещено же перевозить эвкалипт ), и мероприятий по мелиора... наверное, не мелиорации, а потому, что всё это было осушено, это место было превращено в земной рай ещё в Российской Империи. Но, буквально, там... перед этим — это было зловонное болото, полное... там... всевозможного гнуса, болезней, и всего остального.
То есть, он вовсе не был сослан... отдохнуть...
М.Борисова:
— ... на курорте.
О.Максим:
— Да, где-нибудь под Сухуми.
М.Борисова:
— Но он-то до Сухуми и не добрался. Потому, что Каманы — это, всё-таки, несколько километров, не доезжая Сухуми.
О.Максим:
— Да, совсем рядышком.
М.Борисова:
— Но место-то — знаковое. Там был казнён великомученик Василиск...
О.Максим:
— ... и, с тех пор, там, на источнике великомученика Василиска — камушки с вкраплением крови. Они там и собираются все эти 2000 лет.
М.Борисова:
— Но там удивительная для меня... первое посещение этого места — ещё в далёкое советское время — меня потрясло. Там, на месте бывшего... там же было обретение ещё главы Иоанна Предтечи...
О.Максим:
— ... Иоанна Предтечи... ещё там — 500 ступенек вверх...
М.Борисова:
— А на месте, где скончался Иоанн Златоуст, не доехав до последнего места ссылки, был Иоанновский монастырь.
В советское время там была психиатрическая больница. А от монастыря остался только остов собора — без крыши.
И меня потрясло... когда, вот, мы зашли внутрь этого собора... место... Алтарная часть была отгорожена большим поленом... ну, вот... просто целый ствол дерева. Откуда? Это ущелье, где нету никаких деревьев... откуда приволокли это полено, чтобы отгородить Алтарную часть? Это — отдельный подвиг.
Там стоял на месте Престола столик такой... кухонный... с ящичками. В ящиках лежали бумажные иконки, свечи, спички, чтобы свечку зажечь. То есть, это — фантастическое отношение людей! Это — 80-е годы. Это уже такая расхристанная советская Россия, что трудно себе представить, что так — можно. Хранить свои святыни.
О.Максим:
— Я не застал, конечно, тот период. Я был уже там... по сути дела... после войны восьмого года. И там, конечно, было уже благолепие. И, конечно, это — место паломничества для православных христиан, которое, если Вы будете в Абхазии, или даже на нашем юге — где-нибудь в районе Сочи — туда можно съездить с экскурсией, с которой можно его посетить, и поклониться его гробнице.
М.Борисова:
— Это я всегда напоминаю, потому, что — всё, оказывается, очень близко. То есть, те далёкие-далёкие великие отцы Церкви — византийские, давние, дальние — оказываются совсем близкими. Потому, что они, буквально — вот, на нашей земле...
О.Максим:
— Да, вот, он здесь...
М.Борисова:
— ... они завершили свой земной путь.
То есть, это всё настолько переплетено, и настолько всё... по-человечески... трепетно, что... это очень важно чувствовать, мне кажется.
По-другому смотришь, по-другому читаешь, по-другому относишься.
О.Максим:
— Да... и прикосновение к святыне — реальное, физическое прикосновение — это то, о чём мы говорили в первой части передачи — про кровоточивую жену, которая прикоснулась к Спасителю. И мы имеем возможность — и это милость Божия — прикасаться к таким местам.
«СЕДМИЦА» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям: сегодня, как всегда, по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица».
В студии — Марина Борисова, и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
И мы говорим о смысле и особенностях Богослужения наступающего Воскресенья и предстоящей седмицы.
Ну... мы долго шли — и подошли.
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— У нас 27 ноября — заговенье на Рождественский пост. «Филипповки» — день памяти апостола Филиппа.
О.Максим:
— Заканчивается самый длинный мясоед, который длится ровно три месяца — с 28 августа, с праздника Успения Пресвятой Богородицы, по 28 ноября — да, накануне памяти апостола Филиппа.
М.Борисова:
— Ну, вот... мне кажется, что сначала, всё-таки, вспомним того апостола, именем которого назван сам пост, подготовительный к празднованию Рождества Христова.
Собственно, мы очень мало о нём знаем в Евангелии, но, ведь, он был...
О.Максим:
— «Покажи нам Отца, и довлеет нам!» — это тот вопрос, который Филипп задал Господу. И ему Господь отвечает: «Не познал ли ты, Филиппе, что Аз во Отце, и Отец во Мне, есмь?»
Для меня это... вот... то, что я знаю и помню всегда про апостола Филиппа — что это человек, который просил Иисуса показать ему Отца.
М.Борисова:
— А потом, по преданию, он был первым из учеников, который стал записывать слова Учителя. И, насколько я понимаю, по преданию, евангелист Матфей, в значительной степени, пользовался записями апостола Филиппа...
О.Максим:
— Вот... слушайте радио «Вера»... потому, что я, например, об этом узнал, готовясь к этой передаче! Этот факт... действительно, оказывается важным и интересным — что евангелист Матфей воспользовался записями апостола Филиппа.
М.Борисова:
— Ну, и... такая у него... эпическая кончина. После всех миссионерских путешествий, в языческом храме, посвящённом змеям.
То есть, это... какая-то такая сразу картинка... ну, вот... достойная кисти каких-нибудь мастеров Возрождения. Как он убивает священного змея... потом, в результате, его растерзала толпа этих язычников...
Вообще, всё, что связано с апостолами — достаточно прикровенно. Потому, что документальных свидетельств очень мало... очень мало, о ком из них. Поэтому, нам приходится опираться только на... предание...
О.Максим:
— На позднее-позднее предание, да...
М.Борисова:
— Но я думаю, что...
О.Максим:
— Но, ведь, гробница апостола Филиппа — найдена. Совсем недавно. Мы знаем, что, действительно...
М.Борисова:
— Да, в 2011 году.
О.Максим:
— Вот... а это тоже... такое, вот... для меня — это такие важные вехи! Когда, вдруг, ты понимаешь, что... ага... вот, оно! Вот оно! Тоже здесь, и можно... ну, мы не можем поехать и прикоснуться... уж, место такое... но, всё равно! Всё равно, это мне кажется очень важным.
М.Борисова:
— Ну, почему? Карантин закончится... всё-таки, это Турция... я думаю, что будет возможность у тех, кто захочет, совершить паломническую поездку...
О.Максим:
— Да. И это может даже стать местом нового паломничества.
М.Борисова:
— Ну, вот... а теперь — о любимом нашем Рождественском посте!
Мне кажется, что, сколько ни говори... как это... говорят: «Сколько ни скажи „халва“, во рту сладко не станет». Вот... не знаю... у меня как-то... то ли это личное такое отношение... сколько ни говори про Рождественский пост, как раз, очень сладко становится во рту...
О.Максим:
— Да, Рождественский пост — он, всё-таки... ну, для меня тоже, по крайней мере, он... такой... лёгкий и радостный. Во-первых, конечно, потому, что он более лёгкий, чем Великий, с точки зрения пищевой диеты. А, с другой стороны, он тоже устремлён к Рождеству — и здесь нам в помощь вся эта... я не знаю... массовая культура, когда, с начала декабря, в обязательном порядке, по распоряжению городских властей, все города начинают украшаться новогодней и Рождественской символикой. То есть, он, конечно... вот... это его особенность — что вся окружающая жизнь помогает увидеть его цель. Пост — всегда, ведь, это путь... это адвент... путешествие, приключение... он, вот, в Рождественском посте, сполна, мне кажется, присутствует.
То, что, уже начиная с Введения во Храм, с 4 декабря, уже поются Рождественские ирмосы, и... хорошее время!
М.Борисова:
— С одной стороны, это замечательно, и мы все, именно поэтому, это время так любим. А, с другой стороны, именно это и мешает окончательно, внутри себя, настроиться на пост.
Вот, как хорошо Великим постом! Всё, вокруг тебя, настраивает... вот, так настраивает, что ты, в результате, худо-бедно... как-то... к Пасхе приходишь настроенный... А здесь — всё...
О.Максим:
— Ну... мне кажется — другая атмосфера. Может быть, действительно, это искусственно. Может быть, я не прав. Но, если, действительно, Великий пост — он исполнен аскетизма, он исполнен борьбы со страстями, он исполнен того, чем пост, как бы, должен быть, то здесь... Если мы не говорим про монашествующих, или людей, действительно, по-настоящему глубоко аскетически настроенных вообще, мы же видим, что людям, вот, те самые 200 постных дней в году, которые полагаются церковным уставом, очень сложно держать.
Во-первых, просто потому, что они не видят в этом того самого глубокого смысла, кроме, собственно, воздержания от еды — очень трудно наполнить. И то, что он наполняется... подчёркиваю, возможно, я не прав... потому, что здесь, вот, это привнесение, такой, мирской нотки, предрождественской — оно, мне кажется... конечно, и даёт некое искажение... точно так же, как, например, Масленица. Масленица же — это день... это не день, это неделя подготовительная, последняя неделя перед Великим постом, когда уже нельзя мясо. Это — не время веселья. Но, превращаясь, даже в современной церковной традиции, во время последнего отдыха, последнего, такого, выдоха перед постом, она, удивительным образом, окрашивается... вот... в какие-то свои тона. Я сейчас не говорю про языческие совсем моменты.
То же самое — и здесь. Вот, это... такое... лёгкое зимнее настроение... хотя... при этом, вокруг-то... не знаю, как будет в этом году... декабрь, по крайней мере, для центральной России — это время, когда, буквально... два, что ли, солнечных дня — за весь декабрь — полагается нам... и иногда и ни одного не бывает. Какое-нибудь сейчас «эль-ниньо» придёт очередное, и будем сидеть в хмури, и в этой тяжести бесконечной... и... ожидание Рождества и Нового года, конечно, нам — в помощь.
М.Борисова:
— Но, на самом деле, ведь, если вспомнить историю... как... в начале, Рождественский пост был пятидневный. Потом он стал — семидневный. Потом был — 21 день. И только... 1166 год — церковная реформа — он стал такой же, сорокадневный, как и Великий пост.
То есть, на самом деле, он стал сорокадневным в тот момент, когда это было естественным для большинства людей в Церкви. Но это был... извините... 1166 год.
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— То есть, жизнь тогда, и жизнь сейчас — наверное, сильно, всё-таки, отличается...
О.Максим:
— Конечно, конечно... и, поэтому, всё-таки, он для нас, ещё раз говорю, не такой строгий.
М.Борисова:
— И нам скорее понятно, почему он вначале был пять, а потом — семь дней. Вот, это как-то...
О.Максим:
— Ну... многие люди готовятся к Рождеству, как раз... вот, знаете... вот... у нас же — как по уставу? Со 2 января уже не разрешается рыба, и, соответственно, начинается строгий пост. Новый год отгуляли — и, как раз, настают эти...
М.Борисова:
— Ну, некоторые рыбу перестают после Николина дня есть...
О.Максим:
— Да, есть и такая традиция. Но... вот... это к тому, что есть определённая свобода — даже в том, кто как... там... Да и до Николиного дня-то, если брать строго по уставу, рыба полагается в те дни, когда полиелейная служба служится, например. Но это — для тех людей, которые ежедневно ходят в храм, и знают, когда полиелей есть, или его нету. И тогда, вот, эта литургическая жизнь полностью вплетена в твой кулинарный стол. А когда этого нету... ну... люди — по-разному... кто-то в среду и пятницу без рыбы обходится, а кто-то строго постится, и среду и пятницу, по-моему, даже елей не положен по уставу... я, может, не помню точно... и тоже — строжат...
М.Борисова:
— Вот, для меня всегда это — удивительные разговоры. Про то, что положено по уставу, или не положено по уставу. Мне кажется, что, на протяжении жизни человека, бывают разные периоды.
Ну, скажем... в какой-то момент, церковный человек может, например, помогать в храме. Или, например, петь на клиросе. И жизнь его будет выстраиваться вокруг этого...
О.Максим:
— Да, и вокруг службы.
М.Борисова:
— Для него, соответствие вот этим уставам — будет естественным. Просто, в силу того, что когда ты каждый день на службе, даже если ты...
О.Максим:
— А, особенно, в собрании единомышленников, которые разделяют с тобой тот самый устав — это очень важно. А если нет...
М.Борисова:
— Это происходит совершенно естественным путём. То есть, не то, что ты, там, всё время заглядываешь в какую-то памятку, и смотришь, что когда положено...
О.Максим:
— Да, это, вообще, мне кажется не очень правильным — заглядывать в памятку. И смотреть, что положено...
М.Борисова:
— ... а это всё — естественно вытекает из твоего образа жизни.
Но когда ты живёшь светской жизнью, когда у тебя... там... семья, работа, а то и не одна работа, плюс какие-нибудь волонтёрские дела, ещё что-то, ещё что-то... ты никаким образом не можешь... то есть, ты можешь себя заставить каким-то искусственным усилием волевым, ещё, вот, и соответствовать каким-то древним уставам...
О.Максим:
— Нет...
М.Борисова:
— ... я только не понимаю — зачем?
О.Максим:
— Тут надо проще. Во-первых, всё-таки, пост — это точно без мяса. Это минимальное требование во всех культурах и народах: что постное время — это время без мяса. А дальше... мне кажется, что если, особенно, по обстоятельствам жизни, всё достаточно сложно, с точки зрения готовки, и всего остального, то... Есть такой базовый постный принцип: проще и дешевле.
У нас, у многих людей, получается абсолютно обратная картина: сложнее и дороже. А надо — проще и дешевле. То есть, еда должна быть более простой, чем не в постное время — то есть, поменьше кулинарных изысков, и — дешевле. Потому, что те же самые излишки, съэкономленные на этой самой еде — их полагается употреблять на благие дела.
М.Борисова:
— Но, вот, мне кажется, очень полезно иногда обратиться к тому, что говорили или писали умные люди по этому поводу. Я, в этом смысле, люблю обращаться к проповедям митрополита Сурожского Антония Блума. Потому, что у него... они звучат очень современно.
По поводу Рождественского поста, у него такие слова: «Пост — не означает, что нужно ещё настойчивей, чем обычно, попрошайничать у Бога.
Пост — это время, когда мы должны встать перед лицом суда Божия, вслушаться в голос своей совести — как мы относимся к другим, к себе, к Богу? Как мы учимся у Церкви молитве, поклонению, послушанию Божиим Заповедям?
И — отнесёмся, также, более внимательно, чем мы это делаем обычно, к соблюдению физических правил поста. Они рассчитаны на то, чтобы помочь нам стряхнуть расслабленность и потворство своим слабостям, пробудить в нас чуткость и бодрость, не дать нам закоснеть в нашей приземлённости, которая мешает нам воспарить к Богу».
То есть, по сути дела — это просто, вот, такая подпорка...
О.Максим:
— Да.
М.Борисова:
— ... и относиться к ней нужно так, как к подпорке.
О.Максим:
— Да, да...
М.Борисова:
— То есть, ну... вот... осознать, что без неё ты как-то, всё-таки, не очень твёрдо стоишь на ногах...
О.Максим:
— Да. Проблема в том, что без усилий в борьбе с нашими похотениями всевозможными, мы приходим неизбежно во всё более и более расслабленное состояние.
Поэтому, да, аскеза — это, в том числе, тренировка и подпорка себя, и воспитание воли, и обращение ума и сердца к Богу, более прилежная молитва, и... то есть, вот, лучше, чем сказал митрополит Антоний, мне кажется... ни добавить, ни прибавить...
М.Борисова:
— И мне кажется, что эта же подпорка может быть и подготовкой к празднику. В особенности, если семья, и если дети. Ведь, это особый труд — объяснить ребёнку, что такое Рождество, и к чему мы идём, и что это за пост, и... я не знаю... приготовить подарки всем вместе...
О.Максим:
— Да, и, поэтому, конечно, в том числе, и украшение дома — постепенное, вырезание всевозможных... каких-нибудь гирлянд, которые делаются... там... из бумаги... и развешиваются постепенно... то есть, вот... действительно, очень важно сделать пост наполненным какими-то делами, так или иначе, хотя бы косвенно, но связанными с предстоящим Праздником.
Вот. И дай Бог нам, конечно, встретить предстоящий Рождественский пост в бодрости и здравии телесном, наполнить его смыслом ожидания Рождества, и, конечно добраться до самого Рождества!
М.Борисова:
— ... и радости тоже...
О.Максим:
— ... и радости, непременно! Непременно, радости!
М.Борисова:
— Спасибо огромное за эту беседу!
В эфире была программа «Седмица».
С вами, в этот час, были — Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский.
Слушайте нас каждую субботу.
До свидания!
О.Максим:
— Храни вас всех Господь!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер