У нас в гостях была директор московского музея Василия Тропинина, журналист, продюсер Ольга Журавлёва.
Разговор шел о многочисленных проектах и выставках музея Тропинина и о самом прославленном художнике и его творчестве. Кроме того наша гостья рассказала о своем удивительном пути из журналистики в музейное дело.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью приветствую нашу сегодняшнюю гостью: Ольга Журавлёва — директор музея Василия Андреевича Тропинина в Москве. Добрый вечер.
О. Журавлёва
— Добрый вечер, здравствуйте.
К. Мацан
— Я думаю, что многие голос ваш узнали, а если была бы камера, и в глаза бы вас узнали. Потому что мы вас представляем как директора музея Тропинина, а при этом за плечами у вас гигантская, несмотря на юный возраст, деятельность на радио, телевидении, программы «Времечко», «Сегоднячко». Сегодня это радио «Москва FM» и много-много других проектов. Ну вот сегодня об этом поговорим. И всё-таки начну я с вашей ипостаси как директора музея Тропинина. Мы с вами до записи знакомились, общались. И меня, честно говоря, одна фраза очень зацепила, которая так со мной в сердце с тех пор живёт, что музей для вас — это пространство добрых дел.
О. Журавлёва
— Здравствуйте ещё раз всем. Константин, я с большой честью и благодарностью приняла предложение участвовать в вашей программе, поскольку сама жанр интервью люблю более других. И это, действительно, зрелый такой журналистский жанр, его в 20 лет не возьмёшь голыми руками, что называется. Вот то, что вы спросили про музей как пространство добрых дел, это ощущение со мной, наверное, уже более 10 лет, с момента, когда я впервые стала профессионально работать в такой институции. Это был Еврейский музей и центр толерантности. И он, безусловно, был пропитан не столько артефактами, потому что это музей истории, музей эмоций, но, конечно, главное, о чём думали устроители, создатели и замечательный музейный архитектор (он очень известный во всём мире — Ральф Аппельбаум), это то, как будут себя чувствовать там разные гости. Это могут быть люди с ограниченными возможностями по здоровью, значит, совершенно свободное, открытое пространство. Это могут быть люди, которые плохо видят или не видят вовсе. И тогда только-только набирала обороты эта возможность создания тактильных объектов и информации по Брайлю. Это разные совершенно ментальные расстройства, что особенно сложно, но тем не менее, с этой группой гостей необходимо работать. И мы, конечно, старались в меру сил этим заниматься. Плюс это определённая уже и конфессиональная направленность, многодетные семьи, несколько поколений, то есть со всеми нужно работать. Ну и возможность проводить благотворительные мероприятия, собирать средства, собирать интересных людей для того, чтобы вместе быть полезными и помогать.
И, собственно, дальше по мере продвижения в своей музейной жизни, а это был прекрасный частный музей, музей Анатолия Зверева, вместе с его основательницей и владелицей Наталией Опалевой — мы с ней до сих пор дружны. Это тоже было очень важно и обсуждаемо, насколько в данном пространстве можно устраивать полезные дела. Они могут быть полезными для сообщества музейного. Они могут быть полезными — вот как сейчас Наталия Опалева невероятным образом поддерживает молодых художников. Им трудно, им никогда не пробиться, о них никогда не узнают, если их серьёзно так вот не подхватить в начале их творческого пути. А есть же невероятно талантливые люди — и это тоже пространство добрых дел. Возможность приводить своих пожилых родственников, людей золотого возраста, это необходимость, это так всегда было. А уж дальше, когда я работала в Московском зоопарке, который является, если кто-то не знает, самым крупным естественно-научным музеем под открытым небом, то там уж со Светланой Акуловой, которая его возглавляла и возглавляет до сих пор, мы развернулись, что называется, во всю, потому что у нас было места очень много. У нас была локация отличная, но она и существует и, к счастью, коллеги продолжают все проекты, которые мы со Светланой вместе начинали. Домики добра по сбору подарков для бабушек и дедушек из фонда «Старость в радость», открытки к праздникам — это всё была наша такая деятельность.
И, конечно, работа с фондами, которые помогают детям. Уж то, что Московский зоопарк просто обязан работать в этой плоскости, мы понимали. И, к счастью, нас поддержали на тот момент и в фонде «Дети-бабочки» — это очень сложные заболевания. И действительно собирали средства от мероприятий. Мы снимали благотворительные короткие фильмы про детские стихи и животных и потом всё это представляли в театре у Терезы Дуровой. То есть количество замечательных людей, которые готовы сразу откликаться на предложения, оно большое. И это мы говорим про медийных людей, известных, у которых просто хорошая такая вот группа поддержки, если так можно сказать, и оффлайн, и онлайн. Но большая часть нас с вами, просто жителей города, страны, мира — помогать хотят очень многие, их только нужно этому научить и организовать. И вот когда я стала работать и очень дружить с фондом «Старость в радость», и до сих пор с прекрасной своей подругой, коллегой Олей Дондэ, она соучредитель этого фонда, мы поддерживаем отношения. Лизы Олескина замечательная...
К. Мацан
— Частая гостья радиостанции ВЕРА, в том числе.
О. Журавлёва
— Ну вот привет большой Лизе, если она нас слышит. Потому что встреча с этой юной девушкой — она тогда ещё была университетским человеком с длиннющей косой. Когда она ждала ребёнка, она появилась в моей студии на радио, и мы, собственно, поговорили так, что потом я уже как-то не мыслю себя без сотрудничества, содружества с этим прекрасным фондом. Он очень правильный, им очень непросто, как любому фонду. Но вот эта зонтичная система, которая сейчас существует, и профессионалы, которые помогают фондам расти, а значит, уже работать так осознанно и командно, это, конечно, прирост помощи невероятный. Ну вот извините, что так объёмно ответила вам.
К. Мацан
— Я за этим и спросил.
О. Журавлёва
— Да. Но всё это невероятные возможности. И, конечно, сам одноимённый с вами фонд «Вера», Нюта Федермессер и Таня Друбич, любимая и замечательная, и теперь уже Евгений Стычкин с супругой Ольгой Сутуловой — это тоже, безусловно, объект внимания очень многих культурных институций. Просто, понимаете, ну а что тогда культура и зачем она, кроме как хранить и изучать? Если ты открыт для публики, если ты, что называется, третье место, не дом, не работа, а вот музей. Ну а как это возможно без участия в благотворительности? Думаю, что невозможно. Поэтому спасибо большое всем, кто сотрудничает с музеями, всем фондам — мы открыты.
К. Мацан
— Я бы вот о чём ещё в этой связи хотел спросить: мы же живём в эпоху таких вот больших масштабов и просмотров, как кажется. Если что-то не набрало где-то много просмотров, этого как будто и нет. Из-за этого нередко как будто чуть обесцениваются малые дела или проекты среднего масштаба. Я почему про это говорю? Потому что музей Тропинина, который вы возглавляете, это всё-таки камерный музей. И вы его сами так характеризуете в своих интервью.
О. Журавлёва
— Ну так и есть, конечно.
К. Мацан
— Но тогда вопрос: получается, что даже вот в этом камерном пространстве, которое, может быть, работает почти индивидуально с каждым посетителем, возможно, и нужна вот эта благотворительная история, даже при понимании, что она остаётся камерной?
О. Журавлёва
— Вы знаете, Константин, тут, как в каждой ситуации, есть и плюсы, и минусы, но плюсов больше. Дело в том, что вот камерность, о которой мы сейчас говорим — вы же были в нашем музее, но, может быть, не все слушатели. Что такое камерность? Это вот дом с мезонином в 10 окон, типичный замоскворецкий купеческий особняк. Он небольшой по сути своей, а экспозиционных площадей у нас не наберётся и четырёхсот метров — для музея это скромно. То есть посчитайте, сколько мы можем в день принять. Мы восемь часов работаем, у нас в гардеробе 70-80 номерков. То есть наша возможность, не транзитная — в хороший день мы принимаем от 50 до 90 человек в будний день, в выходные дни от 120 до 150. И если это бесплатные какие-то мероприятия, фестивали, акции, которых много, к счастью, в Москве, и мы их все поддерживаем, то там может доходить, конечно, и до полутысячи. Но всё равно обычный ход рабочий — вы понимаете, сколько людей может посетить? А это значит, что если мы приглашаем фонды, если мы приглашаем благотворительные различные институции и вообще гостей с особыми какими-то потребностями, то им, чем меньше пространство, тем лучше — им там не страшно, если речь идёт о ментальных расстройствах, например, и о детях — фонд «Галчонок».
У нас, правда, были случаи, нескромно об этом говорить, поэтому мы не говорим, но мужчины, которые работают в нашем музее, немногочисленные, буквально на руках носили детей, чтобы им было там удобно переместиться, и в зимнее время, и так далее. Мы, конечно, оборудованы пандусами, у нас есть всё необходимое для доступной среды. Но тем не менее это сложные гости. И если в этот день не будет никого, то есть мы их пригласим в выходной день для посетителей, или будет небольшая загруженность, как традиционно в первой половине дня во вторник, то, конечно, им будет намного безопаснее ощущаться. Безопасность как задача в музее одна из главных и первых и отлично решается, но чтоб себя чувствовали ребята комфортно, это вот плюс — такая вот наша камерность. Что касается людей с ограниченными возможностями по здоровью, которые передвигаются на специальных устройствах, инвалидных креслах, им, конечно, тоже, чем меньше посетителей и чем меньше пространства, а проехать везде можно — мы обязаны просто так работать, чтобы можно было перемещаться на любом инвалидном устройстве, кроме маленького автомобиля, и чтобы коляски детские могли проехать, — это тоже, конечно, предпочтительно. Так что есть плюсы.
К. Мацан
— Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, сегодня сами программе «Светлый вечер». Вы возглавляете музей ещё не так много лет на данный момент.
О. Журавлёва
— Шесть вот на этих днях буквально исполнилось.
К. Мацан
— Мне кажется, что это всё-таки ещё немного, в том смысле, что многое впереди ещё.
О. Журавлёва
— Я надеюсь, но мои коллеги уважаемые очень по-разному в этой профессии и очень по-разному в неё пришли. Есть и те, кто закончил гуманитарные специальности или журналистику университетскую, как я. Что, кстати, здорово работает в данном случае, поскольку мы хоть и не имеем диплома искусствоведа выпускника истфака МГУ, отделения искусствоведения, но мы все те необходимые дисциплины, которые искусствоведам читают, получили. Особенно те, кто заканчивал в 1991 году, как я. Там у нас был такой период замены некоторых дисциплин, как история партии, атеизм и религия. И всё это, к счастью, Ясен Николаевич Засурский, мы его с большой благодарностью вспоминаем, легендарный профессор, журналист, он просто очень быстро принял решение в пользу истории искусства. И вот все те дисциплины, которые были уже не нужны, их оперативно сняли из программы, и вместо них мы получали историю искусства. И не только в аудиториях и в библиотеке фундаментальной, но и но очень близко. Вот направо пойдёшь — Пушкинский музей, Красную площадь перейдёшь — Третьяковская галерея, Исторический музей, абсолютно всё, как на ладони. И музеи тогда, конечно, были другими, они не были френдли, совсем не были френдли, там были очень неприглядные гардеробы, туалеты и так далее. Но, знаете, вещи-то там — шедевры. И мы не просто на них смотрели, кто москвичи — не в первый раз. Наши друзья и одногруппники приехали не только для того, чтобы учиться, но и получали просто культурный шок от этих шедевров. То есть у нас и семинары проходили буквально в музейных залах. И в очереди мы стояли на те выставки, которые в Пушкинский привозили, прям выходя из калитки своего журфака на Моховой, мы попадали в эту очередь. Ну и студенческий театр МГУ, который тогда располагался — буквально сейчас там храм, но прежде был студенческий театр МГУ. И это большая культура, и это большое такое, серьёзное вложение было в наше журналистское образование.
К. Мацан
— Я вот почему ещё об этом заговорил? Один из моих наставников в своё время такой образ предложил, что журналист — это человек, который бегает по горизонтали, в хорошем смысле слова. Вот есть художник, который пишет картины, есть учитель, который преподаёт в школе, есть экономисты, которые делают бизнес — они все копают вглубь. А журналист — человек, который между ними бегает и смотрит, что этот сделал, что тот, что другой, и рассказывает о жизни. А эти, условно, трое как бы жизнь творят. И в какой-то момент человек из журналистики стремится перейти к этому другому статусу и уже не только рассказывать о жизни, а пойти куда-то глубже и начать эту жизнь творить. Вот для вас эта метафора как-то откликается, если говорить о вашем переходе? Вернее, не только переходе — вы же продолжаете работать в профессии, но к профессии журналистики добавилась такая ипостась музейного организатора, организатора культурной жизни, скажем так.
О. Журавлёва
— Константин, я вам скажу сразу, что нет, не откликнулось то, что вы сказали. Не откликнулось в моей, скажем так, жизни профессиональной. Дело вот в чём: мне всегда журналистики было более чем достаточно. Ну потому что, простите, мне очень повезло. Вот просто начиная с момента, когда я поступила на факультет журналистики и когда Ясен Николаевич Засурский, декан факультета, разговаривал с каждым, просто с каждым, кто ещё не сдал даже экзамены. Отбор был очень серьёзный, не только предметный — это не ЕГЭ. Не хочу обидеть эту систему, но, знаете, это не тесты сдавать, это реально нужно написать целиком сочинение, получить за него две оценки. Если ещё с иностранным и обществоведением (нам повезло, что не история) можно справиться при помощи репетиторов или хорошей школы, то сочинение, если ты его не написал.. и всё же условно — вот эти оценки очень условные. Отбор, в общем, был серьёзный, но повезло. И вообще, люди, которые пять дней в неделю ходят на предмет «русский язык», правда, и на английский ходили, но вот с ним не так хорошо получилось, как с русским, но вообще ты учишься пять лет, и пять лет пять дней в неделю у тебя русский язык. Вот просто с диктантами день через день, со сложными разборами, экзаменами, которые, не знаю, просто тоже повезло, сдавали с удовольствием. Но в принципе, это везение и это самое главное, чему вообще нас научили в университете. Я думаю, что это любому университету свойственно — нигде не училась, кроме МГУ имени Ломоносова, любимый действительно альма-матер. Я не знаю даже, как по-другому, и дочь моя там училась, к счастью, и преподавала я там некоторое время.
Но, понимаете, чему нас учили? Наши педагоги, наставники не знали же, кем мы будем, и никто вообще не обещал, что мы журналистами будем работать. Потому что, поступив в 1986 году и заканчивая журфак в 1991-м, — это в 1991 летом стало понятно, что, скорее всего, да. И вот не центральное телевидение только, а вот ВГТРК, российское телевидение, значит, три коня, и есть какая-то возможность работать. Куда, в общем-то, мы все и отправились по окончании, ну, во всяком случае, наша группа практически в полном составе. А когда мы учились, ведь никаких вариантов не было. Распределение закончилось, и слава Богу — кто поедет из Москвы в другие города? Очень мало средств массовой информации, а журналистов выпускается по стране просто с избытком таким, что применение себе, наверное... но повезло тоже. Закончили 1991 год так жёстенько, конечно, уже сразу монтировали, как троллейбус горит в тоннеле под — тогда это Новый Арбат называлась улица, возле Белого дома. Так вот сразу прямо, знаете, «Вести», и всё это с хорошими очень коннотациями, в том смысле, что это было дико интересно и дико почётно на самом деле.
Поэтому ощущения, что это по верхам и что-то где-то, совсем не было — нас этому не учили. Нас учили, начиная с факультета журналистики, а потом, кстати, и на телевидении довольно долго, пока не появился интернет в таком широком доступе, нас учили, что если у тебя нет трёх подтверждений того или иного факта, то этого факта не существует.
К. Мацан
— Это само собой, да, этому нас всех учили. Но я говорю не про по верхам. Я не говорю про поверхностность и как бы некоторую такую безответственность. Я просто даже, может быть, через некий пример поясню. Я вот вижу, что человек занимается журналистикой культурной, например, 10 лет. А потом смотришь — он драматург, он режиссёр, он искусствовед — пошёл диссертацию написал. И вот со стороны глядя, представляется, что вы много лет занимаясь в том числе культурной журналистикой, в какой-то момент прошли тем же путём углубления ещё дальше.
О. Журавлёва
— Вообще нет. Потому что журналистикой я занималась всегда социальной, не культурной. И те программы, которые вы назвали, и «Времечко», и «Сегоднячко», и дальнейшие серьёзные очень проекты на прежнем НТВ с зелёным кружочком (я подчеркиваю, потому что это разные, конечно, телекомпании совершенно, при всём уважении, но это ничего общего нет), вот эти программы и ТВ-Центр, телеканал «Звезда», они, понимаете, все имели определённую социальную направленность. Ну, правда, не культурологическую. Она тоже параллельно шла, к счастью, и, наверное, нет таких, мне кажется, деятелей культуры, с которыми не довелось бы пообщаться на съёмке или брать у них интервью. Ну разве что Валерий Абисалович Гергиев, и то я помню, что в начале 90-х мы снимали материал про него — про одну очень известную компанию мировую, которая шьёт просто суперсмокинги, а для дирижёров это крайне важно — вот такая спецодежда, чтобы в ней было легко двигаться, красиво смотрелось, не жарко и не холодно и так далее.
Так что, в общем, даже и с Гергиевым доводилось. Поэтому задачи уйти куда-то в другое пространство у меня никогда не было. Но было ощущение всегда, что вот работа журналиста и телеведущей, как нас воспринимали — мы это так с юмором, конечно, всё слушали, но все же обсуждали, с какой причёской мы вышли, в каком платье, в каком настроении. А то, что мы — ну, большая часть, во всяком случае, «Времечка», «Сегоднячка», этот период, — большая часть нашей команды до того, как выйти поздно вечером в эфир, так всерьёз работал репортёрами, и в не самых приятных темах, не в Большом театре, прямо вам скажу, и приезжала потом быстро на студию и монтировала, и в процессе этого монтажа зачастую и причёски эти создавались, которые обсуждали, макияж и так далее. То есть, вообще-то, для нас профессия была очень-очень серьёзным делом. И благо, что Лев Юрьевич Новожёнов нам отточил то мастерство, которое невозможно было за пять лет в университете получить.
Понимаете, так бы, в общем, работать и работать, но в какой-то момент я поняла, что, ещё будучи довольно молодой, когда можно было никак не думать про своё состояние в кадре, что если я буду рассчитывать только на эфирную работу, то можно пострадать. У меня определённые обязательства, у меня дочь, у меня пожилые родственники — я не могу, просто вот так сложилась жизнь, что я не могла рисковать. И я, конечно, стала осваивать продюсирование. Мне это очень понравилось, пока телевизионное, а позже оно уже переросло тоже в различные формы деятельности. И «Пространство событий» — вот такой у нас был проект с моим замечательным другом, просто прелестным режиссёром, он молодой человек относительно, возраста моей дочери, скажем так, но мы создавали события в любом пространстве.
К. Мацан
— Вернёмся к нашим разговору после небольшой паузы. Ольга Журавлёва, директор музея Василия Андреевича Тропинина в Москве, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. У нас в гостях сегодня Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, журналист, продюсер. Вот как раз к этой вашей продюсерской ипостаси я сейчас хочу обратиться. Вы и в интервью своих говорили, но это просто видно и со стороны, что до того, как вы возглавили музей Тропинина, само имя выдающегося русского художника было, может быть, не столь представлено в сети, в интернете, в медиа. И вы выступили своего рода, позволю себе такую метафору, продюсером Тропинина. По крайней мере, этот музей, во всяком случае, как институция появился на карте, стал заметен, стал узнаваем, но и наследие самого Тропинина стало более востребовано, раз увеличилось количество посетителей. А вот для вас и тогда, и сейчас наверняка вы об этом много размышляете, живопись Тропинина, Тропинин и современный человек — в чём востребованность?
О. Журавлёва
— Вы знаете, когда мне предложение это сделал Департамент культуры, конечно, я очень благодарна была за такое доверие, но не очевидно было, что всё получится. Но, вероятно, как раз продюсерские и пиар-навыки здесь были необходимы. Правда, нужно было возвращать музей на карту города. Я хочу объяснить: никто не виноват, не дай Бог, ни мои предшественники-коллеги, никто не не виноват в том, что он на какое-то время оказался как-то вне культурной повестки. Дело в том, что почти 10 лет там шла реконструкция, очень такая солидная. Вещи были и в Государственном музее Пушкина на Пречистенке, вещи были в школе Андрияки. То есть затихло всё, что касается музея Тропинина. И когда уже переоткрывали, не было, вероятно, такой задачи или времени, или ресурса, чтобы как-то так поактивнее рассказать. Когда мы в 2018 году, собственно... сейчас я говорю «мы с командой» — если бы, потому что до того, как получилась команда первая, тоже прошло некоторое время. И когда я оказалась в этом музее, невероятно благодарна тем коллегам, которые... я понимаю вообще, как на меня смотрели, потому что моим предыдущим местом работы был Московский зоопарк — я там работала арт-директором. Даже вообще передать вам не могу уровень на этот счёт иронии — так её назовем. Но пусть будет, да. Если нравится, так хорошо, зато люди в зоопарк пошли, побольше ещё там гостей оказалось — дело-то хорошее. Но мы сразу стали вместе работать. У нас не было ни денег, ни особого времени, потому что это середина июля. А мы как-то для себя решили, хотя нам никто не ставил этих сроков, что в начале сентября, ко Дню города, будем перезапускаться. И пустые залы, закрытые парадные двери — это, конечно, грустно.
Но, знаете, за полтора месяца с небольшим мы справились. И буквально там 6 сентября переоткрыли музей. Это чудо невероятное, это опять-таки... вот вы приходите в музей, там работают люди. Есть у них посетители или нет, они там работают, это вообще их дом. Я пришла — кто такая, почему, зачем? Это всё как-то так быстро, спонтанно случилось. Но поверили же. Вот что такое качество наше людское прекрасное? Мы же друг другу поверили, мы же взяли друг у друга лучшее. Я уж не знаю, чему они у меня учились, но мне было чему поучиться, поверьте. И это произошло. Но то, что Тропинина, самого Тропинина — это же не мономузей тоже. Вот путают: дом-музея это или его собственность это была. Ну, при всём уважении, где Тропинин, крепостной полжизни, и где этот особняк? Кстати, особняк Масленниковых-Петуховых — там двойное владение было. Очень хороший дом с музыкальными салонами, где даже Скрябин, судя по всему, выступал, потому что этот факт имеется, и фортепиано тоже есть. Ну, скорее всего, играл на этом инструменте.
Что касается вот вашего вопроса про Тропинина: у нас же не было задачи поднять по «Яндексу» имя Василия Андреевича Тропинина. Но то, что по-человечески отнестись к этому герою, а он там, повторяю, не один: и Рокотов, и Боровиковский, и пейзажисты — я могу продолжать список. Там все, включая Брюллова Александра — брата Карла Брюллова. Лучшие цитаты из отечественной живописи — это про нас, это про наш музей, понимаете? Но Тропинин — художник, которого очень любил основатель этого музея: коллекционер Феликс Евгеньевич Вишневский. И автопортрет, который у нас, гордость, буквально программное произведение такое якорное, ведь он тоже не просто так при основании этого музея был. Когда начинаешь читать, вспоминать, разговаривать с коллегами: Государственная Третьяковская галерея, Русский музей, это, конечно, Нижний Новгород, Художественный музей. Ну и можно продолжать список по стране, но всё-таки Третьяковка и Русский музей, и Государственный исторический музей... но как-то там ещё нет плотных контактов и связей, а с Третьяковкой и с Русским музеем мы просто работаем очень и очень вместе.
Когда начинаешь читать и разговаривать, ну, смотрите: полжизни — крепостной, но четыре класса образования. То есть его отец сумел сделать для сына то, что не в каждой крестьянской крепостной семье было возможно. Скорее, это очень большое исключение. Когда родился Василий Андреевич Тропинин — никто толком не знает. У него есть биограф Рамазанов. Если почитать, он даже там на пять версий указывает, но две-то точно рабочие. Не хочу в это углубляться, но тем не менее, тем не менее это тоже вопросик имеется. Но когда я поняла, что, выходя за Василия Тропинина, его будущая супруга Анна Катина не была крепостной, она была вольной поселянкой в селе Кукавка, а Тропинин был крепостным. Она его так полюбила, что вышла за него замуж. Она же понимала, что ребёнок или дети, которые родятся, тоже станут крепостными.
У них один сын был — Арсений. Даже после того, как Тропинину была дарована это вольная — крепостное право же не пало и не закончилось. Но, собственно, до этого момента жена и сын оставались крепостными. При том, что Тропинин — известный художник. Тогда же звание художника нужно было получить. Он звание академика получил, он уже в Москве становится не как ученик-вольнослушатель в Петербургской академии художеств, а он уже — вот то, что сейчас называется Академия живописи, ваяния и зодчества — он уже там имеет класс. И он основывает буквально Московскую школу портретной живописи — не путать с Московской школой живописи. То есть если вообще для себя развернуть эту историю, то это трогательно и интересно, это по-человечески. Вы знаете, сколько времени потребовалось на самом деле музею, чтобы сделать первую персональную выставку Василия Андреевича Тропинина?
К. Мацан
— Сколько?
О. Журавлёва
— Более 50 лет. Потому что выставка была два года назад — «Нам 55 лет». Парадокс, но персональной выставки Тропинина в музее Тропинина никогда не было. И вот совместно с Государственным русским музеем, который нам предоставил 10 портретов кисти Тропинина первого ряда, просто топовые произведения. Одна из них очень узнаваемая — "Казначейша«,тамбовская казначейша из произведения Лермонтова, это всё она. Есть такая искусствовед и писатель Мария Санти. Она просто страстный популяризатор искусства, за что мы ей очень благодарны на самом деле. Когда мы обратились, она предложила вот такой ход — «Тропинин. Удача гения» мы делали выставку. И она соединилась с сегодняшним днём, о чём вы спрашиваете, говорите справедливо: вот насколько современен Тропинин? На примере этого человека два века назад — представляете, расстояние у нас с героем? — два века назад. И на этом примере Мария показала, и мы ей всячески в этом помогли, что у него, говоря сегодняшним языком, у этого Васи Тропинина, не было никаких стартовых возможностей. Не просто на нуле, а вообще там минус. Характер, талант, судьба, вера в лучшее, любовь сделали такое чудо, что вот мы сегодня имеем в наследии этого художника порядка 3000 портретов. Вообще известно про 3000 портретов, созданных Тропининым. Произведений вообще намного больше, потому что есть рисунки, есть даже пейзажные зарисовки. А вот прямо таких форматных портретов холст, масло порядка трёх тысяч — это в государственных, частных институциях.
Это очень важная и очень интересная вещь: как он успешен был в семье — вот то, что я рассказала про Анну Катину. И мы привезли на эту выставку из Русского музея как раз портрет жены, Анны Катиной, и сына Арсения. То есть они на короткое время встретились все вместе — это была моя мечта, одна из — чтобы семья собралась вот буквально так, на одной стене. И это получилось. Мы показали, сколько стоили вещи Тропинина в то время. Например, знаменитая «Кружевница» (семь авторских повторений, у нас первая) стоила 250 рублей. Вот за эти деньги можно было купить необычного крепостного или лошадь. Вот сопоставили, да? «Девушка с горшком роз» стоила порядка 800 рублей. «Блудный сын», самый дорогой, 1000 рублей. И мы показывали то, что понятно людям сегодня. Ещё, кстати, Тропинин писал портреты. Говоря языком современным, — ну, все хотят выглядеть лучше и делают селфи и какие-то чудеса там в «Фотошопе», чтобы себя показать в сетях наиболее привлекательно, комплиментарно.
Но ведь он тоже писал портреты, особенно те, которые на заказ, он же делал людей лучше, как, в общем-то, и все хорошие художники. Но если вы почитаете вот того же Рамазанова, биографа, если вы почитаете, например, книгу Екатерины Климентьевой — она наш большой друг, сотрудник Государственной Третьяковской галереи, кандидат искусствоведения. Катя хранит наследие Василия Андреевича Тропинина в Государственной Третьяковской галерее. Представляете, вот такой хранитель? К счастью, ещё и сотрудничает с нами и как куратор пишет для нас некоторые проекты и выставки. И сейчас в Калининграде стоит огромная выставка на 400 метров, где из почти сотни работ 17 принадлежат кисти Тропинина — вот Катя куратор этой выставки. И в своей книге для Третьяковской галереи о Тропинине — есть такая серия книг о художниках, которые Третьяковка выпускает — Катя акцентирует внимание на то, что он писал приятные лица, и у самого у него был приятный характер. Вот всё это говорит о том, что характер это — судьба, судя по всему.
Вот как он остался незлобивым, как он остался таким обаятельным человеком, пройдя испытания? Сегодня много на этот счёт разных трактовок и формулировок, но особенно когда приходится для перевода что-то готовить, ведь крепостной со словом «раб», скорее всего встаёт в одну линию. В общем, конечно, это рабство — невозможно сделать то, что ты хочешь. А ему удалось, такой был характер, что его владелец, у которого он был просто в услужении, просто в собственности, граф Морков, он понимал, видел и знал, наверное, что это хороший художник. Его первой работой, кстати, была работа внука графа Моркова — такой маленький портрет детский, исполненный Тропининым.
К. Мацан
— Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Но вот выставка у вас идёт в музее Тропинина «Память о счастье» — семейная тема в собрании музея Василия Андреевича Тропинина и в частных коллекциях. И, наверное, не случайно, что в 2024 году, который Год семьи, у вас выставка по семейной теме. Но вот если говорить и о продюсировании, и о социальной теме, ведь наверняка для вас, как для директора музея, речь при создании такой выставки идёт не просто о том, чтобы собрать картины, хорошо их расположить и поговорить об искусстве. Есть, наверное, некоторое какое-то социальное послание? Вот расскажите об этом, из чего вообще выросла идея этой выставки.
О. Журавлёва
— Конечно. Идея выросла, как вы уже сказали... дело в том, что Год семьи, объявленный президентом в нашей стране, это хорошая очень идея для музейного сообщества. Потому что если в вашем собрании есть семейные и детские портреты — но это не в каждом музее такое существует, нам просто повезло, — то, конечно, надо делать эту тему и делать флагманской такую выставку. Более того, традиционно внимание посетителя очень задерживается на детских портретах. Если семейный портрет это так или иначе портреты на каких-то выставках, переходящие из одного зала в другой, из одного города в другой переезжающие — чета Мазуриных, например, или Перловы, есть у нас парные портреты семейные, — то дети, конечно, это очень редко для музейного собрания, в том объёме, который у нас присутствует. И во главе там «Девочка с собачкой», которую Тропинин копировал с работы француза Жана-Батиста Грёза — но там был небольшой рисунок.
Заказывали эту работу неоднократно, она была очень модная и популярная. Блестящее получилось произведение, критики-современники говорили, что эта копия превзошла оригинал. Это очень распространённое изображение. Если наберёте «Девочка с собачкой», ну так же, как «Кружевница» и главный портрет Александра Сергеевича Пушкина — это вот в топе, наверное, у художника Тропинина. Поэтому мы, конечно, обрадовались возможности побольше обратить внимание на данный корпус произведений. Самым, наверное, сложным было выбрать название, потому что нейминг, во всяком случае с нами работает так вот, с музеем Тропинина, почти определяющую роль играет. Потому что мы начинаем обсуждать, придумывать варианты, спорить, соглашаться, обижаться — всякие виды эмоций при этом присутствуют. Но когда появляется хорошее название, уже с ним, конечно, все согласны, потому что это очевидно — хорошее просто не перепутаешь. И тогда уже корректируется кураторская задача, тогда уже понятно архитектурное решение, тогда уже дизайн. Ну, в общем, от этого идёт всё. И «Память о счастье» — это ведь история про каждого из нас. Это, наверное, самая эмоциональная выставка из тех, которые мы делали.
Мы, конечно, как вы уже, наверное, заметили, стремимся к этому диалогу с аудиторией, с посетителем через эмоцию. И вот «Тропинин. Удача гения» — мы рассказываем о его жизни, мы примеряем на сегодняшний день: успех, деньги, любовь — все компоненты. И, конечно, нам очень важно, чтобы гость (слово «посетитель» не очень нам нравится), который пришёл в музей, хотя бы несколько минут задержался у произведения. В своё время спорили: от 2 до 8 минут — вот сколько нужно, правильно, и как хорошо работает институция? Особенно вот дети — вот сколько они задерживаются у произведений? Вот там от 2 до 8 минут — это я услышала на форуме культуры, на детской секции, в Санкт-Петербурге, когда ещё работала в Московском зоопарке. Ну, собственно, это моё погружение. Иностранные коллеги спорили о том, что 2, 4, 6 минут, кто-то сказал 8. Но сейчас-то я на практике вижу, что это очень серьёзно и важно — сколько. И для этого расширенный этикетаж, для этого истории. Но самое главное показать, почему «Память о счастье», почему каждый из нас вспоминает какие-то очень пронзительные моменты, даже скорее связанные с ушедшими из жизни близкими людьми, просто потому, что всё — их уже нет. А эта память и боль-то не меньше, и трагедия не меньше, но невозможно вот эти счастливые моменты не помнить, не ощущать.
И есть ряд произведений, кстати, на этой выставке, это портреты, посмертные портреты детей. Это портрет отца, который у обелиска своей покойной жены с маленькой девочкой, с дочкой остался. И вот он даже сложил оружие — он с войны. Вот он теперь отдаёт свои мирные силы для воспитания ребёнка, этой девочки. Так что получилось поговорить с аудиторией, и мы продлили эту выставку. Она даже перейдёт на 2025 год. У нас есть такой нюанс приятный очень, что к нам приходят школьники в рамках олимпиады «Музеи, парки, усадьбы». И где-то к августу должны быть вопросы. И по этим вопросам составляются вообще олимпиадные задания. Но выставка или постоянная экспозиция не должны менять свой состав примерно полгода. Так что мы выбрали «Память о счастье» и думаем, что это для ребят правильная такая олимпиада — пусть соревнуются.
К. Мацан
— А всё-таки «память» — слово в названии. С одной стороны, память — она всегда о прошлом, то есть о том, что уже ушло. С другой стороны, память — то, что позволяет прошлому быть всё время здесь актуальным.
О. Журавлёва
— Конечно. Ну и потом, Константин, память — это же не обязательно, и мы об этом не думали в полном объёме, но и сейчас вот ваше счастье сегодняшнее: прекрасные какие-то, очень добрые и искренние моменты общения. Ну они же в памяти тоже останутся, и это будет, сегодняшний день тоже будет памятью о счастье на будущее для ваших детей, внуков, друзей. Ну, не знаю, а, собственно, зачем тогда всё? Вот вы спрашиваете, почему музей — территория добрых дел? Ну а зачем тогда всё? Ну, не интересно.
К. Мацан
— Мы сегодня часто, погружённые во всякие разные психологические телеграм-каналы, паблики, блоги, дискутируем вопросы о семье. И фраза о том, что семья — это счастье, превратилась в какое-то, если угодно, такое же клише. И тут же возникает некий хор голосов: да как же? — послушайте, это так тяжело.
О. Журавлёва
— Послушайте Толстого, извините.
К. Мацан
— Это же нужно к маленькому ребёнку вставать, деньги на детей зарабатывать, с одним и тем же человеком всю жизнь характерами обтачиваться. Перестаньте уже говорить, что семья — это счастье. Семья — это труд. И вообще, это едва ли ни Голгофа. А что вы об этом думаете?
О. Журавлёва
— Что я про это думаю? Скорее всего, тут важна цитата моей дочери Катюши.
К. Мацан
— Обратимся к авторитетам.
О. Журавлёва
— Да, это правда — для меня это авторитет. Это взрослый человек 35 лет, который состоялся, и не раз, и в профессии, и в жизни, а главное, в своей доброте человеческой. Это правда. Но вот Катя всегда, последнее время особенно, радуясь за меня и понимая, что в зрелом возрасте мама действительно в каком-то таком семейном, скажем так, покое любви находится. Она говорит, что ты-то же недавно в семейной жизни — говорит мне дочь, которой 35 лет. И правда, у неё больше опыта. Она мне что-то подсказывает, она мне там какие-то фразы... Когда тебя что-то спрашивают, взрослую самостоятельную женщину, ты же не привык говорить «спасибо, я спрошу у мужа». Ну правда, вообще нет такого, знаете, нет такого в арсенале даже словарного запаса, опции. А нужно, правда, это нужно. Я думаю, что я выросла просто в замечательной семье, красивой, крепкой, настоящей такой семье советской интеллигенции, где тоже всё было не просто, гладко, как в любой семье. Как вот писал Толстой, что каждая семья несчастлива по-своему.
Но дом есть дом. Сейчас это понятие, к сожалению, очень размывается. И всё меньше домов, куда можно прийти не в первом поколении. Потому что и меняются локации, и меняются города, страны, уходят из жизни пожилые родственники. В общем, масса всего. Но скажу вам, что сейчас, формируя свой новый дом, гнездо и так далее, это ведь тоже интересно, как мы, взрослые люди, привносим в этот дом, привносим каждый... Вот мой муж замечательный сказал: это вот книги от мамы, это самое главное, что у меня осталось — эти книги, подписные эти издания, собрания сочинений. Они есть, к счастью, во многих домах. Но всё уже: принёс, так принёс, значит, его будут. А я понимаю, что вот в доме есть лампа, люстра, ничего в ней такого ценного, но я, когда родилась, она уже была в доме моего дедушки и бабушки. Ну вот мы её перенесли. И своими руками Андрей её всю разобрал, отреставрировал — просто сам абсолютно. Кандидат исторических наук, писатель, учёный — ну вот блестящие руки, сделал. И это особая история, понимаете? Вот что такое про семью. Ну а без любви, конечно, это просто невозможно, это никак не работает, правда. И тогда неважно, сколько тебе лет, тогда неважно, какой состав семьи. Ведь когда говорят про неполные семьи — да, бывает. Но это не значит, что человек обречён на то, что он не вырастет отличным, качественным, вот таким по-настоящему добрым и умным. Нет, возможно — тоже знаю. И, в общем, семья — это про любовь, конечно. Вот что я про это думаю.
К. Мацан
— Ну что ж, прекрасное завершение нашего разговора. Спасибо огромное за эту беседу, за ваш опыт, за рассказ о Тропинине. Я думаю, что выставка «Память о счастье» всякого пришедшего вдохновит на самые светлые мысли и размышления о семье и семейной жизни. Ольга Журавлёва, директор музея Василия Тропинина, журналист, продюсер, сегодня была с нами в программе «Светлый вечер». Спасибо ещё раз огромное. До свидания, до новых встреч на волнах Радио ВЕРА. У микрофона был Константин Мацан. До новых встреч.
О. Журавлёва
— Спасибо вам огромное.
Все выпуски программы Светлый вечер
Уральская икона Божией Матери
Иконография Божией Матери исчисляется сотнями видов различных Её изображений. Первые образы были написаны ещё при земной жизни Царицы Небесной. А есть иконы, которые появились совсем недавно. Одна из них — Уральская.
Её история началась в 2003 году. Жительница города Екатеринбурга по имени Екатерина на третий день после Рождества Христова увидела необыкновенный сон. В заснеженном лесу под елью стояла икона Богородицы, окружённая ослепительным сиянием. Снежинки вокруг неё сверкали подобно бриллиантам. Пречистая Дева обратилась к Екатерине с иконы: «Я охраняю Уральскую землю от бед и зол. Пусть люди напишут Мой образ, каким его видела ты, и молятся перед ним».
Женщина рассказала о видении настоятелю Никольского городского храма, а тот — архиепископу Екатеринбургскому и Верхотурскому Евгению. И вскоре по благословению владыки была написана икона, получившая название Уральская. За основу изображения взят Казанский образ Божией Матери. Новая икона также написана по типу Одигттрия, что в переводе с греческого языка означает Путеводительница.
Но есть у Уральского образа и существенные отличия. Плат, покрывающий голову и плечи Богородицы, не пурпурный, как на Казанской иконе, а белый. Слева внизу на изображении показан сверкающий сугроб. Правый верхний угол украшен припорошённой снегом еловой веткой.
В 2003 году Уральская икона Божией Матери была прославлена как местночтимая. Празднование в её честь установлено на третий день Святок, девятое января. Первообраз находится под сводами Никольского храма Екатеринбурга. А многочисленные списки распространились по церквям хранимой Богородицей Уральской земли.
Все выпуски программы Небесная Заступница
Эгоистка. Наталья Разувакина
Сделаешь кому-то доброе дело — и тебе самой хорошо. Очень хорошо. Я это с детства усвоила и потому в молодости отчаянно хамила людям. Отчаянно-нечаянно, как потом уже разобралась.
Где тут связь? Сейчас объясню.
Вот в детстве как было? Вступилась за девочку, которую почему-то постоянно обижал весь класс — и радостно мне. Или уже позже, когда я, совсем юная мама, жила с дочкой в общежитии очень бедно, в день зарплаты покупала сладости в расчёте на всех соседских детей. Они у нас в комнате толкутся, играют... Всех и накормлю! Да и просто кашей накормлю, чем есть, в другой день. Но всех! И мне хорошо. Или собака среди ночи завизжала под окном — вскакиваю с постели, бегу и беру ее, сбитую машиной, к себе, и выхаживаю. Я расценивала все эти поступки как своеобразный эгоизм. Потому что мне же самой хорошо, когда делаю хорошее другому живому существу!
Но дело в том, что с той же лёгкостью я рассчитывала на добрые поступки по отношению ко мне. Уверена была, что все люди — такие же эгоисты. И могла незнакомому соседу, который направился к контейнерам с мусорным мешком, всунуть в руку и свой мешок: «Как удачно я вас встретила, а то мне некогда!» Опешивший сосед послушно нес мой мусор, а я уже бежала по своим делам. Или вот машину могла остановить: «Скажите, вы куда? О, нам по пути, высадите меня там-то, пожалуйста!» И потом спокойно выходила в нужном месте, вежливо попрощавшись и не заплатив. Мне даже в голову не приходило, что водитель мог удивиться или расстроиться. Наоборот: я же дала ему возможность сделать доброе дело, ему же сейчас хорошо!
Оглядываясь на себя ту, двадцати- и двадцатипятилетнюю, я просто холодею от стыда: ну как же я могла? Мои поступки, подобные вышеописанным, а их было немало, можно сравнить с поведением нищего у входа в храм, если бы он вдруг начал вырывать милостыню из рук входящих. Человек волен дать или не дать, помочь или нет, оказать услугу или воздержаться, но не заставлять же его силой творить добрые дела, да ещё по отношению лично ко мне?
Моя радость от добрых дел именно потому и была, что дела творились по моей свободной воле. Я хотела, чувствовала произволение и выполняла: помогала, кормила, спасала, делилась... И на душе наступал праздник. Но если бы те же соседские дети, которых я угощала, чем Бог пошлёт, без спросу вошли в мою кухню и начали распахивать дверцы шкафчиков в поисках, чем бы поживиться, я бы сочла это хамством. Так почему же позволяла себе такое поведение?
Положа руку на сердце, не любовалась ли я собою, высокомерно используя людей? Дескать, вот я какая: легко даю — легко беру, а если вы этому не рады, то это ваши проблемы!
Был в этом налёг эгоизма, который я тогда не осознавала. И некоей дерзости налёт: поступала, как мне надо, а остальное — мелочи. И остальные.
Но у Господа нет остальных. Это я уже позже поняла, придя в Церковь. Каждый человек ценен, и обычные социальные нормы, предполагающие как минимум уважительное отношение друг к другу, обязательны.
Что же касается добрых дел, Христа ради творимых и в Духе Его, к эгоизму они отношения не имеют. Потому что делаются не ради себя, а ради того другого, кому помогаешь, и именно он, другой, в фокусе твоего внимания, а не ты, желающий награды.
Автор: Наталья Разувакина
Все выпуски программы Частное мнение
19 сентября. О скромности и тщеславии
В 10-й главе 2-го Послания апостола Павла к коринфянам есть слова: «Мы не без меры хвалимся, не чужими трудами, но надеемся, с возрастанием веры вашей, с избытком увеличить в вас удел наш».
О скромности и тщеславии, — протоиерей Михаил Самохин.