«Музей Тропинина». Ольга Журавлева

У нас в гостях была директор московского музея Василия Тропинина, журналист, продюсер Ольга Журавлёва.

Разговор шел о многочисленных проектах и выставках музея Тропинина и о самом прославленном художнике и его творчестве. Кроме того наша гостья рассказала о своем удивительном пути из журналистики в музейное дело.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью приветствую нашу сегодняшнюю гостью: Ольга Журавлёва — директор музея Василия Андреевича Тропинина в Москве. Добрый вечер.

О. Журавлёва

— Добрый вечер, здравствуйте.

К. Мацан

— Я думаю, что многие голос ваш узнали, а если была бы камера, и в глаза бы вас узнали. Потому что мы вас представляем как директора музея Тропинина, а при этом за плечами у вас гигантская, несмотря на юный возраст, деятельность на радио, телевидении, программы «Времечко», «Сегоднячко». Сегодня это радио «Москва FM» и много-много других проектов. Ну вот сегодня об этом поговорим. И всё-таки начну я с вашей ипостаси как директора музея Тропинина. Мы с вами до записи знакомились, общались. И меня, честно говоря, одна фраза очень зацепила, которая так со мной в сердце с тех пор живёт, что музей для вас — это пространство добрых дел.

О. Журавлёва

— Здравствуйте ещё раз всем. Константин, я с большой честью и благодарностью приняла предложение участвовать в вашей программе, поскольку сама жанр интервью люблю более других. И это, действительно, зрелый такой журналистский жанр, его в 20 лет не возьмёшь голыми руками, что называется. Вот то, что вы спросили про музей как пространство добрых дел, это ощущение со мной, наверное, уже более 10 лет, с момента, когда я впервые стала профессионально работать в такой институции. Это был Еврейский музей и центр толерантности. И он, безусловно, был пропитан не столько артефактами, потому что это музей истории, музей эмоций, но, конечно, главное, о чём думали устроители, создатели и замечательный музейный архитектор (он очень известный во всём мире — Ральф Аппельбаум), это то, как будут себя чувствовать там разные гости. Это могут быть люди с ограниченными возможностями по здоровью, значит, совершенно свободное, открытое пространство. Это могут быть люди, которые плохо видят или не видят вовсе. И тогда только-только набирала обороты эта возможность создания тактильных объектов и информации по Брайлю. Это разные совершенно ментальные расстройства, что особенно сложно, но тем не менее, с этой группой гостей необходимо работать. И мы, конечно, старались в меру сил этим заниматься. Плюс это определённая уже и конфессиональная направленность, многодетные семьи, несколько поколений, то есть со всеми нужно работать. Ну и возможность проводить благотворительные мероприятия, собирать средства, собирать интересных людей для того, чтобы вместе быть полезными и помогать.

И, собственно, дальше по мере продвижения в своей музейной жизни, а это был прекрасный частный музей, музей Анатолия Зверева, вместе с его основательницей и владелицей Наталией Опалевой — мы с ней до сих пор дружны. Это тоже было очень важно и обсуждаемо, насколько в данном пространстве можно устраивать полезные дела. Они могут быть полезными для сообщества музейного. Они могут быть полезными — вот как сейчас Наталия Опалева невероятным образом поддерживает молодых художников. Им трудно, им никогда не пробиться, о них никогда не узнают, если их серьёзно так вот не подхватить в начале их творческого пути. А есть же невероятно талантливые люди — и это тоже пространство добрых дел. Возможность приводить своих пожилых родственников, людей золотого возраста, это необходимость, это так всегда было. А уж дальше, когда я работала в Московском зоопарке, который является, если кто-то не знает, самым крупным естественно-научным музеем под открытым небом, то там уж со Светланой Акуловой, которая его возглавляла и возглавляет до сих пор, мы развернулись, что называется, во всю, потому что у нас было места очень много. У нас была локация отличная, но она и существует и, к счастью, коллеги продолжают все проекты, которые мы со Светланой вместе начинали. Домики добра по сбору подарков для бабушек и дедушек из фонда «Старость в радость», открытки к праздникам — это всё была наша такая деятельность.
И, конечно, работа с фондами, которые помогают детям. Уж то, что Московский зоопарк просто обязан работать в этой плоскости, мы понимали. И, к счастью, нас поддержали на тот момент и в фонде «Дети-бабочки» — это очень сложные заболевания. И действительно собирали средства от мероприятий. Мы снимали благотворительные короткие фильмы про детские стихи и животных и потом всё это представляли в театре у Терезы Дуровой. То есть количество замечательных людей, которые готовы сразу откликаться на предложения, оно большое. И это мы говорим про медийных людей, известных, у которых просто хорошая такая вот группа поддержки, если так можно сказать, и оффлайн, и онлайн. Но большая часть нас с вами, просто жителей города, страны, мира — помогать хотят очень многие, их только нужно этому научить и организовать. И вот когда я стала работать и очень дружить с фондом «Старость в радость», и до сих пор с прекрасной своей подругой, коллегой Олей Дондэ, она соучредитель этого фонда, мы поддерживаем отношения. Лизы Олескина замечательная...

К. Мацан

— Частая гостья радиостанции ВЕРА, в том числе.

О. Журавлёва

— Ну вот привет большой Лизе, если она нас слышит. Потому что встреча с этой юной девушкой — она тогда ещё была университетским человеком с длиннющей косой. Когда она ждала ребёнка, она появилась в моей студии на радио, и мы, собственно, поговорили так, что потом я уже как-то не мыслю себя без сотрудничества, содружества с этим прекрасным фондом. Он очень правильный, им очень непросто, как любому фонду. Но вот эта зонтичная система, которая сейчас существует, и профессионалы, которые помогают фондам расти, а значит, уже работать так осознанно и командно, это, конечно, прирост помощи невероятный. Ну вот извините, что так объёмно ответила вам.

К. Мацан

— Я за этим и спросил.

О. Журавлёва

— Да. Но всё это невероятные возможности. И, конечно, сам одноимённый с вами фонд «Вера», Нюта Федермессер и Таня Друбич, любимая и замечательная, и теперь уже Евгений Стычкин с супругой Ольгой Сутуловой — это тоже, безусловно, объект внимания очень многих культурных институций. Просто, понимаете, ну а что тогда культура и зачем она, кроме как хранить и изучать? Если ты открыт для публики, если ты, что называется, третье место, не дом, не работа, а вот музей. Ну а как это возможно без участия в благотворительности? Думаю, что невозможно. Поэтому спасибо большое всем, кто сотрудничает с музеями, всем фондам — мы открыты.

К. Мацан

— Я бы вот о чём ещё в этой связи хотел спросить: мы же живём в эпоху таких вот больших масштабов и просмотров, как кажется. Если что-то не набрало где-то много просмотров, этого как будто и нет. Из-за этого нередко как будто чуть обесцениваются малые дела или проекты среднего масштаба. Я почему про это говорю? Потому что музей Тропинина, который вы возглавляете, это всё-таки камерный музей. И вы его сами так характеризуете в своих интервью.

О. Журавлёва

— Ну так и есть, конечно.

К. Мацан

— Но тогда вопрос: получается, что даже вот в этом камерном пространстве, которое, может быть, работает почти индивидуально с каждым посетителем, возможно, и нужна вот эта благотворительная история, даже при понимании, что она остаётся камерной?

О. Журавлёва

— Вы знаете, Константин, тут, как в каждой ситуации, есть и плюсы, и минусы, но плюсов больше. Дело в том, что вот камерность, о которой мы сейчас говорим — вы же были в нашем музее, но, может быть, не все слушатели. Что такое камерность? Это вот дом с мезонином в 10 окон, типичный замоскворецкий купеческий особняк. Он небольшой по сути своей, а экспозиционных площадей у нас не наберётся и четырёхсот метров — для музея это скромно. То есть посчитайте, сколько мы можем в день принять. Мы восемь часов работаем, у нас в гардеробе 70-80 номерков. То есть наша возможность, не транзитная — в хороший день мы принимаем от 50 до 90 человек в будний день, в выходные дни от 120 до 150. И если это бесплатные какие-то мероприятия, фестивали, акции, которых много, к счастью, в Москве, и мы их все поддерживаем, то там может доходить, конечно, и до полутысячи. Но всё равно обычный ход рабочий — вы понимаете, сколько людей может посетить? А это значит, что если мы приглашаем фонды, если мы приглашаем благотворительные различные институции и вообще гостей с особыми какими-то потребностями, то им, чем меньше пространство, тем лучше — им там не страшно, если речь идёт о ментальных расстройствах, например, и о детях — фонд «Галчонок».
У нас, правда, были случаи, нескромно об этом говорить, поэтому мы не говорим, но мужчины, которые работают в нашем музее, немногочисленные, буквально на руках носили детей, чтобы им было там удобно переместиться, и в зимнее время, и так далее. Мы, конечно, оборудованы пандусами, у нас есть всё необходимое для доступной среды. Но тем не менее это сложные гости. И если в этот день не будет никого, то есть мы их пригласим в выходной день для посетителей, или будет небольшая загруженность, как традиционно в первой половине дня во вторник, то, конечно, им будет намного безопаснее ощущаться. Безопасность как задача в музее одна из главных и первых и отлично решается, но чтоб себя чувствовали ребята комфортно, это вот плюс — такая вот наша камерность. Что касается людей с ограниченными возможностями по здоровью, которые передвигаются на специальных устройствах, инвалидных креслах, им, конечно, тоже, чем меньше посетителей и чем меньше пространства, а проехать везде можно — мы обязаны просто так работать, чтобы можно было перемещаться на любом инвалидном устройстве, кроме маленького автомобиля, и чтобы коляски детские могли проехать, — это тоже, конечно, предпочтительно. Так что есть плюсы.

К. Мацан

— Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, сегодня сами программе «Светлый вечер». Вы возглавляете музей ещё не так много лет на данный момент.

О. Журавлёва

— Шесть вот на этих днях буквально исполнилось.

К. Мацан

— Мне кажется, что это всё-таки ещё немного, в том смысле, что многое впереди ещё.

О. Журавлёва

— Я надеюсь, но мои коллеги уважаемые очень по-разному в этой профессии и очень по-разному в неё пришли. Есть и те, кто закончил гуманитарные специальности или журналистику университетскую, как я. Что, кстати, здорово работает в данном случае, поскольку мы хоть и не имеем диплома искусствоведа выпускника истфака МГУ, отделения искусствоведения, но мы все те необходимые дисциплины, которые искусствоведам читают, получили. Особенно те, кто заканчивал в 1991 году, как я. Там у нас был такой период замены некоторых дисциплин, как история партии, атеизм и религия. И всё это, к счастью, Ясен Николаевич Засурский, мы его с большой благодарностью вспоминаем, легендарный профессор, журналист, он просто очень быстро принял решение в пользу истории искусства. И вот все те дисциплины, которые были уже не нужны, их оперативно сняли из программы, и вместо них мы получали историю искусства. И не только в аудиториях и в библиотеке фундаментальной, но и но очень близко. Вот направо пойдёшь — Пушкинский музей, Красную площадь перейдёшь — Третьяковская галерея, Исторический музей, абсолютно всё, как на ладони. И музеи тогда, конечно, были другими, они не были френдли, совсем не были френдли, там были очень неприглядные гардеробы, туалеты и так далее. Но, знаете, вещи-то там — шедевры. И мы не просто на них смотрели, кто москвичи — не в первый раз. Наши друзья и одногруппники приехали не только для того, чтобы учиться, но и получали просто культурный шок от этих шедевров. То есть у нас и семинары проходили буквально в музейных залах. И в очереди мы стояли на те выставки, которые в Пушкинский привозили, прям выходя из калитки своего журфака на Моховой, мы попадали в эту очередь. Ну и студенческий театр МГУ, который тогда располагался — буквально сейчас там храм, но прежде был студенческий театр МГУ. И это большая культура, и это большое такое, серьёзное вложение было в наше журналистское образование.

К. Мацан

— Я вот почему ещё об этом заговорил? Один из моих наставников в своё время такой образ предложил, что журналист — это человек, который бегает по горизонтали, в хорошем смысле слова. Вот есть художник, который пишет картины, есть учитель, который преподаёт в школе, есть экономисты, которые делают бизнес — они все копают вглубь. А журналист — человек, который между ними бегает и смотрит, что этот сделал, что тот, что другой, и рассказывает о жизни. А эти, условно, трое как бы жизнь творят. И в какой-то момент человек из журналистики стремится перейти к этому другому статусу и уже не только рассказывать о жизни, а пойти куда-то глубже и начать эту жизнь творить. Вот для вас эта метафора как-то откликается, если говорить о вашем переходе? Вернее, не только переходе — вы же продолжаете работать в профессии, но к профессии журналистики добавилась такая ипостась музейного организатора, организатора культурной жизни, скажем так.

О. Журавлёва

— Константин, я вам скажу сразу, что нет, не откликнулось то, что вы сказали. Не откликнулось в моей, скажем так, жизни профессиональной. Дело вот в чём: мне всегда журналистики было более чем достаточно. Ну потому что, простите, мне очень повезло. Вот просто начиная с момента, когда я поступила на факультет журналистики и когда Ясен Николаевич Засурский, декан факультета, разговаривал с каждым, просто с каждым, кто ещё не сдал даже экзамены. Отбор был очень серьёзный, не только предметный — это не ЕГЭ. Не хочу обидеть эту систему, но, знаете, это не тесты сдавать, это реально нужно написать целиком сочинение, получить за него две оценки. Если ещё с иностранным и обществоведением (нам повезло, что не история) можно справиться при помощи репетиторов или хорошей школы, то сочинение, если ты его не написал.. и всё же условно — вот эти оценки очень условные. Отбор, в общем, был серьёзный, но повезло. И вообще, люди, которые пять дней в неделю ходят на предмет «русский язык», правда, и на английский ходили, но вот с ним не так хорошо получилось, как с русским, но вообще ты учишься пять лет, и пять лет пять дней в неделю у тебя русский язык. Вот просто с диктантами день через день, со сложными разборами, экзаменами, которые, не знаю, просто тоже повезло, сдавали с удовольствием. Но в принципе, это везение и это самое главное, чему вообще нас научили в университете. Я думаю, что это любому университету свойственно — нигде не училась, кроме МГУ имени Ломоносова, любимый действительно альма-матер. Я не знаю даже, как по-другому, и дочь моя там училась, к счастью, и преподавала я там некоторое время.
Но, понимаете, чему нас учили? Наши педагоги, наставники не знали же, кем мы будем, и никто вообще не обещал, что мы журналистами будем работать. Потому что, поступив в 1986 году и заканчивая журфак в 1991-м, — это в 1991 летом стало понятно, что, скорее всего, да. И вот не центральное телевидение только, а вот ВГТРК, российское телевидение, значит, три коня, и есть какая-то возможность работать. Куда, в общем-то, мы все и отправились по окончании, ну, во всяком случае, наша группа практически в полном составе. А когда мы учились, ведь никаких вариантов не было. Распределение закончилось, и слава Богу — кто поедет из Москвы в другие города? Очень мало средств массовой информации, а журналистов выпускается по стране просто с избытком таким, что применение себе, наверное... но повезло тоже. Закончили 1991 год так жёстенько, конечно, уже сразу монтировали, как троллейбус горит в тоннеле под — тогда это Новый Арбат называлась улица, возле Белого дома. Так вот сразу прямо, знаете, «Вести», и всё это с хорошими очень коннотациями, в том смысле, что это было дико интересно и дико почётно на самом деле.
Поэтому ощущения, что это по верхам и что-то где-то, совсем не было — нас этому не учили. Нас учили, начиная с факультета журналистики, а потом, кстати, и на телевидении довольно долго, пока не появился интернет в таком широком доступе, нас учили, что если у тебя нет трёх подтверждений того или иного факта, то этого факта не существует.
К. Мацан

— Это само собой, да, этому нас всех учили. Но я говорю не про по верхам. Я не говорю про поверхностность и как бы некоторую такую безответственность. Я просто даже, может быть, через некий пример поясню. Я вот вижу, что человек занимается журналистикой культурной, например, 10 лет. А потом смотришь — он драматург, он режиссёр, он искусствовед — пошёл диссертацию написал. И вот со стороны глядя, представляется, что вы много лет занимаясь в том числе культурной журналистикой, в какой-то момент прошли тем же путём углубления ещё дальше.

О. Журавлёва

— Вообще нет. Потому что журналистикой я занималась всегда социальной, не культурной. И те программы, которые вы назвали, и «Времечко», и «Сегоднячко», и дальнейшие серьёзные очень проекты на прежнем НТВ с зелёным кружочком (я подчеркиваю, потому что это разные, конечно, телекомпании совершенно, при всём уважении, но это ничего общего нет), вот эти программы и ТВ-Центр, телеканал «Звезда», они, понимаете, все имели определённую социальную направленность. Ну, правда, не культурологическую. Она тоже параллельно шла, к счастью, и, наверное, нет таких, мне кажется, деятелей культуры, с которыми не довелось бы пообщаться на съёмке или брать у них интервью. Ну разве что Валерий Абисалович Гергиев, и то я помню, что в начале 90-х мы снимали материал про него — про одну очень известную компанию мировую, которая шьёт просто суперсмокинги, а для дирижёров это крайне важно — вот такая спецодежда, чтобы в ней было легко двигаться, красиво смотрелось, не жарко и не холодно и так далее.
Так что, в общем, даже и с Гергиевым доводилось. Поэтому задачи уйти куда-то в другое пространство у меня никогда не было. Но было ощущение всегда, что вот работа журналиста и телеведущей, как нас воспринимали — мы это так с юмором, конечно, всё слушали, но все же обсуждали, с какой причёской мы вышли, в каком платье, в каком настроении. А то, что мы — ну, большая часть, во всяком случае, «Времечка», «Сегоднячка», этот период, — большая часть нашей команды до того, как выйти поздно вечером в эфир, так всерьёз работал репортёрами, и в не самых приятных темах, не в Большом театре, прямо вам скажу, и приезжала потом быстро на студию и монтировала, и в процессе этого монтажа зачастую и причёски эти создавались, которые обсуждали, макияж и так далее. То есть, вообще-то, для нас профессия была очень-очень серьёзным делом. И благо, что Лев Юрьевич Новожёнов нам отточил то мастерство, которое невозможно было за пять лет в университете получить.
Понимаете, так бы, в общем, работать и работать, но в какой-то момент я поняла, что, ещё будучи довольно молодой, когда можно было никак не думать про своё состояние в кадре, что если я буду рассчитывать только на эфирную работу, то можно пострадать. У меня определённые обязательства, у меня дочь, у меня пожилые родственники — я не могу, просто вот так сложилась жизнь, что я не могла рисковать. И я, конечно, стала осваивать продюсирование. Мне это очень понравилось, пока телевизионное, а позже оно уже переросло тоже в различные формы деятельности. И «Пространство событий» — вот такой у нас был проект с моим замечательным другом, просто прелестным режиссёром, он молодой человек относительно, возраста моей дочери, скажем так, но мы создавали события в любом пространстве.

К. Мацан

— Вернёмся к нашим разговору после небольшой паузы. Ольга Журавлёва, директор музея Василия Андреевича Тропинина в Москве, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. У нас в гостях сегодня Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, журналист, продюсер. Вот как раз к этой вашей продюсерской ипостаси я сейчас хочу обратиться. Вы и в интервью своих говорили, но это просто видно и со стороны, что до того, как вы возглавили музей Тропинина, само имя выдающегося русского художника было, может быть, не столь представлено в сети, в интернете, в медиа. И вы выступили своего рода, позволю себе такую метафору, продюсером Тропинина. По крайней мере, этот музей, во всяком случае, как институция появился на карте, стал заметен, стал узнаваем, но и наследие самого Тропинина стало более востребовано, раз увеличилось количество посетителей. А вот для вас и тогда, и сейчас наверняка вы об этом много размышляете, живопись Тропинина, Тропинин и современный человек — в чём востребованность?

О. Журавлёва

— Вы знаете, когда мне предложение это сделал Департамент культуры, конечно, я очень благодарна была за такое доверие, но не очевидно было, что всё получится. Но, вероятно, как раз продюсерские и пиар-навыки здесь были необходимы. Правда, нужно было возвращать музей на карту города. Я хочу объяснить: никто не виноват, не дай Бог, ни мои предшественники-коллеги, никто не не виноват в том, что он на какое-то время оказался как-то вне культурной повестки. Дело в том, что почти 10 лет там шла реконструкция, очень такая солидная. Вещи были и в Государственном музее Пушкина на Пречистенке, вещи были в школе Андрияки. То есть затихло всё, что касается музея Тропинина. И когда уже переоткрывали, не было, вероятно, такой задачи или времени, или ресурса, чтобы как-то так поактивнее рассказать. Когда мы в 2018 году, собственно... сейчас я говорю «мы с командой» — если бы, потому что до того, как получилась команда первая, тоже прошло некоторое время. И когда я оказалась в этом музее, невероятно благодарна тем коллегам, которые... я понимаю вообще, как на меня смотрели, потому что моим предыдущим местом работы был Московский зоопарк — я там работала арт-директором. Даже вообще передать вам не могу уровень на этот счёт иронии — так её назовем. Но пусть будет, да. Если нравится, так хорошо, зато люди в зоопарк пошли, побольше ещё там гостей оказалось — дело-то хорошее. Но мы сразу стали вместе работать. У нас не было ни денег, ни особого времени, потому что это середина июля. А мы как-то для себя решили, хотя нам никто не ставил этих сроков, что в начале сентября, ко Дню города, будем перезапускаться. И пустые залы, закрытые парадные двери — это, конечно, грустно.
Но, знаете, за полтора месяца с небольшим мы справились. И буквально там 6 сентября переоткрыли музей. Это чудо невероятное, это опять-таки... вот вы приходите в музей, там работают люди. Есть у них посетители или нет, они там работают, это вообще их дом. Я пришла — кто такая, почему, зачем? Это всё как-то так быстро, спонтанно случилось. Но поверили же. Вот что такое качество наше людское прекрасное? Мы же друг другу поверили, мы же взяли друг у друга лучшее. Я уж не знаю, чему они у меня учились, но мне было чему поучиться, поверьте. И это произошло. Но то, что Тропинина, самого Тропинина — это же не мономузей тоже. Вот путают: дом-музея это или его собственность это была. Ну, при всём уважении, где Тропинин, крепостной полжизни, и где этот особняк? Кстати, особняк Масленниковых-Петуховых — там двойное владение было. Очень хороший дом с музыкальными салонами, где даже Скрябин, судя по всему, выступал, потому что этот факт имеется, и фортепиано тоже есть. Ну, скорее всего, играл на этом инструменте.
Что касается вот вашего вопроса про Тропинина: у нас же не было задачи поднять по «Яндексу» имя Василия Андреевича Тропинина. Но то, что по-человечески отнестись к этому герою, а он там, повторяю, не один: и Рокотов, и Боровиковский, и пейзажисты — я могу продолжать список. Там все, включая Брюллова Александра — брата Карла Брюллова. Лучшие цитаты из отечественной живописи — это про нас, это про наш музей, понимаете? Но Тропинин — художник, которого очень любил основатель этого музея: коллекционер Феликс Евгеньевич Вишневский. И автопортрет, который у нас, гордость, буквально программное произведение такое якорное, ведь он тоже не просто так при основании этого музея был. Когда начинаешь читать, вспоминать, разговаривать с коллегами: Государственная Третьяковская галерея, Русский музей, это, конечно, Нижний Новгород, Художественный музей. Ну и можно продолжать список по стране, но всё-таки Третьяковка и Русский музей, и Государственный исторический музей... но как-то там ещё нет плотных контактов и связей, а с Третьяковкой и с Русским музеем мы просто работаем очень и очень вместе.
Когда начинаешь читать и разговаривать, ну, смотрите: полжизни — крепостной, но четыре класса образования. То есть его отец сумел сделать для сына то, что не в каждой крестьянской крепостной семье было возможно. Скорее, это очень большое исключение. Когда родился Василий Андреевич Тропинин — никто толком не знает. У него есть биограф Рамазанов. Если почитать, он даже там на пять версий указывает, но две-то точно рабочие. Не хочу в это углубляться, но тем не менее, тем не менее это тоже вопросик имеется. Но когда я поняла, что, выходя за Василия Тропинина, его будущая супруга Анна Катина не была крепостной, она была вольной поселянкой в селе Кукавка, а Тропинин был крепостным. Она его так полюбила, что вышла за него замуж. Она же понимала, что ребёнок или дети, которые родятся, тоже станут крепостными.
У них один сын был — Арсений. Даже после того, как Тропинину была дарована это вольная — крепостное право же не пало и не закончилось. Но, собственно, до этого момента жена и сын оставались крепостными. При том, что Тропинин — известный художник. Тогда же звание художника нужно было получить. Он звание академика получил, он уже в Москве становится не как ученик-вольнослушатель в Петербургской академии художеств, а он уже — вот то, что сейчас называется Академия живописи, ваяния и зодчества — он уже там имеет класс. И он основывает буквально Московскую школу портретной живописи — не путать с Московской школой живописи. То есть если вообще для себя развернуть эту историю, то это трогательно и интересно, это по-человечески. Вы знаете, сколько времени потребовалось на самом деле музею, чтобы сделать первую персональную выставку Василия Андреевича Тропинина?

К. Мацан

— Сколько?

О. Журавлёва

— Более 50 лет. Потому что выставка была два года назад — «Нам 55 лет». Парадокс, но персональной выставки Тропинина в музее Тропинина никогда не было. И вот совместно с Государственным русским музеем, который нам предоставил 10 портретов кисти Тропинина первого ряда, просто топовые произведения. Одна из них очень узнаваемая — "Казначейша«,тамбовская казначейша из произведения Лермонтова, это всё она. Есть такая искусствовед и писатель Мария Санти. Она просто страстный популяризатор искусства, за что мы ей очень благодарны на самом деле. Когда мы обратились, она предложила вот такой ход — «Тропинин. Удача гения» мы делали выставку. И она соединилась с сегодняшним днём, о чём вы спрашиваете, говорите справедливо: вот насколько современен Тропинин? На примере этого человека два века назад — представляете, расстояние у нас с героем? — два века назад. И на этом примере Мария показала, и мы ей всячески в этом помогли, что у него, говоря сегодняшним языком, у этого Васи Тропинина, не было никаких стартовых возможностей. Не просто на нуле, а вообще там минус. Характер, талант, судьба, вера в лучшее, любовь сделали такое чудо, что вот мы сегодня имеем в наследии этого художника порядка 3000 портретов. Вообще известно про 3000 портретов, созданных Тропининым. Произведений вообще намного больше, потому что есть рисунки, есть даже пейзажные зарисовки. А вот прямо таких форматных портретов холст, масло порядка трёх тысяч — это в государственных, частных институциях.
Это очень важная и очень интересная вещь: как он успешен был в семье — вот то, что я рассказала про Анну Катину. И мы привезли на эту выставку из Русского музея как раз портрет жены, Анны Катиной, и сына Арсения. То есть они на короткое время встретились все вместе — это была моя мечта, одна из — чтобы семья собралась вот буквально так, на одной стене. И это получилось. Мы показали, сколько стоили вещи Тропинина в то время. Например, знаменитая «Кружевница» (семь авторских повторений, у нас первая) стоила 250 рублей. Вот за эти деньги можно было купить необычного крепостного или лошадь. Вот сопоставили, да? «Девушка с горшком роз» стоила порядка 800 рублей. «Блудный сын», самый дорогой, 1000 рублей. И мы показывали то, что понятно людям сегодня. Ещё, кстати, Тропинин писал портреты. Говоря языком современным, — ну, все хотят выглядеть лучше и делают селфи и какие-то чудеса там в «Фотошопе», чтобы себя показать в сетях наиболее привлекательно, комплиментарно.
Но ведь он тоже писал портреты, особенно те, которые на заказ, он же делал людей лучше, как, в общем-то, и все хорошие художники. Но если вы почитаете вот того же Рамазанова, биографа, если вы почитаете, например, книгу Екатерины Климентьевой — она наш большой друг, сотрудник Государственной Третьяковской галереи, кандидат искусствоведения. Катя хранит наследие Василия Андреевича Тропинина в Государственной Третьяковской галерее. Представляете, вот такой хранитель? К счастью, ещё и сотрудничает с нами и как куратор пишет для нас некоторые проекты и выставки. И сейчас в Калининграде стоит огромная выставка на 400 метров, где из почти сотни работ 17 принадлежат кисти Тропинина — вот Катя куратор этой выставки. И в своей книге для Третьяковской галереи о Тропинине — есть такая серия книг о художниках, которые Третьяковка выпускает — Катя акцентирует внимание на то, что он писал приятные лица, и у самого у него был приятный характер. Вот всё это говорит о том, что характер это — судьба, судя по всему.
Вот как он остался незлобивым, как он остался таким обаятельным человеком, пройдя испытания? Сегодня много на этот счёт разных трактовок и формулировок, но особенно когда приходится для перевода что-то готовить, ведь крепостной со словом «раб», скорее всего встаёт в одну линию. В общем, конечно, это рабство — невозможно сделать то, что ты хочешь. А ему удалось, такой был характер, что его владелец, у которого он был просто в услужении, просто в собственности, граф Морков, он понимал, видел и знал, наверное, что это хороший художник. Его первой работой, кстати, была работа внука графа Моркова — такой маленький портрет детский, исполненный Тропининым.

К. Мацан

— Ольга Журавлёва, директор музея Тропинина в Москве, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Но вот выставка у вас идёт в музее Тропинина «Память о счастье» — семейная тема в собрании музея Василия Андреевича Тропинина и в частных коллекциях. И, наверное, не случайно, что в 2024 году, который Год семьи, у вас выставка по семейной теме. Но вот если говорить и о продюсировании, и о социальной теме, ведь наверняка для вас, как для директора музея, речь при создании такой выставки идёт не просто о том, чтобы собрать картины, хорошо их расположить и поговорить об искусстве. Есть, наверное, некоторое какое-то социальное послание? Вот расскажите об этом, из чего вообще выросла идея этой выставки.

О. Журавлёва

— Конечно. Идея выросла, как вы уже сказали... дело в том, что Год семьи, объявленный президентом в нашей стране, это хорошая очень идея для музейного сообщества. Потому что если в вашем собрании есть семейные и детские портреты — но это не в каждом музее такое существует, нам просто повезло, — то, конечно, надо делать эту тему и делать флагманской такую выставку. Более того, традиционно внимание посетителя очень задерживается на детских портретах. Если семейный портрет это так или иначе портреты на каких-то выставках, переходящие из одного зала в другой, из одного города в другой переезжающие — чета Мазуриных, например, или Перловы, есть у нас парные портреты семейные, — то дети, конечно, это очень редко для музейного собрания, в том объёме, который у нас присутствует. И во главе там «Девочка с собачкой», которую Тропинин копировал с работы француза Жана-Батиста Грёза — но там был небольшой рисунок.
Заказывали эту работу неоднократно, она была очень модная и популярная. Блестящее получилось произведение, критики-современники говорили, что эта копия превзошла оригинал. Это очень распространённое изображение. Если наберёте «Девочка с собачкой», ну так же, как «Кружевница» и главный портрет Александра Сергеевича Пушкина — это вот в топе, наверное, у художника Тропинина. Поэтому мы, конечно, обрадовались возможности побольше обратить внимание на данный корпус произведений. Самым, наверное, сложным было выбрать название, потому что нейминг, во всяком случае с нами работает так вот, с музеем Тропинина, почти определяющую роль играет. Потому что мы начинаем обсуждать, придумывать варианты, спорить, соглашаться, обижаться — всякие виды эмоций при этом присутствуют. Но когда появляется хорошее название, уже с ним, конечно, все согласны, потому что это очевидно — хорошее просто не перепутаешь. И тогда уже корректируется кураторская задача, тогда уже понятно архитектурное решение, тогда уже дизайн. Ну, в общем, от этого идёт всё. И «Память о счастье» — это ведь история про каждого из нас. Это, наверное, самая эмоциональная выставка из тех, которые мы делали.
Мы, конечно, как вы уже, наверное, заметили, стремимся к этому диалогу с аудиторией, с посетителем через эмоцию. И вот «Тропинин. Удача гения» — мы рассказываем о его жизни, мы примеряем на сегодняшний день: успех, деньги, любовь — все компоненты. И, конечно, нам очень важно, чтобы гость (слово «посетитель» не очень нам нравится), который пришёл в музей, хотя бы несколько минут задержался у произведения. В своё время спорили: от 2 до 8 минут — вот сколько нужно, правильно, и как хорошо работает институция? Особенно вот дети — вот сколько они задерживаются у произведений? Вот там от 2 до 8 минут — это я услышала на форуме культуры, на детской секции, в Санкт-Петербурге, когда ещё работала в Московском зоопарке. Ну, собственно, это моё погружение. Иностранные коллеги спорили о том, что 2, 4, 6 минут, кто-то сказал 8. Но сейчас-то я на практике вижу, что это очень серьёзно и важно — сколько. И для этого расширенный этикетаж, для этого истории. Но самое главное показать, почему «Память о счастье», почему каждый из нас вспоминает какие-то очень пронзительные моменты, даже скорее связанные с ушедшими из жизни близкими людьми, просто потому, что всё — их уже нет. А эта память и боль-то не меньше, и трагедия не меньше, но невозможно вот эти счастливые моменты не помнить, не ощущать.
И есть ряд произведений, кстати, на этой выставке, это портреты, посмертные портреты детей. Это портрет отца, который у обелиска своей покойной жены с маленькой девочкой, с дочкой остался. И вот он даже сложил оружие — он с войны. Вот он теперь отдаёт свои мирные силы для воспитания ребёнка, этой девочки. Так что получилось поговорить с аудиторией, и мы продлили эту выставку. Она даже перейдёт на 2025 год. У нас есть такой нюанс приятный очень, что к нам приходят школьники в рамках олимпиады «Музеи, парки, усадьбы». И где-то к августу должны быть вопросы. И по этим вопросам составляются вообще олимпиадные задания. Но выставка или постоянная экспозиция не должны менять свой состав примерно полгода. Так что мы выбрали «Память о счастье» и думаем, что это для ребят правильная такая олимпиада — пусть соревнуются.

К. Мацан

— А всё-таки «память» — слово в названии. С одной стороны, память — она всегда о прошлом, то есть о том, что уже ушло. С другой стороны, память — то, что позволяет прошлому быть всё время здесь актуальным.

О. Журавлёва

— Конечно. Ну и потом, Константин, память — это же не обязательно, и мы об этом не думали в полном объёме, но и сейчас вот ваше счастье сегодняшнее: прекрасные какие-то, очень добрые и искренние моменты общения. Ну они же в памяти тоже останутся, и это будет, сегодняшний день тоже будет памятью о счастье на будущее для ваших детей, внуков, друзей. Ну, не знаю, а, собственно, зачем тогда всё? Вот вы спрашиваете, почему музей — территория добрых дел? Ну а зачем тогда всё? Ну, не интересно.

К. Мацан

— Мы сегодня часто, погружённые во всякие разные психологические телеграм-каналы, паблики, блоги, дискутируем вопросы о семье. И фраза о том, что семья — это счастье, превратилась в какое-то, если угодно, такое же клише. И тут же возникает некий хор голосов: да как же? — послушайте, это так тяжело.

О. Журавлёва

— Послушайте Толстого, извините.

К. Мацан

— Это же нужно к маленькому ребёнку вставать, деньги на детей зарабатывать, с одним и тем же человеком всю жизнь характерами обтачиваться. Перестаньте уже говорить, что семья — это счастье. Семья — это труд. И вообще, это едва ли ни Голгофа. А что вы об этом думаете?

О. Журавлёва

— Что я про это думаю? Скорее всего, тут важна цитата моей дочери Катюши.

К. Мацан

— Обратимся к авторитетам.

О. Журавлёва

— Да, это правда — для меня это авторитет. Это взрослый человек 35 лет, который состоялся, и не раз, и в профессии, и в жизни, а главное, в своей доброте человеческой. Это правда. Но вот Катя всегда, последнее время особенно, радуясь за меня и понимая, что в зрелом возрасте мама действительно в каком-то таком семейном, скажем так, покое любви находится. Она говорит, что ты-то же недавно в семейной жизни — говорит мне дочь, которой 35 лет. И правда, у неё больше опыта. Она мне что-то подсказывает, она мне там какие-то фразы... Когда тебя что-то спрашивают, взрослую самостоятельную женщину, ты же не привык говорить «спасибо, я спрошу у мужа». Ну правда, вообще нет такого, знаете, нет такого в арсенале даже словарного запаса, опции. А нужно, правда, это нужно. Я думаю, что я выросла просто в замечательной семье, красивой, крепкой, настоящей такой семье советской интеллигенции, где тоже всё было не просто, гладко, как в любой семье. Как вот писал Толстой, что каждая семья несчастлива по-своему.
Но дом есть дом. Сейчас это понятие, к сожалению, очень размывается. И всё меньше домов, куда можно прийти не в первом поколении. Потому что и меняются локации, и меняются города, страны, уходят из жизни пожилые родственники. В общем, масса всего. Но скажу вам, что сейчас, формируя свой новый дом, гнездо и так далее, это ведь тоже интересно, как мы, взрослые люди, привносим в этот дом, привносим каждый... Вот мой муж замечательный сказал: это вот книги от мамы, это самое главное, что у меня осталось — эти книги, подписные эти издания, собрания сочинений. Они есть, к счастью, во многих домах. Но всё уже: принёс, так принёс, значит, его будут. А я понимаю, что вот в доме есть лампа, люстра, ничего в ней такого ценного, но я, когда родилась, она уже была в доме моего дедушки и бабушки. Ну вот мы её перенесли. И своими руками Андрей её всю разобрал, отреставрировал — просто сам абсолютно. Кандидат исторических наук, писатель, учёный — ну вот блестящие руки, сделал. И это особая история, понимаете? Вот что такое про семью. Ну а без любви, конечно, это просто невозможно, это никак не работает, правда. И тогда неважно, сколько тебе лет, тогда неважно, какой состав семьи. Ведь когда говорят про неполные семьи — да, бывает. Но это не значит, что человек обречён на то, что он не вырастет отличным, качественным, вот таким по-настоящему добрым и умным. Нет, возможно — тоже знаю. И, в общем, семья — это про любовь, конечно. Вот что я про это думаю.

К. Мацан

— Ну что ж, прекрасное завершение нашего разговора. Спасибо огромное за эту беседу, за ваш опыт, за рассказ о Тропинине. Я думаю, что выставка «Память о счастье» всякого пришедшего вдохновит на самые светлые мысли и размышления о семье и семейной жизни. Ольга Журавлёва, директор музея Василия Тропинина, журналист, продюсер, сегодня была с нами в программе «Светлый вечер». Спасибо ещё раз огромное. До свидания, до новых встреч на волнах Радио ВЕРА. У микрофона был Константин Мацан. До новых встреч.

О. Журавлёва

— Спасибо вам огромное.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «11-е воскресенье по Пятидесятнице, Сретение Владимирской иконы Богородицы». Прот. Федор Бородин
• «Семья, как задумал это Бог». Прот. Андрей Рахновский
• «Любовь и личные границы». Наталия Инина