
Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.
Разговор шел о жизни, судьбе и трудах историка и публициста 18 века — князя Михаила Щербатова, а также о его роли в изучении истории России.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин:
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы с вами поговорим об одной из титанических фигур, об интеллектуале очень высокой пробы и вместе с тем о человеке, который мыслил, мягко говоря, неоднозначно — многое из того, что он считал очевидным, сейчас очевидным вовсе не считается. Мы говорим о князе Михаиле Михайловиче Щербатове — Рюриковиче Черниговского дома, человеке, который занимал высокие посты при Екатерине II и вместе с тем известен был вовсе не своей службой военной или государственной, в большей степени он прославился как автор нескольких исторических и философских произведений. Понимаете, какая вещь, я специалист все-таки по эпохе Средневековья, и мне знаний не хватает говорить о Щербатове, как следует. Но мы призвали к нам сегодня в студию замечательного специалиста по исторической мысли России, кандидата исторических наук, доцента исторического факультета МГУ, Татьяну Владимировну Агейчеву. Здравствуйте.
Т. Агейчева:
— Здравствуйте.
Д. Володихин:
— Ну что ж, давайте для начала по традиции проговорим то, что может считаться визитной карточкой Щербатова, что наши радиослушатели должны вспоминать о нем в первую очередь, когда речь заходит об этой фигуре.
Т. Агейчева:
— Ну, во-первых, для истории исторической науки в России фигура Щербатова и интересна, и примечательна прежде всего тем, что это одна из первых более или менее удавшихся попыток соединить традиции летописания с собственно научным знанием и способом изложения материала. Иными словами, вот на дороге перехода от непрофессиональной к профессиональной науке, на дистанции перехода, наш князь Щербатов — это очень-очень приметная фигура. А во-вторых, с точки зрения психологии эпохи он тоже очень примечательная фигура, потому что в нем все противоречия, а с другой стороны, и синтез вот старого традиционного мировидения русского, и новации мировоззренческие вот так называемой эпохи Просвещения не бесконфликтно, но уживались, и это такой типаж очень интересный.
Д. Володихин:
— То есть, иными словами, он, во-первых, был выдающийся историк, во-вторых, просвещенный аристократ-консерватор — вот, наверное, в этих четырех словах укладывается его визитная карточка. Притом он был фигурой, которая не примыкала к какой-либо команде, как бы сейчас сказали, а скорее создавала шлейф людей второго плана рядом с собой и последователей в более позднее время, при всей причудливости взглядов Михаила Михайловича. Ну давайте поговорим прежде всего о том, кем он был в социальном плане — то есть мы поговорим о том впоследствии, какой он был историк, публицист, философ, писатель, а он еще и был писателем-фантастом ко всему прочему — поинтригуем вас немножко, дорогие радиослушатели. Но прежде всего вот в XVIII веке мужчину характеризовала служба, знатного мужчину она характеризовала вдвойне. Кто такой Щербатов на службе?
Т. Агейчева:
— Ну, наверное, не только на службе, а вообще давайте, так сказать, пошире взглянем и по происхождению, да, пройдемся немножко. Потому что Щербатов — представитель аристократического русского рода, который вел себя ни более ни менее от Рюриковичей, собственно, они Рюриковичи. Сам князь очень неплохо был осведомлен аж о семнадцати поколениях своих предков. Собственно, вот они увязывали свое происхождение с Ярославом Мудрым и дальше, так сказать, с сыновьями Ярослава Мудрого. Вы уже упомянули о том, что это черниговская ветвь потомков Ярослава, дворяне родовитые, может быть, не первого эшелона, но тем не менее владеющие... Бояре точнее даже, не дворяне, а бояре, да, если мы говорим о происхождении.
Д. Володихин:
— Ну тут довольно сложно. В XVI–XVII веках Щербатовы иногда поднимались до уровня дворянской думы, были окольничими боярами, но нечасто. Скорее им доставались должности при дворе — стольников, воевод в войсках, причем не первого уровня. Это вот, скажем так, это четко, что аристократия и вместе с тем это аристократия второго сорта.
Т. Агейчева:
— Ну давайте, да, вот на этом сойдемся. Но это аристократия крупнопоместная, безусловно. К XVIII веку это, в общем, несколько родовых имений в Центральной России — в Москве, в Ярославской губернии.
Д. Володихин:
— Таруса.
Т. Агейчева:
— Это да. Это около полутора тысяч душ во владении крепостных, тоже неустойчивое очень, но, в общем, вполне себе пристойное финансовое положение. И наличие усадеб в престижных районах Москвы — на Большой Никитской у Щербатовых была, например, городская усадьба. Родился — если, собственно, к самому Щербатову уже подходить поближе, — Щербатов в 1733 году, в Москве. И вообще прежде всего он был, конечно, москвичом и московским жителем и, как и большинство дворян в первой воловине XVIII века, в раннем возрасте был отдан в военную службу, приписан к полку. В общем, первые чины он получал, будучи совсем молодым человеком. В определенном возрасте, в молодом возрасте еще, с 1756 года он уже, скажем так, в очном порядке попробовал послужить, и служба воинская оказалась для него непривлекательной. И при первой возможности — а эта возможность представилась в том числе в связи с указом Екатерины II о вольности дворянства...
Д. Володихин:
— Ну фактически еще при Петре III — 1762 год.
Т. Агейчева:
— Да, совершенно верно, прошу прощения за оговорку. Так вот, в 1762 году, едва ли не через неделю после выхода этого указа, вот он со службы воинской-то и уволился.
Д. Володихин:
— Ну и, честно скажем, он там никаких особенных заслуг перед Отечеством не имел.
Т. Агейчева:
— Да, он, как бы сказать, лямку тянул и особенно-то не стремился даже делать карьеру — не до того ему было, не хотелось ему этого.
Д. Володихин:
— Ну до генеральских чинов он дотянул впоследствии.
Т. Агейчева:
— Это будет потом, а на военной службе капитан-поручик — это его потолок. Но все дело в том, что он очень рано обнаружил склонность к интеллектуальному творчеству и вообще к интеллектуальной работе. Дело в том, что он получил очень хорошее образование. Да, оно было домашним, но очень качественным. Щербатов владел языками, практически всеми на тот момент такими вот значимыми европейскими языками — это был английский, французский язык и, если не ошибусь, немецкий язык. Он очень хорошо владел информацией из разных наук — это и естественные науки были, и гуманитарные науки, и философия, например, он хорошо был с ней знаком. А поскольку у него была склонность к языкам, то он очень неплохо переводил иностранную литературу. Вот он впоследствии тоже, но надо полагать, что и в семье его было принято следить за новинками литературы, и библиотека была в доме.
Д. Володихин:
— Ну он видно, что имел колоссальный культурный багаж, колоссальный интеллектуальный багаж. Но вот если говорить о его службе, то уйдя с военной службы, он тем не менее через некоторое время вернулся на статскую службу, при той же Екатерине II, и, в общем, довольно удачно продвинулся в чинах.
Т. Агейчева:
— А это случилось именно потому, что он сменил род деятельности. В 1759 году вот он написал одно из первых своих публицистических сочинений, попробовал перо — это была статья «О надобности и пользе гражданских законов». И вот эту статью прочла в том числе Екатерина и решила, что такой человек ей пригодится. И вот он пошел, как вы совершенно справедливо сказали, на статскую службу. И 60–70-е годы XVIII века — это период, когда он много работает в разных должностях при дворе Екатерины, при кабинете Екатерины.
Д. Володихин:
— Поднялся до уровня сенатора.
Т. Агейчева:
— Опять же это будет немножко после, не без конфликта внутреннего и внешнего. Но да, действительно до сенатора он дошел, добрался до этого чина и этого статуса. И занимался очень разными делами — и делопроизводителем был по военным секретным делам, и гербами занимался. И в процессе вот этой своей службы в том числе был замечен как человек, способный к историческому творчеству.
Д. Володихин:
— Ну а что там с конфликтом-то было? Его служба, она, в общем, не всегда была благополучна, несмотря на то что человек к сединам своим добрался все-таки до генеральских чинов.
Т. Агейчева:
— А конфликт вот в чем состоял. Реалии жизненные оказались в таком серьезном противоречии с представлением Щербатова о его родовых правах. Вот как представитель, как он полагал, такого древнего аристократического рода, ему казалось, что он имеет право...
Д. Володихин:
— На большее.
Т. Агейчева:
— На бесконфликтное и такое скорое продвижение не только в должностях, но и вот как раз в чинах и наградах. То есть вот ему казалось, что его статус должен соответствовать приметам родовитости. А его между тем обгоняли по службе и по чинам, и по наградам, как он считал, выскочки безродные. И конфликт-то, в общем, этот выражался, в том числе и в том, что скандалил, и в качестве такой фронды в какой-то момент вообще заявил о том, что он увольняется и уходит. Ну и вот для того, чтобы успокоить бунтующего чиновника, вот как раз и получил желаемое, и в конце концов и должность сенатора тоже.
Д. Володихин:
— Скончался Михаил Михайлович в 1790 году, и к этому его портрету интеллектуала, который не вписался в военную службу, был хорош на статской службе, но очень много о себе думал и хотел большего, иногда адекватно, иногда не очень, следует добавить одну деталь: он был масон довольно высокого градуса. И, если перефразировать замечательный отечественный боевик «Белое солнце пустыни», там, помните, есть фраза: да гранаты у него не той системы. Ну вот Щербатов кое-что претерпел от того, что ну ложа у него была не той системы. Там было борение между различными командами — такие, такие, такие, масоны — знаете, как вот бывают породы у кур — золотистые, черные, пестрые, мохнатыми и так далее, вот они дрались за власть, и Михаил Михайлович поучаствовал не совсем удачно. Но тем не менее финиш его жизни это, в общем, удавшаяся карьера и слава человека, который, в общем, стяжал право называться властителем умов определенного круга нашего дворянства. Дорогие радиослушатели, я думаю, что наше словопрение давно пора несколько раскрасить музыкой того времени. Прозвучит русское барокко — Иван Хандошкин, Канцона для клавесина, флейты, гобоя и виолончели.
Д. Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по истории русской исторической мысли, кандидат исторических, наук, доцент исторического факультета МГУ, Татьяна Владимировна Агейчева. Мы обсуждаем судьбу и труды князя Михаила Михайловича Щербатова. И, наверное, самым крупным его трудом — не самым известным, а самым крупным, то, что он, наверное, считал делом своей жизни (Татьяна Владимировна Агейчева подтвердит или опровергнет, но во всяком случае это труд огромный по объему и стоил он многих лет упорной работы Михаил Михайловичу) — это «История России с древнейших времен».
Т. Агейчева:
— Да, совершенно верно, так этот труд и назывался. В конечном итоге это 7 томов и 15 книг, точнее говоря, 7 томов в 15-ти книгах — вот так, видимо, будет правильнее. Двадцать лет — это только издание уже готовой, собственно, работы, и огромный предварительный труд — вот это надо понимать, да, это дело всей жизни. И здесь надо, наверное, пару слов сказать о том, а как вообще он занялся такой большой работой. По рекомендации придворного историографа Миллера Екатерина поручила именно Щербатову писать «Историю». Причем Екатерина, будучи правительницей в лучшем смысле лукавой, сразу же поставила его в ситуацию жесткой конкуренции, потому что одновременно труды по русской истории писало несколько человек, включая иностранцев. Вот в то же самое время, когда работал Щербатов, Екатерина заказала большие работы по русской истории Леклерку, Левеку — французам, которых в конечном итоге и сама же назвала «скучными и глупыми скотами» по результатам их деятельности. Ну это, так сказать, вопрос уже несколько иной.
Д. Володихин:
— А кто знает, может быть, она была права.
Т. Агейчева:
— Ну, конечно, она была права. Но просто это затянуло бы нашу с вами беседу, если бы мы входили в эти детали. Так вот Екатерина пригласила к исторической исследовательской работе Щербатова и для начала доверила ему кабинет Петра I, архивы кабинета Петра I, которые Щербатов должен был разобрать, привести в порядок, и, соответственно, какие-то первоначальные исследовательские выводы сделать. А 1768 году он получил должность придворного историографа, и, собственно, вот уже приступил к занятиям историей.
Д. Володихин:
— Здесь есть один парадоксальный момент. Он действительно долгое время занимался бумагами Петра I, но вот его история России до Петра I не доплыла. Она завершилась 1610 годом, Василием Шуйским — до Петра почти век. Наверное, Щербатов хотел бы добрести до финиша — я не знаю, опровергнете или подтвердите эту идею, — но, по всей видимости, просто не успел, потому что действительно труд колоссальный по объему.
Т. Агейчева:
— Конечно, у него было такое намерение и материалы были. Собственно, из подготовительных материалов вполне можно было сформировать, возможно, и не один еще том, и до Петра довести точно эту историю. Но вот умер он в 1790 году и, собственно, даже из готового последний том выходил уже после его смерти. Но дело в том, что кое-что о Петре он успел сделать — речь идет о публикации источников. Ведь одна из заслуг Щербатова — это публикация исторических документов.
Д. Володихин:
— Мы доберемся до этого позднее.
Т. Агейчева:
— Хорошо.
Д. Володихин:
— А сейчас давайте окунемся все-таки в стихию главного его труда — «Истории России», что представляет собой эта книга, вернее эта полка книг, чем она хороша, чем плоха и почему получила широкую известность? Но, правда, известность не только положительную, но и отрицательную — на эту книгу нападали, читали ее, отрицали ее, цитировали ее, отворачивались от нее, — то есть она вызвала довольно противоречивые эмоции у публики того времени.
Д. Володихин:
— Ну давайте так сформулируем. Там было два блока что ли проблем, связанных с этой книгой. Первый — это, собственно, исследовательский такой аспект. Ну вот сейчас я, поскольку трудно сформулировать, то несколько пошире. Впервые, может быть, в исследовательской практике у Щербатова были материалы, которых не было у его предшественников. Он был допущен в архивы, в том числе в архив иностранных дел, и имел дело не только с летописями, но и с обширнейшим актовым материалом — то есть, собственно, он разбирал этот материал впервые. И для написания труда вот у него, знаете, его задача исследовательская умножалась многократно. Потому что ему надо было и материал этот новый разобрать, и ему нужно было разобраться с летописями, а на начальных стадиях он не очень понимал, как это делать. И результат, во всяком случае на первых этапах его труда, получался такой, вызывающий вопросы. Потому что, с одной стороны, это был почти летописный, архаичный язык, а с другой стороны, попытка все-таки научно разобраться в этом материале...
Д. Володихин:
— То есть он не только пересказывал летопись, но и...
Т. Агейчева:
— Критиковал источники.
Д. Володихин:
— Давал слово себе, рассказать, так сказать, отстраненно от летописи, что здесь верно, а что нет. И беда, кстати, состоит в том, что да, он превосходил Татищева, своего предшественника, в том, что добрался до архивных бумаг, но настоящий рой архивный начинается с XVII века. А Щербатов успел всерьез, по-настоящему коснуться этого вала бумажного лишь по началу этого столетия, а потом, в общем, ушел из жизни, не успел по-настоящему углубиться.
Т. Агейчева:
— Иными словами, для того, чтобы добиться того качества труда, которого он сам хотел, ему нужна была еще одна жизнь, которой у него не было. И поэтому его труд, во всяком случае в первых томах, довольно скомканным получился, таким вот неравномерным, если говорить о качестве.
Д. Володихин:
— Его обвиняли в небрежности.
Т. Агейчева:
— Да, но опять же да, вот это такое неизбежное следствие вот этой объективной трудности, которая перед ним возникла. А вторая проблема его труда — это, конечно, концепция. Концепция, где он очень жестко, очень последовательно отстаивал вот эту точку зрения, что в русской истории недооценена и (извините за такой термин) «недоучаствует» русская аристократия.
Д. Володихин:
— То есть недооценена ее прежняя роль, а недоучаствует она в политической жизни сейчас, при Щербатове.
Т. Агейчева:
— Да, и недоуправляет, скажем так, всеми процессами.
Д. Володихин:
— Больше власти знатным родам.
Т. Агейчева:
— Да, и, конечно, это вызывало тоже вопросы, эта позиция. А у него-то были представления очень серьезные. Ведь его взгляд на русскую аристократию и ее роль в истории России — это был взгляд системный. Потому что он считал, что каждое сословие имеет свое предназначение — то есть он говорил о каких-то таких рамках системы, в которой каждое сословие должно знать свое место и выполнять определенную функцию. И он отождествлял роль сословия или вот, например, историю рода с историей России. Ну XVIII век — век Просвещения.
Д. Володихин:
— То есть, иными словами, с его точки зрения каркас истории России — это история знаменитейших и знатнейших семейств России, которые на своих плечах вынесли все то лучшее, что в этой истории было. Не трона, не народа, не тем более каких-то социально-экономических структур, а именно великих родов.
Т. Агейчева:
— Не вполне так.
Д. Володихин:
— А как?
Т. Агейчева:
— Я повторюсь: он настаивал на том, что у каждого сословия своя заданная в истории роль. Вот просто за пределы заданности сословие не должно выходить. Вот в чем дело.
Д. Володихин:
— И заданность все-таки главного творца истории — это заданность аристократии.
Т. Агейчева:
— Ну, в общем, да, это управление. У других другие функции. Но при этом здесь это тоже важно понимать, он ведь не только о власти говорил для сословия, но и об ответственности. То есть вот если не упоминать этой части его мировоззрения, мы были бы несправедливы тогда к Щербатову. Он полагал, что род нарабатывает достоинство в процессе исторической деятельности, и эти достоинства становятся присущими этому роду, как цвет глаз.
Д. Володихин:
— То есть, иными словами, человек, который представляет этот род, глядя на предков, должен быть честен, должен быть благороден, умен, не развратничать и не быть бесполезным лентяем. Он должен быть деятелен, подтянут, как хороший охотничий пес, находить ту службу, которая соответствует его статусу и самому возвышаться до уровня, который поможет эту службу, фактически эту часть управления страной, выполнять наилучшим образом.
Т. Агейчева:
— Правильно. И еще это ответственность за тех, кто ниже по статусу находится. Вот, например, народ в его мнении — это морем колеблемое, поэтому управлять, оберегать от возможных ошибок больших, тотальных — вот это тоже ответственность аристократии.
Д. Володихин:
— Ну то есть, если я правильно понял, если Редьярд Киплинг говорил о бремени белого человека, то у Щербатова бремя знатного человека.
Т. Агейчева:
— Ну я бы не стала так прямолинейно рассуждать.
Д. Володихин:
— Ну если к идеям сводить, а не к фактическому материалу, то до этого и дойдет. Вот так, ради интереса. Можно ли говорить, что Карамзин — это в какой-то степени анти-Щербатов. Щербатов выдвигал очень древнюю, средневековую идею, фактически о том, что не государь единолично, а скажем, совокупность Рюриковичей или шире, совпокупность аристократии владеет землей, управляет ею — то есть это что-то вроде такой корпорации, где есть мажоритарии, миноритарии и, в зависимости от знатности, у тебя есть определенный пакет акций. А Карамзин сказал: нет, единовластием Россия спасалась — то есть этого права у знати нет, а право это все должно быть в руке государевой. Можем ли мы говорить, что вот такая оппозиция идеям Щербатова у Карамзина есть?
Т. Агейчева:
— Я думаю, что это опять же не прямая такая оппозиция, это более сложный путь. Потому что все-таки Карамзин — это самый конец XVIII века, начало XIX — другая эпоха, другая эстетика. Но дело даже не только в этом. Дело, наверное, в том, что разное содержание они вкладывали вот в этот вот термин — единодержавие, монархия. Щербатов-то, он ведь категорически выступал против самовластья, вот корпорацию он видел как ограничение. А что такое самовластье? Это господство личного порока.
Д. Володихин:
— Ну с точки зрения Щербатова.
Т. Агейчева:
— Да, с точки зрения Щербатова. И поэтому он говорил о самодержавии с корпорацией, с аристократией.
Д. Володихин:
— То есть, иными словами, рада, боярская дума, парламент, совет ноблей — что-нибудь такое, что находится рядом с государем, не столько с его точки зрения ограничивает власть, сколько защищает общество от возможностей личности деспота, тирана дурно повлиять на ход дел.
Т. Агейчева:
— Да, поскольку он считал, что огромную роль играет в истории личный фактор, личностный.
Д. Володихин:
— Дорогие радиослушатели, мы добрались, можно сказать, до самых глубин мировоззрения Михаила Михайловича Щербатова. И здесь мне надо напомнить, что мы находимся не в экзотической стране, где правит ум консервативный и знатный, а здесь, на светлом радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Буквально на минуту мы прервем нашу беседу, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин:
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по истории русской исторической мысли, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ, Татьяна Владимировна Агейчева. И здесь я, так сказать, передаю мячик ей, хотелось бы поговорить вот о чем. В неконцентрированном виде все эти взгляды высказаны в «Истории России», они как бы разбросаны по огромному труду. Но был текст, где они выражены концентрированно, притом текст, который разбирает вопросы, относящиеся к более позднему периоду русской истории, не к Средневековью, а собственно, к XVIII веку, к петровской эпохе и так далее — это «Записка о повреждении нравов в России». Вот хотелось бы увидеть и понять, эта вещь, может быть, даже более известна обществу, чем «История России», она маленькая, в десятки раз меньше «Истории России», и она дала Щербатову известность на поколения вперед. Что там говорится, на чем настаивает Щербатов именно в концентрированном виде?
Т. Агейчева:
— Ну для точного понимания этого произведения давайте скажем, что в последние десятилетия жизни своей (а это произведение написано уже в начале 80-х годов XVIII века, прямо в самом начале) Щербатов после вот той фронды, которую он устроил у себя на службе, после того как он в конце концов все-таки ушел в отставку и получил должность...
Д. Володихин:
— Получив свое.
Т. Агейчева:
— Да, сенатора. Он занялся тоже публицистической деятельностью, и часть работы сознательно писал не для читающей публики, а вот что называется в стол. И завещал эти работы своему семейству, чтобы вот они сохранились внутри его семейства.
Д. Володихин:
— Да, в общем-то, их публикация была и небезопасна и для него, и для его семейства.
Т. Агейчева:
— Конечно.
Д. Володихин:
— Может, в будущих временах.
Т. Агейчева:
— Да, потому что он давал оценку текущей действительности, актуальной действительности. И у него оптимизма-то не было.
Д. Володихин:
— Ну и более того, он затрагивал вопросы веры, о бессмертии души говорил, причем высказывал взгляды совсем не христианские, а время от времени прямо атеистические. Ну а «Записка о повреждении нравов в России» — это не о вере, это об истории.
Т. Агейчева:
— Совершенно верно. И опубликована-то она была уже во второй половине XIX века, усилиями Герцена, который, кстати говоря, опубликовал ее в паре с радищевским знаменитым сочинением, вот как там оно называлось, подскажите пожалуйста.
Д. Володихин:
— «Путешествие из Петербурга в Москву».
Т. Агейчева:
— «Путешествие из Петербурга в Москву», да, прошу прощения.
Д. Володихин:
— Дорогие радиослушатели, мы несколько вот так это нарочито напомнили о том, что это произведение, когда-то гремевшее в русской общественной мысли, пора забыть. Поскольку настолько оно беспомощное и настолько оно скудно идеями, что оно уходит фактически с арены, скажем так, интеллектуальной мысли России. А вот щербатовская «Записка о повреждении нравов в России», она еще подержится, наполнена она острыми идеями и высказываниями.
Т. Агейчева:
— Да, ну вот здесь основная-то и генеральная мысль — конечно, это мысль об ответственности власть предержащих за то, что происходит. И вот Щербатов здесь, в этой «Записке», выстраивал вот какую логическую цепочку. Он исходил из того, что история это, в общем, такое явление причинное, и первопричина — это воля человека, который в истории действует. Его воля, его нравственность его представления. И вот баланс между индивидуальной волей и, собственно, такими большими задачами историческими, это очень серьезный вопрос, о котором должны заботиться власть предержащие в том числе. И вот в истории России, в особенности в период, близкий Щербатову и, вот мы говорили, текущий момент, что он наблюдал? Он наблюдал, что проявления воли человеческой могут давать непредсказуемые и печальные результаты, если человек об этом не заботится. Вот, например, в русской истории что такое Петр I? Кстати, Щербатов был одним из первых, кто, как теперь бы говорили, культ личности Петра, пытался градус этого культа личности понизить, стремился к этому. Вот он считал, что Петр I стремительные реформы проводил в России, исходя из целого ряда соображений. Во-первых, это соображения подражательства. А внутри подражательства еще один мотив: нужно было очень быстро обогатить новую элиту, для того чтобы богатство этой новой элиты было стимулом для развития промышленности.
Д. Володихин:
— Ну прежде всего для развития верности этой элиты Петру.
Т. Агейчева:
— И это тоже. Ну, так сказать, вот Петр такую предполагал модель, по мнению Щербатова.
Д. Володихин:
— Во-вторых что?
Т. Агейчева:
— А что произошло дальше? Во-вторых, да, вот эта самая элита, обогатившись, очень быстро забыла об обязанностях и свое богатство начала использовать исключительно в личных целях.
Д. Володихин:
— То есть фактически повреждение нравов — это в значительной степени триумф корыстолюбия в XVIII веке — фаворитизма, попыток видеть в государе и дворце источник доходов и более ничего. И при всем том еще вот этот, скажем так, высокий пафос корыстолюбия, которое охватило новых, временных, не имеющих корней в истории России людей, еще и повредил иначе — оно очень развратило людей, испортилась нравственность, и наверху эта порча достигла очень высоких степеней.
Т. Агейчева:
— И объектом критики Щербатова были, собственно, все правители последовательно.
Д. Володихин:
— И их подчиненные.
Т. Агейчева:
— Конечно. И Екатерина в том числе. Да, и Щербатов-то считал, что вот это вот повреждение нравов, к сожалению, разворачивается по нарастающей. Более того, он полагал, что одна из обязанностей власть предержащих — это, между прочим, оберегать своих подчиненных, свой народ, крестьян, быть к ним милосердыми, развивать тех, кто от них зависит, а не заниматься исключительно корыстью своей и всякого рода лихоимством.
Д. Володихин:
— Очень скверно смотрел на то, что люди без рода без племени, добившись каких-то высот по службе (не за заслуги, а именно как фавориты, как любимцы монархов) безумно, совершенно неадекватно расходуют деньги, полученные ими, пуская друг другу пыль в глаза и убивая всякое желание видеть за этими расходами честную службу.
Т. Агейчева:
— Да, и вот все-таки вернусь к крепостному праву. Ужасы крепостного права он понимал как результат вот этой вот тотальной безответственности и безнравственности власть предержащих. И вот в этом своем произведении он приходил к такому выводу, что для того, чтобы исправить сложившуюся ситуацию, лет двести надо еще. Опять же это если захотеть, если постараться это сделать.
Д. Володихин:
— Ну как вы думаете, исправили?
Т. Агейчева:
— Ой, ну какие вы задаете невозможно сложные вопросы.
Д. Володихин:
— Ну хотя бы крепостное право ушло.
Т. Агейчева:
— Не везде и не во всем. И не для всех, но тем не менее.
Д. Володихин:
— Ну что ж, вернемся к Щербатову. «Записка о повреждении нравов в России», на мой взгляд, получила большую популярность, несмотря на то что была опубликована позже, реакция на нее в обществе была самая горячая. Ну вот так, ради интереса, если рассматривать «Историю России» и «Записку о повреждении нравов в России», об «Истории» общество узнало раньше, была ли какая-то реакция на «Историю»?
Т. Агейчева:
— Большей частью негативная, надо сказать. Один из первых или одна из первых критиков, собственно, Екатерина — ей скучно было читать «Историю». Близкий ко двору историк Шлецер тоже был яростным критиком. На «Историю» с критическими замечаниями откликнулся довольно любопытный в нашей историографии персонаж генерал-майор Болтин, который полемизировал одновременно и со Щербатовым, и вот с этими вот «скучными и глупыми скотами» прежде всего, с Леклерком, да, и Левеком. Ну и, собственно, вот читающая публика совершенно без оптимизма приняла работу.
Д. Володихин:
— Фактически от величайшего труда всей жизни Михаила Михайловича отвернулись. Знали, что он существует, иногда цитировали, читали, но очень мощно было отрицательное ощущение от него: нет, это не наше.
Т. Агейчева:
— К сожалению, по внешним признакам — да, этот труд был неудобочитаемым. И публика читающая не имела возможности, скажем так, оценить его по достоинству, вот так, как мы, например, можем оценить те новации и достижения, которые там все-таки, конечно, были.
Д. Володихин:
— Ну прежде всего введение документального материала уже достаточно серьезное.
Т. Агейчева:
— И критика, и уже методология была.
Д. Володихин:
— И отстранение от летописного текста в пользу мышления самого историка. Там много всего было интересного.
Т. Агейчева:
— Очень много, да.
Д. Володихин:
— А вот, скажем, «Записка»? Да, Щербатов ее писал в стол, завещал ее семейству. Но вот в списках она была известна, то есть она ходила в кругах просвещенного общества? Или вот она досталась Герцену, он ее опубликовал и с этого момента она прогремела?
Т. Агейчева:
— Нет, она была найдена в архивах только в XIX веке. Собственно, вот эта дистанция от отыскания ее в архивах до публикации короткая.
Д. Володихин:
— Ну что ж, во всяком случае, когда она вышла, многие отдали дань уважения уму Щербатова. Он был великий острослов и при этом глубокомысленный человек, а эти два достоинства редко уживаются. Правда, напомню, что вопросах веры он был до того вольнодумец, что, в общем, даже скорее безбожник. В этом смысле ничего доброго о нем сказать невозможно. А однако мы добавим к этой картине нечто более привлекательное после небольшого музыкального перерыва. Итак, вновь звучит русское барокко — Иоанн Гесслер, работавший в течение нескольких десятилетий в России, Соната ре мажор.
Д. Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, Радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по русской исторической мысли, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ, Татьяна Владимировна Агейчева. И мы продолжаем разговор о князе Михаиле Михайловиче Щербатове, о его трудах. Ну прежде всего мне хотелось бы сказать, что разные формы принимала мысль Михаила Михайловича — бывал он придворным историографом, историком, создателем огромного по объему труда по истории России, был остроумным публицистом, фактически в своей публицистике поднимался до высот философии, владел литературным языком прекрасно, но не то что тот самый вот деревянный Радищев, Щербатов был в этом смысле гораздо увлекательнее. И, конечно, ему не могла не прийти в голову мысль о том, что стоит приложить эти способности к литературе, относимой к изящной словесности. Чуть ли не первый писатель-фантаст России, создавший утопию «Путешествие в землю Офирскую». Главный герой его, некий шведский гражданин, отправляется в несуществующую страну, в которой ответственное правительство фактически в руках у аристократии, которая вместе с государем составляет нечто вроде парламента, честна, благородна, корчует в себе пороки, ведет страну к процветанию, к умеренности, соблюдению законодательства и имеет глубокие исторические корни. «Земля Офирская» — это то, что хотел бы Щербатов видеть в России, ну или хотя бы надеяться на то, что после его смерти через двести лет или сколько там вот такое состояние «земли Офирской» наступит в России. Желающие прочитать, понимаете, конечно, это язык XVIII века, но это текст, написанный большим умником, чудаком, оригиналом, большим русским барином и одновременно парламентарием. Вот такое странное сочетание. Конечно, самое необычное это как раз обращение к вопросам веры. Для Щербатова вера фактически зачеркнута, у него там некие есть катехизисы нравственные и гражданские, а исповедание Господа нашего Иисуса Христа для него фактически звук пустой. Ничего доброго не можем сказать на эту тему — ну безобразное, оно и есть безобразно. Но хотя бы украшено силой мысли. А теперь мне хотелось бы дать вновь слово Татьяне Владимировне, она уже начала было говорить, да я ее прервал, о том, что Щербатов имеет очень серьезные заслуги перед русской историей, русской исторической мыслью как человек, который позаботился о публикации исторических источников, и позаботился так, что ему нужно кланяться, кланяться и кланяться за это.
Т. Агейчева:
— Действительно, он, во-первых, открыл архивы, а во-вторых, довольно квалифицировано опубликовал целый ряд очень важных для нашей истории источников. Вот, например, это хорошо известная исследователям «Царственная книга».
Д. Володихин:
— Это летопись XVI века, совершенно уникальная по целому ряду своих известий.
Т. Агейчева:
— Это вот «Царственный летописец» — другой источник. Очень интересный источник, который такой вот, более или менее широкой публике известен как «История Свейской войны», а вообще другое название «Журнал или Поденная записка Петра Великого». Кроме того, на основе тоже известного, в общем, читателям «Сказания» Авраамия Палицына, он опубликовал более широкий такой источник — «Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства от внутренних и внешних неприятелей».
Д. Володихин:
— То есть фактически это источник, который повествует о временах Великой смуты, и сам этот источник был использован Щербатовым, когда он вот доводил до ума последний из подготовленных им томов. И, на мой взгляд, в общем, этот источник впоследствии использовался неоднократно историками в XIX веке и в XX.
Т. Агейчева:
— Да, ну и кроме того, конечно, нельзя забывать о том, что в текст его «Истории России» внедрены новые источники. Вот мы говорили с вами об актовом материале, например, это же тоже важно. И дело в том, что он не просто так переписан, включен в историю, а он снабжен комментариями, он снабжен источниковедческой критикой. И методы источниковедения, как я уже тоже начинала говорить, собственно, Щербатов-то и разработал — это было и сопоставление текстов, и адресация, обращение к иным авторам, которые могли знать об этом источнике — там очень много было приемов использовано. И, так сказать, вот это тоже будем считать, что это публикация источников, я думаю, что это важная составляющая. Да и летописный материал, который он обрабатывал, что это как не квалифицированная публикация источников и введение их. Тут еще тоже важный момент — введение их в научный оборот.
Д. Володихин:
— То есть, условно говоря, своего рода услуга коллегам нынешним и коллегам будущих времен, которые могут видеть: да, такая летопись существует, можно к ней обратиться, потому что Щербатов к ней уже обращался, можно ее отыскать или там процитировать его цитату. Ругали Щербатова за то, что он не всегда понимает древнерусский текст, он ошибается в его переводе. Но, понимаете, какая вещь, громадный объем его труда — это примерно так же, как объем романов Льва Толстого, хоть и великий классик, но где-нибудь стилистическую ошибку да посадит. И сейчас какие-то тряпичкины его колют время от времени: что же вы, Лев Николаевич, вот здесь какую-нибудь ерунду написали, вот зесдь. Но Лев Николаевич создал огромный классический труд, так же, как и Щербатов, где-то дал маху. Но, очевидно, для того чтобы быть идеальным, надо иметь под руками уже материал, собранный предыдущим поколениями, систематизированный, а Щербатов в значительной степени шел по целине.
Т. Агейчева:
— Ну он пионер в известном смысле, конечно, но тем не менее и потом всегда надо помнить о том, что он в контексте действовал эпохи — ну не было развитой исторической науки.
Д. Володихин:
— Фактически он ее развивал.
Т. Агейчева:
— Да, ни у нас ее не было, пока еще не было, ни у французов пока еще не было в том качестве и в том виде, в каком нам хотелось бы наблюдать историческую науку. Ни у кого не было.
Д. Володихин:
— В этом смысле Щербатов был необходимой ступенью. Должен был появиться Щербатов, чтобы, отталкиваясь от него, другие историки, более поздние, писали более совершенно.
Т. Агейчева:
— Ну конечно, это естественный процесс, и в этом смысле Щербатов очень важен для понимания истории развития нашей исторической мысли, конечно.
Д. Володихин:
— Ну что ж, дорогие радиослушатели, время нашей передачи постепенно подходит к концу. Мне хотелось бы, во-первых, поблагодарить от вашего имени Татьяну Владимировну Агейчеву за ее просветительскую работу в наших рядах. Напомнить вам еще раз: князь Михаил Михайлович Щербатов — просвещенный консерватор, масон, совершенно невероятно трудолюбивый историк, сильный ум, безбожный человек, оставивший в русской мысли яркий след, неприемлемый для современного православного интеллектуальна по своим идеям нигде и никак. Но вместе с тем такой трудолюбец, который доставил русской истории ценнейший материал, и за это ему огромное спасибо. И при этом человек, в общем, умело и разумно критиковавший довольно скверные стороны общества XVIII века — и здесь он меток, остроумен и, в общем, замечательно точен в описаниях. Противоречивая фигура, таким его и запомните. Благодарю вас за внимание. До свидания.
Т. Агейчева:
— Всего доброго.
Все выпуски программы Исторический час
11 мая. Об истории и православных монастырях Константинополя

Сегодня 11 мая. В этот день в 330 году состоялось торжественное освящение Константинополя.
Об истории и православных монастырях города — священник Августин Соколовски.
Святой Константин основал город за 7 лет до своей кончины. Константинополь не был построен в чистом поле, ведь на его месте существовало древнее поселение, носившее название Византий. С самого начала правитель приложил огромные усилия для христианизации этой тихой языческой гавани. Доподлинно известно, что уже к моменту смерти императора в 337 году в городе существовало уже 15 монастырей. Спустя 200 лет после основания, к середине VI века, в Константинополе было около 70 обителей. Особенно были знамениты некоторые монастыри. Это монастырь Неусыпающих. Он был назван так, потому что в нем непрерывно совершалось богослужение. Братья поочередно сменяли друг друга, чтобы служба Богу никогда не прекращалась день и ночь. Другой жемчужиной монашеской жизни великого города была обитель Феодора Студита. В ней жили тысячи монахов. Общежитие было настолько строгим и последовательным, что братья не имели ничего своего. Одежды иноков были огромного размера, по форме напоминали собой мешки. После общей стирки монахи разбирали одежды без разбору, от самого игумена Феодора до самого младшего послушника. В свою очередь обитель святого Далмата прославилась тем, что в ней подвязался преподобный Исаакий. Именно он не побоялся лично обличить императора Валента в арианской ереси и предсказал ему погибель в битве с персами, что вскоре произошло. Многие столетия спустя, в день памяти Исаакия, родился русский царь Петр Великий, потому в Санкт-Петербурге был воздвигнут знаменитый Исаакиевский собор. Удивительное преемство православных столиц в истории, за которое в эти пасхальные дни мы призваны благодарить Спасителя нашего Иисуса Христа.
Все выпуски программы Актуальная тема
11 мая. О духовном расслаблении

Сегодня 11 мая. Неделя 4-я по Пасхе, о расслабленном.
О духовном расслаблении — священник Николай Конюхов.
Сегодня мы вспоминаем чудо исцеления расслабленного при Овчей купели. Удивительный эпизод. Человек 38 лет был расслабленным и не мог никаким образом исцелиться, имел одну надежду — окунуться в купель, которая таким чудесным образом возмущалась Ангелом Божиим. И человек дождался того, что пришел Христос и проявил к Нему такое милосердие и помог. Но вопрос тут в другом. А что такое расслабленность? Всегда ли это именно физическая расслабленность? Сейчас люди достаточно успешно передвигаются, у нас множество средств передвижений. Мы экономим время, ходим в спортзал, и достаточно многие ведут активный образ жизни. Но есть другая расслабленность, расслабленность духовная, когда человек ничего уже не хочет. Я сталкиваюсь иногда, что люди жалуются на исповеди в том числе, что нету какого-то движения, нету радости жизни, нету вкуса жизни, и нету красок, которые даровал нам Господь. Это в том числе связано с отсутствием такой духовной мотивации. И очень важно, чтобы мы ставили цели, которые выходят за рамки этой жизни. Тогда они нас будут сподвигать к тому, чтобы искать выходы, искать Бога и двигаться в нужном направлении. Подвижник — это от слова «двигаться». Если мы будем застаиваться, то будем, как, знаете, вода, которая где-то застоялась в канаве. Мимо нее неприятно проходить из-за резкого запаха. Вот также и человек, который не двигается вперед, не двигается к Богу, становится похожим на такую канаву.
Все выпуски программы Актуальная тема
11 мая. О творчестве Григория Гагарина

Сегодня 11 мая. В этот день в 1810 году родился русский художник Григорий Гагарин.
О его творчестве — протоиерей Артемий Владимиров.
Государственный деятель, принимавший участие в работе посольства России в Константинополе, портретист. А главное, последователь неовизантийского стиля. Именно задача преемства церковного искусства Византии была поставлена Григорию Григорьевичу еще Николаем Павловичем. Продолжал наш художник осуществлять этот проект в царствовании Александра II, когда православному Востоку было уделяемо особое внимание в связи с войнами с Османской империей. Мы можем судить о художественной одаренности князя Гагарина по росписям собора Сиони в Тбилиси. Художник не просто находился под влиянием византийской иконописи, но соотносил свое творчество с интерьером Великой Софии в Константинополе, где накануне он тщательно изучал шедевры ранневизантийского искусства. Благодаря Гагарину в Академии художеств был учрежден иконописный класс, где тщательнейшим образом наши академики, подвязавшиеся в религиозные живописи, изучали наследие Византии, а не только западноевропейского искусства.
Все выпуски программы Актуальная тема