«Историк Сергей Соловьёв». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Татьяна Агейчева (17.02.2019) - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Историк Сергей Соловьёв». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Татьяна Агейчева (17.02.2019)

* Поделиться

Сергей Михайлович Соловьёв

Гость программы: кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о личности известного историка 19 века Сергея Михайловича Соловьёва, о его роли в русской исторической науке, как он искал и собирал материалы для своих трудов, и о том, что мы знаем об истории нашей страны именно благодаря ему.

Ведущий: Дмитрий Володихин


Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы пригласили историка для того, чтобы поговорить о другом историке. Итак, у нас в гостях Татьяна Владимировна Агейчева, доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук. Здравствуйте.

Т. Агейчева

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— И поговорим мы об историке, который, наверное, может считаться таким светским покровителем всех историков России и своего рода, я уж не знаю, гражданским патриархом нашей исторической науки — это Сергей Михайлович Соловьев и его громадная «История России». Она ведь не только памятник исторической мысли XIX века, она до сих пор мощнейшим образом влияет на историю писания в нашей стране. Соловьев это гора в исторической науке России. И я предоставляю слово профессиональному историку, преподавателю исторического факультета, для того чтобы услышать своего рода визитную карточку Сергея Михайловича Соловьева. Буквально три-четыре фразы, которые дадут в концентрированном виде то, что надо человеку вспомнить, когда заходит разговор о Соловьеве — его характерные черты, творения, факты из его жизни. Что это был за человек и что он главное создал? Я это говорил долго и расплывчато, теперь хочется все это увидеть в варианте сконденсированном.

Т. Агейчева

— Ну давайте так. Во-первых, Сергей Михайлович Соловьев автор 29-томного сочинения, которое называется «История России с древнейших времен». И как вы справедливо заметили, до сих пор в отечественной историографии вряд ли кто-то мог, смог и сможет ли — большой вопрос, — превзойти это сочинение и по масштабу и, в известном смысле, по качеству. Кстати говоря, это сочинение вполне может работать, как наилучшая учебная литература.

Д. Володихин

— Справочная уж точно.

Т. Агейчева

— И справочная, да, для всякого, кто и интересуется и занимается русской историей. А во-вторых, я бы хотела здесь воспользоваться формулировкой, которую предложил еще один наш историк начала XX века, Пресняков, который о Соловьеве так сказал, что Соловьев это, ну во-первых, рубежная, конечно, фигура в нашей историографии, и главное его значение в этой нашей историографии заключено в том, что он открыл собой новый период собственно научной истории, вот истории как специальной научной дисциплины. Поскольку перешел от философских и, как говорил Пресняков, литературно-художественных сочинений по истории, вот он эту эпоху закрыл и открыл эпоху конструктивного знания. Конструктивного с точки зрения формирования материала, и поисков источников, и интерпретации собранных фактов.

Д. Володихин

— Ну что ж, запомним, дорогие радиослушатели: «История России», 29 томов, Сергей Михайлович Соловьев — первый настоящий историк-академист нашей страны. И я думаю, пришло время начать, так сказать, с азов, от источников, из которых вытекла судьба этого недюжинного человека. Давайте кратко пройдемся по этапам его биографии — детству, юности, по тем первым шагам, которые он сделал в нашем богоспасаемом Московском Императорском университете, ныне государственном. Что ж, слово вам, Татьяна Владимировна.

Т. Агейчева

— Я бы так сказала, что Сергей Михайлович Соловьев сам по себе это сложносочиненное произведение. Он родился в 1820 году в семье священника, и в нескольких поколениях множество его родственников были священнослужителями, большей частью провинциальными. Но все дело в том, что вот отец Сергея Михайловича Соловьева был священником, который не в храме служил, а преподавал в духовном училище и поэтому на фоне многих других священнослужителей он, конечно, выглядел человеком ну очень ученым. А мы говорим с вами о 1820 годе, чтобы моя мысль была правильно понята слушателями. И отец его очень стремился ко всякого рода знанию, очень много читал, приучал к этому своих детей, а Сергей Михайлович Соловьев был не первым ребенком в семье. Примерно такого же плана, скажем так, была и мать Сергея Михайловича Соловьева. Она была дочерью дослужившегося до дворянского звания чиновника. И таким образом, семья, принадлежа, в общем и целом, к духовному сословию, фактически ну вот демонстрировала тенденцию к выходу в какие-то иные пространства.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, отец был ритор, мать была достойной дочерью, которая человек, говоря современным языком, сделал себя сам и, очевидно, определенные навыки выживания в этом мире, в том числе за счет образования и трудолюбия, передал своим детям. И все это в итоге сошлось клином на маленьком Сергее Соловьеве.

Т. Агейчева

— И здесь в пользу его дальнейшего образования, как это ни парадоксально, послужило еще одно обстоятельство — его здоровье. Он был ребенком хилым...

Д. Володихин

— И сам о себе так писал.

Т. Агейчева

— Да, ему было не до прогулок, не до развлечений. Поэтому с детства он приучился много читать. А там где чтение, там направленный интерес. Он интересовался географией и путешествиями, вообще гуманитарного толка был человеком и, конечно, историей. Ну вот такой пример: к тринадцати годам он примерно столько же раз прочел полностью — вдоль и поперек, справа налево и слева направо — «Историю государства российского» Карамзина.

Д. Володихин

— Ну что же, между нами, историками, говоря, наш человек. Ну вот это все домашнее образование. Хорошо, что он освоил Карамзина, но дальше, дальше...

Т. Агейчева

— А дальше он, как и положено в семьях священников, должен был получить духовное образование, был отдан в духовное училище уездное. Но не так долго там продержался.

Д. Володихин

— Где?

Т. Агейчева

— В Москве, они москвичи.

Д. Володихин

— Московское духовное училище.

Т. Агейчева

— Да. они коренные москвичи. Проучился, в 28-м году был отдан в обучение, продержался до 33-го года. Натура Соловьева духовного образования не выдержала, и он был отдан в конце концов родителями в Первую московскую гимназию. Сразу же на третий курс поступил, окончил ее с серебряной медалью. В гимназии тоже, кстати, все было не так просто. Учение ему нравилось, но категорически не получалось у Сергея Михайловича заниматься точными науками и математикой.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, я хочу заниматься тем, чем я хочу.

Т. Агейчева

— Да не только так.

Д. Володихин

— По большому-то счету.

Т. Агейчева

— Ну может быть, может быть,

Д. Володихин

— Вся эта физика, математика — не наша.

Т. Агейчева

— Нет, но вы знаете, вот здесь вот все-таки характер будущего историка, вот учитывая его невероятный взлет как ученого, он в гимназии сказался. Ну с чего все началось, что преподаватель математики, например, Соловьеву говорил примерно следующее: дурак ты, Соловьев, дурак, уравнение второй степени решить не можешь! Ну вот не давалось. И весь свой характер пришлось включить Соловьеву, чтобы преодолеть эту трудность. Помогла память и репетиторы. В конце концов, он с приличными оценками...

Д. Володихин

— Да, сдал.

Т. Агейчева

— Вот отсюда, кстати говоря, его серебряная медаль в итоге. Ну как бы то ни было, а Соловьев уже по окончании гимназии ощутил себя историком. Вот у него не было вопросов, кем он будет, куда пойдет учиться. А пошел учиться он в Московский университет на историко-философское тогда еще отделение, историко-филологическое, простите, отделение философского факультета.

Д. Володихин

— Достойный выбор.

Т. Агейчева

— Окончил университет в 1842 году. И вообще вот эти университетские годы сами по себе были, конечно, очень интересными, очень полезными для Соловьева, потому что он искал себя уже, так сказать, не в векторе развития, а в содержании вот того, чем он будет потом заниматься.

Д. Володихин

— И сейчас мы обсудим то, что пришло к нему в молодости, в студенческие годы в его личность, в его интеллектуальный инструментарий и прочно там засело, а что фактически не понадобилось. Но прежде я полагаю, будет правильным, если сейчас в эфире прозвучит сочинение Василия Сергеевича Калинникова, классического нашего композитора, «Царь Борис». Поскольку, говоря о Сергее Михайловиче Соловьеве, хочется заряжать эфир прекрасным историческим романтизмом.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, после такой музыки хочется напомнить как-то приподнято, торжественно о том, что у нас здесь светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Но вспомнив, что говорим-то мы о Сергее Михайловиче Соловьеве, пафос пропадает, потому что стоя перед горой, уместно кланяться, а не ее просить поклониться тебе. И поэтому мы переходим к тому, как Сергей Михайлович Соловьев стал тем, чем он в итоге стал — крупнейшей величиной на горизонте исторической науки XIX века, да и, в общем, не только XIX. Как студент, чем он увлекался, какими идеями? Что ему казалось отжившим, устаревшим и наоборот, чему он хотел посвятить свои досуги, чем пополнить свой интеллектуальный багаж?

Д. Володихин

— Ну во-первых, Сергей Михайлович Соловьев был исключительным студентом. Вот ничто кроме учебы его в университете не интересовало. И если он и входил в какие-то студенческие кружки, то это были кружки по интересам по научным — поэзия, история, литература, но никоим образом не политика и тем более не революция. И годы обучения в Московском университете, как я уже сказала, были для Соловьева годами поиска себя в науке: он хотел понять, что такое история, а значит, как вообще ей заниматься. И примечательно то, что и сама наука в эти же годы находилась в поисках себя — то есть здесь вот было такое любопытное совпадение. Вот в Московском университете, с одной стороны, преподавали, в общем, крупные представители нашей науки и культуры. Ну например Михаил Погодин, о котором мы знаем как об авторе многотомных сочинений по истории русского народа.

Д. Володихин

— Но и, кстати, некоторые его вещи до сих по не утратили научной ценности. Когда Погодин критиковал, скажем, Костомарова, его сочинения о Смуте, то чаще был прав именно Погодин.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. С другой стороны, Соловьев застал в университете еще Каченовского, основателя так называемой скептической школы. Ну в известном смысле вот о нем говорят иногда, что он один из основателей нашего источниковедения. Не то чтобы основатель, но у источников источниковедения отечественного он стоял.

Д. Володихин

— Сторонник такого гиперкритического отношения к источникам.

Т. Агейчева

— К источнику, да. Иногда до анекдотов, но как было, так и было. Вот на этой же площадке, в этом же пространстве разворачивался диалог (это уже младшее поколение, но все они современники) западников-славянофилов. С Константином Аксаковым Соловьев был дружен, и позднее Аксаков был крестным отцом одной из его дочерей.

Д. Володихин

— А Грановского с удовольствием почитывал.

Т. Агейчева

— А Грановского Соловьев успел послушать на излете карьеры последнего. Одним из покровителей в университете Соловьева был представитель западничества, Каверин. То есть Соловьев очень многих успел увидеть, очень многое успел оценить. И вот это как раз был тот период, когда в нашей науке господствовал все-таки, несмотря на споры серьезные, но тем не менее философский подход к осмыслению исторического процесса. И Соловьев тоже поначалу читал философию очень много.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, не столько конкретные исторические исследования, сколько вот такое осмысление истории, с высоты птичьего полета.

Т. Агейчева

— Да, он хотел какую-то вот концепцию тоже сложить собственную. И поэтому он читал, в том числе познакомился с Гегелем. Но, правда, из Гегеля одолел только «Философию истории», этого ему оказалось достаточно.

Д. Володихин

— Честно скажу, не стану себя равнять с Соловьевым, но все же, я когда-то тоже в основном это-то и освоил. Потому что совершенно понятно, историку-профессионалу вся эта громадная философская схема Гегеля нужна постольку поскольку, а «Философия истории» — она-то из профессии, она пригодится.

Т. Агейчева

— Да, а кроме того, он познакомился с целым рядом известных популярных историков иноземного происхождения — например, Гиббон, Вико, многие другие. Вот поскольку уж вы говорите о том, что что-то было полезным, а что-то было отброшено...

Д. Володихин

— Так, сейчас прозвучит фамилия Эверса, мне кажется.

Т. Агейчева

— Конечно. Потому что вот как раз Эверс-то более чем полезен впоследствии Соловьеву оказался. Вот очень интересный синтез из гегельянства и родовой теории Эверса лег в основу большой концепции русской истории вот самого Сергея Михайловича Соловьева.

Д. Володихин

— Напомним, что Эверс, несмотря на иностранную фамилию, российский историк.

Т. Агейчева

— Да, он преподавал в Дерптском университете. И он автор так называемой родовой теории, в соответствии с которой история всякого народа разворачивается, вот как дерево растет, на своих корнях. И это именно развитие, рост, когда собственную судьбу всякий народ проживает, ну как действительно, вот как это происходит с любым живым веществом и любимым живым существом в природе. И Соловьев, читая философов, очень скоро понял, что все-таки у него слишком конкретный ум и отвлеченность не очень ему подходит.

Д. Володихин

— Знаете, вы там занимайтесь своими абстракциями, а я поговорю о фактах.

Т. Агейчева

— Да. И здесь же надо, конечно, вот еще о чем говорить, что он столкнулся с весьма такой парадоксальной ситуацией в самом университете, связанной с преподаванием истории. Ну вот вроде бы большие люди преподают — Погодин, например, — но не всегда делают это добросовестно. Позволяют себе пропускать лекции, не всегда работают, например, над стилем преподавания. И вот Погодин не очень нравился, как преподаватель, студентам. Потому что вот славился он в университете как человек скучный, иногда невежливый.

Д. Володихин

— Ну и его обвиняли в том, что он на лекции большими кусками цитировал Карамзина.

Т. Агейчева

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Такими большими, что лекции превращались из погодинских в карамзинские.

Т. Агейчева

— Очень придирчиво относился к студентам, и огромное количество у него уходило времени на претензии, которые он озвучивал по отношению к студентам. Вот здесь удивительным образом этот человек встретился со студентом Соловьевым, который, несмотря ни на что, слушал его внимательно, владел огромным количеством знаний и вставлял свое слово в лекции преподавателя Погодина. Все это заставило, в конце концов, Погодина задать Соловьеву вопрос: а вы, молодой человек, кто вы собственно такой и чем вы интересуетесь?

Д. Володихин

— Чем вы недовольны, по большому счету.

Т. Агейчева

— И получил замечательный ответ от студента Соловьева: всем русским — русской историей, русской литературой, русской культурой ну и так далее. И началось недолгое, но, тем не менее, сотрудничество Соловьева с Погодиным. Благодаря Погодину он получил знания, например, о работе археологической комиссии, познакомился с собранием самого Погодина — то есть это был хороший старт.

Д. Володихин

— Но потом они разошлись, и...

Т. Агейчева

— По очень многим причинам, да.

Д. Володихин

— Да, а может быть, и политические воззрения, и характеры, и стиль — уж очень разные были люди. Не будем на этом заострять внимание. История это печальная, а для нас важно то, что Сергей Михайлович получил хороших учителей, с точки зрения науки, с точки зрения отношения к науке и с точки зрения даже и отрицательных примеров, на которые...

Т. Агейчева

— Он не хотел быть похожим, да.

Д. Володихин

— На которых тоже можно учиться. Но теперь его продвижение. Ведь он достаточно быстро защитил диссертацию?

Т. Агейчева

— Вы знаете, здесь все-таки обязательно нужно сказать еще об одном эпизоде из его биографии — заграничной поездке в качестве преподавателя с семьей Строгановых — до 44-го года он путешествовал, в течение трех лет.

Д. Володихин

— С семьей богатейших Строгановых, скажем так.

Т. Агейчева

— Кроме того, Сергей Строганов, попечитель Московского округа учебного, стал тоже покровителем Сергея Михайловича Соловьева и весьма способствовал его продвижению.

Д. Володихин

— Притом что Строганов был влиятельным вельможей.

Т. Агейчева

— Да. И вот там за границей, кстати, Соловьев — проехали они почти всю Европу, — ему удалось лично послушать Шеллинга, например, лекции Шеллинга, а также таких знаменитых ученых, как Риттер или Ранке, которые тоже вот эти все встречи ему оказались очень-очень полезны. И вот по возвращении на родину Соловьев ринулся и в университет, и в науку. В 45-м году он сдавал магистерские экзамены — неудачно, но здесь сработал административный ресурс, и Соловьева оставили при университете. Он очень быстро сработал магистерскую диссертацию «Отношение Новгорода к московским великим князьям»...

Д. Володихин

— Сейчас только уточним, что магистерская диссертация XIX века это примерно то, что сейчас кандидатская.

Т. Агейчева

— В 1845 году защитил эту магистерскую диссертацию. Ну а затем, недолго, не скажем, думая, через непродолжительный период времени, в 1847 году подоспела и докторская диссертация — «История отношений между князьями Рюрикова дома». Все это дало возможности Соловьеву закрепиться в университете. Он читал курсы лекций — основную, еще лекции по новой истории. К 50-му году он стал ординарным профессором Московского университета.

Д. Володихин

— И в этот момент мы отключаемся от его карьеры — потом мы еще немного о ней поговорим. А сейчас самое время поговорить о том, что, став зрелым мужем, не только по возрасту, но и по своему положению, и зрелым ученым по своим знаниям и инструментарию, которым он владел, Сергей Михайлович начинает писать главный труд своей жизни.

Т. Агейчева

— Да, это «Истории России с древнейших времен». Первый том этого сочинения вышел уже в 1851 году и дальше, методично и последовательно, каждый год выходил новый том. Последний, 29-й том был продиктован Соловьевым в 1879 году, но издан был уже посмертно.

Д. Володихин

— И каким годом он завершил вот то, что успел сделать?

Т. Агейчева

— Он довел повествование, включительно, до царствования Екатерины Великой.

Д. Володихин

— О, ну что же, для наших радиослушателей, тех во всяком случае, которые еще не знакомы с сочинениями Соловьева, будет полезным еще раз услышать, а может быть, кому-то и первый раз услышать, что «История России» Соловьева будет для вас учебником, справочником, увлекательным чтением и целой серией монографий от Рюрика до Екатерины II.

Т. Агейчева

— Именно так.

Д. Володихин

— Какова была идея, заложенная в эту историю? Просто прагматичное такое, день за днем изложение ее или все же были какие-то концепции?

Т. Агейчева

— Нет, конечно, это была концепция, которая была оригинальна для своего времени. Не всеми оценена, потому что труд Соловьева кто-то называл вообще едва ли не антинаучным. А кто-то как раз из критиков понимал, что это, в общем, новый качественный этап в истории. Соловьев, во-первых, отказался от на тот момент установившейся традиции делить русскую историю на почти изолированные периоды. Ну например, рюриковский период, монгольский период. Или еще другой был подход...

Д. Володихин

— Удельный период, московский.

Т. Агейчева

— Да, он стремился показать историю как целостный процесс, как я уже говорила, как растущее дерево, без перерывов, где каждый новый период является прямым следствием предыдущего. Он стремился показать, что всякая национальная история, в общем, при общем понимании исторического процесса как целостного мирового, но тем не менее каждая национальная история уникальна, индивидуальна. И это плод развития народа, который сам, независимо свою историю творит. И поэтому механическое сравнение народов и жизни народов просто лишено всякого смысла. Вот таким образом Соловьев как бы подвел собственный итог спорам западников и славянофилов, поскольку вопрос сравнения вообще снял с повестки дня. Рассматривая историю опять же изнутри, как вот эти внутренние органические процессы, он, вслед за Гегелем, полагал, что всякий народ имеет собственную историческую задачу, историческое призвание. Но каждый народ, тем не менее, реализует задачу развития — задачу, с одной стороны, самопознания, а с другой стороны, саморазвития к достижению свободы максимальной.

Д. Володихин

— Сложно. Я думаю, на этом нам надо будет остановиться всерьез и надолго, и чуть погодя мы это сделаем. Но прежде все-таки мне надо напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И я с удовольствием беседую с умнейшим историком, с Татьяной Владимировной Агейчевой, о другом умнейшем историке — Сергее Михайловиче Соловьеве. Но на минуточку нам придется нашу беседу прервать, и очень скоро мы вновь встретимся в эфире.

Д. Володихин

— Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». Дорогие радиослушатели, мы с доцентом исторического факультета Московского университета, Татьяной Агейчевой, обсуждаем судьбу и научные подвиги Сергея Михайловича Соловьева. Вот сейчас мы забрались в философию истории — как раз то, что Соловьев на внешнем, видимом уровне отвергал. И иногда действительно его громадный труд может показаться простым собранием фактов, но это не так. И вот то, о чем вы говорите, о том, что всякий народ, с одной стороны, должен познать самого себя в какой-то момент, а познав самого себя, освободиться — это важно. Но что в данном случае, с точки зрения Сергея Михайловича, свобода? К какой свободе должен был стремиться народ, с его точки зрения?

Т. Агейчева

— Свобода, ну в данном случае свобода равна самопознанию и, по возможности, познанию Бога, абсолютного — то есть вот как бы все это вместе у него было.

Д. Володихин

— Очень важный момент. Вот он вышел из духовной среды, родился в семье священника, преподавателя священствующего.

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— До какой степени у него его принадлежность к христианскому мировидению видна в его научных трудах, в его статьях, в его заметках, в его воспоминаниях?

Т. Агейчева

— Ну во-первых, он глубокую веру и воцерковленность сохранил до конца жизни. Он регулярно? каждое воскресенье ходил в храм, это была обязательная процедура, он в религиозном духе воспитывал детей своих, коих у него было двенадцать.

Д. Володихин

— И тут мы скажем, если кто-то хочет ответить на вопрос, что такое главные семейные ценности, так вот Сергей Михайлович Соловьев своей жизнью ответил, что главные семейные ценности это дети. У его отца их было много, у него самого их было даже больше. И он был богатый человек, богатый своими детьми. Поэтому каждый год писал новый том «Истории России», поскольку семью-то надо кормить.

Т. Агейчева

— Ну и кроме всего прочего, вот мне думается, что все-таки вот опора на как раз гегельянскую «Философию истории» во много связано с религиозным мировидением Сергея Михайловича Соловьева, потому что ну вот у Гегеля абсолютный дух присутствует, который определяет задачу человечеству.

Д. Володихин

— А в сущности то, что у Гегеля Богом не называется, но так близко проходит, что на русский язык свободно словом «Бог» может быть переведено.

Т. Агейчева

— Да. И вот Сергей Михайлович, опираясь на вот эти вот основания гегельянские, помимо прочего еще стремился показать, а из чего собственно, из каких факторов и обстоятельств складывается индивидуальная национальная история во внешних ее проявлениях.

Д. Володихин

— То есть у всех народов есть задачи, у всех народов есть процесс шествия к самопознанию, но все они друг от друга отличаются.

Т. Агейчева

— Да. И здесь еще для того, чтобы не забыть, один важный момент тоже надо упомянуть: а в чем проявляется степень решенности этой задачи, точнее говоря, ну в какой части пути, да, к решению задачи народ находится — сила государства. Вот степень политической свободы народа в целом и мощь государства, которое создается этим народом: чем сильнее государство, тем свободнее народ в целом.

Д. Володихин

— То есть получается так, что сила державы в положительном идеале Соловьева должна сочетаться с определенной умственной вольностью тех, кто является подданными государя этой державы.

Т. Агейчева

— Да. Потому что сильное государство без просвещения никуда, без сильной личности никуда. А личность — это личность народа совокупная и личность правителей. Поэтому можно посмотреть через силу правителей, через степень их просвещенности и, в конце концов, через организацию самого государства — насколько, так сказать, вот решены эти большие исторические задачи. Но кроме всего прочего, как я уже сказала, какие-то внешние обстоятельства жизни народов очень различны.

Д. Володихин

— Ну и что, с точки зрения Сергея Михайловича, было особенностью развития русского народа?

Т. Агейчева

— И вот он выводил алгоритмы, он говорил, что на индивидуальную историю народов влияют три фактора. Первый фактор — это природа, природно-климатический фактор, который сейчас, кстати говоря, тоже эта тема очень активно эксплуатируется в нашей историографии. Во-вторых, природа племени. Можно по-другому сказать: характер народа, вот Богом данный.

Д. Володихин

— Так. И третье?

Т. Агейчева

— Третье — это окружение. То есть те обстоятельства внешние, которые народ должен преодолевать, соседи...

Д. Володихин

— Внешний вызов, условно говоря.

Т. Агейчева

— Да, внешний вызов, теперь это так принято говорить. И вот совокупность этих факторов дает самые разные варианты национальных историй, иногда причудливые.

Д. Володихин

— Ну я вот повторяю вопрос: в чем он нашел особинку, скажем так, в судьбе русского народа? Где вот искать ее на страницах «Истории России» Соловьева, в каких словах, выражениях она там высказана?

Т. Агейчева

— А знаете, прямо в первом томе, чтобы далеко не искать, все самые важные философские моменты им и прописаны. Ну вот, например, Сергей Михайлович Соловьев полагал, что природа России, вот если для других народов природа мать, для европейских, например, народов, то для России и для русского народа природа мачеха. Потому что это равнина, которая не стимулирует народ к тому чтобы собираться в коллективе, скорее стимулирует к тому, чтобы народ в поисках условий жизни благоприятных растекался по этой равнине. То есть здесь как раз еще срабатывает диалектика вот гегельянская.

Д. Володихин

— Ну да, бедные почвы, тяжелый климат.

Т. Агейчева

— Да, да.

Д. Володихин

— Народ мобилизоваться должен, в сущности, а он растекается

Т. Агейчева

— А он растекается, да. И вот лес борется со степью, оседлость борется с кочевым...

Д. Володихин

— Элементом.

Т. Агейчева

— Элементом. То есть такие вот противоположности гегельянские. И так далее и тому подобное. И тут вступает в силу другой фактор — природа племени. То есть только сильное племя может преодолеть эти обстоятельства, только сильное племя может войти в сотрудничество с государственным началом. Но с другой стороны, государственное начало тоже должно быть сильным, как это самое племя. И вот это столкновение племени с государством, в конце концов, приводит к созданию мощнейшего национального государства, которое способно двигаться вперед.

Д. Володихин

— Столкновение или взаимодействие?

Т. Агейчева

— А и то, и другое, то есть взаимодействие на основании столкновения. То есть, например, в русской истории вот это вот растекающееся по равнине племя государство должно было собрать в кучу и заставить трудиться на собственное развитие.

Д. Володихин

— И оно собрало при московских государях, насколько я понимаю.

Т. Агейчева

— Да. Неслучайно вот темы диссертаций Соловьева как раз имеют отношение к этим процессам и периодам собирания государства.

Д. Володихин

— У него были своего рода государи-любимчики? Ну у Николая Михайловича Карамзина бы своей главный герой русской истории — Иван III Великий. Есть ли что-нибудь вот в том смысле за спиной у Сергея Михайловича Соловьева?

Т. Агейчева

— Да. Ну во-первых, к Ивану III он тоже относился весьма и весьма неплохо. Здесь опять же гегельянский подход к личности. Личность, с одной стороны, выражает и отражает народ — это такое лицо народа совокупное, да, личность может способствовать развитию, прогрессу. Но если личность бледненькая, то, не особенно способствуя прогрессу, тем не менее за рамки определенной Богом идеи она не выйдет, и государство тоже, история национальная не сможет выйти. И в этом смысле любимчик Соловьева — Петр. Петр I, которого он называл работником истории, мастером истории, ну и вот всякие разные эпитеты торжественные.

Д. Володихин

— Насколько я понимаю, и у него есть отдельное сочинение, посвященное Петру, не только его образ в «Истории России».

Т. Агейчева

— Совершенно верно. У него есть большое сочинение, которое вытекло собственно из публичных лекций — «Публичные чтения о Петре Великом».

Д. Володихин

— То есть иными словами, он хотел свои чувствованием этого государя — не столько как крайне жесткого монарха, сколько как созидателя, — поделиться с аудиторией.

Т. Агейчева

— Да. И признавая тот факт, что Петр I совершал очень жесткие поступки и не скрывая этого обстоятельство никаким образом, он тем не менее говорил, что Петр I действовал в логике русской истории. И он реализовывал то, к чему государство, к чему русский народ уже были готовы, что было для них предназначено и что должно было двигать Россию в целом вперед. И, кстати говоря, на примере Петра I он хотел ну некий такой воспитательный, может быть, вот момент организовать для действующих императоров русских.

Д. Володихин

— Посмотрите на Петра! Будьте такими, как Петр! Ну конечно, в меру своих способностей.

Т. Агейчева

— И не будьте слабаками — вот это вот тоже важный такой момент, — будьте сильны.

Д. Володихин

— Ну что же, человек, который рос в многодетной семье и рано поставил себе характер, слабость, очевидно, не уважал. Ну это можно понять. Дорогие радиослушатели, мы сегодня, можно сказать, плаваем в море истории. Добавим немного музыкальной истории в историю словесную. Милий Алексеевич Балакирев, симфоническая поэма «Русь».

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, я уж не знаю, можно ли придумать что-нибудь более удачное для музыкального иллюстрирования фигуры Сергея Михайловича Соловьева. Прекрасно получилось. И мне приятно напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы беседуем с доцентом исторического факультета Московского университета, Татьяна Владимировной Агейчевой, о Сергее Михайловиче Соловьеве. И мне хотелось бы, чтобы сейчас напомнила бы нам Татьяна Владимировна о том, что Соловьев вовсе не является автором одного громадного труда, а у него были и другие произведения, которые просто несколько отходят на второй план рядом с «Историей России».

Т. Агейчева

— Ну его интересы действительно были очень разнообразными. Ну вот если перечислять его сочинения, спектр интересов становится совершенно понятен. Ну вот, например, у него есть работа «История падения Польши». У него есть историографические работы, то есть работы по истории исторической науки, одновременно критического такого плана — «Шлёцер и антиисторическое направление» например. Сочинение незавершенное, но любопытное — «Наблюдение над исторической жизнью народов». Неожиданная, может быть, работа — «Восточный вопрос 50 лет назад». У него была работа об императоре Александре I, о дипломатии этой эпохи.

Д. Володихин

— То есть иными словами, человек был крайне разносторонен в своих интересах, и на все хватало времени.

Т. Агейчева

— На все хватало времени. Эта разносторонность еще обусловливалась спецификой момента. Потому что ну вот представьте себе: Соловьев учится в николаевскую эпоху, он наблюдает, как на протяжении многих лет готовится, например, реформа по отмене крепостного права. Он становится свидетелем, уже в царствование Александра II, этой большой реформы и изменений, которые следуют за ней. Неслучайно он призывал царей быть сильными, неслучайно вот здесь возникает этот образ Петр I как такой образцовый для проведения реформ.

Д. Володихин

— Ну что же, если я правильно понимаю, он жил в великую эпоху, в эпоху существования блистательной Российской империи. Российская империя где-то добывает себе славу, где-то оказывается в трясине ошибок, но даже там, где эти ошибки совершаются, они все равно ошибки величия, а не ошибки низости. Конечно, настоящего сильного историка это время поведет к тому, чтобы он писал чрезвычайно по-разному и чрезвычайно на разные темы, связанные так или иначе с современностью. И здесь мне хотелось бы услышать о том, как он преподавал. Ведь все, о чем мы говорим, это пока его личный интерес — интерес историка, гуманитария, хорошего профессионала, которого с удовольствием читают другие люди, потому что он хорош, он силен в своем деле. Но все же есть еще и другое, есть аудитория студенческая — любит она его, не любит, как оценивает? Вот сладкоречивый ритор, строгий академист, или здесь он был слаб? Что он был такое как профессор?

Т. Агейчева

— Ну я начну с того, что скажу, пожалуй, вот о чем. Он не был как лектор артистичен. Он не был артистичен, как после него, например, вот был артистичен Ключевский. Но это никаким образом не мешало студентам воспринимать его как блистательного лектора. Он читал лекции однообразным тоном, как будто бы разговаривая сам с собой. Он не интонировал, как будто он этот диалог с самим собой вел без предварительной подготовки. Хотя на самом деле все его лекции был абсолютно выверены, они были идеальным образом подготовлены. Он как бы рассуждал о важных моментах, вовлекая в это рассуждение своих слушателей, поэтому при видимой простоте и невычурности, он делал студентов соучастниками вот этого вот серьезного творческого процесса. Поэтому его слушали с удовольствием, его любили. Он был настоящим образцом преподавательского труда для тех, кто его слушал.

Д. Володихин

— Ну насколько я понимаю, ближе как раз к фигуре строгого академиста, простите мне вот шаблонное такое выражение: будил мысль.

Т. Агейчева

— А это очень точное выражение, вот так оно и было. При этом надо понимать: Сергей Михайлович Соловьев всегда держал диссертацию. Вот его любили не как близкого человека, к которому домой, например, можно прийти или вести какие-то задушевные беседы.

Д. Володихин

— А как интеллектуальный авторитет.

Т. Агейчева

— С Соловьевым это никогда не проходило. Он был очень строг. Он всегда был на отдалении, никогда ни один студент не бывал у него дома, со студентами он занимался только в университете. Он поражал студентов исключительной дисциплинированностью, по нему сверяли часы они — он входил в аудиторию минута в минуту, не опаздывая никогда.

Д. Володихин

— А может быть, это как раз выучка, идущая от духовенства, его предков? В конце концов, нельзя опоздать на обедню священнику.

Т. Агейчева

— И кроме того, да, это именно так. Но кроме того, ему так много нужно было всего успеть сделать, что без четкой организации своей жизни, без очень жесткого распорядка — распорядка настолько жесткого, что Соловьев самого себя лишал всяческой свободы, — он навряд ли успел бы много.

Д. Володихин

— И хотелось бы напомнить: двенадцать детей — приходится прикладывать усилия к тому, чтобы держать себя постоянно в рабочем состоянии.

Т. Агейчева

— И себя, и семью свою он держал тоже в ежовых рукавицах. Правда, опять же его все равно в семье очень любили, несмотря на вот эту вот строгость и жесточайший режим дня. Он, в общем, касался всех в семье в любые периоды — и в рабочие и, например, летом, когда все отдыхали на даче, тем не менее, никто не отменял распорядка. И он действительно очень много успевал сделать: 8–12 лекционных только часов в неделю, а работал он не только в Московском университете, а еще и в ряде учебных заведений. Писал очень много, занимался в архивах.

Д. Володихин

— И сюда добавим кое-что, пожалуй, не менее важное. В последние годы жизни Сергей Михайлович Соловьев имел чин тайного советника. Если перевести это на военную иерархию чинов — что-то вроде генерал-лейтенанта, а во флоте и вице-адмирала. То есть это человек, который, будь он на военной службе, водил бы эскадры и командовал бы целыми корпусами, если не армиями. Очень серьезного ранга чиновник. То есть он еще и управленец, притом управленец действительно очень, скажем так, высокого полета.

Т. Агейчева

— Да. Ну во-первых, он занимал высокие административные должности в Московском университете. С 1855 по 1869 год он бы деканом историко-филологического факультета Московского университета. Ну понятно, что он дослужился до звания заслуженного профессора, с 1870 и по 1877 год он исполнял должность ректора Московского университета. И в этих вот административных должностях, надо сказать, он очень много для развития университета и исторической науки сделал, именно вот в части администрирования науки университета. Очень серьезную кадровую политику ввел, дисциплинировал научное и преподавательское сообщество и так далее. Вообще настаивал, конечно, стремился к тому, чтобы университет был образцом вообще научного образования и бытования науки. Ну кроме того, Сергей Михайлович Соловьев был ординарным — тогда это так называлось, — членом Академии наук.

Д. Володихин

— То есть академиком.

Т. Агейчева

— Да. Это произошло в 1872 году, он был избран. Он ряд административных должностей исполнял вне университета — то есть он периодически становился членом всевозможных правительственных комиссий по университетским вопросам и вообще вопросам образования. Он был избран, накануне смерти, правда, уже, председателем Общества истории и древностей российских. Попечительствовал и преподавал одновременно в Николаевском военном училище. В 1870 году заведовал Оружейной Палатой. Ну то есть представьте себе, это серьезная нагрузка.

Д. Володихин

— И очевидно, это и натура определенная. Вот он говорил: я интересуюсь всем русским. И был по трудолюбию своему, очевидно, действительно типично русским человеком, который, если впрягся в воз, то уже не пытается жаловаться на жизнь, не пытается освободиться от этой ноши, а честно тянет и тянет, пока надо тянуть, и довозит, в конце концов, до конца. Ученый, профессор, администратор — Сергей Михайлович Соловьев был во всем до предела аккуратен, трудолюбив, честен со своими сослуживцами, коллегами, подчиненными и начальниками. Не знаю, по-моему, ни один из источников не доносит до нас каких-то свидетельств его нечистоплотности или непорядочности. Он в этом смысле был, ну как в XVII веке говорили, адамант — тверд и прозрачен.

Т. Агейчева

— Да. И главной ценностью, конечно, в его работе была наука. И вот если приходилось выбирать между наукой и иными какими-то мотивами — например, политика, да, — несмотря на то, что там у него в сердце, какие настроения были, Соловьев всегда делал выбор в пользу науки. Например, пытающихся бунтовать студентов он никогда не поддерживал. Но пытающихся бунтовать против плохих преподавателей студентов он поддерживал.

Д. Володихин

— Потому что он не любил плохих преподавателей.

Т. Агейчева

— Да. И он принимал соответствующие административные решения. А если также понимал, что он не способен преодолеть это препятствие из-за сильнейшего административного внешнего давления, он просто оставлял поприще, на котором он не может сделать ничего. И таким образом он покинул должность декана историко-филологического факультета Московского университета.

Д. Володихин

— Ну что же, мы не будем заканчивать (а время нашей передачи подходит уже к финалу) на этой печальной ноте, мы напомним, прежде всего, другое. Высокие посты, чин тайного советника — все это замечательно и все это было достойным, скажем так, приобретением Сергея Михайловича Соловьева, достойной компенсацией его заслуг перед Отечеством. Но прежде всего это был профессор, это был ученый. И вот не раз мы затрагивали то, что это был русский человек, который интересовался всем русским. Та культурно-интеллектуальная среда, которая существовала в Российской империи в середине XIX века, способна была создать в русском народе, не обязательно в его благородных слоях, достаточно сложную, порой изощренно сложную личность. Не только трудолюбивую, но еще и интеллектуально богатую, способную вдохнуть жизнь в достаточно, в общем, неоднозначные, достаточно сложные концепции научные. И эта жизнь все равно передавалась читателям его трудов — они читали, они это понимали. И труды Сергея Михайловича Соловьева надолго его пережили, я думаю, что и нас переживут. От вашего имени, дорогие радиослушатели, я благодарю Татьяна Владимировну Агейчеву за эту замечательную беседу. И мне осталось сказать: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева

— Всего доброго.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем