«Императорский Царскосельский лицей». Исторический час с Дмитрием Володихиным

Гость программы — доктор исторических наук, профессор Исторического факультета МГУ Андрей Андреев.

Мы говорили об Императорском Царскосельском лицее: о том, как и с какой целью он появился, кто из известных людей там учился, и в чем уникальность этого учебного заведения. Наш гость рассказал, каким был лицей во времена, когда там учился А.С. Пушкин.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Дмитрий Володихин:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня у нас весёлая, светлая тема. Знаете, кто получал советское образование, да и постсоветское, сталкиваясь с этой темой, испытывают какой-то необыкновенно приятный эффект припоминания: а вот что-то в молодости я читал об этом, и оно было хорошее такое, радостное. Итак, мы с вами поговорим о лицее, почему-то хочется добавить — о пушкинском лицее, хотя и после Пушкина это учебное заведение просуществовало чрезвычайно долго, в этом году мы отмечаем 210 лет образованию лицея, и нашим гидом по его коридорам и залам станет доктор исторических наук, профессор исторического факультета МГУ Андрей Юрьевич Андреев. Здравствуйте!

Андрей Андреев:

— Здравствуйте!

Дмитрий Володихин:

— Ну что ж, прежде всего, очень много было сказано в разного рода дискуссиях, что лицей одни замышляли как некий сложный интеллектуальный проект, другие упростили, третьи повернули в иную сторону, у четвёртых в итоге получилось то, о чём не думали ни первые, ни вторые, ни третьи. Вот поэтому мне хотелось бы поговорить: что, собственно хотели создать, когда творили лицей, люди, которые поставили его на ноги? Эпоха-то, в общем, далеко не самая простая ни с точки зрения идеологии, ни с точки зрения политики, ни с точки зрения культуры, всё как-то чересполосно.

Андрей Андреев:

— Да, спасибо, это было точное замечание, что лицей — это особый проект и по судьбе, и по реализации, и по возникновению. Собственно говоря, лицея быть вообще не должно. Вот давайте исходить из этого тезиса, то есть получился не благодаря, а вопреки общим контурам реформы народного просвещения Александра. Дело в том, я напомню моим слушателям, что Александр Первый создал систему народного просвещения в России. И создал он его, основав в 1802 году министерство народного просвещения, то есть в самом начале своего царствования. В 1803 году были приняты так называемые предварительные правила народного просвещения. И вот согласно этим предварительным правилам, возникала очень стройная, очень чёткая, очень понятная система всего вообще образования: от высшего до начального. Эта система была четырёхступенчатой. Вся страна делилась на шесть учебных округов, во главе каждого был университет. Речь шла о шести университетах, и каждый университет готовит педагогов и как бы надзирает за низшими училищами. А эти училища в свою очередь готовят для университета будущих студентов. На втором уровне, ниже университетов, шли губернские гимназии в каждом губернском городе, на третьем уровне уездное училище, в каждом уездном городе, соответственно губернские гимназии были ориентированы на университет, уездные училища давали скромное образование, скорее для купцов, но, если кто-то хотел из них можно было переходить дальше в гимназию, и больше всего должно быть сельских школ, в каждом селе, в каждом приходе они должны были открываться, где крестьян учили бы грамотности.

Дмитрий Володихин:

— Счёту, письму.

Андрей Андреев:

— Да, да. И ещё раз скажу, что гимназии при этом могли предоставлять учителей для уездных училищ, уездные училища в свою очередь могли окормлять сельские школы. То есть всё чётко, всё хорошо устроен. Да! А университеты должны были готовить чиновников, людей для государственной службы. Это значилось даже в параграфе, который обозначал задачи нашего университета. Был такой параграф, первый параграф университетского устава, что университет есть высшее учёное сословие для преподавания наук учреждённое, которое готовит юношество к государственной службе.

Дмитрий Володихин:

— У меня два уточнения: наш университет — это московский, наш с вами университет. А ещё один вопрос: вот вы сказали, что университеты должны готовить педагогов и вместе с тем сейчас добавили, что ещё и чиновников. Ну а в реальности-то что происходило?

Андрей Андреев:

— Вот я и хочу сказать. Педагоги — это обязательная задача. Готовить для государственной службы — это общая специальная задача. Они обе были возложены на университеты, и выяснилось, что, если специальную задачу университет хоть как-то более-менее выполняет.

Дмитрий Володихин:

— То есть педагоги более-менее.

Андрей Андреев:

— Да. То с общей задачей он не справлялся по очень простой причине. Вся эта система была построена сверху, то есть университет основали, а сельских школ не было, уездные училища тоже не так хорошо работали, и в гимназии, даже в гимназии дворяне не поступали. Ибо, как мы с вами прекрасно знаем, в первой четверти 19 века дворяне обучались дома, понимаете, да? Что гимназическое образование ещё не проложило себе дорогу, нужно было уговаривать дворян специально отдавать детей в гимназии.

Дмитрий Володихин:

— То есть это можно сравнить ситуацию, как если бы в порту стоял великолепный линкор, а обеспечивали его мастерские для яхт-клуба.

Андрей Андреев:

— Да, можно и так сказать. То есть в университет просто не шли студенты, туда могли переводить насильно. Мы с вами ещё помните, говорили об эпохе Сперанского? Когда были переводы из одного учебного заведения в другое, так вот в Московский университет переводили, например, студентов из духовных академий, духовных училищ. Это можно было насильно сделать. Но насильно дворян в университет загнать не удавалось. Был даже принят указ 1809 года, мы к нему ещё, может быть, вернёмся, Сперанского, который дворянам предписывал получать университетские аттестаты, для того, чтобы поступать дальше на службу, а именно в чины 8 и 5 класса. Ну и этот аттестат, вы понимаете, благодаря дворянским связям, можно было просто как-то так ненавязчиво получить. Ну я намекаю на некоторые элементы коррупции в этом смысле.

Дмитрий Володихин:

— Мне кажется, что даже без этого аттестата, как-то потихонечку дело шло само собой, и люди шли и шли в чины дальше.

Андрей Андреев:

— Нет. Ну всё-таки указ давал такую преграду, да? Чтобы получить 8 класс, нужно было предъявить аттестат.

Дмитрий Володихин:

— За особые заслуги.

Андрей Андреев:

— Ну да, ну, короче, это тоже не было такой большой проблемой. И получалось, что университет не выполняет главную, я сказал об общей задаче, но по сути, Александр Первый, правительство александровское желало получить массу образованного чиновничества, высшего чиновничества.

Дмитрий Володихин:

— Просвещённого.

Андрей Андреев:

— Да. Высшей бюрократии, как сейчас ещё говорят. И вот она из университетов сразу не выходила, потом, конечно, будет выходить. Это ещё трудности роста, понятно, что пройдёт там 30 лет, пройдёт уваровская реформа, всё будет по-другому, всё это действительно заработает. Но мы сейчас говорим именно о первых десятилетиях университетской реформы, и вот за 10 лет сделано было в этом смысле довольно мало. Университеты висели в воздухе, как вы правильно сказали.

Дмитрий Володихин:

— В некоторых случаях и университеты-то в значительной степени почти с нуля, с какого-то гораздо более низкого уровня учебного заведения приподнимались с трудом.

Андрей Андреев:

— Да, это были такие номинальные университеты, ну речь идёт прежде всего о Казани, где гимназия, существовавшая там ещё с середины 18 века, была переименована в университет. А учителя гимназии были переименованы в профессоров.

Дмитрий Володихин:

— Ну для них это было радостное событие. Но потом пришлось ещё многое достроить в этом университете.

Андрей Андреев:

— Опять же, я не хочу ничего принижать. Я просто показываю на трудности реализации того блестящего проекта, который только что вам обрисовал. И вот видя эти трудности, высшая бюрократия и главный её представитель, я только что его назвал — Михаил Михайлович Сперанский — предложил проект, который не вписывался в систему. Вот ещё раз я подчёркиваю: лицей — это внесистемное учреждение. Это очень важно понимать, оно не просто элитарное, оно просто уникальное, вне системы, учреждение само по себе. И Сперанский уже в 1808 году, а Сперанский прекрасно видел и состояние образования, видел нужды, потребности правительства, короче, Сперанский хотел, чтобы его окружали такие же как он. Сперанский — уникум. Была у нас о нём передача, я подробно рассказывал. Сперанский уникален во многом, а он хотел поставить на поток производство сперанских.

Дмитрий Володихин:

— Ну, когда создаётся внесистемное учебное заведение, примерно так мы и начали сравнивать это с флотом. Есть линкор, есть крейсер, есть фрегат, есть, условно говоря, тральщик, а есть глубоководный батискаф. И он с ними не то что с ними не сравнивается, он с ними лежит в каком-то другом плане бытия, техники, командования и так далее.

Андрей Андреев:

— Да, можно так назвать лицей. При этом сразу подчеркну, что по своим правам и привилегиям, как я уже сказал, университеты давали чины, окончание университета вам давало право сначала на 12 класс, если вы хорошо сдали экзамен, потом на 10 класс, а вот чины лицея сразу простирались аж до 9 класса. То есть выпускники лицея в зависимости от успеха им могли присваиваться чины сразу аж до 9 класса, то есть вот это внесистемное учреждение оно по своим чинам сразу было поставлено даже чуть выше, чем обычный университет.

Дмитрий Володихин:

— Не дворянин туда попасть не мог.

Андрей Андреев:

— Конечно, нет. Сейчас расскажу историю этого проекта, я не думаю, что Сперанский, который сам у нас выходец из духовенства, стал бы ставить такие препоны, но действительно проект лицея пережил несколько трансформаций. Итак, Сперанский составил записку, и его задачей было воспитание просвещённой бюрократии. Эта записка после некоторого хождения, Александр Первый её рассматривал, в целом одобрил, ну естественно, Сперанский был тогда его ближайшим сподвижником, передал её новому министру Алексею Кирилловичу Разумовскому. И вот дальше Разумовский собственно себе всегда приписывал основание лицея. По-моему, где-то на склоне жизни Сперанский написал письмо, в котором говорит, что, в общем-то, все уже забыли, что лицей на самом деле придумал я, пишет Сперанский. Действительно, в любой книжке об основании лицея мы прочитаем, что всё сделал Разумовский. Хотя всё-таки изначально... у нас просто есть записка Сперанского, мы можем сравнить, какой там проект лёг в основу. Так вот Разумовский стал делать из этой школы для бюрократии, которая ещё не носила какого-то закрытого элитарного характера, именно элитарное, и именно закрытое учреждение. Вы понимаете, что эти два слова изначально необязательны были.

Дмитрий Володихин:

— То есть получается примерно так: «Дорогой друг, нам очень понравился ваш проект, давайте доведём его до ума. Кстати, те 48 сотрудников, которые стоят у меня за спиной, будут заниматься именно этим, вы им немного поможете!»

Андрей Андреев:

— Ну в любом случае Разумовский как бы подвинул здесь Сперанского. Сперанский впрямую этим больше не занимался, а Разумовский переписал этот проект. В частности, Разумовский значительно изменил круг преподавания, потому что Сперанский ориентировался на свой потенциал, на свои потребности. Лицей был задуман энциклопедическим учебным заведением, а Разумовский значительно всё сокращал. Давайте я ещё раз подчеркну слово «элитарность», и оно уже в двух смыслах употреблялось Разумовским. Во-первых, это учреждение только для высшего сословия, то есть уже при Разумовском это было понятно. Только для дворянства.

Дмитрий Володихин:

— Даже не просто дворянства, а сливки дворянства.

Андрей Андреев:

— Да, для высшего из высшего сословия. А во-вторых, это учреждение, где даются как бы особые науки, которые и нужны государству. Не всё подряд. История, география, это понятно, что учил Пушкин, физика, латинский язык, сейчас объясню, что не нужно, то есть, скорее, даже отрицательные, то есть особые науки, это значит те, которые не нужны. Например, там не было философии, мы с вами любим философию?

Дмитрий Володихин:

— Это хороший вопрос. А богословие?

Андрей Андреев:

— Тем более не было. Ну был протоиерей, конечно, был законоучитель, но ...

Дмитрий Володихин:

— Но... Вот мы притормозили на самом интересном месте, и мне хотелось бы, чтобы, переходя к нему, мы вспомнили, что самым знаменитым лицеистом был Пушкин, и в эфире у нас прозвучит персидский хор из оперы Глинки «Руслан и Людмила».

Звучит мелодия.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, по мелодии вы сами поняли. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях доктор исторических наук, профессор исторического факультета МГУ Андрей Юрьевич Андреев. И мы говорим о лицее. Мы уже почти совсем добрались до Пушкина, потерпите немного те, кто этого ждёт. Пока мы пытаемся объяснить другое: по каким лекалам кроил лицей Разумовский, потому что не зря я в начале сказал, одни придумывали, вторые планировали, третьи делали, четвёртые поворачивали куда-то в другую сторону. Ну пока вот на второй стадии, не всё так просто, лицей это в идее почти колхоз, только интеллектуальный, в исполнении почти что казарма, только интеллектуальная. Некоторый поворот сделал на время его казармой неинтеллектуальной, и, в конце концов, вышел к тому, о чем изначально мечтал Сперанский, но несколько другого вида. Итак, мы остановились на том, в какую сторону поворачивал лицей Разумовский.

Андрей Андреев:

— Да, Разумовский повернул в сторону элитарного учебного заведения, я как раз хотел сказать, что ему в этом помогал, и Разумовский очень пользовался советами одного французского консервативного публициста, и звали его Жозеф де Местр, он был тогда в Петербурге. Он был посланником сардинского короля, он был известен своими резко консервативными взглядами, он поддерживал, например, примат власти Римского папы над всем католическим миром. Ну неважно, он много чего интересного писал и относительно России тоже. И вот мысль де Местра была, что России не нужна всеобщая система образования.

Дмитрий Володихин:

— Не только России, она нигде по де Местру не нужна.

Андрей Андреев:

— Совершенно верно. Потому что или народ сам готов к тому, чтобы развивать в себе науки, и тогда его не надо учить, он сам будет учиться. Как в эпоху Возрожденья, тогда ж никто итальянцев не учил, но они взяли и нарисовали «Сикстинскую капеллу» и прочее.

Дмитрий Володихин:

— Ну кроме греков из Константинопольской империи, их никто не учил.

Андрей Андреев:

— Католик никогда этого не признает, естественно. Или, если народ не готов к принятию наук, то науки принесут ему вред, понимаете? Вы будете его учить, а он что-то не то оттуда воспримет и будет глубоко несчастным. А ещё не дай Бог, взбунтуется.

Дмитрий Володихин:

— Ну как активный противник революции наполеоновской Франции де Местр был человеком, которого в этом смысле внимательно слушали.

Андрей Андреев:

— Безусловно. Разумовский выдвигает лицей как противовес университетам в этом смысле, с одной стороны. Потому что университеты — это именно учреждения для всех, а лиц

Дмитрий Володихин:

— Рассадник вольномыслия.

Андрей Андреев:

— А лицей, там, где учат только полезным наукам, тем, которые пригодятся людям для будущей службы. То есть никто никогда из лицея не выйдет и не будет науки употреблять во зло. Но Разумовский ошибся, как мы понимаем. Потому что лицей стал на самом деле рассадником свободомыслия, о котором Разумовский совершенно не думал. И был другой противовес немаловажный, которому, я думаю, де Местр был не рад. Де Местр был ещё ярым поклонником иезуитов. В Петербурге в этот момент процветал иезуитский колледж. Вы можете себе представить, что у него было несколько сотен учеников. Ведь Пушкина везли в Петербург, не для того, чтобы поступить в лицей. Его должны были записать в иезуитский колледж. Вы представляете себе: Пушкин — воспитанник иезуитов? Не дай Бог, называется, Господь спас.

Дмитрий Володихин:

— Слава Богу, что Господь переписал эту страницу нашей истории.

Андрей Андреев:

— Да. И здесь как раз Разумовский не шёл за де Местром, он понимал, что мы не может отдавать воспитание русского дворянства в руки иезуитов. И тем не менее типология была уже задана. Иезуитские учреждения закрытые. Я вот второе слово употребил, которое хотел подчеркнуть. Иезуитские заведения всегда закрытого типа, можно я напомню такого писателя французского нашим слушателям, как Стендаль с его романом «Красное и чёрное». Вы помните с чего всё началось и чем всё кончилось? Яркий роман, яркий образ Жульена Сореля, которые выходит из закрытого учебного заведения.

Дмитрий Володихин:

— И жизнь заканчивает в другом закрытом заведении.

Андрей Андреев:

— Да, да. Ну вы понимаете, о чём мы здесь шутим. Я хотел сказать, что именно облик закрытого заведения был Разумовским принят. И это, конечно, сильно отличалось от замысла Сперанского.

Дмитрий Володихин:

— Ну итог. Отрубили все предметы, которые не нужны были государственного человека, отрубили все попытки свернуть в сторону вольномыслия, отрубили не дворян, поставили охрану на воротах. Запустили людей и в результате Разумовский на своём месте не вечен, и получается так, что его детище заскользило несколько в сторону от него.

Андрей Андреев:

— Ну вы же анонсировали слушателям, что было несколько изгибов, сейчас будет ещё один изгиб. Потому что: а почему лицей расположен практически во дворце? Лицей с самого начала в 1811 году открывается во дворцовом флигеле, этот флигель был построен в 90-х годах для дочерей Павла, потом они выросли, их оттуда перевели.

Дмитрий Володихин:

— Вот давайте до конца договаривать, это всё-таки радио: для дочерей императора Павла Первого.

Андрей Андреев:

— Совершенно верно. Напомню, речь идёт о Царскосельском дворце, здесь Павел особо не жил, ну понятное дело, в конце 90-х этот флигель пустовал уже. И вот его переоборудовали для лицея, но всё равно это флигель соединён переходом с Царскосельским дворцом, это часть дворца. Как вы думаете? А почему лицей открывается во дворце? А мы ответ с Дмитрием Михайловичем знаем. А потому что на самом деле там должны были воспитываться великие князья. И это следующий изгиб лицейского проекта. Там должен был воспитываться вместе с Пушкиным Николай Первый. То есть Пушкин и Николай должны были стать одноклассниками.

Дмитрий Володихин:

— «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано».

Андрей Андреев:

— Вы же любите социальные сети, дорогие слушатели? Ну я, например, нет, ну представьте себе сеть «Одноклассников» — Пушкин заходит, и Николай заходит.

Дмитрий Володихин:

— И вот они там в чате.

Андрей Андреев:

— И вот они там в чате. Да. Замечу ещё, что Николай вместе с Михаилом, Николай 96 года рождения, Михаил — 98 года, Пушкин — 99 года. То есть можно себе представить с таким небольшим разбросом, что все они учатся в одном классе.

Дмитрий Володихин:

— Будущий великий поэт и будущий великий император должны были, можно сказать, за соседними партами. Ну вот пути их разошлись.

Андрей Андреев:

— Да, пути их разошлись, как считается, неслучайно. Дело в том, что у нас нет твёрдых об этом документов. Ну мы об этом знаем хорошо, ибо сам Николай вспоминал, сам Николай рассказал, что он должен был учиться в лицее, и этот рассказ был записан. Мы не очень хорошо понимаем, кто и когда отменил этот проект, но несомненно, это связано с началом Отечественной войны, точнее с разрывом в Наполеоном, с тем, что уже Николай переходит на военную службу. Вы знаете, что он участвовал в заграничных походах, хоть он был совсем юным, его приписали. То есть ему уже было не до того, чтобы сидеть на школьной скамье.

Дмитрий Володихин:

— Ну, а остальные великие князья?

Андрей Андреев:

— Так Михали Павлович вместе с ним, они всё время были вдвоём.

Дмитрий Володихин:

— Беда. Но, в общем, идея была в том, что они не только вырастут, получат воспитание и образование в лицее, но и обрастут верными людьми, которые будут впоследствии их свитой, их помощниками. Очевидно, это было разумно. Но в 1812 году, они, наверное, подумали не только, что некогда, но и что есть вопросы безопасности.

Андрей Андреев:

— Возможно. И в итоге у нас в 11-м году нужно было быстро набрать, то есть дату открытия лицея примерно назвали уже, флигель был готов, а учеников набирали до самого последнего момента. Набрали 30 лицеистов. У Пушкина есть эти строки: «Нас 30», на самом деле, их было 29, один из первого набора очень быстро скончался. Но всё-таки легендарное число — тридцать лицеистов, их набирали в итоге уже по случайности, заявок было много подано, был какой-то экзамен, какие-то смотры. Но я хочу сказать, что Пушкин-то — это в итоге не элита русского дворянства, вы понимаете, что род Пушкина отнюдь не самый богатый и вельможный в России.

Дмитрий Володихин:

— Ну вообще — это боярский.

Андрей Андреев:

— Боярский, ну если мы посмотрим на других его сокурсников там будут совсем представители фамилий, которые никто никогда в России не знал. Тем не менее все они попали на первый курс.

Дмитрий Володихин:

— То есть получается, отбросили ненужные предметы, отбросили великих князей, отбросили открытость, отбросили ну уж совсем элитарность. Набрали тех, кто попался в этот момент, и решили, ну всё, давайте уже заводить машину, мы слишком много работали над этим, пускай хоть в каком-то виде существует, и в этот момент воцарилось этакое равнодушие к лицею, поскольку идёт война, лицей живёт как-то сам по себе.

Андрей Андреев:

— Ну да, война создавала тот фон, на котором первые впечатления Пушкина образовывались. Вы помните? «Текла за ратью рать... мы прощались с теми, кто умирать шёл мимо нас». Пушкин видел полки, а лицеисты прощались через арку лицея или где-то там мимо него проходили полки гвардейские, которые отправлялись на войну с Наполеоном. Это было ещё и патриотическое воспитание.

Дмитрий Володихин:

— Здесь мы с вами приходим к теме пушкинского мифа о лицее. Лицей и Пушкин — это два слова, которые связаны друг с другом нерасторжимо.

Андрей Андреев:

— Да, здесь позвольте оторваться именно от исторической канвы и сказать, что лицей, конечно, потому нам дорог, что мы его связываем именно с именем Пушкина, я позволю себе сказать, хотя многие историки придерживаются другого мнения, что, если бы не Пушкин, мы бы не говорили с таким придыханием о лицее. Лицей был бы одним из других учебных учреждений. Их было много в 19 веке, даже с тем же названием, например, дорогие слушатели, слышали ли вы о Катковском лицее или лицее памяти цесаревича Николая? Замечательные учебные заведения, но почему у нас с ним нет никакого мифа связанного? Почему мы о нём так не мечтаем и не воображаем себе какие-то прекрасные картины?

Дмитрий Володихин:

— Ну не нашлось ещё двух Пушкиных для этих лицеев.

Андрей Андреев:

— Наш Царскосельский лицей, конечно уж, освящён именем Пушкина, и это связано со стихами. Я могу сейчас их прочитать, могу чуть попозже.

Дмитрий Володихин:

— Давайте сразу.

Андрей Андреев:

— Пушкин собственно сам задал основу своего мифа своими стихами.

В те дни, когда в садах лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал украдкой Апулея,
А над Вергилием зевал...

Понятна разница, да?

В те дни, как я поэме редкой
Не предпочел бы мячик меткой,
Считал схоластику за вздор
И прыгал в сад через забор,

Мы сейчас ещё об этом поговорим, об этом саду и об этом заборе.

В те дни — во мгле дубравных сводов
Близ вод, текущих в тишине,
В углах лицейских переходов
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья,
Доселе чуждая веселья,
Вдруг озарилась! Муза в ней
Открыла пир своих затей;
Простите, хладные науки!
Простите, игры первых лет!
Я изменился, я поэт...

То есть с лицеем связано таинство, таинство поэта.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго расстаёмся с вами, чтобы буквально через минуту продолжить нашу беседу.

Итак, лицей и пушкинский миф. Действительно в лицее огромная фигура Пушкина, может быть, очень много, что было интересно, достойно в этом учреждении, в какой-то степени затмевает. Мы говорим о Пушкине, как о живом символе лицея. И, наверное, в какой-то степени, это действительно так, то вольномыслие, которое в лицей пришло помимо патриотического воспитания, помимо де Местра, помимо Разумовского, помимо идей Сперанского, само собой завелось там. Оно характерно именно для творческой судьбы Пушкина и для той среды, из которой этот творческий его стиль вырос.

Андрей Андреев:

— Совершенно верно, я хочу более подробно описать разные стороны этого пушкинского мифа. Если Пушкин как поэт рождается в лицее, а Пушкин — это наше всё, как мы знаем из советского времени, по крайней мере, как мы сейчас думаем, это основа русской литературы. Конечно, это не нале всё, но русскую литературу невозможно представить без Пушкина. Значит, получается, что русская литература рождается в Царском Селе. И вот эти знаменитые строки Пушкина из его последнего стихотворения «Лицейская годовщина», последнее, потому что оно написано в 36 году, 19 октября. Уже в 37 году Пушкина не стало. И это знаменитые стихи.

Куда бы нас ни бросила судьбина,

И счастие куда б ни повело,

Все те же мы: нам целый мир чужбина;

Отечество нам Царское Село.

И тем самым Царское Село становится отечеством для всей русской литературы. И вот это некоторая тайна. И все хотят к ней прикоснуться, поэтому мы все туда стремимся, пощупать, посмотреть из чего это состоит.

Дмитрий Володихин:

— Ну на мой взгляд, дело в том, что и в дореволюционной России, и в советское время, в особенности в послевоенное, в 60-70-е годы, народ наш его образованная часть очень хорошо чувствовал, что огромное количество смыслов рождается не только у творческого человека наедине с пером, или печатной машинкой, или с клавиатурой компьютера, но и в жарких беседах с теми, кто достаточно хорош по своему культурному уровню, чтобы спорить, добавлять, отрицать, подавать идеи, эти идеи варятся в соку нескольких умов или множества умов, имеющих друг ко другу дружественное отношение. И это началось в лицее и повторилось много тысяч раз в разного рода салонах, разного рода даже в брежневских кухонных разговорах. На мой взгляд, разного рода современные лито (литературные общества) они в какой-то степени копируют опыт лицея.

Андрей Андреев:

— Ну вы говорите о круге общения, а я всё-таки ещё говорю о таком понятии, как гений места. Что само по себе место, место лицея, царскосельский маленький садик или большой Царскосельский парк, я только что читал строки, где помните, «своды дубравные», что это такое? Это Царскосельский парк или «у вод близ криков лебединых» — это ещё один вариант, значит лебеди знаменитые, царскосельские, вы же знаете у Жуковского сколько с этим связано. Лебеди до сих пор есть в Царском Селе, мы, смотря на дубравные своды и на эти воды, грустящие в тишине, мы прикасаемся к таинству рождения Пушкина как поэта. А что касается гения места, это был первый памятник Пушкину. Дело в том, что лицеисты ещё пушкинского выпуска поставили там камень с надписью: «Гению места». То есть, вы правильно сказали, товарищество, разговоры, а есть просто непосредственно то место, где мы выросли, и лицеисты его отметили, поставили памятник гению места. Потом его обновили следующие лицеисты, и потом это стало, по сути, первым местом почитания Пушкина, я сейчас не помню точный год, но был донос: по какому праву в Царскосельском парке поставлен памятник Пушкину? И сказали, нет, это не памятник, это просто написано: «Гению места». Но уже в середине 19 века гений места — был Пушкин. Это не тот латинский дух, к которому это отсылает, а это сам Пушкин.

Дмитрий Володихин:

— Ну может, это и к лучшему. Однако помимо этой среды: интеллектуальной, природной, дружеской, поглощающей те книги, которые предписаны, и те книги, которые не предписаны, существует же ещё и набор преподавателей. То есть за этим пушкинским мифом стоит твёрдая почва того, что действительно давали в лицее.

Андрей Андреев:

— Совершенно верно, действительно, помимо мифа, о котором мы только что рассуждали, мы должны говорить, что лицей стал прекрасным учебным заведением, а преподаватели, которые Пушкина учили, они были уровня университетских профессоров, и когда в 1819 году открылся Петербургский университет, многие преподаватели перешли туда, то есть мы их знаем и по университетской деятельности.

Дмитрий Володихин:

— Лицей осиротел.

Андрей Андреев:

— Можно так сказать, да. Прежде всего, это Алексей Петрович Куницын, из ещё одной замечательной строфы Пушкина, подчеркну, что Пушкин задал основу лицейской историографии. Так вот6 «Куницыну дань сердца и вина, он создал нас, он воспитал наш пламень, поставлен им краеугольный камень, им чистая лампада возжена». Обращаю внимание на такой даже церковно-славянский возвышенный слог. Здесь Пушкин специально им пользуется: «он создал нас, им чистая лампада возжена». Александр Петрович Куницын был геттингенцем, как и другие учителя Пушкина, вот когда мы встречаем Ленского с душой геттингенской, надо понимать, что на самом деле, Ленский немножечко поздновато, если там смотреть год создания Онегина, когда якобы Ленский учился в Геттингене, там не было той блестящей атмосферы, которая воспитала именно лицейских педагогов, Пушкин допускает лёгкий анахронизм, но его как раз, Пушкина, в лицее окружали настоящие русские геттингенцы, которые оттуда вернулись с самыми чистыми, полными, прекрасными представлениями о науке.

Дмитрий Володихин:

— Вам придётся пару слов сказать, что это за явление.

Андрей Андреев:

— Ну это можно целую передачу делать, мы, кстати, с вами её делали. Но сейчас два слова скажу. В начале 19 века, когда была нужда не только в учителях, о чём мы с вами начали, но и в профессорах, десятки русских студентов были направлены в Германию, и прежде всего в лучший немецкий университет Гёттингнский, который прославился именно тем, что там преподавались науки самые разные, в том числе науки эпохи Просвещения, и, естественные науки, и словесность на самом высоком уровне. И вот Куницын из Гёттингена вывез как раз очень актуальную науку эпохи Просвещения, науку естественного права, то есть науку о неотъемлемых правах человека, о том, что такое человек.

Дмитрий Володихин:

— Ну это фактически разновидность философии Просвещения, для России актуальная в разрезе декабристов, скажем так.

Андрей Андреев:

— Да. Да. Четверо, четверо декабристов стали лицеистами. Обратите внимание! Они были участниками тайных обществ.

Дмитрий Володихин:

— Вот не в ту сторону работал Куницын, не в ту.

Андрей Андреев:

— Да и Разумовский что-то не додумал, я же сказал...

Дмитрий Володихин:

— Вот не было на них Жозефа де Местра... Ну а помимо Куницына, ведь не один же он создавал...

Андрей Андреев:

— Конечно, я хотел бы дальше продолжить, что среди них был, например, Александр Иванович Галич, ещё один выпускник разных немецких университетов, в частности, Гёттингского. Все педагоги этого призыва учились не в одном, а в нескольких университетах, получали разное представление о науках, широкое. Среди них один из первых талантливых петербургских математиков Яков Иванович Карцов, который тоже давал Пушкину хорошие уроки, ну и русскую словесность Пушкин слушал у Николая Федоровича Кошанского, а это был ученик нашего московского попечителя, одного из создателей нового Московского университета Михаила Никитича Муравьёва, очень тонко чувствовавший поэзию, он читал Пушкину и латинский, и русский язык. То есть у Пушкина была возможность с кем общаться из педагогов, и давайте не будем забывать: библиотека, Пушкин пользовался дворцовой библиотекой, лицейская была замечательная. У него была возможность очень много читать. В тёмных лицейских переходах, где кто-то увлекался всякими шалостями, погоней за фрейлинами, у Пушкина была ещё и возможность читать.

Дмитрий Володихин:

— После того, как судьба Пушкина ясна до самого конца, до самой смерти, может быть, кто-нибудь вздохнёт тяжело, ну как же так? Учили, учили, а не получился из него чиновник высокого ранга просвещённый. Беда. Ошибка лицея.

Андрей Андреев:

— Это очень хороший вопрос. Действительно. Мы посмотрим на этих первых условных 30 лицеистов и увидим только двух чиновников высокого ранга. О них чуть позже поговорим. Но все остальные были всё равно удивительные люди. Они сохранили своё лицейское братство на протяжении всей жизни. Например, Антон Дельвиг. Человек, которого Пушкин бесконечно любил. Но разве кто-то назовёт сейчас Дельвига среди великих русских поэтов? Русская литература, к счастью, очень богата, у нас много великих поэтов. И увы, Дельвиг к ним вроде бы не относится, хотя Дельвиг писал прекрасные стихи, и Пушкин очень высоко ставил его стихи. На самом деле, Дельвиг просто хороший человек, он хороший журналист, заметьте, он основатель литературной газеты, издавал альманах «Северные цветы». Он общался в кругу декабристов, он был членом тайного общества, после этого за ним был установлен надзор 3-го отделения. После этого он переживал, скончался он от холеры, был чрезвычайно полным, поэтому любил прогулки, ему предписывали доктора. И когда Пушкин к нему приезжал, они вместе пешком ходили до лицея. То есть их общение всё равно возвращалось к этому месту, они могли из Петербурга туда и обратно. Я уж не знаю, сколько километров, можно посчитать.

Дмитрий Володихин:

— Ну Дельвиг — поэт второго ряда, скажем так...

Андрей Андреев:

— Но при этом одно великое стихотворение он написал. Вы знаете, какое, дорогие радиослушатели? Великое, это я немного смеюсь, но мы его все знаем.

Дмитрий Володихин:

— Оно широко известное, как минимум.

Андрей Андреев:

— Да, мы без него тоже не представляем нашу культуру. Ведь Дельвиг помимо элегий эллинского плана, за что Пушкин его хвалил, подражание греческим поэтам, он писал стихи в подражание русским народным песням. И мы текст этой песни считаем русским народным. А музыку написал Алябьев. Это романс «Соловей».

Дмитрий Володихин:

— Ну что ж. Вот долгое обучение в лицее у Дельвига ушло в одно знаменитое стихотворение, ну во всяком случае одно-то знаменитое стихотворение оно породило, так, может, не зря учился.

Андрей Андреев:

— Ну может быть, и не зря. Но я как раз привёл Дельвига как пример прекрасного человека, который, таких много в эту эпоху, но который не стал элитарным чиновником. То есть лицей, получается, просто готовил хороших людей и ещё раз близких или просто участников движения декабристов. Это тоже нам говорит, что, в общем-то, свободомыслие было на первом плане.

Дмитрий Володихин:

— Какая-то вышла промашка с этим лицеем.

Андрей Андреев:

— Ну вот без свободомыслия нельзя было, видимо, в ту эпоху стать хорошим человеком. Конечно, люди были разные, у некоторых из них были консервативные взгляды, но давайте подумаем. Человек типа Магницкого или Рунича, который, к счастью, не добрался до лицея, но который, как вы знаете, разгромил в Петербурге университет, уволил Галича оттуда, уволил Куницына, вы думаете, лучше бы лицей таких людей выпускал?

Дмитрий Володихин:

— Сложный вопрос. Я не из тех, кому нравится военный путч, который случился в декабре 1825 года.

Андрей Андреев:

— Бесспорно. Но мы говорим о другой стороне александровского царствования, о таких реакционерах, которые увы тоже были.

Дмитрий Володихин:

— Просто-напросто, очевидно, для людей, которые попали в лицей, для молодых парней, у которых в голове стояло шампанское между свободомыслием и немыслием в целом не было никакого среднего класса умственной деятельности.

Андрей Андреев:

— Я и хотел сказать, возражая вам, в этом моменте, что не только шампанское, большое количество книг, большое количество хороших наставников. То есть у них свободомыслие было основано на неком фундаменте, другое дело, что конечные выводы были те, которые мы с вами не одобряем. Но фундамент для свободомыслия был серьёзный.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, я думаю в этот момент нам снова стоит помянуть Александра Сергеевича Пушкина, поскольку мы о нём говорим, я думаю правильным будет, если прозвучит произведение его эпохи «Вальс-фантазия» Глинки.

Звучит мелодия.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера», в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы обсуждаем лицей: как он появился на свет, что он из себя представлял, какой прекрасный культурный миф создал с доктором исторических наук, профессором исторического факультета МГУ Андреем Юрьевичем Андреевым. Ну и пришла пора поговорить о тех, кто стал не побочным эффектом существования лицея, то есть, как вы сказали, о просто хороших людях, которые не оказались в среде высокопоставленного чиновничества, а стали живыми дрожжами для золотого века русской литературы. Пора поговорить о тех, кто всё-таки стал прямым, ясным и правильным продуктом лицея, то есть кто попал всё-таки в состав высокопоставленного чиновничества, таких людей было немало, в том числе и очень крупные фигуры. Получилось так, что побочный результат стал для русской литературы главным, а то, чего ждали от лицея, реализовалось, и реализовалось достаточно ярко, но в судьбах меньшинства лицеистов.

Андрей Андреев:

— Да, но с другой стороны, мы понимаем, что невозможно поставить элитарных чиновников на поток. То есть мечта Сперанского была в принципе нереализуема, и хорошо, что хотя бы двое из тридцати стали таки высшими чиновниками Российской империи.

Дмитрий Володихин:

— Ну были чиновники поменьше.

Андрей Андреев:

— Были чиновники поменьше, да. Ну давайте вспомним о канцлере Александре Михайловиче Горчакове. Человеке, по-моему, с трагической судьбой при всей блестящей его карьере. Тот же Пушкин написал замечательные строчки: «Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придётся одному?» Горчаков пережил всех, Горчаков, человек александровского времени пережил всех, пережил Николая Первого и закончил свою карьеру в разгар царствования Александра Второго.

Дмитрий Володихин:

— Ну он был человеком александровского царствования и стал человеком александровского царствования, при втором Александре он реализовал себя в полной мере.

Андрей Андреев:

— Это точно. Но при этом сколько изгибов было в его дипломатической карьере. Человек, который имел отношение к подписанию Парижского мира, который закончил Крымскую войну. Затем отменил его и провозгласил, что Россия выходит из этого мира, в 71-м году, после того, как Франция потерпела решающее поражение, после того, как образовалась Германская империя, Россия отменяет нейтрализацию Чёрного моря, это, может быть, был высший пик достижений Горчакова, что Россия почувствовала себя настолько дипломатически самостоятельной, что могла разрушить эти невыгодные позорные статьи Парижского мира, запрещавшего иметь Черноморский флот. А закончилась его карьера участием на Берлинском конгрессе, том конгрессе, который отменял хороший договор, выгодный для России Сан-Стефанский мир, но горчаков не смог его сохранить. Вот это было, безусловно, серьёзное поражение, и недаром после Берлинского конгресса он заявил Александру, что это самая печальная или позорная страница в моей жизни, и Александр II сказал: «И в моей тоже».

Дмитрий Володихин:

— Тем не менее Горчаков — это фигура, которая выполнила предначертание Сперанского, согласитесь, в этом смысле Горчаков — тот продукт лицея, который полностью соответствует его задаче. На поток не на поток, но кое-кто получился.

Андрей Андреев:

— Да, но был и второй человек. Сперанский получил, что хотел. Барон по рождению, а потом граф по заслугам Модест Андреевич Корф. Он ведь после окончания лицея поступил работать к Сперанскому. Он некоторое время провёл в составе второго отделения собственного его императорского величества канцелярии. То есть он был сотрудником Сперанского тогда, когда там готовился свод законов Российской империи. Ну а затем Корф выполнил даже больше, чем от него ожидала эпоха. Я говорил, что Николай должен был быть лицеистом, а в итоге именно лицеист описал нам Николая I. Корф собрал огромные материалы о биографии Николая I, которые пользуются до сих пор, пользовались в XIX веке историки, Корф — это главный историограф царствования Николая I с массой всяких деталей, причём, конечно, большей частью панегирического свойства, недаром именно Корф написал в том числе и первый очерк о восстании декабристов под названием: «Междуцарствие1825 года», в котором также показывал чётко выраженную позицию Николая I, взгляд на него. Так что Корф у нас утвердил именно значение царствования Николая I в истории России.

Дмитрий Володихин:

— А до каких чинов он дорос как бюрократ?

Андрей Андреев:

— Как просвещённый бюрократ он получил прекрасную должность, он стал директором императорской публичной библиотеки. Кстати, на этом посту очень много сделал для её реорганизации, для облегчения хранения рукописей и так далее.

Дмитрий Володихин:

— В этом смысле Сперанский и лицей попали в точку.

Андрей Андреев:

— Абсолютно. Да, и забыл сказать, ведь Корф ещё и автор первой биографии Сперанского.

Дмитрий Володихин:

— Напоминаю вам, дорогие радиослушатели, что лицей — это не только Пушкин и декабристы, это ещё и Горчаков, ещё и Корф, ещё и Дельвиг, и некоторое количество других знаменитых людей. Когда первая тридцатка, ну не в полном, правда, составе, дошла до конца своего курса обучения. Лицей-то не кончился. Пушкин вышел за его стены, Горчаков, Корф, Дельвиг, Пущин, Кюхельбекер, кто там ещё был вышли за пределы, а лицей продолжил своё существование, и он подготовил ещё немало знаменитых личностей. Он функционировал до революции, насколько я помню.

Андрей Андреев:

— Совершенно верно. До 18-го года. Вы знаете, в дальнейшем судьба лицея как учебного заведения несколько колебалась, ибо в 1822 году его передают в военное ведомство. И была возможность сделать из него очередной кадетский корпус, к счастью, она в полной мере не реализовалась. Но, конечно же, программы преподавания претерпели некоторые изменения, и главное последующее изменение — это его перевод в Петербург. Отмечу, что само здание лицея, конечно, оставалось в придворном ведомстве после того, как лицей оттуда выехал, но там в конце 19-го века возникает ещё и первый музей Пушкина. Итак, лицей — это первое памятное место Пушкина, и ещё и первый музей Пушкина, то есть всероссийский музей Пушкина, как мы его с вами знаем сейчас в Петербурге, он основан был именно в здании лицея. Ну помимо этой памяти лицей всё-таки переехал в Петербург, он располагался в здании на Каменноостровском проспекте, который существует до сих пор. И он перестал быть закрытым. То есть там оставались и казённоко́штные воспитанники, оставались и своекоштные. В отличие от пушкинского времени, когда приём был раз в три года, то есть понимаете, Пушкина приняли, и три года в лицее учились только 30 учеников. То есть закрытое заведение на 30 человек, такого характера уже не было. Учеников стало больше, он стал напоминать обычное училище с ежегодным приёмом, с ежегодным набором в классы. Но при этом всё равно преимущества выпускников сохранялись, то есть в этом смысле они чувствовали себя элитарным заведением. И действительно это были замечательные люди. Программа была... это вроде как школа, но похожа на гимназию. Принимали туда мальчиков в 11-12 лет, но по выходе, вы, по сути, получаете университетское образование, и по выходе вам дают чины, сравнимые с университетскими.

Дмитрий Володихин:

— Всё-таки какая-то супергимназия.

Андрей Андреев:

— Да, и преподают там университетские профессора.

Дмитрий Володихин:

— Есть такое выражение учебное заведение повышенного типа, это нечто между средним и высшим учебным заведением, а результат именно как от образования в высшем учебном заведении.

Андрей Андреев:

— Ещё раз замечу, по мысли Александра таких заведений быть не должно, но вот именно как внесистемное заведение лицей сохранил своё значение до 18-го года.

Дмитрий Володихин:

— Но его любили, и не зря вы упомянули царскосельских лебедей, ведь всё это связывается со строкой из Николая Степановича Гумилёва «Иннокентий Анненский последний из царскосельских лебедей». Очевидно, знаменитых людей, которые вышли впоследствии из лицея также хватает, не только пушкинская эпоха.

Андрей Андреев:

— Ну, конечно, во-первых, из лицея вышел известный академик русской словесности, который опять-таки заложил основы того мифа, о котором мы говорим. Академик Грот, был одним из первых историографов лицея, которому принадлежит такой фундаментальный труд. И вообще, что характерно, лицеисты писали потом труды об истории лицея. Но это, наверное, естественно, хотя не хватало знаний, подготовки и прочего. А если называть просто звёздные имена, то, конечно же, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, ряд министров конца 19-го начала 20-го вв., не таких, впрочем, известных, но я бы остановился на людях, которые для нас, безусловно, дороги. Это архимандрит Киприан Керн и Иоанн Шаховской.

Дмитрий Володихин:

— А Иоанн Шаховской знаменит, прежде всего, своими трудами по богословию.

Андрей Андреев:

— Киприан Керн тоже, представитель парижской богословской школы. Я и хотел сказать, что как ни странно, а, может быть, наоборот не странно, люди, дворяне, а оба они, естественно, дворяне, представители русской дворянской элиты, уже в эмиграции принимают постриг, в том числе на Афоне, постригаются в монахи и становятся одними из основателей новой богословской школы XX века.

Дмитрий Володихин:

— Понимаете, какая вещь? Иногда, стреляя по одной цели, поражают другую, и выстрел оказывается более успешным, чем предполагалось. Лицей должен был готовить просвещённых чиновников, ну подготовил некоторое количество, но, в сущности, главное, что вышло из врат лицея, сообщество людей. Которые соединены дружеским связями, и которые постоянно дискутируя в своей среде и получив блистательные условия для развития на старте очень мощно двинули русскую культуру, в частности, русскую литературу вперёд. Не знаю, можно ли для литературы говорить вперёд и назад, но что развить её в очень значительной степени зависело от тех, кто учился в лицее, это точно так. Наука в виде Грота, литература в виде более поздняя того же Салтыкова-Щедрина. Богословие в виде названных вами персон. Но и поэзия, ведь на последних этапах существования лицея оттуда выходили довольно известные поэты, так что лицей остался в русской истории, культуре, литературе весёлым именем, именем, которое действительно вызывает в душе радость, которая говорит: ну если тогда было что-то прекрасное возможно, то, может быть, и сейчас возможно. Оно наполняет надеждой, согласитесь.

Андрей Андреев:

— Конечно, можно я ещё раз вернусь к пушкинском к мифу, который для нашей культуры очень важен. Вы знаете, что возле лицея есть памятник Пушкину-лицеисту. Подумайте: каким ещё юношам есть памятники? То есть для нас важен этот образ, для нас важен образ самого юного Пушкина и того места, где он стал поэтом, хочется, чтоб этот миф всё-таки остался в нашей культуре.

Дмитрий Володихин:

— Дорогие радиослушатели, время нашего эфира подходит к концу и мне остаётся от вашего имени поблагодарить Андрея Юрьевича Андреева за то, что он нас просветил и сказать вам: благодарю за внимание, до свидания!

Андрей Андреев:

— До свидания!