Поделиться
У нас в гостях был регент, педагог, художественный руководитель детской хоровой студии «Царевич» при Свято-Дмитриевской школе Евгений Тугаринов.
Мы говорили с нашим гостем о том, какое влияние на него оказали встречи и общение с митрополитом Антонием Сурожским и о том, как он стал руководить архиерейским хором Лондонского Успенского кафедрального собора. Наш гость поделился, как он преподавал церковное пение в Православном Свято-Тихоновском университете, не будучи сам регентом, и почему ему до сих пор важно передавать свои знания в этой сфере. Евгений также рассказал, как он решил заняться написанием книг и о чем его творчество.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», здравствуйте, уважаемые радиослушатели, меня зовут Кира Лаврентьева, и, как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Рада вам представить нашего сегодняшнего гостя Евгения Святославовича Тугаринова, регента, педагога. Евгений Святославович руководил хором Богоявленского Елоховского собора в Москве, также является руководителем детской хоровой студии «Царевич», при Свято-Димитриевской школе, ну и, конечно, самое главное, о чём мы хотели сегодня особенно поговорить, о том, что Евгений Святославович руководил архиерейским хором Лондонского Успенского кафедрального собора. Приехал в Лондон по приглашению владыки Антония Сурожского и остался там аж на 13 лет. Здравствуйте, Евгений Святославович!
Евгений Тугаринов:
— Здравствуйте, Кира, здравствуйте, дорогие радиослушатели.
Кира Лаврентьева:
— Мы очень рады видеть вас сегодня в нашей студии. И первый вопрос, который очень хочется вам задать: как случилась вся эта история с переездом в Лондон? Конечно, мы сегодня о многом поговорим: о вашей биографии, о приходе к вере, это очень интересно узнать, и о ваших книгах, и о творчестве. Но первый вопрос, который сейчас у меня напрашивается, это, думаю, радиослушатели меня поймут, как так случилось? Как так повернулась ваша судьба, что Господь Своей десницей вас увёл совершенно в другие земли?
Евгений Тугаринов:
— Да. То есть мы будем как-то фрагментарно касаться одного момента жизни, другого... Действительно этого лондонского периода стоит коснуться, потому что, он, может быть, не самый протяжённый, но он оказал такое влияние на меня, на мою жизнь, что, вероятно, с него и стоит начать. Может быть, о нём стоит говорить и всю передачу.
Кира Лаврентьева:
— Интуитивно кажется, что именно с него, да.
Евгений Тугаринов:
— Как же это случилось? Может, я расскажу с того момента, когда я стал на Церковь смотреть глазами крещёного человека, я потерял работу в октябре-ноябре 91 года и случайно встретил одного своего знакомого. И он спросил меня: — А ты крещён?
— Нет.
— Тогда мы должны начать с этого. И через несколько недель я принял крещение в Переделкино на Патриаршем подворье. То есть до 91 года я не слышал имени митрополита Антония. Я не знал такого человека.
Кира Лаврентьева:
— Вы были музыкантом или дирижёром?
Евгений Тугаринов:
— Да. Я родился в семье музыканта. Отец пел в Краснознамённом ансамбле, моя мама работала в Краснознамённом ансамбле в отделе кадров, я за невозможностью ходить в детский сад ходил как в детский сад в Краснознамённый ансамбль, собственно я вырос среди голосов, и, вероятно, это предопределило тот путь, по которому я иду до сих пор. То есть имею дело с голосами, с сольными, но больше всего с хоровыми голосами. После окончания 8 класса я поступил в музыкальное училище на хоровое отделение. После училища в консерваторию поступил на хоровое отделение. После консерватории служил в армии в ансамбле в Москве, после армии работал в профессиональных хорах, которыми руководили Владислав Геннадьевич Соколов, Владимир Николаевич Минин. И вот это место — Московский камерный хор под управлением Минина стал моим последним местом работы, в 91 году я крестился и начал петь в хоре в Марьиной роще, храм иконы «Нечаянной радости» и начал смотреть на церковь, на то, что в ней происходит, и на пение в том числе. Вот другими как бы глазами, не глазами профессионального человека, музыканта, а глазами человека, который вступает на церковный путь. Конечно, я не знал, насколько он будет длинен, долог, насколько он будет полезен и как музыканту профессиональному, и как человеку. Такие вопросы ещё только вставали, и я не знал на них ответа. Но в 92 году меня пригласил преподавать в православный Свято-Тихоновский богословский институт его ректор протоиерей Владимир Воробьёв, который на несколько лет стал духовником нашей семьи. Я работал в Тихоновском институте с первого дня, на регентском факультете не будучи регентом, работал с теми людьми, которые хотели стать регентами, я их учил, не будучи сам регентом. Немного странная ситуация, но в то время много странных сочетаний было. Люди, оказавшиеся в церкви, несли с собой свой опыт светской, гражданской жизни. Я проработал в этом институте до 2001 года, до момента отъезда в Лондон. В 92-м году, в марте, приехал в Москву протоиерей Михаил Фортунато, о котором я тоже ничего не слышал, но кто-то сказал, что в консерватории в белом зале будут несколько лекций отца Михаила, ты должен сходить, ааа, я помню, кто мне это сказал — это Иван Дробат, который ныне дьякон русского собора Александра Невского в Париже. Сам отец Иван в то время был стюартом. И вот я пришёл на одну из лекций, может быть, на одну из первых лекций, там сидела какая-то публика, и я начал даже не ушами, я глазами начал впитывать этого человека, совершенно не представляя, что этот человек отдаст мне хор, которому он сам отдал 40 лет жизни своей, что я приму хор из рук отца Михаила, который, слава Богу, жив до сих пор, он родился 19 мая, нам известная такая дата — День пионерской организации, я был когда-то пионером.
Кира Лаврентьева:
— И день рождения царя Николая Второго.
Евгений Тугаринов:
— Да. И день рождения Николая Второго. Отец Михали родился в 31-м году. Стал регентом этого собора в 64-м году, в 69-м году стал священником этого собора, в 2002-м он отдал мне хор, в 2001-м он 8 месяцев меня учил. Это тоже очень интересное сочетание. Я чуть позже скажу об этом. В 2005-м году он уехал из Лондона во Францию, и он до сих пор там живёт, жива его матушка, 29 года рождения, матушка Марианна, крупнейший в Европе, а может быть, в мире специалист по православной иконе, крупнейший, поверьте. Она преподавала в Оксфордском университете, у неё была мастерская, ученики, их было мало, но их не может быть много, это не конвейер. Я первый раз приехал в 98-м году в Лондон по приглашению отца Михаила Фортунато для чего? Работать с его хором как хормейстер, как специалист, тут очень интересна первая встреча с митрополитом Антонием, которая произошла в день моей первой репетиции. Так вот, возвращаясь к 92 году, я увидел отца Михаила на этих беседах в консерватории, и для себя, я сейчас это осознаю, я стал его ординарцем, ординарец — это тот человек, который находится при каком-то командире, начальнике как тень. Он ничего не просит, он только исполняет то, что ему велено, я встречал отца Михаила в аэропорту, провожал его в Минск, когда он ехал на поезде, или в Кострому. То есть я был человеком, которого никто не просил. Я сам настолько сошёлся с отцом Михаилом, что почувствовал, что в какие-то моменты жизни его нахождения в России никто не может ему помочь, куда-то отвезти, помочь нести сумку тяжёлую, просто помочь по-человечески. И вот в этом сближении человеческом оказалось сближение регентское, такое музыкантское. Я повторяю, я ещё был регентом, который управлял хором в дни своих именин или дня рождения, пели мои ученики такие службы, и они говорили: «Евгений Святославович, давайте договоримся так: всё, что нотное, вы проводите, управляете, а вот всё, что по тексту, давайте, мы возьмём на себя и будет лучше, потому что они чувствовали мою какую-то мою неуверенность, или что-то такое, что могло нарушить такой гладкий ход службы. И вот в 98-м году я приехал работать с хором в Лондон, я работал с хором две недели, работал со всеми священниками, дьяконами, кому нужна была какая-то профессиональная помощь музыканта, который может работать с голосами, различает какие-то болезни, неудобства. В 99-м году я приехал ещё раз, в 2000-м приехал ещё раз. И в 2000-м году митрополит Антоний позвал меня, мы пришли вместе с отцом Михаилом.
Кира Лаврентьева:
— Вот тут была эта первая встреча?
Евгений Тугаринов:
— Нет, первая встреча была в 98-м году.
Кира Лаврентьева:
— Вот о ней расскажите. Вы немножко так намекнули о ней.
Евгений Тугаринов:
— Я намекнул, я вообще по природе интриган или интригант.
Кира Лаврентьева:
— Это хорошо.
Евгений Тугаринов:
— Я кто интриган или интригант? Давайте мы это выясним у специалистов.
Кира Лаврентьева:
— Это создаёт остроту нашему диалогу.
Евгений Тугаринов:
— Да, но суть не меняется. Впервые я увидел митрополита, появившегося на вечерней службе на утрене, в субботу вечером, я увидел белый клобук в алтаре. Кстати, этот клобук сейчас находится в музее в Москве в Свято-Димитриевской школе, именно этот клобук, который я привёз из Англии.
Кира Лаврентьева:
— А вы там преподаёте, в Димитриевской школе?
Евгений Тугаринов:
— Да, я там преподаю. И вот я увидел его, и вы знаете, я вообще человек не нежных чувств, а немножко такой воин суровый, и я вдруг почувствовал, что у меня катятся слёзы, ну ладно, ну катятся и катятся.
Кира Лаврентьева:
— Растопило.
— Не знаю, я ещё не понимал.
Кира Лаврентьева:
— Сдвинул тектонические слои.
Евгений Тугаринов:
— Не понимал, не понимал. Но на следующий день была литургия, и после литургии, вернее, перед окончанием литургии отец Михаил пошёл причащаться, хор оставил на свою помощницу, голландку Анну Девисер, и вернувшись из алтаря он мне сказал: «Владыка хочет с тобой познакомиться». Хорошо. «Ты подойдёшь к такой-то двери при выходе из алтаря, это не дьяконская дверь, это сбоку, и он хочет с тобой познакомиться». Хорошо. Закончилась литургия, я пошёл к тому месту, куда сказал отец Михаил, встал в очередь, потому что стояло несколько людей, чтобы услышать что-то или сказать что-то митрополиту Антонию. Настала моя очередь. Он поворачивается ко мне, и первое, что он делает, он кладёт мне свои руки на плечи, и так на меня смотрит. И начинает меня благодарить за то, что я нашёл время, я приехал в Лондон, я оторвался от своих дел, что я уехал от семьи, которой я, конечно, нужен и нужнее, и что он так благодарит меня, что у него нет слов. И в этот момент меня уже просто начало трясти, это уже не слеза, это ручьи, он продолжал говорить, благодарить или что-то уже говорил о моей работе, я уже ничего не слышал, я только смотрел на него и меня колотило. И мне, на самом деле, очень легко об этом говорить, хотя у меня сейчас подступают скупые мужские, что называется, слёзы, потому что я ничего не помню, что он мне дальше говорил, у меня как бы произошло затмение такое. А он в какой-то момент тоже замолчал и только смотрел на меня, ждал, пока я успокоюсь, это довольно долго не происходило, потому что... там уже люди начали приближаться, может, мне помощь нужна? Вот, а на самом деле, руки так и лежали, это было пять, может быть, десять минут, я абсолютно не помню. Но самое главное, у меня через 20-30 минут должна была начаться спевка, и все певчие отложили свои работы, свои дела, это воскресный день, там пойти погулять или ещё что-то. Они остались на спевку, так спевка была сорвана, потому что я не мог прийти в себя. И когда она началась, я людям сказал, что полчаса назад у меня была встреча, разговор с митрополитом Антонием, и я так расчувствовался, что не могу прийти в себя.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», у нас в гостях Евгений Святославович Тугаринов, регент, педагог, руководил архиерейским хором в Лондоне по приглашению владыки Антония Сурожского. Вот как раз сейчас мы говорим о первой встрече Евгения Святославовича с владыкой. Потрясло вас это, Евгений Святославович, прямо до глубины души потрясло. И что-то вы почувствовали в дальнейшей вашей жизни, какие-то перемены? Или это была разовая вспышка, а потом уже в течение жизни всё выстроилось в одну систему?
Евгений Тугаринов:
— Нет, ну, конечно, вы сами ответили на вопрос, я сказал в начале, что эти руки, лежащие...
Кира Лаврентьева:
— Конечно, это переворачивает, конечно.
Евгений Тугаринов:
— Да, эти руки, он так не ко мне только относилось, он так поступал ко многим, так вот подступал. Причём я увидел тогда, что он меньше меня ростом, что он смотрел на меня снизу вверх, он держал руки у меня как будто бы он за меня держался, и собственно вот в 98-м году ничего не произошло, мы с ним, правда, поговорили одни раз часа три, сидя в библиотеке, я спрашивал, он отвечал, я спрашивал, он отвечал, то есть я спрашивал, как мне надо поступить в жизни здесь или там, вот в такой ситуации, в такой, которые были, или которые возможны. И владыка говорил, и на эти вопросы давал ответы и на другие. Ну вот в 2000-м году он меня позвал в Лондон, и я, приехав в Россию, начал говорить в своей семье, что вот такое предстоит, очень волновалась моя мама, потому что умирал мой папа. И я сказал семье, что пока папа жив, я не уеду. И папа умер в январе 2001 года. Удивительно, как может смерть близкого человека являться благословением на то, чтобы ты что-то совершил, что задумал. Если папа жил бы, я бы не поехал, или поехал бы позже. Но ведь это такое место, если тебя зовут, если ты пропускаешь это место, позовут другого, поэтому в какой-то ситуации безвыходной, в том смысле, что я обязан был принять это приглашение, я чувствовал, чем оно может обернуться, оно обернулось столицей, оно открыло мне очень многие души других людей, которые смотрели бы на меня ну как? Или равнодушно, или скептически, или ещё как-то, а тут, когда ты говоришь, что ты был регентом при митрополите Антонии, многие люди, которые его знают или видели, или не видели, но знают, они смотрят на тебя глазами... с уважением, и даже с любовью и с каким-то восторгом и удивлением, потому что через меня они видят владыку.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть.
Евгений Тугаринов:
— Так и есть, это правда. Когда я приехал в Лондон 10 октября 2001 года один, потому что семья приехала через год, я на 8 месяцев стал учеником отца Михаила. Я, который начал работать с его хором в 98-м году, работал в 99-м, в 2000-м, в 2001-м году стал учеником. То есть он меня приглашал учителем, а в октябре 2001 года я стал учеником. 8 месяцев! Первые службы начались в мае 2002 года, самостоятельные, когда он ушёл в алтарь, когда он стал ключарём собора.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович, давайте немного прервёмся и поясним нашим радиослушателям. Вот вы по профессии потомственный музыкант, дирижёр. Вы прекрасно знаете нотную грамоту, ну это ваше всё, второе я. И для вас не проблема, вот так с чисто профессиональной точки зрения, зайти на клирос и спеть по нотам то, что там написано, литургии разные, разные распевы, разные композиторы. Ну с точки зрения светского человека. Но тем не менее чему-то вы так долго учились, и уж дело явно не только в церковно-славянских особенностях языка, вот не могли бы вы немножко отступить и рассказать, чему учится профессиональный дирижёр на клиросе заново? Чему он пытается заново обучиться?
Евгений Тугаринов:
— Вы замечательный вопрос задали. Первое, с чего начал отец Михаил в наших занятиях, которые происходили по нескольку раз в неделю по 3-5 часов. Мы просто беседовали, говорили о музыке, о церковном пении, о богослужении в целом. И первое, что он мне сказал: забудь, что ты музыкант. Представляете? Музыканту услышать слова, которые перечёркивают его музыкантскую судьбу, жизнь и путь. Но тут он оговорился: ты вспомнишь об этом спустя какое-то время и поймёшь, почему я тебе так сказал. И вот здесь краеугольный камень, который должен лежать в основании церковного музыканта и регента в первую очередь. Потому что в русской истории, в русской церкви с момента её основания, с момента крещения Руси существовал богослужебный текст, но не существовало богослужебной, духовной музыки. Мы сейчас уже почти 4 века, три с половиной, живём в ситуации духовной музыки. Это совершенно другое явление, это как чёрное и белое, это как небо и земля, это полная противоположность тому, чем Россия жила в течение 7 веков, с момента крещения Руси.
Кира Лаврентьева:
— Почему?
Евгений Тугаринов:
— Объясняю. С чем имеет дело музыкант? С нотой. Это основа музыки — нота. С чем имеет дело церковный музыкант? Со знаком.
Кира Лаврентьева:
— В знаменном пении — это ещё и крюки.
Евгений Тугаринов:
— Крюк — это и есть знак. В музыке есть музыкальная фраза, мотив, это основа музыки, инструментальной, вокальной, неважно. В церковном пении богослужебном единицей формы является попевка, певческая строка, певческая строфа, но не период из двух предложений, не двухчастная форма куплетная.
Кира Лаврентьева:
— То, к чему привыкает музыкант. Да?
Евгений Тугаринов:
— С чем имеет дело музыкант. С динамикой: пьяно, форте, крещендо, с темпом, модерато, с чем угодно. С чем имеет дело церковный музыкант? Понятия динамики не существует, понятие темпа задаётся ритмом слова и местом в богослужении. Кто такой дирижёр? Это музыкант, который управляет каким-то музыкальным коллективом исполнительским: оркестром, ансамблем, хором, кем угодно, в оперном театре это дирижёр. В церковном пении нет такого понятия, не было понятия регент, было понятие головщик.
Кира Лаврентьева:
— Это начальник хора?
Евгений Тугаринов:
— Начальник хора это у псалмопевца Давида, кстати, очень интересно, к кому он обращался. В церковном пении от начала крещения Руси не было понятия регент, было понятие уставщик-головщик. Прежде всего, регентские функции выполнял самый опытный певец, который вёл хор голосом, головщик.
Кира Лаврентьева:
— Так и чему вы обучались 8 месяцев, интрига уже на пределе.
Евгений Тугаринов:
— Я обучался, чтобы перестать видеть в церковном пении ноты, видеть знаки, мотивы и фразы, а видеть строку и попевку, чувствовать себя уставщиком и головщиком, но нежели регентом. Это то, чему я стараюсь научить сейчас людей. Учиться видеть прежде всего текст, отталкиваться от него, через него находить путь музыкального певческого выражения. Мелодия та или иная, гармония, что мы имеем сейчас, являются выразителями слова. Если ты встаёшь на эту позицию, на которую встать, с одной стороны, очень легко, потому что мы все владеем русским языком, и церковный не так далеко отошёл от русского. Но самое важное, это перестать руководствоваться нотами, знаками, крещендо, диминуэндо, кульминациями и прочими вещами, которые являются самыми важными вещами в музыке. В церковном пении всё другое. Об этом действительно нужно говорить очень серьёзно, но говорить кому? Это должны слышать священники, епископы, это должны слышать регенты, певчие и миряне. Их всех надо собрать вместе и сказать: семь веков у нас было то, от чего мы сейчас отходим, отходим и отходим. Кто становится регентами? Либо самородки, как Пузаков или отец Матфей Мормыль, архимандрит, или как даже Комаров, регент Патриаршего хора в Богоявленском соборе, мой предшественник, это люди, которые нутром, своей церковной жизнью обрели вот это руководство хорами. Это люди, не учившиеся специально в консерваториях, они, может быть, взяли уроки, они смотрели на других, это был их опыт. Регентами сейчас становятся выпускники консерваторий, регентских школ. Но чему там учат? Там учат музыке.
Кира Лаврентьева:
— А чему надо учиться? Молитве? Ведь всё это время вы ведёте к чему-то?
Евгений Тугаринов:
— Веду, и ещё не подвёл.
Кира Лаврентьева:
— И я пытаюсь понять, к чему вы ведёте.
Евгений Тугаринов:
— Я же интриган!
Кира Лаврентьева:
— Вы ведь наверняка обостряете интригу. Для чего? Чтобы сказать, что регент должен уметь молиться и направить на эту молитву певчих? Не стоять на сцене, а служить Богу своим талантом? Петь Богу? Правильно?
— Кира, идите ко мне в ученики. Я вас всему научу.
Кира Лаврентьева:
— Я с удовольствием пойду. Я очень люблю петь на клиросе.
Евгений Тугаринов:
— Мы сейчас заканчиваем передачу, договариваемся с вами, я вам скажу, куда надо прийти и всё.
Кира Лаврентьева:
— Хорошо. «Вечер воскресенья» на радио «Вера», дорогие радиослушатели, я вам напоминаю, что в гостях у нас Евгений Святославович Тугаринов, регент, педагог, руководил хором Богоявленского Елоховского собора в Москве, сейчас руководит детской хоровой студией «Царевич» при Свято-Дмитриевской школе, ну и, конечно, руководил архиерейским хором Лондонского Успенского кафедрального собора, и приехал туда по приглашению митрополита Антония Сурожского, и остался на 13 лет. Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернёмся к вам через несколько секунд.
«Вечер воскресенья» на радио «Вера» вновь приветствует вас, дорогие радиослушатели, в студии Кира Лаврентьева, и я рада ещё раз представить вам нашего замечательного гостя Евгения Святославовича Тугаринова. Евгений Святославович регент, педагог, руководил хором Богоявленского Еклоховского собора, руководит сейчас детской хоровой студией «Царевич» при Свято- Дмитриевской школе. Также Евгений Святославович был регентом Лондонского Успенского кафедрального собора в течение 13 лет и приехал туда по приглашению митрополита Антония Сурожского. Всю первую часть нашей программы мы говорили о знакомстве Евгения Святославовича с владыкой, о том невероятном впечатлении, которое владыка на него произвёл, если это вообще можно назвать впечатлением, скорее, потрясениям, о церковном искусстве, переходе через вот это Чермное море из дирижера в регенты Евгения Святославовича. И это было очень непросто, это было очень самопсихотерапевтично, как это сейчас принято называть. Евгений Святославович, вы много говорили о том, что дирижёр должен знать на клиросе, это не только ноты, это не только фразы, это не только крещендо, диминуэндо, не скрипичный ключ, не диезы и бемоли, это всё не то. И вот мы с вами подошли к эпицентру этой темы. Что такое для вас пение на клиросе как для профессионального музыканта? И к чему вы призываете всех профессиональных музыкантов, которые по воле Божьей попали на клирос руководить хором?
Евгений Тугаринов:
— Ну, может быть, слово «призывать» относится очень косвенно... Готов призвать, находясь у гробовой доски.
Кира Лаврентьева:
— Ну давайте назовём это добрым советом.
Евгений Тугаринов:
— Да, на самом деле, может быть, и советы дерзко давать, потому что собственно я не могу сказать, что я что-то приобрёл в какой-то момент и сейчас я этим живу. Я продолжаю приобретать. Я продолжаю учиться, вспоминаю то, чему меня учил отец Михаил. Вот вы очень важную вещь сказали, что регент должен молиться. Но что такое молитва регента? И, вообще, что такое молитва? На мой взгляд, я тоже делаю какие-то начальные шаги в этом, если вспомнить, как прощались с жизнью великие отцы Церкви, они говорили: я ещё не понял — начал ли я каяться? И в этом смысле это всё очень соотносится. Что такое молитва? Вот когда я задаю подобный вопрос своим певчим, которых я вижу в первый раз, которым я пришёл мастер-класс давать, или с которыми я работаю уже несколько лет, или мои ученики девяностых годов, которые в Москве сейчас довольно известные регенты на своих местах, в приходах. И люди говорят иногда: у меня Бог в душе, вот какой-то эмоциональный отклик, Мне кажется, во всяком случае меня настраивал отец Михаил Фортунато, и не только он, Николай Михайлович Осоргин, протодиакон Александр Кедров, сам митрополит Антоний, они мне говорили, что тут очень легко впасть в такое заблуждение, на церковном языке называется прелестью. Прелесть — это когда ты что-то неподлинное воспринимаешь как подлинное. И хочешь об этом сказать с уверенностью в подлинном. Они говорили: вчитывайся текст, пойми его до той глубины, на которую ты способен погрузиться, этот текст сам даст тебе настрой, потому что есть текст пасхальный, а есть великопостный, есть текст рождественский, а есть текст первой недели Великого поста, или Страстной недели, есть тексты праздников Сергия Радонежского, а есть текст родительской субботы. Так вот этот текст и есть твоя, вот этой минуты, молитва. Даже если этот текст не к молитве относится, а он какой-то описательный, он, допустим... в этом тексте одни имена святых, которые надо произнести, стихира какая-нибудь русским святым, одна стихира владимирским святым, другая вятским святым...
Кира Лаврентьева:
— Это понятно, да. Я вот о чём хочу вас спросить. Смотрите, вы изо дня в день можете петь Милость мира, вы можете перепевать в разных формах, в разных мелодиях. Евхаристический канон, во время которого в алтаре происходит пресуществление Святых Даров, схождение Святого Духа на Тело и Кровь Христовы.
Евгений Тугаринов:
— На хлеб и вино.
Кира Лаврентьева:
— Да. На хлеб и вино, которые претворяются в Тело и Кровь Христовы. Евгений Святославович, но вы находитесь, не как священнослужитель, но как непосредственный участник этого действия, священного действия. Насколько вам удавалось или не удавалось особенно вот в этом сотрудничестве с владыкой не уходить в некую профессиональную привычку? Или просто отработать и уйти? Или, другая крайность, не рвать себе сердце вот этой самой прелестью, о который мы с вами говорили это когда ты эмоциями себя накаляешь, что это тебе уже во вред? Где этот царский путь был для вас, где он проложен?
Евгений Тугарин:
— Во-первых, должен сказать, что одно из первых пожеланий митрополита Антония ко мне было следующим: ты делаешь то, что ты умеешь, чему тебя научил отец Михаил, что ты увидел у других, а я тебе скажу: могу я с тобой молиться или нет. Ведь это же и есть...
Кира Лаврентьева:
— Синергия, сотрудничество.
Евгений Тугаринов:
— Это не водораздел, он может быть водоразделом, допустим, я не могу молиться с тобой, это водораздел, я могу молиться с тобой — это как раз соединительный шов, который вообще может быть настолько незаметен, но это удавалось отцу Михаилу. Он соответствовал владыке настолько органично, вот самим собой, своим поведением, и он умел всех певчих: англичан, там были американцы, немцы, русские, украинцы, все были, он умел их сделать самими собой. То есть инструмент, которым является хор, а хор — это инструмент, простите, и к нему нужно относиться как к инструменту. Но в этот конкретный момент этот инструмент является одним из проводников соединения с Богом. Кого? Самих себя, всех присутствующих, алтаря, потому что только служащий священник вслух произносит молитву, произносит текст, полагающийся из служебника, но, что касается Евхаристического канона, этот же самый текст только в уменьшенном, укороченном виде поёт хор. И вот здесь нужно уметь не перебивать священника своими громкими, или своими быстрыми, или какими-то ещё звуками, трудная Милость мира нетрудная, это абсолютно не важно священнику, он в этот момент не должен отвлекаться от того, что он фактически держится за ризы Христовы, в этот момент, руками, сердцем. Так за священника должен держаться хор и регент, в этот момент, тогда это и есть соединение в Евхаристическом каноне, то есть сделать всё, чтобы Святой Дух сошел.
Кира Лаврентьева:
— А вы были единым целым в этот момент.
Евгений Тугаринов:
— Да.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович, вы меня так потрясли.
Евгений Тугаринов:
— Об очень важных вещах заговорили.
Кира Лаврентьева:
—Ну судя по всему, владыка смог с вами молиться?
Евгений Тугаринов:
— Да, он ни разу не сказал: ты не то поёшь. Ни разу. Ну что, я это отношу не к своим способностям, ни к особой чуткости души.
Кира Лаврентьева:
— Вы просто оказались на своём месте, куда вас призвал Господь.
Евгений Тугаринов:
— Вы знаете, я оказался на месте учеником, и я этому очень рад, хотя мне было уже 40 лет.
Кира Лаврентьева:
—Вам сложно было?
Евгений Тугаринов:
— Нет, я очень в этом мягкий человек для учения.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович, но вы не раз уже сегодня об этом говорили, мы о пении много говорили, поэтому я спрошу, под шумок, как говорится, что традиция хорового пения, сохранившаяся в русском зарубежье, она есть настоящая. А вот в самой России она во многом утрачена. Скажите, что это за традиция?
Евгений Тугаринов:
— Скажите, пожалуйста, а кто привёл вас к этой мысли?
Кира Лаврентьева:
— Интервью наше. Мне показалось. Может быть, показалось.
Евгений Тугаринов:
— Нет, вам не показалось. Это очень просто объяснить. После семнадцатого года Церковь в России, Церковь с большой буквы, она была гонима, закрыты были все монастыри и все духовные учреждения, были убиты сотни, тысячи священников и мирян, регентов, хоров, всё было разогнано, храмы разрушенные и так далее, так далее, так далее. То есть всё, что происходило в России, было не благодаря, а вопреки. И если в России оставались где-то бабушкина на клиросе, то им нужно памятники ставить, что они хоть один 1-й глас или 4-й передали своим внукам, там, не знаю кому, кто пришёл, кто к ним присоединился. Что было на западе? Семнадцатый год, гражданская война. Теми или иными путями русские люди, русские я имею в виду это и грузины, и кто угодно, населявшие империю, русские люди оказываются на западе. В основном это Сербия.
Кира Лаврентьева:
— Вы имеете в виду эмигрантов? Англия, Америка, Франция, Канада частично.
Евгений Тугаринов:
— Очень интересная статистика, вот я не знаю, знаете ли вы статистику. Сербия сказала: вы помогали нам, мы поможем вам, мы освободим наши военные гарнизоны, мы отдадим эти корпуса под ваши институты благородных девиц, школы для девочек, гимназии для мальчиков.
Кира Лаврентьева:
— Только сохраните державу.
Евгений Тугаринов:
— Приезжайте, мы открыты для вас. Что сказала Франция? Приезжайте, мы открыты для вас, но вы сами должны себя обеспечить, поэтому русские учёные мужи были таксистами, работали в портах...
Кира Лаврентьева:
— А вечером были великими князьями.
Евгений Тугаринов:
— Да, а вечером были великими князьями. Как поступила Англия? Англия приняла 700 семей, среди них семья моего прадеда, который был одним из высокопоставленных управителей, как сейчас говорят, менеджеров Крестьянского Банка в Петербурге. То есть его семье позволили въехать в Англию наряду с 699 семьями других богатых, состоятельных русских людей.
Кира Лаврентьева:
— Но это критично мало.
Евгений Тугаринов:
— Это ничто. Так вот, что произошло? Русские люди, которые приехали на запад, они первым делом строили храм, или первым делом находили помещение, где можно было оборудовать храм. Как пример: что произошло на Сергиевском подворье в Париже на Крымской улице? Купили подворье, купили бывшую лютеранскую церковь с участком, со зданиями, и устроили в этом храме православный храм, и там устроили подворье Сергия Радонежского. И вот решили, что надо начинать служить. И сели Михаил Михайлович Осоргин, епископ Вениамин Федченков и другие люди и стали смотреть друг на друга. У них нет книг, нет нотных сборников, у них нет ничего. Они сели и стали вспоминать, что они слышали в Троице-Сергиевой Лавре, что они слышали в Оптиной пустыни, что они слышали в Синодальном хоре, за год, за два, за три они собрали весь певческий круг православного богослужения. Они стали это издавать, они стали это записывать, мало вспомнить, надо дать материал для студентов. Отец Михаил Фортунато был одним из студентов, правда, более поздним временем, 53-го года. Он не учился церковному пению, он не учился регентскому делу, он не учился хоровому делу. Он пожал руку Кусевицкому, Сергею Александровичу Кусевицкому, который дирижировал спектакль в Париже, и посчитал себя способным регентовать, он пел в хоре Осоргина и посчитал, что он начал осваивать церковное пение. Это так и было. То есть Церковь на Западе русская не была гонима, а всё располагало к тому, чтобы собирать, собирать, собирать и строить. Вот в этом смысле традиция жива.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому традиция и сохранилась.
«Вечер воскресенья» на радио «Вера», у нас в гостях Евгений Святославович Тугарин — регент, педагог, руководитель хора лондонского кафедрального Успенского собора, приехал туда по приглашению владыки Антония, остался там на 13 лет, а сейчас руководит детской хоровой студией «Царевич» при Свято- Дмитриевской школе. Кстати, о школе. Какую роль в вашей сегодняшней жизни играет это дело? Евгений Святославович, хочется хоть кусочек, но из вашего настоящего затронуть.
Евгений Тугаринов:
— Ну если взять такую вещь, что записано в трудовой книжке? Я учитель музыки, то есть это запись 1977 года. Для меня школа, Димитриевская школа, где я учительствую, я веду некоторые уроки. Я занимаюсь с мальчиками проблемными, с теми у которых сломались голоса, или не сломались голоса, но которые хулиганят, которые не дают женским учителям в юбках, не дают спокойно вести урок с девочками, и мне отдают на перевоспитание, то есть такой учитель в Республике ШКИД — это я. У нас несколько лет назад, в 2014 году, возникла студия «Царевич» по благословению епископа Пантелеймона, и мы уже настолько выросли, что через месяц у нас должен состояться концерт в Санкт-Петербурге, в малом зале Петербургской филармонии.
Кира Лаврентьева:
— Ничего себе.
Евгений Тугаринов:
— Да, да.
Кира Лаврентьева:
— Это прямо рывок.
Евгений Тугаринов:
— Да, это закономерный рывок как бы результат нашего накопления и это не последнее.
Кира Лаврентьева:
— А туда могут ходить только и мальчики из Свято-Дмитровской школы?
Евгений Тугаринов:
— Нет, туда могут ходить и девочки, и мальчики, у нас вообще шесть или семь хоров, у нас 150 детей в студии.
Кира Лаврентьева:
—То есть к вам можно попасть?
Евгений Тугаринов:
— Да, у нас даже есть хор учителей и родителей.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно, прекрасно. Евгений Святославович, а вот книгу вы написали в 2020 году, «Встречи» называется, о людях, с которыми вас Господь почему вас так увлекло писательство?
Евгений Тугаринов:
— Ну я должен сказать, что я был человеком... Вот я учился в школе... для меня, например, выразить свою мысль было самой сложной жизненной задачей. Я обладал очень хорошей памятью, и поэтому, отвечая урок, я воспроизводил по памяти увиденное в учебнике, но, когда меня учитель отводил от учебника, я замолкал. У меня переставала работать голова. То же самое, когда я писал кандидатскую диссертацию, одну строчку я мог писать день, я вставал со стула, я ходил, я пытался навести себя какими-то подсказками, советами, уезжал в Дом творчества композиторов, чтобы создать себе условия, ничего подобного. Сейчас я просыпаюсь в 3-4:00 утра, это, в общем, для меня норма, и сделав обычное, что делает человек, умывшись, помолившись, я сажусь, только смотрю на чём я остановился, и продолжаю без всяких, я вообще не готовлюсь ни к одной лекции. Я могу говорить практически на любую тему, причём дети меня немножко опасаются мои собственные и жена, потому что я с уверенностью говорю на любую тему, как-будто я специалист в этой теме. На самом деле, это очень легко делать, потому что Бог вкладывает в тебя то знание, которым ты не обладаешь и не можешь обладать. Ты занимаешься музыкой, откуда ты можешь знать технологический процесс, например, технологический процесс, например, обжига керамического изделия? Я его знаю, я сегодня приехал к вам с фарфорового завода.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович, вы оригинальный человек.
Евгений Тугаринов:
— Я? Да.
Кира Лаврентьева:
— Вы знаете, я вас и про школу спрашиваю, и про книги спрашиваю.
Евгений Тугаринов:
— А можно я про книгу? Я про книгу-то так и не сказал. Во-первых, эта книга 18-го года «Встречи».
Кира Лаврентьева:
— Может быть, в 20-м она была переиздана?
Евгений Тугаринов:
— Она не была переиздана.
Кира Лаврентьева:
— Значит, ошибочка вышла.
Евгений Тугаринов:
— Она издана в 18-м году, но она написана была в 17-м году и потому, что умерла моя жена, в 16-м году умерла моя жена Галина, умерла от рака, умерла как сестра сестричества Успенского собора в Лондоне, она была певчая лондонского собора многие годы, многие годы, и вот в память о ней я начал писать, буквально, похоронив её, только похоронив, я начал писать, что было связано с моментом её ухода, потом это расширилось, и я написал вообще о ней достаточно большую, причём очень смешную историю.
Кира Лаврентьева:
— А её можно как-то прочесть?
Евгений Тугаринов:
— Она...
Кира Лаврентьева:
— Она есть в интернете?
Евгений Тугаринов:
— Она, с этого очерка, который называется «Галина», начинается книга «встречи».
Кира Лаврентьева:
— Вот как раз эта книга?
Евгений Тугаринов:
— Да, эта книга. Потом умер через год мой близкий-близкий друг Алексей Васильевич Петренко. Наш замечательный артист, артист, актёр, которого называли великим.
Кира Лаврентьева:
— Да, прекрасный актёр.
Евгений Тугаринов:
— И в память о нём, поскольку мы дружили с ним с 2000 года, я написал о нём очерк, потом умер еще один человек, и вот так вот смерти людей подвигали меня какие-то писать свои воспоминания, но я немножко, конечно, странный человек, чудной, я начал записывать свои воспоминания, когда мне было лет тридцать. Все говорили: да какие твои воспоминания? Ты ещё ничего не можешь помнить, а я помнил. В общем, я начал писать вот так активно и не задумываясь над тем, что пишу, но в таком поверхностном смысле, а в глубоком, конечно, задумываясь, где-то с начала двухтысячных годов. То есть я просыпался и первый час, там 2-3-4-5, если они у меня были, я посвящал только писанию. И написано две книги «Русские регенты», написана книга о митрополите Антонии, написана книга о пении в лондонском соборе, вот эта книга «Встречи», написаны ещё другие книги, если позволите, я скажу, что в плане у нас написать, вернее, издать 20 томов серии «Русские регенты», из которых моих там будет 4-5. Но я собрал команду из очень известных в России и не только в России людей, которые интересуются церковным пением как учёные, как писатели, как исследователи. И они сказали: да мы хотим, да мы будем, и вот это такой большой проект, который, мне кажется, Церкви нужен, и людям нужен, любителям пения, и регентам, и священникам, иерархам. Но это больше такие истории, ну от меня истории. Я не стараюсь писать какие-то научные серьёзные вещи, хотя начал это делать ещё в восьмидесятые-девяностые годы с большим-большим трудом для себя, мысли продиралась, как сквозь колючки, а потом понял, что нужно писать для людей, не только музыкантов, не только для церковных, но для людей, которые могут открыть твою книжку и не отбросить её сразу, а захотят посмотреть, что на следующей странице, а захотят посмотреть, с чего начинается, а чем она заканчивается, потом на оглавление перейдут и вдруг скажут: дайте, я хочу эту книгу почитать, а потом передать другому. Вот это самый правильный путь.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович, вы знаете, каждый раз, когда к нам приходят люди, которых изменил, не побоюсь этого слова, владыка, просто своим присутствием рядом с ними, по ним всегда это можно сказать. Вы правильно совершенно выразились, что, глядя на вас, кажется, что ты немного с владыкой соприкасаешься. Вот я его не знала, и мне всё время это кажется. И в свете этого задам вопрос: в 2003 году владыка от нас ушёл, и его нет уже около 20 лет, вот за эти двадцать лет, те зёрна, которые он однозначно посадил в плодородную почву, которая была в тот момент в вашем сердце, произрастают или они так, как вы себе это представляли, когда вы познакомились с ним? Или вы совершенно уже другой человек, вы совершенно не тот, который вы думали о себе тогда? Какие перемены произошли с вами за эти 20 лет, и что изменил в вас Владыка?
Евгений Тугаринов:
— Ну если дело касается только меня, то мне легче сказать. Но я должен сказать, что в 2013 году или в районе этого времени я принимал участие в создании фильма о митрополите Антонии, который называется «Как они любят друг друга», режиссёр Дмитрий Розов. Человека, приехавший в Лондон абсолютно не церковным, но которого я увлёк именем митрополита Антония и организовал все встречи, интервью, которые снимали, из которых потом создался фильм. Причём организовал людей как с той стороны, которая откололась от Сурожской епархии, как и тех людей, которые остались в Сурожской епархии, и тех людей, которые не имели никакого отношения к Сурожской епархии. Например, хозяин магазина мусульманин Али, куда мы с митрополитом ходили за продуктами. И я хочу сказать, что к митрополиту Антонию было разное отношение как со стороны сурожских людей, так и со стороны несурожских людей, также и со стороны, просто людей, которые как-то слышали, или видели, или общались с митрополитом Антонием. Что касается меня. Во-первых, с тех пор, как я увидел митрополита Антония, у меня не заканчиваются деньги.
Кира Лаврентьева:
— Это, кстати, хороший плюс.
Евгений Тугаринов:
— Вот это россиян заинтересует особенно. У меня не кончаются деньги, потому что за несколько месяцев до своей смерти, уже в 2003 году, митрополит дал мне конверт, набитый до предела 20- фунтовыми бумажками, он мне сказал такие слова, я говорю буквально, я их цитирую: «Простите, что не сделал этого раньше, это деньги за мои книги, часть этих денег я трачу на себя, на госпиталь, и вот их я вам даю, истратьте их на семью». С тех пор у меня деньги не заканчиваются. Вот те конкретно деньги у меня, конечно, закончились, вот те бумажки, но в философском смысле, космическом, во вселенском у меня деньги не заканчиваются.
Кира Лаврентьева:
— Так, хорошо, а в духовном смысле? Про деньги хорошо.
Евгений Тугаринов:
— А это и есть духовный смысл.
Кира Лаврентьева:
— Есть, это огромный символ какой-то. Невероятный символ.
Евгений Тугаринов:
— На самом деле, я, конечно, совершенно другой человек, в том смысле, что быть христианином, это означает соизмерять все свои поступки, все свои слова, все свои действия в отношении кого бы то ни было и к самому себе со Христом. Вот как бы Христос посмотрел? Что бы Он сказал? Отошёл бы от тебя в этот момент или, наоборот, приблизился и положил бы тебе руки на плечи? Вот так. Есть люди, допустим, владыка Антоний, он увидел Христа, стоящего по ту сторону стола, это записано. Ему было 14 лет. И он всю свою жизнь говорил об этом событии. Он говорил не о себе 14-летнем, а о себе 15-20-80-летнем человеке, перед которым по-прежнему стоял Христос. Это умение, это дар Божий — постоянно чувствовать Христа. Хорошо. Я не обладаю этим даром. Но я видел митрополита Антония, я видел его глаза, значит я, держась за митрополита Антония, стараясь подражать ему, отвечая, так сказать на его вопросы или прищур его глаз или интонацию, значит я держусь за Христа с помощью митрополита Антония. То есть он для меня как бы проводник ко Христу.
Кира Лаврентьева:
— Евгений Святославович Тугаринов проводил сегодня с нами этот светлый вечер. Я говорю вам огромное спасибо за этот пронзительный разговор, и нашим радиослушателям, за то, что вы были с нами в этом часе. Я очень надеюсь, что вы также почувствовали некую пронзительность, которую несёт с собой Евгений Святославович и огонь, в хорошем смысле, вот этот огонь. Спасибо огромное, Евгений Святославович.
Евгений Тугаринов:
— Спасибо вам, Кира, и спасибо вам, дорогие радиослушатели.
Кира Лаврентьева:
— Напоминаю вам, что это был «Вечер воскресенья» у нас в гостях был Евгений Тугаринов — регент, педагог, руководил хором Богоявленского Елоховского собора в Москве, сейчас руководит детской хоровой студией «Царевич» при Свято-Димитриевской школе, и мы много говорили сегодня о том, что Евгений Станиславович был регентом архиерейского хора Лондонского Успенского кафедрального собора, приехал туда по приглашению владыки Антония и остался на 13 лет, вот так, уважаемые радиослушатели. Также у Евгения Станиславовича есть замечательные книги, «Встречи» называется, и вторая книга «Русские регенты», вы это всё можете найти в интернете, это не реклама, а сердечная рекомендация. Огромное спасибо, с вами была Кира Лаврентьева, мы прощаемся с вами до следующего воскресенья, всего вам доброго и до свидания!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Поделиться
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
Поделиться
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер
