«Христианин в современном мире». Ирина Хвингия

Ирина Хвингия

У нас в гостях была клинический нейропсихолог, кинезиолог, перинатальный психолог Ирина Хвингия.

Наша гостья рассказала, что побудило её уйти с перспективной и высокооплачиваемой работы и начать свой путь в психологии, как она решилась на усыновление детей со сложностями по здоровью, как на её жизнь повлиял опыт клинической смерти, а также что помогало ей в преодолении многочисленных испытаний в жизни, включая тяжелую болезнь и потерю близких людей.

Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева

---

Диакон Игорь Цуканов:

— Добрый вечер, дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, у микрофона в студии Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева:

— Добрый вечер.

Диакон Игорь Цуканов:

— Я диакон Игорь Цуканов. И, как обычно, по воскресеньям наши гости, самые разные люди, занимающиеся самыми разными служениями, делами, объединяет их то, что все они православные христиане и все они согласились с нами встретиться и поговорить на тему «Христианин в обществе». Сегодня я очень рад представить нашу гостью — Ирина Хвингия, клинический нейропсихолог, кинезиолог, перинатальный психолог, Ирина, добрый вечер.

Ирина Хвингия:

— Здравствуйте.

Диакон Игорь Цуканов:

— Рады вас видеть. Прежде, чем задать первый вопрос, я, наверное, должен сделать небольшую преамбулу. Ирина, помимо всех тех занятий, о которых мы уже сказали, помимо того, что она занимается нейропсихологией и связанными с нейропсихологией другими дисциплинами, Ирина ещё имеет опыт усыновления и удочерения деток, у которых были разные проблемы со здоровьем, осложнения. Если ошибаюсь, поправьте, в 2020-м году вы впервые усыновили мальчика Мишу? Да, в 2020-м году Ирина и её муж усыновили мальчика Мишу, у которого была спинально — мышечная атрофия. Но вот, к сожалению, малыш полгода всего жил в своей новой семье, но я так понимаю, что этот опыт оказался для Ирины и её супруга настолько важным и драгоценным, что практически сразу они удочерили ещё девочку Машу, которой уже в этом году будет четыре годика. А недавно, как мы выяснили сейчас, беседуя перед эфиром, в семье Ирины появился ещё мальчик Матвей.

Кира Лаврентьева:

— Простите, я сразу уточню про спинально-мышечную атрофию. Это был ещё тот момент, когда прививка была недоступна, я как понимаю? Или уже было поздно?

Ирина Хвингия:

— Это был тот момент, когда укол только появился, но в нашем случае это уже было поздно.

Кира Лаврентьева:

— «Золгенсма» за 160 000 000 руб. — самый дорогой укол в мире.

Ирина Хвингия:

— Ну да, на тот момент он стоил 178, но надо понимать, что детки возраста Миши они уже практически все на тот момент опоздали. Плюс если бы Миша воспитывался в семье, может быть, там другая была бы история, потому что чуть раньше, чем Золгенсма, появился препарат Спинраза, который вот на копию этого гена воздействовал, можно было поддерживать эту болезнь в контролируемом состоянии. Но это надо было, чтобы занимались родители. А Миша, на тот момент, когда мы его забирали, он 2,5 года находился в больнице. И только в год и 11 ему стали давать только эту поддерживающую терапию. Они до двух всего живут, поэтому, к сожалению, мы уже тогда понимали, что опаздываем.

Диакон Игорь Цуканов:

— И выбрали практически Мишу для того, чтобы он вот это время, которое ему Господь отпустил, чтобы он его прожил в семье, в любви. Я правильно понимаю? Такая была мотивация? И собственно вопрос этот был в том, как вы вообще пришли к тому, чтобы усыновлять вот этих деток, как это получилось?

Ирина Хвингия:

— Началось с того, что 10 лет назад мне сказали, что детей у меня больше не будет. Были серьезные проблемы со здоровьем, была ошибка врачей, которая привела к инвалидности, и сказали, что всё, детей не будет. Я пришла домой к мужу и сказала: «Ты знаешь, тут проблема такая, у нас не будет детей».

Кира Лаврентьева:

— Это когда вы клиническую смерть пережили?

Ирина Хвингия:

— Да. На что он пожал плечами и сказал: «Не будет детей и не можешь рожать — это две совершенно разные вещи. Тебе рассказать, где детей берут?»

Кира Лаврентьева:

— Великий человек.

Ирина Хвингия:

— Он говорит: «Давай смотреть, что для этого надо, Школа приемных родителей». И мы начали ходить в Школу приемных родителей, стали готовиться к приемному родительству ещё тогда, несмотря на то, что у меня росла дочка, на тот момент ей было 12, когда мы поженились, у него от первого брака были дети. Но ему всё равно хотелось большую семью. И мы начали готовиться. И в 18-м году неожиданно для всех появляется сын Саша кровный, это та невозможная беременность, о которой говорили врачи, и несмотря на весь анамнез и угрозу того, что я не доживу до родов, дожили, родили, все благополучно. А мысль о приемном родительстве осталась. Именно в тот момент у нас уже был свой центр реабилитационный. И муж несколько раз ко мне подошел и сказал: «Зная тебя, только можно, пожалуйста, не инвалида? Мне кажется, я не смогу воспитывать инвалида». И когда мы снимали программу про Мишу на первом канале, я звонила заведующей отделения, где он лежал, меня попросили включиться как реабилитолога, консультативную помощь оказать, я поймала себя на том, что я разговариваю с ней не как реабилитолог сейчас. То есть это какое-то более глубокое отношение к ребёнку. Беру ещё раз фотографии и понимаю, что он мой. Я прихожу к мужу и говорю: «Знакомься — сын». Он говорит: «Ира, а диагноз?» Я говорю: «Ну давай так, когда у меня было 19 недель беременности, Саше ставят синдром Дауна, да, синдром не подтвердился. Если бы подтвердился синдром, ты что, его бы в роддоме оставил?» Он говорит: «Ну нет, конечно, не оставил бы». Я говорю: «Ну значит, ты можешь инвалида воспитывать?» Он говорит: «Ну, получается, могу. Езжай, забирай». Ну то есть на этом у нас барьер — воспитывать или не воспитывать ребёнка — инвалида был снят. Да, мне пришлось за Мишу побороться. И изначально, когда мы его забирали, я понимала, что он с нами, скорее всего, ненадолго. И была мысль действительно просто дать ему максимум любви, заботы, может быть, какие-то навыки успеть развить, а потом мы сталкиваемся с ситуацией, когда он через 2,5 месяца усиленной работы вдруг начинает у нас глотать. То есть то, чего он не делал никогда. И мы через 2,5 месяца одно кормление заменили на кормление ложкой. И вот в тот момент у меня появилась такая предательская мысль: а вдруг?

Кира Лаврентьева:

— Надежда.

Ирина Хвингия:

— Да, и я понимаю, что вот эта вот эффективность реабилитолога скатилась в материнское, это обнадёживание себя и всех остальных. Когда он начинал развивать двигательные навыки, когда мы его забирали, он двигал всего одним пальчиком, чуть приподнимал его. А на момент, незадолго до смерти, он уже в таком полусидячем состоянии пальцами играл на пианино на планшете. То есть были рабочие кисти. Это было уже огромное достижение в его случае. То есть он крутил велосипед электрический, он начинал крутить педали, велосипед за него докручивал. Он встал на четвереньки у нас, то есть такого тоже никто от него не ждал. И если поначалу его ставили, он сразу падал, естественно, потому что мышцы не было, незадолго до смерти он уже стоял. И когда его снимали с принудительной вентиляции лёгких реаниматологи, вот здесь я окончательно укрепилась в том, что ну а вдруг? Вдруг Рисдиплам всё-таки успеет накопиться в организме? Но, к сожалению, не успел. Произошло все очень стремительно и очень быстро. Мы днём только были у врача, и там ничего не предвещало, в 3 часа дня нас отпускают с хорошими анализами, с хорошими показателями, а в 3 ночи происходит остановка сердца.

Диакон Игорь Цуканов:

— Как вы перенесли это? И как все это перенёс ваш муж, который изначально, я так понимаю, он боялся брать ребёнка — инвалида только по одной причине, что он был не уверен, что он эмоционально с этим справится?

Ирина Хвингия:

— Да, именно по этой причине, собственно с чем мы и столкнулись.

Диакон Игорь Цуканов:

— Как перенёс Саша, которому в то время было три года всего?

Ирина Хвингия:

— Саше было три года, когда Миша... у него всегда была тахикардия, у него всегда пульс был очень повышенный. И вдруг вбегает няня и говорит: у него пульс 59. Я понимаю, что это всё. Потому что никогда у Миши не было пульса 59. Я начала готовиться реанимировать и вызывать скорую на клиническую смерть. К сожалению, скорая ехала полтора часа. На вызов на клиническую смерть. За это время мне удалось дважды запустить ему сердце. То есть сознание он потерял сразу, то есть пока я вызывала скорую, он, в принципе, был всё, первая остановка сердца, мы его реанимировали, но в сознание он не пришел. Мы его реанимировали второй раз, когда третий раз остановка сердца была, больше он к нам не вернулся. Скорая приехала после этого только через 35 минут. Поэтому на тот момент сказать, что я вообще что-либо чувствовала, сложно, то есть сначала было спасти любой ценой, потом, естественно, приехали все, кто только мог. Это и полиция, и следователи, и участковый. Полный комплект. И когда врач скорой помощи начала жаловаться следствию, что сумасшедшая мать заставила меня откачивать труп, и не верила мне, что надо отключать ИВЛ. А действительно произошла ситуация, когда приехала обычная педиатрическая скорая, приехала раньше, чем реанимация. И она говорит: ну вы что, не видите, что здесь нечего больше откачивать? Я говорю: ни вы, ни я, ни реаниматологи не имеем права с вами констатировать смерть. Качайте. Качайте, пока не приедет реанимация. Вот они мне скажут отключать, я отключу. Да, действительно это был мой эмоциональный срыв. И врач начинает следователю жаловаться. Я себя поймала на мысли, что моя рука потянулась к аппарату ИВЛ, подошедший участковый сказал: «Не смей, она дура, мы её сейчас выгоним. Ты понимаешь, что у тебя будут неприятности?» И всё, у меня наступил ступор. Я не помню дня похорон, я не помнила следующие две недели. Саша... У них с Мишей была очень тесная связь. Они вместе смотрели мультики по утрам. И когда прибежал Сашка, у нас получилось так, что Миша умер, в 03:59 констатировали смерть, а он до 12 часов дня был дома. То есть перевозка приехала только в 12, нам сказали, что в течение дня в любое время могут приехать. Когда Саша забежал в комнату, он говорит: «Мама». Я говорю: «Миша спит». «А почему он так накрыт, мам? Дома же жарко». Я говорю: «Ну замёрз. Лучше уйди». И он обычно, когда Миша спал, ну как-то спокойно, а здесь он прям: Почему он так спит? А почему он так накрыт?" Его забрали мои родственники, и когда он прибежал домой, он говорит: «Мама, а где Миша?» Я говорю: «Котик, ну ты же знаешь, Миша болеет, он в больницу периодически ложится». «Мама, а почему его аппарат здесь?» Он даже знал, что мы в больницу ездили со своим аппаратом. А всё оборудование в комнате. И он очень сильно переживал, он замкнулся, он до сих пор боится врачей. Врачей в каком плане? Нас с Машей госпитализировали в больницу с высокой температурой, пока я по видео не позвонила, и он не убедился, что я и Маша в порядке, он дома кричал, что Машу украли так же, как украли Мишу. Что врачи — это люди, которые воруют детей. Да, к сожалению, вот у Саши так.

Диакон Игорь Цуканов:

— Тут, конечно, сложно, потому что в три года ребёнок ещё не очень понимает, что это такое. Что такое смерть.

Ирина Хвингия:

— Да, он смотрит, у нас есть мемориальный уголок Мишин дома. Он, с одной стороны, рассказывает всем, что Миша на небе, а с другой стороны, у меня спрашивает: когда Миша вернётся? И вообще, возвращаются ли оттуда, где он? Сейчас ему да, уже пять лет, и он чуть больше понимает.

Кира Лаврентьева:

— Вечер воскресенья на Радио ВЕРА, дорогие друзья, у нас в гостях Ирина Хвингия, клинический нейропсихолог, перинатальный психолог, кинезиолог, у микрофона диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Программа у нас так прямо началась с полного погружения. И если честно, я даже, конечно, еле слёзы сдерживаю сижу, потому что невозможно это всё как-то спокойно воспринимать то, что вы говорите, Ирина, но тем не менее вы решились на второе усыновление. Удочерение. Что для нас, конечно, просто, я думаю, отец Игорь согласится со мной.

Ирина Хвингия:

— Я, честно говоря, не думала, что мы когда-либо на это ещё решимся. После пережитого. Но Машу мы знали как раз ещё когда только Мишу забирали. Я отслеживала её судьбу. Просто моя подруга руководит фондом помощи паллиативным детям в Самаре. Их фонд курировал в том числе Машу. Именно поэтому у меня на виду были и видео, и фотографии. И мы очень сильно радовались, когда мы Мишу забрали, что для неё тоже нашлась семья. И семья приехала забирать. И вдруг мне звонит эта директор фонда и говорит: «Ты знаешь, там странная ситуация, родители отозвали согласие на усыновление и не дали забрать никому, сказали, что будут забирать сами». Ну мы порадовались, что в кои-то веки биологические родители одумались. И у нас уже месяца полтора, как Миши не было, мне в совершенном бешенстве звонит эта директор фонда и говорит: «Ты знаешь, что она до сих пор в Доме малютки? И там они и сами не забрали, и той семье не дали забрать. И за это время Дом малютки пропускает дисфункцию шунта, и у неё вдвое увеличивается практически голова, и навыки утрачены в большинстве случаев. Нужно срочно везти в Москву. Но надо, чтобы она не вернулась в Самару». Мы попробовали поискать семью вместе.

Диакон Игорь Цуканов:

— Не вернулась в Самару, чтобы?

Ирина Хвингия:

— Чтобы уже кто-нибудь нашелся, кто заберёт, оставит, чтобы она осталась в Москве.

Диакон Игорь Цуканов:

— Чтобы помощь медицинская была?

Ирина Хвингия:

— Ну и семья, в общем-то, чтобы не было дома ребёнка. На тот момент мы никого не нашли, а потом, я уже в конце сентября поймала себя на мысли, что я уже четвёртый раз за эти три месяца лезу целенаправленно в базу и ищу её. И когда я уже в четвёртый раз залезла и увидела её в базе, я вздохнула и уже в общем-то по протоптанной дорожке подошла с фотографией к мужу и сказала: «Знакомься, дочь». Я говорю: «Понимаешь, пойми одну вещь, мы смерть ребёнка — это, наверное, одно из самых страшных вообще, которую можно пережить. И этому нет срока давности. То есть через год, через два, через пять, через 20, это всё равно будет больно. И сказать, когда пора, мы никогда не скажем, а у неё времени нету. Потому что с учётом скорости утрачивания неё всех навыков через полгода ей уже вообще ничего будет не нужно». Он говорит: «Хорошо, собирайся, поехали». И в общем-то, через неделю Маша уже была дома. У нас комплект документов был ещё достаточно свежий, обновить нужно было только справки о доходах, которые месячной давности. И поэтому Маша оказалась в семье уже достаточно быстро.

Диакон Игорь Цуканов:

— Как у неё сейчас дела?

Ирина Хвингия:

— Ну по сравнению с тем что было. Когда мы приехали в дом малютки, нам сказали, что она полностью слепая, полностью глухая, что никогда в жизни она даже не будет головой из стороны в сторону вертеть. Она у меня через неделю дома начала переворачиваться. У нас частный дом, мы спали на втором этаже, вот по шагам по лестнице она безошибочно узнает, кто идёт: мама или папа? Возвещая об этом. Сейчас она уже начинает болтать, дерётся.

Кира Лаврентьева:

— Сколько ей?

Ирина Хвингия:

— Ей сейчас 3,5.

Диакон Игорь Цуканов:

— То есть она и видит, и слышит?

Ирина Хвингия:

— Да, так как она всё-таки из сильно недоношенной двойни, у неё было два инсульта с разницей в два дня. Понятно, что там и зрение нарушено, и слух, но они снижены, но не отсутствующие. То есть там не идёт речь ни о тотальной глухоте, ни о слепоте, ни о чем.

Кира Лаврентьева:

— Ирина, простите сразу за этот вопрос. Но так как у нас такой пронзительный сегодня разговор на редкость, на редкость пронзительный, я, конечно, очень хотела спросить вас. Отвечали ли вы себе на вопрос: зачем вы это делаете? Зачем вы берёте в семью таких детей?

Ирина Хвингия:

— Если честно, я его даже себе не задавала.

Кира Лаврентьева:

— То есть это вот такая потребность?

Ирина Хвингия:

— Даже какой-то потребности нет. Это какой-то естественный ход событий. Вы знаете, когда встал вопрос, что у Саши была патология, я пришла на очередную исповедь к батюшке. Я говорю: «Как же так?» И он мне сказал тогда одну вещь. Он сказал: «Ты знаешь, у тебя — то все будет нормально, не переживай, родится здоровый. Но я тебе скажу одну вещь — больных ещё больше любят, когда-нибудь ты это поймёшь». У меня просто нет, наверное, вот этого деления: ребёнок с особенностями или без особенностей. Есть просто ребёнок. Почему-то очень многие семьи, с которыми мы работаем, они приходят и говорят: вы знаете, у нас такая беда, у нас ребёнок родился больной. Я говорю: слушайте, какая беда? Беда — это когда ребёнок умер при родах. У вас радость — у вас родился ребёнок. А какой — это уже вопрос второй. У меня нет деления на своих и чужих. У меня нету деления на больных и не больных. Я могу рассчитывать на свои силы, я прекрасно себе отдаю отчёт в том, что ребёнок с патологиями, я не стала бы смягчать тяжелые диагнозы, называя их детьми с особенностями, нет это дети с патологиями, это дети больные. Это всё-таки дети с инвалидностью. И здесь это уже говорит о том, что это больше усилий, и в домашних занятиях, и в занятиях где-то на стороне, это центры реабилитационные, это больше какой-то медицинской помощи. Это требует усилий много. Но это не катастрофа. Если мама смещает фокус с себя на ребёнка, потому что чаще всего нам становится... Нам себя жалко. Я устала, я не могу, мне сложно. То есть мы про себя, но никак не про него. А ему легко?

Кира Лаврентьева:

— Вот я вам поэтому и задала этот вопрос. Потому что очень часто мы общаемся с психологами, и они говорят об истощении материнского ресурса, о выгорании, депрессии, о способе самопомощи в этом во всём. И они правы, нельзя сказать, что они не правы. Но вы тоже психолог. И вы на своем опыте, на своем горбу, если можно так выразиться, несёте такую довольно непростую ситуацию в своей собственной жизни и находите в этом для себя глубокий смысл. И получается, что есть два типа жизни или как? Или у одного человека очень много сил, и он может это понести, а у другого человека сил поменьше, и он не может это понести? То есть фактически можно черпать силы, когда кажется, что сил нет? Есть ли такое понятие, как истощение ресурса или все же это всё у нас в голове?

Ирина Хвингия:

— Ну понятие «истощение ресурсов», разумеется, есть. И здесь, скорее, второй вариант, о котором вы говорили, что у кого-то есть на это силы, а у кого-то нет. И когда мои знакомые кто-то начинает говорить, что им тоже хотелось бы взять ребёнка с инвалидностью, чаще всего я отговариваю. Отговариваю по той причине, что — ты почему берёшь этого ребёнка? Потому что жалко. Вот как только эта мотивация появляется, нельзя брать ребёнка. Потому что это покажется потом неожиданно тяжело, и люди чаще всего не готовы. Жалко — это все здорово, но это пройдёт. Жалко — это когда он где-то живёт, а когда он появляется дома и начинается период адаптации, многие приемные родители не готовы к адаптации. У меня одна знакомая, которая со слезами смотрела на картинке вот на этих стоящих у окна детишек, ждущих маму, я говорю: так он свою маму ждёт, а не тебя. Тебе ещё придётся доказать ему, что ты достойна быть его матерью. Мало того, что ребёнку не понять всех этих ваших взрослых сложностей, там о содержании детей, уход за ребёнком, претензии, которые предъявляют органы опеки, алкоголизм родителей, угроза жизни и здоровью, им этого не понять. Он знает только, что пришли какие-то чужие люди, оторвали его от мамы, он ещё не знает, что она алкоголик, вернее, он не в курсе что бывает по-другому. Потому что он всю жизнь в этой семье рос. Помещают в какое-то учреждение, и вдруг приходит тётя и забирает его оттуда, где его мама могла бы его найти. Здесь мы сталкиваемся с тем, что называется адаптация. И к этому как раз очень часто не готовы приемные родители, потому что же они благодарности ожидают. Я же тебе такое тут добро сделала, я же тебя оттуда вытащила, а ты мне тут хулиганишь и деньги воруешь. А благодарности не наступает. И вот здесь встаёт вопрос возврата обратно в детский дома. Либо тема инвалидности, что да, жалко ребёночка, а ты свои силы — то немножечко соизмерил? А финансовые вопросы? Потому что здесь надо понимать, что эти дети ещё и финансово затратны. И как только печать на постановление об опеке решением суда об усыновлении поставлена, родители остаются с этим один на один. Потому что даже те размеры пособий, которые платят даже опекунам, они даже четвёртую часть не покрывают всех расходов, которые родители несут относительно этого ребёнка. И если вот эти вещи понимаются, то у этих приемных родителей все получается.

Диакон Игорь Цуканов:

— Да, но при этом вы парадоксальным образом ничего такого и не рассчитывали, судя по вашему раскладу? Вы как-то увидели этих детей как своих. То есть это было в некотором смысле иррациональное решение такое?

Ирина Хвингия:

— Мне немножечко проще, потому что я сама реабилитолог. Я сама знала, что с ними делать. И хотя бы в плане реабилитации я прекрасно понимаю, что мы потянем. Более того я как общественный деятель знаю хорошо законодательство и знаю, где, что и как можно всё-таки у государства получить бесплатно и не платить за то, за что платят многие другие родители, объявляя безумные сборы, когда это можно сделать бесплатно. То есть по какому запросу можно попасть в какой-то центр федеральный, который нужен, для того, чтобы ребёнку была оказана помощь, которая ему должна быть оказана.

Кира Лаврентьева:

— Ну вы знаете эти все входы и выходы.

Ирина Хвингия:

— Да, поэтому мне здесь, наверное, проще, чем кому-то.

Диакон Игорь Цуканов:

— Вот история с Матвеем, насколько я узнал из нашего общения до эфира, она оказалась более сложной в плане того, сколько усилий вам пришлось потратить на то, чтобы забрать его домой, потому что там с опёкой были сложности. Можете рассказать эту историю?

Как у вас появился Матвей?

Ирина Хвингия:

— Матвея я знала по соцсетям ещё дольше, чем Машу и Мишу вместе взятых. Он постарше, Матвею восемь лет, и у него был очень тяжелый диагноз, у него была гидроцефалия, она была в очень запущенный форме. То есть у Маши тоже гидроцефалия, тоже шунтирование. У Матвея была невообразимых размеров огромная голова. И фонд, который взялся его курировать, фонд сделал тоже невозможное, они притащили врача из Индии, причём это врач, который кранеопластику делает один из немногих, то есть таких в мире всего несколько операций сделано. И они здесь совместно с доктором из НИИ педиатрии провели Матвею эту операцию, его голова была уменьшена более, чем в два раза. И мне было с профессиональной точки зрения интересно, ну как мне тогда казалось с профессиональной. Я наблюдала за процессом его реабилитации, потому что действительно стоял вопрос, что он никогда не будет переворачиваться, крутить головой, потому что повернуть эту голову, тем более поднять, просто невозможно. Это просто жутких размеров голова. Это было страшно даже для меня. Но тем не менее реабилитолог были очень хорошие, очень хороший центр его реабилитировал, он научился ходить, он научился говорить какие-то отдельные слова, его высадили на горшок, он начал отказываться от памперсов, он сам кушал ложкой, и вот несколько лет его оставалось удерживать вот ДДИ всё-таки. Это дом-интернат для инвалидов. Но происходит ситуация, о которой я уже узнала поздно. Я уже узнала в декабре, что, оказывается, Матвей всё-таки попал в Дом инвалидов. Он попадает в отделение милосердия. Это практически хоспис. А мне было сильно не понятно, почему он туда попал? Потому что если те навыки, которые я последние видела, эти видео, которое я видела, предполагала, что если это будет ДДИ, то это будет хотя бы общий профиль или общий корпус. Почему он попал в отделение милосердия, я не понимала. Я собралась 27-го числа в Рязань. На что мы сталкиваемся с противодействием опеки вплоть до того, что они не считают, что вообще этому ребёнку нужна семья.

Диакон Игорь Цуканов:

— Напомним, дорогие друзья, что у нас сегодня в гостях Ирина Хвингия, клинический нейропсихолог, кинезиолог, перинатальный психолог, многодетная мама, двое деток собственных...

Ирина Хвингия:

— Двое самодельных...

Диакон Игорь Цуканов:

— Двое самодельных и трое деток приемных. У микрофона Кира Лаврентьева и диакон Игорь Цуканов, мы вернёмся в студию буквально через несколько секунд и продолжим наш разговор.

Кира Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, напоминаю, дорогие друзья, что у нас в гостях Ирина Хвингия, клинический нейропсихолог, перинатальный психолог, кинезиолог, у микрофона диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева, мы говорим о пути христианина, в данном случае христианки. Многодетная мама, героическая, с нашей точки зрения, мама, которая установила троих детей с особенностями развития в семью, помимо своих двоих у неё пять, получается, детей. Мы продолжаем наш разговор. Как развивалась в итоге ситуация с Матвеем?

Ирина Хвингия:

— С Матвеем все развивалась благополучно для нас. Естественно, к сожалению, со скандалом практически на уровне руководства региона. Но тем не менее относительно быстро Матвей оказался в семье. И когда мы его забрали, оказалось, что я не просто так паниковала, забирали настолько, что пришлось оформлять его как на реабилитацию, мне устраиваться в фонд сопровождающей, и забирать его, чтобы хотя бы понять, что с ребёнком происходит. И выяснилось, что он упал в октябре с высоты своего роста об кафель, и практически два месяца об этом врачам не сообщалось. И на момент, когда мы его забрали, навыки были утрачены все практически, что были получены. Он уже не ходил, даже не стоял на двух ногах. Он не жевал, практически не глотал, глотал через раз. Эпилепсия была, приступы были редкие, но они были. Осознанного взгляда практически не было. То есть не было ничего, за что можно было бы хотя бы зацепиться, чтобы понять, с чего начать. Достаточно быстро он в семье адаптировался. Видимо, утрата навыков произошла ещё не так давно, чтобы это стало необратимым. Сейчас, на данный момент, если говорить с конца декабря, у нас он полгода, он самостоятельно пошёл со страховкой. 10 — 15 шагов, но тем не менее. Всё-таки хоть эти 10 — 15. А если он понимает, что у него есть возможность для опоры, за что-то перехватить руками, то он сам перемещается по комнате, по стене, за стол, за стул. Ему в феврале было восемь лет. Появились отдельные слова опять. Он опять стал кушать ложкой. Если раньше у него не было осознанный игры, игровая деятельность полностью отсутствовала, сейчас он уже берет машинку и показывает, как она ездит, дает мне, мы какие-то гонки с ним устраиваем, сейчас начали появляться какие-то признаки привязанности, спустя полгода, то есть полгода ему было всё равно, кто вокруг.

Сейчас я последний раз приехала из командировки, он уже прижался и начал мне показывать свои игрушки. То есть это было огромным достижением, поэтому у Матвея сейчас всё неплохо.

Диакон Игорь Цуканов:

— Ирина, скажите, пожалуйста, я так понимаю, что любой ребёнок с такой инвалидностью требует огромного приложения усилий, не говоря уже о любви. Вы рассказали сейчас перед эфиром историю о том, что одна из реабилитологов, сотрудница интерната говорит, что для того чтобы сформировать хотя бы навык чистки зубов, нужно каждый день по часу заниматься с ребёнком вот этим движением, отрабатывать, и то результат не сразу появляется. А у вас таких деток двое. Как вы находите на это время? Учитывая, что вы же не постоянно сидите дома, вы же работаете, вот вы в командировки ездите, вы ходите на Радио ВЕРА, у вас двое детей ещё, как это у вас получается?

Ирина Хвингия:

— У нас упрощается тем, что как раз вся семья занимается этими двумя детьми, включая оставшихся здоровых детей. То есть с ними занимаюсь я, с ними занимается няня, с ними занимается муж, с ними занимается старшая дочка, ну на Сашу они смотрят в принципе и за ним тянутся. Поэтому время распределяется практически между всеми членами семьи. Поэтому у нас нет такой измождённости катастрофической. У нас нагрузка мягко распределена.

Кира Лаврентьева:

— Ирина, я хотела спросить, как всегда, не очень деликатный вопрос. У вас ведь у самой было много всего непростого в жизни, очень много всего непростого. Что помогло вам выстоять? Про клиническую смерть и проблемы со здоровьем мы уже в начале программы поговорили, есть ещё много разных обстоятельств, о которых можно посмотреть в интернете, может быть, вы сейчас не хотите об этом говорить, но лично меня совершенно восхищает и удивляет, как рука Божья на вас действует. Потому что после всего пережитого вы находите в себе силы с Божьей помощью помогать детям, за которых вообще мало кто берётся.

Ирина Хвингия:

— Но меня, наверное, Господь с рождения вёл к Себе. Надо, наверное, даже начать с моего собственного рождения. Я родилась с тремя тугими оборотами пуповины, фиолетового цвета, без каких-либо признаков жизни. К вере я начала приходить — это был восьмой или девятый класс. Когда стало разрешено вдруг ходить в церковь, потому что же у нас тогда считалось стыдно ходить в храм.

Диакон Игорь Цуканов:

— Потому что в храм только бабушки ходят.

Ирина Хвингия:

— Да. Но у меня вообще совершенно потрясающая бабушка была, которая, соблюдая все эти советские устои, она в храм не ходила, но она умудрилась привить мне веру в Бога. И когда это всё стало разрешено, к нам в школу приехали вожатые из института, практиканты. И они предложили поехать в монастырь. Немного пожить в монастыре. Я тогда согласилась, я приехала в монастырь и поняла, что это моё. Здесь мне хорошо. И там была моя первая исповедь.

Диакон Игорь Цуканов:

— А что это был за монастырь?

Ирина Хвингия:

— Это в Коломне женский монастырь, только-только вернули территорию, он был полностью разрушен, земляные полы были в келье. Насыпные стены были. Но была совершенно потрясающая атмосфера. Да, трудно было, потому что для нас, для детей, не привыкших вставать в 4 утра на службу и целый день работать потом, это было трудно. Но я понимала, что это моё. Я приехала домой с твёрдым намерением уходить в монастырь. Это было достаточно жестоко высмеяно всеми моими родственниками. И потом меня не поддержал батюшка на исповеди. Который сказал: знаешь, что, деточка моя, монастырь-то ещё заслужить надо. Так что пока учиться, замуж, рожать. Потом, к пенсии, посмотрим. Но я понимала, что если у меня в делах будет воля Божья, то все будет хорошо. Всё, что ни происходит — происходит правильно. И это помогло во многом, потому что здесь, о чем вы говорите, о чем я бы не хотела рассказывать, скорее всего, вы упоминали об изнасиловании. Мне на тот момент было пять, видимо, ещё тогда какое-то внутреннее было единение с Богом, потому что я не сломалась. Я просто очень много лет об этом не вспоминала. И те периоды, когда я переживала смерть обоих моих молодых людей, то есть первый погиб в Первую Чеченскую, второй — во Вторую Чеченскую. И когда возникли проблемы со здоровьем. Просто по ошибке врача. Я не доехала до работы, просмотрели аппендицит, вернулась я через полгода из больницы инвалидом второй группы с несколькими клиническими смертями и букетом диагнозов, которые не предполагали моё длительное нахождение в этом мире. Но тем не менее. И как-то всегда была мысль, что он рядом и Он знает, что делать. И вот это двигает всеми процессами в моей жизни.

Кира Лаврентьева:

— То есть у вас не было никаких вопросов, вполне естественно, что они могли возникнуть если человеческой логикой на все смотреть. Не было вопросов к Богу, почему случилось то или иное событие в вашей жизни?

Ирина Хвингия:

— Вопросов не было никогда, но попытка уйти из храма один раз была. Это был момент, когда мой молодой человек погиб во Вторую Чеченскую войну. Я несколько месяцев, пытаясь хоть как-то себя собрать, я понимала, что психолог за психологом помочь не могут, а ситуация все больше все усугублялась, я ходила очень часто в храм, практически каждый день была в храме. И тут я зашла на исповедь в монастырь. Я понимаю, что у меня такой порыв был, что вот сейчас мне нужно поговорить с батюшкой. Я захожу, понимаю, что не могу подобрать слов, чтобы начать говорить. А он меня начинает отчитывать за то, что я стою в брюках. Это был единственный момент, когда я развернулась, сказала: «Спасибо вам большое», и четыре года я к храму не подходила вообще. Это был единственный раз, при том что я не подходила к храму, но я молилась всегда дома. То есть у меня не было претензий к Богу. У меня были претензии к конкретному священнику в конкретном храме. А потом случайно я встретилась с одним батюшкой, мы с ним пересеклись на каком-то из мероприятий, и он меня очень аккуратно, аккуратно привёл обратно в храм. Я окончательно пришла в храм после того, как заболела. И после первой клинической смерти первое, что я попросила — это позвать священника.

Кира Лаврентьева:

— Почему?

Ирина Хвингия:

— Попросить прощения. Попросить прощения у Бога за то, что не доверилась, не увидела, потребительски поступила по отношению к Нему. Вот Он со мной с рождения, а я тут на тебе, на четыре года выпала, решила показать кто в доме хозяин. Очень много было... за то, что надеялась не на Него, на врачей, и почему-то во время первой клинической смерти я поняла, что это не больно, это настолько тепло, о том, что я ухожу, я поняла, когда почувствовала, что сзади меня как будто кто-то пледом обнимает, и мне стало тепло-тепло. И я понимаю, что всё сейчас кончится. И тогда единственная мысль почему у меня была прощения попросить? Потому что, когда вся эта эпопея со здоровьем началась, были мысли, что я этого не выдерживаю. То есть когда меня в магазины не пускали с кардиостимулятором, когда я попросила отключить экран в одном из магазинов, мне достаточно жёстко ответили, что, если вы не можете ходить нормально в магазин, ходите туда, куда вас пускают. Понятно, что эмоционально я не выдержала, я хотела покончить собой. Но так как я человек верующий, я понимаю, что не могу с собой покончить. Это же грех большой. Думаю: а что делать-то? Жить же нельзя так дальше.

Кира Лаврентьева:

— А дети были уже?

Ирина Хвингия:

— Да, дочка была. И с собой покончить не могу. И тут я радостно вспомнила, что есть же маньяки, которые убивают. пошла в ту же ночь в лес. Но к счастью для них, видимо, никого не нашла. И после этого, когда клиническая смерть наступала, единственная мысль, которая мелькнула: ты же так этого хотела, что ты сейчас боишься? И собственно тебе сейчас Бог дает то, чего ты очень хотела три месяца назад. И когда я пришла в себя, первый, кого я попросила позвать это батюшку. Я каялась за собственное желание, каялась, потому что мне действительно в первый раз в жизни стало страшно, что мне сейчас чуть не дали то, о чем я так просила.

Диакон Игорь Цуканов:

— Дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, у нас в гостях сегодня Ирина Хвингия, клинический нейропсихолог, кинезиолог, перинатальный психолог. Многодетная мама, у которой есть двое своих деток и трое усыновлённых. Но как Ирина справедливо замечает: они все свои. Вы знаете, что ещё хотелось бы с вами успеть обсудить. Вы упомянули о том, что разбираетесь в законодательстве, следите за тем, что происходит с законами сейчас. Сейчас идёт кампания по борьбе с абортами, наконец как-то до этой темы наше государство дошло. И вы столкнулись в вашей жизни с таким серьезным прессом, когда вот вы Сашу вынашивали. Вы тоже упомянули, что вас очень настойчиво убеждали, что, может быть, не стоит рожать.

Ирина Хвингия:

— Вы сейчас мягко очень говорите, смягчили очень, как они меня убеждали.

Диакон Игорь Цуканов:

— Да, и наверняка у вас много других примеров перед вашими глазами прошедших, когда был очень серьезный прессинг на женщин и фактически вынуждали детей не рожать, детей убивать. Как вам кажется, что нужно сделать или чего не нужно делать сейчас для того, чтобы не выплеснуть ребёнка с водой. Понятно, что аборты — это безусловно страшная вещь. Но вместе с тем можно очень серьёзно навредить, если сделать вот это неаккуратно, если это законодательство принять без каких-то необходимых оговорок и так далее. Вот на ваш взгляд, какие здесь основные проблемы, как их можно решить законодательно? И можно ли вообще их решить законодательно?

Ирина Хвингия:

— Ну я думаю, решить можно. Здесь проблем у нас не одна, и даже не две. Эта тема очень долгое время было запретной, неудобной, боялись про это говорить, не хотели про это говорить, был очень большой резонанс на эту тему, потому что очень сильные противоборствующие стороны. Но у нас главная проблема — это неинформированность. Спасибо огромное Наталье Москвитиной, она заявила проект «Здравствуй, мама». Мы — то задумались тогда о том, действительно: а как нас встречают в женских консультациях? А Наташа совершенно правильную линию. Меня, например, в женской консультации встретили фразой: кто тебе, дура, в таком возрасте и с таким анамнезом забеременеть разрешил? Ты врача спросила? А потом, когда по скринингу Саше поставили синдром Дауна, генетик его подтвердил, мне просто молча протянули комплект документов для аборта. То есть вообще со мной не разговаривали. Не то что там прессинг, не разговаривали вообще. И так как я очень часто участвую в программе «Прямая линия жизни», то мы же письма принимаем, звонки принимаем, и женщины сталкиваются как раз-таки с тем, что первый прием в женской консультации их не поддержали, им ничего не разъяснили. Нет вот этой информированности. Если врач встретит радостно, то это уже полдела. Вот Наталья не так давно начала этот проект внедрять на территории Российской Федерации, но мы по одному из регионов уже видим −42% абортов, просто потому, что приходя в женскую консультацию, врач встретила фразой: здравствуйте, я вас поздравляю, вы будущая мама. И подарила буклетик с пинетками. Всё. Это до неприличия простой проект, который дал колоссальнейшие результаты. И здесь даже на законодательном уровне ничего менять не надо. Надо просто врачу улыбку на лицо натянуть. И когда я смотрела один из сюжетов на телеканале «Спас», там тоже приехала съемочная группа посмотреть, как врач УЗИ проводит второй скрининг. И врач вышла, дав маме будущей результаты УЗИ: «у вас у ребёнка патология». И всё. И на вопрос корреспондента: а вы разъяснили маме, что за патология? А она, говорит: «Она ко мне пришла не за разъяснениями, а за результатом». Ну то есть вот этот момент был, это то, что двигает нашими женщинами в сторону аборта. У нас же все интернет читают. Все читают книжки. Те, которые осведомлённые, специалисты или кто-то, он знает, о чем идёт речь. А другой человек по незнанию, он начитается в интернете, правильно, то, что там написано — это ужас. А насколько это действительно ужас ... Вот если бы у нас сидел кто-то, кто разъяснил бы будущей маме особенность диагноза, какие прогнозы, в каких случаях что надо делать. Во-первых, уровень катастрофизации снизился бы существенно, а во-вторых, мама бы уже осознанно принимала решение: сохранять эту беременность или нет, потянет она это или не потянет. А здесь её прессуют, естественно, говорят, что это кошмар, ты себе жизнь сломаешь, собственно, что говорили мне. Зачем ты себе жизнь ломаешь? Ребёнок у тебя психическую травму получит, и муж от тебя уйдёт. «Ну уйдёт не ваш же — вы что переживаете?» А другая женщина не сможет противостоять этому. И вот если бы вместо этих эмоционально окрашенных фраз давали объективные разъяснения, что это за диагноз, какие бывают формы, какие бывают прогнозы в том или ином случае, уже бы существенно снизился % абортов. А на законодательном уровне — да, можно вывести это из ОМС. То есть есть аборт, который угрожает жизни матери, но, к сожалению, как бы мы ни боролись, но мы, естественно, сохраняем до последнего. Но мы всегда понимаем, что, когда стоит вопрос жизни женщины и ребёнка, врачи спасают всегда женщину, вот после ДТП, каких-то таких вещей. Но это одна история, а когда женщина просто решает, что она не готова, почему это должно делаться на деньги налогоплательщиков? Пусть свои хотелки за свой счёт и реализовывает. Есть здесь противники этого всего, говорящие о том, что тогда возрастёт число подпольных абортов. Ребята, но это же тоже не бесплатно. Альтруистов там нет. И какая разница: заплатить в хорошей клинике или заплатить подпольщикам? Ну вот почему государство должно брать на себя ответственность за их хотелки? Хотя, в общем, из тех женщин, которые решаются на аборт, мне за последний год троих только удалось отговорить, просто разъяснив, что вообще может быть. Одна девушка пришла с тем, что её бросил молодой человек, мы с ней посмотрели, какие есть фонды, какие есть кризисные центры, кто занимается этим, то есть если родители не примут, куда ты вообще можешь с этим пойти. В том числе тот же фонд Наташи Москвитиной. Сохранили, родили, всё хорошо.

Кира Лаврентьева:

— То есть к вам идут не только для реабилитации детей, но и для собственной реабилитации?

Ирина Хвингия:

— Я же кризисный психолог по одному из образований. Я сейчас очень много занимаюсь вот как раз посттравматическим опытом, и дети умирают с диагнозами, и сейчас пришедшие после ранения солдаты после СВО.

Диакон Игорь Цуканов:

— То есть вы не только с детками работаете?

Ирина Хвингия:

— Да, не только с детками. И кризисных психологов, к сожалению, у нас не так много, Кто может с такими проблемами работать. Потому что там нужно работать комплексно с семьей.

Диакон Игорь Цуканов:

— А вот что вам даёт ваша работа, это вопрос немного банальный, но, наверно, это, с одной стороны, возможность действительно как-то помочь людям и это один из источников, может быть, как раз тех сил, которые вы получаете. Потому что, когда ты помогаешь другим, это лучший способ откуда-то получить силы, попробовать кому-то помочь. Вот насколько вас поддерживает эта работа? Она, понятно, что очень тяжелая, понятно, там вроде бы немного радости ты видишь совсем, но с другой стороны, что она вам приносит? Можете на эту тему немножко порассуждать?

Ирина Хвингия:

— Здесь можно говорить о том, что я не столько оттуда силы черпаю, сколько она их не отнимает. Когда происходит выгорание? Когда работа выбрана не совсем правильно или профессия выбрана не совсем правильно. То есть мало того, что где-то проблемы, ещё и на работе тяжело. И человек начинает выгорать. Я же после девятого класса сходила на профориентацию в свое время, и мне тогда огромными буквами написали: медицина или психотерапия. Но 93-й год — тогда это был либо следственный изолятор, либо Кащенко. Я говорю: что-нибудь более позитивное есть? И мне тогда предложили то, что только-только заходило в Россию направление чарт-менеджмента. И мне говорят: тебе нужно только сохранить психологическую составляющую. Но помяни мои слова, ты вернёшься в эту профессию, потому что это твоё, это то, где ты можешь многие годы быть. Это просто твоя профессия, она ни лёгкая, ни сложная, это просто твоё. И действительно да, кончилось тем, что я с позиции вице-президента очень крупной компании, порядка 40 000 человек компании было, я одним днём увольняюсь и ухожу помощником психолога. На 10 000 руб. Ну сказать, что меня чуть в психиатрическую клинику не сдали родственники и друзья...

Кира Лаврентьева:

— Только уже не врачом, а пациентом.

Ирина Хвингия:

— Да, но вы не представляете, насколько мне стало легко на тот момент. И я тогда поняла... Да, я хорошо справлялась, я была на хорошем счёту, меня очень быстро подняли до этой должности, сделала хорошую карьеру. Но там я поняла, что вот теперь я дома. Поэтому как бы ни было тяжело, да, не простые случаи, простых случаев у меня практически нет, ко мне приходят с очень сложными. Но когда это твоё, ты умеешь выстроить процесс так, чтобы не выгорать. И когда я прихожу домой, у меня нет ощущения того, что меня выжали. Нет такого, что я в отпуск уползаю, а не ухожу. Но я в отпуск не хожу в принципе.

Кира Лаврентьева:

— Уползать некуда.

Ирина Хвингия:

— Да, некуда уползать. Поэтому я вернулась туда, где должна быть.

Диакон Игорь Цуканов:

— Дорогие друзья, мы нащупали ещё одну тему, на которую можно было бы ещё целую передачу сделать про то, как Ирина, ведь была и чарт-директором крупной компании российской, а потом в одночасье все поменяла в своей жизни. Действительно такая тема для отдельной передачи, и дай Бог, мы её когда-нибудь проведём, мы вас заранее приглашаем ещё раз к нам в студию. А пока что должны напомнить, что сегодня у нас в гостях была Ирина Хвингия клинический нейропсихолог, кинезиолог, перинатальный психолог. у Ирины четыре высших образования.

Ирина Хвингия:

— И 11 профессиональных переподготовок.

Диакон Игорь Цуканов:

— Ага. Конечно, хочется передать низкий поклон вашему мужу и вашим деткам, потому что то, что вы делаете, понятно, что вы можете делать только все вместе. И слава Богу, что у нас сегодня получилось поговорить о таком замечательном примере семьи, который может дарить любовь, какую-то заботу тем деткам, которые оказались этой любви по разным причинам лишены. Спасибо вам большое, Ирина. У микрофона были Кира Лаврентьева и диакон Игорь Цуканов, надеемся, что услышимся с вами в следующее воскресенье. Ирина, спасибо вам большое ещё раз за то, что провели с нами этот «Вечер воскресенья».

Кира Лаврентьева:

— Огромное спасибо.

Ирина Хвингия:

— Всего доброго, до свидания.

---

Все выпуски программы: Вечер Воскресенья

• «Христианин в современном мире». Павел Астахов
• «Христианин в современном мире». Серей Рудов
• «Христианин в современном мире». Наталья Смирнова