«Христианин в современном мире». Емельян Сосинский

Емельян Сосинский

У нас в гостях был учредитель сети приютов для бездомных «Ной» имени святого праведного Иоанна Кронштадтского Емельян Сосинский.

Наш гость рассказал, как помощь бездомным стала делом его жизни, почему, по его мнению, не стоит помогать деньгами и едой людям на улице, и как для него связаны благотворительное служение и вера.

Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
• «Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
• «Уныние, отчаяние, депрессия». Наталия Инина

---

диакон Игорь Цуканов — Добрый вечер, дорогие друзья. Вечер воскресенья на радио Вера. У микрофона Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева — Добрый вечер.

диакон Игорь Цуканов — Я диакон Игорь Цуканов. И сегодня у нас в гостях Емельян Сосинский, учредитель сети приютов для бездомных «Ной». Как всегда, по воскресеньям мы разговариваем на тему христианин в обществе, и вот, конечно, тема помощи бездомным, она такая...

Кира Лаврентьева — Болезненная, да.

диакон Игорь Цуканов — Болезненная, одна из самых, наверное, ярких в том смысле, что, конечно, всем христианам заповедано заботиться вот о тех людях, которые нуждаются. Бездомные — это те, кто очевидным образом нуждаются. Вот Емельян занимается помощью бездомным уже сколько?

Емельян Сосинский — 20 лет

диакон Игорь Цуканов — Уже 20 лет. С 2003 году. Да, Емельян, добрый вечер.

Емельян Сосинский — Добрый вечер.

диакон Игорь Цуканов — Хотелось, наверное, начать разговор вот с чего. Вот вы 20 лет работаете с бездомными. Наверняка за эти 20 лет много чего в ваших, что ли, методах работы, в каких-то подходах, вообще в том, что вы делаете, наверное, много поменялось. Вот можете рассказать, с чего вы начинали, и что в итоге поменялось в вашей работе? Что оказалось, может быть, какие-то ошибки, которые вы поначалу допускали, потом поняли, что надо иначе? Как это всё менялось?

Емельян Сосинский — Спасибо за вопрос. Я думаю, что я действительно сейчас на своём примере, на примере опыта личной работы с бездомными, я думаю, многим расскажу те вещи, которые, действительно, вряд ли ещё где-то они услышат, если не буду с головой погружаться в эту тему. Первый этап моей работы с бездомными составлял несколько лет, это вот как раз с 2003 года, в храме в Красногорске я это дело начинал в Павшино. И действительно, как вы сказали, что проблема бездомных очень яркая, то есть их не такое количество, как многие там представляют и как многие рисуют, их не так много, но они видны, конечно, очень ярко, потому что это одна из острейших проблем помощи, как помочь человеку, который находится в такой ситуации. Его внешний вид, все, что его окружает, все, что он делает с тем, что его окружает, оно не может как бы оставлять, что называется, в стороне тех людей, которые это увидели. И первый этап у меня был, я его называю «исполнение заповедей по букве». То есть я знал, что «голодного накорми, просящему тебя дай, нагого одень». И длилось это от года до двух, точно не могу сказать сколько, именно этим мы и занимались. К нам люди приходили, мы их и кормили, и одевали, и милостыню подавали, и билеты им домой покупали, или деньги на них давали, и на работу их куда-то устраивали к прихожанам, если они просили, и документы помогали восстанавливать, и жилье для них снимали, и даже кому-то из них жилье покупали. Понятно, что ни в Москве, ни в области, но тем не менее мы все это делали. И вот этот вот первый этап для меня, оно было самое важное, что я исполняю заповедь. То есть, когда мне говорили, ну, неужели вы не видите, что они вас обманывают, неужели не видите, что они этим пользуются, я говорил, мне вообще всё равно, что делают они, мне важно, что делаю я, мне важно, что я соблюдаю заповедь, я как бы перед Богом за это вот... я это делаю с чистым сердцем, я ничего на этом не только не получаю, я на это трачу до половины своей зарплаты. Вот, и времени на это уходит очень много, поэтому как бы у меня всё хорошо в этом плане. И мою вот эту позицию исполнения заповедей по букве пошатнули два события. Первое, когда к нам приезжал на тот момент из Тверской области священник, у которого был небольшой, но всё-таки свой приют для бездомных там всего их там было, ну, человек пять, наверное. Вот. И он сказал, а почему вы не проверяете истории, которые они вам рассказывают перед тем, как вы им всё это даёте? Ну, я ему рассказал вот это всё своё, что зачем проверять, когда надо просто всё давать и всё, и ни о чём не думать. Он сказал, нет, вы неправильно делаете, вы как бы поощряете грех, т.е. то, что люди вас обманывают, они продолжают вести вот этот свой образ жизни, а вы считаете, что вы исполняете заповедь. Это было первое такое моё недоумение, как-то оно меня так покачало. Второе было, когда к нам пришла мать одного из тех, кого мы таким образом, значит, мы заповеди на нём соблюдали, и она сказала, что я вас проклинаю, потому что вы убиваете моего сына, вам вообще всё равно, что после ваших всех вот этих вот подачек там, всё, что вы ему даёте, что он спивается, он умирает, он там семью свою разрушает, вам это вообще всё-всё равно. Вы почему-то считаете, что вы, значит, слушаете Бога. Я, надо сказать, к тому времени уже был такой довольно-таки начитанный, проклятий не боялся, я знал, что, если проклятие, ну, напрасное, скажем так, да, то есть оно вернётся назад на того, кто... а мне ничего не будет. А тут я что-то сильно засомневался, потому что я понял, что в принципе-то она правду говорит. Вот. И с тех пор пошёл пересмотр. Вот второй этап, он... самое главное событие, которое в нём произошло, я, наконец, на собственном вот фронте работы, да, куда, я считаю, всё-таки Господь меня поставил, я на нём понял, что заповеди они ни разу не буквально, они духовные. Нельзя никакую заповедь, как бы она тебе ни казалась, что она просто в одной плоскости, ни в коем случае её нельзя в плоскости рассматривать. Любая заповедь, она только духовна, потому что иначе можно дойти до того, что, как иудеи говорят, выполняя заповедь, что в субботний день ты не должен покидать земли дома своего, они ставят ноги на ящик с землёй, да, ставят этот ящик там на любую повозку, ехать куда хотят, а ноги не покидают земли дома своего, поэтому они заповедь исполнили. Вот, я понял, что если ты хочешь исполнить заповедь, то всё должно отвечать на вопрос, а пользу ли ты своим действием приносишь тому, кому ты вот эту заповедь исполняешь. То есть, если ты кормишь, как вот «накорми голодного», если тот голодный, которого ты кормишь, это алкоголик, который всю еду использует либо как закуску к тому, что он уже выпил, либо как то, что можно продать и водку на это купить. То есть это тогда не является исполнением заповеди. То же самое касается того, что ты одеваешь, того, что ты ему подаешь в милостыню. Вот в случае с алкоголиками, все материальное, что ты им даешь, оно все идет только на две потребности. Либо это помогает пить, либо это конвертируется в ту же самую водку. Вот, поэтому надо было делать какие-то выводы, следовательно, заповедь дана для того, чтобы ты человеку принёс пользу. Причём, когда вот говоришь сторонникам исполнения заповедей, что называется, по букве, надо не мудрствовать, вот они говорят, надо просто давать и всё. Когда ты им говоришь, ну хорошо, вот стоит человек, по нему видно, что это какой-то террорист, не знаю, и стоит, значит, говорит, дай денег. Ты же ему не дашь, потому что ты же понимаешь, что он террорист, он там купит оружие, там купит гранату какую-нибудь. Нет, ну ему, конечно, я не дам. Хорошо, а почему же ты только что говорил, что надо вообще ничего не узнавать, надо просто подавать и всё. Нет, ну в этом случае нет там... то есть и тут начинается уже какой-то вот такой вот, оказывается, есть всё-таки какая-то градация, то есть кому-то надо давать, кому-то не надо давать, то есть всё не так просто. Даже для тех людей, которые говорят, что нет, надо просто давать, и всё, они всё равно в каком-то случае говорят, нет, и не всё. И тогда дальше уже начинаешь вот объяснять, что хорошо, если ты считаешь, что наркоману всё-таки не надо давать деньги на наркотики, а алкоголику не надо давать деньги на бутылку, неужели ты думаешь, что, если ты произнесёшь вот эту вот, как эту фразу называют, ты главное скажи, что это всё за ради Бога, за ради Христа, или скажи, что я тебе даю на хлеб. Да, или скажи, что я тебе подаю на хлеб, а остальное все уже будет на твоей совести. Если ты думаешь, что ты вот этой пословицей себя оградишь от соучастия в грехе, это совершенно не так. Проведи хотя бы один день с этими людьми, ты увидишь, что все идет только на пропой. Сейчас, в отличие от 10-20 лет назад, сейчас вот эти люди, живущие на улицах, их, кстати, неправильно называют бездомными, это всё-таки уличные люди, потому что бездомных среди них реально не больше половины, у половины есть дом. Вот эти уличные люди, они сейчас даже не собирают ничего, чтобы сдавать металл, там ещё что-то. Они раньше хотя бы это делали, сейчас они это вообще не делают. Им достаточно продавать того, что им дают в виде одежды, в виде продуктов, в виде лекарств, милостыню, которую им подают, им этого вполне достаточно, чтобы уже не ходить, никакие железяки не собирать, т.е. они вообще уже себя никаким трудом, ну, в принципе, не обременяют. Вот.

диакон Игорь Цуканов — Как вы это всё вот поняли, т.е. вы просто наблюдали реально за этими людьми в течение какого-то долгого времени?

Емельян Сосинский — Это длилось, вот этот первый период, когда он длился от года до двух. То есть, это была постоянная работа с ними, я очень часто тогда был в храме, они, не отходя от нашего храма целый день, они вот занимались тем, что они использовали то, что им там подали в различных видах. То есть, у меня было, это называется, погружение с головой, полное погружение. И потом, когда стало понятно, что это всё не приносит как минимум... даже не то, что это не приносит пользу, оно приносит вред. То есть, вот уже максимум через два года стало понятно, что вот то, что сейчас называются социальные услуги бездомным, то есть, все вот эти уличные сервисы, тут кормят, там одевают, там билеты покупают, там это делают, тут ночлег устраивают, там моют, там стирают. Стало понятно, что человек, он кроме того, что он и так алкоголик, в общем-то, из-за чего он в этой ситуации оказался, так он еще становится тунеядцем таким махровым. То есть у меня на глазах целые компании людей, которые еще вполне себе, в принципе, были готовы трудиться, они еще понимали, что когда человек зарабатывает на свое существование, это нормально, они превращались в людей, которые стояли пьяные и орали, я вам не лошадь, чтобы работать, вам на нас дали деньги, а вы их на нас экономите, там давай и все. Вот поэтому стало понятно, что это приносит вред, это даже не просто нейтрально, это вред, прямой вред. Вот, а для того, чтобы человеку именно помочь, то есть, чтобы ему принести именно пользу, самое главное, надо этого человека, это уже, кстати, и наркологи подтвердили, 50 процентов значит, успешности лечения алкоголика, а вот по той статистике, которую мы ведём уже, ем уже 20 лет, 90 процентов бездомных, ну так называемых уличных людей, 90 процентов алко-наркозависимых в последней стадии, то есть в очень тяжелой стадии, надо создать трезвое окружение, если ты хочешь, чтобы он мог хоть какое-то время не пить. Поэтому самое главное — это создать какой-то там приют, у нас это приюты называются, куда человека сразу из улицы выдергиваешь, с улицы, с этих условий, где вот он постоянно вокруг все пьяные. Поэтому, как все эти улицы жили, вот если вспомните, что было там буквально еще даже 10 лет назад, на площадях вокзалов валялись вот эти полупьяные пьяные тела, туда кто-то приезжал, нанимал их там на работу, они где-то что-то пошли, что-то разгрузили, те, которые еще могли стоять, и потом они эту неделю пропивали. Вот так вот они всю жизнь там проводили, и там они умирали. То есть работать они, в принципе, были готовы, но так как вокруг постоянно есть кто-то, кто пьет, то алкоголик не может не пить, если рядом кто-то пьет. Поэтому надо обязательно их выдернуть из этого состояния. Поэтому мы стали арендовать дома, то есть, что-то свое строить, что-то свое покупать. Это нереально дорого, по крайней мере, в московском регионе, но практически невозможно, нужны очень большие деньги. Поэтому пришли к тому, что дома надо арендовать. Людей мы стали забирать сначала с кормлений в храме Косьмы и Демиана, то есть, уже где-то с 2006 года я первый раз туда пришел, в храм Косьмы и Демиана, там было самое большое кормление бездомных в Москве.

диакон Игорь Цуканов — Это на Маросейке, да?

Емельян Сосинский — Нет, это Столешников переулок, за памятником Юрию Долгорукову, прямо напротив мэрии Москвы. Да-да. Там два раза в неделю...

диакон Игорь Цуканов — В Шубине.

Емельян Сосинский — Да, да. Там два раза в неделю прямо в храме кормили по 500 человек, т.е. там было за две смены, т.е. по 200 сидячих мест и по 50 стоячих. Т.е. это было самое большое кормление, туда приходили очень многие, большинство бездомных, уличных людей, которые в Москве находились. И вот на базе именно этой группы кормления в 2011 году объявили, что вот арендован коттедж, будет приют, кто хочет изменить образ жизни, пожалуйста, приходите. И здесь сразу появился, значит, начался третий этап, скажем так, тоже в становлении. Я понял, почему бездомные, ну, не бездомные, уличные всё-таки, правильно называть, почему уличные люди не уходят в монастыри, почему они не уходят в ребцентры, которые, в принципе, они существовали всегда, в различные там работные дома, которые ещё известны со времён, там России Петра. Почему они туда не идут? Дело в том, что опыт, который в этом плане пролил, так скажем, свет, это дом трудолюбия святого Иоанна Кронштадтского в 1872 году он его задумал, в 1882 году он его открыл. Он говорил, что, если ты хочешь помочь бездомному, то есть именно изменить образ жизни, то есть перестать быть бездомным, ему надо дать жилье и не просто работу, а оплачиваемую работу. То есть они все не идут, потому что им там нигде ничего не платят. Это касается и монастырских общин, и ребцентров, и чего только, и там им нигде за работу не платят. Им предлагается просто жилье и работа за питание там, ну и за возможность проживать. Вот мы были первыми, которые сказали, что вы будете за работу получать деньги. И все, и наши дома стали расти, как грибы. То есть мы получились основатели того, что сейчас называется рабочими домами. Вот этих рабочих домов только в Московском регионе сейчас несколько сотен. Поэтому те несколько десятков тысяч бездомных, которые валялись полупьяными всегда на улицах Москвы, они все ушли туда. Ну как все, 90 процентов. Их было несколько десятков тысяч, это если смотреть по статистике того же ГУВД, того же Департамента соцзащиты, сейчас их осталось всего несколько тысяч. То есть все остальные, они хоть и алкоголики, но они готовы трудиться. Они сейчас все разошлись по этим домам.

диакон Игорь Цуканов — Но несколько сотен домов — это не только «Ной», так ведь? У вас 26 домов, да?

Емельян Сосинский — Да, у нас 26 наших приютов.

Кира Лаврентьева — Сколько сейчас бездомных?

Емельян Сосинский — Сейчас на улицах, вот если речь идёт именно...

Кира Лаврентьева — У вас бездомных сколько было на попечении?

Емельян Сосинский — У нас в пик в марте было 1350 в наших приютах, сейчас уже 200 ушло пить, к сожалению, потому что сейчас тепло на улицах. Сейчас осталось 1150. Нет, рабочие дома подавляющее большинство, конечно, это не «Ной». Это обычный бизнес, его, правда, почему-то там с легкой руки, по-моему, фонду «Наше будущее» стали называть социально направленный бизнес. То есть цель на первом месте — это зарабатывание денег, а на втором месте — это на ком ты их зарабатываешь. Когда ты их зарабатываешь на социально незащищённых слоях населения, это называется социально направленный бизнес. И все остальные рабочие дома — это социально направленный бизнес. То есть, да, они действительно забирают с улиц всех бездомных, но так как там задача на первом месте зарабатывать деньги, то сказать, что все эти организации полезны, я не могу, потому что там есть и рабские дома, где насильно удерживают, и даже ничего не платят, есть пьяные дома, где разрешают пить и колоться, лишь бы деньги переносили. Во всех практически там разрешено сожительство любого, кого с кем хочешь. То есть, главное, на первом месте деньги. У нас это всё запрещено, но в этом мы, кстати, проигрываем конкуренцию, потому что то, что у нас запрещено, это то, что хочется практически всем уличным людям, потому что, ещё раз говорю, 90 процентов из них, они алко-наркозависимые в последней стадии

Кира Лаврентьева — Емельян, давайте немножко открутим время назад и зададим вам вопрос, как вы вообще к этому ко всему пришли. В интернете информации много, и там, в общем-то, такая история о том, как успешный бизнесмен все бросил и решил заняться помощью такой вот христианской людям. Но одно дело в интернете, а другое дело, когда это реальный живой путь с выбором, кризисами и какими-то внутренними рефлексиями глубокими на эту тему. Расскажите, пожалуйста.

Емельян Сосинский — Я в 2003 году, ну, бизнесмен, наверное, не совсем так, я был частным автоинструктором, то есть я неплохо зарабатывал, и со всеми хотелками я дошел до того, что жить мне дальше не захотелось, потому что я всего достиг. То есть пусть я не зарабатывал по 1000 долларов каждый день, но я прекрасно понимал, что если я и буду ее зарабатывать, то жизнь мне веселее не станет никак, потому что то, для чего эти деньги нужны, я все это все равно уже получаю. И тогда я первый раз вообще согласился что-то услышать о Боге, потому что я был осознанный атеист, меня в школе научили, что Бога нет, это всё, что я про него знал. И тут, когда я ударился лбом, я его называл, потом для себя назвал какой-то полностью бетонный бункер, что со всех сторон бетон, вот куда ни пойдёшь, везде бетонная стена, и я потерял смысл жизни, т.е. я не понял, зачем вообще жить, когда всё то, что я получил, вот я имею, и жить мне не хочется, радости никакой оно не приносит. Работа есть, деньги есть, семья есть, очень много чего есть, о чём сейчас и стыдно говорить, но не хочется, этого ничего не хочется, радости нет никакой. И тогда я так и быть, у меня тоже путь к тому, что я воцерковился, он был такой тернистый, сейчас не буду его описывать, но как бы факт, что когда я уже начал осознанно ходить в храм, первое, что мне бросилось в глаза, это стоящие вот эти вот нищие на паперти, а я привык как-то проблему брать и решать, тем более мой вот этот вот опыт предыдущий, когда я считал себя вполне успешным, эффективным и очень сильно стоящим на ногах, я как-то так считал, что я могу решить вообще любую проблему, поэтому я на себя повесил там сразу всех нищих, которые у нас стояли около храма. Сначала какое-то время всё то, что мы с ними делали, делалось именно на мои личные деньги, это занимало до половины моей зарплаты, поэтому и тогда, и, к сожалению, ещё и сейчас моя жена, она как бы люто ненавидит все мои работы с этим связанные. Вот потом, когда уже стало моих средств не хватать, уже подключились как бы деньги, которые настоятель храма давал, то есть деньги общины, потому что в храм ехали со всей Москвы, то есть они там пустили слух в то, что там есть вот такие добрый батюшка, и там тот, который при нём этим занимается, и они, как выяснилось, уличные люди, даже продавали информацию, что приедешь, про себя вот это вот расскажешь, тебе дадут там столько-то денег, а половину отдашь за то, что я тебе, значит, вот эту наводку туда дал. Вот так вот оно всё было, и так как я сразу на себя это взял, у нас там оно было в храме как бы просто, то есть ты к настоятелю подходишь и говоришь, вот можно этим заниматься? Он говорит, да, благословляю. У него такая позиция была, что чтобы какое-то действие шло, должен быть человек, который сам хочет это делать, то есть и тогда, получается, оно и будет развиваться. Вот. Я причём когда-то, уже потом, через сколько-то лет, я пытался бросить это служение, потому что мне жена очередной раз... Тогда еще не было дома трудолюбия «Ной», на мне еще не было такой ответственности, и она мне очередной раз сказала, что выбирай там или семья, или твои бомжи. И я тогда уже как бы четко понимал, что семья — это то, что все, оно уже на мне висит, этот крест я с себя сбросить не имею права, а там я везде волонтёрил во всех организациях, где я работал с бездомными, и поэтому я сказал, ну да, тогда семья. И это длилось, не помню, там то ли два, то ли четыре месяца, когда у меня был только дом-работа, дом-работа, всё, больше ничего, то есть я всё бросил, и за эти несколько месяцев взвыла я и взвыла жена, потому что я начал дома их строить, они у меня там стали молитвы перед едой читать, я им стал Евангелие читать. В общем, да, это такое началось, она мне через пару месяцев сказала, всё, иди к своим бомжам, иначе не знаю, что будет. То есть я понял, что у меня это призвание, я не могу это бросить, у меня такая распирала изнутри злость, то, что я этим не занимаюсь. То есть я так понимаю, что это что-то похожее с тем, когда Господь дает кому-то какое-то призвание, к чему-то призывает, он говорит «не хочу». Ну, не хочешь — на тебе, тогда получается ещё хуже. Поэтому мне пришлось через какое-то время, уже когда «Ной» был открыт, через полгода мне пришлось бросить свою основную работу, потому что уже совмещать было невозможно. У нас было на тот момент уже два приюта, уже было 80 человек, уже постоянно какие-то катаклизмы у нас случались, у меня идёт занятие там с ученицей, в это время мне звонят, там у нас эти напились, эти подрались, полиция штурм у нас берёт, там соседи нас керосином заливают и так далее. Всё, то есть совмещать было невозможно, приходилось тут же с занятий лететь туда, все занятия шли по боку, и поэтому вот уже с февраля 2012 года я уже целиком перешёл туда, стал там получать зарплату, до этого, наоборот, я туда всё своё вкладывал, и с тех пор вот уже получается, с 2012 года я уже целиком работаю только в Доме трудолюбия «Ной».

диакон Игорь Цуканов — Вот вы снимаете эти коттеджи, да, или какие-то дома находите для того, чтобы туда селить вот этих уличных людей, как вы их называете. Как это происходит? Откуда берутся эти деньги, которые нужно платить за аренду этого жилья? Как действительно решаются проблемы с людьми, которые живут по соседству, потому что, вот вы говорите, соседи заливают керосином. Это в целом-то понятно, да, если у тебя там по соседству поселяется...

Емельян Сосинский — Можно сначала два вопроса? Я забуду. У меня короткая память, я забуду отвечать. Пока вот их два, естественно, очень важно, очень часто задаваемый вопрос, на какие деньги всё это существует. Потому что, когда мы ещё от Красногорского храма содержали свой приют для бездомных, максимально сколько мог содержать храм, а храм у нас был, мне кажется, человек 500-то там было, наверное, община, мы могли максимально содержать приют из 37 человек. Больше мы бы уже не потянули. То есть мы для них купили тогда два домика в Тульской области, два маленьких домика, 37 человек у нас там жило, и мы были вот уже на грани, потому что денег уже на самом деле тяжело, потому что это все было именно на пожертвования, оно все содержалось. Вот, дом трудолюбия «Ной», он совершенно, ну, пожертвования у нас тоже есть, но первые, скажем так, 7 лет они у нас особой роли практически никакой, наверное, не играли, ну, кроме первых полгода, пока мы были в долгах. Так вот, значит, что такое дом трудолюбия «Ной»? Изначально среди всех уличных людей, находящихся в Москве, 75 процентов составляли трудоспособного возраста мужики, которые были готовы трудиться. Поэтому, когда мы стали забирать их с улиц, получается, 75 процентов каждого дома у нас составляли вот эти трудоспособные мужики, 25 процентов — старики, инвалиды, женщины, дети. Они по дому что-то делали. Различная там стирка, уборка, готовка, в общем, все такие вот домашние работы. Вот. И каждый трудоспособный мужик, при том, что правильно организовать работу вот этого вот алкоголика, да, хотя он и алкоголик, там есть уже как бы отработанная методика, как это сделать, чтобы он мог именно работать и мог что-то зарабатывать, чтобы он успел получить до того, как его выгонят за то, что он ушёл запой. Вот, всё это возможно. Значит, они у нас получают половину, примерно половину из тех денег, которые они зарабатывают. Вот, к примеру, сейчас, чтобы было понятнее, да, сейчас — подсобная работа, т.е. уметь не надо ничего, либо ты подметаешь, либо ты копаешь, либо ты что-то разгружаешь. Любая работа, не требующая никакой квалификации. Выбор не случайный, потому что, если кто-то ушел в запой, его надо кем-то заменить. Вот, то есть надо так, чтобы любой, который пришел, мог делать то же самое. Поэтому брать профессиональную работу в принципе нельзя, будет просто неким заменять. Вот, вот сейчас день подсобного рабочего, 8-часовая обычная смена от 2000 до 3000. Это стоит смена подсобного рабочего. Вот по изначальной договоренности, если к нам человек идет, ему сразу говорят, ты будешь половину получать, это будет твоя зарплата, половину ты будешь отдавать. Они на это соглашаются, то есть это добровольное согласие, никто его силой не загоняет. Я не говорю про рабские дома, куда пьяных привозят, а потом попробуй оттуда убеги, такие тоже есть. Вот. И из этих 50 процентов, которые они отдают, 30 процентов идёт на их же содержание в том доме, где они живут, это и оплата этого дома, там и всё, и питание, и руксостав, и хозвзвод, вот это всё 30 процентов. 20 процентов уходит на содержание стариков, инвалидов, женщин, детей, которые у нас уже с 2014 года живут в отдельных домах, так называемых социальных домах. Вот до тех пор, пока у нас число социальных подопечных было меньше числа тех, кто работает, это была прибыль, это каждый месяц была прибыль. То есть мы вот из уже 12 лет мы существуем, из этих 12 лет 8 лет у нас была прибыль. То есть, мы потихоньку зарабатывали, зарабатывали. Ну, были там какие-то, конечно, провалы, особенно зимой, когда работы нет. Но, тем не менее, как бы у нас количество домов росло, постоянно было на что это делать. Уже к 2018 году у нас количество стариков, инвалидов сравнялось с количеством рабочих, поэтому следующие несколько лет мы просто плавали на нулях, то есть никакого прироста не было, но трата, но и никакого убытка тоже не было.

диакон Игорь Цуканов — Ну себестоимость, по крайней мере.

Емельян Сосинский — Да, последние два года каждый месяц у нас минус 500-600 тысяч, потому что у нас количество подопечных социальных на 20 процентов ниже количества тех, кто может работать. Вот сейчас на данный момент итог июня: из 1150 человек, которые у нас остались, только 430 рабочий состав, из 1150. Они уже, в принципе, не могут содержать вот все-все. То есть, если бы не было социальных домов, себя бы они все равно содержали, потому что каждый работяга, он в месяц приносит, ну, минимум 10 тысяч. Это если у тебя хороший рабочий дом, где действительно там их и кормят нормальные условия, нормальные, а так как есть некоторые рабочие дома, которые там на всём, чем можно, как бы, лишь бы хозяин деньги получил, то там, конечно, они больше приносят, я думаю, что там намного больше. Но, тем не менее, у нас где-то не меньше 10 тысяч каждый приносит, это уже прибыль. Последние два года этого не хватает, поэтому, если бы у нас не было пожертвований, мы бы уже вообще давно, что называется, схлопнулись. Но пожертвований у нас для такого количества людей всё равно очень мало. Грантов, которые мы стали получать только с 2019 года, в среднем на год мы получаем 4 миллиона, на такое количество людей это тоже ни о чем. Вот, то есть у нас сейчас вот каждый месяц все равно минус 500-600 тысяч. Мы пока с этим ничего сделать не можем, потому что нам надо либо найти благотворителя, который поможет, либо найти этих уличных людей, которые готовы прийти в наши рабочие дома. Сейчас такая конкуренция среди рабочих домов, еще раз говорю, несколько сотен, и для того, чтобы их себе переманить, там не только не наказывают за то, что там человек пьет, там колется, еще что-то, говорят, да делайте вообще, что вы хотите, главное, ходите на стройку и переносите нам деньги, все. И потом, когда они уже там не могут работать, когда становятся инвалидами, потому что, естественно, они быстро спиваются, их тогда уже просто выкидывают, и тогда они попадают к нам. Ну, попадают уже в социальные дома, где они уже инвалиды, т.е. их уже надо содержать. Вот такая вот история.

диакон Игорь Цуканов — Емельян, возвращаясь к тому разговору, который в прошлом получасе мы с вами начали, вот вы сказали, что было для вас принципиальным, когда вы создавали вот этот дом трудолюбия, чтобы люди получали зарплату, то есть, чтобы люди работали не только за жильё, да, и не только за еду, но и получали зарплату. Как удается тогда следить за тем, и вы сказали просто одновременно, что очень важно выдернуть этих людей из той вот среды пьяной, в которой они на улицах живут. Как удается, оставляя людям деньги, при этом следить, чтобы они не пили?

Емельян Сосинский — Вы знаете, проблема очень серьёзная, и здесь я могу сказать, опять же, нашим оппонентам, которых большинство тут среди тех, кто работает бездомным, большинство — это наши оппоненты по разным причинам. Есть и религиозные, есть и антирелигиозные, всякие есть. Вот они говорят, что вот они у вас работают, и поэтому они продолжают пить, и они ничего не хотят изменить. То есть, то, что вы делаете, это всё неправильно. Вот их надо сначала реабилитировать, чтобы они полностью перехотели пить, их надо лечить, там медицины, чем угодно их надо лечить, и только потом их можно уже тогда к нормальной жизни. Вот это, к сожалению, как и всё, что говорят оппоненты, если это всё проверить, оно, к сожалению, оказывается фикцией, пусть и красивой, на которую, кстати, подают, как бы, вот нам не подают, потому что мы правду о бездомных говорим, когда о них рассказывают какие-то красивые сказки, да, там подают и неплохие деньги. Значит, медицина, забыл уже сколько лет назад, расписалась в полном бессилии относительно алкоголизма, они признали эту болезнь неизлечимой.

диакон Игорь Цуканов — Как и наркомания.

Емельян Сосинский — Да, сколько ты её таблетками не лечи, оно не даст ничего. То есть, это единственное, что они научились делать хорошо, что человека безболезненно выводят из состояния, когда он из запоя, да и из этого выходит ему уже там плохо, ему тяжело, ему там всё это хочется. Но, опять же, как показывает наша личная практика, когда у нас были неплохие отношения с наркологическими больницами Москвы, мы сколько-то там человек наших клали туда на полный курс вот этого медикаментозного лечения, он 21 день, по-моему, составлял, или 28, я даже не помню, 75 процентов запевают в тот же день, когда оттуда выходят. Потому что, вот как мне объяснили из анонимных алкоголиков, которые занимаются проблемами алкоголиков, там не такие тяжёлые, как у нас, они ещё не пропили жильё, но тем не менее. Вот, они говорят, что у человека какое остаётся воспоминание, когда он пил, ему было хорошо, когда он выходил из этого, благодаря медицине, ему тоже было хорошо, поэтому он выходит и хочет, чтобы ему опять стало хорошо, и он тут же напивается. Поэтому намного эффективнее, значит, чтобы алкоголик меньше пил, чтобы у него больше составляло ремиссии, время ремиссии, когда он не пьёт, ему надо, наоборот, с болью выйти вот из этого состояния. Не надо его никакие обезболивающие, никакие там прокапывать, ничего не надо. Он будет через боль все вот это вот... не воля у человека, воли от этого у него не прибавится, у него самосохранение сыграет. Он будет помнить ту боль, которая была при выходе, и она будет его держать. Вот это единственное, что хоть какое-то время держит. Поэтому, к сожалению, могу сказать, что всё то, что говорится, что «нет, надо сначала реабилитировать», это всё, к сожалению, фикция, оно ничего не даёт.

Кира Лаврентьева — Емельян, ну а есть какая-то надежда? Потому что так как ты слушаешь, и становится всё грустнее и грустнее того, что как будто бы надежды для таких людей уже и нет, получается. А где же тогда здесь наша вера, где церковь, где Христос? То есть, все равно же есть какая-то воля Божия об этих людях, даже запутавшихся, даже больных глубоко.

Емельян Сосинский — Прямое, кстати, на самом деле, соответствие с тем, что говорят святые отцы, что, если человек в какую-то зависимость, в какую-то страсть он впал, никогда не думай, что ты порох мокрый, помни вечно, что ты порох сухой, готовый вспыхнуть в любой момент. Человек, который уже стал рабом любой страсти, она у него будет за плечами, грубо говоря, до конца его жизни. Если он до конца жизни будет бороться, он победит. То есть 50 процентов того, что алкоголик не будет пить, это трезвое окружение. То есть если он будет, либо как вот у нас, да, в общинах, либо если он будет ходить там в какую-то церковь, в какую-то группу анонимных алкоголиков, кого угодно. То есть, где вот у них трезвое окружение, это уже 50 процентов того, что человек сможет не пить довольно-таки долго, да, может быть, даже до конца жизни. Вот вторая половина — это постоянная полезная занятость. Вот это вот то, что сделать крайне сложно. Конечно, это легче сделать в условиях реабилитационного центра, где, как у нас, не надо каждый день ездить на работу, потому что, если этого не будет, там просто будет не на что существовать. Если есть на что содержать реабилитационный центр, если у них там все расписано, действительно полезная занятость, они действительно понимают, что они делают, понятно, что это будет эффективнее. Но сколько тогда денег будет уходить на реабилитацию одного такого человека, причём ещё раз говорю, когда человеку это стало уже страстью, это пожизненно, то есть не надо думать, что вот он год реабилитировался, и всё, он изменился. Кто-то изменился, а большинство нет. То есть если смотреть даже по статистике, хоть медицинских реабилитационных программ, хоть реабилитационных центров, хоть кого угодно, если брать то количество людей, которые обращаются и которые потом на выходе есть, это всё равно какие-то проценты. То есть, к сожалению, это действительно очень серьёзная страсть, очень серьёзная зависимость. Вот то, что мы предлагаем, это альтернатива трезвой самостоятельной жизни. Это трезвая жизнь, но общинная. То есть, у нас заменено вот это вот самостоятельное жильё, оно заменено общинным. Человек живет социальной жизни, он сам себя содержит, он семью создает. У нас там есть различные варианты, когда человек, начиная с какого-то времени, имеет право продолжать жить у нас, а работать вообще уже на какой-то своей работе, которая ему нравится. Может, там чему-то научиться. Комнаты стараемся давать, если эта семья уже стала, причём обязательно официальной, т.е. у нас все блудные отношения запрещены. Т.е. человек, он может вполне вести социальную жизнь, живя в общине. Т.е. и мы для себя, как раз наша задача, так как финансирование бешеного, которое способствует индивидуальному этому, я не думаю, что оно вообще хоть когда-то будет. То есть мы сейчас развиваем именно качество жизни внутри общины. Если первый этап нашего развития назывался количественный, то есть программа-минимум была создать такое количество койка-мест, чтобы любой бездомный, который находится в московском регионе, и который он скажет «я хочу уйти с улицы, я готов там как бы попытаться жить трезво, готов трудиться», чтобы была возможность его забрать. Вот до тех пор, пока мы не создали такое количество койка-мест, я не выступал настолько вот как бы яро против всех вот этих уличных сервисов, против раздачи еды, одежды, ночлегов, постирушек всяких и так далее. Потому что я понимал, что вот если человек скажет «а вот я хочу», а его еще некуда взять. С тех пор, как уже с 17 года не было ни одного человека, который соглашался с нашими правилами, а мы говорили, нет, мы тебя не возьмем, потому что у нас нету мест. Уже с 17 года мы берем в 100 процентов всех. У нас даже был случай смешной, когда для нас самые дефицитные места — это нижний ярус, двухъярусные кровати, нижний ярус на первом этаже. Потому что, когда попадает человек ампутантом, колясочник, лежачий, его же можно только на первый этаж и только на нижний ярус. Если ты его занесёшь на какой-то этаж, даже на нижний ярус, не дай Бог пожар, его оттуда только из окна кидать. Поэтому они у нас только на первых этажах. Самые дефицитные места — это вот нижний ярус первого этажа. И вот так получилось, что во всех наших социальных домах заняты нижние ярусы первых этажей, и тут подъезжает один колясочник, вот, заберите меня с улицы. Нам пришлось из-за него из одного за 200 тысяч арендовать коттедж. Вот. И целый месяц это вот... мы целый месяц не могли к нему туда других набрать, чтобы они согласились уйти с улицы. Пока не наступили морозы, это была уже осень такая глубокая, в ноябре только мы смогли из Центра Стальной Адаптации, там вот около него они там пасутся, все вот эти вот бомжи, их по-другому, кстати, не могу назвать, потому что это осознанный выбор. Вот только когда им стало холодно, они промерзли, на время протрезвели и согласились уйти. То есть только тогда мы оттуда забрали сразу 20 человек, мы этот дом наполнили. А так он там целый месяц жил один. И когда мы их потом стали раздевать, мыть этих людей, это был ужас. То есть за счёт того, что они там всегда пьяные, просто всегда, они вообще не понимают, что с ними происходит. У них висели куски мяса, из них тёк гной. Они там их снимали с этого кресла, с инвалидного кресла, там под ней под женщиной такая подушка из фекалий, она к ней приросла, она оттуда вообще не встает. Такого не видели там наши сиделки, которые что только не навидались, они тоже сами бывшие бездомные. Вот, потому что они протрезвели на какое-то время и согласились уйти, а потом у них как это стало, все болит, потому что это всегда было все под этим наркозом, они всегда там пьяные, они там целый день только делают то, что они пьют, больше ничего они там не делают. Их кормят там по 10 раз в день, приезжают различные благотворители, переодевают, и они пьют, все. И надо сказать, что, когда наступила весна, я думал, они сейчас все обратно уйдут. 70 процентов остались. Вот это для меня был очень, как бы очень приятный такой сюрприз. Оказывается, даже вот эти махровые бомжи, которые годами, они всегда пьяные, всегда вот они там 70 процентов остались, то есть 30 только ушли пить обратно.

диакон Игорь Цуканов — Все-таки как удается следить за тем, как люди живут в этих общинах, чтобы не было вот этих вот эксцессов, скатывания обратно?

Емельян Сосинский — Здесь очень важная характеристика, еще для того, чтобы понять, какую роль играют правила, различные там санкции в функционировании приютов для бездомных, общин, да, наших вот этих вот. Кроме того, что 90 процентов из них алко-наркозависимые в последней стадии, надо понимать, что еще 70 процентов ранее осуждены. Значит, откуда взялось число? То есть, если взять то, что рассказывают оппоненты на всех своих так называемых официальных статистиках, значит, это показывают, я могу сказать, откуда берётся их официальная статистика, что ранее осужденных там не более 15 процентов — не помню, сколько они говорят. Я когда первый раз в одном из наших домов говорю, поднимите руки, кто ранее был осужден, подняли как раз 15 процентов. То есть, те, которые все равно они сказали. Потом уже, я говорю, а теперь давайте на тайном, то есть, просто поставите плюсики-минусики, я не буду знать, кто из вас что поставил. То есть, то же самое, давайте, кто осужден, и ставите плюсики. Уже 30 процентов оказалось, то есть, в два раза больше. А потом у нас получилось такое интересное событие, у нас полиция, вообще, там, начиная с 2014-2015 года, у нас такие, в общем-то, сотруднические хорошие отношения, мы для них прозрачные, они в любой момент могут приехать, всех вывезти, отфотографировать, дактилоскопировать, чтобы у нас не скрывались беглые каторжане, как они говорят, пожалуйста, то есть, нам... Вот, и у нас вывезли одновременно два наших дома. Один рабочий, 50 человек, другой социальный, где старики, инвалиды, женщины, 100 человек. То есть вывезли одновременно 150 человек. И в том, и в другом доме оказалось 70 процентов ранее осужденных. То есть оказалось даже то, о чём они говорят на этих самых тайных опросах, это и то в два раза неправда. А все вот эти статистики, которые приводят оппоненты, сколько из них алкоголиков, сколько судимых, сколько там с высшим образованием, сколько откуда, это всё основано на опросах бездомных. Я им говорю, а почему, зачем вы им верите? Он говорит, а зачем нам не верить? Мы им что, разве что-то даем? Если они нам скажут там неправду или правду, это же ничего не меняется, они нам правду говорят. Говорю, вы проверять не пробовали? Они говорят, а зачем нам проверять? Нам сказали опросить, мы опросили. И вот, ну, примерно то же самое было, когда Екатерина, императрица, она имела, значит, обычай на Пасху кого-то одного амнистирует из тюрьмы. Вот она там всю тюрьму свою эту обошла, не знаю какую, и в каждой камере ей говорили, да не за что, а говорили там и так далее. Она во всей тюрьме нашла одного, который сказал, там вот матушка напился, идиот, сам виноват. И она сказала, что в таком почтенном обществе находиться одному негодяю нельзя, видимо, его и отпущу. Вот, то есть, если опрашивать их самих, конечно, будет та статистика, которую выдают как официальную. Вот полный бред, перевернутая, всё абсолютно с ног на голову

диакон Игорь Цуканов — Емельян, скажите, пожалуйста, вот есть еще ведь вопрос такой, связанный с законодательством, да, что какие-то вещи можно делать, да, какую-то работу там бездомным можно предлагать, какую-то работу, наверное, нельзя, то есть, есть какие-то ограничения такие вот законодательные. Вот что здесь, как говорится, вам помогает, что мешает? Есть ли какие-то вещи, которые, на ваш взгляд, можно было бы улучшить?

Емельян Сосинский — Ну, во-первых, обязательно опять так же, как я в своё время понял, что такое заповеди, что они не должны быть буквальными, надо понять, что законы меняются в течение какого-то довольно-таки непродолжительного исторического периода времени, законы государственные меняются неизвестно сколько раз. То есть, то, что признавалось в СССР антизаконным, уже в 90-е годы оно стало не только законным, а в 2000-е вообще, как бы пытались это насадить уже, то, что анти, насадить в виде закона. Т.е. вот на все эти человеческие законы, на мой взгляд, надо смотреть только через призму законов духовных. То есть то, что с духовной точки зрения человеку вредит, вот этого делать нельзя. То, что человеку помогает, это делать надо. А государственные законы, они будут меняться, поэтому на них ориентироваться надо только с той точки зрения, чтобы тебя не посадили. Больше никак. То есть вот надо делать, приходится делать на грани вот этих государственных, то есть всё-таки мы стараемся так, чтобы не посадили, потому что, ну, не хочется. Но могу привести пример. Вот, допустим, есть такой уголовный закон 322 точка не помню сколько. Он гласит, что за помощь в нелегальном нахождении на территории России от пяти до семи лет тюрьмы. В зависимости от того, ты это один делаешь или с группой лиц. То есть, если я знаю, что в приют пришел нелегал, то есть человек, который нелегально находится на территории России, но бывший эсэр, как правило, они все в основном. И я знаю о том, что он нелегал, и я его беру в приют. Я попадаю под эту статью «Помощь в нелегальном нахождении территории России», так как вместе со мной об этом обязательно кто-то знает, 7 лет тюрьмы. Поэтому, чтобы с духовной точки зрения человеку всё равно помочь, потому что Господь сказал, что странникам надо помогать, то есть это одно из основных каких-то вот таких вот понятий. Ему и так тут тяжело, если ты его не возьмёшь, он будет либо наркотики продавать, либо грабить кого-то, либо проституткой она будет, но ничем хорошим это не кончится. То есть надо его всё равно как-то из этого выдернуть, с другой стороны, чтобы тебя не посадили. Вот приходится балансировать. Поэтому мы этот закон, как мне сказал один там подполковник полиции, он говорит, вы просто там ищите дырки в законах, и вы там, значит, как-то... Да, тут же вопрос, зачем ты это ищешь. Одно дело, когда ты делаешь ради себя там обогащение, это одно. Когда ты это делаешь с тем, чтобы заповедь исполнить, это другое. Я не подвижник, т.е. я не готов вот так вот сказать, что да, я всё равно человек возьму, сажайте, я к этому не готов. Но и так, чтобы его взять, и чтобы не посадили, вот это да, это я стараюсь сделать. И у нас очень многое построено именно на этом. Вот бездомные не могут соответствовать трудовому кодексу, они не могут работать по полному официальному трудоустройству, потому что бездомный, он обязательно запьёт и обязательно не получит зарплату. Это причём не только мой опыт, это даже государство в этом убедилось. Ещё там сколько-то лет назад, когда существовал не один центр социальной адаптации имени Глинки, как сейчас в него объединено, там сейчас шесть, когда-то было девять филиалов, а когда-то они были все вообще отдельные. И вот один из них был целиком заточен под официальное трудоустройство. Я разговаривал с его последним директором, он сказал, что мы вот эту нашу программу официального трудоустройства закрыли ввиду 100 процентной неэффективности. Ни один человек официально устроенный работать не остался, потому что всех выгоняют за нарушение дисциплины. Они не могут не пить.

Кира Лаврентьева — Емельян, ну тогда сразу вопрос возникает, а есть ли шанс людям обратно перейти черту вот эту вот в сторону социализации? Потому что устойчивая совершенно история о том, что если человек какую-то вот такую красную линию бездомности уже пересек, у него что-то нарушается в мышлении, и он тянется на улицу, даже если его уговаривают остаться там в тёплом помещении с едой и товарищами, он каким-то образом всё равно сбегает на улицу, потому что вот что-то у него вот так вот уже настроено в сознании. Возможно ли людей, которые оказались в такой сильной беде, в том числе уже психической, психологической, социализировать обратно, как бы ввести их обратно в социум, или уже все-таки это социум только внутри дома трудолюбия?

Емельян Сосинский — Вот то, что вы сейчас рассказываете, это как раз вот вы наслушались того, что рассказывают оппоненты.

Кира Лаврентьева — Я рада ошибаться, поэтому спрашиваю.

Емельян Сосинский — Да, вот давайте любые вопросы абсолютно. То есть я говорю, мы как раз готовы к любому обсуждению, мы готовы все не просто рассказывать, мы готовы показывать. Разница огромная, наш оппонент показывать ничего не готов. Так вот, значит, там приводится, что если есть сколько-то лет человек прожил на улице, то он уже прошел какую-то черту, он вернуться не может. По-моему, вот эта граница, ее там сначала говорили сколько-то месяцев, потом там назвали несколько лет. Вот у нас есть куча примеров, когда этих лет были десятки. Человек десятками лет бомжует на улице. Почему он махровый бомж, он всегда пьяный, он всегда с протянутой рукой около нашего храма. То есть вот на глазах прям всё, да? Когда удалось уговорить настоятеля храма объявить прямо с амвона, вот больше вот этому конкретному бомжу не надо подавать, потому что он скоро умрёт у нас прямо на пороге, и так уже в храм приходится заходить, перешагивать через него, потому что он же не хочет пропустить, вот он лежит на пороге с поднятым стаканчиком для денег, т.е. он просто лежит, закрывает путь, и только перешагнув через него и что-то ему опустив, ты можешь туда войти, т.е. он так свою выгоду, чтобы не упустить. На тот момент 21 год человек бомжевал. 21 год. То есть, он перешёл все красные линии, которые там только бывают, потому что говорят оппоненты «всё, ничего сделать невозможно». Объявил настоятель «больше ему не подавайте». Я за ним наблюдал в течение двух недель. Он протрезвел, он замёрз, ему нечего есть. Т.е. у него появилось что-то вообще во взгляде, кроме вот этого мутного там всегда пьяного, у него какая-то тревога, там ещё что-то. И вот это уже 5 лет назад. Он к нам пришёл и сказал «всё, сдаюсь». С тех пор всё холодное время года он у нас, причём он трудится, он не тунеядец, он готов трудиться, он там умеет даже носочки вязать какие-то, причём мы через него передаём послание прихожанам храму, что если не будете покупать носочки, которые он вяжет, значит, он обратно сюда придёт, они их покупают. Но как только теплеет, он едет в храм, ему там, ой, как мы рады тебя видеть, мы тебя не видели, как ты себя чувствуешь, и всё, и всё теплое время суток, он опять бомж. Поэтому вся вот эта вот история с тем, что есть какая-то точка невозврата, это всё полный бред, специально придуманный. Как только человека лишаешь вот этого подножного корма, который не надо прикладывать никакого труда, чтобы его получить, то есть ты целый день ничего не делаешь, ты только пьёшь, то есть занят любимым делом, ты пьешь и больше ничего не делаешь. Как только его этого лишить, все с улиц уйдут, все. Останутся единицы психически больных людей. Единицы.

Кира Лаврентьева — Т.е. не надо подавать?

Емельян Сосинский — Ни в коем случае.

Кира Лаврентьева — Не надо подавать и говорить там про себя, слава Боже.

Емельян Сосинский — Ни в коем случае. Вот я могу сейчас с чистой совестью, могу говорить только про московский регион, потому что, я говорю, до тех пор, пока мы не создали такое количество койко-мест, куда мы готовы забрать всех, я этого говорить не мог.

Кира Лаврентьева — Емельян, ну а если вот за таким человеком Христос стоит, вы меня простите за такой вопрос.

Емельян Сосинский — Мы говорим про московский регион?

Кира Лаврентьева — Ну, мы сейчас говорим про...

Емельян Сосинский — Нет, разница огромная, потому что в каком-то регионе, если ему некуда пойти, я тогда ничего не могу сказать. Я говорю, давайте про московский регион.

Кира Лаврентьева — Хорошо, давайте говорить про московский.

Емельян Сосинский — Как только вы ему не подали, он через две недели окажется у нас, и он будет жить совсем другой жизнью. А если вы ему подали, он умрет на улице, потому что он никогда у нас не окажется.

Кира Лаврентьева — Ну я когда пытаюсь, прости, отец Игорь, но я когда пытаюсь с ними говорить на эту тему, ну вот попадаются люди, да, и ты не только там откупаешься, а если у тебя есть хотя бы там 5 минут спросить, ты как оказался и вообще, что с тобой. Я говорю, есть дом трудолюбия «Ной», так как мы уже много лет все о вас знаем. И они так мажут рукой, да, я говорю, ты уже там был. Это почему у них такой ответ? Потому что им так трудиться надо, они не хотят.

Емельян Сосинский — Трудиться надо раз, пить нельзя два.

Кира Лаврентьева — А, понятно.

Емельян Сосинский — В основном они попадают на штрафные санкции за алкоголь и опять уходят обратно на улицу. Если бы им на улице не устраивали вот это вот комфортное бомжевание, они бы все возвращались назад, все. Я говорю, это настолько единицы, которые психически больные, сильно больные, которые скажут «я умру, но никуда не пойду», это единицы. Этих единиц надо принудительно забирать в психиатрические лечебницы, потому что они всё равно на улицу умрут. Вот все остальные, вот уверен, как говорится, там, зуб даю, обязательно все с улицы уйдут. То есть это только манипуляция вот всех тех, которые получают деньги на том, что гранты берут на кормление, пожертвования берут там на раздачу еды и так далее. Это они всё специально придумывают, что они тогда все начнут пачкам умирать на улице, если им не подавать. Они начнут грабить всех вокруг, если им не подавать. Это всё придумано.

Кира Лаврентьева — То есть и кормить их не надо больше?

Емельян Сосинский — Ни в коем случае. Ни кормить, ничего материального давать нельзя, ничего. Это всё то, что идёт всё равно на продолжение этого образа жизни. При мне мы хотели, был очень такой интересный у нас случай, когда мы хотели одного такого профессионального попрошайку, дядя Миша его звали, он стоял в пробке напротив метро Тверская, вот Пушкинская-Тверская, вот этот узел комбинат Известий, он стоял в пробке, где машины там стоят на светофоре, он трезвый, он одетый в гимнастерку, не знаю почему-то, в очках, ему там лет 70, наверное, уже забинтованные ноги, они у него как портянки, там гной проступает, потому что он стоит целыми днями. И он с иконой царя стоит, царской семьи, ему там все подают, и вот мы его все хотели, дядя Миша, ты скоро умрешь, как бы так вот так вот стоять-то. И, значит, пока он там стоял, мы наблюдали, к нему приходят молодые бомжи, которые только что были на раздаче каких-то вещей, лекарств, они ему приносят все то, что он им заказывал, он им за это отдает деньги, и идут эти деньги пропивать. А этот дядя Миша, стоя со своей этой иконой, я у него спросил, говорю, дядя Миша, ну, чего ты за это держишься, ну, сколько ты тут получаешь? Ну, когда 5 тысяч, когда 10. Это каждый день. Поэтому у дяди Миши хватит денег на то, чтобы вокруг него вот так вот пропивали все, что им дали на кормление, человек 20. Это один дядя Миша. Таких хватает, дядь Миш. То есть всё то, что раздаётся, всё конвертируется исключительно в алкоголь. Ничего другого там и быть не может.

диакон Игорь Цуканов — Как тогда вести себя вот обычному человеку, который не может пройти всё-таки мимо человеку с протянутой рукой, и который помнит заповедь, просящую ему у тебя — дай, и вот вы говорите, что ничего материального давать нельзя. Но как тогда помочь? Дать адрес дома трудолюбия? Или вот что можно сделать?

Емельян Сосинский — Для меня это была тоже была серьезная проблема, особенно первые два года, когда я начал воцерковляется, стал только начинать всю вот эту духовную жизнь, исполнение заповедей. Меня эти нищие, они меня преследовали, я их боялся, я вот везде раз, и тут он ко мне идёт с протянутой рукой, и меня вот это всё внутреннее, всё вот это раздирает, я не знаю, как правильно, как заповедь исполнить. Как только у нас появился первый приют, и у нас в нём были места, я ему говорил, брат, вот давать тебе на пропой я, конечно, не дам, потому что я за тебя переживаю, я за тебя отвечаю перед Богом. Пойдем к нам в приют, у тебя будет питание, у тебя будет проживание, у тебя будет все. С тех пор они стали от меня бегать. То есть, вообще у меня этот вопрос не стоит. Вот любой ко мне подходит, в любом месте, я говорю, дорогой, я работаю в приюте для бездомных. Вот все, что ты мне рассказываешь, мне вот вообще не надо рассказывать. У тебя сейчас сразу будет еда, у тебя сразу будет постель, у тебя будет там всё, пойдём. За эти, сколько, вот я 20 лет работаю с бездомными, те, которые пошли, ну, на двух руках пальцев 100 процентов хватит. Все остальные отворачиваются и уходят.

диакон Игорь Цуканов — Но всё-таки 1300 человек у вас сейчас живёт.

Емельян Сосинский — 1350 было, да.

диакон Игорь Цуканов — Да, вот они-то каким образом? Они же согласились.

Емельян Сосинский — Это те, которые в основном не тунеядцы. То есть, иногда бывают вот и те, кто стоит там с табличкой «подайте», и ты говоришь, всего максимум 10, меньше, наверное, которому говоришь, слушай, пойдём, он бросает табличку и с тобой идёт. Это всего максимум 10 за 20 лет. Все остальные, они с этой табличкой говорят, ладно, не хочешь давать, там ещё какую-нибудь гадость скажут и продолжают бомжевать, потому что им это надо, но подавляющее большинство уличных людей, они готовы трудиться, поэтому они попадают, и вот у нас есть свои так называемые соцпатрули, которые ходят их ищут, пытаются их уговорить, и различные социальные службы и больницы храмов и государства, и полиции, они их нам присылают. И где-то люди, которые с этим столкнулись, они там по интернету находят. Но в основном находят оппонентов, у которых гораздо больше денег на рекламу, и те им там рассказывают, что надо сделать, оставив человека на улице. Потому что девать его все равно некуда, они приютов не создают, им приюты не нужны. У них надо просто какие-то истории, чтобы деньги подавали на решение проблем бездомных. По сути, бездомный останется там же абсолютно, где он был, но деньги ты дашь, ты же будешь думать, что вот ты же пытаешься как-то решить его проблему, но просто не получается.

диакон Игорь Цуканов — Емельян, какая-то вот история, может быть, есть...

Кира Лаврентьева — Под занавес.

диакон Игорь Цуканов — Да, о человеке, который как-то действительно изменился благодаря тому...

Кира Лаврентьева — Можно пролить надежду.

Емельян Сосинский — Вы знаете, таких людей у нас как бы всё равно больше, чем во всех остальных, потому что как бы у нас просто много людей через нас проходит, поэтому всё равно они есть. Вот очень мне запомнился случай, у нас был дедушка, потому что когда он к нам в очередной раз освободился из тюрьмы, он к этому времени сидел, по-моему, там лет 40 в сумме, и ему там было 67 лет, под 70, его дочка не хотела слышать. Он когда ей звонил, она бросила трубку. Вот я ему тогда дал совет, который услышал у Дмитрия Смирнова, а как, говорит, как покаяться? Говорит, а ты, говорит, пенсию отдавай, говорит, каждый раз, и всё. И он в течение четырёх лет у нас жил, он всё отсылал, т.е. он себя оставлял на сигареты, еда, одежда у нас есть, а всё остальное отсылал дочери. Сначала она их вообще не получала, потом, в общем, кончилось тем, что она ему позвонила через 4 года и сказала, «Папа, у меня сейчас... я, наконец, устроилась на работу, у меня уже двое детей, но ребёнок заболел, если я сейчас не выйду, меня и отсюда уволят, не может ли ты приехать посидеть?» Он бросил всё, он у нас уже должность занимал, он уехал и остался там, снял там рядом комнату, и потом вот он умер буквально в этом году, она мне звонила в свой ном там, снял там рядом комнату, и потом вот он умер буквально в этом году, она мне звонила с его номера, говорит: «Всё, я номер блокирую,» — говорит, человек, вот, что не скажешь, он тут же бросался делать, вот настолько человек изменился, покаялся, вот я считаю, что вот это очень как бы такой случай, да.

диакон Игорь Цуканов — Действительно, надежда всегда есть.

Кира Лаврентьева — Огромное спасибо за этот разговор, дорогие друзья, у нас сегодня был в гостях Емельян Сосинский, учредитель сети приютов для бездомных «Ной» имени святого праведного Иоанна Кронштадтского. Очень честный, проблемный разговор у нас получился. Мы вас благодарим, Емельян, и напоминаем нашим радиослушателям, что у микрофонов были диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Встретимся в следующее воскресенье. Всего вам доброго и до свидания.

диакон Игорь Цуканов — Всего доброго. Спасибо за беседу.

Кира Лаврентьева — И помощи Божией в вашем нелёгком деле.