«Фомина неделя». Прот. Максим Первозванский

Ведущая: Марина Борисова

---

Марина Борисова:

— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире Радио ВЕРА, программа «Седмица», в которой мы каждую субботу говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — клирик храма 40 мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Христос Воскресе!

Марина Борисова:

— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждёт нас в церкви завтра на Фомино воскресенье, Антипасху, и на наступающей неделе. Сколько ни объясняй, всё равно человек спотыкается об это слово. Антипасха для русского уха звучит всё-таки интригующе и вызывающе.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну, действительно, может быть, для советского особенно уха, как мы воспитаны на антифашистах, вот, и ещё что-то такое. На самом деле, действительно, слово «анти» значит «против» или «напротив», т.е. буквально симметрично, или «вместо». Ну, вот это вовсе не совсем не обязательно «против», в смысле «Баба Яга против». Это не какое-то несогласие, это не какой-то протест, а это именно... Ну, на самом деле, Антипасха буквально можно перевести как следующая Пасха.

Марина Борисова:

— Повторение.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Повторение, да, вот так, как бы очень удачно. Повторение Пасхи. То, что напротив Пасхи. И поэтому в этом нет ничего такого, что называется, обидного для Пасхи.

Марина Борисова:

— И для нас тоже.

Протоиерей Максим Первозванский:

— И для нас тоже.

Марина Борисова:

— Но поскольку всегда есть разъяснение: Фомино воскресенье, то понятно, что основной смысловой акцент службы завтрашней будет вокруг событий, связанных с апостолом Фомой. Но до этого будет читаться на завтрашней литургии отрывок из деяний святых апостолов, из 5 главы, стихи с 12 по 20, «руками же апостолов совершались в народе многие знамения и чудеса». Собственно говоря, и в этом отрывке, и во многих других говорится о бесконечных исцелениях, главным образом исцелениях. Вот даже до такой степени, что приносили больных, клали на дорогу, чтобы даже тень от проходящего мимо апостола Петра упала на больного человека, и он выздоравливал. Не говоря уже о том, что историями исцелений пронизано евангельское повествование. Пока Спаситель был с людьми, он бесконечно и индивидуально, и массово, если можно так выразиться, исцелял, исцелял и исцелял больных. Мне кажется, что важно понять, почему сейчас наше восприятие, когда нам говорят: «воздействие благодати», мы далеко не всегда ассоциируем это с физическим исцелением. Что изменилось в восприятии?

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну, вообще, я бы хотел сказать, что книга Деяний Святых Апостолов была написана евангелистом Лукой, так же, как и Евангелие от Луки. Если мы задумаемся, ведь у каждого Евангелия есть свой, ну, это нельзя сказать, что чисто человеческий, но свой характер, свой почерк, свой акцент, если можно так сказать. И вот как раз Евангелие от Луки точно так же, как и книга Деяний, она пронизана исцелениями.

Марина Борисова:

— Восприятие врача?

Протоиерей Максим Первозванский:

— Да, это раз. И, во-вторых, я, кстати говоря, не об этом хотел сказать, но это точно так. Всё-таки Лука был возлюбленным врачом. Это одновременно проявление милости и любви Спасителя. И мы видим, что действительно, например, вот в Евангелии от Матфея мы видим такого учителя, равви. Нагорная проповедь, соответствующие чудеса. И мы знаем, да, что у евангелистов даже символы, вот эти разные... орёл, телец, лев. Вот эта милость Спасителя к людям, Его любовь снисхождения к их немощам и болезням, она, видимо, глубоко трогала и задевала апостола-евангелиста Луку. Кстати, я, вот вы сейчас сказали, и для меня это, спасибо вам огромное, открытие, я не сопоставлял это, то есть я это видел в Евангелии, но не задумывался над тем, что действительно Лука был врачом, и его прямым делом всей его жизни было как раз исцеление людей. Он, видимо, был настолько под впечатлением того, что, я сейчас такие слова скажу, его профессия оказалась ненужной. Вот, что и сам Спаситель, и Его ученики исцеляют безнадежных больных и прокаженных, и хромых, и слепых, и каких только кому врачебное искусство не только 2000 лет назад, но и сейчас, перед которыми оно бессильно, а здесь вот соответствующие исцеления идут одно за другим. По поводу восприятия, ну, вы знаете, не знаю, как вы, но мне кажется, что вы меня как раз хорошо поймёте. Мы не молодые люди, простите за такой комплимент, и даже я видел, не будучи старым, как Бог себя в человек в одном и том же вот нам в одном и том в одной той же стране, в одной той же церкви, Русской православной церкви, проявляет себя по-разному. Вот я сейчас такую страшную вещь скажу, вы со мной согласитесь или нет: Бог в девяностые был другой, чем сейчас. То есть, имею в виду, что Он, конечно, такой как бы один и тот же вовеки, его действие на людей, его проявление в людях и для людей, оно было другим, чем сейчас. А в 80-е, наверное, оно было ещё другим. Вот, то есть, как бы Бог меняет, сменяется эпоха, меняются отношения человека и Бога. И вот когда, например, говорят про пророческий дар, что вот он... Исчезли пророки в церкви? Нет. Но они вот стали старцами. Как бы старцы, они могут пророчествовать. Или, например, действительно эпоха мученичества, когда мученики являли чудеса. Вот прям чудеса, такие публичные, когда сотни тысяч людей были свидетелями каких-то чудес, а вот эпоха новомучеников, исповедников Российских, таких чудес нам не оставила, хотя мученики были ничем не меньше мученики, чем древние мученики. То есть вот Бог по-разному себя в разное время проявляет. И должен честно сказать, я об этом уже рассказывал неоднократно, для меня одним из таких серьёзных искушений, испытаний, уже когда я был священником, было то, что Господь не исцелил тех, кого, на мой взгляд, обязательно нужно было исцелить. И для меня это вообще знаменовало целое окончание эпохи моей жизни и начало другой эпохи моей жизни, другого этапа отношений с Богом, когда я видел исцеления, а потом вдруг они прекратились. Видимо, Богу важно было что-то сказать через исцеление, а потом через что-то другое. То есть Бог действительно разговаривает с нами на очень разных языках.

Марина Борисова:

— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Иоанна, из 20 главы, стихи с 19 по 31, который мы услышим завтра в храме. Это как раз отрывок, связанный с апостолом Фомой. «В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!

Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои. Ученики обрадовались, увидев Господа.

Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас.

Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святаго.

Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся.

Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними, когда приходил Иисус.

Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю.

После восьми дней опять были в доме ученики Его, и Фома с ними. Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам!

Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим.

Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовавшие.

Много сотворил Иисус пред учениками Своими и других чудес, о которых не писано в книге сей.

Сие же написано, дабы вы уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его».

Казалось бы, все нам знакомо в этом отрывке.

Но я как-то каждый раз, когда читаю, обращаю внимание на вещи, которые, может быть, в прошлый раз не коснулись моего внимания. И вот когда я в этом году читала этот отрывок, я подумала: а ведь Фома хотел физического уверения, но он ведь не вкладывал ни пальцы, ни руку никуда. Ведь как только он увидел Христа и услышал эти обращенные к нему слова: вот, возьми и потрогай, он сразу же среагировал: «Господь мой и Бог мой». То есть это физическое уверение оказалось не нужно даже самому Фоме. Тогда вопрос, а в чём тогда был для него смысл?

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну, представьте себе, что я к вам приду и скажу: слушай, я тут видел чего-нибудь такого. И в зависимости от того, с чем, с каким багажом, внутренним и внешним, вы придёте к тому, что я вам об этом рассказал, вы можете сказать: ну да, нормально, я верю, или сказать: не, ну ты что-то выдумываешь, или там, я должен сам увидеть, вот, я должна сама увидеть, потому что пока я не увижу, и даже, вы можете сказать, не пощупаю, я не поверю. Это не значит, что Фома чего-то требовал. Ну, просто вот в тот момент, когда ему об этом рассказали ученики, он не поверил. Он сказал: нет, я пока сам не убежусь, я сам не поверю. Вот, собственно, было его утверждение, что я должен сам увидеть, как сказал Иов после того, как побеседовал с Богом: мои глаза, а не глаза кого-то другого увидели Господа. Вот, то есть для Фомы это было важно. Можно сказать, что это было, с одной стороны, следствие его неверия, а с другой стороны, можно сказать, что это было следствие его близости Господу, его уверенности в Иисусе. Возможно, он ощущал его настолько близким себе, Учителем и Богом, что был уверен, что если бы это произошло, мимо него бы это не прошло. То есть это такая дерзость, дерзновение. Между прочим, вот в каноне, вообще в песнопениях неверие Фомы называется блаженным. «О блаженное неверие Фомы». То есть это не то, что он не верил вообще, а что он не верил, я вот это тоже для меня такое, может быть, какое-то внутреннее открытие этого года, что он знал, что если это произойдет, то он в стороне быть не может. Это не может быть так, что мне кто-то об этом рассказал. Это должно пройти через него. Эта встреча с воскресшим Господом для него была, возможно, очевидным и необходимым условием. Поэтому, когда Господь ему явился, он сказал: да, всё отлично, классно, верю. Теперь верю.

Марина Борисова:

— И всё-таки блаженны не видевшие и уверовавшие.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну, это некоторое утешение, мне кажется, для нас. Я постоянно с этим сталкиваюсь. Это постоянный вопрос, на самом деле, который люди задают. А почему вот есть те, кто видел? Почему есть те, кто слышал непосредственно, чьих сердец Господь коснулся не обязательно вот как Фомы, но каким-то иным образом? Почему я ничего не чувствую? Почему со мной ничего не происходит, почему вот все эти вещи не со мной? И очень трудно бывает ответить, кроме тех слов, которые сказал апостолу Фома. «Блажен ты, что ты не видел, что ты не слышал, что ты не чувствовал, но уверовал. Поэтому не расстраивайся. Ты не то, что чего-то упустил, а ты, в общем, даже счастливее, чем те, кого это коснулось непосредственно».

Марина Борисова:

— Напоминаю нашим радиослушателям сегодня, как всегда, по субботам в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. На этой неделе у нас день такой, который всем известен, и каждый раз вокруг него возникает множество всяких недоуменных вопросов, несостыковок, представлений. Я имею в виду пасхальное поминовение усопших, Радоницу. Многие ведь, на самом деле, как ни странно, выпускают из вида, что на Светлой Седмице нет вообще поминовения усопших.

Но мы привыкли, что на литургии мы подаём записки о здравии и о упокоении. А то, что на Светлой Седмице записки об упокоении не принимаются, многие даже не знают.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну или принимаются, но...

Марина Борисова:

— Говорят, что это будет только через неделю.

И вот наступает этот девятый день после Светлого Христового Воскресения, наступает пасхальное поминовение усопших, и многие люди воспринимают это как обычную родительскую субботу. Ну, пусть это будет не суббота, а вторник, но, в принципе, вот как бы это такая вот вселенская поминальная тризна, что ли. На самом деле ведь наполненность пасхального отношения к усопшим совершенно другая. Я говорю как бывший певчий клиросный, который какое-то количество времени пела и регентовала в кладбищенской церкви, и я могу сказать, что когда ты отпеваешь усопших на Светлой Седмице, там даже чин другой.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Да, и людям сложно, я имею в виду людей не церковных, потому что у нас ведь стараются всё-таки люди своих родных и близких отпевать независимо от того, насколько часто они сами ходили в храбы, насколько они были церковными людьми. Вот у нас как-то в народе надо покреститься.

И надо отпеться. Раньше ещё, может быть, было надо повенчаться, но сейчас во многих местах это считается необязательным. А вот крестины и отпевание — это прям вот обязательно. Новый человек пришёл в мир, он должен быть посвящён Богу, это понятно. Ну и, соответственно, надо его отпеть и со всеми вытекающими. А ещё обязательно... Да, это совсем не обязательно желание отпевания носит какой-то христианский смысл. Например, не где-то в глухой деревне, а совсем близко от Москвы, у нас, например, на кладбище, где похоронен мой тесть и его мама, обязательно на могилу камушек кладут, чтобы покойник не встал.

Марина Борисова:

— Это что-то иудейское. Камушки.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Нет, нет, чтобы покойник не встал. Они не вкладывают в это какого-то... Ну, не ходил тут, не шлялся, не пугал нас. И отпевание может носить тоже такой характер, что вот надо погрустить, отпеть, всё нужное сделать, и дальше всё, как бы тема закрыта. И поэтому, да, когда на Пасху приходится отпевать, я помню одно из первых своих таких отпеваний, я провожал покойника до кладбища, шёл за гробом, и вот ты идёшь такой, люди все в чёрном, вот, а ты такой весь в светлом, и идёшь, и вместо даже Трисвятого поётся бесконечное «Христос в воскресе». Вот, люди просто не понимают, батюшка с ума сошёл, у нас тут горе, а он вот тут веселится. И бывает очень сложно. Я помню, вот это первое своё отпевание, я не нашёл в себе нужных слов, и люди так и ушли с непониманием. Поэтому сейчас, если такое случается, я всегда до начала отпевания произношу подробную такую проповедь, объяснение, почему то, что вы сейчас услышите, будет выглядеть вот так, а не по-другому. Вот, что это будет просто канон Пасхи, где в виде кондака вставлено «Со святыми упокой» и всё. А так это будет просто пасхальное богослужение. Мы отпеваем на Пасху пасхальным богослужением. Кстати, про Радоницу. Вообще, я сейчас один такой очень, может быть, для кого-то грустную вещь скажу. Этот день вообще не посвящён поминовению усопших в церковном календаре, нету там никакого положенного особого поминовения пасхального или не пасхального, это просто действительно, первый день после двухнедельного, даже больше, перерыва, потому что на Страстной и на Светлой поминовений усопших нету за исключением того, о чём мы с вами только что сказали. Если человек умер, его хоронят. Ну, понятно, что не будет покойник две недели ждать, пока мы тут с вами будем Светлую, например, или Страстную совершать. Поэтому человека хоронят с соответствующими песнопениями, и всё, нет поминовений ни на девятый день, ни сороковой, ни год памяти, это всё сдвигается вот на понедельник вечер, вторник утро, вот той самой Фоминой недели, второй недели после Пасхи. Вот это день, куда перенеслись те поминовения, которые попадали на Страстную и на Светлую. И это первый день, когда действительно служатся панихиды, разрешено служение панихиды. На Светлой неделе за исключением специальных разрешений Святейшего Патриарха, когда панихида служится на Светлой. Вот я помню, для меня это было таким сложно внутренне принимаемым моментом. Чернобыльцы попадают очень часто на Светлую неделю. Было специальное указание Святейшего Патриарха Алексея, что в память жертвам Чернобыля мы всё равно панихиды совершаем. Ещё какие-то просто вот, может быть, национально- значимые события, выходящие за пределы церкви. Церковь участвует. Например, если 9 Мая, а в этом году так оно и было, попадает на Светлую неделю, мы всё равно отметим вождей и воинов на поле брани за веру и Отечество, и церковь, всех страдальчески погибших, от ран и болезней скончавшихся.

Это такое национальное событие, это то, что одно из самых значимых событий в истории нашей страны и нашего народа, и мы не можем пройти мимо него, мы не можем взять и праздновать 9 Мая, потому что мы такие православные, перенести на Радоницу, а вообще-то было бы положено по церковному календарю перенести 9 Мая на Радоницу. Но в частных поминальных вообще историях мы это все переносим. И поэтому вот так. Нету никаких, на самом деле, в службе, вы как регент, Марина, меня поддержите, нету ничего заупокойного.

Марина Борисова:

— Ничего нет.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Не читается 17 кафизма, как обычно на родительских субботах полагается. Да, просто мы можем спеть, хотя это насилие над уставом, по шестой песне канона мы можем спеть «Со святыми упокой». И вообще-то после окончания богослужения накануне вечером и во вторник утром мы можем отслужить панихиду. Собственно, вот и вся заупокойность этого дня, что мы можем снова служить панихиды и совершать поминовение. Но ничего из парастаса, так называемого заупокойного богослужения, ничего нету. И всё, что вставляется иногда волей настоятеля, это его литургическое частное творчество.

Марина Борисова:

— Я думаю, что об этом надо напоминать нам всем и самим себе, и нашим окружающим, потому что отношение с нашими усопшими — это очень тонкая и очень важная часть нашей жизни, и она совсем не замыкается ритуалом, она гораздо важнее и для нас, и для них.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну вот интересно тоже, и раз уж мы заговорили про усопших, что в советское время возникла такая традиция ездить на кладбище, на Вербное и на Пасху. Автобусы от метро организуются, толпы людей едут на кладбище на Пасху. Это неправильно, конечно. С точки зрения Церкви это неправильно. На Пасху надо ехать в храмы, а наше поминовение усопших может ограничиваться тем, как это, я не помню в жизни кого-то из святых было из Киево-Печерских, когда он спустился в пещеры после пасхального богослужения и воскликнул: «Христос воскресе», и все усопшие святые ответили ему: «Воистину воскресе». Вот, а так, вот, начиная с Радоницы, пожалуйста, милости просим, поезжайте как раз вот Радоница, вполне уместный день, если вы не работаете в этот день, а так, следующая суббота, каждая суббота немножко родительская, вот, поминовение усопших совершается тоже, поезжайте на кладбище, на могилках надо убраться, листву прошлогоднюю сгрести, может, что-то подкрасить

что-то подправить, вот, и да, с Радоницы это можно как бы начинать делать.

Марина Борисова:

— В эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». С вами Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.

— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья! В эфире Радио ВЕРА — наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский. Мы говорим о том, что нас ждет на Фоминой неделе. А ждёт нас 13 мая память святителя Игнатия Брянчанинова. Это удивительный совершенно святитель в истории Русской Православной Церкви, и я даже не знаю, с кем его сравнить. У нас святителей очень много, и они все замечательные, и оставили многие из них богатое литературное наследие богословское. Но Игнатий Брянчанинов, он, мне кажется, удивительный мостик, который помогает понять, а зачем нам вообще вся эта богословская библиотека, и какое она имеет отношение к нашей-то жизни. Он человек, начавший свою жизнь как вполне светский человек, который очень хотел приобщиться к духовной жизни, но обстоятельства, образы действия и места никак ему не позволяли это сделать. Во-первых, родительской воли не было, подростку сказали: нечего всякие эти бредни свои монастырские, иди-ка ты вон в инженерное училище в Петербургское поучись, будет из тебя толк, там дальше видно будет.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Очень поддерживаю я этих родителей.

Марина Борисова:

— Но на самом деле, тот, кто из него вышел и в инженерном училище, вообще всё было прекрасно, из семьи хорошей дворянской, и связи замечательные, и всё складывается. Но вот такое у человека было стремление всё-таки совершенно изменить образ жизни, что он таки его изменил, а изменивши прошёл довольно быструю такую школу возрастания, поскольку в довольно молодом возрасте ему сначала выдалась такая задача поднимать духовную жизнь в монастыре, где она вполне развалилась уже к тому времени, я имею в виду его настоятельство в Троице-Сергиевом подворье недалеко от Петербурга. А потом у него было епископство на Кавказе, тоже в те времена испытание довольно сложное, потому что на Кавказе бесконечная шла эта Кавказская война всех со всеми, и плюс нужно было каким-то образом в этой всей сумбурной военной или полувоенной жизни устраивать ещё и духовную жизнь в обителях, и как-то научать священнослужителей приобщаться самим и паству свою приобщать к духовной жизни. В общем, всё это подорвало его здоровье, и в результате он очень рано ушёл на покой. И вот уйдя на покой, шесть лет он посвятил тому, что он писал. Писал он то, что все мы можем читать и до сих пор извлекать лично для себя, каждый в меру своей погруженности в те вопросы, которые волновали святителя Игнатия, достаточно действенные советы, на мой взгляд. Я не знаю, я исхожу из собственного опыта чтения его трудов в разное время своей жизни. Мне он давал советы, которые мне помогали, как сказали бы мои неверующие друзья, не свихнуться на православной почве. Так вот, при этом он был носителем той самой старческой богословской забытой и возрождавшейся в XIX столетии школы, истоки которой черпали старцы Оптинские, скажем, из трудов Паисия Величковского и его учеников. Всё это удивительным образом привнесено в нашу жизнь, в которой, казалось бы, в ней нету для всего этого места, она про другое. А когда соприкасаешься с наследием святителя Игнатия, обнаруживаешь, что не совсем она про другое, что просто нужно уметь находить те нити, которые нас с этой жизнью соединяют.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Ну вот что мне кажется, по моему ощущению, я понимаю, что вот сейчас бы святитель Игнатий сразу мне поставил двойку и отправил бы меня вообще переучиваться, читать его книжки. Когда я говорю: «по своему ощущению», потому что мнение по святителю Игнатию — это вообще страшный грех. Поэтому я всё-таки договорю, и дальше там уж пусть святитель Игнатий на меня ругается. Всё-таки это был преподобный, который стал архиереем по дороге на непродолжительное время. Есть, допустим, святители, которые стали мучениками. Есть святители, которые были святителями и управляли, решали, устраивали жизнь церкви. А есть, между прочим, батюшка его, с которым он начинал, отец Лев Оптинский, преподобный, он говорил, что если бы святитель Игнатий не стал святителем, а пошёл бы в Оптину, получился бы новый Арсений Великий. Вот. А так получился святитель Игнатий. Да, то есть это вот тоже такие перипетии выбора судьбы и лично, и воли Божией, промысла Божией, но даже как церковный писатель, святитель Игнатий — это пишущий монах.

Это именно преподобные его труды, они монашеские, они действительно как Марка Подвижника, Макария Великого. Это не богословские труды, хотя у него есть, допустим, книга о смерти, она такого богословско-теоретического характера. И «Приношение современному монашеству», и «Аскетические опыты» — это, несомненно, литература монашеская, причём находящаяся на таком фланге монашеской мысли.

Ну, как вы знаете, если сейчас... Вот у меня такая аналогия из другой области. Есть эсхатологический оптимизм: Господь всех спасёт. И есть эсхатологический пессимизм: спасутся очень немногие, только избранные, вот те, которые действительно всю жизнь посвятили Господу, уже при этой жизни у них были откровения, и они уже в этой жизни обожились, и тогда они спасутся. Они будут спасены. Соответственно, здесь как бы в монашеской литературе, в громадном церковном Предании тоже есть такие вот полюса мнений. Есть такой оптимизм как бы, молись, делай добрые дела, подвизайся, спасайся, и будет тебе счастье, главное, чтобы ты веровал в Иисуса Христа и аллилуйя. А есть такой взгляд, что вот Игнатий, святитель Игнатий, как раз об этом и пишет, он вот к таким людям принадлежит, к, условно говоря, эсхатологическим пессимистам, что ни одного доброго дела сделать мы не можем, потому что любая наша даже мысль какая-то хорошая, и тем более дело будет осквернено тщеславием, будет осквернено гордыней.

Марина Борисова:

— Вот могу засвидетельствовать, абсолютно прав.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Конечно, прав, я же не говорю, что он не прав, я не пытаюсь его критиковать, просто вот можно на этом сконцентрироваться, и для кого-то это будет, ну, это хороший пример того, что немцу смерть, то русскому здорово, что для кого-то это будет просто отчаянием. Человек такое прочитает, посмотрит на свою жизнь и поймёт, что он безнадёжно погиб, и нет ни одного лучика света, который бы как-то мог ему помочь. А для кого-то это будет, наоборот, трезвением. Кстати, я в своё время с удивлением обнаружил, что у святителя Игнатия такого строгого к помыслам, такого строгого к чувствам, такого прям вот ко всем очень строгого, и особенно к аскезе личной очень строгого. Есть такие слова, где он говорит, например, что «ну если ты пребываешь в унынии, или наоборот, и не испытываешь раскаяния, никаких чувств, вот в окамененном нечувствии пребываешь, попробуй-ка положить земные поклоны, побить себя в голову и из головы волосья подрать».

То есть, казалось бы, совсем такое вот эмоционально-животно-материалистическое действие, которое должно было бы вызвать у тебя покаяние. То есть, он так... Это не значит, что он был так вот... на этом фланге находился. Он вполне широко воспринимал возможные варианты пути. Но главное, о чём он писал, на мой взгляд, я, конечно, не защищал диссертации по его творчеству и не являюсь специалистом, это трезвение. Вот эти труды очень полезны людям, восторженным, людям, склонным к... Мне вчера в одной из социальных сетей совсем юная девушка, у неё последняя фотография выпускной с лентой, то есть, наверное, это прошлогодняя фотография, наверное, ей лет 18, 20, похоже, ещё нет. Она мне написала, она читает и смотрит отца Сергия Баранова,

из Орска, такой учитель Иисусовой молитвы современного, и говорит: «Вот, батюшка, помогите мне, пожалуйста, понять, те чувства, которые я испытываю на молитве — это чистое действие благодати или это эмоции?

Вот как мне отделить мои эмоции? Я испытываю покаяние, я плачу иногда. Как мне это отделить от чистого действия благодати?» Я говорю: ну, с одной стороны, ты у кого это прочитала? У отца Сергия, вот ему вопросы задавай. А с другой стороны, вот это же вопрос Игнатия Брянчанинова. Вот если этой девушке уже не обязательно его читать в этом, вот именно в её нынешней ситуации, хотя полезно потом, может быть, будет. Вот и святитель Игнатий очень про это, он очень понимал и предостерегал от того, чтобы мы наши чувственные восприятия, наши эмоции принимали за действие божественной благодати. То есть, если у вас есть склонность к прелести, читайте святителя Игнатия. Вот, и поэтому, да, святитель Игнатий, он такой в духовном смысле слова трезвенник. Но я точно знаю людей, на которых он может навести уныние, потому что вот такое вот... Знаете, вот есть удивительный пример в Древнем Патерике. Когда два монаха пошли в город, там, в общем, согрешили тяжко, вернулись оба назад, обоих заперли на 40 дней на хлебе и воде, там, чтобы они и епитимью такую несли. И вот один из них, он все эти 40 дней плакал, и когда он вышел, братья даже не узнали его от того, что там слезы проточили щеки его до костей, колени были сбиты там совершенно в ноль. И он весь был измождённый и раскаившийся. А другой немножко поплакал, а дальше всю дорогу пел «Христос воскресе». Вот у него личная Пасха наступила. И отцы задались вопросом: чей образ покаяния правильный и более лучший? И ответ был такой, что оба хороши. Вот, что это всё правильно. Так вот, святитель Игнатий, он, мне кажется, такой вот представитель первого образа покаяния, строгого, аскетичного, погружённого в молитву, не рассеивающегося ни на что, и сконцентрированного на том, что человек должен делать, чтобы идти аскетическим путём.

Марина Борисова:

— Причём, мне кажется, святитель Игнатий полезен, несмотря на вот эту строгость, бывает нам, потому что так же, как его современники в середине XIX века, так и мы живём в мире абсолютно расслабленном, в мире, который очень склонен себе прощать всё по максимуму.

И вот такая оплеуха от святителя иногда бывает чрезвычайно полезна. Если не впадать в крайности, я думаю, что даже для мирян.

— Напоминаю нашим радиослушателям сегодня, как всегда, по субботам в эфире Радио ВЕРА программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость — клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе протоиерей Максим Первозванский. На этой неделе у нас 15 мая память о перенесении мощей благоверных князей Бориса и Глеба во святом крещении Романа и Давида, и 16 мая память преподобного Феодосия Печерского. Я не знаю, мне кажется, это в моем сознании они сливаются в некое общее празднство или это логично вытекает из того, что мы о них знаем? Дело в том, что по времени вроде бы они не совсем современники, но вот по смыслу того, что мы хотим каждый раз себе напомнить, когда мы вспоминаем о них, мне кажется, они очень близки. Князья Борис и Глеб, которые начинают счёт нашим таким очень русским святым, которых во многих других поместных церквях просто нет, чин страстотерпцев. И первый игумен первого настоящего русского монастыря. Вот всё это в моём представлении о православии сливается в какой-то общий смысл.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Но это начало русской церкви. Действительно, это крайне символично. Всё, что у нас происходило, как историки говорят, в домонгольский период, это что там, это Владимир Красно Солнышко, храм Покрова на Нерли, Антоний и Феодосий Киево-Печерские, это всё как бы относится к какому-то эпосу. Хотя, на самом деле, конечно, это не так, но реально это почти так, потому что всё-таки иго татаро-монгольское, оно перевернуло государство Российское и церковь тоже, поэтому, по сути дела, начиная с Иоанна Третьего и Иоанна Грозного, всё оно начиналось заново, вот это строительство. Вот это обретение себя в церкви, обретение государства, если сначала, да, с одной стороны, Иоанн Третий, Иоанн Грозный, Смутное время, вот. В церкви раскол церковный 17 века, перед этим там Максим Грек, ересь жидовствующих, оно какое-то вот... Оно всё какое-то смутное, оно всё какое-то вот... Тёмные века, как говорят про Европу, да? Хотя, конечно, величайшие светила там сияли и преподобный Сергий Радонежский, и Дмитрий Донской, т.е. там всё это было и в государственном, и в княжеском, и в преподобническом, монашеском чине, церковном, всё это, несомненно, святители Московские. Но всё равно это уже даже вот святители Московские тёмных веков: Пётр, Алексей, Иона.

Вот, это всё равно уже другая эпоха. Ермоген — это уже ещё другая эпоха, Иов и Гермоген. Вот, и поэтому вот тот киевский период, он действительно, он какой-то легендарный. Не в смысле того, что мы о нём знаем. Знаем мы о нём достаточно, потому что это всё-таки письменная история, это всё зафиксировано в памятниках, как церковного, так и в летописях, в житиях, всё это есть. Но действительно сливается в какое-то одно единое что-то.

Марина Борисова:

— Мне всегда было очень интересно, почему у нас в начале нашего восприятия русского православия стоит этот чин страстотерпцев. Ведь он совершенно парадоксальный. Но князь, который потом в сознании православных христиан становится хранителем государства, становится тем святым, к которому обращаются во время всевозможных военных столкновений. А на самом деле, что он делает? Он подставляет другую щёку, и даже не щёку, а голову практически. То есть он отдаёт себя на заклание, он повторяет подвиг Христа. Абсолютно парадоксальная ситуация. Каким образом это увязалось внутри Русской православной церкви, для меня до сих пор загадка.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Как раз внутри церкви, мне кажется, это не загадка. Для государства это загадка. Точно так же, как первые прославленные русские князья Борис и Глеб, точно так же и последний прославленный русский князь Николай II, они были страстотерпцами. Это были люди, которые в себе, внутри себя несли христианское мировоззрение. Да, там дальше будут и князья-воины, и сам князь Владимир будет прославлен, и Александр Невский, и Дмитрий Донской, которого я уже упоминал. Но вот точно так же, как Николаю II, страстотерпцу Николаю Александровичу, не могли простить и до сих пор постоянно ему вменяют то, что вот он своей слабостью, этим своим... неготовностью сражаться, он якобы, якобы вверг Россию в эту самую смуту XX века, что, конечно, глубоко неправда. Точно так же и князьям Борису и Глебу... уступили-то кому? Уступили злодею, Святополку Окаянному. Но этот образ... Вы знаете, я до сих пор среди православных людей, среди священников, людей, которые воспитаны уже тысячелетней историей Русской церкви, регулярно встречая людей, которые готовы биться за свои интересы до последнего, а там хоть трава не расти. И вот этот образ, важнейший образ для христианина, что ты не должен биться ни за что, кроме как за спасение своей души, это главное, что горе человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит, «Мне отмещение Аз воздам», — говорит Господь. Это очень сложно вообще уживается с обычной мирской логикой. И мне кажется, это не просто символично, а архиважно, потому что русский человек, как о нем многие-многие философы размышляли, это человек крайностей, и вот этот такой полюс смирения, принятия того, что посылает тебе Господь, а не то, что ты должен... Как это: русские не сдаются, да? Вот это крайне важно, что да, они не сдаются, но то, что они не сдаются, это совсем не обязательно, что они бьются до конца, а это значит, что они готовы предать себя на волю Божию. И это тоже очень важная сторона нашего церковного, национального в том числе характера.

Марина Борисова:

— Что касается Феодосия Печерского, то там тоже изначально заложен в его житии, мне кажется, своего рода парадокс, потому что мы от святого мужа ждём в его житии рассказы о том, как он соблюдал заповеди.

Первое, что абсолютно не соблюл преподобный Феодосий, это заповедь почитания родителей. Потому что всю свою юность он бегал от матери, которая не знала уже, чем его... На цепь она его сажала, где она только его не ловила. Но вот эта мысль, что он хочет посвятить себя не отданию долга перед родом, а отданию себя на волю Божью, она настолько для него была главенствующей, что заповедь почитания родителей была им нарушена, причём неоднократно и в жёсткой форме.

Протоиерей Максим Первозванский:

— Да, есть такие святые, чьи жития даже иногда изымали из официальных святцев, они читались народу, которые, несомненно, были святые, но вот так вот напрямую для подражания всё-таки не рекомендовались. В этом смысле житие преподобного Сергия гораздо благоговейнее и мягче, что сначала он упокоил своих родителей, а уже только потом пошел в монастырь. А вот да, преподобный Феодосий, наоборот, нарушал волю матери. И в этом смысле, да, он не является для нас примером для подражания, потому что, если вдруг мы возьмем его так вот на вооружение, мы решим: а, это наша ревность по Богу, давайте-ка я ей все что угодно оправдаю. Так же, как, например, в житии мученицы Домнины. С её дочерями в своё время Дмитрий Ростовский изъял из Четьих-Миней, не из общего празднования, конечно, а из Четьих-Миней, потому что она покончила с собой, и старообрядцы взяли её как главной своей святой, обосновывающей их эти бесконечные самосжигания.

Поэтому, да, есть святые люди, подражать которым в некоторых элементах их жизни и жития не стоит. Это не умаляет их святость, и это очень непростая мысль, которая сложно уживается в голове обычного человека. Как же так, если он святой, значит, можно ему подражать. А если нельзя ему подражать, значит, он не святой. А тут вот так, что он святой, несомненно, один из величайших русских святых, но вот в этом его непослушании матери подражать не стоит. А вообще, на этой неделе, так же, как и на предстоящих, еще впереди у нас это, и еще 5 недель, нам предстоит не забывать, что мы продолжаем праздновать Пасху, Праздник праздников, Торжество из торжеств, что каждый день мы поём, по возможности, если уж петь не получается, читаем «Христос Воскресе». Вот мы начинаем день с этого возгласа, кончаем день этим возгласом, приветствуем друг друга не словами «Здравствуйте», «До свидания», а говорим при встрече, при прощании вот это самое замечательное «Христос Воскресе», «Воистину Воскресе». И очень важно не утерять эту пасхальную радость, не погрузиться в бесконечные заботы семейные, рабочие, огородные и прочее, а продолжать, делая обычные, постоянные, ежедневные дела, жить этой пасхальной радостью.

Марина Борисова:

— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире Радио ВЕРА была программа «Седмица». С вами были Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Христос Воскресе!

Протоиерей Максим Первозванский:

— Воистину Воскресе!

---

Все выпуски программы Седмица