«Федор Иванович Буслаев». Гость программы — Анастасия Богомазова - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Федор Иванович Буслаев». Гость программы — Анастасия Богомазова

* Поделиться
Федор Иванович Буслаев

Гость программы: сотрудник Российского Государственного Архива древних актов Анастасия Богомазова.

Разговор шел о Федоре Ивановиче Буслаеве — известном представителе русской гуманитарной науки 19 века.


Д. Володихин 

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И сегодня мы поговорим об учёном, который очень сложно вылавливается по специальности. Вот мы в XXI веке привыкли к чему? Если ты историк, то сразу нужно говорить историк чего: историк Нового времени, историк Средних веков, историк Древней Руси, историк императорской России. Если ты филолог, то романо-германский или, древнерусский, скажем. Если ты юрист, то в какой сфере. Ничего подобного в ХIX веке не было, сфера гуманитарных исследований была гораздо меньше расчленена вот этими искусственными стенками жёсткой специализации. И человек мог заниматься совершенно превосходно тем, что мы сейчас называем филологией, тем, что мы сейчас называем искусствоведением, тем, что мы сейчас называем историей, и время от времени возвышаться ещё и до философии. Уж не говоря о лингвистике, которая тоже в истории человека, о котором мы сейчас будем говорить, занимала одно из ведущих мест, едва ли не ведущее. Поэтому когда вы, не дай Бог, конечно, кто-нибудь из вас полезет в «Википедию» (потому что всё врёт «Википедия», но вдруг полезет), попытается понять, что же это был за человек — Фёдор Иванович Буслаев, академик Санкт-Петербургской Академии наук и профессор Императорского Московского университета, — так он сразу ведь и не поймёт, потому что Фёдор Иванович Буслаев был великим гуманитарием, чрезвычайно широкого профиля: филолог, искусствовед, лингвист, историк. И всё это в одном человеке, и всё это один учёный, и всё это гуманитарий, повторяю. И кроме того, если о Фёдоре Ивановиче говорить с позиций его времени, то он был на пике филологии и искусствознания в течение нескольких десятилетий, был титаном, громадой. Потом, несколько искусственно, начали его в советское время забывать, потому что он был в высшей степени русский человек, в высшей степени православный человек, учил царских детей. Он в науке искал корни не только русского языка, но и русского народа. Зачем он такой при советской власти? Поэтому начали его как следует вспоминать уже на закате СССР, и выяснилось, что... допустим, сейчас-то уже — на закате СССР и после СССР — наука знает гораздо больше, и вроде бы многое устарело у Фёдора Ивановича. Но те люди, которые не ссылались на него — третировали его, не узнавая, не говоря, что он вообще когда-либо жил и исследовал, — оказывается, свои исследования опирали на то, что он когда-то сделал, как на прочную базу. Такой это был человек. Сейчас его заслуги, естественно, признаны, естественно наука ушла далеко вперёд, но титан — он навсегда титан. И я обращаюсь к сегодняшней нашей гостье, ведущему специалисту Российского государственного архива древних актов, замечательному историку Анастасии Александровне Богомазовой, которая нас сегодня будет просвещать по поводу Фёдора Ивановича Буслаева. Здравствуйте, Анастасия Александровна. 

А. Богомазова 

— Здравствуйте. 

Д. Володихин 

— Обращаюсь я с вопросом: как правило, начиная говорить о какой-то крупной личности, мы ставим перед собой задачу сначала дать что-то вроде визитной карточки. В двух словах: что такое Фёдор Иванович Буслаев — вот не час разговора, не день, не год, хотя можно было бы, а одна минута. 

А. Богомазова 

— Вы, собственно, всё уже сказали, Дмитрий Михайлович. Действительно, блестящий гуманитарий, человек энциклопедических знаний, филолог, историк древнерусского искусства, и во многом первопроходец в этой области, преподаватель от Бога, учёный от Бога, человек, всю свою жизнь посвятивший науке и искренне любивший её живым, глубоким, тёплым чувством. 

Д. Володихин 

— То есть иными словами: великий преподаватель, великий учёный, который любил своё дело любовью крепкой и нерасторжимой. 

А. Богомазова 

— И искренне верующий православный человек. 

Д. Володихин 

— Для нашего радио это просто как бальзам на сердце, хотя, если честно признаться, то в русской истории полным-полно православных учёных, гораздо больше, чем может показаться, если взглянуть на науку нашей современности. Ну что ж, давайте мы поговорим о Буслаеве от основ — от того, из каких мест, из каких времён его талант вытек. 

А. Богомазова 

— Он родился в 1818 году в городе Керенске Пензенской губернии в небогатой, но очень дружной, любящей семье. К сожалению, он рано осиротел: в пять лет он остался без отца, матери его было двадцать с небольшим лет тогда. Она переехала в Пензу, ещё когда отец болел, чтобы его лечить. И решила навсегда остаться всё-таки в губернском городе, чтобы дать сыну образование. Она была очень сильная внутренне женщина — дочь суворовского офицера, унаследовала эту отвагу по жизни, любящая своего сына. Она вышла потом второй раз замуж. Но с отчимом Фёдору Ивановичу не повезло: он промотал их немногочисленное состояние, тем не менее они о нём заботились. И когда и он заболел, они его не бросали — тоже его рано схоронили. Мать тем не менее дала сыну всё, что она могла. У неё была богатая библиотека, и он в своих воспоминаниях уже пожилым профессором вспоминал книги, как величайшие драгоценности, которые были в их семье. Она очень любили читать и приучала к этому мальчика. Они читали часто вместе по очереди: мама вышивала, а сын читал ей, потом она ему читала. Она на скудные средства... всё-таки выделила часть из этих скудных средств, которые были в их семье, и наняла ему учителя музыки. И он научился играть на гитаре, потому что на фортепиано денег не было. Она наняла ему учителя танцев и старалась его эстетически развивать. Она смогла его пристроить в пансион для девочек в 10 лет, чтобы он подготовился к гимназии. Он там был один мальчик, но тем не менее, да, он прошёл этот подготовительный курс и потом ещё четыре года учился в Пензенской гимназии, где полюбил науку в первый раз и это осталось любовью на всю его жизнь. Знакомым она писала, что сын её угрюмый и нелюдимый, единственное, что может его оживить — это наука. 

Д. Володихин 

— Дали Феденьке книжечку, Феденька порозовел и испытал счастье, в глазах сразу огонь зажёгся. Отобрали книжечку — и потух. 

А. Богомазова 

— Матушку свою он очень любил и был с ней очень близок. Он потом вспоминал, что все их желания, все их устремления — всё одно было. Действительно такая дружная семья. 

Д. Володихин 

— Тем не менее в какой-то момент ему придётся покинуть Пензенскую губернию и отправиться продолжать учёбу во вторую столицу Российской империи — в Богоспасаемую белокаменную. 

А. Богомазова 

— Да. Он хотел стать врачом, чтобы помогать семье — всё-таки более доходная специальность, чем филология. Но мама, видя его любовь к словесности — а уже в гимназии он стал разбираться в проблемах русской словесности, хотя бы поверхностно, хоть в каких-то, — она настояла на том, чтобы он последовал своему призванию и пошёл учиться на философский факультет Московского университета — на словесное отделение. 

Д. Володихин 

— Словесное отделение — это не филологическое отделение, оно шире филологии. Там было много всего, и помимо той классической филологии, которую сейчас изучают на факультетах вузов. 

А. Богомазова 

— Да, конечно. Он подробно в своих воспоминаниях описал устройство университета, устройство общежития, где он жил. А ему надо было обязательно поступить и обязательно стать казённокоштным студентом, то есть полностью на содержании государства, потому что денег на обратный билет до Пензенской губернии у него просто не было. Он остановился у знакомых вместе со своим другом и просто обязан был поступить. Но он и поступил. Казалось бы, всего лишь четыре класса гимназии — он и то их раньше окончил и ещё год ждал в Пензе, когда можно будет в 16 лет поступить в университет. Но он знал уже французский и немецкий, в гимназии выучил, латынь. А дома с выпускниками, со старшими товарищами, учил греческий. Вот сейчас ребёнок в 15 лет — представьте себе, какие у него были знания. 

Д. Володихин 

— Зато ему не пришлось учить органическую и неорганическую химию, геометрию, алгебру, физику и много всего другого, что я бы, например, честно, из своей жизни счастливо вычеркнул и заменил бы изучением языков или каких-нибудь древностей. 

А. Богомазова 

— Он блестяще сдал экзамен и действительно поступил учиться. И учился он у прекрасных педагогов, которых потом вспоминал с благодарностью всю жизнь: Давыдов, который читал историю русской литературы, словесности; Шевырёв, который сам блестящий критик, поэт, читавший историю русской и зарубежной литературы, поэзии; Погодин, читавший всеобщую русскую историю, тоже и писавший, и выступавший с публицистическими произведениями и речами, занимавшийся политическими вопросами. 

Д. Володихин 

— Для своего времени Погодин был историком выдающимся и, что важно, у него был дар слова: он был и как публицист чрезвычайно хорош, звонок, задирист, его любили читать. 

А. Богомазова 

— Да, и его любили слушать. Их всех любили слушать — того же Шевырёва. И на лекциях Шевырёва впервые Фёдор Иванович почувствовал интерес не просто к наукам, а к русскому языку, к русской словесности, и полюбил их. Он имел лишь скудные средства, конечно на первых курсах у него совсем не оставалось денег, но со временем, когда он уже стал подрабатывать уроками, он и его товарищи, они могли откладывать на покупку книг. И тут он продолжил пополнять свою библиотеку. 

Д. Володихин 

— Но тем не менее когда-то студенческая скамья должна была быть покинута. 

А. Богомазова 

— Да, четыре года он отучился. 

Д. Володихин 

— Он получил достаточно скромную возможность, как бы сейчас сказали, трудоустройства: он пошёл в гимназические учителя. Это хлеб, но это хлеб без какой-то перспективы. 

А. Богомазова 

— Он устроился учителем во Вторую гимназию. И вот тут он встретился с правдой жизни, потому что придя туда, он понял, что университетские лекции там совершенно не ценятся. Директор сказал, чтобы он забыл всё, чему учили его в университете: вот есть программа, есть строго определённая грамматика, по которой надо учить детей, и только по ней. Это, конечно, подсекло настроение Фёдора Ивановича. И настолько тяжёлым был этот год в гимназии, что к исходу его он даже заболел. 

Д. Володихин 

— Ну что ж, вот для того, чтобы несколько разбавить печальные впечатления от страданий и переживаний бедного Фёдора Ивановича Буслаева, мы сейчас поставим замечательный дуэт Дон-Жуана и Церлины из оперы Моцарта, потому что когда-то в детстве подросток Федя Буслаев у учителя, который обучал его искусству игры на гитаре, получил навык игры именно вот этого замечательного дуэта, да и вообще очень любил Моцарта. 

(Звучит дуэт из оперы Моцарта «Дон-Жуан».) 

Д. Володихин 

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио. Собственно, вы слушали всё это и поэтому могли убедиться, что это именно светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях ведущий специалист Российского государственного архива древних актов, замечательный историк, выпускник исторического факультета Московского университета, где когда-то учился, а потом профессорствовал и наш Фёдор Иванович Буслаев — Анастасия Александровна Богомазова. И мы продолжаем разговор об одном из ведущих филологов, лингвистов, искусствоведов XIX века — об академике Буслаеве. Насколько я понимаю, Буслаев, работая в гимназии, искал применения для себя иного и уж точно он искал дополнительного заработка. 

А. Богомазова 

— Его порекомендовали взять домашним учителем в семью обер-гофмейстера, барона Льва Карловича Боде. Лев Карлович возглавлял Московскую дворцовую контору, и в те годы он возглавлял строительство большого Кремлёвского дворца. Семья его жила в Кремле в дворцовых помещениях, и вот Фёдор Иванович жил с ними, он воспитывал его старшего сына, Михаила Львовича Боде, готовил его к пажескому корпусу, и преподавал русский язык младшим дочерям. Разница с учеником была всего шесть лет, они подружились и стали самыми близкими друзьями на всю свою жизнь. И дружба эта была важна для них обоих. Фёдор Иванович стал действительно настоящим учителем и другом для Михаила Львовича и определил в том числе его интерес к истории, к собиранию древностей. И Михаил Львович тоже очень помогал, был близок к Фёдору Ивановичу. 

Д. Володихин 

— Поменяется у Фёдора Ивановича ученик, вернее ученики, и он поработает и с другим известным семейством российской аристократии. 

А. Богомазова 

— Да, с семьёй Сергея Григорьевича Строганова. В то время он был попечителем Московского университета, причём университет при нём процветал, был попечителем Московского ученого округа. И опять же Буслаева порекомендовали его учителя, профессора порекомендовали Сергею Григорьевичу для воспитания детей, взять учителем. 

Д. Володихин 

— Добавим, что Сергей Григорьевич ещё и фантастически богатый человек. 

А. Богомазова 

— И блестящий коллекционер и знаток искусства. Но об этом мы ещё поговорим. 

Д. Володихин 

— Короче говоря, попав к графу Строганову, Фёдор Иванович попал к близкой душе. 

А. Богомазова 

— Да, кроме того, воспитывая детей, он мог проявить все свои творческие способности, в отличие от гимназии, где он должен был учить строго по определённой грамматике — естественно, ему это было интереснее. Кроме того, в это время семья Строгановых жила за границей — мама с детьми — и сам Сергей Григорьевич должен был вскоре к ним отправиться. И поэтому Фёдор Иванович, можно сказать, вытянул счастливый билет: на два года его отправляют за границу, в Германию и Италию, для обучения семьи Строгановых. Но он воспользовался этим моментом для пополнения своих знаний и обучения искусству. Ему купили билет на пароход, у него было несколько месяцев до встречи с семьёй. И он эти месяцы провёл в Германии. На пароходе он читали историю археологических древностей, чтобы понять, что он там будет изучать, составил для себя план на каждый день. Дальше он составлял планы, утром учил детей, а вечером ходил и изучал памятники истории — сначала, пока он ещё с семьёй Сергея Григорьевича не встретился. Он был в Любеке, в Дрездене, в Лейпциге. В Лейпциге он посещал университетские лекции — его тянуло в университет. А в Дрездене он первым делом пошёл смотреть Дрезденскую картинную галерею, чтобы увидеть «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. И он описывал в своих воспоминаниях такой, казалось бы, незначительный случай, но он для него очень много значил: по пути туда ступеньки уже были сломавшиеся и заросшие травой. Он споткнулся и упал, и ему даже было не столько страшно, что он себе что-то сломал, сколько страшно, что он не увидит сейчас «Сикстинскую Мадонну» — она для него была важнее жизни. 

Д. Володихин 

— Но добрался? 

А. Богомазова 

— Добрался, был аккуратен с собой, чтобы только увидеть её и также другие памятники. 

Д. Володихин 

— Я себе представляю, какой восторг с ним случился, когда его доставили в Италию. 

А. Богомазова 

— Да, конечно. В то время господствовал романтизм, и всё общество жило мечтой об Италии, но не об Италии современной, бедной, раздробленной страны, а о прошлом Италии, Римской империи, о римском искусстве, и мечтами о всё-таки светлом будущем Италии тоже. И для него это было тоже самое важное, как он писал: «В продолжение всего двухлетнего моего пребывания за границей настал для меня беспрерывный, светлый праздник, в котором часы, дни, недели и месяцы представляются мне теперь нескончаемой вереницей всё новых и новых каких-то радужных впечатлений, нечаянных радостей, никогда прежде не испытанных наслаждений и захватывающих дух поразительных интересов». Каждую секунду он использовал, чтобы изучить памятники и искусство. 

Д. Володихин 

— Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается. И вот он вернулся из жаркой Италии в зимнюю страну Россию. 

А. Богомазова 

— И поступил учителем в 3-ю московскую гимназию. Но там он уже мог на своих учениках свои методические приёмы отрабатывать — занялся педагогикой и дидактикой. Кроме того, он не прерывал отношений с семьёй Сергея Григорьевича Строганова и, уча его детей, он сам стал его учеником, потому что Сергей Григорьевич прекрасно разбирался в искусстве, в археологических памятниках, у него была богатейшая коллекция икон, произведений фламандской живописи, итальянской. 

Д. Володихин 

— Фёдор Иванович заодно получил ещё несколько человек, которые оценивали его способности высоко и могли, что называется, порекомендовать. И в конце концов он из среды гимназической переместился в обиталище университетское. 

А. Богомазова 

— В университетскую среду. В 1846 году. 

Д. Володихин 

— Что гораздо более соответствовало его натуре. И кстати говоря, четыре года всего пройдёт, заметьте, — это блистательная карьера, — и, впервые начав что-то с нижних чинов делать в университете, он уже станет профессором.  

А. Богомазова 

— Да, и кроме того, он пишет. Первые его труды выходили, когда он был ещё студентом Московского университета — он помогал Шевырёву, составил список грамматик, но это были мелкие труды. В 1844 году вышел его первый крупный труд по филологии — о преподавании отечественного языка, в двух томах. Первый том — это методики преподавания, где он был новатором, настолько опередив своё время, что даже не все были с ним согласны и писали, что это учебник о том, как разучиться читать по-русски. Он использовал новые методы и считал, что нужно исходить от личности ученика, от его знаний, и накопление знаний должно быть поступательное, и нужно развивать таланты, которые есть у ученика. Во-вторых, он считал, что всё обучение должно базироваться на чтении произведений древнерусской литературы или современных классических писателей, с объяснением того, что читаешь — такой объяснительный метод. 

Д. Володихин 

— А вторая часть? 

А. Богомазова 

— Вторая часть — это его небольшие, уже вышедшие к тому времени, труды в разных сборниках, в разных журналах, вот он их объединил под одной обложкой. Вторую часть все приняли восторженно. 

Д. Володихин 

— По истории русского языка, причём в основном, по-моему, она была повёрнута к древности. 

А. Богомазова 

— Да, это был его интерес в первую очередь. Он считал, что история языка неотделима от истории народа и во всём искал народность. Кроме того, у него такое художественное восприятие мира было — не только памятников искусства, художественных произведений, но и языка тоже. Он считал, что звук — это не мёртвая буква, это музыкальный звук, который сначала отражал... слова отражали какие-то живые представления людей, а потом уже стали символами. 

Д. Володихин 

— Насколько я понимаю, Фёдор Иванович был русский до мозга костей. И когда он обращался к языковым древностям, он в сущности обращался к древностям народа, к его истокам, к тому, что народ образовал и сделал вот таким, каким его Фёдор Иванович знал, каким он знал себя. 

А. Богомазова 

— Да, собственно важен здесь не язык сам по себе, а язык как воплощение народа, его истории. Для своей работы Фёдор Иванович использовал свои многочисленные знания языков. Мы говорили уже, что французский, немецкий, латынь, греческий, ещё итальянский он выучил, санскрит, древнееврейский — с помощью своих друзей однокашников он выучил. Позже он выучит испанский — сам, читая «Дон-Кихота» в подлиннике. И всего он около десятка языков знал. Он занимался сравнительным языкознанием, поэтому для него важно было как можно больше знать славянских языков и вообще индо-европейских языков. 

Д. Володихин 

— Ну да, это так. Здесь он был мастер. И очень многие считают его по преимуществу лингвистом, потому что это к современной специальности ближе, понятнее. Но это не совсем так: Фёдор Иванович был шире лингвистики намного. 

А. Богомазова 

— Да, он историк языка, историк словесности, историк народности, которую он везде искал, чем бы он ни занимался. 

Д. Володихин 

— Насколько я понимаю, у него ведь, помимо этого большого двухтомного исследования (первое — учебник, методичка по преподаванию огромных размеров; второе — сборник его исследований), потом ещё вышла книга «Грамматика русского языка». 

А. Богомазова 

— Да, это будет позже. Он ещё выдержал магистерский экзамен и написал магистерскую диссертацию «О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка по Остромирову Евангелию», где он сравнивает перевод Остромирова Евангелия и готический перевод Библии. 

Д. Володихин 

— Но в конечном итоге всё-таки к грамматике-то он доберётся. 

А. Богомазова 

— Доберётся, но уже в 50-е годы. Его пригласили вместе с другим филологом, Галаховым, составить планы учебных занятий по русскому языку и словесности для военно-учебных заведений. И он издаст «Историческую грамматику», она несколько изданий выдержит, и «Историческую хрестоматию». Первую как учебник — это для преподавателей, скорее тоже как методическое пособие, второе — для учеников, хрестоматия в современном понимании этого слова: с произведениями древнерусской литературы, с более поздними текстами. 

Д. Володихин 

— «Грамматика» и «Хрестоматия» в сущности для Фёдора Ивановича были, как сейчас бы сказали, единым проектом, у которого есть просто две разные книги, объединённые общим замыслом. 

А. Богомазова 

— Да, но дидактика и педагогика не исчерпывали всех его талантов, и он не хотел заниматься только этим, он хотел заниматься наукой — подлинной наукой. 

Д. Володихин 

— Доберёмся до науки. Давайте пока поговорим об этих вещах. Если первая его крупная работа, двухтомник, посвящённый истории языка, был не вполне учебником, то «Грамматика» — это тоже не вполне учебник, а нечто более сложное. Но во всяком случае, и то и другое постепенно оказалось тем фундаментом, во всяком случае частью фундамента, на котором развивалась русская филология. Опытнейший преподаватель и чрезвычайно въедливый систематик, аналитик, Фёдор Иванович дела такие книги,которые впоследствии переиздавали, цитировали, дорабатывали и, даже критикуя, всё равно на них опирались. 

А. Богомазова 

— Да и до сих по переиздают, и филологи признают его роль. 

Д. Володихин 

— Ну что ж, действительно этот человек был для науки середины XIX века, второй половины XIX века титаном. Другое дело, что вы абсолютно правы, что учебник он, так сказать, не мог не сделать. Но учебник не был для него главным, он — университетский учёный, это значит, что у него в конечном итоге должны начать выходить труды совершенно другого уровня и совершенно другой направленности — академической, скажем так. Ну что ж, мы сейчас перейдём к науке, а до этого я хотел бы напомнить, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас гостья — ведущий специалист Российского государственного архива древних актов Анастасия Александровна Богомазова. Мы с вами буквально на минуту прерываемся, чтобы очень скоро вновь возобновить наш диалог. 

Д. Володихин 

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. Мы обсуждаем жизнь и труды замечательного русского учёного середины XIX века, академика Фёдора Ивановича Буслаева. И у нас здесь, в студии, ведущий специалист Российского государственного архива древних актов, замечательный историк Анастасия Александровна Богомазова. Ну что ж, ваша мечта была — вот как-то лицом, жестами, а потом уже и фразой показывали мне, что всё, кончаем с педагогикой, давайте к науке. Ну, давайте к науке. Собственно, его главные труды не педагогические. 

А. Богомазова 

— А именно научные, исследовательские. У него выходили они в основном статьями, опять же в разных сборниках. Он и критические статьи писал на исследования других филологов, где развивал свои мысли. Например, по поводу исследования Селезневского, с которым он во многом был согласен. Он изучал, как мы уже говорили, народность — она его интересовала во всём. У него есть труды о народной поэзии, по истории древнерусской литературы, в чём он во многом был новатором, потому что в то время исследователи только обращались к этим проблемам, только начинали изучать и публиковать памятники древнерусской литературы. 

Д. Володихин 

— Насколько я понимаю, он был очень искусным публикатором средневековых русских памятников письменности. 

А. Богомазова 

— Да, и научился он этому как раз у Погодина. Ещё будучи студентом, он занимался в его Древлехранилище, в Погодинской избушке так называемой, которая сейчас находится на улице Погодинской, где Михаил Петрович Погодин собрал богатейшее собрание русских рукописей, старопечатных книг, икон, нумизматическую коллекцию. 

Д. Володихин 

— Хороший был человек Михаил Петрович, но вернёмся к Фёдору Ивановичу. Ведь, насколько я понимаю, Буслаевская псалтирь — это его находка. Это удивительно высокого уровня средневековый памятник древнерусской письменности XV века, если я правильно помню. Найден был в Троице-Сергиевом монастыре и опубликован трудами Фёдор Ивановича. Этот памятник хорош прежде всего тем, что он богато украшен: украшен заставками, украшен инициалами. Понимаете, если поставить сейчас факсимильную публикацию на полку, то она будет выглядеть, как живописный альбом, настолько красивая это была вещь — Буслаевская псалтирь. 

А. Богомазова 

— В предисловии к ней Буслаев писал, что он обнаружил её вместе с профессором Горским в Троице-Сергиевой лавре. И они хотели её тогда опубликовать, или хотя бы какие-то выдержки, орнамент из неё, заставки опубликовать, но тогда не было никакой возможности. И вот где-то через сорок лет после этого, в 80-е годы, у него выходит работа «Образцы письма и украшений из Псалтири с восследованием по рукописи XV века» — да, это именно о ней речь. 

Д. Володихин 

— Вот кое-что из того, что использовал когда-то Фёдор Иванович Буслаев, мне, дорогие радиослушатели, приходилось использовать в работе со студентами исторического факультета МГУ. Ему спасибо — он нашёл — и благо ему, и слава ему. Но насколько я понимаю, он интересовался не только письменностью, его интересовало и художество, и не только Буслаевская псалтирь, но также и другие великолепные, украшенные средневековыми русскими живописцами рукописи. 

А. Богомазова 

— Да, действительно, это его вторая любовь — любовь к древнерусскому искусству. И две эти любви не боролись в нём, а дополняли друг друга, просто с 60-х годов интересы Фёдора Ивановича разворачиваются именно в сторону древнерусского искусства. Он был членом многих научных обществ, и в 1865 году было создано Общество древнерусского искусства, которое поставило своей целью и задачей выявление памятников древнерусского искусства, знакомства общества с ними, их научное изучение, которое издавало сборник. И вот у Фёдора Ивановича одна за другой выходят работы именно по изучению памятников искусства. Это и исследование орнамента в рукописях — он изучал византийский звериный орнамент. Он не побоялся собрать и опубликовать отзывы иностранных специалистов о нашем орнаменте, о наших рукописях, потому что отзывы эти в основном были отрицательные и очень низко ценящие наше древнерусское искусство. И он собрал их и показал публике: вот смотрите, что вы читаете и на что вы опираетесь, и посмотрите какие действительно у нас рукописи, какой у нас орнамент. 

Д. Володихин 

— И посмотрите на то, что есть на самом деле. Насколько я помню, у него был великолепный фундаментальный труд, большой труд настоящего учёного, иному специалисту он один бы сделал имя — о лицевых апокалипсисах. То есть о рукописях Апокалипсиса Русского средневековья, которые украшены миниатюрами, заставками и так далее. 

А. Богомазова 

— Да «Русский лицевой апокалипсис. Свод изображений из лицевых апокалипсисов по русским рукописям с XVI века по XIX». Это труд, венчающий всё творчество, он вышел уже в 1884 году. Он готовил его восемь лет и он потерял на нём зрение. И тем не менее, он изучил более сорока рукописей, даже по другим оценкам около шестидесяти. То есть сорок он описал, и ещё у него были более поздние рукописи, о которых он рассказал вкратце. 900-страничное издание — это только первый том, это только постановка проблемы изучения апокалипсисов, их происхождение, их развитие, именно миниатюр в этих апокалипсисах, их влияние, различие и их сравнение с иконописью апокалипсиса, и описание рукописей. К нему прилагался альбом с иллюстрациями. Фёдор Иванович хотел, чтобы, даже пользуясь первым томом, любой человек мог представить всё, что изображено на этих миниатюрах, поэтому он очень подробно их описал. 

Д. Володихин 

— Для него, для академика, для человека, который знает своё дело прекрасно, это был, конечно, только первый приступ к делу. 

А. Богомазова 

— Да он написал в предисловии, что он избегает обобщённых выводов, потому что найдутся ещё апокалипсисы, он работал только с немногими из них: из своего собрания, из частных собраний, из собраний музеев, библиотек, монастырских собраний, ещё ездил за границу, несколько лет изучал апокалипсисы, которые находятся там. Но это только первый приступ, и конечно, придут его ученики, придут люди, которые будут дальше изучать эту тему. 

Д. Володихин 

— Ну что ж, широкой натуры был человек, сделав колоссальное дело, говорил: «Ну, я так — землю ковырнул». Заметим: вот вы сказали, что для него важно было связывать живописное оформление рукописей. Понимаете, вот изначально — филолог, словесник, затем — человек, который интересуется оформлением рукописей. И от этого интереса он сдвигается в сторону того, что начинает изучать и иконопись. 

А. Богомазова 

— Да, у него выходит статья... ну, статья — сейчас это как полноценная монография, это такая книжечка хорошая — «Общие понятия о русской иконописи». Сначала вышла статья в сборнике, потом она была переиздана отдельно. В ней он ставит опять же проблемы, какие-то из них решает. Проблемы происхождения нашей русской иконописи, её отличие от Западной иконописи, почему там пошло всё через Возрождение в сторону большего украшения и красоты, а у нас осталось более такое церковное искусство, более строгое. И о том, что это неплохо, а что просто русское искусство и Западное шли разными путями, но нельзя ни одно из них недооценивать, нельзя ни одно из них превозносить — они оба значимы, и наше искусство тоже прекрасно. А иконописью до второй половины XIX века у нас не особо интересовались и даже часто замазывали и записывали старые иконы, не особо ценили древнерусскую иконопись. Вот Буслаев и его коллеги, его ученики сделали первые шаги в изучении древнерусской иконописи и, главное, в обращении интереса общества к этой проблеме. Кроме того, он изучал иконописные подлинники, то есть это такие каноны для иконописцев — вот как надо писать икону. Он их опубликовал, до него это вообще никто не делал. Среди его учеников — известный исследователь иконописи Кондаков, например. 

Д. Володихин 

— Ну что ж, действительно человек своротил глыбу, хотя для него, вроде бы, это далеко не главный план его исследований, не главная линия. Это он просто отошёл в сторону: да, вот это тоже надо додумать, это тоже надо проверить, посмотреть, а потом вернуться опять в сторону главного своего исследования. 

А. Богомазова 

— Ну да. Как писали в предисловии к сборнику в честь 50-летия его карьеры, научной деятельности, преподавательской деятельности, точнее, что вышло два тома под названием «Мои досуги», но вот эти досуги для него составили бы несколько диссертаций для другого исследователя. 

Д. Володихин 

— Но это Фёдор Иванович. И очень жаль, что сейчас так мало людей знают и помнят этого человека, помнят его имя, поскольку вклад его в русскую науку необозрим, колоссален. Честно сказать, если сейчас нарезать равными долями творчество Фёдора Ивановича Буслаева, то, наверное, пять-шесть современных исследователей гордились бы, что за всю свою жизнь они вот эту дольку сделали, причём каждый, наверное, был бы доктором наук. А он, кстати, был, по-моему, дважды доктор. Во всяком случае, он защищался в разных специальностях, вернее, иногда ему просто присваивали докторскую степень по итогам его трудов. 

А. Богомазова 

— Санкт-Петербургский университет выбрал его своим почётным членом, хотя он никогда там не преподавал — просто по совокупности его заслуг. Он был удостоен ордена Белого орла от государства, от Александра III. 

Д. Володихин 

— Добавим: орден Белого орла, два ордена Святого Станислава, два ордена Святой Анны, два ордена Святого Владимира разных степеней. А Белый орёл — это награда, которую давали представителям в основном военно-политической элиты. Пребывая в скромном статусе статского советника, насколько я помню, Буслаев тем не менее удостоился этой награды — очень редкой для Российской империи. 

А. Богомазова 

— Его очень любил государь Александр III, потому что государь очень любил древнерусское искусство и русскую историю. Кроме того, он помнил Фёдора Ивановича, когда Фёдор Иванович был приглашён к цесаревичу Николаю Александровичу, старшему брату Александра III, который, к сожалению, умер молодым человеком, не став царём. Фёдор Иванович читал ему, опять же по рекомендации Сергея Григорьевича Строганова, русскую словесность, историю русской литературы. И возможно, Фёдор Иванович считал это одним из главных дел своей жизни, потому что он не просто готовит университетского преподавателя или просто образованного человека — он готовил государя. И поэтому он должен был дать ему не столько какие-то знания по методике преподавания, какие-то более конкретные знания, он должен был ему дать общие сведения, развить этого мальчика в отношении русской словесности, какие-то свои взгляды вложить в его душу. 

Д. Володихин 

— Картину истории народа русского. Ну что ж, Фёдора Ивановича хватило и на это — действительно он был преподаватель от Бога. И мы сейчас перейдём к следующей сфере его исследований, пожалуй, самой известной — это эпос, миф — то, чему он отдавался со страстью, но не с дурной страстью — у нас православное радио — со страстью к труду. 

Д. Володихин 

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я — Дмитрий Володихин. Наш гость — замечательный историк, ведущий специалист Российского государственного архива древних актов Анастасия Александровна Богомазова. И мы беседуем о титане русской филологии, искусствоведения и основателе мифологической школы в русской науке — о Фёдоре Ивановиче Буслаеве. Ну что ж, вот мы поворачиваем в сторону эпоса, мифа, в сторону того, как Буслаев приучил исследователей будущего древний эпос своего народа изучать по фольклору. 

А. Богомазова 

— Да, у него вышел в 1861 году двухтомный труд «Исторические очерки русской народной словесности и искусства». Кроме того выходили статьи, посвящённые былинам и эпосу. Он сравнивал наш эпос и эпос других народов — также сравнительный исторический метод применял и в этой области знаний. 

Д. Володихин 

— Это был один из фундаментальных его трудов. Если не главный в жизни, то, во всяком случае, занимающий одно из центральных мест в творчестве Буслаева. Припоминая то, что он там писал, хотел бы отметить следующее: он предполагал — не только он, впоследствии и многие учёные предполагали, что существует своего рода миграционная модель формирования определённых элементов эпоса, а значит и мифа, то есть идеи, которые характерны для древних народов, родившихся в наиболее давних очагах цивилизации, перемещались вместе с ними на огромные пространства. И эти народы делились идеями с другими народами, те их по-своему обкатывали, переделывали, адаптировали, в новой форме передавали третьим народам, с которыми соприкасались. Поэтому эпос, а значит и миф, в сущности представляют собой колоссальное собрание бродячих сюжетов, которые, будучи переработаны по-своему каждым народом, впоследствии транзитом через этот народ передаётся вновь и вновь другим народам. В общем, нельзя сказать, что в современной науке эта идея исчезла. Она претерпела изменения, она, скажем, одна из теорий — ведущие теории иные. Но во всяком случае, Буслаев очень, надо сказать, основательно дал фундамент для этой теории. И многие разделяли это его знание впоследствии. Не правда ли, что его в науке XIX века, XX-го считали блистательным фольклористом и основателем школы мифологии российского происхождения? 

А. Богомазова 

— Да, конечно. И он воспитал блестящую плеяду исследователей: и литературоведов, как Кирпичников, например, или Соболевский — филолог. И историк Василий Осипович Ключевский слушал его лекции, хотя он, конечно, в большей степени ученик Соловьёва — он его научным руководителем был. И Ключевский, учась на историко-филологическом отделении, стал историком, а не филологом. Но тем не менее, он приходил домой вместе с другими студентами к Буслаеву и у него учился разбирать рукописи, потому что у Буслаева было прекрасное своё собрание рукописей, прежде всего лицевых рукописей, украшенных миниатюрами, учился читать их — там, дома у профессора Буслаева, — решать какие-то вопросы с ним, которые мучили его, научные вопросы. И он учил их изучать исторические источники, методики работы с историческими источниками. 

Д. Володихин 

— Для Буслаева источником чуть ли не номер один, для него во всяком случае, для его интереса, который сопрягал в себе наблюдение за живым ростом народа и за изменениями в языке, были былины — произведения богатырских времён. Насколько я понимаю, Буслаев как фольклорист, именно очень внимательный к фольклору, использовал их. И когда он работал с мифом, он чрезвычайно часто, скажем так, работал именно с былиной. И для него это богатырское время, эта древность незапамятная русская, когда народ только-только начал формироваться, для него она была драгоценна. Мне кажется, он не то что ей интересовался, он просто любил её. 

А. Богомазова 

— Да. 

Д. Володихин 

— Но вот вся его любовь была энергией ему для того, чтобы продержаться в науке много десятилетий. Однако, даже его, надо сказать железное, здоровье не выдержало того упорства, той интенсивности, с которой он занимался научными делами. 

А. Богомазова 

— Да, он потерял зрение, работая с письменными памятниками и, в конце концов, работая с апокалипсисами, над которыми он восемь лет работал. И отметив юбилей своей педагогической научной деятельности, 50-летие в 1888 году, он, к сожалению, вынужден был прекратить заниматься научной деятельностью, просто потому, что он уже ничего не видел. Преподавать в университете он закончил ещё раньше — в 1881 году. Юбилей его был отмечен очень широко и в Москве, и в Санкт-Петербурге, к нему приходило множество поздравительных телеграмм, и его принимал сам Александр III, ещё раньше, когда Фёдор Иванович преподнёс ему «Свод лицевых апокалипсисов» и беседовал с ним. Фёдор Иванович не забыл о своём родном городе Керенске и отправил туда, в открывшуюся публичную библиотеку, свои труды, книги — свои и своих друзей, коллег, чтобы его пополнить. После того, как он уже не смог заниматься научной деятельностью, его друзья и коллеги его не бросили, они старались найти ему занятие, чтобы человек не потерял себя, свою любимую работу. И он стал диктовать свои воспоминания. Вышли они ещё при его жизни — «Мои воспоминания». И они были изданы недавно, и несколько раз они переиздавались. И там он пишет не столько о себе, хотя, конечно, и о себе тоже, но о дорогом университете, о дорогих его преподавателях-профессорах, о людях, которые ему помогали и с кем он был знаком. Он ни одного дурного слова не сказал там о своих знакомых — это тоже его характеризует как человека. 

Д. Володихин 

— Ну а слог воспоминаний? Он хорош был как писатель? 

А. Богомазова 

— Слог прекрасен. Как писатель он хорош: захватывающе читается. 

Д. Володихин 

— То есть он славист был не только учёный, но и человек, который в этой стихии чувствует себя, как рыба в воде, можно сказать? 

А. Богомазова 

— Да, он был блестящим оратором и лектором — на его лекции собирались и слушали их. И его ученики писали... так он был скромный человек, но вот когда он начинал говорить о любимом предмете, хотел, чтобы этот предмет полюбили и другие люди, глаза его загорались, а лицо его было одухотворено особой, светлой красотой — духовной красотой освящалось. И не только ученики это замечали, но и Сергей Дмитриевич Шереметьев, тоже блистательный историк, с которым они вместе работали над изданием «Русский лицевой апокалипсис», собственно на его деньги это издание было осуществлено. И они вместе работали над учебными планами для института дворянского — для девушек из дворянских семей. Фёдор Иванович составлял эти планы, сохранилась его переписка с Шереметьевым по этому поводу. Вот он в своих воспоминаниях о Фёдоре Ивановиче тоже писал, что... Он был превосходным рассказчиком, и это ценил и государь Александр III в беседе с Фёдором Ивановичем. И когда заходила речь о любимом предмете, несмотря на свои годы, Фёдор Иванович взбегал по стремянкам в своём кабинете, доставал нужную книгу, нужную рукопись, чтобы показать её своему гостю. А его дом был открыт для людей, интересующихся литературой и историей. И в отличие от многих других коллекционеров, он всех допускал в свой кабинет, во всяком случае своих учеников, преподавателей, других историков, чтобы они могли поработать с этими документами. 

Д. Володихин 

— Насколько я понимаю, во всяком случае по вашей горячей речи, речи человека, который с энтузиазмом относится и к личности Буслаева, и к его творчеству, вижу, что Буслаев, видимо, не плодил врагов вокруг себя. Наоборот, он вызывал любовь и своим отношением к делу, и любовью к истории, и блистательным преподаванием. То есть, если я правильно понимаю, он был такой светлый человек, вокруг которого расходились волны любви и внушали эту любовь ответную у его учеников и знакомых. 

А. Богомазова 

— Да. И даже Забелин о нём ничего плохого не говорил, хотя в своих дневниках он много о ком резко выразился, но о Фёдоре Ивановиче — нет, с уважением, во всяком случае. И Фёдор Иванович старался избегать всяких дрязг, всякой грязи. Он считал, что самое светлое, что есть — это наука и звание профессора, что оно очень чисто и высоко. И помимо того, что оно само чисто и высоко, оно накладывает ответственность на человека, который его носит. Профессор должен быть властным авторитетом для своих учеников и для других людей. И он по мере сил старался этого придерживаться. 

Д. Володихин 

— Ну что же, Фёдор Иванович красиво жил. И наверное, можно сказать, как это ни парадоксально, красиво упокоился. Ведь он погребён в том месте, которое, наверное, было бы дорого его сердцу. 

А. Богомазова 

— Да, он погребён в Новодевичьем монастыре, могила его сохранилась. Место это — Девичье поле — для него было действительно важно. Он и жил одно время в Полуэктовом переулке на Девичьем поле (сейчас он носит другое название), и ходил, ещё будучи студентом, к Михаилу Петровичу Погодину в Погодинскую избушку, в его Древлехранилище. Ну и упокоился здесь. 

Д. Володихин 

— И наверное, время от времени посещал Московский архив Министерства юстиции, который был Меккой для учёных того времени, поскольку содержал огромное количество средневековых русских рукописей. Во всяком случае, в конце жизни, когда здание уже было построено Московского архива Министерства юстиции на Девичьем поле, очевидно, он не удержался и просто должен был его посетить. Ну что же, дорогие радиослушатели, давайте взглянем на судьбу Фёдора Ивановича Буслаева. Он начинал как начитанный провинциальный мальчик из бедной семьи, как безотцовщина, как человек, который должен был напрягать все силы, чтобы остаться на плаву и когда учился в университете, и когда трудился в качестве простого гимназического учителя, и когда улыбнулся ему Господь и отправил в дальнее путешествие — везде и всегда Фёдор Иванович должен был быть на высоте. Но вот это его желание и способность быть на высоте, они сделали его жизнь своего рода научной песней, образцом для подражания учёным, наверное, всех времён в нашей стране. И чем больше сейчас у нас таких учёных, тем лучше будет с наукой. Согласны, Анастасия Александровна? 

А. Богомазова 

— Да. И подводя итог своей жизни... ещё даже до конца жизни было далеко, в 1868 году он писал: «И стало для меня ясно как день, что по разнообразию предметов, на которые расходую свои силы, я принадлежу к поколению стародавних профессоров, моих наставников: Давыдова, Шевырёва, Погодина». Он пошёл в своих учителей, он любил их и старался быть таким же. 

Д. Володихин 

— Дай Бог всем таких учителей. Фёдор Иванович скончался в 79 лет, ушёл в ореоле славы, любви, полностью реализовавшись в этой жизни и дав нашей науке чрезвычайно много нового и полезного. Время нашей передачи подошло к концу, дорогие радиослушатели. Я от вашего имени поблагодарю Анастасию Александровну Богомазову, которая была с нами этот час. И мне осталось лишь сказать вам напоследок: спасибо вам за внимание, до свидания! 

А. Богомазова 

— До свидания.  

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем