«Деревенская проза». Анастасия Коваленкова

У нас в гостях была писательница, художница, публицист Анастасия Коваленкова.

Мы говорили о таком направлении в русской литературе, как деревенская проза и о контрасте восприятия жизни в городе и в деревне. Анастасия размышляла, как могут соотноситься природа и духовность, и как за творением разглядеть Творца.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона — Константин Мацан, и с трепетной радостью представляю нашу сегодняшнюю гостью. Уже хорошая традиция на волнах радио «Вера» — встречаться с Анастасией Коваленковой, писателем, художником, «думальщиком», как Настя себя называет — привет!

А. Коваленкова

— Здравствуй, Костя!

К. Мацан

— Перед нами на столе — твоя книга, которая называется «Хорошие люди». Очень утешительное название! И я хотел бы сегодня, чтобы мы поговорили о тех темах, тех сюжетах, которые в этой книге оживают, возникают — о почве, земле, родном доме, родной природе — как о понятиях духовных или метафизических. Не надо громких слов бояться — таких как метафизика или духовность. Речь просто о том, что за этим — как, помнишь, у поэта Владимира Соловьева: «За грубою корою вещества я прозревал сиянье божества»...

А. Коваленкова

— Ммм...

К. Мацан

— Вот это что-то про это... Про то, что нас окружает то, в чем мы живем — родные места, родная почва, родная деревня... Но это не просто вот про листики и тропинки. За этим что-то большее стоит. Вот это — то, что я в твоей книге считывал и то, чем наслаждался. Вот об этом сегодня с тобой хотелось бы поговорить. А вот ты сейчас очень задумалась над тем, что я сказал — почему?

А. Коваленкова

— Я тебе скажу: я задумалась потому, что я подумала, из чего состоит вот эта ткань повести, которую я создала — ткань повести, которая называется «Повествование в портретах»... «Хорошие люди. Повествование в портретах»... Как она собрана и чем для меня является моя страна — не как территория, и не как просто люди; а как соединение моего народа и той земли, на которой он живет. Земли в очень разных ее [смыслах]... Как бы говоря «земля», я не имею в виду только почву. Я имею в виду все, что нас окружает...

Вот если посмотреть на то, как устроена повесть, каждая глава (их там восемнадцать) — это встреча с человеком. Причем я совершенно сознательно поместила сюда портреты людей очень неоднозначных, очень разных. Там есть и доброхот, и воры, и мрачная злая женщина, и весельчаки, и беззаботные, и с трудными судьбами, и с преодолением — и все это хорошие люди.

Почему я это так называю? Потому что я понимаю, что человек в божественном своем замысле — он все равно хороший. И одно из главных, как мне кажется, свойств русского человека — это (я очень хочу, чтобы мы потом еще к этому подробнее вернулись) — русский человек не может без внутреннего света...

К. Мацан

— Интересно...

А. Коваленкова

— Понимаешь... Есть что-то у него над жизнью, что должно быть — некий внутренний смысл. Некое ощущение связи с миром вокруг, которое дает ему вот это ощущение света и тепла внутри. Если он его теряет — он не может жить нормально. Я не знаю — он запьет, он затоскует; но он будет его искать, он будет страждать... И даже злые люди (я не знаю, я не могу говорить про другие народы, я говорю про свой) — ну я в них вижу это мытарство без внутреннего света. От этого и их озлобленность...

К. Мацан

— Вот помнишь, у Достоевского есть мысль, что есть люди, на которых «померк образ Божий». Вот очень интересная мысль и формулировка — я сейчас, может быть, неточно цитирую, но — слово «померк». То есть, он не может вовсе исчезнуть. Образ Божий в человеке не может быть отменен. Он может быть чем-то заглушен, закрашен какой-то черной краской; но он остается, даже под слоем этой краски!

А. Коваленкова

— Ну вот да, да... Понимаешь... А при этом, говоря о том, что за мир вокруг, что это такое — вот земля, которая нас окружает...

К. Мацан

— Знаешь — можно я тебя на секундочку перебью?

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— Ты как раз начала говорить про землю — а я хотел спросить вот о чем, в продолжение того, о чем ты начала говорить. Ты два слова произнесла: «территория» и «земля». Мне кажется, это разные вещи...

А. Коваленкова

— Абсолютно...

К. Мацан

— Вот в чем разница для тебя?

А. Коваленкова

— Понимаешь, территория — это что-то, имеющее отношение к каким-то социально-политическим процессам, к географическим картам. А земля — это совсем другое. Наша земля — она сопряжена с определенными архетипическими понятиями. Сложное такое слово — архетипы, но... Как бы такие вечные понятия, которые для каждого человека очень ясны. Вот из них я сделала те самые интерлюдии небольшие — между главами кусочки, про пространство...

К. Мацан

— Как раз вот эти интерлюдии, которые предваряют каждый рассказ о человеке — для меня лично как для читателя это прямо такие жемчужины книги, без которых как бы рассказ о человеке невозможен...

А. Коваленкова

— Ну вот в том-то и дело, понимаешь. То есть, фактически, если говорить о том — я и поместила эти 18 судеб на эту землю; а состоит она вот именно из этих вечных образов. Они же так и называются: «Снег», «Дорога», «Простота», «Листва», «Ростки», «Вода»... Это вот все — земля! То есть, то, среди чего живет русский человек. И в каждом из вас, слушателей, эти слова тоже обязательно... Вот я говорю вам: костер...

К. Мацан

— Да, сразу — ворох ассоциаций...

А. Коваленкова

— Да, вот именно собрать образ костра я постаралась в этих, как ты их называешь, «жемчужинах», в этих интерлюдиях...

К. Мацан

— Причем ассоциации не просто: «Вот, помню, сидели в лесу у костра...». А что-то очень важное про меня — про то, как я формировался, как жил... Какие-то важные воспоминания, которые легли, ну, говоря громко, вот в основу личности. Не было бы этих костров — я был бы другим человеком...

А. Коваленкова

— Да, понимаешь... Не было бы снегов... Вот интерлюдия «Снега»: и тоже возникает сразу целая история внутренняя — твоя, моя...С первым снегом, с первопутком, да — с первой ровной дорогой по снегу, с тем, как снег укрывает всю деревню, все обновляется и становится чистым... Будто отпустили, будто простили тебя...

Вот это и есть то, как мне кажется, спасительное, и на самом деле это не бытовое, это над-бытное пространство, это образы... Просто не всякий человек это может высказать. Но, собственно, для того и есть книга. Для того я это и писала, чтобы человек, открыв какие-то там, скажем... Ну вот интерлюдия «Песня» — чтобы он почувствовал свою нужду в песне! Вот в той русской песне, которая... Она может быть очень разная — и какая-то песня Пугачевой, и «По диким степям Забайкалья»...

Но вот это внутреннее соединение с каким-то русским образом, воплощение тебя в нем — это для каждого человека очень важно. И через вот эти понятия о вечных образах мне хотелось, чтобы человек, читая эту книгу, как бы восстановил себя, собрал себя в цельность, ощутил себя частью этого народа...

К. Мацан

— Я почему с самого начала заговорил про землю... Вот ты сказала, что земля — это не просто территория, это в каком-то смысле даже противоположное понятие. Территория — это действительно понятие географическое, политическое, исторически сложившееся; а земля — понятие духовное...

Вот меня в свое время зацепила мысль нашего замечательного историка и телеведущего Феликса Разумовского, в одном из интервью высказанная — что идея пространства для русского мира всегда была ключевой. Вот исторически, как он это пересказывает (я пересказываю его слова, надеюсь, что не перевираю смысл, как я это услышал) — европейские нации формировались по принципу этноса, крови. И это нормально. Племена объединялись в какие-то по своему принципу союзы...

А русское пространство, как утверждает историк, формировалось иным принципом. Там главенствующей была идея земли. Что вот мы вместе живем на этом пространстве — совершенно разные, разные народности, языки и так далее, но нас объединяет эта земля, которая для нас — дом, о которой мы заботимся, которую мы любим, которая нас вдохновляет...

Я это слушаю и понимаю: ведь действительно! Смотришь на картины Левитана: «Над вечным покоем», или «Владимирка». Ну, казалось бы — река, холмик, церковь стоит. Или сельская дорога, а там вдалеке — тоже маковка церкви. Ну, казалось бы — просто пейзаж... Но почему-то, я вот до сих пор...

Я долго не мог понять, почему я смотрю на эти пейзажи и чувствую, что это — не просто пейзаж. Что это — что-то еще. Что-то очень важное, говорящее мне обо мне, о мире, о Боге... Как эта сцепка веры в Бога и родной земли — вот она, оказывается, исторически присутствует. Когда вот это пространство для тебя — это дом. Дом, который тебе дал Бог, дом, в котором ты молишься...

Вот помнишь, есть потрясающая мысль у кого-то из святых, который уходил молиться в лес. Его спрашивали: «А зачем Вы уходите в лес? Молиться можно в храме». А он говорит: «Да, Бог тот же самый в храме, если я молюсь. Но я в лесу другой, если я ухожу». Один вот в этой природе я нахожусь — и я это совершенно иначе чувствую...

У меня был потрясающий пример. Я приехал в деревню к супруге, к ее родителям, которые там — у них там дом деревенский красивый... И с утра вышел — солнышко, значит, утро, природа... И думаю: надо молитвенное правило прочитать утреннее. А дома все еще спят — в дом не пойду, прямо тут помолюсь... И я понимаю, смотря вот на эти... на этот лесок, это поле, эти деревца, эту речку — что это вот икона! Это такая же в каком-то смысле икона, как икона в храме — потому что это лик Творца...

А. Коваленкова

— Ну да...

К. Мацан

— Это что-то, на что ты смотришь, и можешь, смотря на этот образ, душой вознестись к Тому, Кто этот образ создал — к Художнику и Творцу, Который это создал...

А. Коваленкова

— Ну да, по сути... Ты знаешь, я даже хотела, если позволишь, прочитать из одной интерлюдии...

К. Мацан

— Да...

А. Коваленкова

— Может, я выберу не все из нее... Сейчас, секунду... Называется она «Простор»...

К. Мацан

— Так...

А. Коваленкова

— Это очень «союзно» тому, что ты сейчас говорил...

"Говорят, есть по России такие деревни, которые в лесах стоят. Живут люди прямо посреди леса. И ничего, живут [...].

Может, и впрямь так бывает, только не хочется в такую деревню.

Деревня [...], она как стоять должна? Среди полей, на взгорке, или на склоне над рекой, или у озера [...]. Так, чтобы дышалось там вольно. Так, чтобы прямо из деревни на простор взглянуть.

Много дела у деревенских. [...] Вот к вечеру только наконец управится хозяйка, разогнётся и глянет из-под руки вдаль, туда, где солнце садится [закатывается]. Остановится [...]. О чём думает? О том, как солнце садится? [...] Об этом, да обо многом другом, вспоминает [...], блуждает мыслью, успокаивается.

Простор, он покой несёт. И ещё даёт простор странное такое чувство, что вот это всё, поля,

луга, вот до самого синего леса — твоё. Не гордое оно [...] — заботливое. [...]

И уж если глядишь ты на распаханные, засеянные поля, [...] тогда — совсем счастье.

А ещё хорошо, чтобы там, вдали, [...] другая деревня виднелась. Станет тебе тепло на сердце, потому что ты тут не одинокий хозяин, там тоже люди, помощь твоя.

Простор, он такой большой для души, что самые разные чувства в ней рождает, и всё необходимые. Они поправляют нас [человека]. Кажется мне, что простор, его прямо есть можно [...]. Ведь вот бывает, доберёшься до него [...], встанешь, а дальше это уж как выйдет: иногда так и простоишь, замерев, долго; а иной раз — как побежишь, побежишь, [...] не думая куда, ещё и руки распахнёшь. [...]

Пробежишь вот так и [...] потом ляжешь тихо в траву. [...]

Опять же, иногда молчит человек [...]. А иногда крикнет что-то со всей силы, засмеётся.

Только одному в просторе не надо жить. Жить нужно с людьми. Чтобы тут, под боком [...]. Без людей не сладить с простором. [...]

И ещё ох как страшно, должно быть, было людям, когда смотрели они от околиц своих деревень в простор войны. Тогда, где-то там, шёл по нашему простору враг, взрывами разворачивая нашу землю, перемалывая своим железом всё [...]. Всему он был врагом, и зверю, и земле, и деревьям, и людям. Где-то там бились мужья, сыновья, отцы. За простор этот бились. И всё ближе подкатывалась битва. Страшно.

Но, закрыв глаза, представляю я, как смотрела та женщина, жена, мама, [...] из-под руки в простор победы. Туда, откуда, даст Бог, вернутся теперь они, наши. Пройдут по своему простору в свои деревни, города.

Смотрела та женщина, и то ли вздыхала, то ли глубоко вдыхала она воздух того весеннего простора...«

К. Мацан

— Анастасия Коваленкова, писатель, художник, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мне тепло на сердце от этих строк — спасибо тебе большое!

А. Коваленкова

— Вот понимаешь... Я не знаю, мне показалось — не слишком длинно, я не очень утомила слушателей? Но тут очень важное — вот тут есть то самое, в чем разница территории и земли. Понимаешь, это же и ощущение других, вот этой связанности... А потом, еще мало того, что мы связаны вот так — как бы... я, распахивая руки, сейчас показываю вот эти холмы, на которые ты смотришь и видишь, что там тоже деревни, и ты представляешь, что там тоже живут... Ты даже знаешь эти образы, образы этих людей...

И более того, на нашей земле мы знаем даже... Например, ты можешь идти по незнакомой дороге... Но если это будет овраг — то я могу прямо рассказать, что там будет, когда дорога спустится в овраг. Будет там топь какая-нибудь, будут положены слеги, по которым перебираться. А если остров посреди поля — то там обязательно березы большие стоят. А если одинокие деревья в полях — это будут сосны такие крученые, шишкинские такие...

Понимаешь — ты все равно встречаешь знакомое даже на не знакомой тебе русской дороге. И помимо вот этого ощущения — пространства, людей, которых ты себе... Ну, ты же представляешь себе людей... Например, приедешь ты в деревню Лунево, и ты знаешь: какой-то дом будет заколоченный стоять, какой-то — обновленный... Представляешь себе теток и бабушек, стариков, какого-нибудь пьянчужку... Ты ее видишь, потому что это — твое, родное...

А при этом, помимо вот этого ощущения сегодняшнего пространства с нашим народом на нем, который мне очень дорог, и для меня они все — хорошие люди, есть еще другое. Понимаешь, мы еще живем сквозь — как дерево с корнями внутрь...

Смотри, вот в интерлюдии «Дорога» есть такой момент. Она посвящена вот русской дороге — по которой мы ходим. Причем интересно: когда я иду по дороге, то у меня ощущение, как будто бы я в пути. Вот это ощущение — оно бывает в двух случаях у меня: в поезде и когда идешь пешком по проселку. Именно по проселку! Не там, где все время машины, а когда идешь вот через поля, через леса, почти никого не встречая...

И там вот что возникает... Вот сколько веков тут люди ходят! И сколько песен выслушала дорога за века! А сколько проехало по ней свадеб, похорон, веселых троек и грустных косых саней с мерзнущими ямщиками... И странников с котомками, и арестантов, и обозов... И солдатни, и пехоты, и конницы... И первых тракторов, и грузовиков с деревянными бортами... И чужаков врагов, выступавших страшными армадами...

И тех же чужаков, отступавших в ничтожестве и страхе... И наших, возвращавшихся по домам с победой... Ехали, брели, тащились, бежали, падали, умирали, рожали... Застревали, спешили, убегали, догоняли... Все — люди! Все — народ это! Ходил да ходил по земле своей...

Понимаешь, мы не только живем вот в этих вот далях. Мы еще внутрь живем. Ощущением вот этой преемственности, понимаешь. Я, относя дрова, привезенные на зиму, из большой кучи перекладывая в дровяник, понимаю, что вот в это время, осенью, много-много веков подряд вот так же разносили дрова по дровяникам...

К. Мацан

— Я сейчас почему-то вспомнил из школьной программы стихотворение Лермонтова, помнишь — «Родина», вот которое начинается знаменитыми словами «Люблю Отчизну я, но странною любовью...», часто цитируемыми...

А. Коваленкова

— Слушай, я его не помню...

К. Мацан

— ...а заканчивается таким природным пейзажем:

Но я люблю — за что, не знаю сам, —

Ее степей холодное молчанье,

Ее лесов безбрежных колыханье,

Разливы рек ее, подобные морям.

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночь тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно.

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков.

Вот я почему-то вспомнил про пьяных мужичков, которых ты упомянула...

А. Коваленкова

— Слушай... Совершенно...

К. Мацан

— И кстати вот — «Хорошие люди» книга называется. И вот ты так в начале оговорилась, что они разные люди...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— И все равно — хорошие...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— И как-то вот не случайно почему-то я, читая эти тексты... Где-то вот у меня ассоциативно возникают «чудики» шукшинские — почему они чудики? А потому что настоящие! Потому что все, что настоящее — оно вот такое странное. Оно разное...

А. Коваленкова

— Оно не прикрыто лоском...

К. Мацан

— Да, не «гламурное» такое...

А. Коваленкова

— Лоском светскости... Я вот тут задумалась над таким вопросом: почему мне ближе простые люди, чем светское гламурное общество, совсем чуждое мне... Да нет, и среди интеллигенции есть те самые хорошие... Вообще плохих людей нет на свете, по моему мнению. Они покомканы жизнью, судьбами. Но внутри вот это есть — за что я люблю человека...

И все-таки — среди простых людей есть «настоящесть». Вот соседка на тебя какой-то зуб заточила — и ходит такая мрачная, еле здоровается. Она не будет с тобой мило здороваться! Там не так... И ты в естестве каком-то пребываешь, понимаете... Человек сердитый — да, он сердитый. Человек веселый — он искренне веселый... Потом вот то, что очень я ценю — я это называю «неунывальчатость» русского народа...

К. Мацан

— «Неунывальчатость» — это хорошо!

А. Коваленкова

— Да, «неунывальчатые» они... Понимаешь, русский человек и жизнь свою бранит, и себя бранит, и землю свою бранит тоже... А при этом вот он как-то повздыхает, побранится, сам же рассмеется — и опять живет как-то... как птица Божия. Вот у меня есть в одной главе под названием «Капитальный» (такое было прозвище у человека) важная такая, ключевая фраза, наверное. Даже не фраза — формулировка вот того, что мне кажется, характерно для нас:

«Ну вот что в тебе такого, дядя Боря Капитальный? В чем секрет твоей удали? Почему от мысли о тебе радостно на душе? Веселится душа моя, вспоминая тебя, Капитальный. [...] Потому именно ты — ключ к моей деревне, что жила в тебе яростная русская смесь широты и хитрости, хватки и разгильдяйства, пьянства и жизненной выправки. И того бесшабашного, абсурдного веселья, в котором порой только и может устоять (вот-вот!) на земле русский человек. В том веселье самое смешное для тебя — ты сам! И расходятся тучи, и разводят руками народы. От такого вот русского смеха».

Понимаешь, вот это и есть та самая «неунывальчатость» — способность, понимая свое несовершенство, все равно быть светлым, посмеяться над собой же, разгрести кое-как эту грязь и как-то дальше двинуться... И потом, ты знаешь, вот ты сейчас, читая Лермонтова, произнес там слова «Грустные огни русских деревень»... А вот знаешь, я совершенно по-другому воспринимаю — я с ним не согласна!

К. Мацан

— «Дрожащие огни печальных деревень»...

А. Коваленкова

— «Печальных деревень»... Знаешь, это совсем иначе для меня. Потому что вот эти огоньки деревень — это очень светлое...

К. Мацан

— Ну и печаль бывает светлая... Вообще мне кажется, что светлая печаль — это очень такое понятное нам чувство...

А. Коваленкова

— Нет, я против... Это жизнь! Ты знаешь... Ну, вот и тебя прошу, и вас, слушатели... Вот прислушайтесь: вы идете по полю зимнему, по холодной дороге, и вот — эти перелески, леса, темный горизонт... И вдруг вы видите огоньки... деревни! Совсем все изменилось сразу — вот совсем! Жизнь, люди! Понимаешь...

Или у меня был однажды случай — заблудилась я в лесу. Вот заблудился ты в лесу — даже недолго блуждал, но потом вышел на дорогу... И вот ты видишь, что... Ты понимаешь, что — люди! Вот она направо ведет, налево... Какая разница-то, куда идти! И там, и там — свои! И очень ясно понимаешь, что ты — человек...

Причем в первый раз ты это понимаешь с ужасом, заблудившись — что ты тут чужой, здесь звери правят, а не ты — пропадешь ты тут просто... А второй раз — вот этот момент счастья, когда дорога — счастье, когда ты на нее вышел...

К. Мацан

— Очень интересно... А я все-таки заступлюсь за светлую печаль. В том смысле, что... помнишь у Цоя:

Дом стоит, свет горит,

Из окна видна даль...

Так откуда взялась

Печаль?

И вроде жив и здоров,

И вроде жить — не тужить...

Так откуда взялась

Печаль?

Это для меня как-то очень близко, знаешь, к чеховской тоске. Помнишь, в повести «Степь» человек выходит и кричит: «Тоска, тоска!». Я однажды общался с одним филологом венгерским, большим специалистом по русской литературе, славистом, как это называется — который говорил: «В нашем языке даже нет перевода для этого смысла слова „тоска“. Это такое ваше, чисто русское — тоска о чем-то большем»...

Вот светлая печаль — это для меня всегда печаль о чем-то большем. Это то, о чем мы сегодня говорим: что вот есть мир, есть пространство — но ты за ним прозреваешь, Кто это пространство одухотворил и тебе дал. И вот эта светлая печаль — это не уныние и грусть, а вот некая такая тоска души, на самом деле, о потерянном рае, к которому мы стремимся и к которому мы... Нам обещано Богом, что мы можем в него вернуться!

А. Коваленкова

— Да... И еще, ты знаешь, я абсолютно уверена, что по-настоящему прекрасные вещи — чаще всего они не смешные и не веселые. Но это связано с тем, что, я думаю, вот в этом взгляде русского человека вдаль и в этой светлой печали есть ощущение прекрасности жизни, присутствия Бога... И чувства расставания с жизнью, и чувства своей беспомощности в постоянной попытке приблизиться к этому божественному...

А с другой стороны — и это поднимает человека над... Вот это ощущение как бы такого — сжимается сердце, понимаешь... И это свойственно русскому человеку очень сильно...

К. Мацан

— Да... Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» — как пел Константин Никольский, «мой друг художник и поэт» — Анастасия Коваленкова, художник и писатель. Не переключайтесь...

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона — Константин Мацан. В гостях у нас сегодня — Анастасия Коваленкова, писатель, художник... Перед нами — книга Насти, которая называется «Хорошие люди». Мы сегодня говорим об этой, скажем так, деревенской прозе. Для меня это — очень высокая характеристика, в том смысле, что это вот — то, что отсылает к корням, к земле как к духовному понятию, как мы сказали в первой части, отличному от понятия территории...

Я бы вот о чем хотел спросить: а для тебя как представителя творческой интеллигенции вообще тема деревни, тема земли, тема почвы как возникла?

А. Коваленкова

— Ты знаешь, это парадокс. Дело в том, что я... Я думаю, что это не тема деревни. Это тема жизни для меня. Потому что сложилось так, что в детстве каждое лето меня привозили в деревню. Еще не в ту, в которой сейчас я живу, где я купила дом... Мы там снимали. И поэтому срок пребывания там был — вот эти три месяца. И удивительным образом...

А у нашей семьи была дача — у второй части семьи. И там я бывала осенью, зимой, весной... Я считала всех дачников и себя, там находящуюся, мучениками! Понимаешь, то есть у меня был выбор — жить в Переделкино на даче своей, да, с участком... Или в деревне, где твоей земли вообще нет, дома твоего нет — это было пол-дома с печкой... А там — вообще батареи, комфорт... У меня не было вопроса выбора: это был сразу внутренний выбор. И это было связано, ты знаешь...

К. Мацан

— Выбор в пользу деревни?

А. Коваленкова

— В пользу деревни... Это было связано с чувством, во-первых, что здесь все — мое... То есть, у меня было ощущение, что там — только мой участок, и вот эти какие-то дорожки — это уже все... А тут — до горизонта мое! Понимаешь! Вот это чувство простора... И потом, даже у меня маленькой было точное ощущение «настоящести» тех людей. Они же действительно не прикрыты масками. В деревне все друг друга знают. Это совсем другие отношения, чем в городе...

И я в какой-то момент ощутила там чувство «круглого уюта». Причем я помню прямо этот момент... На самом деле, это называется патриотизм. Только патриотизм не...

К. Мацан

— Не «казенный»...

А. Коваленкова

— Не «казенный», да... А это чувство родного... Вот чувство действительно родины, которая есть твоя защита... Я вдруг поняла, что вот эти люди... Я даже помню этот момент, и я это описываю в книге — когда я стою на улице, вынужденно жду, пока бабушка разговаривает с Борей Капитальным... И вдруг понимаю, что я знаю, вот кто в каких домах живет... Эти люди меня знают, я их знаю... Они меня могут отругать запросто — потому что мы «свои». И они меня всегда защитят. И даже такое простое — если я, катясь на велосипеде по горе деревенской, внизу разобью коленку, то мне не надо бежать домой, я могу в любой дом зайти — и мне коленку заклеят: Настька коленку разбила...

И буквально в тот же день... Я это описываю в последней главе повести — единственной, где я фигурирую. Она как бы всю эту повесть замыкает, показывая все сообщество людей и вот это заключительное чувство «круглого уюта», которое возникает... Потому что в тот же день меня бабушка приводит на гигантский холм за рекой, и показывает мне мир оттуда... Я в первый раз в жизни увидела так много земли! И я даже сейчас этот кусочек прочту, потому что это, может быть — ключ и замок ко всей повести... И, может быть, это объяснит... Мне очень хочется не просто объяснить людям — а вам, слушатели, отдать вот это ощущение «круглого уюта»...

«Перед нами впереди лежит целая огромная земля. Много-много маленьких далеких деревень с темными крышами, разложенными среди полей, среди желтых, зеленых и бежевых квадратов полей. Поля передо мной повсюду — до самого горизонта. В полях тянутся ниточки дорог — серых и коричневых, от деревни к деревне... Во-от там пылит что-то по дороге — не разобрать... Грузовик! Маленький, как игрушка...

Глаза у меня разбегаются, я чувствую, что у меня мало воздуха, и понимаю, что не дышу, и делаю вдох... Квадраты полей до самого края земли! А над ними, в голубом, стоят густые белые облака с круглыми боками, одно за другим — тоже до самого края... Такие вкусные бока у них, что хочется погладить... А на поля падают тени от облаков. И видно, что тени тихо ползут — значит, облака движутся! Незаметно, медленно плывут туда, вдаль... Сколько облаков, сколько полей... Я в первый раз вижу так много мира!

А где мы живем? Я ищу нашу деревню... Если от реки за оврагом с ручьем, на горе — вот она! И домики, и проулки-спуски, и крошенькая тетя с граблями собирает стожки травы... И водокачка... Но водокачки ведь у нас нет — так это не наша деревня! Только похожа...

И тут, разглядывая поля и деревеньки вокруг них, я понимаю, что я все их знаю. Всюду она есть — моя деревня... Там, за рыжим сосновым бором — там зеленые поля, а не овсяные, как у нас... И красный трактор ползает — у нас такой же! И дядя Володя тракторист водит... А совсем вдали, рыжие квадраты — это рожь... А у ближней деревни по асфальтовой дороге катит маленький мотоцикл с коляской — наверное, милиционер, у них такие мотоциклы...

И леса знакомые все — березняки, сосновые боры, ельники, овраги... Это все я знаю, прямо даже как какой лес пахнет, могу представить... И еще — холмы! Как бархатные бока лошадей перекатываются вдали...

До нас долетают откуда-то снизу звуки радио, кусочек знакомой песни: «Речка движется и не движется...». Это радио «Маяк», его позывные. В деревне они каждый час слышны. Я снова обвожу все это взглядом — уже не всматриваясь, а так, от края до края...

И у меня внутри помещается теперь круглое такое чувство — круглое большое чувство внутри... Что вся вот эта земля и есть мой уют... Оказывается, тут все знакомые поля, дороги, леса и овраги, деревни и жители в них — все мои! Там ведь все — такое, как я знаю и люблю. В тех домах тоже живут Анны Сергеевны, дяди Володи, Натальи Никаноровны — те люди, которым я — своя...

Я не могу назвать это чувство, но — может быть, это чувство круглого уюта... И я запоминаю его...«

Знаешь, удивительная вещь: я действительно тогда это вот сформулировала — мне было 6 лет — как «круглый уют». И вот это чувство уюта для меня было только там — в деревне. И еще был один момент очень важный. Видимо, действительно вот это сочетание пространства, «настоящести» людей и уютности от того, что это все — твоя семья, получается, вроде...

Но было еще одно. Каждую осень меня оттуда забирали. И понимаешь, я считала дни до отъезда. Повесть кончается словами: «Я вспоминаю перед сном, что еще два месяца впереди — целых два месяца! Но чем ближе к моменту отъезда, тем острее я переживала все это прекрасное — весь этот уют, от которого меня заберут. Потом оставалось несколько дней; потом день...

И когда мы уезжали, это был такой... Апогей этого чувства расставания! В общем-то, это была «маленькая смерть» — вот по степени переживания отторжения. Потому что для ребенка вот это «следующее лето» — оно...

К. Мацан

— Другая жизнь какая-то...

А. Коваленкова

— Это вечность... Да...

К. Мацан

— И еще непонятно, наступит ли она — эта новая жизнь другая... через год!

А. Коваленкова

— Да, уже два месяца — это о как много, а тут... А потом у меня было ощущение в городе, что там, в снегах, стоит моя деревня... И когда мы туда ездили иногда погостить, это было тоже такое искрометное, мучительное счастье — потому что ты всего на день, попить чай у хозяйки, и вдруг заметить, что вот, ага, вот там дядя Вася вышел, Анна Ивановна прошла... У колодца ведро стоит на бортике с наледью — зимой...

И вот это — опять расставание, еще до лета... Это научило меня так ценить это пространство остро! Понимаешь...

К. Мацан

— Понимаю... Идея пространства действительно очень сильно влияет...

А. Коваленкова

— Не в деревне дело, я думаю... Даже мне кажется, что у меня не про деревню книга. Она про страну...

К. Мацан

— Ты знаешь, когда я говорю «деревенская проза», я не имею в виду, что есть «городская» проза, а есть «деревенская»... Такая «сельская жизнь»... Я как раз в своих архетипах, своих категориях рассуждаю, потому что... Вот ты сказала: не про деревню, а про жизнь. Я это очень понимаю, потому что для меня как для такого совершенно типичного городского жителя вообще тема земли, и в этом смысле тема деревни, пришла в жизнь достаточно поздно...

И я какие-то внутренние шаблоны как раз-таки в себе ломал — ну, не ломал специально, а они ломались. Что вот «там комфорт — а здесь не цивилизация» (в деревне), что вот «там удобно — а здесь нужно как-то выживать» (в кавычках)... И я понимаю, что наоборот — для меня такая смена в этом смысле парад произ, что в дер, на земле, нет преград, нет посредников между мной и вот этим Божьим миром. Вот какая-то прямая связь...

Я как будто становлюсь — я вот прямо это чувствовал в какие-то моменты — прозрачнее... Для того, чтоб эту Божью любовь в себя принять. Потому что Бог творит мир Своей любовью. И мир этот — дар. И это и есть Его любовь к нам...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— И ее нужно принять, к ней нужно раскрыться! Нужно быть готовым в себя ее впустить. И в каком-то смысле определенном, когда ты окружен бетонными коробками, ты немножечко закрыт...

А. Коваленкова

— А ты не просто закрыт. Ты еще вынут неким образом из естества, вот в каком плане. Вот понимаешь, я в деревне принесла воды — у меня есть вода. Я не кран включила — я создала себе воду! Вечереет, прохладно — я затопила печь... Ты понимаешь, что это такое воссоединение с существом человека — вроде бы физиологическим — пить, согреваться... Совершенно другой голод в деревне. Он не привычный — что пора обедать, а ты реально чувствуешь голод — ну, может быть, из-за воздуха, из-за того, что физических больше действий производишь...

И вот это все тебя как-то умиротворяет. Соединяет с миром... И еще, на самом деле, это можно и в городе...

К. Мацан

— Конечно, можно...

А. Коваленкова

— Можно ощутить... Но только это сложнее...

К. Мацан

— Да, я и говорю, что ты немножечко закрыт... Скажем так, вокруг тебя пространство, о котором мы говорим — оно может больше или меньше располагать к этой открытости...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— И вот пространство деревни — я именно в этом смысле о деревенской прозе говорю — оно больше тебя раскрывает к Божьему замыслу о мире...

А. Коваленкова

— Да, и понимаешь, еще вот эти ощущения сутевые становятся более острыми. Ну например, ты идешь по улице Пятницкая к метро Третьяковская. Люди туда-сюда... Чаще всего ты не чувствуешь, что это человек. Ну просто люди — это привычно...

И совсем другое — если я пошла за грибами и, идя по полю, вижу, что вдали, вот там, от того перелеска, фигурка появилась... Это встреча! Это — человек! Более того, невозможно представить, что ты с ним не поздороваешься, встретившись на дороге — так быть не может!

А идя по пустому переулку в Москве, ты не поздороваешься со встречным. Хотя опять вас — двое...

К. Мацан

— Еще и подальше отойдешь немножко...

А. Коваленкова

— Ну, ты понимаешь, как странно, да... Почему?..

К. Мацан

— Анастасия Коваленкова, художник и писатель, сегодня у нас в программе «Светлый вечер». Ты знаешь, я добавлю сейчас ложку дегтя в наш с тобой разговор...

А. Коваленкова

— Давай...

К. Мацан

— Вот в каком смысле... А не получается ли так, что сидим мы, два городских жителя, и рассуждаем о прекрасности земли, деревни и пространства — в общем-то, зная, что ты в свою деревню приедешь, но — если что — в городе есть квартира, работа... Если что — ты вот всегда уедешь в «цивилизацию». И я сопоставляю нас с тобой с такими деревенскими жителями, которых я видел в детстве в деревне в Рязанской области, откуда у меня прабабушка и бабушка...

А. Коваленкова

— Конечно, они другие...

К. Мацан

— Которые всегда там жили... Они другие... У них — даже скажу сейчас грубо, социологически — у них нет «социальных лифтов». Мы знаем все сегодняшние проблемы российской деревни вымирающей...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— И как-то наш с тобой разговор получается очень таким «прекраснодушным». А вот судьба реальных жителей современных вымирающих деревень как-то... То ли вписывается, то ли не вписывается в этот разговор...

А. Коваленкова

— Вот я сейчас постучу по своей книжке (стучит) и скажу: ну почему, вот это вот — судьба реальных жителей реальных деревень! Нет, книга не документальная, она художественная. Но я же и... пойми, мой ответ будет очень простой. Я все это понимаю, да. Я не живу в деревне круглый год, хотя иногда и больше полугода... Да, у меня есть возможность вернуться в мою московскую квартиру... Но эти люди мне очень ценны своей истинностью, своим преодолением, своим умением вдруг так «выскочить» из обстоятельств...

Как у меня, например, есть такой — достаточно, по сути говоря, трагичный как бы разговор в одной из глав — печника Семена, который уговаривает своего шурина отослать жену его собственную из деревни, потому что ему хочется «гульнуть» хорошенько, а жена мешает! И вот он упрашивает, чтобы тот свою сестру — жену этого самого печника — отослал куда-то к тетке... Она поедет, послушается...

А этот мудрый старик дядя Володя начинает ему описывать, как будет происходить этот его запой: как он пойдет по деревне, со всеми «пересобачится», и в результате совершенно с похмелья никто не нальет, даже сам дядя Володя — потому что он и с ним «пересобачится», и фингал еще получит... И потом поползет к этой самой Зинке туда за лес, куда ее «отошлют», в тот район... Да и Зинки там не найдет! И вообще все будет очень плохо... Так что как бы нечего Зинку и отсылать!

Слушайте, это мрачнейшая история... А чем они заканчивают? Он вдруг — Сеня, которому это все расписали во всех красках, вот что будет с этой гурьбой, растерянный... И вдруг его обнимает этот самый шурин дядя Володя и говорит: «Да не бойся ты, не ушлю я никуда твою Зинку — потому что без Зинки ты как трусы без резинки»! И они оба начинают хохотать...

К. Мацан

— Очень красноречиво...

А. Коваленкова

— Не просто красноречиво, ты понимаешь — а это же... не обидно этому Сене! Вот это и есть — эта способность над собой посмеяться и выскочить из этой проблемы, вдруг пошутив... Я так не умею, как они! Понимаешь...

К. Мацан

— Слушай, поскольку мы на радио «Вера», не могу тебя не спросить об этом переживании твоих героев... Понятно, что это художественные образы, но у них есть прототипы какие-то, реальные люди, из обрывков биографий которых потом складывались какие-то образы литературные... Об этом переживании веры. Религиозной веры, я имею в виду. Отлично ли оно вот у тех, кого ты встречаешь в этом пространстве русской земли, от... не знаю... жителей города, от городской интеллигенции...

Меня в свое время поразил рассказ одного человека. Умирала его бабушка... Где-то это была середина 20 века... Деревенская жительница, бабушка... И вот внуки, дети спрашивали: «Бабушка, ну дай нам какое-то наставление. Вот в чем смысл жизни, как нам дальше жить». И она сказала очень просто: «Живите так, как Бог велит». И умерла...

И вот для моего собеседника это было примером чего? Того, что для человека вот, что можно назвать, «традиционной культуры», грубо говоря, нет вопроса о смысле жизни — он понятен: живите так, как Бог велит! А вот вопрос о том, как нам жить, в чем смысл жизни, возникает уже у людей более секулярного сознания — когда эта живая такая, естественная какая-то, внутренняя природная связь с Богом уже чуть поднарушена. Вот тогда мы начинаем мучиться: как нам жить, в чем, куда нам направляться?

А вот для человека культуры традиционной этой темы не стоит — она для него «вшита» внутрь. Живите так, как Бог велит — все! О чем еще сказать...

А. Коваленкова

— Да... Более того, знаешь, замечательные есть строки у Бродского: «В деревне Бог живет не по углам, как думают...» — не помню, кто...

К. Мацан

— «...насмешники, а всюду...»

А. Коваленкова

— «...Он освящает кровлю и посуду, и честно двери делит пополам...». Я долго думала, почему «двери делит пополам» — потом я поняла, что имеется в виду: над дверью крест рисуют, освящая избу — или рисуют, или процарапывают. Но дело в том, что Он там всюду в силу естественности вот этой связи. То есть, вот деревенский человек понимает, что вот Бог ему дает. У него Бог гораздо более земной. Может быть, это даже связано с какими-то поверьями, но эта приземленность вот этих действий — она одновременно и поднимает это...

К. Мацан

— Это и глубинность...

А. Коваленкова

— Это и глубинность...

К. Мацан

— Укорененность в саму суть жизни...

А. Коваленкова

— Да, да... Понимаешь — живите, как Бог велит... Вот живите, как Бог велит! Живите, сохраняя этот «круглый уют»! А чтобы он сохранился, должна быть некая простая очередность дел. Есть у меня там такая интерлюдия — «Простота» — в книге. Вот хорошо удивительно пахнет вымерзшее на веревке белье...

К. Мацан

— Вымерзшее...

А. Коваленкова

— Да, вымерзшее, вот промерзшее белье — свежестью и каким-то порядком жизненным, понимаешь. Приятно смотреть на уложенные в дровянике дрова. Понимаешь, вот в этот момент не возникает вопроса о смысле жизни. Просто понятно, что хорошо это...

К. Мацан

— Что он есть...

А. Коваленкова

— И правильно...

К. Мацан

— И не нуждается в артикулировании таком вот речевом, рациональном — он просто есть, он переживается в этот момент...

А. Коваленкова

— Да, понимаешь... И еще, видимо... Вот есть такое слово — скольжение. Для меня оно связано с очень неприятным и сложным, проживаемым нами в городе. Одна из особенностей, которая вот разрушает это чувство цельности. Мы все время куда-то движемся — почему я называю это «скользим»? Потому что мы движемся, не отмечая наш путь, а все время куда-то собираясь...

Вот мы запустили белье в стирку — очень быстро запустили стиральную машину... Параллельно у нас чайник закипает — там сейчас пакетик чая мы быстро заварим... Все это очень быстро... При этом мы говорим по телефону... Мы ни в одном из этих действий полностью не задействованы! У нас нет ощущения важности этого процесса... И из-за того, что...

Ну, можно сказать: ну что же, ты против комфорта? Да не против! Но какая-то мера должна быть. Вот умение тормозить в этом... Потому что у нас все время ощущение, что мы все быстро так делаем, чтобы что-то там... А вот этого «тама» не случается никакого! Мы и дальше там скользим, мы все время куда-то скользим...

Бывают такие моменты, когда я просто себя... И я нисколько не лучше всех остальных в этом, понимаешь — я тоже скольжу... Бывают такие моменты, когда я сама себя останавливаю, говорю просто: так, вот идешь по улице — ну-ка остановись вот... иди просто! Не иди домой... А просто иди спокойно... Сверни вот в этот переулок... Прогуляйся по нему, просто так... Ты понимаешь, мы разучаемся фиксировать действия, фиксировать результат...

Совсем иное, когда ты постирал белье в деревне и пошел полоскать на ручей, а потом вернулся, развесил... Я не знаю... Я нисколько не за то, чтобы жить при керосинках всем и стирать в щелоке. Но мне кажется, дорогие радиослушатели, что надо уметь, значит, вот в этом бытовом комфорте не терять душевный. Потому что каким-то странным образом он начинает теряться. Вот притормаживать, останавливаться, чувствовать свою жизнь... Не терять чувство уюта...

Между прочим, слово «уют» не умеет аналогов в других языках. Это не комфорт...

К. Мацан

— Это тоже понятие вот такое... Не от эргономики, не от принципов устройства дома, а что-то внутреннее. Связь внутреннего и внешнего...

А. Коваленкова

— И душевное тепло...

К. Мацан

— Да... Может быть прекрасный красивый дом, но мы говорим: ну, неуютно здесь... Сделал там ремонт, не знаю, красивый... Но неуютно...

А. Коваленкова

— А ты знаешь, я думаю, что если вот ты будешь листать очень хорошие журналы по дизайну интерьера, там не будет ни одного уютного пространства... Потому что там еще нет людей! Нет, если там будет показан дом жилой чей-то уже — это по-другому... То есть, значит, это пространство должно быть одухотворено, освящено человеком, который тут живет, и его теплом...

К. Мацан

— Вот иногда говорят: «храм не намоленный»... Новый храм — еще не «намоленный». Казалось бы, в чем это проявляется? А вот проявляется, это проживается... Потому что в новом храме еще не успело множество людей совершить внутреннюю духовную работу. Они здесь еще не прожили молитву...

А. Коваленкова

— Да...

К. Мацан

— А вот когда прожили — что-то в пространстве меняется, и ты это чувствуешь...

А. Коваленкова

— Естественно! И понимаешь, я думаю, что это вот — то, о чем мы говорили в начале разговора, когда я сказала, что я еще чувствую не только в простор это — что вот там люди, но я еще и чувствую вглубь. Ты понимаешь, что земля эта нами нажита. Вот наша страна — она нами намолена...

К. Мацан

— Намолена... Прекрасные слова... И лучших слов для завершения нашей беседы сегодняшней не найти. Спасибо тебе огромное... Я знаю, ты как-то делилась в частном разговоре со мной планами еще других книг — как раз в продолжение той темы, о которой мы говорим...

А. Коваленкова

— Надеюсь, что будут...

К. Мацан

— Про эти вот архетипы внутренние — я бы очень хотел такую книгу почитать, поэтому я желаю тебе больших творческих успехов... И еще не раз встретимся на волнах радио «Вера»!

Анастасия Коваленкова — художник, писатель, «думальщик» — была сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До свидания!

А. Коваленкова

— До свидания, друзья!