«Церковные поминальные записки». Светлый вечер с о. Александром Сатомским

А. Ананьев

— Добрый вечер, дорогие друзья. Меня зовут Александр Ананьев. Я абсолютно в естественной для себя роли неофита, человека, крестившегося чуть более года назад. У меня много вопросов, и огромное счастье, что снова и снова здесь, в светлой студии светлого радио, находятся люди, готовые ответить на мои где-то неловкие, где-то наивные, где-то, откровенно говоря, глупые, но вопросы, на которые я ищу ответы. И сегодня на мои вопросы решился ответить наш дорогой гость, настоятель храма Богоявления в Ярославле, священник Александр Сатомский. Добрый вечер, отец Александр.

Иерей Александр

— Добрый вечер.

А. Ананьев

— Часто ли вам приходится отвечать на глупые вопросы?

Иерей Александр

— Ну мне не кажется, что существуют радикально глупые вопросы.

А. Ананьев

— Существуют, отец Александр, я был в интернете.

Иерей Александр

— Всякий вопрос хорош.

А. Ананьев

— Так.

Иерей Александр

— То есть если у человека он возникает, это как минимум свидетельствует о том, что он ищет нечто, он хочет получить ответ, пусть он формулирует вещи, которые нам кажутся достаточно тривиальными, может быть.

А. Ананьев

— Я почему спрашиваю. У меня всегда неловкость возникает, когда в голову или вернее в душу приходит какой-то вопрос. Я понимаю, что единственный разумный ответ на мой вопрос будет такой: друг мой, Александр, возьми и почитай, для тебя все уже давно написано. Открой Священное Писание, открой жития святых, открой Евангелие — там все ответы есть. Зачем ты задаешь мне эти глупые вопросы? Я чувствую, что вот таким должен быть правильный ответ.

Иерей Александр

— Отнюдь, отнюдь. Мне кажется, что на самом деле поиск ответа это большой процесс. То есть и все вышеперечисленное, оно, безусловно, имеет место, но это только часть от этого процесса.

А. Ананьев

— Не так давно мы вернулись из паломничества. Это была прекрасная поездка по православным храмам, в чудесных местах и нас сопровождал батюшка, прекрасный человек. И каждый раз перед очередным молебном в православном храме мы писали ему записочки, чтобы он прямо по этим запискам помянул каждого, кого мог. Единственно он просил: ребята, не пишите, пожалуйста, много, потому что время ограничено, вас 60 человек, ну чтобы время не занимать. И мы старались, писали вот эти записки. И по сути вот за весь тот год, который я живу, стремясь сделать хотя бы несколько шагов в сторону храма, это был первый случай, когда я вот лицом к лицу столкнулся с записками, вот так по-серьезному. И я начал невольно вникать в эту тему, и у меня сразу появилось много вопросов. Самый главный вопрос звучит вот как. Вот священник читает эти записки о Петре там, об Александре, еще о ком-то и обо всех православных христианах. И вот я подумал: вот мы упомянули всех православных христиан. А зачем мы тогда перечислили вот эти все имена? Если мы уже изначально в этом храме, здесь, во время этого молебна помолились о всех. Неужели всем, таким образом, досталось меньше, чем вот тем, кого мы указали вот в этих записках? А если досталось, то что досталось? Давайте начнем с того, зачем мы пишем записки.

Иерей Александр

— Вот здесь вопрос, при вот абсолютно, да, кажущейся его тривиальности, чрезвычайно сложен и насыщен богословски. Потому что мы подходим здесь к вопросу имен. То есть в религии вообще, вот в любой присутствует четкая идея, что имя это некое отражение реальной сущности вещи или человека. Зная реальные имена, да, кроме всего прочего мы имеем, ну скажем так, даже до некоторой степени власть над именуемым. Заметьте, если мы обратим внимание на Книгу Бытия, то до момента грехопадения вот Бог дает, да, как бы Он творит человека, Адама, и Адам не называет свою жену. Только когда она оказывается подчинена ему, в результате событий грехопадения, он дает ей имя. А до этого, например, Адам давал имена всем живым существам. То есть имя, да, как бы некоторым образом, вот с точки зрения такого рода веры, содержит эту внутреннюю сущность. Поэтому вопрос имен важен чрезвычайно. Мы, я думаю, к нему еще несколько раз вернемся, потому что тема такая, как бы богословски насыщенная. Соответственно в практическом плане именование это как бы, ну как возвращение из небытия в бытие. Вот, например, мы поминаем усопшего, да, и мы произносим его имя — мы понимаем, что этих Петров тысячи тысяч, но имеем в виду мы совершенно конкретного: да, Господи, вот этого человека, о котором теперь, наверное, ничего кроме имени мы и сказать не можем, Ты помяни перед престолом Своим. И священник, стоящий, например, там при той же самой проскомидии, вот вынимающий из просфор вот эти частицы с именованием того или другого человека, он как бы возвращает перед лицо Божие от лица общины, да, точнее поставляет перед лицо Божие от лица общины ее живых и усопших членов. То есть это на самом деле, да, как бы вещь такая, грандиозного совершенно характера.

А. Ананьев

— Позвольте сразу спросить: а разве мы и так не находимся перед лицом Божиим?

Иерей Александр

— Находимся. Здесь важная деталь какая, вот обратите внимание, тогда давайте мы еще углубимся, я уже извиняюсь, как бы кажется, вот...

А. Ананьев

— Ради этого все и затевалось, отец Александр.

Иерей Александр

— Здесь мы подходим вообще к вопросу: зачем существует молитва? Ведь Бог все знает. Зачем мне говорить Ему что бы то ни было, если Он знает все, что я хочу, все что мне нужно, знает, дать ли мне это или не дать. Вообще для чего я формализую эти вещи? И смотрите, ведь, например, в политеизме, то есть в культах многобожия идея молитвы совершенно понятна: боги конечны, ограничены, им нужно сообщать свои желания, требовать, входить с ними в какие-то взаимовыгодные отношения.

А. Ананьев

— Торговые.

Иерей Александр

— Да, да. Но в рамках монотеизма — ты ничего не можешь дать Богу. И Бог всемогущ и всеведущ. Так к чему ты говоришь Ему о чем бы то ни было? Он знает, что у тебя на сердце до того, как ты это сформулировал. И вот здесь я бы предложил нам, например, обратить внимание на Псалтырь — один из древнейших молитвенных сборников, ряд текстов, да, из которой атрибутирован непосредственно царю Давиду, и вот в ней мы увидим несколько достаточно своеобразных псалмов. Там есть псалмы радости, псалмы хваления, псалмы-плачи, но есть псалмы-истории. Ну например, 135-й псалом. Он перемежается рефреном «ибо вовек милость Его» после каждого предложения и, в общем-то, пересказывает историю исхода Израиля из Египта. Встает вопрос: в чем вообще смысл такого молитвословия? И вот здесь-то мы как раз видим, ну скажем так, смыл молитвы вообще — человек актуализирует, да, как бы свое место в истории творения и, да, как бы определяет свое место в отношениях с Богом. То есть идея какова: Господи, вот как в свое время Ты вывел отцов наших из Египта, так и сейчас я верю, да, то есть это для меня важный акт, что и в моей жизни Ты так же меня от рабства к свободе перевести можешь. Почему, например, да, в Ветхом Завете мы регулярно слышим: Бог Авраама, Исаака и Иакова. Казалось бы, ну какая разница, Бог как таковой, причем здесь? Понятно, что эти люди находились с Ним в неких отношениях, но какая нам от этого разница? Нет, а это принципиальный момент. То есть как с ними Ты находился в отношениях завета, так и я верю, что и со мною можешь. То есть в этом смысле молитва не нужна Богу, да, Он действительно всеведущ, но она радикально необходима человеку. И вот поэтому, да, — я как бы извиняюсь, да, за вот эту вот длинную смысловую петлю, — вот поэтому нам и нужно именование, то есть из логики молитвы как таковой. Да, действительно Бог знает и помнит всех, Ему ни о ком не нужно напоминать.

А. Ананьев

— И ни один воробей не упадет с неба без воли Его. По-моему, так. Приблизительно.

Иерей Александр

— Ну это вольная интерпретация, но смысл примерно тот.

А. Ананьев

— И все волосы на главе пересчитаны и, в общем, на все воля Божия. Понятно. Вернее как понятно, я сейчас вот так вот как-то с легкостью сказал «понятно». Но я понимаю, что это такая бездна смыслов, которой надо учиться всю жизнь и понять вот это вот сразу, наверное, и невозможно. Тем не менее, я понимаю, что это в первую очередь дает нам. А что это дает тем, кого мы упоминаем? Потому что я каждый раз, вот указав вот эти вот записки... Причем я совсем недавно понял, что я еще и неправильно это делал, потому что по правилам (кто придумал эти правила, мы еще поговорим) надо указывать людей в определенной последовательности в этих записках: сначала своего духовника, потом родителей. А я сначала жену указывал. И оказывается, так нельзя делать. Ну ладно, не суть. Вот я всегда переживал, вот я указал там, сколько поместилось на записке, отдаю эту записку в свечную лавку. А потом переживаю: ой, я этого не указал, этого не указал, значит, они как-то обделены. А что это дает тем, кого мы указываем? Вот что важно.

Иерей Александр

— Смысл самих, да, вот такого рода поминовений, во-первых, и главных — в молитве общины об этих людях. То есть соответственно, здесь, говоря о записках, мы переходим к вопросу смысла вообще как бы молитвы христианской общины как таковой. Там мы привыкли вот ну в современном социуме к тому, что религиозность, духовность — это все вопросы чрезвычайно интимизированные, да, то есть вот есть я, мои некоторые переживания на эту тему, и я вообще никого в них не впускаю. Но на самом-то деле в традиционной религиозности мы видим, что это всегда параллельно и область общественная. Да, ведь и Христос говорит: где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди них. Или где двое или трое согласятся молиться о всякой вещи, да, или о всяком деле — вот это та же самая логика. То есть когда мы пишем имена вот тех или иных людей, мы, во-первых, и главных, ищем молитв не только священника, а по-хорошему-то, вот всей христианской нашей общины. Ну и в данном случае мы имеем в виду, конечно, не абстрактно, да, как, например, там Вселенскую Православную Церковь или там Русскую Православную Церковь, а конкретный приход или конкретный монастырь, да, вот мы ищем молитв всех их о этих людях, да. Ведь из этой логики мы, например, обращаемся в молитве к святым. Вот там, святая Матрона, я прошу о таком-то человеке, но я понимаю, что моя молитва слабая, немощная и, скажем так, ну недостаточно активна, я поэтому хочу и прошу и тебя, и твоей помощи, чтобы и ты помогла, и ты молилась вместе со мною. То есть вообще-то как бы вся центральная наша логика молитв к любым святым. И вот в этом смысле, да, также мы обращаемся и к нашим собратьям. Через священника, например, да, что вот мы молимся о тех-то и тех то. Поэтому да, эти молитвы действительно нужны и важны, потому что кроме всего прочего, они в конечном итоге исполняют заповедь о любви.

А. Ананьев

— Вы слушаете «Светлый вечер». Я, Александр Ананьев, сегодня по-прежнему в роли неофита задаю вопросы настоятелю храма Богоявления в Ярославле, священнику Александру Сатомскому. И отец Александр, у вас, конечно же, в какой-то момент возникнет ощущение, что ведущий снова и снова задает вам перефразировано один и тот же вопрос — это нормально, это не значит, что я не понял... Хотя нет, это значит, что именно я не понял и мне нужно это уточнить. То есть правильно ли я вас понимаю? Молитва коллективная, в храме, вместе с приходом, ну вот так буквально, по-неофитски: если в храме 59 человек — это значит моя молитва, умноженная на 59 плюс бесконечность, потому что мы делаем это в храме.

Иерей Александр

— Ну в некотором смысле так. То есть я добавляю «в некотором смысле», потому что, конечно, кроме всего прочего молитва не имеет, как бы не является исчисляемым.

А. Ананьев

— Она абсолютна.

Иерей Александр

— То есть да, как бы здесь встает как бы, точнее мы не можем корректно поставить к ней вообще вопрос о качестве. Да, вот молитва Иоанна Кронштадтского и, например, там его пономаря и двух еще человек, там стоящих где-нибудь вот на его там каком-нибудь домашнем молебне, да, она равна молитве в соборном храме N-ской епархии в воскресный рядовой день или не равна? То есть и мы переходим как бы в таком случае к каким-то схоластическим попыткам, да, посчитать количество ангелов, умещающихся на острие иглы — то есть не лучшая логика. Но то что она значима и принципиально важна, вот это мы можем обозначить точно.

А. Ананьев

— К этому, я чувствую, мы еще вернемся, потому что у меня здесь есть немало вопросов, связанных с сорокадневными заказами там, годовыми, полугодовыми, вечными — и это мне тоже очень интересно.

Иерей Александр

— Это большой оптимизм.

А. Ананьев

— Ну как, мы же все надеемся на вечность, вы же понимаете. Однако давайте сейчас на секунду, чтобы немножко перевести разговор в более практичное и понятное большинству русло, давайте поговорим о технической стороне вопроса, если мне позволено будет так сказать. Как и кого мы упоминаем в этих записках?

Иерей Александр

— В них мы всегда упоминаем членов Церкви — живых, усопших, да, но это именно принципиальная идея. Если мы обращаемся с просьбой о молитве к христианской общине, соответственно вот мы можем включить в нее так же, да, членов этой христианской общины. То есть мы молимся, скажем так, в рамках нашего малого стада. Понятно, что существуют формы молитвы, причем и общецерковной, когда мы молимся о каких-то ну как бы значительно больших вещах. Ну например, в том числе даже и совершенно и не о людях, как там тот же молебен о сохранении творения Божия в принципе.

А. Ананьев

— Вспоминается, в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) один из батюшек выложил смешную, но до того трогательную записку, оставленную каким-то ребенком и попавшую к нему в алтарь: о здравии стрекозы. Вот что-то с ней случилось, и ребенок страшно переживал.

Иерей Александр

— Ну видимо, пострадала.

А. Ананьев

— Пострадала от ручек ребенка.

Иерей Александр

— Поэтому как бы, с одной стороны, такие молитвенные формы существуют как общецерковные, так и личные, харизматические. Мы, например, можем вспомнить того же преподобного Силуана Афонского, который молился за весь мир в прямом смысле этого слова. Но мы и понимаем, что как бы, скажем так, духовный уровень преподобного Силуана, да, это вот вещь исключительная, например, сияющая на небосводе XX века, ну наверное, практически не сравнима с кем бы то ни было. Ну да не к тому вопрос. Соответственно в обычной нашей практике члены Церкви молятся о членах Церкви.

А. Ананьев

— Возвращаясь к разговору о последовательности указания имен. Я об этом узнал, к своему стыду, два дня назад. И я не знал о том, что сначала надо указывать имя: протоиерей Игорь Фомин, как у меня мой духовный наставник, потом родителей, потом, по-моему, жены... Или жены первой... Вот последовательность — это вообще важно или это придумано?

Иерей Александр

— Мне кажется, как бы мы всегда склоны к формализации. Потому что нам кажется, чем формальнее и так четче и конкретней ограничено действие, тем оно понятней, да, и как бы конкретно.

А. Ананьев

— Мы любим правила, да.

Иерей Александр

— Оно лучше отслеживается, проверяется результативность ну и все остальное.

А. Ананьев

— Ограничения делают нас свободными.

Иерей Александр

— Ну как бы да, то есть это к Оруэллу, ко всему остальному, но не суть. Объективно, конечно, мне кажется, что какого-то радикально жесткого правила здесь нет. Да, существуют разные практики, разные какие-то местные, а уж иногда прямо совсем откровенно местечковые традиции. Это неплохо, но формализовать это в какой-то совершенно жесткое вот такое, канонообразное состояние, ну наверное, не стоит. Опять же ведь, понимаете, если мы будем задаваться этим вопросом вот во всей полноте серьезности, да, то мы сядем над запиской минут на сорок. Вот золовкина кума или деверев сват — кто из них мне, во-первых, ближе, кого из них я больше люблю, а может, я кого вообще и помню плохо, как выглядит — вот мне надо поставить его девятым или восьмым? Точно так же: родители или жена, жена или родители? — и начинаются метания. Ну как бы настолько пытаться обрети бездну смыслов в достаточно практическом вопросе, мне кажется, не нужно. То есть все, да, кого бы мы хотели упомянуть, упомянуты — и слава Богу.

А. Ананьев

— И в нужном падеже. Это же тоже важно?

Иерей Александр

— Тоже большой вопрос с падежностью, потому что где-то...

А. Ананьев

— Меня завернули один раз у свечного ящика...

Иерей Александр

— Да вы что?

А. Ананьев

— Да, говорят: ну что вы в именительном-то падеже, кто так делает?

Иерей Александр

— Понимаете, вот также да, а кто-то наоборот настаивает на именительном падеже. То есть вот они уже все, как бы имена уже кто-то просклонял. А может быть, например, в молитвенном самом прошении они нужны в другом падеже — что делать?

А. Ананьев

— Ну и потом иногда мужское имя в падеже звучит как женское.

Иерей Александр

— Теряет, да, как бы вот эти половую принадлежность.

А. Ананьев

— Серафима, например. Это Серафим или о здравии Серафима?

Иерей Александр

— Я в особенности теряюсь, когда так пишут монашествующих. Так «мон. Гавриила» или «Серафима» — это Гавриил или Гавриила, Серафим или Серафима? Поэтому как бы поминаю как есть, ну с тем, что я как бы объективно понимаю, Господь однозначно не ошибется.

А. Ананьев

— Нет, просто любопытства ради: а откуда эти правила, кто их формулирует или сформулировал однажды?

Иерей Александр

— Они не сформулированы однажды. То есть это ведь как бы нормы человеческого общежития, ну а в данном случае нормы христианского общежития.

А. Ананьев

— То есть это так своеобразный христианский этикет?

Иерей Александр

— В некотором плане да, то есть причем ну как бы вполне себе формирующийся снизу. Поэтому они как раз и не регламентированы, не формализованы, да ну и более того, и не нуждаются в этом.

А. Ананьев

— Еще пара практических вопросов. Есть у меня немало знакомых, которым ну вот на мой взгляд, сейчас очень нужна поддержка. Ну вот Василий некто, он сейчас испытывает жесточайшие трудности, неприятности, его жизнь на грани буквально, и очень хочется ему помочь. Я очень хочу указать его в записке, но я понятия не имею, крещен он или нет. Спрашивать его — ну часто бывает просто невозможно, а указать хочется. А я не знаю, крещен он или нет. Вот в этом случае, если есть сомнения, мне его не указывать, получается?

Иерей Александр

— Ну объективно, мне кажется, нам ничто не мешает взять и спросить. Причем спросить именно в этом ключе, что вот ты знаешь, переживаю о тебе нещадно, молюсь о тебе, и вот как бы хочу и других попросить о молитвах, чтобы хоть как-то твоя ситуация продвинулась и разрешилась, ну вот а ты-то сам? Причем это не кивок в его сторону о хорошести, плохости или чего-то еще, да, то есть вот вы узнали и просто это поимели в виду. Потому что ну да, например, мне все-таки кажется, указание в записках для церковной общины имен людей, к ней не принадлежащих, это будет неправильным ходом.

А. Ананьев

— То же самое имеет отношение к именам светским в том случае, если крестили с другим именем. Ну у меня вот есть знакомая Алсу, я понимаю, что не может быть указана как Алсу, а крестилась она, абсолютно точно я это знаю, но с каким именем...

Иерей Александр

— Ну здесь, мне кажется, как-то тоже чрезвычайно усложнять не следует. В том плане, что кроме всего прочего ведь практика наречения специфично вот именно так называемыми христианскими именами, да, она характерна не для всех Православных Церквей. В ряде из них, ну например, там в тех же самых наших там ближайших соседях, балканских Православных Церквях мы наблюдаем практику, когда людей крестят, ну скажем так, с их обычными бытовыми именами. А при этом, например, идея небесного покровителя у них реализуется не в индивидуальном формате, то есть вот у одного человека один его небесный покровитель, а небесный покровитель рода как таковой. Ну например, в свое время вот у нас крестился болгарин — он Калин, а его небесный покровитель всей его семьи святитель Киприан Московский, который собственно тоже оттуда же происходит, да, из Болгарии. Или, например, у знакомого священника на курсе в семинарии учился юноша-серб Синеша — ну то есть «синица», он в итоге так и стал иерей Синеша, то есть священник Синица. А его небесным покровителем там является Григорий Богослов там или кто-то еще, то есть ну вот совершенно этой связи нет. И в виду этого, кроме всего прочего для того, чтобы этот вопрос не мучил как раз вот и тех кто пишет записки, и тех кто их принимает, да, священноначалие нашей Церкви издало документ, в котором указало что, в общем-то, как раз в записках для разного рода чинопоследовании, будь то там для молебнов, панихид или проскомидий, да, принимать имена в том числе и людей, крещеных не в рамках традиции вот именно нашей Церкви. То есть людей, ну скажем так, с этническими именами, аналогов которым нет в православных святцах.

А. Ананьев

— О смысле тех записок, которые мы подаем в храмах, мы продолжим разговор с нашим гостем ровно через минуту.

А. Ананьев

— Вы слушаете «Светлый вечер», меня зовут Александр Ананьев. И мы продолжаем разговор неофита со священником, настоятелем храма Богоявления в Ярославле, священником Александром Сатомским. Еще раз добрый вечер, отец Александр. А в храме, куда мы ходим с женой, на стоечке есть две стопки: одна стопка красная — о ныне живущих членах Церкви, где я могу написать ныне живущих; и вторая — о почивших, об умерших. Я вот смотрю часто на эту стопку и размышляю: вот жил человек, жил, у него была задача измениться, стать ближе к Богу, очиститься впустить в себя Бога — понятно все, насколько может это быть понятно. И вот его земной путь закончен, итоги подведены, уже ничего не изменить. Зачем молиться за умерших? Зачем подавать записки за умерших? Если с живущими так, уж не знаю насколько это может быть понятно, с умершими мне вообще неясно.

Иерей Александр

— Практика такого рода молитвы встречается собственно еще в второканонических книгах Ветхого Завета, да, книги Маккавейские, там где мы видим как раз пример жертв, приносимых вот в рамках молитвы о усопших. Церковь верит в то, что единство Тела Христова, да, вот единство Церкви неразделимо ни пространственно, ни временно. Да, имея единство во Христе, мы параллельно едины со всеми членами Церкви как географически, где бы они ни находились, так и временно, то есть и с Авраамом, Исааком и Иаковом, и с Сергием Радонежским, и с Серафимом Саровским, и, собственно, с нашими почившими во Христе сродниками.

А. Ананьев

— Вот это самое сложное. Я сейчас вас перебью, потому что мы только сегодня с утра вот с женой разговаривали, я задал такой, совершенно неофитский вопрос: слушай, говорю, а до того как Бог создал все, Он же создал из ничего, чем Он занимался? На что она сказала простую и очень сложную вещь: а говорит, не было ни пространства, ни времени. Это трудно понять, это из... я не знаю, это там где богословие соединяются с физикой и, в общем, это такой сразу вспоминается фильм «Интерстеллар», где время и пространство были искаженны. Я правильно понимаю, что это вот самое сложное, что может себе представить, и ум человеческий не способен, особенно неподготовленный, это осознать?

Иерей Александр

— Ну я подозреваю, что мы не можем осознать и совершенно более конкретные величины, как, например, да, пределы границ вселенной, и что существует за ними, например.

А. Ананьев

— Ну да.

А. Ананьев

— То есть вот ну хотя бы. Хотя понятно, что такое «хотя бы» с тройными кавычками, но тем не менее. Поэтому да, мы можем удовлетвориться ответом, что Божество вне, да, точнее как бы до момента творения пребывало в перихорезисе — то есть во взаимодействии Лиц Святой Троицы. Но это все равно ничего не отвечает, при всем при том. Ну это, наверное, тот уровень и тип вопросов, которые мы оставляем непосредственно к нашей личной встрече. Причем я имею личную встречу непосредственно с Богом.

А. Ананьев

— Да, да.

Иерей Александр

— Соответственно, да, возвращаясь к вопросу о молитве о умерших. Да, вот именно в виду такого единства Тела Христова, такого единства Церкви, мы и осознаем, да, необходимость продолжения участия как бы в бытовании наших усопших родственников. Как более того, надо заметить, наши усопшие родственники осознают необходимость живейшего участия в жизни нашей. Именно на этом и основано заступничество святых, которые, перейдя свою границу вечности, да, абсолютно однозначно сохраняют все свои личностные свойства и качества, прекрасно понимают, кто они, да, помнят о той жизни, которую они прожили. И соответственно именно поэтому мы можем совершенно конкретно обращаться к Сергию Радонежскому и к Матроне Московской, понимая, что они осознают себя как те самые личности. Поэтому вот они имеют попечение о нас, а мы являем попечение о них.

А. Ананьев

— То есть в основе всего лежит простое и понятное утверждение: смерти нет.

Иерей Александр

— То есть правильнее сказать так: смерть конечна. То есть она существует, да, как, скажем так...

А. Ананьев

— Водораздел.

Иерей Александр

— Аффект грехопадения, но она конечна. Хотя вот весь опыт нашего бытия силится доказать нам обратное, но вот само откровение, от Бога полученное, четко нам указывает, что да, было время, когда смерти не было, и будет момент, когда смерти не будет.

А. Ананьев

— Мне просто в какой-то момент показалось странным: а зачем тогда отдельно о здравии вот и отдельно за упокой? Ну если все равно мы общаемся в равной степени практически и с теми и с другими, может быть, тогда и не стоит разделять?

Иерей Александр

— Здесь, я подозреваю, в виду разной, скажем так, молитвенной направленности, то есть мы просим о разном. Конечно, с одной стороны, да, вот существует такое досужее рассуждение о том, что особенно страшно, если ваши записки перепутали и ваших живых помянули о упокоении — все, конец. То есть там дальше нужно, видимо, на убывающую луну закопать половину картофелины в нужном месте, иначе ничего этого дела не снимет.

А. Ананьев

— Ну это из той же серии: что делать, если свеча погасла, которую вы поставили. Дальше...

Иерей Александр

— Ну все, больше уже ничего не спасет. То есть но если вот серьезно, да, как бы с одной стороны, никакой этой разницы действительно нет. Ну то если, например, кто-то будет молиться о Царстве Небесном для меня и о вечном покое для меня, вот прямо сейчас, ныне живущего — ну да я вообще хотел, желаю получить и Царство Небесное, и упокоение в вечных обителях — я совершенно не обижусь. Но с другой стороны, мы понимаем, что Церковь да, вот в настоящий момент времени молится о путешествующих, о обремененных и труждающихся, о находящихся в недугах, да. И соответственно, например, о умерших, которым вот все эти вещи уже не актуальны, вот для них остаются только конечные смыслы. Вот поэтому это разделение и существует, да, потому что мы молимся ведь опять же осмысленно, у нас не какая-то харизматическая молитва, да, вот когда мы глаголем языками ангельскими, не понимая, о чем мы говорим. Поэтому, соответственно, мы и разделяем.

А. Ананьев

— Еще один очень простой вопрос. А что будет с умершими, если мы не будем подавать за них записки?

Иерей Александр

— Ну здесь, мне кажется, как бы вопрос даже скорее двухсторонний: не только что будет с умершими, но и что будет и с нами.

А. Ананьев

— Безусловно, я подозреваю, что это в первую очередь для нас нужно.

Иерей Александр

— Потому что здесь ведь еще какой момент. Мы уже говорили о том, что любая такого рода молитва, как о живых, так и о усопших, это в конечном итоге дар любви. И соответственно, если мы этот как бы дар не осуществляем, да, то есть если мы не пытаемся дать эту любовь даже самым нашим близким, то соответственно о каком вообще возрастании в этой добродетели мы в принципе можем говорить? То есть мы понимаем, что если вот человек нуждается, да, мы должны ему помочь. Может ли изменить свою участь усопший? Нет, сам не может, потому что он находится вне целостности, в мире, где его душа отделена от тела, и соответственно там нет никакого для него изменения. Но частью Церкви он быть не перестает, и Церковь, да, как бы продолжает поддерживать как бы, скажем так, вот обращать внимание Бога на этого брата или сестру, да, как бы просить о нем. И соответственно мы надеемся, что в момент последнего суда эти просьбы будут однозначно услышаны. То есть соответственно, если мы этого не делаем, да, мы, во-первых, конечно, нельзя сказать, что мы оставляем наших мертвых на произвол судьбы, потому что при нелюбящих нас, есть все равно любящий их Бог. Но вот то что мы презреваем вот эти существующие, причем совершенно разноуровневые узы, как узы веры и узы родства, как минимум, да, ну как бы это, конечно, совершенно гибельно для нашей собственной души.

А. Ананьев

— То есть все-таки мы делаем это в первую очередь для себя самих, чтобы самим не потеряться и не превратиться в заблудшего. К чему это я? В записках следует указывать там: «младенцы» — до определенного возраста, ну это, видимо, это, наверное, скорее для священника нужно, то есть «младенца», «отрока» там, «болящего» — там если человек болеет и нам очень хочется, чтобы он поборол свой недуг. Если у человека есть священный сан, то там «протоиерей», «епископ». Я недавно узнал что есть еще общепринятая приставка «заблудший». Насчет «непраздных» женщин я тоже понял, что я не сразу понял правильное значение «непраздных», мне тут объяснили, оказывается, там есть очень простое определение: непраздные — это значит, которые ожидают появления ребенка. А «заблудшие» — это кто? Я вот заблудший, к примеру? Я себя часто ощущаю заблудшим.

Иерей Александр

— Вот мне кажется, что здесь мы переходим в поле оценочных суждений. То есть мы вот бьемся-бьемся над тем, что осуждение это все грех и зло, вот этого всего делать не надо, да что вы, что вы, да кто же мы такие и все остальное. И при этом на голубом глазу, да, можем написать «заблудшего Олега», а в скобках еще даже указать: «не отдает долг более шести лет». Чтобы священник вот просто усилил молитву...

А. Ананьев

— Серьезно? Такое есть, да?

Иерей Александр

— Чтобы там громы небесные как-то Олега проняли, и он явился, ну хотя бы на следующее утро, да, с полным мешком денег, с учетом индексации вот за весь период. Мне кажется, это, ну мягко сказать, какой-то не очень правильный подход. То есть когда мы пишем да, «болящий» — мы, безусловно, ищем здравия, ищем исцеления. Да, когда мы указываем, например, «младенец» — может быть, мы кроме всего прочего ориентируем тем самым священника, ну например, какие-то прошения будут более актуальны, когда мы говорим о младенцах, какие-то, например, когда мы говорим о взрослых. То есть даже, например, на три молитвенных прошения на сугубой ектенье во время литургии, когда мы поминам больных, там есть например прошение, где говорится о том, что прости грехи их, а например, когда мы говорим о младенцах, это ну как бы некорректно, у них их нет. И есть прошения, где нет этой формулировки.

А. Ананьев

— Как это нет? Мы все грешники, и они тоже.

Иерей Александр

— Нет, ну у детей до определенного момента времени мы не говорим о личной ответственности. Понятно, что и в три года ребенок уже так более-менее вполне себе понимает, что он делает.

А. Ананьев

— Иной раз и в сорок лет невозможно говорить о личной ответственности.

Иерей Александр

— Ну это понятно, как бы детство такой период, длящийся по-разному.

А. Ананьев

— Так тем не менее, кто же такой «заблудший»? Я почему-то подумал, сразу представил себе моряка, который ушел в море и не вернулся. И вот его жена, она верит в то, что он жив, а все там, участковый говорит, что нет, его записали уже в почившие. И вот поскольку у нее нет уверенности, куда его, вот сюда или сюда писать, она пишет в список живых и пишет, что «заблудший» — дескать, я не уверена, вот жив он или нет, но я надеюсь, что он жив.

Иерей Александр

— Да ну нет, на самом деле смысл-то значительнее тривиальней и негативней. Да, то есть «заблудший» — это тот, кто с нашей точки зрения ушел с истинного пути или никогда на него не вставал. Ну то есть, например, человек, который оставил христианство, или ведет какую-то греховную неправедную жизнь. Но опять же, я повторюсь, что здесь мы переходим как раз вот в зону оценочности.

А. Ананьев

— А кто из нас не ведет?

Иерей Александр

— И поэтому да, как вот надо писать, видимо, всех скопом, да. Как бы поэтому я все-таки считаю, что вот эта формулировка, она как бы изначально некорректна.

А. Ананьев

— Это тоже придумано. А по поводу заблудших — опять же готовясь к программе, прочитал с удивлением, или может быть, это тоже такое домашнее богословие, что ни в коем случае нельзя указывать (а мы же указываем там действительных членов Церкви) тех, кто не ведет церковную жизнь. А буквально тех, кто в течение года хотя бы раз не исповедовался и не причащался — вот такой формальный признак. Если, допустим, человек действительно, я точно знаю, что он даже в церковь не ходил, но он крещен, а я его люблю, и я хочу его указать — у меня нет прав это делать, потому что он, дескать, не исповедовался и не причащался.

Иерей Александр

— Здесь вопрос ну как бы до некоторой меры и степени дискуссионный, потому что существуют разные к нему как бы подходы и разное видение. Но мне как бы вот лично всегда несколько непонятна такая формулировка. То есть тогда как бы, извините, а зачем нам молиться за праведников? Они и так прекрасно справляются. Они и исповедуются, и причащаются, и во всех смыслах умники и молодцы, что еще нам Богу о них надоедать? То есть что-то подсказывает, что вот эти вот ужасные, да, обстоятельства, наваливающиеся на одних, других, третьих, часто в том числе бывают напрямую связаны, да, с раздраем в их внутренней жизни. То есть да, как бы понятно, что и у вполне себе воцерковленых православных христиан в жизни иногда случаются просто жуть и ужас. Но тем не менее, да, то есть как мы можем бросить наших ближних, да вот именно бросить, в том числе и молитвенно, в тех ситуациях и обстоятельствах, в которых эта молитва для них исключительным образом нужна? Да, они, ну скажем так, может быть, не вполне целостные члены Церкви. Но никто из нас не может сказать, что он здоровый церковный орган, да. То есть вот я-то, как там рука церковная, значительно здоровее, чем ты, церковная нога — ты-то вон весь в язвах, а я-то так, вполне ничего, пара заусениц. То есть это опять же, да, совершенно какой-то, ну как бы некорректный подход. С одной стороны, мы все находимся в тех обстоятельствах и ситуациях, которые не позволяют нам говорить, что мы-то не заблудшие, истинные праведницы, умники и молодцы. А с другой стороны, мы понимаем, что даже те из наших ближних, да, которые не являют никаким образом активно свою церковность, они нуждаются вот в этой призывающей благодати Бога. Соответственно мы поэтому и просим, поэтому и молимся, поэтому как бы, да, вот вновь и вновь предлагаем пред лицо Божие этих людей, что, Господи, нам не все равно.

А. Ананьев

— В записках, которые мы сегодня обсуждаем с настоятелем храма Богоявления в Ярославле, священником Александром Сатомским, на мой взгляд, есть одна очень большая опасность. Я поясню, что я имею в виду. Это такая наша лень, которая находит отражение в этом. Я никогда не заказывал сорокоусты, поминовения там на полгода, год, вечные поминовения. Но вот так задуматься об этом, и я думаю: так, хорошо, я не уверен, что я там в ближайшие полгода, год буду иметь время, возможность и желание там молиться об этом человеке (у меня такое ощущение — поправьте меня, если я не прав), поэтому вот я куплю абонемент на год. А вечное сколько стоит? Нет, вечное дорого стоит. Давайте на год. А полгода сколько? Нет, лучше на год. И вот заказываешь на год поминовение, и твоя душа спокойна, и ты можешь уже как бы ну не заморачиваться на этот счет. Есть такая опасность или нет?

Иерей Александр

— С одной стороны, она, безусловно, существует. То есть важно понимать, что записки это не делегированная молитва: то есть есть специально обученные люди, они прекрасно с этим справляются...

А. Ананьев

— Доверьтесь профессионалам.

Иерей Александр

— Доверьтесь профессионалам как бы, оплачивайте и живите в покое. То есть это совсем не та история. То есть когда мы говорим о молитве церковной общины, мы, безусловно, да, как вот абсолютную базу имеем в виду, что сам-то человек о этих людях однозначно молится, вот просто стопроцентно. И параллельно призывает к тому, чтобы не только я один молился о них, к этому еще и церковную общину. В противном случае это как день рождения без именинника: я всех призвал, а сам не пришел. Ну как бы все придут и прекрасно.

А. Ананьев

— Так другими словами, если ты не приходишь на литургию, где поминают вот человека, которого ты указал в поминовении там на полгода, то это уже как-то неправильно. А зачем тогда указывать на полгода?

Иерей Александр

— Ну как бы, мне кажется, здесь вопрос какой. Ну во-первых, да, хорошо и правильно, когда человек осуществляет это, во-первых, в рамках своей собственной литургической общины. То есть у нас чрезвычайно популярно да, чтобы молились на Афоне, в Антарктиде, вот как только мы Марс колонизируем, так я думаю, что и туда пойдут записки. Но ведь это все как бы, ну как бы не твоя община. Кто те люди, которые будут молиться о них? То есть это незнакомцы, молящиеся о незнакомцах. Понятно, что в конечном итоге, конечно, да, Церковь одна, но мы же предполагаем все-таки наличие каких-то конкретных связей. Ну например, даже банально. У нас на приходе в каких-то совсем уж негативных или наоборот очень благополучных каких-то моментах просто во время сугубой ектеньи я разворачиваюсь к людям и говорю, что братья и сестры, а вот сейчас мы давайте помолимся о маме нашего прихожанина такого-то, у нее послезавтра будет такая-то операция. Или там а вот тогда-то тогда-то такой-то такой-то сдает экзамены. То есть и не в контексте просто абстрактного списка, а приход у нас не очень большой, да, соответственно все друг друга знают лично. И когда мы молимся вот в таком виде, то все понимают, что это мама вот этого конкретного человека или экзамен ожидает вот этого конкретного человека. И это уже не абстрактная молитва, а совершенно конкретная. Когда же перед нами только имена, да, то нам, как минимум, очень сложно собраться. Я знаю священников, которые о каждом молятся так, как будто это их непосредственный родственник. Но при всем при том я хочу заметить, таких единицы. Потому что это ну как бы определенный, кроме всего прочего, мне кажется, и внутренний дар, то есть он дан не всем. Поэтому конечно, да, как бы первый и главный вопрос это со-молитва со своей собственной общиной. И уже даже если нет возможности там регулярно бывать на этом богослужении в рамках всего полугода, то я как минимум, имею в виду, что я попросил молиться их и молюсь об этом сам. Ну и время от времени в этой же самой общине, собственно, я со всеми и присутствую.

А. Ананьев

— Ой, а как же тогда вот люди уезжают на Святую Землю, говорят: хочешь, я... Говорю: да, конечно, хочу! Не убегай, сейчас я напишу записочку, не убегай, сейчас... И ты рисуешь распятие и пишешь, там выписываешь, отдаешь — это так важно. Оказывается, что это вот так вот?

Иерей Александр

— Мне кажется, что здесь все-таки нам лучше расставить акценты немножко по-другому. Отправляя молитвенные просьбы в тот или иной монастырь, приход с той или иной святыней, да, или вот к какому-то святому месту, важно понимать, что мы скорее все-таки, да, благодетельствуем этой обители, посылаем ей какую-то небольшую помощь и какую-то милостыню. И вот эта записка служит скорее форматом обратной связи. Ну то есть что ввиду этого они тоже ищут причинить нам добро, и соответственно вот помолятся ну о тех, о ком мы попросили. Потому что ничего другого они в этом смысле и сделать не могут. То есть хочу ли я подержать афонские монастыри, например, вот эти там маяки молитвы? Да, хочу, вот пожалуйста, вот некоторая сумма, ну и параллельно вот хорошо, конечно, если вот этих людей они тоже помянут. То есть это тоже как бы такое доброе общение друг с другом, да, пусть даже и опосредованное. Но переоценивать вот в каких-то таких как бы категориях какого-то волшебного места, где до Бога значительно меньше расстояние, и поэтому с вершины Афонской горы, да, или из глубин Гроба Господня там связь значительно четче, и помех значительно меньше — вот ну как бы это неправильно.

А. Ананьев

— Мы продолжаем задавать вопросы неофита настоятелю храма Богоявления в Ярославле, священнику Александру Сатомскому. И мне осталось разобраться, почему я о себе сказал «мы» — я Александр Ананьев. И в разговоре мы переходим к прошлому и настоящему. Я ведь понимаю, отец Александр, что относительно недавно записочек в Церкви вообще не было. Ну просто не было столько дешевой и доступной бумаги, если вспомнить, как экономил Плюшкин каждую осьмушку писчей бумаги, можно было понять, что уж в храме там не было стопки вот этой вот, драгоценных тогда этих листочков. То есть традиция недавняя, когда она появилась?

Иерей Александр

— Ну вот мне сложно указать какую-то конкретную датировку, но важно понимать, что это ведь даже всегда не столько вопрос к бумаге, сколько вопрос банально к грамотности. То есть нужно иметь не только как бы...

А. Ананьев

— Резонно.

Иерей Александр

— И поверхность, на которой записать, но и иметь навык. А мы понимаем, что навык вот в нашей стране более-менее начал распространяться со второй половины XIX века. То есть ничего не могу сказать про какие-то иные форматы, но вот, например, распространенным с достаточно раннего Средневековья становится формат монастырских или соборных синодиков. Но в которые вносят записи не просители вот этих молитв, а сами монашествующие или сами клирики собора. То есть так же вот кто-то там, например, восходит новый князь там на престол местного княжества — вот, соответственно, его вписывают. Или там купец такой-то пожертвовал оклад на икону такую-то — вот его тоже в этот синодик впишут. Причем, конечно, это синодики, не предполагающие годовых или полугодовых поминовений, да, то есть что время прошло, и вот этот вот том пергамина, да, просто сожгли, потому что год прошел — это слишком дорогой год получится. Поэтому как раз мы видим, да, что ту же самую практику Киево-Печерской Лавры, где лаврские синодики читаются вот в день нынешний там от какого-нибудь глухого там 1400 там года, а может быть, и раньше. Но мне кажется, что там самые ранние не сохранились, но как бы они достаточно древние.

А. Ананьев

— И сколько времени уходит?

Иерей Александр

— Достаточно. Достаточно много времени.

А. Ананьев

— Это такое прикосновение к вечности получается.

Иерей Александр

— Вот поэтому, конечно, технически это, я подозреваю, осуществлялось совершенно по-другому. Ну если, например, мы помним, что в ранней Церкви жертвенник находился вообще вне основного алтарного объема, то соответственно люди, принося пожертвования, а именно, да, необходимое к совершению богослужения — масло, вино, просфоры, да, хлеба, которые они пекли сами, да, свечи или ладан — оставляя все это, называли имена, прося о тех, о ком, да, вот они бы хотели. Если они это осуществляли да, безымянно, то тем не менее, мы видим в молитвах проскомидии, да, когда священник молится о принесших и о тех, ради кого они это принесли. То есть Бог знает имена и тех, кто принес и о ком они ищут молитв.

А. Ананьев

— То есть в какой-то момент, чтобы было удобнее, можно было не приносить, это стали выпекать в храмах и можно просто за пожертвование это купить. То же самое касается свечей там, и записки — это тоже для удобства появились. Как бы время продолжается, прогресс не стоит на месте, и сейчас все чаще мне приходят письма такие, рассылки, от нашего прихода с просьбой помолиться о том-то, о том-то. Странно представить там лет пятьдесят назад, сто, а уж тем более двести, чтобы вот такой вот способ общения внутри общины был, но вот сейчас это уже тоже есть. И я даже слышал, что можно подавать записки через интернет — а это вообще как?

Иерей Александр

— Ну вот здесь одно «но». Действительно целый ряд крупных паломнических каких-то центров, да, как бы крупных монастырей, например, у себя на сайте такую возможность предлагают. В принципе ничего радикально отличного от формата вот, описанного вами несколько ранее, когда вот человек N едет в обитель M, и вы пишете ему пачку записок, вручаете ему какое-то пожертвование, и он со всем этим туда отправляется, да, здесь просто отсутствует посредник. То есть без человека, отправляющегося в нужную сторону, вы в данный монастырь отправляете и свое пожертвование, которое считаете нужным, и имена тех людей, о которых ищете молитв. Но правда заключается в следующем: к глубокому сожалению, прогресс не стоит на месте, как в положительном, так и в отрицательном смысле. Ну например, в интернете существует огромное количество ресурсов, которые представляются посредниками в этом деле. Ну какое-нибудь «рпц-онлайн» там, еще какие-то чудесные ресурсы. Причем на некоторых из них я, например, наблюдал наш храм, о котором говорится, что вот, значит, сорокоусты вот столько-то там, полугодовые столько-то. Пожалуйста, значит, заказывайте, специально обученный человек, один на весь Ярославль, пойдет и закажет только о вас, ну и все остальное — то есть это чистейшее мошенничество. Поэтому первый и главный вариант — это молитва своя личная и молитва со своей церковной общиной. Второй вариант, если мы хотим поддержать какой-то тот или иной монашеский центр или как бы место расположения той или иной святыни, это соответственно обращение туда непосредственно.

А. Ананьев

— А вообще вот вечное поминовение в каком случае заказывается?

Иерей Александр

— Ну вот как раз...

А. Ананьев

— Вы вообще сталкивались с этим?

Иерей Александр

— Да, вполне себе, знаете, вот особенно популярная тема последних, наверное, полутора десятилетий — это православные выставки-ярмарки. И вот там стоят очень разные люди, представляющиеся там Орехово-Борисовским монастырем, Шаталовой пустынью и всем остальным, которые предлагают за ничтожную в общем-то сумму вечное поминовение. Конечно как бы, да, встает вопрос о большом оптимизме этих людей. Ну то есть кроме всего прочего мы понимаем, что и ну как бы в серьезном смысле, к сожалению, далеко не каждая обитель и не каждый храм как бы существуют какой-то серьезный период времени. Да, бывают очень разные ситуации, в виду которых община прекращает свое существование — наш XX век тому яркое подтверждение. Поэтому, конечно, как бы формат вечных поминовений мне кажется вещью несколько избыточной. Ну то есть если людям хочется оставить после себя какую-то серьезную память, ну пожалуйста, да...

А. Ананьев

— Примите участие в постройке храма.

Иерей Александр

— Примите участие в постройке храма, подарите там в обитель какую-то вот икону, о которой вы будете знать, что она, как минимум, пока стоит монастырь, вот здесь всегда будет находиться, перед ней будут молиться люди. Или банально вложитесь там в какую-то благотворительную деятельность серьезным образом. То есть но вот такая как бы, да, покупка вечного «молитвенного барабанчика» мне кажется вещью избыточной.

А. Ананьев

— Спасибо вам, отец Александр за терпение и мудрость. Я задал те вопросы, которые я хотел. Конечно, и вопросы еще остались, я думаю, что у наших слушателей. И появились ответы и, возможно, появилось еще больше вопросов. Будем рады вашим письмам, сообщениям. Пишите и слушайте запись этой программы на сайте https://radiovera.ru/. Сегодня о записках в храмах мы беседовали с настоятелем храма Богоявления в Ярославле, священником Александром Сатомским. Спасибо вам большое, отец Александр.

Иерей Александр

— Спасибо.

А. Ананьев

— До новых встреч. Я Александр Ананьев. Радио «Вера». Не прощаюсь.