Поделиться
У нас в гостях были основатели и руководители Русского духовного театра «Глас» — Заслуженный деятель искусств России Никита Астахов и Заслуженная артистка России Татьяна Белевич.
Мы говорили с нашими гостями о том, как могут быть связаны Церковь и театральное искусство.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан:
— "Светлый вечер" на Радио ВЕРА, здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан, а в гостях у нас сегодня создатели и многолетние руководители духовного театра «Глас» в Москве, не в первый раз мы об этом замечательном театре говорим. У нас в гостях Никита Сергеевич Астахов, художественный руководитель театра, заслуженный деятель искусств России. Добрый вечер.
Н. Астахов:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— И Татьяна Георгиевна Белевич, директор театра, тоже заслуженная артистка России. Добрый вечер.
Т. Белевич:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— Ну, во-первых, мы поздравляем вас, Никита Сергеевич, с юбилеем — 1-го мая 80 лет вам исполнилось. Ну, что тут сказать? Помощи Божией вам, дальнейших благословений, потому что мы знаем и слушатели Радио ВЕРА знают, что без помощи Божией и без постоянной поддержки духовной и благодатной не было бы такого уникального проекта, как театр «Глас». В общем-то, любое человеческое творчество, оно питается, а если оно направлено к Творцу, то и благословляется Творцом, а ваше — тем паче. Дальнейших вам и театру вашему желаем успехов, на достигнутом не останавливаться, как псалом говорит: годы нашей жизни — 70 или 80 лет, а дальше, как Бог управит, но вот, Бог управил. Много-много ещё впереди вам создать спектаклей и других творческих проектов.
Н. Астахов:
— Спасибо вам большое.
К. Мацан:
— Ну, может быть, я начну с такого философского что ли, вопроса: но вы с каким чувством подходите к этому возрасту и к этой дате, вернее, уже переступили её порог?
Н. Астахов:
— Ну, вы знаете, такая странная вещь: как-то я всю жтзнь был уверен в том, что 60 лет — это много, а за 70, вообще, как говорится, думать о чём-то другом уже надо. А вот это какое-то отношение к своему возрасту, со стороны подглядываешь, а вроде как бы даже и не участвуешь в этом. Ну, есть, конечно, моменты физиологического внимания к своим изменениям, но такого серьёзного отношения я не чувствую. Может быть, это плохо, но как преподобный Серафим (Саровский) говорил: телом я ко всему мёртв, а духом я как бы только что родился. Вот, это — интересное ощущение такого как бы всё время момента открытия: то это открываешь, то другое, какие-то интересные знания появляются с возрастом. А такой солидный возраст: он даёт сравнительную степень, есть с чем сравнить. Ну, предположим, театру 34 года, и 34 года тому назад просто невозможно было подумать, что Святейший Патриарх может в храме Христа Спасителя взять и наградить актёра, представителя театра. Как мы знаем, сложные вопросы полвека тому назад были у Церкви с театром, очень много было вопросов, и вдруг ты понимаешь, как изменилась жизнь, тебе есть с чем сравнить, вот это удивительная вещь. И я просто желаю всем как можно дольше жить, чтобы испытать вот эту степень сравнения, большое видится на расстоянии. Поэтому, конечно, здорово, когда человеку много лет, очень здорово.
К. Мацан:
— Татьяна Георгиевна, а вы что Никите Сергеевичу на юбилей бы пожелали?
Т. Белевич:
— Ну, все желают многая лета и я, естественно, тоже желаю многая лета, желаю терпения, сил духовных и телесных, потому что сложности не прекращаются с возрастом, и с возрастом театра, в том числе. Потому что думаешь: ну, сейчас-то уже всё должно быть нормально — и, на тебе, начинается то одно, то другое, испытания идут всё время, и надеяться на покой, который нам только снится, не приходится. Поэтому, конечно, желаю сил духовных, понимания ситуации, потому что с возрастом ты вспоминаешь себя и оцениваешь молодых сейчас, которые рядом с тобой находятся, с сегодняшней позиции. А я говорю: ты вспомни, какими мы были, мы тоже так реагировали. Я понимаю, что сейчас — другое время, гораздо больше познания, какие-то вещи сейчас открыты и разрешены, но, тем не менее, людей-то довольно долго воспитывали без Бога, и до сих пор у многих отсутствует понимание. Поэтому, я расскажу о том, что произошло сейчас, в юбилей Никиты Сергеевича: пришло очень много людей замечательных, близких по духу — и это такая радость, что параллельно с тобой идут люди, с которыми мы не видимся и не обнимаемся каждый день, но мы знаем, что есть такой человек и есть другой, есть прекрасные, замечательные люди, невозможно не порадоваться тому, когда они приходят: Наталья янарачницкая, например, наши друзья из Попечительского совета: Ляхов, Дашина, ещё Печерский, замечательные актёры, народные артисты — Валерий Баринов и Людмила Зайцева, они столько доброго сказали, чего, допустим, в определённом возрасте, когда более плотно общались, учились все вместе, Никита Сергеевич с Бариновым и Люда Зайцева, снимались вместе у Шукшина ещё молодыми студентами — это было одно, а сейчас, проходит время, и вдруг меняется оценка этих людей, и то, о чём они говорят, становится открытием. Ну, например, меня Баринов поразил, он вышел и говорит — он пришёл на курсы к Цыганкову, а потом его в армию забрали, он на курсах у Чуриковой учился, были в очень хороших отношениях. Потом его забрали в армию, он три года служил в Германии, хотя мог не идти в армию, у него отец был определённой шишкой в культуре, ему даже давали эту возможность, но нет, он специально вошёл не в ту дверь, его со всеми отправили. Три года прослужил, вернулся в щепкинское. И вдруг Баринов говорит: Никита, раньше мы об этом не говорили, но сейчас тебе уже 80 лет, зачем что-то скрывать? Мы все знали, что ты — талантливый человек, мы завидовали тебе, но ты должен был чего-то достичь. Понимаете, таких вещей никто не говорил, когда мы раньше встречались. Был момент какой-то соревновательности, кто из нас более звёздный, особенно, если ты в кино всё время снимаешься, ты вроде звезда. А внутренне, понимаете, была совершенно другая погода, и вдруг она открылась. И это было так радостно, потому что не было какие-то самовыпячивания, потому что, бывает, люди выходят и все о себе рассказывают: а помнишь, я... и начинают всё о себе. А здесь этого не было, а бы очень добрый и искренний разговор. Или Люда Зайцева вдруг вышла и говорит: Никита, я вообще никогда не думала, что ты — сын из актёрской семьи, что мама была актрисой, а отец — актёром и режиссёром, но потом он стал управленцем по культуре, ты такой русский, понимаешь, вот, всё нутро прёт! И это тоже такие моменты, о которых мы раньше не договаривались и не знали, мы здоровались, а здесь просто очень много слов было замечательных. Был праздник, и большим праздником стало то, что состоялось в воскресенье, в Храме Христа Спасителя — это вообще чудо! Меня спрашивают: о чём тогда думали? Какая первая мысль была? А тогда привезли Феодоровскую икону Божией Матери из Костромы на поклонение. О чём первая мысль? Конечно, о мире! И Святейший слово потрясающее говорил о том, что время покаяния ещё даёт нам Господь для того, чтобы подумать: что сделать, как победить, как исправить свои недуги. Вот, и второе, что меня потрясло, что театру 34 года, 35-й год. И в то время, когда создавался театр, начиналось движение по воссозданию храма Христа Спасителя. И вот, отец Георгий, который это начинал, собрал общину, и мы там были, и Братство храма Христа Спасителя, которое молилось у бассейна, нас гнали артисты и говорили: Вы что, с ума сошли?! У нас тут бассейн, наш сектор, здесь мы паримся и купаемся. Пенсионеры какие-то, которые плевались из бассейна, а мы крестным ходом там с батюшкой ходили, молитвы совершали. Совершенно удивительное время. Рождество на улице там встречали — это просто чудо было: из снежков делали подсвечники, ставили свечи, и не было холодно. Это всё было чудо, конечно, и мы не думали... мы собирали какие-то подписные листы, я помню, как долго уговаривала в поезде одного негра, чтобы он подписал, мы ехали откуда-то, из Риги, что ли, и он ничего не понимал, но подписал. И мы собирали эти листы, и мы не думали, что увидим этот храм. Я не думала, что его увидят даже наши внуки — это же сколько должно времени пройти! Какие-то деньги собирали, концерт делали. Вы понимаете, я проезжаю мимо, и мне иногда кажется, что это — открытка. Вы понимаете, это чудо. И я смотрю, храм стоит, в этом храме идут службы, в этом храме сам Святейший награждает Никиту Сергеевича. Это такая честь! В этом храме мы в первый раз сыграли в Зале Церковных Соборов постановку о Великой княгине Елизавете Феодоровне Романовой. А у нас такое особое почитание Феодоровской иконы, ассоциации сразу, думаешь о том, что идут там и английские, и немецкие, и русские корни, и чего мы сейчас делим, когда у нас есть святыни такие, причём, даже замешанные на крови?! И сейчас, конечно, о мире первая такая молитва, а вообще — всё чудо. Мы стоим в этом храме, и я думаю: Боже мой, ну разве можно было подумать?! Это — такая красота, такая служба красивая была!
К. Мацан:
— Никита Сергеевич Астахов, художественный руководитель театра «Глас» и Татьяна Георгиевна Белевич, директор театра «Глас» сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну, вот, сказали вы, Никита Сергеевич, что не могли вообразить 30-35 лет назад, что Патриарх в храме Христа Спасителя будет вручать награду актёру. С одной стороны, есть в массовом сознании представление о том, что у Церкви к театру отношение скептическое. С другой стороны, мы и у нас, на Радио ВЕРА говорили о том, в чём истинное содержание этого скепсиса и любили вспоминать о том, что Ермолову отпевал в храме один из очень видных и уважаемых епископов. Какого-то такого институционального антагонизма в этом случае не было. А вот, когда вы говорите, что не могли подумать, что актёра будут награждать в храме, какую мысль вы при этом имеете в виду: что Церковь окрепла, что вашему театру 35 лет, и уже выстроено некое взаимодействие, или за эти годы как-то поменялась рефлексия Церкви о театральном искусстве. Как вы это чувствуете?
Н. Астахов:
— Вообще, очень такой серьёзный и деликатный вопрос, отвечать на него надо вдумчиво. Мировоззрение меняется, в силу многих причин, у каждого человека. И когда человек говорит: я был коммунистом — и останусь коммунистом, я не предам своей юности — ты слышишь такие ответы и фразы. Но закрадывается сомнение: как это, с возрастом меняется человек или нет, меняется ли общественная мысль или нет, или всё застывает? Нет, какие бы преграды для развития общественной мысли не ставили — а их можно ставить, и, всё равно, это остановить невозможно, это касается личности каждого человека и его духовного возрастания. Вот, Фёдор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой, Антон Павлович Чехов, они говорили в своё время, что культура и литература России вступает в духовное пространство. Они, в силу своего таланта или же какой-то информации, которую они, как художники, получили на каком-то уровне, они об этом говорили. И что произошло? Вроде бы, хорошее время наступало, но революция ответила им своим атеизмом на много десятилетий, понимаете? И произошла катастрофа. То есть, Россия была готова совершить какой-то гигантский общественный поступок, в смысле или изменения духовного пространства, или усиления в него, вхождения в него более усиленно, и вдруг, раз — и пришло такое испытание для всей страны, кровавое, страшное испытание. Это — не случайное явление, потому что ни однв страна этого не пережила: всегда все цеплялись за свои традиции, за свою религию и видели в ней спасение. А тут вдруг, такое испытание, взяли и пошли, встали на линию такого атеизма в стране. Всё это закончилось, потому что каждое испытание имеет сроки, одно поменьше, другое — побольше, 70 лет, почти целый век, проходили родители наши и мы это испытание, наше поколение, прошли через это, я скажу, с достоинством: страна закалилась и стала внутренне сильнее после этого испытания. И сейчас, когда всё это, слава Богу, закончилось, мы, конечно, оказались в новом мире. Сегодня это — абсолютно новый мир: к нам в театр приходят молодые актёры, абсолютно все они знают Отче наш и Символ веры, все они прошли цикл такого воцерковления. Совершенно другая молодёжь, с ней легко разговаривать: там вообще ничего атеистического нет, страна становится православной.
К. Мацан:
— К вам, видимо, приходят люди мотивированные: они знают, в какой театр они идут работать.
Н. Астахов:
— Да, но я это к тому говорю, что с Церковью, хотя она — самый главный такой организм, который сохраняет традиции, платформу, фундамент русского человека и всей России, и в ней происходят изменения, потому что она состоит из людей, она же не что-то такое застывшее. Вообще, очень многие рассуждали на эту тему: застыла Церковь или какую-то новую жизнь начала, Константин Леонтьев говорил, это очень интересно. И церковные люди меняются при сохранении фундамента, меняется не просто молодёжь, которая приходит в священство — а там совершенно молодёжь, которая приходит в священство — а там совершенно молодые люди, им по 20-30 лет — меняются и наши архиереи, уже я чувствую, какое уважение появилось. Когда у нас контакты происходят, по- другому начинают смотреть на театр, с точки зрения Николая Васильевича Гоголя, что театр может много добра принести в общество. Ну, и я говорю конкретно про театр, мы же театральные люди: очень много добра, но театр может принести и очень много зла, очень много пошлости. Один монашествующий батюшка говорил о том, что театр может заворачивать грех в красивую обёртку, вроде конфета красивая и вкусная, а она вредная. К сожалению, эту функцию может исполнить не только театр, но и любое средство массовой информации, потому что дана власть через микрофон или видео, как угодно. И в этой сфере, если найдутся люди нехорошие, мягко говоря, они могут принести очень много вреда.
К. Мацан:
— Я тут недавно наткнулся на цитату — по крайней мере, так её подписали, я по источникам не проверял — из Феофана (Затворника): Театры правительством придуманы для тех, кои не ищут спасения, чтобы они не предались злейшему какому пороку. Ну, то есть, мысль в том, что, лучше уж в театр, чем в кабак, в театр, конечно, тоже не совсем хорошо, но, чтобы чего похуже не вышло, лучше уж в театр ходить. Вот, как вы к такому относитесь?
Т. Белевич:
— Ой, кто это распространяет?! Я, конечно, спорить мо старцами не берусь. Нет необходимости спорить с Феофаном (Затворником), но театральному человеку сложно адекватно на это реагировать. Понимаете, я ещё хотела сказать по поводу духовенства: вы спрашивали о том, какие изменения, вернусь к этому вопросу. Конечно, огромные изменения, потому что мы стояли в храме Христа Спасителя, и я видела огромные шеренги в красивом красном облачении, я смотрю — и я мало кого знаю, потому что раньше мы приходили... Вы знаете, а вчера мы встретились с одним товарищем из Союза писателей, я говорю ему: понимаешь, я стою — и почти никого здесь не знаю. Раньше, приходили, и я сразу понимала: это — Владыка такой-то, это — Владыка другой, а тут...И ведь, действительно, огромная армия духовенства влилась, оно расширилось, оно тоже очень изменилось, то есть, если раньше мы могли постоять в храме, а потом все пойти на трапезу, всего несколько в храм приходили, из интеллигенции — вообще единицы. А сейчас, смотришь — и звёзды о чём-то духовном говорят, и Евангелие читают, и батюшки на телевидение выходят, разговаривают, ведут передачи. И даже те, которые при нас только начинали как священники, выходили из светских профессий, теперь они уже солидные епископы, протоиереи, которые поднимают один храм, другой...Поэтому, здесь идёт такое сильное взаимопроникновение, и это вот очень сильный знак, что Никиту Сергеевича в храме награждали, это — не просто потому, что он такой хороший и театр такой замечательный, конечно, это тоже есть, но, главное, что Святейший подчеркнул соединение Церкви и культуры. Насколько это сегодня важно! Это крайне необходимо. Потому что мы слышали такой разговор, что Церковь — это отдельно, и вообще, когда мы начинали, нас посылали так: идите в свою церковь, вы — не наши. А сейчас, это было подчёркнуто, что мы вместе, и культуру запустили, и здесь доминирующее значение имеет слово, потому что в начале было Слово. А что такое актёр театра и кино или радиоведущий? Это — живое слово, которое ты излагаешь и вносишь своё отношение, потому что это слово может быть искажено по смыслу, там всякие могут быть подтексты, издевательские, вдохновляющие, и так далее. Тем более, что наш русский язык очень богат разными эпитетами и даже настроениями, поэтому, театр — это важно.
К. Мацан:
— Да, и Евангелист Матфей говорит нам: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься. А вам приходится об этом помнить, что за каждое слово, в том числе, сказанное со сцены, придётся отвечать?
Т. Белевич:
— Конечно, обязательно, а как же иначе? Наверное, многие об этом и не думают, считают, что, если мне дали эту роль, я должен её играть. Но здесь очень большое значение имеет руководитель, к чему и куда он ведёт. Вот, я стояла в храме несколько лет назад, и около меня стояла блаженная какая-то. Она стоит и говорит, ни к кому не обращаясь, но я понимаю, что она вроде как и для меня это говорит. Она говорит: вот, как важно, куда он вас поведёт, как волк стало, важно, куда, а ведь может привести и к обрыву, и все туда упадут. Вот, что-то в этом духе, понимаете? Поэтому, конечно, ответственность драматурга, режиссёра и актёра тоже, который должен понимать, что он делает.
К. Мацан:
— Об этом мы поговорим после небольшой паузы. А я напомню, сегодня с нами в студии Никита Сергеевич Астахов и Татьяна Георгиевна Белевич, создатели и руководители русского духовного театра «Глас». У микрофона Константин Мацан, скоро вернёмся, не переключайтесь.
К. Мацан:
— "Светлый вечер" на Радио ВЕРА продолжается, ещё раз здравствуйте, уважаемые друзья. Сегодня с нами в студии создатели и руководители духовного театра «Глас» Никита Сергеевич Астахов и Татьяна Георгиевна Белевич, мы продолжаем наш разговор. Ну, вот, мы затронули тему ответственности за слово. Никита Сергеевич, вы хотели что-то добавить?
Н. Астахов:
— Понимаете, не просто за каждое слово, а за каждое молчание. Когда ты промолчал, а надо было заступиться за человека, сказать слово какое-то или проголосовать, как это было в советское время. За всё человек будет отвечать, за всё. Не хочется говорить, что он будет отвечать и за мысли, потому что мысли приходят совершенно разные. Насколько человек может развивать одну мысль, а другую притормозить, которая пришла, а он считает, что это — не хорошая мысль с точки зрения христианина. Надо уметь сдерживать ту информацию, которая приходит очень неожиданно в голову каждого человека, независимо от возраста. Да, вы сказали про кабак, что лучше, что хуже, и так далее. Этой темой темы касался и писатель Никифоров-Волгин, и Фёдор Михайлович Достоевский, если помните монологи Мармеладова: Мы, пьяненькие, придём к Богу и скажем Ему: прости нас, бедных. Вы понимаете, какое мощное религиозное мышление у этого пьяницы Мармеладова. И я не знаю, наверное, эти несчастные люди, они, как нам советуют наши писатели-классики, у них добра больше.
К. Мацан:
— Ну, а одновременно, знаменитые строчки Блока можно вспомнить: грешить безумно, беспробудно, счёт потерять ночам и дням, и с головой, от хмеля трудной, прийти сторонкой в Божий храм. То есть, тут другая логика: не согрешишь — не покаешься, гульнёшь — а потом пойдёшь замаливать. Хотя я в этих строках Блока как раз покаянное чувство слышу: мы так живём, но так жить неправильно, мы, может быть, хотели бы жить по-другому, но не получается, и мы с головой, от хмеля трудной, хоть и сторонкой, но идём в Божий храм. Потому что, ну, а куда ещё, нет другой дороги.
Н. Астахов:
— Когда мы касаемся этого времени — а вы коснулись Серебряного века — мы поставили спектакль, очень интересный в плане того, что это — какой-то новый взгляд на лучших представителей Серебряного века, и взяли такое произведение Анны Андреевны Ахматовой как «Поэма без героя», то есть, закодированная, зашифрованная, и я выбрал путь очень неожиданный, сначала я хотел всё это как-то разжевать и ответить, но я пошёл другой дорогой, чтобы не было какого-то такого примитивизма, пошёл неожиданным ходом, что надо наоборот ещё больше вопросов поставить, а не разрешать эти вопросы. И, как ни странно, это привело к очень неожиданному результату, то есть, мы как бы на интуитивном плане вышли на сердцевину, на болевую точку Анны Андреевны, что она, прожив большую жизнь, очень серьёзно о ней задумалась: что она сделала хорошо, а что — не очень хорошо. И здесь тоже, Александр Александрович Блок, это же, как говорится, одна компания, она же очень любила Блока, и, насколько я помню, у неё было в жизни две истерики: одна — связанная с мужем, когда они ругались, и Ахматова падала в обморок, а вторая — на могиле Блока, для неё это было трагедией. А сам Александр Александрович... они гениальные люди все были, вот этот салон в Петербурге «Бродячая собака», и когда пришёл брат мужа Ахматовой в первый раз в этот салон, он сказал, что это — странное место, где все говорят стихами. Вы представляете, это же вообще, сумасшедший дом! Вот, мы сидим втроём в передаче, вы в стихотворной форме задаёте вопросы, а мы в стихотворной форме на них отвечаем, это просто что-то уникальное. Но, при этом, у него такая фраза была, что более омерзительного места он не видел, хотя все, кто посещал этот салон, стремились к красоте. Уникальная, просто уникальная оценка! Как художники, собираясь, говорят таким слогом высочайшим, при этом, всё сопровождается мерзостью, но люди стремятся к высоте отношений и поиску смысла жизни.
К. Мацан:
— Вы как-то для себя эту антиномию объясняете, что можно быть гением и нравственно непривлекательным человеком одновременно?
Н. Астахов:
— Ну, есть у нас такая зарисовка, но она не входит в спектакль: идёт пьяный Блок по улице и шатается, а за ним идёт папа с ребёнком и говорит своему сыночку: Петя, смотри, кто впереди нас идёт? Алкоголик! Видишь, Петя, как он шатается? Но запомни, Петя, это — наш гениальный русский поэт! Вы понимаете, какое соединение?! Нельзя однобоко ни к одному человеку относиться, нельзя. Может быть, он скажет плохое слово или совершит плохой поступок, но мы же не знаем, о чём он плачет ночью. Может быть, он сейчас такое переживает, чего даже праведник не сможет пережить?!
К. Мацан:
— Я слышал от одного современного режиссёра, уже возрастного, что современным молодым людям, даже студентам театральных ВУЗов, тяжело играть Достоевского. Тяжело в каком смысле, что нужно себе такие вопросы поставить и проблемы, которые им неведомы. Они не всякому взрослому-то ведомы, но глубина личности должна быть такова, чтобы в ней эти проклятые вопросы могли ужиться, чтобы из себя что-то на эту тему достать, тогда его можно играть. Вот, вы что- то подобное наблюдаете среди тех людей, с которыми вы работаете?
Н. Астахов:
— Вы знаете, приходят актёры чаще всего для того, чтобы устроиться на работу, потому что актёров много, а театров — мало, и надо где-то зарабатывать на жизнь. Поэтому, люди приходят для того, чтобы устроиться, хоть на зарплату попасть. И их можно понять. Когда они приходят, они часто не думают о том, в какой театр они приходят, на какое направление — им лишь бы где-то зацепиться. И я на эту тему много разговариваю с актёрами, я говорю: наш театр — это такой простой советский, основанный на русской школе, театр, обычный профессиональный театр, но он называется духовным, и, поэтому, волей-неволей, пройдёт месяц, второй, третий, и вы задумаетесь, чем этот театр отличается от других, вы никуда не денетесь от этого, тем более, у вас определённые разговоры идут на эти темы. И здесь надо сказать о том, что мы — обыкновенный высокопрофессиональный театр, потому что я требую от актёров выше среднего, намного выше среднего, существования на сцене, как Станиславский говорил: надо добиться выражения на сцене человеческого духа, а это уже серьёзно, это — уже отличие, когда мы начинаем говорить на тему: что это значит — построение жизни человеческого духа, и как это сыграть? Вроде, красивая фраза, хотя, он от неё отказался потом, когда наступило атеистическое государство. Он понял, что в антирелигиозном обществе эта фраза обречена на смерть, но именно с этой фразы он начал. То есть, он пошёл по линии духовного театра, по крайней мере, разбора роли с точки зрения духовности: вероисповедания, атеизма, может быть, это тоже проявление веры — безбожие, я верю в то, что Бога нет, сама эта поступательная линия очень сильна. И вот, здесь театр делает открытие. В каком плане? Я говорю : ну, вы умеете играть других людей, соединяться с ними, искать «Я» в предлагаемых обстоятельствах, по Станиславскому — вот, это вы умеете. А вот, попытаться, дорогие друзья, основываясь на направлении Константина Сергеевича, соединиться с ролью по его греховности — вот, здесь это открытие, причём, очень лёгкое, кстати — меня любой профессионал поймёт. Почему лёгкое? Ведь мы же все в грехах, начиная, извините, с директора и заканчивая худруком, все в грехах находимся. И, если в тать на эту позицию греховности, — а каждый герой, которого я играю, имеет в себе разные грехи — то, по этой линии можно с ним соединиться. И вот, здесь чудо происходит, даже, я вам скажу, открытие такого своеобразного что ли актёрского мастерства. Грех моего героя, которого я играю, надо поискать в себе, да и 99% ты его найдёшь в себе, найдёшь обязательно. Но, если уж ты такой гордый и ты без греха живёшь — бывают и такие люди, которые мне говорят на полном серьёзе, что у них нет ничего, кроме добродетелей. Поэтому, если вдруг ты загордился до такой степени, тогда возьми этот грех с человека, тебе близкого, например, друга, и при помощи этого ты можешь соединиться с ролью. И вот, когда происходит эта скрупулёзная, духовная работа над ролью, тогда зритель в зрительном зале сидит, раскрыв рот. Почему? Потому что все грехи актёра или его героя, которого он исполняет, они — в зрительном зале. И вот, это открытие, когда зритель ощущает это, он не может это назвать как-то, но он начинает волноваться, потому что он чувствует, что внутри него задевают что-то такое, что требует от него повышенного внимания к сцене. Вот, это дело очень серьёзное и очень интересное. Человек начинает волноваться. И я скажу вам больше. Он уйдёт со спектакля и начнёт анализировать: чего это я волноваться, что со мной? И он начнёт копаться в себе, начнёт искать, почему он волнуется на одном спектакле и не волнуется на другом. Как мне один театровед сказал, и я ему верю, сказал интересную фразу: у вас странные спектакли, странные потому, что я — театральный человек, и я хорошо знаю, что такое сцена, что такое театр, и знаю богатые театры с огромными декорациями, восхищаюсь придуманной в них театральной формой, но меня это не трогает, а вот у вас интересно: бедненький театр, денег мало дают на постановку, сцена маленькая, а я сижу и волнуюсь, и я никак не пойму, почему. Потому что в каждом спектакле я, как режиссёр и худрук, заряжаю религиозные смыслы в роли. То есть, основываясь на всём профессионализме, я ещё добавляю вот этот ход Станиславского — поиск выражения человеческого духа на сцене. И, как ни странно, как бы не ругали театр, мы должны помнить фразу, что Дух дышит, где хочет?
К. Мацан:
— Создатели и руководители духовного театра «Глас» сегодня с нами в программе «Светлый вечер»: Никита Сергеевич Астахов и Татьяна Георгиевна Белевич. Вот, хочу спросить об одном авторе, который для вашего театра важен. Да и биографически, насколько я могу судить, для Никиты Сергеевича важен Василий Шукшин. Интересная тема: Василий Шукшин и православная. С одной стороны, у нас, насколько я знаю, нет повода — может быть, вы меня поправите — говорить о Шукшине как о каком-то церковном человеке, человеке, интересовавшемся этой областью. Есть очень провокационный для верующего человека рассказ «Верую». Верую во что? В механизацию, в технику, во всё, что угодно, кроме Бога. С другой стороны, так откликается русской душе и православному зрителю литература Шукшина и фильмы, и смыслы считываются то ли помимо автора, то ли автор просто прикровенно закладывает, то ли он творит так, что не может творить по-другому — это, получается, про ту самую жизнь человеческого духа. Вот, как вы это чувствуете, и что вы об этом думаете?
Н. Астахов:
— Вы знаете, правильный вопрос, такой жёсткий и очень точный. Не просто рассказ «Верую», а возьмите, например, рассказ «Обида». Что такое обида для православного человека — это скрытый вид гордости, а он в этом рассказе выстраивает так, что мы начинаем жалеть человека, который в этой обиде находится, потому что его там обманули, и так далее. То есть, он делает, не хочется говорить это слово, но такой, в общем-то, антихристианский подпольный ход. То есть, он переворачивает православное мышление, начинает оправдывать этого человека. Но, при всём при этом, две вещи у Василия Макаровича: во-первых, я не помню, какой номер, но, предположим, 17-й съезд кинематографистов, полный коммунизм в стране, полная установка на то, как воспитывать молодого человека в духе строителя коммунизма. И за этим очень точно мледят, очень точно, внимательно следят, и, кто не выполняет указ сверху, этого художника убирают сразу, без всяких разговоров, и у меня такое было. Но в это время Василий Макарович вдруг выходит на трибуну, в разгар безбожия, и говорит: Вы знаете, я тут прочитал четыре Евангелия — у всего парткомитета подбородки поехали вниз — и я задумался о судьбе художника. Это была заявка. Его не тронули, но сформулировали отношение к нему. Но он же это сказал! Попробуйте сказать эти слова в такое время, это мы сейчас можем свободно говорить о Православии! И, поэтому, это — голос крайне дерзновенного поведения художника, хотя бы в поиске, что художник не имеет права проходить мимо того, что было в мировой истории. Это — поступок грандиозный. И второе. Мама у Василия Макаровича была глубоко верующим, религиозным, деревенским человеком. Он очень любил её, как и она — его. И у меня есть фотография, где они смотрят друг на друга, это — с ума сойдёшь, что там нарисовано в глазах: и у сына, и у матери, которая понимает сына очень хорошо. Это — серьёзное религиозное соединение, даже если он, предположим, не молился каждый день, правило не читал, но он собирал иконы Рублёва — это мне Лида рассказала, очень интересно — из журналов вырезал, а на своей книге он взял — и сам нарисовал силуэт храма. То есть, а самое-то главное — его публицистика: нравственность — и есть правда. Он эти слова подобрал, потому что слово духовность нельзя было произносить, и он припрятал её за этими словами, которые всем были понятны. Поэтому, мы, во- первых, выбираем определённые рассказы, которые бы нам помогали в этом направлении, во-вторых, мы вставляем в эти рассказы очень серьёзные и глубокие религиозные тексты, идёт трудный подбор, сценарий — это очень сложная вещь, он даёт зрителю совершенно по-другому посмотреть на Шукшина. И самое главное. Когда я снимался у него в фильме «Печки-лавочки» и два месяца жил в Сростках, на его родине, я видел, что это за человек: у него были приступы язвы, очень сильные боли, в это время над ним очень сильно смеялись и издевались даже окружающие его люди. Такая делёжка была на городских и деревенских писателей, дескать, нам не нужны деревенские, нам нужен город, и так далее. Вот, эти страдания он пережил, и я видел, какой удивительной доброты был этот человек.
К. Мацан:
— Татьяна Георгиевна, а вы что по этому поводу можете сказать?
Т. Белевич:
— Да, я всё рвалась сказать о том, что, всё-таки, у нас в спектакле звучат рассказы Шукшина «Письма матери», и мы играем эти рассказы. И, когда мы писали сценарий, у нас были два рассказа, которые меня зацепили больше всего. Один из этих рассказов — это «Сон матери», он имеет ярко выраженный религиозный характер, мышления религиозное. Он думает о том, что будет там, на том свете, а какое это место, а кого там можно встретить? У него там есть образ девушки, матери которой являются во сне отроки и говорят, что им там хорошо, напоминают о невыполненных обещаниях. Конечно, у него было религиозное мышление, хотя и не ярко выраженное, как мы любим сейчас, но, по сути, он прожил жизнь христианина, очень искреннего человека, братолюбивого, не фальшивого, страдающего за Россию. Мы сейчас можем только мечтать о таких людях, таких людей очень мало. Мы научились красиво говорить, прятаться за это, даже цитировать, платочки одевать и ходить в храмы. Даже анекдоты такие есть: одна женщина говорит: «Прости меня!», а вторая ей отвечает: «Нет уж, это ты меня прости!» Тоже есть какое-то фарисейство, а это — потрясающий человек. Даже Владимир Владимирович Путин о нём сказал: «Когда ты слышишь, что с экрана говорит Шукшин, его ни с кем не перепутаешь. Это говорит Шушкин!» Конечно, это — гений, потому что в нём всё сложилось: актёр, режиссёр, писатель, сценарист, это всё настолько разное и, в то же время, объединяющее. Потому что мы, как люди, проработавшие в театре 50-60 лет, возьмёшь писателя — да, хорошо его читать, а со сцены его произносить очень сложно, он не такой живой. Да, мыслящий и интересный, но перевести его на язык сцены очень трудно, и мы отказываемся от этого. А по Шукшину мы два спектакля сделали, потому что он изнутри правдив. Его и актёры чувствуют, потому что для того, чтобы его понять, не надо быть каким-то очень религиозным человеком, надо быть просто правдивым. Мы знаем евангельские заповеди: блаженны изгнанные за правду — и это всё соединяется в Шукшине, в нём это есть. И нельзя так огульно, я бы сказала, даже примитивно относиться к многообразию того, что написано. Как бы там ни было, это — человек, которого мы должны чтить как замечательного писателя и замечательного русского художника.
Н. Астахов:
— Кстати, я хочу добавить, у нас в середине мая был день воспоминания встречи Иисуса Христа с самарянкой, и это такой день очень серьёзный. И потом мы, как раз, слушали Святейшего Патриарха, и он сказал проповедь по поводу этого дня. Удивительной совершенно оказалась история самарян и иудеев: они заспорили между собой о том, что они не могут молиться в одном храме, в Иерусалимском храме, и, поэтому, самаряне взяли и построили на горе свой храм, и произошло непонимание двух народов в этом плане. И после этого Святейший сказал такую фразу, что дело, в общем-то не в храмах, а дело в поклонении в Духе. И тогда можно человеку можно задуматься о своём, человеческом пути к Истине. Жить в Духе. Поэтому, что касается, например, Василия Макаровича, я думал о том, что, даже если он правило утреннее и вечернее не читал и очень редко в храм ходил, а может быть, даже и не ходил — я просто не знаю этого. Но он был человеком в Духе. Как вам сказать? Я знаю и очень воцерковлённых людей, и высоко религиозных, как-то я их не очень понимаю, какие-то они — вот, есть такая фраза удивительная: когда любовь исчезает, тогда появляется стремление к справедливости. Шикарная фраза, надо её обязательно запомнить. Пропадает любовь. А у Шукшина любовь была ко всем, он был буквально ею пропитан. А научился он этой любви, конечно, у матери, это она ему её дала.
К. Мацан:
— Спасибо вам огромное за нашу сегодняшнюю беседу! Ещё раз поздравляем вас, Никита Сергеевич, с 80-ти летием, с юбилеем, Божией помощи, многая и благая лета, и пусть будет много новых свершений в русском духовном театре «Глас». Создатели и руководители духовного театра «Глас» были сегодня с нами в программе «Светлый вечер», Никита Сергеевич Астахов и Татьяна Георгиевна Белевич. Спасибо вам большое за этот разговор. В студии у микрофона был Константин Мацан. До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Т. Белевич:
— Спасибо вам большое! Всего хорошего!
Н. Астахов:
— Спасибо! Всем привет!
Все выпуски программы Светлый вечер
