«Академик Сергей Платонов». Исторический час с Дмитрием Володихиным. Гость программы — Татьяна Агейчева (09.09.2018)

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы с вами обсуждаем судьбу одного из величайших русских историков. Какое-то время он фактически занимал положение невенчанного государя русской исторической науки, но завершение его жизни окрашено в трагические тона — он претерпел от советской власти и тяжело ему приходилось. Тем не менее сейчас мы обновляем славу этого имени, человека, который вошел в нашу науку как действительно один из серьезнейших авторитетов, в особенности по средневековой русской истории, по истории Московского царства. Итак, это академик Сергей Федорович Платонов. Я представляю вам сегодняшнего нашего гостя, специалиста по истории исторической науке, доцента исторического факультета МГУ, кандидата исторических наук, Татьяну Владимировну Агейчеву. Здравствуйте.

Т. Агейчева

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что ж, для начала традиционный вопрос, касающийся своего рода визитной карточки человека, о котором мы сегодня будем говорить. Не могли бы вы буквально в трех-четырех фразах дать наиболее важные для восприятия этой личности черты или деяния. Вот мы говорим: Сергей Федорович Платонов — и что в первую очередь должны мы вспоминать из его характера, из его жизни, из его достижений, по вашему мнению, по мнению специалиста?

Т. Агейчева

— Ну давайте попробуем так сформулировать. Во-первых, Сергей Федорович Платонов крупнейший, во всяком случае в конце XIX — начале XX века, специалист по русскому Cсредневековью и по эпохе Смуты. И автор крупнейшего на тот момент сочинения.

Д. Володихин

— То есть иными словами, мы должны намертво связывать имя Сергея Федоровича Платонова и прояснение обстоятельств, создание обширной такой, панорамной реконструкции русской Смуты начала XVII века.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Кроме того Сергей Федорович Платонов один из главных фигурантов печально известного «академического дела».

Д. Володихин

— Да, жертва этого дела, жертва действий органов советской власти того времени. Я думаю, что сегодня мы об этом поговорим подробно. Итак, начнем теперь с истоков, с того как сформировался Сергей Федорович как ученый и с ранних этапов его карьеры.

Т. Агейчева

— Ну как всегда, мы начинаем с вами с даты и места рождения. Он родился в 1860 году в Чернигове. Хотя его родители коренные москвичи, а предки — крестьяне из Калужской губернии. И Сергей Федорович сам себя считал представителем южного элемента великорусского племени и тоже коренным москвичом, несмотря на то, что из Чернигова через некоторое время родители перевезли мальчика в Петербург.

Д. Володихин

— Ну ему приходилось бывать в Москве, он жил там у родственников.

Т. Агейчева

— У родственников, на каникулах, да, он приобщался к святыням московским, очень любил Москву.

Д. Володихин

— Да, знал и любил Москву.

Т. Агейчева

— Знал, любил, да.

Д. Володихин

— Душой был старомосковский человек...

Т. Агейчева

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Несмотря на какую-то петербуржскую строгость его научного метода.

Т. Агейчева

— Да. Но образование, карьера — все это складывалось в Петербурге, в Петрограде, в конце концов Ленинграде. И трагически завершилось там же, ну если не считать место ссылки.

Д. Володихин

— Но еще хотелось бы добавить, что, наверное, эта карьера могла бы и не состояться, если бы не определенные возможности, которые дали Сергею Федоровичу достижения его отца — тот уже в зрелом возрасте выслужил потомственное дворянство, то есть он вышел из крестьянского сословия. И вот этот статус давал сыну, как сейчас говорят, career opportunities — возможности карьеры.

Т. Агейчева

— Ну да, его отец дослужился до должности управляющего типографией Министерства внутренних дел, и он мог позволить дать и хорошее образование сыну, да и сам был человеком культурным, начитанным, что сам Сергей Федорович в своем отце очень ценил, это качество. И направлял сына, будучи таковым.

Д. Володихин

— Почему его направили в Петербург, почему не в Москву? То есть вот годы учебы и становления его как специалиста, вы сказали, связаны с Санкт-Петербургом. Ну а с вашей точки зрения, почему родня решила не отдавать его в учение в Московском университете, в какие-то учреждения московские?

Т. Агейчева

— Ну здесь я полагаю, можно говорить о том, что причиной было не очень крепкое здоровье Сергея Федоровича. Он много болел, пока был гимназистом, он перенес тиф тяжелейший. Будучи студентом, он тоже, в общем, перенес тяжелое заболевание, вплоть до того, что он на третьем курсе даже и не посещал практически занятия, и его переводили условно на следующий курс. И конечно, он нуждался в попечении родителей. Кроме того он был единственным ребенком в семье, поэтому, конечно, они его от себя отпускать не хотели, что вполне понятно.

Д. Володихин

— То есть понятно, семья живет в Санкт-Петербурге, и отпускать хотя и в любимую Москву, на родину родителей, к родне все-таки представлялось неудобным и опасным для здоровья. Лучше пускай побудет под присмотром.

Т. Агейчева

— Конечно. А потом у отца все-таки связи были. Вот, например, Сергей Федорович учился в частной гимназии, что, конечно, было удобно. Родители думали о карьере своего сына, а Петербург — столица.

Д. Володихин

— Ну да, это можно понять. Что ж, Сергей Федорович переступает порог историко-филологического факультета...

Т. Агейчева

— И предполагает стать литератором, потому что пишет стихи, мечтает о карьере профессионального литератора.

Д. Володихин

— Но вся эта трепетность...

Т. Агейчева

— Проходит, когда он начинает слушать лекции.

Д. Володихин

— И лекции ему что-то не очень нравятся.

Т. Агейчева

— Уровень по дисциплинам филологическим его категорически не устраивает. Но он попадает на лекции к Бестужеву-Рюмину...

Д. Володихин

— А это историк.

Т. Агейчева

— Это историк. Он слушает лекции Сергиевича, Васильевского, Градовского...

Д. Володихин

— А это тоже все историки.

Т. Агейчева

— Преподавателей по истории, по истории права. И меняет решение.

Д. Володихин

— Притом надо сказать, что вот персоны, которых вы перечислили — тот же Сергиевич, Градовский — это ведь, насколько я понимаю, такой цвет юридической государственной школы в русской исторической науке. Это настоящие лидеры науки, люди с именем. И присутствовать рядом с ними, слушать их, читать их...

Т. Агейчева

— Совершенно верно, да.

Д. Володихин

— Это имело серьезное воздействие моральное и научное.

Т. Агейчева

— И собственно научное мировоззрение Платонова формируется при непосредственном влиянии всех этих преподавателей.

Д. Володихин

— А в чем оно состояло? Каковы, скажем так, характерные черты стиля, который перенял у них Сергей Федорович?

Т. Агейчева

— Ну во-первых, это критичность. Это ориентация на источник, на факт. Это стремление аргументировать позицию.

Д. Володихин

— Такой достаточно строгий академизм.

Т. Агейчева

— Строгий академизм, совершенно верно. Это ориентация на государство как безусловную ценность. Это представление о том, что вообще эволюция народа и общества связана с эволюцией государства. И качество народа, если хотите, да, это отражается в состоянии государственности.

Д. Володихин

— Ну что ж, это, можно сказать, позиция здравомыслящего человека, но по тем временам она еще и была частью философии истории.

Т. Агейчева

— Правда, здесь надо еще что добавить, что помимо непосредственных учителей, Платонов определял своими учителями людей, у которых учиться не мог. Ну например, Николай Михайлович Карамзин.

Д. Володихин

— Ну он умер задолго до рождения Платонова, да.

Т. Агейчева

— Сочинения Карамзина были едва ли не первой книгой, которую Сергей Федорович, еще будучи юношей, прочел. Эту книгу ему подарил отец. И Карамзин был образцом стиля. Вот впоследствии Сергей Федорович читал, например, лекции, и его ученики вспоминали о том, что вот они слушают лекцию, и если только на слух определять, им кажется, что ну кто-то читает литературный текст — очень качественный, очень хороший. Потом поднимают глаза и видят, что человек просто разговаривает. То есть стиль Платонова, вот неслучайно он хотел быть литератором. Он же был в этом смысле непревзойденный и настоящей литературы, настоящий, качественный стиль.

Д. Володихин

— Потом надо сказать, что как лектор он бы именно таков, когда он писал историко-популярные очерки, а мы о них потом поговорим, посвященные русским государям, он тоже был таков. А вот когда он писал монографический текст, там он был гораздо строже, суше и, можно сказать, ну в традиции такой науки, в самом узком понимании этого слова. Действительно критицизм, рационализм, логика, определенная такая поджарость текста.

Т. Агейчева

— Он хорошо понимал просто, для кого он пишет и для чего он пишет и что именно он пишет. Поэтому да, это для него очень характерно. И еще был у него один учитель, опять же из тех, кого Платонов сам себе в учителя определил, но у кого не учился непосредственно — Василий Осипович Ключевский.

Д. Володихин

— Ну вот это как раз звезда московская.

Т. Агейчева

— Да. Но Ключевского он ценил за широту взгляда, за бесконечную эрудицию, за присутствие, за независимость от каких-либо заданных исторических схем. И, кстати говоря, с течением времени он считал, что и методологически он больше ученик Ключевского, чем кого бы то ни было. Даже чем своего непосредственного учителя, Бестужева-Рюмина.

Д. Володихин

— Но Ключевский был хорош именно как человек, который блистательно владеет языком и как профессор, который претендует на то, чтобы влиять на умы. То есть он как раз выходил за пределы строгой науки достаточно далеко и вот был сладкоречивым ритором — человеком, который завоевывает аудиторию, человеком, который выходит за пределы университета и действительно он может воспитывать общество своими словами. Вероятно, это привлекало в нем Сергея Федоровича.

Т. Агейчева

— Нет, я думаю, что все-таки больше его привлекала методология Ключевского.

Д. Володихин

— А что именно?

Т. Агейчева

— Возможности Ключевского работать с историческим материалом. Ну это вот позитивистская философия в переработке Ключевского.

Д. Володихин

— А вот давайте поподробнее об этом.

Т. Агейчева

— Давайте попробуем. Вот что такое позитивистская философия в переложении на историческую науку? Это работа с историческим фактом, который формируется из работы с источником. Это представление об историческом процессе как о постоянно меняющемся, где нет четких, раз и навсегда заданных схем, в которые нужно уложить факты. Это живое явление, где события связаны непосредственными причинно-следственными связями. Соответственно установление этих связей позволяет показать исторический процесс как ну вот действительно такое живое явление, развитие живого организма.

Д. Володихин

— То есть меньше идей и больше фактов, больше реальной исторической жизни.

Т. Агейчева

— Конечно. И это свобода для историка. Потому что такая методология позволяет работать с неограниченным количеством источников, не отбрасывать то, что не укладывается в схему, например, а работать со всем материалом, который в распоряжении историка оказывается. Конечно, это привлекало. Платонов вообще говорил, что вот в чем смысл настоящего исторического исследования — от широкой исторической идеи прийти к другой широкой исторической идее.

Д. Володихин

— Вместе с тем, насколько я понимаю, позитивизм в исторической науке это ведь в какой-то степени прославление ученого вклада. До того писали истории от начала Руси и до того момента, пока историк живет. Позитивист может взять и ограничить себя какой-то строгой темой с определенными, четко взятыми рамками, хорошенько отработать ее и дать картину реконструкции какого-то участка истории. И вот этот вклад позитивного ценного знания в копилку исторических фактов, в копилку исторического знания в целом, он является целью работы историка. Это отличает там от времен, скажем, того же Карамзина и Соловьева. Отличает выгодно по другим возможностям работы.

Т. Агейчева

— Это верно отчасти. Верно, еще раз, да, но отчасти. Ну потому что вот например Сергей Федорович Платонов ведь не ставил целей себе таких — работать с отдельно взятыми кусочками исторического процесса. Для него было важно понять логику, например, русской национальной истории. Да, через отдельные этапы, но это уже другой вопрос несколько.

Д. Володихин

— Ну все же историю всей России он писать новую не стал.

Д. Володихин

— В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с замечательным нашим гостем, кандидатом исторических наук, Татьяной Владимировной Агейчевой обсуждаем и так это даже слегка полемизируем по поводу методологии, по поводу философии истории одного из величайших русских ученых в сфере исторической науки, по поводу Сергея Федоровича Платонова. И я думаю, сейчас самое время посмотреть на то, как он продвигался в науке. В 80-е годы, насколько я помню, он заканчивает историко-филологический факультет и приступает к созданию диссертации и к собственно научной карьере.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Ну вот научная карьера его начинает развиваться очень успешно, очень активно и последовательно, без каких-то переломов или перерывов. Уже в конце обучения, где-то примерно с третьего, четвертого курса университета, когда он готовит сочинение о московских земских соборах, которое рассчитывает защитить сразу же, как кандидатское, ну то есть выпускное сочинение по нынешним временам.

Д. Володихин

— Ну да, по нынешней терминологии это дипломное сочинение.

Т. Агейчева

— Дипломное сочинение, да. Это дало бы ему возможность работать и помогать семье. Потому что после смерти отца ситуация в семье была очень нелегкая финансовая. После этого, несмотря на то, что он сразу же начинает подрабатывать и работает довольно много, и он получает за свою работу кандидатскую степень, остается при университете, причисляется для подготовки к профессорскому званию. И, опять же работает сначала над магистерской диссертацией, для того чтобы...

Д. Володихин

— Значит, поясним. Магистерская диссертация для конца XIX века это примерно то, что сейчас кандидатская.

Т. Агейчева

— Кандидат исторических наук, да. И защищает эту диссертацию в 1888 году. Опять же работает много, работает в университете, проходит путь от приват-доцента до экстраординарного профессора. По ходу дела работает над магистерской диссертацией, которую благополучно тоже защищает.

Д. Володихин

— А потом и над докторской.

Т. Агейчева

— Над докторской, да. И получает искомую степень доктора, да, закрепляется в университете.

Д. Володихин

— Когда это произошло, когда он сделался доктором?

Т. Агейчева

— В 99-м году.

Д. Володихин

— 1899 году. Хорошо. А давайте вот сейчас взглянем на его научное творчество. Его монографии, его книги выросли прежде всего из тех материалов, которые он готовил для диссертаций.

Т. Агейчева

— Совершенно верно, да.

Д. Володихин

— Скажем, из истории земских сборов вышло отдельной небольшой книжечкой, это такое не очень крупное сочинение, оно не принесло ему славы. Хотя недавно переизданное, оно, по мнению специалистов, сохранило серьезную научную ценность. А вот что касается тех трудов, которые действительно прославили Сергея Федоровича, вот об этом поподробнее. Они выросли из его диссертацией, но изучают их сейчас не как какие-то квалификационные сочинения, а именно в виде книжек.

Т. Агейчева

— Да. Ну вот магистерская диссертация выросла в монографию «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века» — это работа источниковедческая, которая и теперь она сохраняет, конечно, значение, но она была чрезвычайно важна именно в тот момент, когда была написана и издана. Потому что Платонов ввел в оборот очень большое количество исторических источников по Смутному времени и периода вокруг Смутного времени, которые до него были ну либо вообще не введены в оборот, либо очень мало изучены.

Д. Володихин

— Ну если я правильно помню, то Платонов взял десятки разнообразных сочинений и, что очень важно, дал всем им характеристику: вот это более достоверно, это менее достоверно.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Он провел серьезную источниковедческую работу.

Д. Володихин

— Здесь можно чему-то доверять, тут, пожалуйста, черезполосно, а вот это все, извините, вранье.

Т. Агейчева

— Да. Другая его работа это докторская диссертация «Очерки по истории Смутного времени в России», которая и по сию пору не утратила своего научного значения...

Д. Володихин

— Это такая классика.

Т. Агейчева

— Это классика сегодня. Но опять же, когда она была написана, это была абсолютно новаторская работа. Не только по обилию источников, привлеченных для нее, но еще и потому, что Платонов одним из первых всерьез исследовал влияние, например, географического фактора на обстоятельства Смуты, рассмотрел экономические моменты Смуты, дал периодизацию и разные ее стороны, рассмотрел предпосылки к Смуте. Не просто рассказал о событиях, а вот разложил по полочкам, как разные явление — социального, политического, внешние случайные явления и так далее — сошлись в одну точку и дали вот этот невероятный переворот всей русской жизни.

Д. Володихин

— Ну и, конечно, заслугой его большой стало чрезвычайно подробное, фактически не то что год за годом, а месяц за месяцем реконструирование событий, которые тогда происходили. Позднее, в общем, люди, которые писали о Смуте популярные книги, а иногда и научные, к сожалению, надо это признать, полной пригоршней черпали у Соловьева и у Платонова, у Платонова и у Соловьева, рассказывая о Смуте. Насколько я помню, также пользовался большой популярностью и учебник Платонова, вышедший вот уже где-то в начале XX века.

Д. Володихин

— Да, в 1909 году. Но до этого, и они пользовались тоже большой популярностью, увидели свет лекции по русской истории, которые Платонов читал и в университете, и в разных учебных заведениях, где он работал. Здесь примечательно то, что лекции его были очень популярны. Сам Платонов не предполагал их издавать единым курсом. Но слушатели разных учебных заведений подробно конспектировали, потом литографировали эти лекции, а потом, с разрешения и при редакторском участии автора, в конце концов выпустили. Эти лекции увидели свет единой книгой и претерпели десять изданий. И издавались в том числе...

Д. Володихин

— Заметим, десять изданий до революции.

Т. Агейчева

— Да, последнее было в 1917 году.

Д. Володихин

— А последнее до революции. Потому что в девяностых и нулевых они вновь несколько раз изданы.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. И опять стали очень популярны среди учащейся молодежи.

Д. Володихин

— Но я бы сказал, что не только среди молодежи. Популярность их действительно велика, потому что Платонов как в начале XX века прославился в качестве звезды первой величины на небосклоне русской исторической науки, так таковым и остался и в девяностых, и в нулевых. Его имя претерпело новый взлет известности.

Т. Агейчева

— Это правда, так оно и было.

Д. Володихин

— И вот собственно после выхода основных его трудов и после выхода учебника ведь встал вопрос о том, что пора университетскому профессору уже вступать на академическую скамью.

Т. Агейчева

— Да. И в 1909 год он был избран членом-корреспондентом Академии наук.

Д. Володихин

— Ну я думаю, что в тот момент ни одна живая душа не усомнилась бы в том, что это настоящий ученый, достойный своего места.

Т. Агейчева

— Да, он уже к тому моменту был очень известным и очень влиятельным человеком в научных кругах. Он был известен и как популяризатор, и как исследователь, и конечно, как источниковед. Потому что огромное количество его работ это публикации, он работал еще и в археографической комиссии, и публиковал, и анализировал, и критически разбирал огромное количество источников.

Д. Володихин

— То есть через его руки проходили рукописи, которые впоследствии увидели свет впервые, впервые им именно были введены в научный оборот.

Т. Агейчева

— Да, это и кабальные книги, и документы приказов, и например, Никоновская летопись, и Новый Летописец. И например, сочинение дьяка Грибоедова, и многие-многие другие — например книга о чудесах Сергия Преподобного, и сказание о восстании 1648 года — ну здесь перечислять можно бесконечно долго.

Д. Володихин

— Ну то есть иными словами, он завоевал авторитет в науке не только как профессор, не только как ученый-академист, но и человек, который делает очень важное доброе дело для своих коллег: извлекает из архивов, из библиотек разного рода документы, рукописи старинных литературных произведений и так называемых сказаний и, прилагая очень серьезные усилия, потому что это работа кропотливая, тяжелая, можно сказать, подвижническая, доводит их до печатного станка.

Т. Агейчева

— Да, и вводит в научный оборот.

Т. Агейчева

— И вводит в научный оборот. А давайте на секундочку задержимся на его положении в академической науке в предреволюционные годы. Он профессор Петербургского, впоследствии Петроградского университета, он член Академии наук, он входит в археографическую комиссию...

Т. Агейчева

— Он директор женского педагогического института...

Д. Володихин

— И об этом стоит сказать несколько слов отдельно, потому что это очень необычное учреждение.

Т. Агейчева

— Который открылся, ну там разнятся немножко данные, в 3-м или 4-м году. И Платонову удалось из этого учебного заведения сделать настоящее высшее учебное заведение, по университетскому образцу.

Д. Володихин

— То есть поднять уровень его.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Да, и он также преподавал в археологическом институте, в Александровском лицее. Он преподавал, но, правда, это был в годы его молодости еще научной, у детей Августейшей Семьи.

Д. Володихин

— Вот об этом мы поговорим подробнее чуть позже. А сейчас я хотел бы отметить одну чрезвычайно важную вещь. Вы перечислили его должности — это было чем-то вроде телефонной книги — запомнить невозможно. Если кто-то хочет всерьез изучать Платонова, он должен в это окунуться самостоятельно. Но хотя бы мы создали правильное впечатление. Сергей Федорович был труженик такой, что можно только позавидовать его энергии...

Т. Агейчева

— Это правда.

Д. Володихин

— Его воле и его страсти к науке. Ну что же, я думаю, что будет правильным, если в память о его главных сочинениях, монографиях, а они посвящены именно русской Смуте, сейчас в эфире прозвучит вальс из оперы Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя», которая в советское время была переименована в «Ивана Сусанина». Но, знаете, ведь слово из песни не выкинешь. «Жизнь за царя». Вальс.

Ну что ж, после этой приятной музыки приятно напомнить приятной аудитории, что здесь у нас светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы буквально на минутку прерываем нашу беседу, для того чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас замечательный гость, великолепный знаток истории, исторической науки в России, преподаватель исторического факультета МГУ, Татьяна Владимировна Агейчева. И мы обсуждаем с ней перипетии судьбы одного из столпов русской науки, академика Сергея Федоровича Платонова. Думается, в тот момент, когда мы вместе с ним въезжаем в 1917 год, в трагические обстоятельства судьбы нашей страны, стоит поговорить о том, кто он был по мировидению своему, по вере своей, по общественным взглядам. Потому что ему, как никому иному в русской науке, тяжело пришлось в советское время.

Т. Агейчева

— Ну не все так просто с его мировоззрением. Давайте попробуем в этом разобраться. Ну во-первых, Сергей Федорович Платонов принадлежал к поколению восьмидесятников — есть такое определение, которое очень отличается качественно от поколения шестидесятников и даже семидесятников тем, что ориентируется на созидательную деятельность. Не на революцию, не на какие-то серьезные радикальные преобразования...

Д. Володихин

— Не на катаклизмы, скажем так.

Т. Агейчева

— Не на катаклизмы, да, а вот когда каждый на своем месте работает...

Д. Володихин

— Делает свой вклад.

Т. Агейчева

— На умножение качества. И Сергей Федорович Платонов уже с юности никогда не участвовал ни в каких революционных кружках, чурался любой партийной деятельности и, конечно, не приветствовал никакой и ни в каких видах революционности. Сам не участвовал и по возможности другим не позволял.

Д. Володихин

— Ну насколько я помню, вы уже начали говорить, что он был преподавателем у детей-подростков из Царствующего дома.

Т. Агейчева

— Да, совершенно верно. Но собственно вот даже сам по себе этот факт, он ну не настолько для характеристики Платонова важен, ну кроме того, что он свидетельствует о его лояльности Царствующему дому.

Д. Володихин

— Нет, он мог отказаться — не отказался. Его приглашали неоднократно. И могли пригласить только такого человека, который не навредит детям каким-нибудь разрушительным мировоззрением.

Т. Агейчева

— Это правда. Ну он и сам всегда признавался в том, что он монархист и в течение жизни не менял своих позиций. Он признавал душой и сердцем династию Романовых. Вот неслучайно он интересовался Смутным временем, потому что для него итоги Смутного времени и появление новой династии это качественный момент в русской истории, когда общество и власть сошлись в единых ценностях в отношении государства. Когда власть и народ наконец-то начали смотреть и в одну сторону и друг на друга одновременно, и друг друга замечать. Поэтому, конечно, для него это было очень важно. Он был монархист, но его идеалом, вот видите, вот эта вот была формула все-таки после Смутного времени — земский собор, то есть власть ограниченная.

Д. Володихин

— То есть чтобы власть слышала мнение народа.

Т. Агейчева

— Слышала мнение общества, да. Для XX века, ну конечно, это уже представлялось как конституционная монархия.

Д. Володихин

— И кого он видел в качестве возможного, скажем так, будущего государя?

Т. Агейчева

— Ну до революции вообще вопрос так не стоял.

Д. Володихин

— Это понятно. Но мы все-таки въезжаем в 17-й год, и вопрос встанет сразу после огромной зловонной ямищи февраля.

Т. Агейчева

— Да. Ну вот поскольку его учеником был один из великих князей, Андрей Владимирович, то он как-то вот к нему и приглядывался, в связи с перспективами.

Д. Володихин

— Ну насколько я помню, Платонову пришлось преподавать еще также и у детей императора Александра III, у брата и у сестры царствующего правителя, Николая II.

Т. Агейчева

— Да, Ольга Александровна была среди его учеников, Михаил Александрович, там была у него группа учеников.

Д. Володихин

— Ну что ж, вот, так сказать, человек представлял себе земское устройство монархии, то есть при котором власть слушает общество и, тем не менее, именно что монархия, а не чего-нибудь другого. Был вот, скажем, такой, из коренной толщи великорусского народа. Вопрос еще и в том, кто он был по вероисповеданию?

Т. Агейчева

— Он был православным человеком, но не воцерковленным.

Д. Володихин

— То есть для него, скажем так, быт церковный был все-таки чем-то несколько отдаленно стоящим от его жизни.

Т. Агейчева

— А давайте обратимся к самому Сергею Федоровичу...

Д. Володихин

— Давайте.

Т. Агейчева

— Потому что о своем мировоззрении он писал. И не только писал, но еще и на допросах в ГПУ потом вынужден был говорить подробно. Так вот он таким образом выражался, что его мировоззрение базируется на христианской этике и христианской морали, позитивистской философии и эволюционной научной теории — вот такой компот.

Д. Володихин

— Ну что ж, для начала XX века это еще очень, можно сказать, хороший вариант.

Т. Агейчева

— Неплохой.

Д. Володихин

— Близкий к тому, что было нормой такой для того времени. Что ж, вот он приходит в 17-й год с таким комплексом взглядов. И для подавляющего большинства своих коллег, принявших новую власть революционную, он, конечно, слишком правый. Но тем не менее его пребывание в науке не только не исчезает, но и в какой-то степени укрепляется — как можно этот парадокс объяснить?

Т. Агейчева

— Объясняется он проще, чем может показаться. Платонов считал, что народ и государство, и текущая власть, актуальная власть не совпадают на сто процентов. То есть властителя приходят и уходят...

Д. Володихин

— А народ остается.

Т. Агейчева

— А народ остается. И на самом деле именно народ является носителем вот базовых идей. Поэтому он очень рассчитывал на то, что время поправит вот эту вот печальную историю.

Д. Володихин

— Я бы сказал, что его выручало еще и то, что он был именно, как мы говорили, великий труженик...

Т. Агейчева

— И великий патриот.

Д. Володихин

— И порой брал на себя черную работу страшную. Там когда разоряли архивы, старенький старичок — заметим, родился в 1860 году, в 18-м году ему, стало быть, 56–58...

Т. Агейчева

— К 60-ти.

Д. Володихин

— Да, а потом еще и старше. Так вот он ходит по снегу с саночками, собирает эти бумаги, чтобы спасти их от гибели, по заснеженному Санкт-Петербургу. Не щадит себя, хотя уже не того звания человек, чтобы брать на себя работу разнорабочего.

Т. Агейчева

— Ну он бросился спасать науку, вот ни больше ни меньше. И он окунулся во всю эту историю, потому что ну а если не он, то кто же?

Д. Володихин

— Действительно так.

Т. Агейчева

— И это, кстати, не только он, но еще собрал вокруг себя единомышленников, он вокруг себя собрал своих учеников, коллег. И вот он именно в это время, после революции стал действительным организатором науки и действительным лидером академического сообщества исторического.

Д. Володихин

— То есть в какой-то мере спасителем науки.

Т. Агейчева

— Да, потому что вот здесь была его воля, его стремление во что бы то ни стало, опять же наука выше, родина выше, чем текущие власти, народ выше — вот этому надо служить. И он служил до конца своих дней, по мере возможности.

Д. Володихин

— Сохранить документы, сохранить преподавание, сохранить кадры, сохранить определенный уровень.

Т. Агейчева

— Учреждения, да.

Д. Володихин

— Он, помнится, возглавлял несколько журналов, для того чтобы какая-то жизнь академическая шла вокруг него.

Т. Агейчева

— Да, он был главным редактором «Русского исторического журнала», «Вестника знаний». Там вообще огромный список журналов, в которых он участвовал — «Дела и дни», «Анналы» — и тоже можно довольно долго перечислять наименования. А уж в каком количестве научных учреждений он работал — ну это, в общем, не всякое сознание способно переварить такую массу.

Д. Володихин

— Ну а для новой власти оно, может, и хорошо. От нее отвернулось такое количество людей по принципиальным соображениям, и тут специалист первого класса говорит: можете на меня грузить, я повезу. Ну что ж, кто везет, на того и грузят.

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— Вопрос иного рода. Вот его монархические взгляды тогда были, ну мягко говоря, неприняты. Он сделал три популярные, блистательные по языку монографии — о Борисе Годунове, об Иване Грозном и о Петре Великом, да?

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— В начале 20-х годов они принесли ему славу, но ведь насколько я понимаю, власть на все это превознесение государей смотрела довольно косо. Как к нему относились вот люди из вышестоящего начальства?

Т. Агейчева

— До поры до времени, вот в силу того, что новая структура марксистской науки еще не сложилась, приходилось терпеть. Вот Платонову удалось в Академии наук, а в 20-м году он стал действительным членом Академии наук, был избран, ему удалось сохранять вот подлинно академическую среду и даже некое такое вот ощущение и атмосферу независимости, когда академики продолжали делать свое дело, а марксисты еще не выросли.

Д. Володихин

— Ну что ж, ну там из марксистов-то стоящих людей в русской исторической науке было раз, два и обчелся. И признаться, когда они вырастут, они тоже не скоро станут кем-то понимающим в научных делах. Думаю, что будет правильным, если сейчас в память об этом искреннем, зрелом и разумном монархизме Сергея Федоровича Платонова, земском, можно сказать, монархизме, прозвучит «Торжественный коронационный марш» Петра Ильича Чайковского, созданный в 1883 году.

Д. Володихин

— Этот марш впервые прозвучал в России в те годы, когда Сергей Федорович Платонов был молод, полон надежд. И, я думаю, впоследствии он вспоминал его с доброй ностальгией. Ну что ж, и нам пришло время вспомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем биографию и творчество Сергея Федоровича Платонова, обсуждаем ее с нашим замечательным гостем, историком, знатоком русской исторической науки, Татьяной Владимировной Агейчевой. Что ж, я хотел бы подвести вас, дорогие слушатели, к драматическому узлу в судьбе Сергея Федоровича Платонова. По характеру своему он был из тех историков, которые хоть и служат по необходимости новой власти, но оказывают, что называется, пассивное сопротивление, как бы это сказать, с высоты своего научного авторитета не одобряя идеологические нововведения в науке. Тем не менее несколько лет после того как Платонов становится академиком, он сохраняет мощные рычаги влияния в науке. Впоследствии он подпадает под волну «спецеедства», но уже не на заводе, а именно в научной сфере «спецеедства».

Т. Агейчева

— Ну в общем, это история длинная довольно. Вот если говорить о Сергее Федоровиче Платонове, терзали его с начала 20-х годов. Но сначала терзали понемножку и нечасто, а к 28-му году взялись основательно за Сергея Федоровича Платонова.

Д. Володихин

— Заметим, ему 68 лет.

Т. Агейчева

— Вот Сергей Федорович Платонов серди многих должностей, которые на себя взвалил, исполнял еще и должность заведующего Петроградским отделением Главархива. И целью нападок впервые всерьез он стал в 1923 году, когда вот как раз ведущий и глава историков-марксистов...

Д. Володихин

— Невенчанный государь русской исторической науки.

Т. Агейчева

— Михаил Николаевич Покровский решил прибрать к рукам всю систему архивную в молодом государстве.

Д. Володихин

— Я вот к этому: если Сергей Федорович, как я сказал, невенчанный государь русской исторической науки, то Михаил Николаевич Покровский это своего рода вожак советской исторической науки — две личности, на высшем уровне сталкивающиеся.

Т. Агейчева

— Да. И он предъявил Сергею Федоровичу претензии по части хранения документов. Он хотел, чтобы те документы, которые хранятся в библиотеке Академии наук, перешли — а это документы политических партий, целый ряд социально значимых, экономически значимых документов...

Д. Володихин

— Политически значимых.

Т. Агейчева

— Политически, да, все перешли в Центрархив. Платонов, конечно, сопротивлялся этой перспективе. Разгорелся большой скандал. Покровский собрал все марксистские силы, которые были в его распоряжении...

Д. Володихин

— И сказал: ату его!

Т. Агейчева

— Именно так и было. И это «ату» выразилось в подаче коллективного заявления в прокуратуру по поводу незаконных действий Сергея Федоровича Платонова: дескать, не те документы он списывал в архиве и из архива. В 23-м году, таким образом, Покровскому удалось вынудить Платонова подать в отставку с должности от заведующего Петроградской частью Главархива. Но Платонов при этом оставался главой пока еще...

Д. Володихин

— Библиотеки Академии наук.

Т. Агейчева

— Библиотеки Академии наук, да. И пришло время, когда и здесь ему был нанесен удар. Точнее даже, скажем так, сначала Покровский нанес еще один превентивный удар в академическую часть деятельности Платонова.

Д. Володихин

— То есть Платонову досталось вместе с другими людьми, но ему прежде всего.

Т. Агейчева

— Ему прежде всего. А потому что он был неформальный глава ученого сообщества, так называемой «буржуазной» историографии, которую, было решено, пора уже списывать со счетов.

Д. Володихин

— То есть расшифруем: нормальной историографии.

Т. Агейчева

— Да. И ну вот один из скандалов, который, конечно, сыграл свою роль в дальнейшем развитии событий, был скандал, который развернулся в 28-м году, в связи с попыткой провести в ряды Академии наук марксистов, историков-марксистов, среди которых был в том числе и Покровский. А кроме историков еще ну и просто партийные деятели, вроде Бухарина например.

Д. Володихин

— Ну надо сказать, что Академия наук очень вежливо себя повела — тех, у кого были ну хоть какие-то труды в науке, она провела в свои ряды.

Т. Агейчева

— С минимальным количеством голосов.

Д. Володихин

— Но там были, ну скажем так, некоторые люди, из предложенных партией и правительством, были бесконечно далеки от науки.

Т. Агейчева

— И соответственно не прошли в состав Академии наук. Вот разгорелся скандал. Платонов решил пойти на компромисс, в академии было организовано переголосование. В общем, всех кого нужно, в академию приняли.

Д. Володихин

— Под давлением, заметим.

Т. Агейчева

— Под давлением, да. Но вот этот компромисс к положительным результатам не привел, потому что стал, как раз наоборот, поводом для еще большего давления. И вот следующий этап развернулся осенью 1929 года, когда в Академии наук и в библиотеке Академии наук проводилось так называемая чистка. И выяснилось, что в Академии наук хранятся, в библиотеке Академии наук хранятся подлинники документов, например, об отречении Николая II и его брата Михаила. Выяснилось, что там хранятся документы партии эсеров и кадетов, ну и еще целый ряд таких социально и политически значимых документов.

Д. Володихин

— Я сюда добавлю. А понимаете, какая вещь: в библиотеке Академии наук накопились документы, которые к Академии наук не имеют ни малейшего отношения. Потому что когда-то, за десятилетия до того по всему Петрограду Платонов и его ученики эти документы спасали. И они брали документы буквально из горящих домов жандармского корпуса, различных органов охраны правопорядка, забирали их от лидеров общественных партий, которые подвергались разгрому. И у них помещения библиотеки Академии наук стопками документов были загружены аж по самые своды — никому не было до этого дела. В 29-м году представители органов, скажем так, победивший власти начали говорить: а зачем это вы храните и нам не даете? почему специально не доложили? Да вам же все это неинтересно было. Ну как, ну тут же отречение, тут же жандармерия и так далее... До сих пор не очень понятно, тот документ, который сохранился в библиотеке Академии наук — подлинник это отречения или, скажем так, некая фальшивка — об этом идут споры, и я не думаю, что стоит их сейчас поднимать. Но надо просто сказать, что Платонов, как честный ученый, хранил все, что потом потребуется науке. А следователи, как честные офицеры органов, говорили: отобрать и наказать, потому что хранили, не доложив по команде — вот так.

Т. Агейчева

— Так дело в том, что докладывал Платонов, с известной периодичностью — и в 23-м году, и в 26-м году, и во ВЦИК докладывали о наличии этих документов. Но действительно до поры до времени вот не надо было никому.

Д. Володихин

— Ощущение такое, что, что там, старичок-то нам, да господи, вот сидел бы тихо.

Т. Агейчева

— А здесь, поскольку нужен был повод, вот этот повод был и найден. В итоге Платонова обвинили как раз в незаконном хранении документов и опять вынудили уйти в отставку. Теперь уже из библиотеки Академии наук.

Д. Володихин

— Но он все еще академик.

Т. Агейчева

— Он пока еще да, был академиком. И в 30-м году его арестовали. Вот по этому самому «академическому делу», то есть по делу о незаконном хранении документов.

Д. Володихин

— То есть, по большому счету, по делу о разгроме старой исторической науки.

Т. Агейчева

— Вот поэтому сразу же давайте скажем, что по этому делу академическому проходило вообще 115 человек, в общей сложности — и все это представители старой русской исторической науки, академики и бывшие петербуржцы, и москвичи...

Д. Володихин

— Участники разного рода исторических обществ.

Т. Агейчева

— Это и академики, и профессора, и участники разных научных обществ.

Д. Володихин

— И ученики этих профессоров.

Т. Агейчева

— И ученики этих профессоров, совершенно верно. То есть компания подобралась очень и очень солидная. Но это все были представители вот так называемой буржуазной науки — просто пришло время от них избавиться. И вот здесь ну все, что можно было достать из биографии Платонова, для того чтобы пополнить дело, потому что незаконного хранения документов было, конечно, маловато для серьезного процесса, вот ему все припомнили. Ему припомнили, например, что он преподавал у детей Царствующего дома. Ему припомнили, что он имел семь орденов...

Д. Володихин

— Российской империи.

Т. Агейчева

— Российской империи. Ему припомнили его монархические настроения, участие в юбилейных сборниках.

Д. Володихин

— На что он сказал как честный человек: да, я монархист.

Т. Агейчева

— Да, именно так он говорили и отвечал. Ему припомнили его связи с эмигрантами. В 28-м году Платонов выезжал за границу в Берлин, а потом в Париж. И за границей встречался вот и со своими учениками из Царствующего дома...

Д. Володихин

— Андрей Владимирович был одним из них.

Т. Агейчева

— С Андреем Владимировичем, да, совершенно верно. И с Павлом Николаевичем Милюковым. И письма хранились Павла Николаевича у него дома, которые были при обыске конфискованы. Вот все это вместе и вспомнили Платонову.

Д. Володихин

— Но заметим: разговоров о свержении власти он не заводил. Этого ничего за ним не нашли, он не был мятежником по натуре своей.

Т. Агейчева

— Власти царской, вы имеете в виду? Или власти большевистской?

Д. Володихин

— Советской, конечно.

Т. Агейчева

— Потому что нашли. Вот это необходимо...

Д. Володихин

— А что нашли?

Т. Агейчева

— Дело в том, что ведь помимо вот этих всяких разысканий в деле присутствовали доносы...

Д. Володихин

— А, ну это не нашли. Это сказали, что говорить.

Т. Агейчева

— И вот в этих доносах была информация о том, что в частных разговорах Платонов ругает советскую власть. А он ее действительно ругал и критически очень к ней относился.

Д. Володихин

— Ну как и большинство населения страны.

Т. Агейчева

— И что в некоем частном разговоре — один из доносчиков вспомнил, — ну кто-то вот выдвигал, предполагал, что лучшей кандидатурой при восстановлении монархии будет Кирилл Владимирович. А Платонов сказал: нет, ну уж тогда лучше Андрей Владимирович.

Д. Володихин

— Да, я его хорошо знаю.

Т. Агейчева

— И вот тут созрела блестящая идея — это ж заговор!

Д. Володихин

— Там же монархисты.

Т. Агейчева

— Это же монархический заговор.

Д. Володихин

— У них там винтовки, золото, пулеметы, заграница, линкоры английские.

Т. Агейчева

— И поэтому у Платонова, кстати, при обыске на квартире нашли еще и револьвер иностранного производства — ну конечно, заговорщик, конечно.

Д. Володихин

— С 17-го года хранил.

Т. Агейчева

— И вспомнили, как он студентов наказывал, в том числе за участие в революционных всевозможных мероприятиях, заставлял их на лекции ходить.

Д. Володихин

— Что нельзя не одобрить.

Т. Агейчева

— Да. И вот сложилось новое дело — о всенародном союзе борьбы за возрождение свободной России.

Д. Володихин

— Хотелось бы добавить бочку меда к этой капле дегтя. Дело-то дело, но когда ужасающему мятежнику-монархисту дали всего-навсего ссылку, стало понятным, что нужно было просто выкинуть...

Т. Агейчева

— Выдавить.

Д. Володихин

— Старое авторитетное руководство науки и посадить своих, которые, конкурируя со старыми учеными, проигрывали и по уровню интеллекта, по уровню знаний, по уровню понимания, что такое академическая культура.

Т. Агейчева

— О чем, кстати, следователи очень откровенно и говорили в процессе так называемого расследования.

Д. Володихин

— Ну что ж, у нас осталось совсем немного времени, буквально минутка. Опустим занавес печали над последними годами в жизни Сергея Федоровича. Он был выслан в Поволжье...

Т. Агейчева

— В Самару. На пять лет вместе с двумя дочерьми.

Д. Володихин

— И там в 1933 году скончался.

Т. Агейчева

— Скончался от сердечного приступа. Там же и похоронен.

Д. Володихин

— Он был немолод, но если бы остался в столичном центре и мог бы работать, еще мог бы принести огромную пользу для науки. Но что с ним сделали, то сделали. Впоследствии его, конечно, советская власть реабилитировала. И может быть, сам Сергей Федорович был бы не особенно доволен этой реабилитацией, потому что сам он ее никогда не уважал. Для нас важно другое — то, что этот человек честно прошел весь свой жизненный путь, как великий труженик, как талантливый ученый и как общественный деятель, не предававший своих идеалов. И нам остается отдать поклон его памяти. И после этого я поблагодарю от вашего имени Татьяну Владимировну. Большое спасибо.

Т. Агейчева

— Спасибо вам.

Д. Володихин

— Скажу вам: благодарю за внимание, до свидания.

Т. Агейчева

— Всего хорошего.