«Господь мой и Бог мой», - эти слова звучали в сердце Фомы с тех пор, как он увидел Иисуса впервые после Распятия. То мгновение расширилось до бесконечности, заполнило собой прошлое, настоящее и будущее – всю жизнь без остатка. Но какие страшные дни предшествовали ему! Фома прикипел к Учителю душой с тех пор, как сопровождал Его в странствиях по Галилее. Иисус проповедовал в синагогах нечто, неслыханное доселе, и слушать Его было страшно и радостно. То, что раздражало фарисеев, Фому приводило в детский восторг. Верилось, что таинственное Небесное Царство не за горами и чудеса, какие только возможны на свете, доступны Иисусу, а значит, и им, Его ученикам, тоже!
Впервые тревога кольнула, когда Учитель сказал, что должен идти в Вифанию – в путь Его повлекла весть об умершем друге Лазаре. Идти было опасно. Первосвященники всерьёз были настроены против Иисуса, и ученики понимали, что ждать от них можно чего угодно. Наставника уговаривали, чтобы Он не рисковал, поберег себя. Но Он пресекал попытки Его остановить. И тогда Фома неожиданно для самого себя воскликнул: «Пойдём и мы умрем вместе с Ним!»
Потом, когда Иисуса арестовали, Фома удивлялся себе – куда же девалась эта его решимость, готовность умереть с Учителем? Он сбежал, чтобы не видеть Казни. Он удалился в родные Пенеады, чтобы там в родительском доме утешиться общением с близкими. Но не тут-то было! Оказалось, что роднее Иисуса нет никого на свете.
Фома вернулся в Иерусалим через несколько дней после Распятия и направился в дом, где, как ему стало известно, собрались ученики Иисуса. Он шёл, чтобы разделить с ними скорбь.
Фома:
Мир дому сему!
Иоанн:
С миром принимаем, брат! С миром и радостью!
Иоанн:
Ведь ты ещё ничего не знаешь, Фома! На следующий день после Распятия женщины – Мария Магдалина и Мария Иаковлева, Иоанна – жена царского домоправителя Хузы и моя мама - Саломия, отправились к пещере, в которой Иисус был похоронен, чтобы умастить Его Тело благовониями. Но гробница оказалась пустой! Огромный валун, закрывающий вход в неё, был отвален, а на месте погребения лежал лишь саван! Женщины рассказали нам, что видели ангела, который открыл им, что Учителя нет среди мёртвых!
Фома:
Но где же Он был? Где Он сейчас? Я ничего не понимаю!
Иоанн:
Мы тоже не могли понять и поверить. Но вскоре Учитель Сам явился нам. Он был вот здесь, в этой комнате!
Фома:
Наверное, вы видели призрак!
Иоанн:
Нет, Фома, это был не призрак! Иисус Воскрес из мёртвых! Он был живой – ел рыбу и мёд, и раны от гвоздей на Его руках ещё не затянулись!
Фома:
Вот пока я не вложу персты свои в эти раны – не поверю ни за что!
Фома был раздосадован. Ему казалось, что братья проявляют малодушие – разве не честнее принять горе во всей его полноте, чем питать утешительные иллюзии? Ему очень хотелось поверить в Воскресение, разделить радость друзей, но только не ценой самообмана! На молитвенных собраниях царил праздничный дух. Фома держался в стороне и молчал. Он ждал, что недоумение его разрешиться, но как – не представлял.
В тот вечер все уже собрались, и двери в дом были заперты. Вдруг Фома услышал, что в горницу вошёл еще кто-то. Он поднял глаза, и… остолбенел. Иисус – прежний, живой, радостный – ласково смотрел на него и улыбался. «Ну что же ты, Фома? – прозвучал родной голос, самый лучший голос на свете, – подойди ко Мне, вложи персты в Мои раны…». Слезы облегчения хлынули из глаз. «Господь мой и Бог мой…», - только и смог вымолвить счастливый Фома.
Эти слова стали для апостола молитвой. Они помогали помнить, что бессмертие реально и осязаемо. Они были ключом, который открывал любые двери. И через много лет, стоя перед палачами в далёкой Индии, Фома доподлинно знал, что стоит на пороге Небесного Царства. И врата его распахнутся, если до последней минуты жизни удерживать в сердце образ Воскресшего Христа.
Певчие из Москвы. Наталья Сазонова
Я — из молодёжи девяностых. В то время многие мои ровесники приняли Крещение . Стали ходить в храм. Кто тайно, кто открыто. Мы объединялись и сплачивались вокруг Церкви. Восстанавливались храмы. Церковь нуждалась в кадрах.
Мои друзья поступали учиться в духовные школы. По окончании становились священнослужителями, певчими, иконописцами.
Тогда я считала, что возрождение Церкви — дело молодых. И как будто не замечала в храме старшее церковное поколение. Но однажды...
Мне позвонил друг — молодой священник. Рассказал, что месяц назад получил назначение на далёкий сельский приход. Приехал, говорит, на место, а на станции встречают: главный агроном бывшего колхоза и местные бабульки — вот и вся община. Пошли первым делом храм осмотреть. От увиденного опустились руки. Здание громадных размеров, полуразрушенное . В советское время в храме был кинотеатр.
Бабульки заверили: «Соберём народ, расчистим место для службы». И расчистили. Первую службу назначили на кануне воскресного дня, в субботу вечером. К службе тщательно готовились: алтарь обустроили, иконостас поставили, купили нужные церковные книги. Осталось певчих найти.
Батюшка знал, что моя сестра училась на дирижёра церковного хора и пела в храме. Поэтому и позвонил мне с просьбой — найти певчих.
Мы нашли еще двух человека и в вчетвером отправились на тот приход. Батюшка, встретил, привез в храм. Повел показать, где будем петь. Народ с разных деревень собрался.
храм полон. Люди расступаются, пропускают, шепчутся: «Певчие из Москвы приехали. Батюшка певчих-то из Москвы привёз!» Мы невольно ощущали нашу значимость в этой службе.
Встали за загородку для хора- клирос. Там уже две бабульки стояли. Одна чтец — Вера Николаевна, лет 70. Другая, певчая баба Анна, маленькая худенькая старушка с узенькими, почти закрытыми глазами.
Места для хора мало. Мы ноты разложили. Сами встали впереди, бабе Анне встать сзади предложили. Началась служба. Пели слаженно. И вдруг, выясняется, что у нас нет нужной книги, в которой текст молитв воскресной службы. Нам по ней петь, а её батюшкины помощники забыли принести из церковной сторожки. Поздно спохватились. А Вера Николаевна как будто не заметила нашего замешательства. Прочла нужный стих по своей книге и ждёт. Дальше мы петь должны, а мы молчим...
И вдруг голос бабы Анны; поет нужный текст. Все обернулись на бабу Анну. Голова ее была приподнята вверх, глаза закрыты, голосочек тоненький. Поет наизусть. Мы потом узнали, что бабушка Анна — почти слепая.
Когда она поняла, что поёт одна, смутилась, замолчала. Мы зашептали: «Пойте, пойте». Так баба Анна пела все нужные тексты наизусть, пока книгу не принесли. Я смотрела на неё с благоговением.
Какая величина духа и веры в этой маленькой старушке. Вот она — настоящая певчая! Певчая из далёкой глубинки. Она знала наизусть всю воскресную службу. Никакой недуг, никакая немощь не стёрли из её памяти слов молитвы. Она славила воскресшего Христа в своём сердце.
Мы не раз ещё приезжали к батюшке. Пели на службе. Баба Анна была непременно в храме, на клиросе. Становилась, по-своему смирению, сзади нас. Словно ангел-хранитель...
Умерла баба Анна в субботу вечером, под воскресный день.
Мы приехали с ней проститься.
Я смотрела на неё в последний раз и думала: возрождение Церкви- не только дело молодых. Это общее дело! Ведь сохранили её для нас вот такие бабы Анны! Сохранили своей верой!
Автор: Наталья Сазонова
Все выпуски программы Частное мнение
Василий Меркурьев и Ирина Мейерхольд
В 1934 году на киностудии «Ленфильм» снимали картину «Инженер Гоф». Режиссёр Борис Шпис был счастлив: на одну из главных ролей ему удалось заполучить известного актёра ленинградского театра имени Пушкина — Василия Меркурьева. Нужно было отвезти ему сценарий картины, и режиссёр попросил об этой услуге свою ассистентку — Ирину Мейерхольд. Дочь знаменитого театрального режиссёра, Ирина Всеволодовна с юных лет шла по стопам отца. К моменту прихода на «Ленфильм» за её плечами уже был актёрский, режиссёрский и преподавательский опыт. Меркурьева Ирина не раз видела на сцене. И всегда восхищалась его тонкой и талантливой игрой.
Актёр радушно встретил девушку и усадил пить чай с пирожками. Поблагодарил за сценарий и сказал, что на днях уезжает на гастроли в Сочи. А к съёмкам сможет приступить, как только вернётся в Ленинград. На том и распрощались. Вроде бы, обычная деловая встреча. Но, возвращаясь домой, Ирина почему-то всё время думала о Меркурьеве, и сердце её радостно билось. Василий тоже не мог забыть хрупкую девушку с огромными, глубокими чёрными глазами. На гастроли актёр уехал с мыслями о ней.
Съёмки картины, между тем, откладывались из-за его долгого отсутствия. Режиссёр нервничал и однажды заявил Ирине: если через три дня Меркурьев не явится на площадку, ему найдут замену. Мейерхольд спешно отправила в Сочи телеграмму: «Приезжайте, мы простаиваем». И подпись: «Целую, Ирина». «Сама не знаю, как смогла такое написать», — смеялась впоследствии Ирина Всеволодовна. Девушкой она была скромной. Просто ей очень хотелось, чтобы Меркурьев приехал и снялся в картине. Но третий день был на исходе, а актёр всё не появлялся. Съёмочная группа собралась в режиссёрской, чтобы обсудить, что делать. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показался Василий. Широко улыбаясь, он отыскал глазами Ирину и прокричал: «Мейерхольд, вы мне должны поцелуй!» Девушка смотрела на Меркурьева, и ей казалось, будто после долгой разлуки она встретилась с самым родным и близким человеком. «Я люблю его», — призналась сама себе в тот вечер Ирина. А через несколько дней Василий рассказал ей о своей любви. И предложил руку и сердце.
Меркурьев и Мейерхольд поженились в 1934-м, сразу после завершения съёмок. Их союз стал и семейным, и творческим. Вместе они преподавали сценическое мастерство молодым актёрам в театральных вузах Ленинграда, объездили едва ли не весь Советский Союз, создавая в провинции профессиональные театральные труппы. А потом пришёл 1939 год. Отца Ирины, Всеволода Мейерхольда, арестовали и расстреляли. Точно такая же участь постигла и родного брата Василия — Петра Меркурьева. Супруги стойко переживали горе, поддерживали друг друга. Они усыновили троих племянников, и в семье стало четверо детей — родная дочь Ирины и Василия, Анна, родилась в 1935-м. Во время Великой Отечественной войны, когда семья находилась в эвакуации, появился на свет их сын Пётр. Именно он впоследствии оставил немало ценных воспоминаний об отце и матери. «Их отношения были каким-то чудом, — писал о родителях Пётр Васильевич Меркурьев. — Они прожили вместе больше сорока лет, и чувства их всегда оставались свежими».
После расстрела отца Ирину, как дочь «врага народа», уволили с работы. Ответственность за большую семью полностью легла на плечи Василия Васильевича. Работал он много. Один за другим выходили фильмы с его участием: «Небесный тихоход», «Золушка», «Повесть о настоящем человеке». А после напряжённого трудового дня на съёмочной площадке или в театре, Меркурьев помогал жене по дому. Или ехал на дачу. По рассказам сына, Василий Васильевич всё время там что-то строил и усовершенствовал: огород, теплицы.
В середине 50-х, после реабилитации Всеволода Мейерхольда, Ирина Всеволодовна снова смогла выйти из тени и работать. Она сняла документальный фильм о жизни и творчестве любимого мужа. А в 1978-м Василия Васильевича не стало. Ирина Мейерхольд пережила супруга на три года. И всё это время жила только одной мыслью — о том, что в вечности они с Василием обязательно встретятся.
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
27 апреля. О благодати
В 12-й главе Послания апостола Павла к евреям есть слова: «Будем хранить благодать, которою будем служить благоугодно Богу, с благоговением и страхом».
О благодати, — священник Константин Кокора.