У нас в гостях был председатель комиссии при Епархиальном совете по церковному социальному служению г. Москвы, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в Бирюлево протоиерей Михаил Потокин.
Мы говорили о том, все ли добрые дела идут на пользу человеку, как научиться творить добро разумно и что значит помогать ради Христа.
А. Пичугин
— И на Светлом радио приветствуем Вас мы, Лиза Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— И этот ближайший час вместе с нами и с Вами проведет протоиерей Михаил Потокин, председатель Комиссии при Епархиальном совете по церковному социальному служению Москвы, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в Бирюлево. Здравствуйте, отец Михаил.
Протоиерей М. Потокин
— Добрый вечер!
А. Пичугин
— Часто мы отталкиваемся от евангельского чтения, которое будет читаться в ближайшие дни. И вот завтра будет на литургии будут читать Евангелие от Матфея, в котором есть такие слова: «Кто принимает Вас, принимает Меня, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня. Кто принимает пророка во имя пророка, получит награду пророка, и кто принимает праведника во имя праведника, получит награду праведника». Честно говоря, понятно не очень. Я понимаю, что эта фраза вырвана из контекста, и надо читать то, что было до, и то, что после. Но после, кстати, новая глава начинается. Единственное, что я не прочитал, это только вот последняя фраза этой главы: «И кто напоит одного из малых сил, только чашею холодной воды во имя ученика, истинно говорю Вам, не потеряет награды своей».
Протоиерей М. Потокин
— Ну, здесь, наверное, стоит обратить внимание на слово «во имя», потому что оно может быть ключевым в данной ситуации. И когда мы говорим о каких-то поступках человека, действительно, всегда называем эту мотивацию. То есть они мотивированы, причем, не только внешне, но и внутренне. И, таким образом, все-таки важен оказывается не просто сам поступок, а ради кого мы его совершили.
Вот если мы вспомним беседу Серафима Саровского с Мотовиловым, там Серафим очень интересно говорит слово. Он говорит, что добро, само по себе сделанное, хотя оно и угодно Богу, но оно пользы человеку не приносит, духовной пользы человеку не приносит. А приносит только то добро, которое сделано Во Имя Христово. И вот это добро – действительно, тогда оно человеку приносит, как говорит Серафим, дары Святаго Духа, которые он совете собирать. Ну, мы помним беседы с Мотовиловым о стяжании, благодати Святаго Духа – вот путь спасения человеческой души, путь возрастания человеческой души.
Поэтому что я могу сказать? Здесь можно много примеров привести, и понять это иногда можно даже простым вопросом: «Ради которого я что-то делаю?» Ведь дело в том, что так же, как и любое состояние наше, оно всегда очень такое, знаете... Иногда не очень легко определить. Нам кажется, что мы делаем хорошее дело, что вот мы чашу воды принесли, а на самом деле мы думаем о том, насколько я стану хорош при этом. То есть вот я такой добрый, я напоил, я помог. И тогда, наверное, мы делаем это для себя. Но в каком-то, наверное, утрированном смысле мы можем понять, что такая добродетель не просто не приносит плода, но даже иногда и, собственно, добродетелью не является, как таковой. Ну, возьмите, например, Иудушку Головлева, который сидел у постели брата Степана, и Степан кричал ему: «Уйди, Иуда, дай умереть спокойно!» А тот сидел, потому, чтобы завещание не переписал брат, и отвечал на это брату очень смиренным таким тоном, что «эта болезнь тебя сделала букой, но я за тебя помолюсь», вставал в угол на коленки и молился за брата. Но добродетель ли это – сидение у постели больного? Ясно, это жестокое наказание, которое человек, собственно говоря, ради себя все это и учредил, и, собственно говоря, ради своих каких-то целей.
А. Пичугин
— Ну, как сам Иудушка Головлев умирал в конце тоже...
Протоиерей М. Потокин
— Ну, понятно. Просто я хочу сказать, что вот, добро-то, сделанное ради себя, иногда даже оказывается вовсе и не добром, как таковым.
Что еще здесь важно? Какой принцип мы должны с Вами вспомнить, когда мы говорим о добре, сделанном ради Христа? Это принцип свободы. Почему я так, казалось бы, неочевидно здесь, в тексте? Вот в чем все дело. Дело в том, что человек должен быть свободен от нашей помощи. Если мы говорим в каком-то смысле, это очень важно, потому что вспомним хотя бы искушение Христа хлебами, да? «Накорми хлебом – я Тебе поверю». Вот когда мы ставим в зависимость поведение человека от своей помощи... Причем, это может быть не внешне, не какими-то увещеваниями («вот я тебе помогу, а ты мне поверь»). Не в этом дело. Дело даже во внутреннем отношении к свободе человека, понимаете? Когда мы помогаем человеку, мы должны соблюдать его свободу. Это очень сложно. Вот здесь, может быть, самое потрясающее и самое глубокое, одно из самых глубоких евангельских мест – притча о блудном сыне. Ведь отец, когда сын его спрашивает о наследстве, он ему это наследство отдает, несмотря на то, что понятно, что оно не просто – оно усилит погибель его. Ну, представьте себе – дать человеку средства, когда он находится в страстном состоянии. Это значит просто дать пищу его страстям. Но, в то же время, у сына есть свобода. И, оказывается, свобода даже выше, чем, казалось бы, временная польза, хотя, казалось, не дай – так он не пойдет и не растратит и, может быть, ниже не упадет. Но тогда он лишится свободы. Поэтому здесь несколько принципов, на которые, мне кажется, стоит обратить внимание. Первый – это то, что сделано ради Христа. А сделанное ради Христа – значит, сделанное так же, как делалось Им, то есть с соблюдением свободы человека. С тем, что мы с Вами должны думать не о себе в этот момент, а о человеке, которому мы помогаем. Это очень сложно. Потому что нам кажется иногда, что, думая о пользе человека, как вот мы считаем, что пользу мы ему принесем или ему принесет пользу то или иное, что мы делаем верно. На самом деле ведь польза человека – это такое понятие очень непростое. И вот просто подчинение человека нашей воле, доброй воле – оно пользы ему не приносит. Приносит как раз то, что человек сделал в свободе, то есть свободно он послужил другому, свободно он налил Вам эту чашу воды. И Вас оставил свободным от своей помощи, от того, чтобы Вы за это должны ему что-то – какой-то верный поступок, что-то сказать, возблагодарить, дружить с ним, общаться с ним. Нет, понимаете? Вот здесь как раз очень такой тонкий и сложный момент взаимоотношений людей, который мы с Вами часто упускаем в наших отношениях и, в частности, в отношении служения ближнему, я бы так сказал, в общем смысле. Потому что все наши отношения в каком-то смысле определяются именно этим: один служит другому.
А. Пичугин
— Мне сразу вспоминается более радикальный пример служения ближнему и свободы человека. Петр Николаевич Мамонов как-то тоже в программе "Светлый вечер" приводил совсем радикальный пример, когда наркоман просит у своего друга либо дозу, либо денег на эту дозу, и другому становится жалко его – это же жалость к человеку, - и он ему дает. Соответственно, он ему дает какой-то кусок смерти. С одной стороны, это жалость, проявление этой жалости к близкому человеку при виде того, как он страдает без этой дозы. А с другой стороны, это же еще кусок смерти.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, Вы знаете, да. Здесь все-таки важно понимать, потому что везде есть некая грань, понимаете, вот чувство меры. Мы говорим о вещах, которые очень трудно и очень нам как бы сложно... Они на грани находятся. Да, действительно, многие лекарства человека убивают, потому что были и наркотики, мы знаем. Убивают и душу. Следует ли давать это человеку или нет? Но есть медицинский аспект этого вопроса, понимаете? Есть какие-то сейчас... я не разбираюсь, к сожалению, так глубоко...
А. Пичугин
— Заместители?
Протоиерей М. Потокин
— Да-да, есть такие средства... Нет, есть какие-то состояния человека, которые ему нужно купировать – ну, может быть, не с помощью наркотика, но с помощью каких-то медикаментов, иначе просто сосудистая система, сердечная деятельность может повредиться. То есть человек может умереть. Я не знаю, не разбираюсь в этом. Но что совершенно верно – действительно, опять-таки, наше добро не должно навредить человеку. И в этом смысле наркотики как раз являются все-таки вредом для человека, так же, как алкоголь, так же, как все остальное. И поэтому то, что убивает человека, вряд ли это следует ему преподавать, пусть даже он хочет этого и нуждается в этом.
Л. Горская
— Как ему кажется.
А. Пичугин
— Ну, как ему кажется, да. Но есть еще один важный аспект, о котором часто в последнее время говорят. Приводят всегда две цитаты – одну, причем, не евангельскую, но часто обращают ее именно как... преподносят ее, видимо, по незнанию, как евангельскую. Я, кстати, сам долгое время думал, что это из Писания, где ее там нет. Про то, давать или не давать деньги в долг, давать или не давать милостыню, все, что связано с деньгами. С одной стороны, все вспоминают, что «каждому просящему – дай», а с другой стороны, вспоминают по «заплатить милостыню в руке твоей». Ну, здесь я, наверное, не разделяю подаяние и деньги в долг, потому что это две стороны одного и того же. И, опять же, сколько людей, столько и мнений. И вот как здесь разобраться, тоже непонятно.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, и еще одно мнение сейчас мы услышим от отца Михаила, еще одного человека. (Смеется.)
А. Пичугин
— Да.
Протоиерей М. Потокин
— Вы знаете, мне кажется, что здесь все-таки важно понимать, что вот эта отдача какая-то или пожертвование другому, причина его какая? Должна быть причина все-таки – сострадание, мне кажется, так. И просто какие-то вещи нужно совмещать еще и с собственными возможностями. Потому что иногда приходят и спрашивают люди: «Ну, одному нищему я могу подать, а если я встречу десять нищих? У меня просто денег не хватит им подать». Безусловно, тут возможности, которые мы имеем в помощи ближним, не всегда соответствуют тем запросам, которые ближние нам предъявляют. Поэтому здесь вот все-таки нужно это как-то разумно делать.
Но, в то же время, есть интересная здесь такая деталь: что если мы решили дать уже или мы дали, то тогда уже отдали мы окончательно, то есть целиком. То есть об этом следует забыть – о том, что мы отдали. И здесь уже другие евангельские слова – о том, что одна рука не знает, что делает другая, что просящему поприще одно – пройти два, и так далее. Забудь о том, что ты сделал. И в этом смысле это будет, наверное, больше пользы нам приносить, чем мы будем пересчитывать свою помощью или будем думать о том, как эта помощь повлияет на жизнь ближних наших.
Вот есть в этом смысле у Амвросия Оптинского письма. В такой момент он рассказывает, что как-то он послал одному своему духовному чаду такую вырезку из журнала, юмористическую картинку. Она изображает чиновника, который, видимо, разорился, опустился и пьет, и какого-то генерала, который ему передает милостыню. И внизу подпись под картинкой - генерал обращается к этому разорившемуся клерку: «Смотри, не пропей!» И ответ: «Это теперь моя собственность, как хочу, так и распоряжусь». В этом смысле, действительно, мы с Вами, опять-таки, говорим, что, помогая человеку, не можем ограничить его свободу. Поэтому здесь... И, в том числе, и свободу остаться без всякой... без всякой пользы наша помощь останется. Ведь Магомаев блудный сын не вернуться к отцу? Ну, мог. Мы уже знаем конец притчи, поэтому нам кажется, что все Отцом сделано так, чтобы он не просто вернулся, а воскрес. А ведь мог и не вернуться, мог, как мы говорим, и умереть в стране далече. Поэтому здесь то же самое.
И все-таки я хочу сказать, что здесь очень разумно нужно потупать, понимая, что не от количества, не от каких-то еще принципиально зависит состояние наше духовное.
Ну, и потом, Вы знаете, еще одну притчу, наверное, нужно вспомнить о милосердном самарянине. Все-таки, оказывая помощь человеку, мы с ним становимся ближними, можем стать с ним ближе, да? Ну, и тут тоже вопрос, понимаете? Потому что иногда... Вот у владыки Антония Сурожского я когда-то читал великолепный пример. Он говорит, что у него был один знакомый – состоятельный человек, который, когда к нему приходил проситель, его в дом не пускал, а оставлял на пороге. Приходил, давал ему денег и говорил: «Я теперь все тебе дал, больше здесь не появляйся». И владыка с этим в этом смысле, что он давал – просить просящему – он говорит, владыка сам говорит, что «я не считал это благотворительно
А. Пичугин
— Протоиерей Михаил Потокин, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в Москве, в районе Бирюлево, председатель Комиссии при Епархиальном совете по церковному и социальному служению столицы у нас в гостях в программе "Светлый вечер". А почему Антоний Сурожский не считал это благотворительно
Протоиерей М. Потокин
— Ну потому что все-таки...
А. Пичугин
— ...последние слова были: «Больше чтобы тебя здесь не было?»
Протоиерей М. Потокин
— Да-да-да, совершенно верно. «Вот ты получил свое – теперь больше не приходи».
А. Пичугин
— Но ведь он же, с другой стороны, мог понимать, что это ведет к тому, что этот человек может каждый день приходить и просить, просить, просить.
Протоиерей М. Потокин
— Но в том-то и дело, что, опять-таки, я говорю, что наша помощь – это все-таки не решение материальных проблем ближнего. Это установление с ним неких взаимоотношений. А когда я не хочу, чтобы ты был в моей жизни, тогда, наверное, мне помощь моя – это формальность.
А. Пичугин
— Но ведь я же не должен пускать каждого просящего что-то на улице, в том числе, в свою жизнь?
Протоиерей М. Потокин
— Ну вот здесь вопрос как раз, понимаете? А что же тогда, собственно говоря, зачем мы помогаем человеку? Хотя бы... Что значит – впустить в свою жизнь? Ну, конечно, мы в дом не сможем привести всех тех, кому мы помогли. Но, в то же время, как мы рассматриваем человека? Он нам чужой?
А. Пичугин
— Ну, подошел человек на улице, попросил, там, условно, 10 рублей и пошел дальше. И мы с ним больше никогда не встретимся, скорее всего.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, это понятно. Понимаете, я не имею в виду только личное общение. Дело в том, что мы должны некую общность ощущать свою с этим человеком. У меня друг один в Париже живет, он говорит: «Там интересно. Нищий как просит? Он выходит в вагон, в метро и начинает кричать во все стороны, что он вот недавно работал, теперь работу потерял и вынужден просить: «Подайте-де, мол». И люди понимают, что в метро-то ездят люди несостоятельные или не особо состоятельные (ну, это я так уж...), и понимают, что с каждым может произойти такое. Поэтому подают. И это верно. То есть, на самом деле, между мной и этим нищим каково расстояние? Либо это бездна, которая разделяет богатого и Лазаря, потому что богатый живет в одном конце Вселенной, Лазарь живет в другом, и никак они соприкоснуться не могут. Или все-таки мы... не то, что я могу туда же попасть и через день окажусь на улице. Вопрос не в этом. Или мы все-таки одна семья? То есть человек этот – чужой нам, или он не чужой?
Л. Горская
— А почему мы сводим помощь, действительно, к материальной стороне вопроса? У нас так случайно получилось, или мы договорились так?
А. Пичугин
— Нет, мы договорим про материальную сторону – поговорим про другую.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, вопрос стоял об этом – подавать или не подавать деньги. Вот вопрос-то как раз о деньгах и был.
А. Пичугин
— Я вот еще хотел один пример привести. У меня около метро сидит – я уже довольно давно, пару лет его наблюдаю – мужичок, совсем спившийся, совсем-совсем. И у него картоночка, на которой написано: «Не на еду, а на выпивку» - ну, честно написано. И ему активно подают – там студенты еще ходят вокруг постоянно.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, сами любят, наверное, выпить, вот и подают.
А. Пичугин
— Гораздо активнее подают, чем какой-нибудь старушке, которая там уже десять лет стоит с картоночкой «На операцию дочке подайте, Христа ради».
Протоиерей М. Потокин
— Ну, Вы знаете что, вопрос с просителями – действительно, насколько они искренни, - ну, это вопрос сложный. Поэтому сказать о том, что мы должны каждого исследовать и понять, правду он говорит или нет, - ну... А мы-то сами всегда ли правду себе говорим? Даже себе самим? Понятно, что человек в таком состоянии, а уж состояние его не из лучших... Говорить правду очень сложно. Даже тот, кто на выпивку просит, и то, в общем-то, в этом смысле есть некая... Ну, понятно, что это некий ход, я бы сказал так, некий рекламный ход даже. Потому что, в принципе, если серьезно к этому отнестись, если бы каждый человек ответственно сказал, он бы не подал ему. Потому что на выпивку не надо. Потому что вот, действительно, есть реальные вещи, где нужна помощь. И если я захочу помогать ближним, то я найду в себе силы и время потрудиться и найти, где им нужно помочь. Что я подойду к этому вопросу не формально (вот тут я шел мимо – спросили, кинул и пошел дальше), а я вот, если я сочту нужным, найду, где, как и кому помочь, и не только материально, а и поучаствовать в чем-то, и самому какие-то силы приложить к тому, чтобы людям помогать, если я захочу. Ну, конечно, есть некоторые случаи, когда... Ну, это, я считаю, нечто цирковое тоже. Когда вот есть... какие-то представления на улице разыгрывают – ну, собственно, ради актерского мастерства им подают, потому что люди ну такие истории рассказывают и с таким видом... Причем, эти истории, конечно, повторяются, и мы понимаем это. Но все-таки...
Л. Горская
— Ну, хорошо, если они при этом еще не очистят Вам карманы и не снимут с женщины украшения.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, в том-то и дело, это бывает. Вот, к сожалению, у нас в Царицыно, я помню, когда я еще служил, у нас там мы раздавали одежду бездомным. Ну, это было в 90-е годы, только начиналось, бездомных было много, и тогда сложное время было, особенно зимой, в подвале здания воскресной школы. Так пока мы им раздавали эту одежду (в воскресной школе занятий не было в будние дни), они умудрялись обчистить здание – унести чайник электрический и так далее. Я не в обиду говорю, но просто нужно понимать это – о том, что отношения все-таки... что это очень сложный человек. Что мы не просто в каком-то розовом мире живем, где мы подали, нам за это руку поцелуют или спасибо скажут. Здесь совершенно другие люди. И, в то же время, сказать о том, что они не заслуживают сострадания, потому что они неискренни, потому что они лукавы, потому что они преступны даже в чем-то, - ну ,наверное, это неверно будет. Сострадание не значит идти у них на поводу. Это не значит, что мы должны сейчас вывернуть карманы и сказать: «Ну, обери меня, пожалуйста, и все. Все, что у меня есть, вот давай украдем». Но, в то же время, это и не значит, что мы должны таких людей презирать. Потому что все равно этот человек остается человеком.
Л. Горская
— Хорошо, когда ситуация такая, что, в принципе, ясен фронт, где можно помочь, и есть возможность помочь. Вот человек голодный – мы его накормили, он попросил денег – мы ему дали. А как быть в ситуациях, когда смотреть больно, а помочь – нет... или кажется, что нет возможности помочь? Закрывать на это глаза – просто, чтобы не переживать, - или продолжать сострадать?
Протоиерей М. Потокин
— Ответ второй, конечно.
Л. Горская
— Я сейчас на животных, для понимания, пример. Вот мы едем – сбита собака. Жалко ее? Очень жалко. А остановиться нет возможности. Ну, такой поток, что просто нет возможности перестроиться, или кажется, что опаздываем. Разные... бывают мнимые причины, бывают настоящие. И вот мы проехали. И обычно родители в этой ситуации детям говорят: «Собака мучается, не смотри». «Не смотри, не думай, не смотри, не думай», - то есть это стандартная реакция родителя. То есть я уже детей приплела к этой истории, вопрос задала так. Стандартная реакция родителя. То есть ему кажется, что он защищает психику ребенка, нервы ребенка, сердце ребенка и так далее. А как вот правильно в этой схематической ситуации и более широкой ситуации нам вести себя, когда нам кажется, что прямо сейчас помочь мы не можем, исправить ситуацию не можем, но мы видим эту ситуацию боли, ситуацию несправедливости
Протоиерей М. Потокин
— Вы знаете, в чем дело, ну ,во-первых, вот это слово – «кажется». Мы его должны исключить. То есть мы должны убедиться, что мы не можем помочь. Только тогда ситуация для нас будет правдивой. Когда я не остановился и видел – там, сбили или что-то еще, это значит, что я не убедился в том, что я не могу помочь. И здесь уже я неправ. Если я подошел и вижу, что я не могу помочь, значит, здесь уже – да, хотя бы я проявил вот... Я свое время отдал, я отдал свои силы.
Л. Горская
— Попытался.
Протоиерей М. Потокин
— Поэтому сама попытка – в ней очень много заключено, потому что это движение, понимаете? Когда к тебе подошли. Ведь важно, что, действительно, и людям-то мы многим не можем помочь, умирающим. И, к сожалению, я могу констатировать свою практику, что сейчас многие люди, которые в терминальной стадии болезни так называемой, к ним не приезжают врачи, и «скорая» не забирает их в больницу, но при этом как бы вот... Ну, понятно, профессиональный подход – это профессиональный подход. Когда человек неизлечим и когда состояние его практически никак нельзя улучшить. Но, в то же время, есть же человеческое... Ведь то, что – кто там, Боткин? – говорил, что плох тот врач, после беседы с которым больному не стало легче, понимаете? То есть наше присутствие даже рядом с человеком может ему помочь, несмотря на то, что физические страдания мы его не облегчаем тем. Поэтому того же владыки Антония я рекомендую: да, есть у него беседы, которые он проводил о нравственности в медицине. Это очень глубокие такие вещи и современные, в том числе, поднимает он. Тем более, что он это на Западе проводил – там уже вопросы стояли с эвтаназией и с другими вещами. И вот здесь как раз то же самое, понимаете? Сострадание наше – не в том, что мы какое-то действие совершили, а просто движение наше к человеку. Вот несчастье, да? Я не могу помочь, но я все-таки должен прийти – вот хотя бы рядом с ним оказаться в этот момент. Чтобы он был не одинок даже в том, что с ним случилось. Поэтому здесь то же самое – сбили животное, ну, остановись и убедись, что мы ничем помочь не можем. И тогда уйди, потому что... Даже этот самый владыка тоже пишет, что есть какой-то момент (он приводит этот пример, он был свидетелем во время войны, он был военным врачом, в Сопротивлении работал во Франции), и он пишет, что в какой-то момент врач и сестры вдруг отходят от больного и говорят: «Да, мы сделали все, но теперь пришла смерть. И теперь нужно человеку... оставить его, медицинскими методами уже его не мучить, поскольку они бессильны, а дать ему возможность уйти из этого мира, из этой жизни, потому что мы ничего сделать не можем, а наше искусство только принесет ему еще большую боль, то есть оно его только еще сильнее ранит. Вот в этот момент как раз дать Богу действовать, потому что Он призвал этого человека уже к себе.
Л. Горская
— А вот возвращаясь к моему большому сбивчивому вопросу, правильно ли изолировать детей от боли и какой-то некрасоты этого мира? Потому что не смогли...
Протоиерей М. Потокин
— Вы знаете, я думаю, неправильно, и вот почему. У меня собственный опыт был такой – может быть, про себя рассказывать нехорошо, но все-таки скажу. Как-то я преподавал в школе факультатив – ну, что-то типа Закона Божия. И вот там с группой детей... Одновременно я по своему служению помогал больным с церебральным параличом. Это Центр реабилитации, и там довольно много колясочников в трудной, тяжелой форме. А школа – обычная московская школа. Такая - нельзя сказать, что неблагополучная. Хорошие дети, хорошие родители. И вот как-то у меня, уже наблюдая и за своими тоже, простите, чадами, я увидел, что во многом дети сейчас избалованы и многое получают от родителей и при этом перестают это ценить. И мне показалось полезным взять их с собой вот к этим больным церебральным параличом, когда их много – когда их, понимаете, собирается 50-60 человек колясочников в зале. Им трудно говорить... И сколько людей больных – это вряд ли кто видел! Да их редко видно на улицах – как их вывезешь? И, Вы знаете, опыт очень положительный. То есть дети... Ну, какой это – наверное, был 6-7 класс. То есть посчитать, сколько там – 13-14 лет. Я видел просто, что это им помогло. То есть это не просто... Это их не испугало, это не вызвало к ним отвращения, к этим людям, а вот общение с этими людьми – оно их вдохновило, то есть оно дало им какое-то понимание. Ну, во-первых, они общаются по-другому, конечно, и как-то с большим интересом к тебе относятся. То есть большая отдача есть от общения с ними. Поэтому мне кажется, что избегать этого нельзя.
Другое дело – когда это тоже делается искусственно, когда мы начинаем... Если бы мы начали каждую неделю их возить: «Вот смотри, вот смотри, здесь вот так тоже...», это, понимаете, не видно в человеке каких-то, мне кажется, положительных перемен. Но изолировать специально от этого, мне кажется, нельзя.
Многие действительно, когда болеют родственники, дома лежит бабушка, умирает, детей прячут: «Нет-нет, давай увезем их, чтобы они не видели, как она умирает». На самом деле смерть есть часть жизни, и ребенок все равно столкнется со смертью. Умрет любимое животное, умрет котенок на улице, они увидят раздавленную собаку... Так сказать, смерть все равно войдет к ним. Поэтому, наверное, не важно изолировать их от мысли о страдании, о смерти, а просто верное отношение к этому в них... А человек все-таки, особенно дети, они по-другому немножко жизнь воспринимают, чем мы. Наверное, важно, чтобы мы их научили тому, как относиться к этому, а не просто изолировали их в страхе от того, что происходит. Поэтому мне кажется, что можно детям видеть и болезнь, и какие-то тяжелые последствия ее. Ну, в какой-то мере мы должны к ним относиться как уже к людям полноценным, которые видят полноценную душу и могут сопереживать, сострадать.
А. Пичугин
— Я напомню, что в этой студии протоиерей Михаил Потокин, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в столичном районе Бирюлево. Отец Михаил также председатель Комиссии при Епархиальном совете по церковному и социальному служению города Москвы. Здесь Лиза Горская, я – Алексей Пичугин. Через минуту мы вернемся.
Возвращаемся в нашу студию, студию Светлого радио, где сегодня в программе "Светлый вечер" у нас с Лизой Горской протоиерей Михаил Потокин, председатель Комиссии при Епархиальном совете по церковному и социальному служению в Москве и настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в столичном районе Бирюлево.
Л. Горская
— Отец Михаил, а вот Вы сказали, что детей не стоит изолировать от страдания, от вида страданий и смерти, а нужно им как бы дать правильное отношение к страданию, к смерти. А ведь и у взрослых зачастую нет этого правильного отношения – у нас, у взрослых. Вот какое оно должно быть, вот объясните, как в букваре!
Протоиерей М. Потокин
— Нет, объяснить, как в букваре, невозможно. Мы всегда должны оставаться людьми и поступать не по схеме, а именно вживую. Если что-то нас испугало, может быть, что-то вызвало в нас какую-то эмоцию, слезы, мы не должны этого бояться. Понимаете? Любая маска в этом смысле станет лицемерием, и она станет ложью. А именно какое-то правдивое отношение к тому, что происходит, покажет человеку, что этого не надо бояться, что здесь не нужно кривляться, что здесь не нужно чего-то искусственного создавать. Что это трудная ситуация, это очень трагический момент, и, в то же время, он живой. И мы можем оставаться искренними людьми, теми, которые не прячутся за какие-то схемы, а именно вживую общаются. Даже можно не говорить ничего. Иногда, знаете, говорят о том, что нужно сказать больному или что нужно сказать у его постели. А можно же ничего не говорить. Мы же понимаем, что человек общается не только словом, но само присутствие наше рядом – оно уже есть общение. Я видел в моей священнической практике, приходя к умирающим преподавать таинства им, что иногда присутствуют дети. И дети присутствуют даже, и я никогда не видел какого-то, знаете, в этом... чего-то неестественного, чего-то плохого и не просил их удалить – «уведите детей, вот мы сейчас будем заниматься какими-то своими серьезными делами». Именно потому, что это серьезно, они должны быть рядом с нами. Если мы хотим сказать, что детство несерьезно, значит, и жизнь их тогда несерьезна, понимаете? Для нас они «недолюди» – какие-то еще пока несозревшие, неполноценные и так далее.
Л. Горская
— Дети, кстати, очень чувствуют, когда к ним так относятся – «недоотносятся».
Протоиерей М. Потокин
— Ну, да, да. Они ищут другого. В нас они ищут уже отношения серьезного. Поэтому я считаю, что то, что Вы спросили... Схемы нет. Мы просто, естественно, должны себя вести так, как мы ведем себя всегда. Может быть, мы где-то ошибемся – не страшно, они должны научиться прощать нам наши ошибки. В конце концов, они их начнут видеть много, когда вырастут, и мы станем для них уже не теми великолепными родителями, в которых целый мир. А мы станем такими обычными людьми с недостатками. И тогда, наверное, у них, может быть, меньше возникнет совершенно вопросов о том, что же произошло, почему мои мама и папа стали такими глупыми.
Л. Горская
— Внезапно! (Смеется.)
Протоиерей М. Потокин
— Внезапно, да!
А. Пичугин
— Ну, и вообще, может быть, эта граница сильно размыта. Если детство – это несерьезно, то человек просто может не заметить, как он перешел из этого «несерьезно» в «серьезно», и все те проблемы, которые на него вдруг обрушились в одночасье, он просто не сможет с ними справиться.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, да. Вы знаете, возникают такие вопросы. Вот я много припоминаю случаев... Один раз у меня спрашивают... даже звонили одни прихожане. В семье папа умер, а дочка очень любила его – стоит ли говорить об этом? Понимаете, ведь вопрос иногда доходит до того, что скрывают, а потом ситуация оказывается совершенно, как говорит шахматный доктор Сван, «и ходить –то некуда, и сделать ничего нельзя, потому что и не сказано». И человека уже нет. «А объяснить, почему мы тебе не сказали, таким как бы... ну, чтоб ты не плакала...» - «А что же я, после того, как узнала, что же, я плакать не буду? Что же, он стал мне меньше дорог, если месяц прошел и его не видела?» То есть вот здесь... Поэтому все-таки я считаю, что нужно здесь иметь мужество говорить правду детям в таких серьезных случаях.
Л. Горская
— А вот мы говорили о милостыне – такой самой простой, пожалуй, и понятной форме делать добро. Дал денег – ну, казалось бы, что может быть проще, если они есть, конечно. А какие еще формы, если так можно сказать, способы сделать добро есть?
Протоиерей М. Потокин
— Да нет, ну, я даже больше скажу, что дал денег просто – это, конечно, хорошее дело, но это не все добро, которое мы с Вами делаем для человека. Даже материально помогая ему, мы должны и некоторое участие в его жизни принимать. Но самое большое добро, конечно, это когда мы сопереживаем, сострадание, да? Вот это та милость, про которую Господь говорит: «Милости хочу, а не жертвы». И тогда действительно мы, когда в человеке человека видим, в первую очередь – пускай немощного, слабого, грешного и так далее, но человека, - во это важно, наше отношение к человеку важно, понимаете? Вспомните, в «Карамазовых» - ведь Алешу-то любил отец, потому что тот не осуждал его, понимаете? Хотя там уж сложно не осудить – Федор Павлович жизнь-то имел такую...
Л. Горская
— Что такое сострадание? Это когда я смотрю – человеку больно, и мне тоже больно, или это что-то другое?
Протоиерей М. Потокин
— Нет, взаимную боль не надо... Тут какое-то... Тут не в этом дело. Дело в том, что мы с Вами... Нельзя сказать, что это какое-то сопереживание сочувственное. Это все-таки то, что я в человеке вижу – вот его человеческое, его как бы вот внутреннее, то, что, может быть, не каким-то вот... описано состояние его, а то, что я... понимаете, относиться как к близкому человеку, как к члену семьи.
Л. Горская
— То есть я его люблю?
Протоиерей М. Потокин
— Да нет, ну, как мы относимся к любимым своим, да? К детям, там... Представьте себе, что это Ваш ребенок, представьте себе, что это Ваш отец, мать, что это Ваши близкие. Мы тогда поймем, что это такое, как к близким мы относимся. То есть, понимаете, когда нету чужих. Одно дело, когда мы делим людей на ближний круг, который мы... и по-другому к ним относимся, другое дело – когда мы стараемся этот круг расширить. Я не говорю, что нам удастся его расширить настолько, насколько его Христос принес в Евангелии, когда всякий человек оказался близким, а когда хотя бы максимально мы постараемся его принимать в себе сознательно, как человека близкого. Это не значит, что, опять-таки... Мы и близким-то не всегда помогаем. Да и не всегда известно, времени нет... Вот сейчас приходишь, иногда люди на исповедь приходят и говорят о том, что «вот, близкий ушел человек, а я-то вовремя не пришел, а я так мало с ним был, а я так редко приезжал». Вот этот комплекс – он есть, и это правда, я это понимаю.
Л. Горская
— Это особенность времени или это особенность человека?
Протоиерей М. Потокин
— Нет, это особенность человека. Когда мы потеряли человека, мы более ярко видим наши отношения с ним. И видим и нашу неправду, в том числе, которая... Имели возможность – не только материальную, а просто присутствовать в его жизни, а заняты были своими делами. Вот какие-то вещи... Оказалось, что более серьезным было бы для нас это вот общение с ним, чем вот свои какие-то дела текущие, которые у нас...
Л. Горская
— Которых уже не вспомнишь.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, которых уже не вспомнишь, но, оказывается, да... Вот это правда некая про нас. Поэтому... Но все-таки мы же помогаем ближним – да позвони, да поговори, да просто слово скажи. Что значит «быть рядом»? Это очень много значит. Нам кажется, что вот только когда мы что-то делаем – ухаживаем, покупаем что-то, тратим время, силы и так далее, что-то мы – какие-то поступки – лечим, тогда мы пользу приносим. А на самом деле когда мы рядом, это тоже великое дело для человека, понимаете? Поэтому одно из таких испытаний в смерти человека видится как раз в одиночестве человека перед смертью. Потому что он оказывается с другой стороны жизни. Все, кто его окружает, остаются жить. А он уходит туда, где их уже нет. И вот этот разрыв как раз, если он будет еще подчеркнут нами, что вот он... вот у нас свои проблемы, вот мы тут обсуждаем семейные вот эти дела, а он уже как бы не при нас, он уже должен уйти... Или мы все-таки включаем его в свою жизнь, несмотря на то, что мы понимаем, что человек уходит, он уже не будет участвовать в том, о чем мы говорим...
А. Пичугин
— Ему самому-то каково при этом? Хотя, наверное, все по-разному переживают.
Протоиерей М. Потокин
— Все по-разному, наверное, да. Это недоступно нам. Ну, как сказать – ведь мы видим на Кресте у Христа слова-то о том, что, «Отче, почему Ты меня оставил?». Вот это одиночество, оставление – в каком-то смысле, это свойство, наверное, человеческого... кончины человеческой жизни земной. И то, что мы, конечно, живем земными заботами, людьми, которые нас окружают, всем-всем, - это нельзя исключить, ну нельзя, понимаете? Человек... Все равно мы теряем. И вот эта потеря – как ее облегчить для человека, этот момент перехода? Ну, это сложно, наверное, это не тема сегодняшней передачи. Если мы говорим о благотворительно
Л. Горская
— А вот говоря о милосердии, в начале программы мы говорили, что часто бывает так: мы, помогая кому-то, на самом деле это совершаем ради себя. То есть чтобы понять, какие мы хорошие, какие мы щедрые, какие мы добрые.
Протоиерей М. Потокин
— Да, да.
Л. Горская
— Иногда эта подмена мотивации может произойти незаметно. Возможно, есть какие-то...
Протоиерей М. Потокин
— Почти, почти всегда.
Л. Горская
— Возможно, есть какие-то способы проверить себя самого на искренность?
Протоиерей М. Потокин
— Конечно.
Л. Горская
— Какие?
Протоиерей М. Потокин
— По плодам их узнаете их. То есть если плод все-таки доброго дела оказывается во мне смущением... Вообще, а что такое выгорание? Вообще, можно ли выгореть от добрых дел? Да нельзя. Если мы с Вами их для себя делаем, то, конечно, можно выгореть.
Л. Горская
— Что значит «выгореть»? Вот сейчас пояснение...
Протоиерей М. Потокин
— Ну, «выгорание» - такой термин, знаете, в благотворительно
Л. Горская
— А может быть, есть какой-то набор вопросов, которые себе надо регулярно задавать?..
Протоиерей М. Потокин
— Очень простой вопрос: «Для кого я это делаю?» Очень простой вопрос. И когда я понимаю, что я это делаю для себя... Ну ведь можно разобраться, в конце концов. Можно искренне себе сказать: «Вот если я это не сделаю, что будет?» Ну, вот становится понятно, понимаете... К сожалению, это общая проблема любой добродетели, не только милосердия, понимаете? Мы часто упоминаем о том, что человек страдает от любви неразделенной. Но мы с Вами не понимаем, что от любви страдать нельзя. Страдает самолюбие от того, что кого-то нет рядом со мной. То есть центром ситуации становлюсь я.
А. Пичугин
— «Кого-то любят – меня нет».
Протоиерей М. Потокин
— Нет, ну, вообще «кто-то меня бросил, меня оставил». Вот «меня», «я» страдаю. Если ты любишь человека, тебе не нужно, чтобы он был с тобой, если это настоящая любовь.
А. Пичугин
— Ну, это уже тема для очень сложного, другого разговора.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, да, это другая тема. Я просто говорю, что имею в виду, что...
А. Пичугин
— Можно много чего возразить.
Протоиерей М. Потокин
— ...то же самое здесь – если что-то я делаю для человека, я должен спросить себя: для кого больше я вообще?.. О ком я больше думаю – о нем или о себе? Вот, знаете, если не думать о себе, даже хотя бы простой принцип – стараться не думать о себе, это сразу человеку помогает. Как только начинаю в себя углубляться и считать: что это мне принесло, что мне дало, что я дал человеку, какую пользу я ему принес... Какая разница? Ведь неужели мы думаем, что мы какую-то пользу приносим? На самом деле Господь говорит о том, что «без Меня ничего не можете творить». Всякое добро, которое мы делаем, - откуда у нас силы и средства его делать? Не от нас самих. Если мы думаем, что от нас самих, - ну, это совсем уже.
Л. Горская
— А потом, где гарантия, что мы не медвежью услугу оказали?
Протоиерей М. Потокин
— Вообще нету гарантии, что мы пользу, да, какую-то... Мы вперед-то видим не можем будущее – что будет с этим человеком. Поэтому здесь все-таки, я говорю, что, меньше думая о себе, мы тем самым, наверное, поможем выстроить правильное отношение между собой и человеком, которому мы помогаем. И внутри себя правильно это принять.
А. Пичугин
— Протоиерей Михаил Потокин, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в московском районе Бирюлево сегодня гость программы "Светлый вечер". Не так давно у меня был разговор с одним человеком, христианином, который сказал довольно парадоксальную, на мой взгляд, вещь, о том, что любой неверующий человек делает добрые дела только во имя себя самого, собственного «я» и собственного... Ну, лично для себя – и все. А вот любой христианин делает добрые дела во имя Христа и этим спасается. А вот этот, значит, - наоборот.
Л. Горская
— Ну, прямо...
Протоиерей М. Потокин
— Ну, это не... Это противоречит Священному Писанию.
Л. Горская
— Извините. А он прямо в такой степени обобщения сказал?
А. Пичугин
— Да, да.
Протоиерей М. Потокин
— Ну вот я Вам приведу пример из «Деяний апостольских», по-моему, 10-я глава. Там Корнилий-сотник как раз. История с Петром, когда Петра Господь посылает к Корнилию-сотнику
А. Пичугин
— Но у нас...
Протоиерей М. Потокин
— Понимаете, а Корнилий творит добрые дела. Что результатом является этих добрых дел? Результатом является то, что Господь посылает Петра, которому прежде сон о том, что ничто, то, что Бог дал, ты не оскверни. Потому что Он посылает его к язычнику. Вопрос решается как раз апостолами о том, а следует ли обрезать сначала человека, а потом его приобщать к вере, как быть? Так вот все-таки добрые дела Корнилия послужили к тому, что к нему был послан Петр, и Петру Господь указал на то, что, приходя к язычнику, не думай о том, что ты к неверному, нечистому касаешься. Значит, здесь, опять-таки, добрые дела этого человека послужили к его спасению, к тому, что он воспринял Слово Христово, понимаете? Поэтому здесь говорить о том, что добрые дела человека ни к чему не ведут, - ну, это противоречит апостолам.
А. Пичугин
— Да у нас много примеров из современной жизни, когда люди, совершенно не знакомые ни с Церковью, ни с одной из религий, никак себя не причисляющие вообще к какому-то определенному вероисповеданию, постоянно ездят в детские дома, помогают фондам, становятся донорами.
Л. Горская
— И правильно ли говорить, что они это делают ради себя? Это как-то очень странно.
А. Пичугин
— Но, может быть, этот человек отталкивался от слов Серафима Саровского, что все, что не ради Христа делается, не получит награды.
Протоиерей М. Потокин
— Да-да-да, совершенно верно. И мы с Серафимом тут согласны. Но дело в том, что тот же Серафим в беседе с Мотовиловым говорит о том, что сделанное человеком добро Богу приятно, и ради этой приятности он дает возможность человеку добродетельному прийти к вере и плоды этой веры получить. Поэтому Бог не оставляет добра человеческого вне внимания Своего. Другое дело, что Серафим говорит о спасении человека, которое приходит только с Христом. Поэтому мы не должны путать вещи. Добро – полезно и нужно, оно необходимо.
А. Пичугин
— Да, мы же не можем за Бога считать, кто спасется, кто не спасется. Вполне возможно, что этот человек как раз...
Протоиерей М. Потокин
— Безусловно, я об этом и говорю. Вопрос просто в другом – что мы, в том числе, не можем знать путь человека и судить о его судьбе, и судить о том, что он делает. Но добро само по себе Богу приятно, и это никто никогда не отрицал. Я думаю, это бессмысленно отрицать, что добро богопротивно или что-то еще. Ну, это бессмысленно.
А. Пичугин
— Я все время вспоминаю Януша Корчака, который, в общем, не был, по-моему, христианином, и я не знаю, был ли он верующим человеком, но который вел детей в газовую камеру, держа их за руки и рассказывая сказки.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, видите как... Понимаете, многие христиане становились христианами, что называется, на плахе. И мы из примеров особенно первых веков христианства, когда были века мученичества, об этом много знаем. Потому что они не были крещены. Ну вот Севастийские мученики, да? Один из тех охранников, который их стерег и, фактически, мучителем являлся, потом, увидев венцы, сам стал вместе с ними. Принял ли он крещение? В этом смысле в каком-то он принял крещение через страдания свои многие. Через страдания мучеников приходили к Христу, но тут же сами были убиты за то, что они исповедовали Христа, понимаете? Поэтому здесь вот сказать о том, что это мы какую-то такую грань проводим, наверное, было бы очень опрометчиво судить о людях нам самим, как им спастись и что они при этом должны сделать. Поэтому судить вперед мы не можем.
А. Пичугин
— А чем в Москве занимается Отдел по церковному социальному служению? Вышли с высоких тем на частности. (Смеется.)
Протоиерей М. Потокин
— Да-да-да. Не, ну, частные темы есть. И мы занимаемся скорее не... координацией такой, не собственно какими-то... Потому что все, в основном, делается приходами Москвы или службами приходскими, добровольческими объединениями или вот такими небольшими, как «Милосердие». А, собственно, Комиссия (а не отдел) занимается координацией этого всего, ну, и неким выстраиванием взаимоотношений – как между приходами, так и между нашими службами и государственными учреждениями, государственными службами социальной защиты. Я вхожу, в том числе, и в Общественный совет при Департаменте соцзащиты города Москвы. Какие-то общие вопросы, которые мы имеем, потому что Церковь не только свое служение осуществляет на территории приходов, но и в больницах, но и в психоневрологиче
Л. Горская
— Хотела спросить, как технически это осуществляется. Вот есть Комиссия при Епархиальном совете по церковному социальному служению, при храмах ведется некая социальная деятельность, а Вы все это координируете, или какие-то... есть возможность людям со стороны, может быть, пока не прихожанам никакого храма написать Вам письмо, сказать: «Вот я такой-то...»
Протоиерей М. Потокин
— И так, и так. Мы собираемся... У нас есть в каждом викариатстве, в каждом районе Москвы люди, которые курируют социальное служение приходов. И когда есть что-то, какие-то общие у нас дела – там, собираем ли мы какие-то средства в помощь нуждающимся, или это все общемосковский сбор идет, или даже иногда конкретные какие-то вещи, связанные с помощью... Где-то там есть нужда, например... Вот у нас есть Служба помощи бездомным. Она не собственно приходская какая-то... Есть и приходские службы. Вот зимний сезон приближается, нужны вещи теплые. Причем, нужно их сразу много. Ведь эти люди не стирают их, не носят в химчистку и не кладут в шкаф. Относил, выбросил, где-то она износилась... А ведь когда ты спишь на улице, вещи быстро теряются. Значит, нужно сразу много теплых вещей найти где-то. А где найти? Обратиться к приходам. Вот эта служба – она сама вывезет эти вещи. Мы договариваемся в каком-то районе Москвы (как мы его называем, викариатстве), мы проводим такую акцию в храмах. То есть мы собираем вещи, объявляем прихожанам. Но чтобы они не лежали где-то в углу там, в храме, собранные и никому не нужные, и потом оказались на помойке, нужно организовать, чтобы их вывезти, чтобы это все достигло тех нуждающихся, для которых эти вещи предназначены. И таких случаев много, понимаете? Есть у нас разные службы – и Дом для мамы есть, который тоже по всей Москве оказывает помощь, но и ему иногда нужна помощь, понимаете? Эту помощь может оказать приход или один или несколько приходов, собрать эту помощь. В конце концов, некий обмен информацией о том, что где есть, тоже полезен. Потому что есть приходы, где, например, очень хорошо поставлено служение помощи зависимым – это наркозависимые или зависимые от алкогольной зависимости и так далее. И вот приходит человек к тебе и спрашивает: «Вот у меня родственник заболел такой, или он находится в тяжелом недуге таком – где бы ему помочь?» Нужно знать, где помочь. Нужно знать не просто, и сопроводить его туда. То есть сказать ему не просто: «Вот иди туда». «Да, я позвоню, давай, я договорюсь, давай, вот тебе адрес, куда ты придешь, и там тебя встретят люди. Там они тебе, можно сказать, то, что мы можем, так сказать, оказать помощь какую-то... окажут. То есть здесь есть и общие вещи, разные, которые мы вот делаем вместе. И не просто это где-то на одном приходе, а вся Москва этим занимается, понимаете? Поэтому здесь, наверное, это вот такое некое живое общение между людьми, которые занимаются социальным служением. Знаете, иногда полезна даже встреча, и, в том числе, вот я иногда встречаюсь и с фондами, которые помогают. Какие-то все равно общие вопросы-то у нас у всех одни и те же. Поэтому когда мы научимся их решать вместе, это будет и быстрее, и более как бы эффективно, мы говорим, да? А, наверное, больше пользы мы людям принесем, если будем не по одиночке каждый, а вместе оказывать эту помощь. Потому что разные возможности у приходов, разные возможности, разные есть организации, православные, в том числе, которые оказывают помощь, и между ними, конечно, должны быть понимание, поддержка и сотрудничество, которое во много раз помогает быстрее и лучше что-то сделать для людей.
Л. Горская
— А про дом для мамы скажите пару слов, пожалуйста.
Протоиерей М. Потокин
— Ну, это рядом с Синодальным отделом. Прямо у нас на Николоямской есть такое учреждение, где помогают женщинам, попавшим в критическую ситуацию. Связано с семейными вопросами, в основном, там это. Семейное ли это насилие или какие-то еще другие вещи. И в этом смысле есть возможность их там проживать, оказывать некую поддержку юридическую, и духовную, и материальную, в том числе, на тот период, пока эта проблема не будет разрешена. Потому что, к сожалению, ну, мы с Вами понимаем, какие сложные сейчас бывают отношения, и порождаются они всегда какими-то общественными пороками – пьянством или наркоманией той же. И, в каком-то смысле, особенно женщина с ребенком, оказывается...
Л. Горская
— ...заложником.
Протоиерей М. Потокин
— ...ну, незащищенной, скажем, стороной. Чтобы помочь ей, чтобы было место, куда она может прийти, и где ей окажут помощь, где ее выслушают и попытаются ей помочь решить ее проблемы – вот здесь есть такая служба, где они и проживают. Туда можно обратиться, где такую помощь оказывают. Но при этом естественно, что все это требует финансов и поддержки. И не только финансовой, но и духовной. Нужен одновременно и священник, который может с ними поговорить, и юрист, который, со своей стороны, должен помочь, и риэлтор тогда нужен, который поможет решить юридический вопрос с квартирой и так далее. То есть нужна целая помощь разных людей, которые своими знаниями и своим профессиональным или духовным опытом смогут этому человеку помочь. Поэтому здесь имеется в виду не только сбор средств, денег, а привлечение специалистов, которые есть на приходах, добровольцев, которые имеют соответствующее образование, квалификацию и которые могут помочь. Даже врачи, да...
Л. Горская
— Вот как раз хотела спросить – эти люди добровольцы или они штатные сотрудники?
Протоиерей М. Потокин
— Нет, есть штатные сотрудники этого Центра, есть и те, кто добровольно помогает. Поэтому есть разные. Но просто я говорю, что спектр проблем большой. Потому что возникает это, к сожалению, не одна проблема всегда, а она всегда отягощается многими. Когда идет разлад в семье, когда идет развод, раздор, то тогда начинают и материальные вопросы решать, и раздел имущества, и алименты, и все, что хочешь.
Л. Горская
— А какие еще проекты? Может быть, где-то наши радиослушатели могли бы присоединиться.
Протоиерей М. Потокин
— Сейчас из таких интересных, наверное, где человек может себя проявить... Вот есть у нас Больница святителя Алексия – Вы знаете, наверное, такая?..
А. Пичугин
— Да, конечно.
Протоиерей М. Потокин
— Называлась она раньше 5-я городская, а сейчас – Больница святителя Алексия. Сейчас там такое хосписное отделение организуется и есть отделение по уходу. И требуются добровольцы. Добровольцы - не имеется в виду, для медицинской помощи, а вот и гулять с пациентами, убираться, читать книги, ухаживать за больными. То есть разный спектр. Кто-то, может быть, обучен уходу, кто-то умеет, кто-то просто может прийти пообщаться, какую-то книжку прочитать, выйти с ним на улицу или вывезти коляску. Любая помощь приемлется. Вот я могу даже, может быть, телефон дать? Можно телефон дать?
Л. Горская
— Давайте, да, конечно!
Протоиерей М. Потокин
— 8-903-003-38-75. Это Евгения Дубова, координатор добровольцев у нас для служения в Больнице святителя Алексия. 8-903-003-38-75. Евгения, раба Божия. Вот, если есть желание, можно подойти и... Вот я говорю, что разная помощь разной степени... Один день в неделю, полдня, но, мне кажется, что это хорошее служение такое.
Л. Горская
— А что-нибудь собирать в ближайшее время планируете, вроде теплых вещей?
Протоиерей М. Потокин
— Да, планируем. Ну, не могу сказать... Наверное, опять мы, понимаете... В чем сложность сбора? В том, что мы должны организовать вывоз этих вещей и раздачу. Собрать - просто, а потом – оказаться в комнате, заваленной вещами. Поэтому мы делаем это по округам. И собирались, в принципе, в ближайшее время в Южном округе мы провести такую акцию – сборы по храмам теплых вещей. Но особенность этой акции заключается в том, что больше нужно вещей мужских, поскольку бездомные, в основном – это представители мужской половины населения нашего, поэтому здесь вот... И мы заранее в храмах объявляем, вывешиваем объявления, и в течение двух недель, скажем, собираем. Потом ездят специалисты и наши помощники, которые забирают по храмам эту одежду и уже отвозят туда, где мы ее можем раздавать.
Л. Горская
— Это обязательно новая одежда должна быть?
Протоиерей М. Потокин
— Нет, конечно, не обязательно новая, но это одежда, так сказать, мужская, но в хорошем состоянии. Потому что, конечно, «на Тебе, Боже, что нам негоже» - такой подход не годится. Это не обязательно, то есть здесь по желанию. Просто, Вы знаете, я сам по себе знаю, что столько вещей оказывается у нас приобретено ненужных, которые годами лежат, и я даже не помню, где и что. И, Вы знаете, я считаю, что это акция не только помощи бездомным, но это акция освобождения нас от вещей, которые нас мучают и занимают наши шкафы, и пылятся там. На самом деле, многие из этих вещей просто даже свое уже отслужили и больше никогда нас не заинтересуют — мы просто их выкинем в какой-то момент, и все. Сначала на балкон они переедут, потом на дачу, если дача есть...
Л. Горская
— На дачу, да.
Протоиерей М. Потокин
— ...а потом к нам.
А. Пичугин
— Ну что ж, будем заканчивать программу. Спасибо большое, отец Михаил, что пришли! Я напомню, что протоиерей Михаил Потокин, председатель Комиссии при Епархиальном совете по церковному социальному служению Москвы, настоятель храма Входа Господня в Иерусалим в московском районе Бирюлево, был гостем программы «Светлый вечер».
Протоиерей М. Потокин
— Спасибо.
А. Пичугин
— Елизавета Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Спасибо, до свидания!
Протоиерей М. Потокин
— До свидания!
Псалом 127. На струнах Псалтири
1 Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!
2 Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!
3 Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей:
4 так благословится человек, боящийся Господа!
5 Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей;
6 увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья











