У нас в гостях был музыкант Вадим Самойлов.
Мы говорили о музыке, о творческом пути Вадима, как в группе "Агата Кристи", так и вне ее, а также наш гость рассказал о своих благотворительных и социальных проектах.
______________________________________________________________
А. Пичугин
— Дорогие радиослушатели радио «Вера», здравствуйте! Программа «Светлый вечер» начинается. Здесь в этой студии Лиза Горская.
Л. Горская
— И Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— А в гостях у нас сегодня, вместе с нами эту часть «Светлого вечера» проведет Вадим Самойлов, известный наш российский музыкант, общественный деятель. И в прошлом основатель и фронтмен группы «Агата Кристи». Вадим, здравствуйте!
В. Самойлов
— Добрый вечер!
Наше досье:
Вадим Самойлов. Родился в 1964 году в Свердловске. Окончил радиотехнический факультет Уральского государственного технического университета по специальности «конструирование и производство радиоаппаратуры». В студенческие годы был участником группы «Стройотряд «Импульс». В 1985 году стал одним из основателей группы «Агата Кристи», в которой был вокалистом, гитаристом, аранжировщиком, автором песен и продюсером. Выступал композитором фильма Алексея Балабанова «Мне больно». В 2006 году создал и возглавил благотворительный проект «Герой нашего времени», целью которого является помощь молодым и начинающим музыкантам. С 2008 года член Общественной палаты РФ.
Л. Горская
— Разве можно быть в прошлом основателем, Алексей?
А. Пичугин
— В прошлом фронтменом можно быть вполне.
В. Самойлов
— Основатели все в прошлом. Основа, это же то, что произошло когда-то.
А. Пичугин
— Да, конечно же, событие это уже случилось, произошло. (Смеются.)
В. Самойлов
— Начало пространства времени.
А. Пичугин
— Давайте может быть, для начала послушаем песню в исполнении Вадима Самойлова. Я думаю, наши слушатели прекрасно знают творчество Вадима. Всегда, на протяжении последних двадцати лет, и «Агаты Кристи», и потом сольные проекты — всё на слуху. Но давайте напомним, освежим в памяти.
(Звучит музыка.)
А. Пичугин
— А это новое относительно? Или это все-таки еще «Агата Кристи»?
В. Самойлов
— Нет, эта песня не из «Агаты Кристи», это моя сольная работа. В свое время мы не выпускали это всё, кое-что на радио звучит, иногда я пою часто на концертах. Это был такой проект «Полуострова».
А. Пичугин
— С Владиславом Сурковым записанный.
В. Самойлов
— Да-да.
А. Пичугин
— Это оттуда.
В. Самойлов
— Да, это оттуда, совершенно верно.
А. Пичугин
— Проект на радио, вы говорите. Кстати, я помню, что несколько лет назад активно раскручивался ваш проект интернет-радиостанции. Сейчас как-то я не слышал ничего. Он продолжается?
В. Самойлов
— В настоящий момент интернет-радиостанции в том формате, в котором она была, это радио «Субстанция», вы наверное имеете в виду.
А. Пичугин
— Да.
В. Самойлов
— Нет, мы его пока не развиваем сейчас, потому что, с моей точки зрения… Скажем, так, моя идея этой радиостанции была несколько другой, она скорее была такой субкультурной. Мы успели развить только одну такую хипстерскую, одну ветку. Ну, и я посчитал нецелесообразным в таком формате ее делать. Есть идея создания новой радиостанции в интернете. В ближайшее время мы в эту сторону будем двигаться.
А. Пичугин
— А в интернете потому, что так проще, это меньше затрат требует? Или потому что законы рынка, они диктуют свое, и сложно держаться в рамках.
В. Самойлов
— Нет, здесь в общем, ни к рынку, ни к чему такому, ни к маркетингу, никакого это отношения не имеет. Потому что проект изначально был задуман как благотворительный. То есть цель его была ознакомить зрителя с какой-то музыкой, которую не услышишь на больших FM каналах. Ну, и как-то поддерживать сообщество молодых музыкантов, которые сейчас развивают какую-то другую музыку, которая не всегда форматная и не всегда попадает в современное коммерческое медиа-пространство. Поэтому изначально речь не шла об FM. Во-первых, это каких-то безумных средств стоит, открыть FM радиостанцию. Потом, сейчас с развитием технологий интернета и приложений мобильных, я думаю, можно обходиться и без таких вот вещей.
А. Пичугин
— Но все равно надо же как-то пропагандировать.
В. Самойлов
— По крайней мере, на первое время.
А. Пичугин
— Надо же как-то пропагандировать творчество молодых музыкантов — то, чем вы занимаетесь. А без вспомогательных… Ну, есть гаджеты, различные устройства, программы, но на аудиторию же так не выйдешь. То есть, надо как-то рекламировать себя.
В. Самойлов
— Но здесь есть сложности определенного рода. Я взаимодействовал всегда с разными радиостанциями, которые существуют в формате современной рок-музыки, или вообще современной музыки. Но нужно понимать, что все современные средства массовой информации, музыкальные, они в общем-то являются заложниками своего формата. То есть они ориентированы на определенные вещи, на определенного зрителя, на определенный стиль. Если это русский рок, то программная дирекция радиостанции ищет некого продолжения, т.е. она ищет коллективы, которые находятся в фарватере того, что мы знаем под названием русский рок, традиционный. Если это такая более европейски или американски ориентированная иностранная радиостанция, то там у них чуть другой подход. Они хотят как бы ставить в эфир только проверенные хиты. Поэтому здесь такая вилка. И несмотря на то, что я проводил какие-то передачи, где делал обзор композиций, которые мне молодые коллеги присылали. Но это, к огромному сожалению, в формате коммерческой радиостанции очень сложно делать.
А. Пичугин
— Потому что есть законы формата, да.
Л. Горская
— Вот по поводу формата — вы уже два раза слушателей назвали зрителями. Это была оговорка, или вы все-таки музыкальное произведение как аудио-визуальное в целом воспринимаете?
В. Самойлов
— Да, наверное, зритель. Потому что итогом слушания является потом и ви́дение тоже. Потому что в любом случае, мне кажется, музыкант не будет до конца музыкантом, если то, что он в голове сочинил и записал в виде фонограммы, потом не покажет людям, зрителям. Потому что мне кажется, в эпицентре современной музыкальной рок-группы, и самой идеологии находится все-таки такой человек, который должен выйти из зала, всё это залу сказать, людям спеть, к их сердцу прикоснуться в этот момент во время концерта. Дл меня логической кульминацией сочинения композиции является ее потом представление людям. Поэтому они для меня зрители, в большей степени.
А. Пичугин
— А сложно сейчас в России устраивать фестивали молодых музыкантов? Собирать, во-первых, аудиторию, публику. А во-вторых, вообще организовывать все эти мероприятия?
В. Самойлов
— Непросто. Непросто, потому что условия проведения мероприятий любых, это тоже затраты, далеко не везде есть возможность как-то их компенсировать спонсорскими средствами. Продаются билеты, в общем не сильно дорогие. Когда меня приглашали на различные рок-фестивали в жюри, и для того, чтобы было повеселее, мои коллеги, спасибо им огромное, мои товарищи по группе зачастую соглашаются ехать туда абсолютно за еду. Просто чтобы побыть гостями фестиваля, выступить, поддержать местное рок-сообщество.
А. Пичугин
— Потому что мне казалось, что если молодые музыканты сами собираются, пытаются провести какие-то фестивали, мероприятия, то это либо происходит в каких-то совсем неизвестных маленьких клубах. Даже если они куда-то выезжают, приходит совсем мало народа. А когда уже известный человек этим занимается. Все слышат — «организатор Вадим Самойлов», и все понимают, что это будет немного другой уровень.
В. Самойлов
— Не то, чтобы организатор, я гость на этих фестивалях. Мы приезжаем в качестве гостей. И когда люди знают, что я буду выступать и петь песни, конечно, это добавляет интереса и внимания.
А. Пичугин
— А мне наоборот, всегда казалось… Получается, что вы закрываете всю эту программу?
В. Самойлов
— Да, да.
А. Пичугин
— Я помню, как-то был на концерте, который должна была закрывать «Гражданская оборона». А перед этим выступило порядка двадцати наверное, совершенно разных групп, все они были освистаны и закиданы, потому что все ждали Егора Летова. Начался концерт в час дня, а «Гражданская оборона» выступала часов в семь, наверное, вечера.
Л. Горская
— Концерты, фестивали — это разные немного вещи.
А. Пичугин
— Это же тоже в формате фестиваля. Это не фестиваль был, это фактически концерт, но такого фестивального окраса.
В. Самойлов
— Как правило, так и получается. Но тут ничего не поделаешь. Единственное, что я со своей стороны делаю для этого, я сам принимаю участие в зале. То есть я анонсирую то, что я буду находиться в зале, я выхожу в зал. То есть я с двенадцати, с часу дня в таких обстоятельствах, прихожу и слушаю все группы. Выхожу в зал, общаюсь со зрителями, перед сценой стою с ними, чтобы зрители видели, что я здесь, я участвую, слушаю вместе с ними.
А. Пичугин
— Да, вот это важно. Вы знаете, мы хотели такой небольшой музыкальный сюрприз сделать. Все когда-то были молодыми начинающими группами. И у Вадима Самойлова до «Агаты Кристи» тоже был период музыкальной биографии в вокально-инструментальном ансамбле стройотряда «Импульс». Так правильно назывался?
В. Самойлов
— Да, скажем так, это моя школьная и институтская предтеча того, что потом стало со мной. И там были разные песни. Что касается стройотрядовской этой истории, то вообще в Екатеринбурге, в то время Свердловске еще, эта история у нас была очень развитой. Причем она носила, знаете, свой окрас, такой романтический. Мы часто сталкивались со столичными стройотрядами…
А. Пичугин
— Они были другими.
В. Самойлов
— Они были несколько другие. Не сказать, лучше или хуже. Но вот у нас это было связано с такой не комсомольской романтикой. Если брать уже такие жанровые, песенные истории — то это больше КСП, авторская песня, вот в эту сторону.
А. Пичугин
— Давайте послушаем одну композицию из того времени. А потом немного поговорим о том, как действительно это было.
В. Самойлов
— Давайте.
(Звучит музыка.)
А. Пичугин
— Итак, друзья — Вадим Самойлов, известный российский музыкант, общественный деятель, у нас сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». Песня называлась «Листопад», она вокально-инструментальному ансамблю стройотряда «Импульс» принадлежит. Где также Вадим Самойлов пел еще до «Агаты Кристи», самое начало 80-х.
Л. Горская
— Привет городу Екатеринбург!
А. Пичугин
— Свердловск тогда еще. А вообще, это такая скорее не советская музыка, в большей степени характерная для вокально-инструментальных ансамблей. Она больше тяготеет к такому чему-то, что потом в конце 90-х стало появляться с культурой фенечек, возрождения хипповского чего-то такого, уже переосмысленного, Веня Д’ркин, вот что-то такое, оттуда эта песня.
В. Самойлов
— Возможно, да. Тут есть небольшая путаница, потому что кроме того, что мы сейчас услышали — это стройотрядовская агитбригада своего рода была. Там действительно был еще и вокально-инструментальный ансамбль, и там я вообще другую музыку играл, такой арт-рок. Поэтому здесь есть некая путаница. Кстати, у этой песни есть любопытная история. Во-первых, первый куплет и припев мы нашли в сборнике поэзии, я нашел. К сожалению, я не помню, кто автор, и нигде не могу найти. И потом мы придумали еще с моими товарищами второй куплет, такое лирическое отступление. Поэтому у нас есть какой-то соавтор по этой композиции, это во-первых. А во-вторых, еще любопытно, как это было придумано. Я помню, проживал тогда в общежитии Политехнического института, где учился, и мой сосед по комнате очень фанател от итальянской эстрады тогда. А я был ортодоксальным рокером уже тогда, внутри себя.
А. Пичугин
— Еще раз, это какие годы?
В. Самойлов
— Это 82-й, 83-4-й годы, где-то этот период. Эта песня «Листопад» 83-го года, по-моему, сочинения. В общем, у нас происходили жаркие споры на тему, имеет ли право на жизнь итальянская эстрада на фоне настоящей рок-музыки. И однажды я в сердцах в споре сказал: «Да я такую мелодию итальянскую за три секунды тебе сочиню». И прямо напел под гитару на каком-то птичьем, имитирующем итальянский язык, вот какую-то такую штуку. И потом уже позже, под эту мелодию абсолютно лег вот этот текст, который я случайно в книжке нашел. И таким образом из полушутки получилась такая песня, представляете?
А. Пичугин
— Я с трудом представляю, как это вообще, зная творчество «Агаты Кристи», жесткий такой довольно саунд — и песня «Листопад», и что это поет один человек…
В. Самойлов
— Но это ведь другая жизнь совсем. Я считаю, что меня судьба наградила тем, что я прожил одновременно очень много состояний жизненных — и стилей, и творческих, и человеческих, и вообще, этих пространств жизни разных много исследовал. И они достаточно радикально друг от друга отличались. То, что мы сейчас услышали из студенческого — это одна история, это почти такой, знаете…
А. Пичугин
— Это детство.
В. Самойлов
— Да, это детство. Это песня под гитару у костра, это такие фестивали студенческой песни, гитара. Своего рода — я уж не знаю, что здесь эго, а что здесь альтер эго (смеется) в моем случае. Я считаю, что всё это обогащает. То есть я не являюсь таким художником, который сочиняет стиль. Если говорить про современную культуру, и музыкальную культуру в частности, то есть апологеты каких-то стилей, которые его формируют, утверждают, делают ему обвес какой-то. И вот это становится названием какого-то стиля. Что касается меня, я наверное, внутри себя несколько другой какой-то — я не пытаюсь создать стиль. У меня скорее есть почерк какой-то. И мне интересно им писать разные вещи.
А. Пичугин
— Но вы можете как-то ответственно ответить, что для вас комфортнее? Наверное, вот то, что есть сейчас.
В. Самойлов
— Естественно, я же в этом проживаю, и это для меня комфортнее. Более того, когда у нас был пик популярности «Агаты Кристи», соответственно, фанаты отовсюду находили вот такие песни стройотрядовские. И у меня даже был такой легкий дискомфорт. Ну знаете, такие юношеские еще недолеченные амбиции, когда ты воспринимаешь несколько враждебно такое прошлое свое. Сейчас я уже совсем по-другому к этому отношусь. И когда слушаю эти композиции, я слушаю бесспорно их с неким умилением. Каждый раз возвращаясь туда, любопытно переосмысливать, чем ты был, вспоминать себя тогдашнего. Это, мне кажется, очень полезно вообще людям делать. И у меня есть такая уникальная возможность, потому что у меня так разнообразно в жизни получилось.
А. Пичугин
— Но уже почти шесть лет прошло с момента распада «Агаты Кристи», а ваши первые сольные проекты, насколько я понимаю, появились чуть позже. Чем вы занимались в этот период времени — между.
В. Самойлов
— Вы знаете, я вообще занимался очень много общественными проектами. То есть, не то, что я отвлекался на это, но душа моя просит чего-то еще, кроме того, чтобы быть музыкантом на сцене. Хочется мне быть чем-то еще. Я вообще давно, со школьных лет, достаточно активно организаторской работой, во мне это есть. Я занимался очень много различными вещами, что-то организовывал, делал.
А. Пичугин
— И в «Агате Кристи» тоже вся организация в основном на вас, не на Глебе, а на вас лежала.
В. Самойлов
— Да, совершено верно. Это полноценно мое детище, потому что это логическое продолжение того самого стройотрядовского вокально-инструментального ансамбля. Даже название «Агата Кристи» было придумано еще в 86-м году, до того, как мы официально день рождения группы «Агата Кристи» начали справлять, спустя два года.
А. Пичугин
— А мне, кстати говоря, еще с 90-х годов было интересно, вот не у кого было спросить, возможность появилась. А как обязанности между вами вообще распределялись в группе, между вами и Глебом?
В. Самойлов
— Ну, у нас не то, чтоб были обязанности. Я могу сказать, что «Агатой Кристи» я бы называл сообщество троих человек, кроме Глеба, это еще Саша Козлов. Тоже наш товарищ по школе, он нас постарше был. Я считаю, что здесь всё так сошлось хорошо, что каждый привносил всё, что нужно. То есть, я умел содержать проект, двигать его, если говорить в организационном плане. В творческом плане, я люблю аранжировать, записывать — я же сам по образованию радиоинженер, конструктор-технолог. Поэтому всё, что касалось звукозаписи и продюсирования, саундпродюсирования — это всё моё. По творческой части — моя стезя это арт-рок, прогрессивный рок. Саша Козлов привносил, он был любителем популярной музыки, поп-музыки, он привносил историю свою. Глеб у нас поэт с оголенными нервами. Поэтому здесь так всё хорошо складывалось в такой симбиоз, триумвират такой, который давал очень интересный результат.
А. Пичугин
— Но песни вы сейчас продолжаете исполнять на концертах. Вот мы видели записи «Ковра-вертолета» в Донецке.
В. Самойлов
— Да, но понимаете в чем дело, что касается… Я сейчас езжу, гастролирую, вот в настоящий момент с программой «Агата Кристи. Все хиты». Это такой музыкальный спектакль, или как я про себя сам шучу, что это кавер-проект, который исполняется одним из его создателей.
А. Пичугин
— Но эта история у вас началась после нрзб.
В. Самойлов
— Да-да, это в феврале мы с братом сыграли ностальгический концерт так называемый, в Москве и в Питере. И в общем, идея поехать с этим проектом в тур, она витала в воздухе. Глеб по своим причинам, он увлечен своим проектом, группой «Матрица». Поэтому его эта идея не сильно заинтересовала. А я решил — я понял, что людям это очень нужно, и мне самому захотелось. В общем, я поехал.
А. Пичугин
— По прошествии какого-то количества времени можно ли еще ожидать такого?
В. Самойлов
— Я думаю, что да. Ведь это всегда с нами, и самое удивительное, что к творчеству «Агаты Кристи» примыкают новые поклонники. У меня сейчас на концерты ходят очень много ребят молодых, которые начали слушать рок-музыку уже после того, как группы «Агата Кристи» в 2010 году не стало. И вы знаете, прибывают новые люди, что-то для себя они находят в этой музыке и в этих песнях. И с удовольствием ходят на концерты. Вообще на концерты сейчас практически приходит три поколения людей. То есть это я, примерно мои сверстники, те, кому 50 и больше, их дети, и даже внуки. То есть практически три поколения.
Л. Горская
— То есть четыре.
А. Пичугин
— Да, я в этом году наблюдаю за известными музыкантами, тоже довольно известная когда-то в прошлом группа, которая в этом году решила воссоединиться, и несколько раз выступала. Я наблюдаю среди публики молодежь 15-16-ти лет, которым может было лет 5, когда и группы-то не стало.
В. Самойлов
— Но это означает, что есть там какие-то смыслы, которые до сих пор актуальны. Это первый момент. И второй момент — видимо, мы можем уже констатировать, что возникает вот это поколение, те, которым было 15-16, тинейджеры, они сейчас начинают выходить в какую-то жизнь, формировать какое-то свое пространство жизни. Я с благоговением жду, когда и молодые музыканты, они же вместе с этим поколением развиваются, что-то говорят уже, произносят. Я за этим процессом давно уже наблюдаю, и считаю, что в ближайшее время произойдет некий переход количества в качество. То есть мне кажется, что поколение формируется, обтирается об жизнь, об действительность, и в ближайшее время найдутся несколько больших поэтов, больших ребят, которые смогут всё это конденсировать в творчестве, и стать рупором этого поколения. Мне кажется, это очень любопытный процесс будет.
А. Пичугин
— Напомню, что в гостях у программы «Светлый вечер» на радио «Вера» Вадим Самойлов, известный российский музыкант, общественный деятель, основатель и в прошлом фронтмен группы «Агата Кристи». Лиза Горская.
Л. Горская
— И Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Через минуту снова здесь. Не переключайтесь.
А. Пичугин
— И снова здесь в студии программа «Светлый вечер», мы — Лиза Горская и Алексей Пичугин. И сегодня у нас в гостях Вадим Самойлов, известный российский музыкант, основатель и в прошлом фронтмен «Агата Кристи».
Л. Горская
— Вадим, вы говорите об искусстве, о музыкальном, в частности. Вы его очень персонифицированно воспринимаете, да? Концепция, месседж. А вот просто теоретически хотела вас спросить — а деперсонифицрованное искусство может существовать? Хорошая музыка?
В. Самойлов
— Да, бесспорно, бесспорно. Ведь в искусстве точно так же, как и в жизни, есть свои циклы. И вслед за состоянием общества, искусство либо требует персонификации, либо размывается снова, и становится таким более общим. Это абсолютно здравая и нормальная вещь, и объективно это такой обычный такой жизненный процесс, который вместе с развитием общества, с его генерацией, движется. Поэтому в настоящий момент, мне кажется, цивилизационно очень много вопросов сейчас возникает — где мы живем, а чего мы живем? И куда мы жить-то вообще собираемся? В такие периоды жизнь сама по себе вытаскивает, требует, и соответственно, проявляет неких пассионариев во всем. В политике, в культуре, и в искусстве, и в гражданском обществе. И вообще, когда зарождается некая новая фаза искусства, она зарождается пассионариями. Но до этого происходит накопительный процесс, такого как раз деперсонифицированного периода. Поэтому это просто одно и то же, по сути дела. Просто в настоящий момент времени, я думаю, произойдет персонификация. Как это было со всеми жанрами. Если проследить историю развития рок-музыки, в частности. Начиная с Элвиса Пресли. Абсолютно такой клубной музыки, где черные музыканты играли ритм-энд-блюз, потом вдруг возникает такой пассионарий, который вдруг вспыхивает, вносит это всё в массовую культуру. Потом следующая волна, допустим, хиппи, тоже выраженная. Потом волна панка. И везде, во всех этих волнах есть некие толчковые субъекты, которые всё это развивают. И потом происходит растворение, вбирание в себя, и выход на новый…
Л. Горская
— Как вы думаете, сейчас какой стиль понесут в массовую культуру?
В. Самойлов
— А тут важен даже не стиль. Мне кажется, здесь некие идеи важнее. Потому что стиль, это такой атрибут текущей действительности, текущего состояния технологий, чего-то еще. А что касается идей, то вот как раз идеи, это касается уже человечества и человека. И собственно, с этого всё начинается. Поэтому мне кажется, что здесь важнее не жанр, а взгляд. Поэтому я говорю про послание, про месседж. Потому что именно это любопытно рассматривать. То, что оно приобретет какую-то форму, это очевидно. Более талантливо, менее талантливо, это произойдет все равно. Но важнее, мне кажется, идея, о чем это будет.
А. Пичугин
— Все-таки приобретет. Потому что мне казалось, что мы сейчас выходим за рамки определенных стилей, временно выходим. Когда Фукуяма говорил, что кончилась история, она может быть, в его видении, действительно, в конце 80-х, закончилась. Потом новый виток, и уже это всё неактуальным становится. Так и здесь — мы выходим за рамки каких-то стилей, и музыкальных, на время. Потом это наверное, действительно во что-то облечется. Но вот пока это такая эклектика, постмодернизм, если угодно.
В. Самойлов
— Да, совершенно верно. Но такое всегда на рубеже эпох происходило, такой неодекаданс абсолютный. Поэтому тут ничего удивительного нет. Это же происходило и в начале 20-го века.
А. Пичугин
— А в связи с этим вопрос. То, о чем мы начали говорить в конце первой части программы — новые имена, которые в том числе и вы продвигаете. Из них есть действительно крупные талантливые музыканты?
В. Самойлов
— Я бы хотел чуть-чуть поправиться. Я не продвигаю никого в том смысле… Меня можно назвать музыкальным продюсером. То есть я не тот Карабас Барабас, который заключает контракты непосредственно…
А. Пичугин
— Нет, нет, я именно в том смысле, в котором вы работаете.
В. Самойлов
— Я скорее предпочитаю формат творческих консультаций и творческой дружбы с молодыми. Не могу сказать, что есть уже кто-то — один, два, три, четыре исполнителя или имени, которые являются флагманами. Наверное, пока еще нельзя так точно сказать, что это что-то такое большое. Я думаю, что это впереди еще. Пока еще не накопилось.
А. Пичугин
— Я пытаюсь вспомнить, даже эпоха 90-х, вроде бы такое относительное безвременье, дало нам и Мумий Тролля, и Земфиру, о которых все знают. А вот потом — нулевые, особенно сейчас, 10-е годы, и кто? Кто эти люди? Которых бы действительно знала вся страна.
В. Самойлов
— Пока еще нет таких. Вы знаете, есть кстати, такая точка зрения, которая в общем имеет право на существование. В связи с тем, что мир очень сильно сейчас переформатировался, и вкусы людей очень разнообразны. Есть такая версия, что артистов, которые такие международные, которых любит огромное количество людей, их уже не может быть в природе. Потому что у нас у всех очень разные интересы, и всё очень сегментировалось. То есть будет много артистов, которые до́роги тысячам людей, но не будет одного, который дорог миллионам. Есть такая точка зрения, в принципе она отчасти оправданная. То есть эпоха таких супер-проектов, она может подходить к концу.
Л. Горская
— А это разве не от масштаба таланта все-таки зависит?
В. Самойлов
— Посмотрим, посмотрим. Я тоже считаю, что… Вот с точки зрения жанровой, как раз происходит сегментирование. Потому что кто-то любит одно, кто-то любит вот так одеваться, кто-то любит по-другому одеваться. И соответственно, это уже такие атрибуты поп-культуры, стиля, скорее. А вот с идейной точки зрения, да, возможно, может кто-то появиться, который вот прямо скажет такие слова, что всё общество задышит этими словами. Но это уже имеет отношение не к стилю, скорее, а к этим словам.
А. Пичугин
— Я еще почему у вас спрашиваю об этом — на постсоветской рок-сцене «Агата Кристи» всегда, ну мне, по крайней мере, так казалось, была группой, которая задавала основные модные тенденции. Вот скажем, было классическое звучание «Наутилуса», потом пришли братья Самойловы и записали с «Наутилусом» альбом, который полностью весь его саунд переделал.
В. Самойлов
— Да, это был период, когда мы как раз записывали альбом «Позорная звезда», и после этого коллеги из «Наутилуса» ко мне обратились, послушав альбом. И мы сделали замечательный проект «Титаник», который очень действительно отличался от того, что было раньше в «Наутилусе» и придал ему какую-то новую форму.
А. Пичугин
— А вы до сих пор как-то общаетесь, сотрудничаете со старыми коллегами по сцене?
В. Самойлов
— Да, обязательно. Если говорить про «Наутилус», то буквально в прошлом году было несколько концертов, посвященных тридцатилетию группы «Наутилус». И я там принимал участие, выступал и в Москве, и в Питере. Пел даже песню «Если я заменю батарейки», одна из таких очень интересных композиций, которая меня в свое время очень впечатлила, еще в студенчестве, в 80-х годах.
А. Пичугин
— А давайте поговорим о ваших общественных проектах. Уже несколько раз вроде бы начинали, опять возвращались к музыке. Вы помогаете детским домам, у вас есть какой-то проект с хосписом, еще что-то. Вы много ездите, в том числе в Донецк, в Луганск. Смотрели ваше интервью перед началом программы.
Л. Горская
— Мне почему-то Иркутск попался.
А. Пичугин
— Иркутск, да. У Лизаветы потом еще такая стопка книг про Иркутск лежала. (Смеется.) Расскажите по порядку.
В. Самойлов
— Понимаете, в чем дело. Я не сказал бы, что это какие-то проекты. Просто люди обращаются, присылают сообщения в социальную сеть — вот есть такая проблема с человеком, нужна помощь. Мы это распространяем через свои сети, обращаемся к нашим поклонникам. И подобное притягивает подобное. Когда мы выезжаем куда-то на гастроли, уже идет слух о том, что можно со мной встретиться, и я какую-то поддержку оказываю. Достаточно скромны мои заслуги, максимум, что я могу сделать — я могу об этом просто поговорить, рассказать, дать интервью в средствах массовой информации, дать этому огласку, публичность. Я не занимаюсь профессиональной благотворительностью. И вообще, честно говоря, меня смущает, когда благотворительность воспринимается чем-то отдельным от жизни. Мне кажется, благотворительность это нормальный стиль жизни человека вообще. Людям просто нужно помогать, и всё. Если можешь помочь, помоги, чем можешь. Поэтому не стоит это выделять в отдельное направление жизни — сострадание. Сейчас я пойду позанимаюсь состраданием.
Л. Горская
— Пятнадцать минут.
В. Самойлов
— Да-да-да. Поэтому я бы не стал преувеличивать эти вещи. Обращаются — мы даем то, что можем дать.
А. Пичугин
— Хотел по поводу благотворительности сказать. У нас довольно много программ этой направленности, аналогичных, на радио «Вера». Поэтому может быть есть какие-то сейчас остронуждающиеся вещи, которые можно было бы озвучить. Кто-то из наших слушателей, может быть, не остался бы равнодушным, тоже как-то бы принял участие.
В. Самойлов
— Прямо сейчас не могу сказать. что есть что-то остро стоящее сейчас. Но у меня на странице в социальной сети периодически возникают различные обращения и воззвания помочь кому-то. Я просто буду благодарен, если зритель будет туда периодически обращаться. Официальная группа «Вадим Самойлов», ВКонтакте наиболее активная. Там периодически возникают какие-то посты, люди откликаются. В настоящий момент могу сказать, что есть радостное известие, радостью поделюсь.
А. Пичугин
— Давайте.
В. Самойлов
— Где-то несколько месяцев назад к нам обращался фонд «Белая книга». Этот фонд в Донбассе находится, они работают, помогают — там очень много ведь раненых, много инвалидов, конечности ампутированные. И есть фонд «Белая книга», который собирает средства на протезирование. И мы обращались несколько месяцев назад, и вот сейчас, буквально пару дней назад, я с удовольствием увидел сообщение о том, что протезирование состоялось, конкретного человека, и я очень рад. И когда такое читаешь, это очень хорошо. В Иркутске тоже. Насколько я понимаю, после того, как мы там пообщались с ребятами — там есть замечательная команда, ребята…
Л. Горская
— В детском доме.
В. Самойлов
— Да. Портфолио — то есть они снимают, делают видеопортфолио для ребеночка, и размещают. И там тоже практически половина детей нашли уже родителей. Это замечательно.
Л. Горская
— Это проект «Подари ребенку семью».
В. Самойлов
— Да, проект «Подари ребенку семью».
А. Пичугин
— А что касается ваших поездок на Донбасс?
Л. Горская
— В Донбасс, Леша.
В. Самойлов
— Я даже не знаю, как правильно, на самом деле. Мне все время тоже хочется сказать — на Донбасс.
Л. Горская
— На Украину, в Донбасс.
В. Самойлов
— Ну не знаю. Может быть, с точки зрения русского языка это правильно, но уж простите, если я буду оговариваться.
Л. Горская
— Нет, вам можно. Ему нельзя. (Смеются.)
А. Пичугин
— Она строгая, знаете.
В. Самойлов
— Я мечтал поехать на Донбасс, как только увидел первые кадры из Мариуполя, когда были первые погибшие. Когда я понял, что будет война, когда это все начиналось, и в общем, хотелось… То есть я испытывал мощнейшие переживания по этому поводу, и конечно, мне хотелось там оказаться. Не совсем понятно было, как? Понимаете, это же не просто так. Вот есть Юлия Чичерина, такая певица, они с супругом такие путешественники, они прямо в Тибет на автомобиле своем ездят. Вот они сразу же туда поехали. Еще какие-то ребята сами. Что касается меня, то я сразу же задумал какое-то провести мероприятие по поддержке местной самодеятельности, местных музыкантов. И поэтому, пока я выискивал, как это можно сделать, пока нашлись партнеры, прошло какое-то время. И мы поехали, провели там два рок-фестиваля. В Донецке и в Луганске, с большими гала-концертами.
А. Пичугин
— Когда это было?
В. Самойлов
— Это был апрель прошлого года. И после этого еще несколько раз мы там были. Вы знаете, там любопытное ощущение. Во-первых, когда выходишь выступать на сцену в таких местах, и перед тобой собирается порядка 35-ти и более тысяч человек. И руководство говорит, что у нас столько людей не собиралось с момента революционных действий, с момента захвата администрации, противостояния, вот этого всего. И люди собираются по другому поводу. И вот когда ты выходишь туда на сцену, ты понимаешь, что ты сейчас не солист «Агаты Кристи», и не Вадим ты Самойлов, и вообще, неважно, кто ты есть. Потому что важно, чтобы ты вышел и люди почувствовали снова жизнь. Ту жизнь, которая у них была отобрана. Это настолько дисциплинирует, это настолько чистит, это состояние, что всё встает на места в голове сразу же, и в сердце. Ты понимаешь, для чего это всё, для чего художник стоит на сцене вообще. Вот для таких моментов. Это сродни такому менестрелю, который в Средние века на площадь вышел и должен вот сейчас вот, у него есть несколько минут, и тысяча незнакомых людей, и что-то он должен такое сказать, и как-то так он должен послать в свое сердце энергию, чтобы люди эти, чтобы что-то с ними произошло, какое-то небольшое озарение. И мне кажется, что вот это самое важное. А уж в рок-культуре и подавно. Потому что этот трубадур он и является эпицентром рок-культуры, с моей точки зрения. Например, мне удалось выступить на первом выпускном вечере, на выпускном балу первых выпускников Донецкой народной республики. Это ведь никогда больше не повторится, понимаете. Это первый выпускной у них. И вообще, всё там впервые произошло. И в этом смысле я очень вдохновлен этими вещами, и с удовольствием, с нетерпением жду возможности снова туда поехать.
А. Пичугин
— Вадим Самойлов, музыкант, общественный деятель, основатель, в прошлом фронтмен группы «Агата Кристи» у нас в гостях в программе «Светлый вечер». Вы говорите, каждый раз, когда выходишь на сцену в таких местах — а у вас были прецеденты? Может, в Чечню ездили?
В. Самойлов
— Да, мы в Чечню ездили. Там чуть-чуть другая энергия, там тоже полезно было выступить, и нужно было выступить. И там еще более сложная конфигурация была переживаний. Потому что мы выступали перед — там же в основном жители Чечни были. Здесь в Донбассе, это русский мир, который себя отстаивает. А там это чеченский народ, который снова должен стать дружественным. Которому ты приносишь это. Это чуть разные вещи, но это тоже очень сильные впечатления, сильные переживания. Особенно, знаете, что больше всего меня впечатлило там. В какой-то момент на этом концерте в Чечне, были какие-то эффекты типа салюта или пиротехники, что-то бахнуло. И я обратил внимание, что эти 10 тысяч человек одновременно среагировали одинаково.
Л. Горская
— Пригнулись.
В. Самойлов
— Да-да. И я понял, что вот она, война, вот она такая.
Л. Горская
— В Донбассе наверное, сейчас такая же реакция.
В. Самойлов
— Да-да.
А. Пичугин
— Давайте еще к музыке вернемся обратно. Все-таки мне интересно про ваш проект с Владиславом Сурковым. Вы говорите, что это не проект, это разовое мероприятие такое.
В. Самойлов
— То есть это не задуманный шоу-бизнес проект, который должен был реализовываться. А это междусобойчик творческий. Это творческая дружба, которая вылилась в создание фонограмм, в создание таких песен. Владислав Юрьевич замечательный поэт и глубокий философ, и вообще он талантливый творческий человек. Мне попались его стихи, попались его кое-какие записи. Мы познакомились после этого, подружились, и в результате получились такие две пластинки, которые нигде не продавались, были сделаны только для себя.
А. Пичугин
— А как они потом попали в интернет?
В. Самойлов
— В интернет всё попадает. (Смеется.)
А. Пичугин
— Ну, как они попали в интернет, понятно. Как они стали довольно известными?
Л. Горская
— Сам себе ответь на этот вопрос.
В. Самойлов
— Как только стало это общественным достоянием, так сразу же большинство телеканалов, и самых скандальных, сообщили, что Самойлов с Сурковым песни поет. Наиболее распространенная дезинформация на эту тему примерно так звучала: «Владислав Сурков, который писал песни для «Агаты Кристи». Вот это самая распространенная дезинформация на эту тему. Конечно, никогда Владислав Юрьевич песен для «Агаты Кристи» не писал, это отдельная субстанция моя с ним. И мне еще чем этот проект понравился, что там очень много было творческой коллаборации как таковой. То есть например, были стихи, я придумал мелодию. Или допустим, у него был куплет, я придумал припев. Мне такая формула очень близка, и я вообще за сотворчество в любом его виде.
Л. Горская
— Коллаборация — это сотворчество, а не коллаборационизм. (Смеются.)
В. Самойлов
— Да-да.
А. Пичугин
— А сам Сурков на чем-то играл?
В. Самойлов
— Нет, это всё сделано мною.
А. Пичугин
— Его какое участие, кроме написания?
В. Самойлов
— Ну, консультационное, разговоры эти — а может так, а может так. То есть этот великолепный процесс.
А. Пичугин
— Про кино. Вот не стало, уже сколько лет прошло, как не стало Балабанова, Алексея Балабанова, замечательного режиссера.
Л. Горская
— Я думала, что ты сейчас скажешь Цоя, прости.
А. Пичугин
— Цоя, я помню, 26 лет будет. Алексея Балабанова, вроде бы как совсем недавно, три года, по-моему, прошло. Ведь он, наверное, один из первых, кто начал вытаскивать свердловских музыкантов в кино, стал…
В. Самойлов
— Ну, он часть свердловской музыки, и свердловской творческой диаспоры.
А. Пичугин
— Естественно.
В. Самойлов
— Поэтому это его мир и есть. Вот если возвращаться к сотворчеству, основная идея, которую я сейчас транслирую, когда приезжаю в эти маленькие города — что друзья, всё лучшее происходит в творческих сообществах. Потому что что-то было в свердловском рок-клубе, в питерском, в московском. Это сообщества разных людей, там и режиссеры, и дизайнеры, и архитекторы, и музыканты. И вот в этой творческой каше происходит очень много искр одновременно в разные стороны.
А. Пичугин
— А это действительно круто? Это не загоняет в какие-то определенные рамки? Мне казалось, что свердловский рок-клуб, ленинградский рок-клуб, московская рок-лаборатория – это все вынужденные творческие объединения, вынужденные для своего времени, 80-х годов.
В. Самойлов
— Нужно понимать, что было сообщество как таковое, и было его формальное выражение в виде какой-то конструкции, которая называлась свердловским рок-клубом. Сообщество людей оно всегда есть. И Балабанов в этом сотворчестве и крутился, и жил, и делился впечатлениями творческими. Вот поэтому это часть его, большая часть его, вся свердловская музыка — это большая часть его мира. Поэтому этот мир он с собой нес и в музыке, и в своих фильмах.
А. Пичугин
— То есть, вот эта картинка балабановская, зрительная, визуальная — ретрансляция атмосферы свердловского рок-клуба, да?
В. Самойлов
— Я уж не знаю про атмосферу свердловского рок-клуба. Потому что мне кажется, что это ретрансляция состояния Балабанова в большей степени. Потому что все-таки он переформулировал же все эти вещи, как большой художник. То есть задача его не стояла… Хотя вы знаете, у него был фильм «Настя», в самом-самом, ранний фильм…
А. Пичугин
— Настя Полева, Егор…
В. Самойлов
— Да-да. По сути дела, это фильм о свердловской рок-тусовке. И это, наверное, единственный такой его фильм, который формально можно назвать фильмом, полностью составленном на свердловском рок-клубе, и тех временах. А то, что мне удалось с ним поработать, дважды, и очень плотно и результативно. Первый раз это на дебютном проекте Сережи Бодрова, фильм «Сестры», где Балабанов его консультировал. Прекрасное было время, и мы очень много вместе проводили времени, с Балабановым и с Бодровым, обсуждая и музыку, и кино, делая вот это всё. И потом еще Леша был любезен, пригласил меня поработать на фильме «Мне не больно». Где я с удовольствием это всё сделал. И конечно, я бы еще с удовольствием что-то сделал для Балабанова. Но он умер.
А. Пичугин
— К сожалению. Но «Мне не больно» это как раз, мне кажется… Там как раз уже ваши сольные песни звучат.
В. Самойлов
— Да. Там, кстати, как раз из «Полуостровов» достаточно много звучит вещей.
А. Пичугин
— Интересно, что я как-то узнал в свое время, что Балабанов, именно Балабанов собирался снять вот эту историю по произведению Арабова, которая впоследствии у Лунгина вылилась в «Остров». Что он тоже хотел экранизировать.
В. Самойлов
— Да, любопытно.
А. Пичугин
— Да, было бы наверное интересно.
Л. Горская
— Ну что, про творческие планы, я думаю, самое время говорить ближе к концу программы. Как это ни банально, но этот вопрос должен быть задан.
В. Самойлов
— Собственно говоря, планы мои заключаются в том, что я продолжаю сочинять, искать себя, продолжаю понимать, что я буду из себя представлять после «Агаты Кристи». Этот процесс он происходит, он размеренный достаточно, потому что это, знаете, своего рода как новую главу своей жизни открыть. На это нужно спокойное время, которое я пытаюсь сейчас проживать. Понятно, что песни уже пишутся. Единственное, что могу сказать, что я настолько устал от такого потока шоу-бизнеса традиционного — нужно сделать запись, потом снять видеоклип, потом написать пресс-релиз, потом пост-релиз, и ходить по этим всем радиостанциям, говорить «покупайте мой альбом». Мне всё это настолько претит, что я решил в этом раз, ну не решил, а просто начал действовать другим способом. Этот способ скорее похож на то, с чего я начинал. То есть, какие-то выступления — здесь спел одну песню новую, потом что-то переделал в ней слова, в другом месте спел ее по-новому. То есть я сейчас придерживаюсь такого свободного творческого процесса и поиска. Потому что я как бы к самому себе возвращаюсь вот того периода, когда я только начинал музыку, начинал выступать. Я считаю, что это полезно.
А. Пичугин
— Начинающий музыкант.
В. Самойлов
— Да. Мне вообще кажется, что такого рода обновления, они полезны.
Л. Горская
— Вам не первый раз, как я поняла, открывать новую главу жизни, новую жизнь, как вы сказали. Тоже интересно.
А. Пичугин
— Меня в свое время очень удивило высказывание одного из ваших коллег по рок-сцене, который говорил: «Ну вот, я наконец кажется вырываюсь из этой атмосферы, когда надо каждый год записывать по одному альбому. Зачем мне писать каждый год по альбому, я не знаю, но мы уже вот на протяжении последних десяти каждый год пишем по альбому». А я про себя думаю — а зачем, действительно? Уж лучше может, один раз в десять лет один хороший выпустить, чем чего-то скрести, собирать, стараться, думать.
В. Самойлов
— Уж по крайней мере, не с таким посылом. Согласен, да. Вот собственно в этом и сложность. Что хлеб сложный у музыканта, поэтому нужно все время что-то делать, ворошить. То, что сейчас одним словом пиар называется. Вот мне всё это не близко. Вот что такое пиар и маркетинг? Это механизмы, которые пытаются воссоздать достаточно простую вещь — то, что художник и так чувствует интуитивно и делает — симпатия. Целые институты…
Л. Горская
— Воссоздать или заменить?
В. Самойлов
— Имеется в виду — вот художник, когда он что-то делает, если он получает отклик от зрителя, то это симпатия. А можно подходить к этому — высчитывать, как это сделать так, чтобы создать симпатию. Поэтому нам сейчас всё это очень навязано. Из Америки, из западного мира, эта тема пришла. Народ любит артистов и музыкантов по своим причинам. Особенно наш российский народ. Мне что в нем очень нравится, что он эти фейковые вещи достаточно быстро забывает. То есть да, можно сезонно среагировать на какой-то броский проект, но если в нем нет подлинного содержания, то всё это будет забыто и растоптано очень быстро. Поэтому в этом смысле мы в завидном положении, потому что наш народ не обманывается на эту тему. И поэтому и художники интуитивно чувствуют, что нужно что-то вот такое. Только такой человек и называется художник, который что-то в себе выискивает, какую-то вечность вот эту, пытается до нее добраться.
А. Пичугин
— Спасибо! Спасибо за то, что вы пришли к нам сегодня. Вадим Самойлов, известный российский музыкант, общественный деятель, фронтмен и основатель группы «Агата Кристи» сегодня был на радио «Вера» в программе «Светлый вечер». Заканчиваем, конечно же, нашу программу песней.
(Звучит музыка.)
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер