Светлый вечер с Петром Наличем (эфир 09.09.2015)

У нас в гостях побывал известный музыкант, певец, композитор Петр Налич.
Мы говорили о грядущем концерте нашего гостя, о развитии его музыкального творчества, о работе в оперном жанре, об интересующих сегодня музыкальных направлениях и об отношении к вере.

Ведущие: Константин Мацан, Алла Митрофанова

К. Мацан

—  «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте! В студии Константин Мацан и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

—  Добрый «Светлый вечер»!

К. Мацан

—  Сегодня у нас в гостях музыкант, певец, композитор и человек очень широкого спектра интересов, как мы выяснили до эфира, Петр Налич.

П. Налич

— Добрый вечер!

Наше досье:

Петр Налич родился в 1981 году в Москве в семье архитектора. Окончил Детскую музыкальную школу им. Маяковского, обучался в музыкальном училище при Московской консерватории, а также в студии «Орфей» под руководством Ирины Мухиной. Окончил Московский Архитектурный институт. В 2010 году поступил в Российскую академию музыки им. Гнесиных на специальность «Академическое пение», которую окончил с красным дипломом. Сочиняет и поет песни в стиле, который сам характеризует как «веселые бабули». Представлял Россию на конкурсе «Евровидение» в 2010 году. Регулярно проходят концерты, на которых Петр Налич исполняет не свои песни, а классический оперный репертуар и романсы.

К. Мацан

—  В принципе, говорить с артистом о его творческих планах — это довольно банальная вещь.

П. Налич

— Но самая логичная, с другой стороны.

К. Мацан

—  Иными словами, самая банальная.

П. Налич

— (Смеется.)

К. Мацан

—  Но поскольку, по моим ощущениям, творческие планы артиста Петра Налича настолько не вписываются в то, что мы привыкли…

А. Митрофанова

—  В ожидания аудитории.

К. Мацан

—  …ассоциировать с именем Петра Налича, что грех не поговорить о них. 1 октября в «Театре Эстрады» премьера программы «Песни менестрелей». И рядом с этим средневековым термином, стилистикой, имя Петра Налича, которого, уж простите, миллионы знают по песне «Guitar, Guitar». Что будет 1 октября?

П. Налич

— Во-первых, еще, конечно, миллионы, скажем так, знают по «Евровидению». А там песня была более лирическая. Поэтому она чуть-чуть ближе к теме менестрелей. Что это будет? Это будут в основном новые вещи. В них нет такого именно менестрельного рассказа и каких-то больших историй. То есть где-то есть, но они достаточно такие… Все-таки музыка превалирует. И какое-то, может быть, повторение, где-то рефрены имеют большее значение для всей композиции, нежели именно какой-то смысл, какой-то сюжет. Будет небольшой оркестр. Хотя, большой — небольшой, смотря, с чем сравнивать.

К. Мацан

—  Симфонический?

П. Налич

— Небольшой симфонический оркестр или большой симфонический ансамбль, как-то так. Будет хор — человек 8-10, перкуссии, естественно, потому что менестрели без перкуссий никак. Что еще сказать? Песни нельзя назвать особенно грустными, особенно веселыми, то есть где-то они есть лирические, но при этом с ярко выраженным ритмическим движением, где-то есть довольно агогические, романсообразные, но при этом без особого какого-то там грустного настроения или веселого. Есть вещи на классические тексты. Есть одна песня на стихи…

К. Мацан

—  А тексты ваши?

П. Налич

— Ну, просто текстами это трудно назвать. Там четыре с половиной слова повторяются в некоторых песнях. Или восемь слов.

К. Мацан

—  Все равно уже текст.

П. Налич

— Да, в принципе, текст, да, наполнение буквенное. Есть одна песня на стихи Джона Донна. Там коротенькое стихотвореньице взял за основу. «A Burnt Ship» называется.

К. Мацан

—  Автора знаменитых слов: «Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе».

П. Налич

— Да, да. (нрзб.). Есть какие-то просто где-то то, что я делал, где-то есть то, что мне помогали мои друзья, более сведущие в английском языке. Где-то по-русски, где-то по-итальянски.

К. Мацан

—  А почему тема менестрелей, средневековых бардов, вдруг взволновала?

П. Налич

— На самом деле, просто именно собирая как-то собой эскизы каких-то вещей последних, мне показалось, что то, что может их объединить стилево, настроенчески и музыкально — это именно что-то менестрельное. То есть это не будет попытка дотошно воссоздать какие-то особые сложные жанры по-настоящему бытовавшие во второй половине четвертой четверти XIII века или во Фландрии. А это настроение, это какая-то фантазия на тему.

А. Митрофанова

—  Я уже думала, что там, может быть, будет рыцарская культура, культ прекрасной дамы представлен. И все это будет парить в воздухе.

П. Налич

— Ну, он будет читаться в звуках, скажем так. Будет так читаться, я надеюсь. Инструменты все будут вполне себе обычные за исключением… Будет человек, который играет на лютне, Костя Щенников, и на ренессансной гитаре. Это единственный аутентичный инструмент в нашей программе. В основном это академический состав.

К. Мацан

—  То есть вы сами написали музыку для большого симфонического ансамбля?

П. Налич

— Есть вещи, в которых более прозрачная аранжировка и оркестровку которых делал я сам. Там, где оркестровка начинает выходить за пределы прозрачности менестрельной и становится чуть более оркестрово-симфонической, мне помогал мой товарищ — замечательный оркестровщик Сергей Гаврилов.

А. Митрофанова

—  Я не могу удержаться от вопроса по поводу оперы. Вы же только что закончили Гнесинское училище.

П. Налич

— Академию.

А. Митрофанова

—  Академию, прошу прощения, Гнесинскую академию. И у вас теперь есть диплом. По-моему, даже красный.

П. Налич

— Красный, да.

А. Митрофанова

—  И можем ли мы через какое-то время, к примеру…

П. Налич

— Можем посмотреть на него, да. (смеется)

А. Митрофанова

—  (смеется). Посмотреть на него в действии, да? Есть у вас какие-то планы, связанные с именно с оперой? Уж простите, что я спрашиваю (нрзб.).

П. Налич

— Конечно. Нет, с удовольствием, потому что опера — это вещь, которая… Когда я увлекся ею лет семь назад, с тех пор я полюбил ее настолько, что, надеюсь, всю жизнь буду заниматься ей так или иначе, буду совершенствоваться.

А. Митрофанова

—  А с оперой всегда так: либо раз и навсегда, либо раз и «на никогда и до свидания».

П. Налич

— То есть я уверен, что, пока у меня есть силы, голос (сейчас он, правда, немножко охрип), я буду петь, стараться петь лучше и исполнительски, и технически, и так далее. На данный момент меня пригласили в нашу оперную студию в Гнесинке. Там, где я пел, когда был студентом, сейчас я буду тоже там петь те партии, которые пел и раньше. Может быть, новые какие-то будут вводиться. Это не очень большая нагрузка, но тем не менее это очень интересно, ответственно, у нас замечательная студия. К сожалению, в прошлом году ушел из жизни ее основатель и совершенно гениальный человек Юрий Аркадьевич Сперанский, с которым мне посчастливилось эти пять лет провести в довольно тесном сотрудничестве. Человек выдающийся по-настоящему. Именно то, как он нас — молодых студентов (кто-то был помоложе, кто-то постарше, но молодых солистов, скажем так) — настраивал на то, как видеть, как подходить вообще к роли, к образу… Он всегда старался нас осадить, когда мы думали только о высоких нотах, «вот как я возьму сейчас высокую ноту, все остальное неважно». Он говорил: «Это дело второе». И предлагал крутиться всегда от образа, начинать разрабатывать образ, понимать что человек переживает в тот или иной момент, как соотносится его переживание с переживаниями других персонажей и так далее. И, исходя из этого, уже строить и вокальную линию тоже.

А. Митрофанова

—  То есть это, фактически, система Станиславского, только…

П. Налич

— К сожалению, так как я человек… Я не знаю, если это есть в системе Станиславского, то, наверное, это она. Я просто не в курсе.

А. Митрофанова

—  Я условно говорю.

К. Мацан

—  Актерское постижение образа влияет на то, как вы поете.

П. Налич

— Да, именно…

К. Мацан

—  Как это происходит?

П. Налич

— …и на то, какой звук… Потому что, когда ты понимаешь, что сейчас не можешь петь просто «А-а-а-а» громко, потому что сейчас сцена такая-то, такая-то, такая-то. И невольно ты настраиваешь голосовой аппарат так, что ты поешь определенным образом, издаешь определенный звук. И у тебя, соответственно, появляются определенные краски в голосе, которые ты просто так искусственно себе, наверное, может быть, и не задал бы в ходе какой-то арии или речитатива.

К. Мацан

—  А вот есть плоскость профессиональная, когда понятно, что любому вокалисту, в принципе, не вредно обучиться технике академического пения. Это универсальные какие-то, которые в любом случае помогают петь лучше. А есть ли тут плоскость человеческая? Обращение к такому материалу, как, например, опера «Евгений Онегин». Или опера «Пиковая дама». Мне кажется, это погружение сразу в три пласта смыслов. Во-первых, это драматургия Пушкина. Во-вторых, это музыка Чайковского. А в-третьих, это целая традиция российского театра, где вы понимаете, что Ленского и Германа до вас пели как минимум Лемешев и Атлантов. Вот как…

П. Налич

— Георгий Нэлепп мой любимый пел. Одно из выдающихся исполнений Германа — это Нэлепп.

К. Мацан

—  Да много выдающихся было исполнителей. Это очень непохоже на то, чтобы выходить с гитарой и с аккордеоном в клубе. Даже самом большом. И мастерски, профессионально зажигать большую аудиторию.

П. Налич

— Конечно (нрзб.).

К. Мацан

—  Какой внутренней перемены от вас требует обращение к академической культуре?

П. Налич

— С одной стороны в этом есть… Это чуть проще, потому что материал уже зарекомендовал себе очень хорошо, скажем так. Петра Ильича. А с другой стороны то, что вы говорите, есть уже многовековая традиция исполнения тех или иных партий, и ты их знаешь, ты их слышал, какие-то уже настолько навязли в ушах, что ты, наоборот, пытаешься избавиться от этих стереотипов, потому что они тебя тянут, ты начинаешь копировать просто Сергея Яковлевича Лемешева, или того же Нэлеппа, или Козловского и так далее. Или Атлантова. И ты понимаешь, одергиваешь себя: «Нет, не надо». Потому что все равно каждая партия — это должен быть ты, а не должна быть копирка, даже грамотная, качественная, с другого исполнителя. Но это, как у всякого музыканта. Художник ищет стиль, музыканты ищут свой звук. А если музыкант еще и актер, как на оперной сцене, то он ищет и свой звук, и свою систему образов, систему передачи настроения и передачи вообще всего, что надо передать. Он свою систему ищет, исходя из влияния своих учителей, музыки, педагогов, аудитории и так далее. Поэтому это совершенно другой мир, нежели целиком и полностью авторская музыка. Даже потому что ты выходишь, у тебя есть банда на сцене, вы играете, это целиком оригинальная музыка и так далее. И ты понимаешь, что, в принципе, то, что мы сейчас сыграли то-то и то-то, это неважно. Главное, там было то-то, здесь какая-то тема прозвучала, здесь был ритм, здесь, наоборот, была лирическая часть. И эти какие-то куски сложились и, в принципе, подход чуть более эскизный к исполнению этих вещей.

К. Мацан

—  (Нрзб.) Чайковский (нрзб.) ответственности больше.

(Говорят одновременно.)

П. Налич

— …когда вся аудитория сидит, каждую ноту… вообще половина зала всю партитуру знает.

А. Митрофанова

—  Да, и прокручивает это в голове. И видно, как ноты крутятся в голове у людей.

П. Налич

— И поэтому слушают и солистов, и оркестр, конечно, в первую очередь, всех слушают. И то, что где-нибудь кто-нибудь вместо прямых длительностей, как часто бывает, пунктиров насовал или, наоборот, вместо пунктиров скруглил. Или триоли вместо точки и шестнадцатой. То есть эти все начинают считывать. Ты начинаешь тоже думать, что так нельзя.

К. Мацан

—  Еще к вопросу о том, насколько интересней быть подготовленным слушателем оперы, чем неподготовленным.

А. Митрофанова

—  Давайте мы нашим подготовленным…

П. Налич

— Вообще, да. Это жанр, который требует быть подготовленным, конечно.

А. Митрофанова

—  …подготовленным нашим слушателям дадим сейчас возможность послушать фрагмент из выступления Петра Налича, которое будет 1 октября. Правильно я говорю, да?

П. Налич

— Да.

А. Митрофанова

—  Та самая программа «Песни менестрелей», которую мы так ждем. Мы можем сейчас дать одну из композиций, которые там прозвучат. Объявите, пожалуйста, что мы послушаем.

П. Налич

— Давайте «Миг волны», потому что она по-итальянски, это чуть-чуть ближе к какой-то канцонетте итальянской.

К. Мацан

—  Чуть ближе к опере.

А. Митрофанова

—  Прекрасно.

(Звучит композиция «Миг волны»)

К. Мацан

—  «Миг волны» — так называется композиция, которую мы только что прослушали. И ее автор сегодня у нас в гостях. Музыкант, певец, композитор Петр Налич.

А. Митрофанова

—  Петр, там по-итальянски пел… был весь текст…

К. Мацан

—  Как говорила героиня фильма «Формула любви», что сие значит?

А. Митрофанова

—  Расскажите, пожалуйста, что это за песня.

П. Налич

— С удовольствием расскажу. Это был первый текст, который я сочинил по-итальянски почти сам. И мой педагог по итальянскому внес совсем небольшие коррективы. То есть это процентов на девяносто уже мой текст.

А. Митрофанова

—  Прекрасно.

П. Налич

— Да. О чем там поется: «l'istante dell'onda» — это «миг волны».

А. Митрофанова

—  «Миг волны».

П. Налич

— То есть «миг волн», если дословно. Но по-русски лучше «миг волны» звучит. Потом какой-то человек поет: (цитирует слова песни по-итальянски) — «лети, моя песня, далеко, где моя любимая почивала». (цитирует слова песни по-итальянски) исключительно потому, что в прошедшем продолженном лучше ритмически звучит (смеется).

А. Митрофанова

—  Угу.

П. Налич

— (Цитирует слова песни по-итальянски) — «где она во сне слышала, как я ей пою, улыбаясь. Я ей рассказываю о ветре, морях, которые захватили мое воображение. В живом шуме волн я ее не вспоминал. Летя над мрамором волн, мечтал».

А. Митрофанова

—  Она Вам снилась.

П. Налич

— (Цитирует слова песни по-итальянски) — «…что где-то есть ты, которая меня любит. И, поя хором с ветром, думал, как краток мир волн». А дальше он идет поля и реки, через холмы. (цитирует слова песни по-итальянски) — «где парят другие птицы, чьи голоса постоянно оплакивают далекую жизнь. Если я увижу твои голубые глаза, глубокие, где играют веселые искры, как рыбы в море, скажу тебе тогда сладкие слова любви. Ты — единственная, кого я когда-либо любил. Послушай, как тихо затихает на ветру. Как краток миг…»

К. Мацан

—  Я сейчас просто расплачусь, как та самая героиня фильма «Формула любви», потому что настолько это красиво и трогает до самого сердца.

А. Митрофанова

—  А я сижу и понимаю: вот я попала на урок итальянского языка от Петра Налича. Прекрасно!

П. Налич

— Кстати, это был мой первый урок итальянского, где я был учителем.

А. Митрофанова

—  Вы рассказывали, как Вас учили работать над образами. Это фактически актерская работа.

П. Налич

— Ну, да.

А. Митрофанова

—  Может быть, есть что-то , что Вам органичнее и созвучнее?

П. Налич

— Просто опера — такой удивительный жанр, что, помимо всей этой драматургической составляющей, по сравнению с правильной интонацией, тембром, подачей звука, прочтением всей музыки, это, на мой взгляд, все-таки второй пласт. Потому что, по сравнению с потрясающей музыкой где-то, это все все-таки «помогалки» такие в опере. В отличие от драматического театра, на мой взгляд. Может быть, кто-то скажет: «Нет, ничего подобного, драматургия впереди всего, посмотрите на Шаляпина» и так далее. И все-таки Шаляпин потрясающе звучал, был потрясающий музыкант в первую очередь. А если вся драматургия, конечно, все равно помогает тебе выстроить звук (то, о чем я говорил), но, по сравнению с… если все это выстраивается — партия, речитативы, арии… выстраивается вся эта вокальная линия, музыкальная… ты понимаешь, что музыкально сейчас срастается с оркестром и есть общее дыхание, это просто космическое состояние, которое уже не описывается словами драматургии «любит — не любит, хочет денег — не хочет денег». Это все-таки… Для меня это, скорее, такой базис, на котором надо строить музыку.

К. Мацан

—  К вопросу об академическом театре. У Вас же еще одна премьера грядет в РАМТе.

П. Налич

— Да, как-то много у меня направлений сейчас...

К. Мацан

—  Расскажите об этом. Что это за проект?

П. Налич

— С удовольствием. Очень интересная работа. Год назад приблизительно ко мне обратилась режиссер из ГИТИСа Екатерина Гранитова с предложением написать музыку к спектаклю, который будет ставиться по киносценарию знаменитых (к сожалению, покойных) сценаристов и режиссеров Петра Луцика и Алексея Саморядова. Я прочел сценарий и был совершенно сражен им. Это, в общем-то, такая, можно сказать, простая история о путешествии каких-то простых сибирских ребят-казаков в конце 80-х годов XX века. О том, что они за кордон везут какую-то контрабанду. И там у них какие-то приключения с какими-то другими местными бандитами-небандитами-полубандитами. И они там в ходе всех этих перипетий случайно по льду переходят через Берингов пролив и оказываются в Америке. Там они на каком-то баре напиваются виски с какими-то геологами и с ними вместе на их геологическом самолете улетают в Калифорнию. Там разворачиваются всякие их криминальные и романтические истории. Все это очень здорово сопряжено. И во всех их сценариях главное, что есть, на мой взгляд… Я посмотрел потом фильмы их совершенно чудесные: «Окраина», «Дикое поле» — по их сценариям. А «Окраины» они и режиссеры были. Это какая-то удивительная эпичность и сказочность всех этих персонажей, их слога, их взаимоотношений, когда они, знаете, как-то в каких-то мифах… В мифах разных стран бывает, что какие-то люди, вроде, враждуют друг с другом, но, вроде, если они встречаются, они начинают обниматься, пить вино, петь песни. Потом они опять враждуют. И это не то, чтобы они то злятся, то радуются. Нет. Это параллельно существующие состояния, друг другу никак не противоречащие. То, что они, как говорится: «Вот, там один другому кричит: «Пахомыч, ты что здесь делаешь? Как давно тебя не видел! Как я рад тебя видеть!» — «И я тебя рад видеть!» — «А что же Вы по нам стреляли?» — «А что ж, нам на Вас смотреть что ли?» — «Ха-ха-ха! Бу-га-га». Все смеются. И это нормальные состояния для них. В этом есть что-то потрясающе проточеловеческое.

А. Митрофанова

—  «Ты широк, человек, я бы сузил» — из этой серии, да, видимо?

П. Налич

— Я не знаю. Я не думаю, что здесь есть какая-то просто русскость (?), в этом есть какое-то проточеловеческое что-то, так я воспринимаю эмоционально это.

А. Митрофанова

—  Угу.

П. Налич

— И этот слог, эта система взаимоотношений людей совершенно меня покорили. Я понял, что я очень хочу сделать музыку к этому спектаклю. Там очень много музыки получилось. Это музыка «бэндовая» по жанру, то есть это барабаны, бас, гитара — электрическая и акустическая, клавиши и 2 духовых инструмента, которые играют баритон-саксофон и тенор-саксофон либо сопрано-саксофон и флейта или блок-флейта. То есть у нас довольно большая тогда получилась палитра звуковая, из которой где-то сооружаются такие «тундрообразные», заунывные, псевдоэтнические, психоделические, растянутые фоны для какого-то драматического действия. Где-то они переходят в песни, где-то это песни второго плана, где-то выходят на первый план, это прямо «песня-песня». И там начинается танец у актеров. Очень много пластических замечательных решений. И это все переплелось в единую штуку. Мне очень нравится, как получается. Где-то я делал сознательные стилизации под хоровые казачьи русские народные песни. Там многие актеры очень музыкальные, они хорошо поют. То есть у нас там хоры будут живые. Да, и музыканты все тоже сидят на сцене, все играют в живую — это важный момент. По крайней мере, для меня — очень. Там, где они попадают в Америку, соответственно, включается какая-то соул-фанк, более негритянская, драйвовая музыкальная парадигма. И вот они там пересекаются, как-то они там друг на друга влияют. В общем, эта сценарная завязка мне сразу показалась очень плодотворной и питательной для всякого музыкального придумывания.

А. Митрофанова

—  Премьера когда?

П. Налич

— Э-э…

А. Митрофанова

—  18 сентября?

П. Налич

— 18 сентября, 25 сентября премьеры. В октябре тоже будет 2 спектакля. Это получается у нас 17 октября и 30 октября. Это 4 премьеры у нас.

А. Митрофанова

—  Прекрасно.

К. Мацан

—  Это молодежный театр РАМТ?

П. Налич

— Это Российский академический Молодежный театр, да.

А. Митрофанова

—  Который рядом с Малым театром находится.

П. Налич

— Напротив него, да.

А. Митрофанова

—  Угу.

К. Мацан

—  Угу. Давайте снова послушаем музыку, чтобы мы не только о ней говорили, но и воспринимали ее так, как она создана.

П. Налич

— Да, с удовольствием.

К. Мацан

—  Снова вернемся к программе «Песни менестрелей».

П. Налич

— Да. Теперь давайте послушаем прямо одну из самых «менестрельных», на мой взгляд, песен — «Бури».

(звучит песня «Бури»).

К. Мацан

—  Музыкант, композитор, певец Петр Налич сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». В студии Алла Митрофанова и Константин Мацан. Мы вернемся буквально через минуту.

А. Митрофанова

—  Еще раз добрый вечер, дорогие слушатели. В студии Константин Мацан и я, Алла Митрофанова. Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». И у нас в гостях Петр Налич — исполнитель, композитор, музыкант, замечательный оперный певец.

П. Налич

— Стараемся.

А. Митрофанова

—  И архитектор, между прочим, по первому образованию.

П. Налич

— По первому образованию — архитектор, совершенно верно.

А. Митрофанова

—  Вы как архитектор себя сейчас не проявляете? Или проявляете?

П. Налич

— Нет, я проявляю, если меня кто-нибудь спрашивает моего совета. Типа: «Как мне сделать...?»

К. Мацан

—  «Сносить — не сносить?»

П. Налич

— Да (смеется). Тут, конечно, у меня… Причем я заметил, что, если ты каким-то делом не занимаешься как профессионал, то ты становишься гораздо более уверенным в себе критиком.

К. Мацан

—  Интересная особенность.

П. Налич

— (смеется) То есть, когда… недолгое время…

А. Митрофанова

—  Кинокритики, театральные критики. (нрзб., говорят одновременно)

П. Налич

— Те люди, которые сами же не актеры, не музыканты, не режиссеры… И я просто чувствую, насколько эта уверенность, апломб внутри почему-то вдруг растет. Когда у тебя есть бэкграунд какой-то профессиональный, как у меня — архитектурный, то сам я как архитектор не работаю, поэтому никто мне не скажет: «А ты сам-то чего построил?» — «А я ничего не строил. Я же не архитектор. Я — критик». Так что, да, я — страшный архитектурный критик.

А. Митрофанова

—  Когда мы с Вами общались перед началом программы, мы задали Вам вопрос, который был связан с верой и прочее, Вы сказали: «Ну, я, как человек православный, могу сказать…»

П. Налич

— Стараюсь им быть. Я сначала сказал, потом стал обдумывать свои слова. Стоит говорить, что стараюсь им быть.

А. Митрофанова

—  Да.

К. Мацан

—  А в чем разница?

А. Митрофанова

—  Я про архитектуру хотела спросить.

П. Налич

— Как в чем? В том, что это бесконечное стремление, чтобы быть им. Про архитектуру?

А. Митрофанова

—  Да. Просто Вы сказали, что многие храмы строятся сейчас некрасиво, неправильно и прочее.

П. Налич

— Да, я просто очень переживаю. Для меня это такой важный момент. Я совершенно счастливый хожу, когда вижу, что какой-нибудь храм восстанавливают. И восстанавливают внимательно, красят внимательно. И если там где-то была видна, например, фактура кирпичной или каменной стены, то ее не заштукатуривают, а стараются именно сохранить эту фактуру, это очень важно тоже. Когда цвета тоже подбирают сообразно. Не просто розовый, как обычно у нас в Москве: «Давайте в розовый все покрасим. Розовый — это же хорошо. Правильно? Красиво!» Вот и красят в розовый. А как-то внимательно к этому подходят, смотрят, что-то изучают, то есть какой-то путь рефлексии проходит человек, работу какую-то проделывает. И это видно. Это, конечно, радует. И с другой стороны, ужасно разочаровывает, когда понимаешь, что строят какую-то дребедень. А главное, понимаешь, что это не просто торговый комплекс. Ну, построили, ну, ладно, фиг с ним. А это храм. То есть это вещь, которая должна человека определенным образом настраивать, в моем понимании, так же, как икона не может быть любая. То есть много было всяких диспутов с моими друзьями по этому поводу, потому что говорят: «Ты не понимаешь, что про икону нельзя говорить «красивая» или «некрасивая», потому что это икона и вообще у нее другие задачи» и так далее. Это все так. Но, тем не менее, все-таки, мне кажется, у человека, если говорить об этом как о чем-то, что просто помогает и настраивает, а для меня лично это очень важный аспект всего, скажем так, красоты в иконописи и строительстве, сооружении храмов, церквей, то мы прекрасно видим разницу между плохой иконой и иконой, например, Андрея Рублева или Дионисия. Сразу понятно, что это такое. И соответствующая гамма ощущений в тебе — просто человечке(?) — сразу возникает. Сразу возникает какая-то настройка. А когда ты видишь плохую икону… Я не знаю, может быть, кого-то, конечно, это на что-то настраивает, но я сомневаюсь очень в этом. И, кроме как формального, к ней никакого отношения быть не может. И того, что ты на нее настраиваешься, может быть, у людей не получается (?). (Говорят одновременно)

А. Митрофанова

—  Бывали времена, когда икон не было вообще у нас в нашей советской стране и люди какие-то вырезки из старых книжек ставили себе в качестве икон, потому что не у всех была возможность сохранить старинные. Но, вместе с тем, сейчас уже иные времена. Я с Вами абсолютно согласна. Мне тоже очень жаль видеть, когда профанируется красота и особенно золотой цвет, который насыщен такими смыслами глубокими и имеет такое значение в христианской культуре. И когда сейчас это может выглядеть и дешево, и пошло и так далее — это просто большая боль.

П. Налич

— (нрзб.) Халтура. Да.

А. Митрофанова

—  Но давайте не будем брюзжать на эту тему…

П. Налич

— Но зато есть очень хорошие тоже иконописцы, и это совершенно сразу огромная радость.

А. Митрофанова

—  Согласна.

К. Мацан

—  Я все-таки позволю себе вернуться к тому, что меня так зацепило. Когда человек говорит: «Я православный». А потом думает: «А, может быть, правильнее сказать «Я стараюсь быть православным». Все-таки в чем зазор здесь?

П. Налич

— Может быть, конечно, люди скажут, что здесь есть терминологическая всякая путаница в том, что я говорю, но постараюсь просто говорить о своих ощущениях, чтобы это звучало чуть более уверенно с моей стороны. В моем понимании в православии вся красота… в смысле, не вся, я не буду за все говорить… то, что я вижу — какая-то удивительная красота, загадка и чудо в том, что это — идеал недостижимый в принципе. То есть это, в отличие от других религий (не будем их называть), где есть определенный свод законов, который, в принципе, осуществим, исполним, и ты, исполняя их, чувствуешь себя отличником. Ты — отличник, молодец. И тут, соответственно, начинаются у тебя соответствующие «косяки» в связи с тем, что ты чувствуешь себя молодцом. А в православии это в принципе недостижимо. То есть так смотришь, смотришь, смотришь… здесь вот это, это, это… они, вроде, так, по мелочи… строго, нестрого, строго, нестрого… «закон для тебя, а не ты для закона»… И ты так… Это лично мое, во многом поверхностное, может быть, суждение об этом. Но тем не менее. Раз уж спросили об этом, я скажу. И чтобы сказать… Номинально я — православный. Это точно. Но чтобы вполне сказать, что ты — православный, в каком-то таком широком смысле сказать: «Я — православный, берите с меня пример», скажем так, конечно, я не могу. Поэтому именно вот эта бесконечность пути, когда постоянно чем выше ты забираешься, тем больше ты понимаешь… Просто, на самом деле, у тебя увеличивается частота дискретизации твоего зрения. То есть ты просто становишься более зорким (нрзб.).

К. Мацан

—  И объем задач.

П. Налич

— Да. Раньше ты ограничивался тем, что ты не воруешь. Как я в последний раз в 10-м классе украл жвачку, так с тех пор, в общем, не ворую. Да. Это первый шаг.

А. Митрофанова

—  Вы прищурились, как будто просканировали свое сознание, свою память на предмет разных случаев.

П. Налич

— (Нзрб., говорят одновременно) последний раз у тебя украли… И так далее. А потом ты понимаешь, что (нрзб.) открываться, открываться, открываться. И дальше оно открывается почему-то в геометрической прогрессии. И ты понимаешь, что дальше оно совершенно безгранично и ты никак… чем дальше поднимаешься, тем понимаешь, насколько ты более вообще… Просто «хуже» — это слово какое-то несколько мультипликационное…

К. Мацан

—  При этом я по Вам вижу, что об этом говорите не с отчаянием, а, скорее, с вдохновением.

П. Налич

— Конечно! Это же прекрасно. Потому что идея о том, что ты сейчас зачем-то тут болтаешься на земле, а просто, если ты будешь, грубо говоря, ходить во всем зеленом, например, или во всем красном и всегда вставать с левой ноги, и все будет хорошо. Эта идея настолько непоэтична, она настолько плоская для меня лично, что я, конечно… мне кажется, это просто неинтересно. А когда возникает это удивительное…

А. Митрофанова

—  Отсутствие полных гарантий вообще…

К. Мацан

—  Творчество возникает духовное…

П. Налич

— Как в моем…

(Говорят одновременно)

А. Митрофанова

—  Это и есть творчество.

П. Налич

— И какое-то что-то не бытовое, не человеческое. Это как, в моем понимании опять же, чудо о том, что есть Земля — маленькая песчинка на краю одной из миллиардов галактик во Вселенной, и вот только на этой Земле… по данным современных ученых, кто-то, может быть, из каких-то романтиков, «Звездных войн», скажет, что это все не так… я очень люблю «Звездные войны» просто…

К. Мацан

—  Я тоже.

П. Налич

— Да, но это все-таки разные вещи. Вот на этой маленькой Земле есть такое, что вообще представить… А вокруг летают просто, грубо говоря, куски камня. По сравнению… Если сложность (?) судить, то самое сложное происходит — это всякие реакции ядерные, термоядерные реакции на звездах происходят (я поверхностно, опять же, сужу совершенно), но это не сравнить по сложности даже с грибами белыми, опятами. Я уж не говорю про животных. И уж не говорю про человека, который сидит, об этом обо всем думает. И еще порой и стихи сочиняет и придумывает компьютеры. И все это так здорово, удивительно и чудесно. При этом эта маленькая песчинка на периферии  — это и центр, и периферия одновременно. Это удивительно.

А. Митрофанова

—  Когда Вы стали говорить про то, что это такая красота, идеал, к которому ты стремишься, это недостижимо, он так прекрасен, что он недостижим, я вспомнила слова Достоевского… прошу прощения за это, не подумайте, что я…

П. Налич

— Не подумайте, что я не люблю Достоевского, что Вы…

А. Митрофанова

—  Когда он говорил о том, что мир спасет красота, он же имел ввиду, что мир станет красота Христова. И это для него было совершенно четко. (Нрзб.)

(Говорят одновременно.)

П. Налич

— Понятное дело, что не варенные джинсы он имел ввиду.

А. Митрофанова

—  Конечно, да. Имел ввиду, что это та недостижимая красота, которая при это постоянно является источником творческой энергии, которая человеку просто жизненно необходима. Более необходима, чем воздух, вода и все остальное.

П. Налич

— Да. В связи с этим даже вспомнил: у нас, помню, был такой диспут (курсе на втором или третьем МАРХИ мы учились) об объективности или субъективности красоты. И, по крайней мере, со многими из моих друзей мы пришли к консенсусу, что красота — не понятие, а явление. Объективное. Просто человек субъективен. Я не говорю, что я объективен. Человек плюс-минус бывает чуть объективен. То есть такие «зацепочки», что бывает где-то вдруг в разных областях человеческой жизнедеятельности понимание. Он бывает объективен. Но сам человек, конечно, в принципе субъективен, потому что на него все влияет и так далее. Куча всего. Но красоте при этом от этого ни холодно, ни жарко. Я не говорю: «Давайте сейчас решим: «Lamborghini diablo» — это красивая или некрасивая машина». Понятно, что в каких-то человеческих проявлениях есть какие-то искорки красоты. Наверное, в дизайне чайников чуть меньше можно проследить этих проблесков — ну, они там все равно могут быть какие-то, просто это могут быть совсем какие-то намеки, — чем в симфонии Петра Ильича Чайковского или в «Мессе си-минор» Иоганна Себастьяна Баха, где эти искры просто искрят. Но они все равно где-то есть. Ведь эта красота во всем присутствует в мире постоянно. И где-то кому-то удается эту красоту зацепить.

А. Митрофанова

—  Слушайте, а если художник, к примеру, производит на свет что-то совершенно прекрасное, у меня, например, возникает ощущение… я просто делюсь, что называется… что он это подсмотрел, что ему приоткрылось какое-то инобытие. Слушаешь музыку Верди, такое ощущение, что она уже существовала, он ее просто вспомнил.

П. Налич

— Сейчас о этом мне (нрзб.) говорить, потому что я буду говорить о том, что если мне что-то приоткрылось или нет… Я, конечно, надеюсь, что какие-то вещи из того, что я делаю, в них есть какие-то искры. О концентрации этих искр, конечно, я судить не могу.

К. Мацан

—  Сразу вспоминается строчка одного поэта: «Пустая ты, нет в тебе искры Божьей».

(Смеются.)

П. Налич

— Да-да-да.

К. Мацан

—  Мне кажется, Вы произнесли ключевое для разговора о вере слово «путь». То есть путь человека к вере — это всегда этапы…

П. Налич

— Собственно, задача человеческая.

К. Мацан

—  Это никогда не путь в один шаг. Это открытие за открытием. Насколько Вы можете нам об этом рассказать? Какие этапы на вашем пути к вере и в вере Вы могли бы выделить?

П. Налич

— Во-первых, конечно, я должен сказать, что известным образом так сложилось, что меня окружали разные и случаи в жизни, и конкретные люди, которые на меня повлияли, разные ситуации, которые меня вовремя настроили, разные советы, которые меня образумили вовремя. Какие-то где-то советы были просто невзначай сказаны. Или где-то это были какие-то просто штрихи в жизни. Где-то были какие-то конкретные слова, которые мне говорили мои либо друзья, либо знакомые, либо родственники, которые меня вразумили, как мне кажется, в нужную сторону настроили. Случаи, опять же, из жизни определенные. Это постоянная вещь, которая постоянно происходит. А из этапов из каких-то… То, что, например, в какой-то момент… У меня мама с папой некрещеные, но сочувствующие, скажем так… При этом мой старший брат первый в нашей семье покрестился много лет назад. Он вообще был такой настоящий — сейчас он остепенился — московский романтический хулиган. Но при этом это на меня произвело сильное впечатление. То есть он такой был, знаете, художник… То есть сейчас он входит в Союз художников, сейчас он — художник-оформитель. А тогда он был еще такой роскошный повеса и хулиган. И все ему завидовали. И я на него, конечно, во многом пытался равняться. Хотя, я всегда был домашним мальчиком в отличие от него. И потом, конечно, то, что я сам покрестился — это тоже, конечно, важный этап для меня.

К. Мацан

—  К музыке…

П. Налич

— Да.

А. Митрофанова

—  Да, давайте перемежать наш разговор музыкальными композициями. Что мы сейчас послушаем?

П. Налич

— Давайте послушаем песню «Еду далеко».

А. Митрофанова

—  Это из того же самого концертного выступления, которое…?

П. Налич

— Нет, Вы знаете, это удивительно: эта песня является таким мостиком между двумя темами музыкальными, которые мы сегодня затронули, а именно между программой к спектаклю в РАМТе и к программе «Песни менестрелей», потому что в ней есть что-то менестрельное, при этом это заглавная романтическая композиция из спектакля «Северная Одиссея».

(Звучит песня «Еду далеко».)

К. Мацан

—  Музыкант, поэт, композитор Петр Налич сегодня в гостях «Светлого вечера». Я бы вот о чем хотел спросить в связи с только что прозвучавшей композицией и со многими предыдущими. Мне кажется, что любой музыкант современный, особенно находящийся в индустрии, то есть известный, дающий концерты, знает в таких уже набивших оскомину форматах, критериях продукта, которые подходят для массового музыкального продюсирования или тиражирования. Это простой припев обязательно с какой-то простой, желательно повторяющейся, строчкой, незамысловатый куплет. Куплет вообще может быть проходным. Главное, чтобы припев был запоминающимся.

А. Митрофанова

—  Мотивчик такой.

К. Мацан

—  И так далее, и тому подобное. Вы пишите песни, по крайней мере, нынешние, последние особенно, которые просто нахальным образом попирают все эти критерии и форматы массового музыкального продукта. Вы это специально делаете? Вы не боитесь того, что на самом деле, говоря опять-таки шершавым языком музыкального бизнеса, Вы снижаете продажи свои?

П. Налич

— Нет, совершенно не боюсь. Во-первых, мне кажется, удачная степень известности у меня — средняя, скажем так, которая дает мне чувствовать себя совершенно свободно в том смысле, что у меня нет ощущения, что надо обязательно собрать стадион. Все равно, стадион — это не мой формат. Мне важно, чтобы была какая-то аудитория. Грубо говоря, тысяча человек приходит на концерт — это значит, что я могу подготовить оркестр, я могу всем заплатить денег, подготовиться ко всему этому, сделать запись. То есть, грубо говоря, есть необходимое и достаточное количество ресурсов, дающее мне возможность жить, есть, кормить семью и при этом, чтобы мне хватало на записи, сведения, мастеринги и музыкантов. То есть этот баланс сейчас есть и он меня абсолютно устраивает. А с другой стороны, именно то, что у меня… это и критерий — то, что четыре четверти обязательно и легкий припев… потому что я ничего не… и бывают совершенно чудесные композиции, совершенно танцевальные, простые и которые мне очень нравятся… Это же не плохо.

(говорят одновременно)

К. Мацан

—  Это не плохо? Это же не обязательно какая-то примитивная песня? Просто она простая для восприятия.

П. Налич

— А могут быть простые для восприятия тоже совершенно гениальные вещи. Например, всякие, я не знаю… Так что это совсем не значит «плохо». Просто сейчас мне кажется, что… вообще в принципе мне кажется, чтобы было какое-то развитие, нужно делать в первую очередь то, что интересно тебе, а во вторую очередь, конечно, уже как-то суетиться, рекламироваться, чтобы это люди услышали, чтобы дошло до них. Иногда формат перенастраиваешь, потому что, конечно, часто задают вопрос: «Ну, как , ну, Вы же понимаете, что сейчас все придут, сейчас будет рок-н-ролл, сейчас будут танцы, а тут нет танцев». Ну, мне кажется, за последние как раз несколько лет, скажем так, после Евровидения удалось настроить какую-то большую часть аудитории, которая знает меня и периодически слушает, на то, что могут быть совершенно неожиданные и разные концерты. И, мне кажется, даже это уже людям отдельно интересно: то, что неизвестно, что там будет.

К. Мацан

—  А это та же аудитория, которая слушала Вас раньше? Или все-таки новая пришла?

П. Налич

— Я не знаю. Думаю, что, конечно, какая-то новая, какая-то, может быть, откололась, какая-то ходит только на… периодически у нас бывают по-прежнему зажигательные концерты. При том, что я очень люблю зажигательную музыку, очень люблю рок-н-ролл, очень люблю эти самые доритмические(?) вещи, грувы. Иногда хочется потанцевать рок-н-ролл, иногда хочется спеть лирическую песню. Но на данный момент мне просто интересней, наверное… Хотя, нет, на самом деле, какие-то ритмические вещи… Именно в РАМТе, например, есть очень ритмически сложна вещь, прямо на ритме построенная, со всякими перкуссиями, которая тоже очень интересна. Вообще, музыка настолько многообразна и бесконечна, что сказать «ритмична» — это ничего не сказать, сказать «лирична» — тоже ничего не сказать. Поэтому бесконечное количество оттенков, сочетание звуков, сочетание стилей, сочетание инструментов, смыслов, насыщенности текстом, мелодией или, наоборот, простотой — это столько всего, что в этом бесконечно можно заниматься. И просто лабораторное, так сказать, занятие в этом всем — это самое интересное для меня на данный момент. То, что сейчас есть такой проект, скажем так… назовем это страшным словом «проект»… и такие песни, у них такие аранжировки, такой состав, вот у нас там такой хор, такой ансамбль, небольшой оркестр — это так (нрзб.) взаимодействует, это очень интересно. Хочется сделать это хорошо, сделать несколько концертов, потом записать и издать пластинку. С другой стороны, есть какие-то ритмичные вещи, которые состоят из других совершенно музыкальных составляющих, их тоже хочется делать, хочется показать, сыграть и записать.

К. Мацан

—  Для меня грань, скорее, проходит не между ритмичными и мелодичными, а между — скажем страшное слово — целеполаганием артиста. То есть, по моим ощущениям, когда в 2007 году песня «Guitar», как принято говорить, «взорвала» интернет, Вы, может быть, сами того не желая, заняли нишу «скоморошества». В этом слове нет ничего уничижительного.

П. Налич

— По факту так оно получилось, да.

К. Мацан

—  Это некое искусство развлекать. Искусство увеселять. И это достойное искусство. А на этом фоне мы вспоминаем имена, которые связаны с понятием «русский рок»: Шевчука, Гребенщикова, Башлачева. Которые, скорее, задавали какие-то вопросы, как-то заставляли задуматься. И насколько то, что Вы делаете сейчас, это такая попытка, может быть, выйти из ниши скоморошества, расширить ее? Вы в этих терминах рассуждаете, такой процесс видите?

П. Налич

— Этот вопрос о нишах скоморошества существует в сознании, в основном, только у журналистов. Потому что…

К. Мацан

—  На то мы тут и сидим, да?

П. Налич

— Да. Потому что я-то чего? Я спел такие песни, а потом иду, пою другие. И нет у меня никакого в этом смысле (говорит быстро, неразборчиво): «Иди, что-то надо написать, нет, ну, надо сейчас сделать». Конечно, хочется, чтобы люди приходили на концерты просто. То есть главная задача моя — чтобы в зале были люди. Задача моя — чтобы, если я издам альбом, его люди послушали. А для каких-то людей я никогда и не выйду из ниши скоморошества, навсегда останусь там. А для каких-то людей, которые услышали меня позже, они никогда и не узнают… Или узнают: «Ничего себе! И такое тоже было? Ну, ничего себе». Так что, это, на самом деле, вопрос-то не которое мне, а к… кому как интересно, как его задать…

К. Мацан

—  А к музыкальным критикам.

(Говорят одновременно.)

К. Мацан

—  … с которых мы начали наш разговор.

П. Налич

— Музыкальным критикам, наверное, интересно проследить движение или рост… «Рост» — это я опять же не хочу об этом судить. А если говорить о людях, которых Вы упомянули, замечательных, то это все-таки люди в большей степени, на мой взгляд, связанные с текстами, стихами. То есть в их песнях — Башлачева особенно, Шевчука в большой степени и Бориса Борисовича Гребенщикова — тексты, идеи, сюжеты даже, мне кажется, всегда превалировали над музыкой, а музыка у Башлачева совсем проста, у Шевчука это такое просто «чтобы был драйв», а у Гребенщикова много всяких ориентальных звуков, которые опять же, в моем понимании, настраивают на определенный лад. То есть музыка должна настроить, чтобы ты этот текст услышал. Так я это воспринимаю. А в случае с песнями, которые мы сейчас слушали, мне кажется, в них, скорее, все-таки музыка на первом плане, а тексты вспомогательны, как раз. То есть там, где прозвучали какие-то «бури», тексты — это, скорее, настройка на то, что под музыкой они все-таки находятся. Мне так кажется.

К. Мацан

—  У меня свое ощущение от песен, которые мы прослушали. В том смысле, что как раз таки мне-то кажется, что это тот удачный пример, когда снимается вопрос «что первично — текст или музыка?» Первична мысль. Первично ощущение.

П. Налич

— В последней песне уж точно они совершенно наравне идут. Да. Но в первых двух, мне кажется, музыка была на первом плане.

А. Митрофанова

—  Можно продолжить все-таки разговор о смыслах? Мне, честно говоря, очень хотелось вернуться к той теме, которую мы в предыдущей части так слегка «завесили». Когда Вы говорили о пути, о пути к вере, момент встречи со Христом, мне кажется, для верующего человека вообще такой в жизни определяющий. А Вы могли бы об этом немного рассказать?

П. Налич

— Я, честно говоря, не готов сказать: «Знаете, я встретился с Христом». Понимаете, это очень сильно, конечно, звучит. И по поводу всех прогнозируемых ощущений я так немножко осторожно к этому отношусь.

А. Митрофанова

—  Угу.

П. Налич

— Когда некоторые мои знакомые говорят: «Ой, Вы знаете, ну, как же, когда Причастие, Вы разве не чувствуете этого?» Я бы не хотел тут… Что меня…

К. Мацан

—  Очень в русле православной традиции.

А. Митрофанова

—  Мистификация — это да…

(Говорят одновременно.)

П. Налич

— В эти ощущения уходить, искать какие-то особые чувства на кончиках пальцев…

К. Мацан

—  Речь все-таки не об ощущениях, я так понимаю. Речь, скорее, о том, что, знаете, есть такой афоризм, что «после встречи со Христом, человек, возможно, моментально и не поменяет свою жизнь, но уже точно не сможет жить так, как будто этой встречи с ним не было».

П. Налич

— А, ну, это конечно.

К. Мацан

—  Вот у Вас такое было, водораздел такой?

П. Налич

— Ну, я не могу его точно обозначить. Но, наверное, был.

К. Мацан

—  А, если можно вопрос по-другому поставить? Вы сказали о пути. Что это путь, который никогда не заканчивается. А что тяжелее всего в себе менять?

П. Налич

— Тяжелее всего избавляться от страха.

К. Мацан

—  Какого?

П. Налич

— От страха человеческого, бытового. Страха, что вот: «А! Денег не будет! А! Люди не придут! Я теряю популярность!» Ну, как: слава, деньги, весь набор. «А как же мы будем жить? А семья?» Эти страхи первичны. Как ни странно, страх того, что вдруг перестанет получаться что-то сочинять, вторичен. Потому что кажется, что, если ты будешь правильно настроен и избавишься от первых страхов, то, соответственно, та доза тех самых искорок, о которых я говорил, мы говорили, будет тебе выдана в необходимом и достаточном количестве. И тут по этому поводу беспокоиться незачем, потому что все, собственно, эти способности дадены столько, сколько надо, кому надо, тому надо, в нужных пропорциях и в нужных направлениях. Поэтому об этом, в принципе, тут можно и не беспокоиться. И если перестанут сочиняться песни, значит, перестали сочиняться. Россини вообще в 26 лет, что ли, перестал сочинять. И потом говорил, что лучший его труд — это «Поваренная книга».

К. Мацан

—  Кокетливо.

А. Митрофанова

—  Вы знаете…

П. Налич

— Да, да. Но мы постараемся, конечно, как Иоганн Себастьян Бах до гробовой доски сочинять. Я надеюсь.

А. Митрофанова

—  Постарайтесь, пожалуйста.

П. Налич

— Я, по крайней мере, надеюсь, что порох будет.

А. Митрофанова

—  Просто есть страх, а на противоположной чаше весов — если говорить о каких-то замещающих чувствах и прочее — это интерес.

П. Налич

— Нет, еще большой, конечно, страх есть — это не заметить чего-нибудь. Не заметить больших вещей каких-то, которые кажутся маленькими, пробалтываешь о них просто, проходят какие-то отношения с людьми… И ты — бац! — проскочил, вроде, а потом через месяц вдруг понял, что тогда, в тот момент — чик! — какой-то импульс куда-то дал. Чик! — другой импульс дал. И ты понимаешь, что — то, то, то — последствия этого, к чему это приведет, вдруг…

К. Мацан

—  А для себя формулируете, как вера помогает этот страх преодолевать?

П. Налич

— Конечно! Потому что в (нрзб.) написано: «Не думать о хлебе». Стараешься просто. Написано же.

К. Мацан

—  На этой глубокой философской ноте нашу сегодняшнюю беседу мы, к сожалению, должны закончить. Очень хочется снова Вас в студии у нас увидеть.

П. Налич

— С радостью!

К. Мацан

—  Возможно, без повода, возможно, по поводу какого-нибудь очередного музыкального сценического проекта, который, опять-таки, не впишется в то, с чем мы уже к тому моменту привыкнем ассоциировать имя музыканта, композитора, певца Петра Налича, который сегодня был у нас в гостях.

А. Митрофанова

—  И был у нас по поводу двух премьер. Первая — это 18 сентября в «Российском академическом Молодежном театре» выходит спектакль «Северная Одиссея», где будет звучать музыка Петра Налича.

П. Налич

— Живая причем.

А. Митрофанова

—  Живая, да. И, судя по всему, очень красивая.

П. Налич

— Конечно!

(Общий смех.)

А. Митрофанова

—  И 1 октября будет концерт в «Театре Эстрады» с новым наполнением,»Песни менестрелей» будут представлены. Три композиции из этого концерта мы сегодня уже услышали. И сейчас у нас есть шанс послушать что-нибудь еще.

П. Налич

— Да, четвертая называется как раз «Вальс менестрелей».

А. Митрофанова

—  Прекрасно.

К. Мацан

—  Спасибо огромное еще раз за беседу.

П. Налич

— Спасибо, друзья.

К. Мацан

—  В студии работали Алла Митрофанова…

А. Митрофанова

—  …Константин Мацан. До свидания!

К. Мацан

—  До свидания! И слушаем «Вальс менестрелей».

(Звучит композиция «Вальс менестрелей».)