«Святитель Филарет Московский». Артём Малышев

У нас в студии был преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Артём Малышев.

Разговор шел жизни, служении и богословских трудах святителя Филарета Московского.

Этой программой мы открываем цикл из пяти программ, посвященных богословию русских святых XIX века.

Имена русских святых синодальной эпохи известны нам часто только по их пастырским наставлениям, а между тем русские святые были и мыслителями, оставившими после себя глубокие богословские труды. В чем специфика русской патрологии? Какие темы и почему интересовали русских пастырей? Что это говорит нам о нашей Церкви? Этим темам посвящен наш цикл.

Ведущий: Константин Мацан

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы открываем цикл программ, которые на этой неделе в часе «Светлого вечера» с восьми до девяти будут у нас выходить и посвящены будут русской патрологии, или — мне понравилось это выражение — богословию русских святых. Были замечательные русские святые, в XIX-м преимущественно веке, хотя до ХХ-го мы тоже дойдём, у которых, мы знаем, по пастырским наставлениям, по каким-то известным цитатам, которые гуляют в интернетах, но вообще-то это были глубокие богословы, оставившие после себя колоссальное интересное наследие. И вот об этом наследии и о том, какое отношение это имеет к нам сегодняшним, мы поговорим. И начать этот цикл невозможно не с имени, наверное, определившим весь XIX век. Это имя святителя Филарета Московского. И проводником в мир мысли и духовного опыта Филарета Московского будет Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Добрый вечер.

А. Малышев

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я с радостью тоже напомню, что этот цикл мы, в общем-то, делаем вместе с коллегами из ПСТГУ. И все спикеры в этой серии программ будут так или иначе преподавателями или учащимися Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. И за саму идею вот такого цикла о русском богословии и даже за сопродюсирование этого цикла я искренне благодарю отца Николая Антонова, тоже который часто у нас в программах бывал и, я надеюсь, ещё не раз будет. Ну вот давайте обратимся к нашему сегодняшнему герою — святитель Филарет Московский. Можно ли сказать, что в каком-то смысле история русского богословия делится на до Филарета и после Филарета?

А. Малышев

— Да, это не только можно сказать, но, так сказать, и нужно, и правильно. Святителя Филарета следует назвать богословским камертоном русского богословия, богословии XIX века, или всего русского богословия. Но так более конкретно, наверное, можно сказать, что он — камертон синодальной эпохи. Потому что он сложился в синодальную эпоху русского богословия и как бы достиг вершины этого богословия, возвёл синодальное богословие на святоотеческую высоту и глубину.

К. Мацан

— А вот что было до Филарета и что стало вот при нём и после? Какие-то новые темы появились, или по-другому стали богословствовать? В чём этот водораздел проходит? Ну, помимо просто гениальной личности самого святителя.

А. Малышев

— Он был учеником русской научной школы, которая сложилась в начале XVIII века. То есть, если так глобально делить историю русского богословия, то, конечно, это первый период — досинодальный, который начинается в глубокой древности, в середине XI века. «Слово о законе и благодати» святителя Илариона Киевского — можно сказать, что это первый такой богословский памятник, и философский, и исторический, с разных сторон, но и богословский в том числе. До начала XVIII века, когда происходят реформы. Можно по-разному их оценивать, их описывать: как радикальные, как естественные, как полезные, вредные, — но они происходят. И начинается новая эпоха — синодальная эпоха истории русского богословия в истории русского богословия, которая кончается в известный 1917 год, вот с революциями, ну, собственно говоря, с упразднением Святейшего правительствующего Синода. Почему синодальная эпоха? Потому что в это время, с 1721-го по 1917 год, высшей церковной властью в Российской империи был Святейший правительствующий Синод. До этого, как известно, возглавлял Российскую, или Русскую, Церковь митрополит, а потом Патриарх — с XVI века. И святитель Филарета как бы использовал потенциал, данный в эту эпоху. Заложенный фундамент этой эпохи — он его максимально использовал. То есть всё благое, всё интересное, всё богословски ценное, что могло родиться в эту эпоху, родилось из-под пера святителя Филарета.

К. Мацан

— Ну вот если попытаться выделить какие-то основные темы в его богословии, по которым можно пройти, чтобы взглядом окинуть, что его интересовало, о чём он писал, что он нам оставил, какие это будут темы?

А. Малышев

— Ну, можно выделить несколько тем — это будет проще. У него есть учение о слове, учение о храме — экклесиология (учение о Церкви), христология. Но можно по-другому: можно сказать, что вся палитра его богословских идей и прозрений рождалась из чувства слова, из как бы богословского осмысления самого слова, из раскрытия мистической глубины слова, словесности. У него как бы всё рождается из осмысления самого феномена человеческого слова.

К. Мацан

— Давайте об этом поговорим. Это очень, с одной стороны, интересная тема. С другой стороны, вроде вот слово — слово «слово» — мы им пользуемся, вот мы с вами слова произносим, есть Слово Божие и так далее. И это очень интригует. Почему именно это? Казалось бы, такая вещь, вполне вот бытовая, да? Что такое слово для Филарета и про что это?

А. Малышев

— Вот в этом как раз святитель Филарет отличается от нас, от меня лично, от обычных людей. Потому что мы просто пользуемся словами, а он не просто пользовался словами, а видел в словах мистическую связь. Причём не только между словами разными, но и на вертикальном уровне. Можно так сказать, если мы будем систематизировать, что святитель Филарет выделял как бы (и это он действительно делал) ипостасное Слово Божие. Вот мы знаем, что Бог наш есть Троица: Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух. Бог Сын другое имя имеет — Слово, Логос. Для нас это как бы факт. Вот Гераклит Эфесский о Логосе говорил, Платон о Логосе говорил, Платин. Вот как бы, ну, Логос и Логос — философское понятие. А вот святитель Филарет как бы задумывается... не просто задумывается, а как бы прозревает связь между Словом как именем Божьим — почему Логос? — и вот нашими словами. Вот «Слово о законе и благодати» — почему здесь слово? И почему Бог наш есть Слово? В этом есть какая-то связь. И эту связь в именах он увидел и, что главное, прочувствовал. И это сделать искусственно невозможно, это можно сделать только из такого внутреннего чувства, из внутреннего видения — увидеть связь между ипостасным Словом Божьим и словом человеческим. Ну вот между этими двумя гранями — ипостасное Слово Божие и простое слово человеческое, наши слова, — находится творческое Слово Божие, то слово, которым Бог сотворил мир. И таким образом существуют такие три как бы измерения: Божественное, ипостасное, Бог Слово, наше слово, земное, и творческое слово, которое соединяет Божественный мир, небесный мир, и земной мир. И соединяет оно его органично, таким образом, что наше слово, человеческое, как бы отражает собою творческое Слово Божие, а само творческое Слово Божие отражает ипостасное Слово Божие. Ну что за такое творческое Слово? Ну вот мы все знаем историю сотворения Богом мира: в начале сотворил Бог небо и землю, земля же была невидима и так далее. И сказал Бог: «Да будет свет», — вот мы это читаем, и что в этом? А это именно Слово Божие, это глагол Божий. И святитель Филарет осмысляет этот глагол как особую категорию, как особую субстанцию такую, энергию, силу, реальную силу. Для него слово — это реальная сила, оживляющая наш мир.

К. Мацан

— Знаете, я бы хотел, может быть, в продолжение того, о чём мы говорим, процитировать книгу отца Павла Хондзинского. Вот она перед вами лежит на столе в бумажной версии, а у меня она в pdf на планшете. Отец Павел, декан богословского факультета ПСТГУ, написал целую книгу про богословов синодальной и постсинодальной эпохи. Она так и называется «Богословские портреты». Вот просто в продолжение того, о чём вы говорите, — мне кажется, это очень связано. Отец Павел пишет про мистическую одарённость у святителя Филарета. Вообще, нужно сказать, что отец Павел Хондзинский, наверное, один из крупнейших, может быть, в мире специалистов по наследию именно святителя Филарета — не только по нему, но в частности. Он очень хорошо и глубоко его знает и чувствует. И вот он пишет про мистическую одарённость. Может быть, нас, людей, не погружённых глубоко в предмет, кого-то слово «мистическое» может смутить: какой-то мистицизм — это что-то такое вот неправославное, что-то такое прелестное. Но на самом деле речь о достаточно здоровом, глубоком религиозном чувстве. Вот что пишет отец Павел про мистическую одарённость: «Она не была следствием экзальтированности у святителя Филарета, но скорее, по справедливому замечанию исследователя, свойством ума. То, что иной пропускал мимо себя без объяснений, считал поверхностно простой случайностью, совпадением обстоятельств или не поддающейся никакому объяснению странностью, во всём том ум Филарета требовал для себя объяснения. И эти совпадения, и тому подобное, были для него понятны, не стояли особняком уединённо порознь в ряду обычных явлений природы жизни, но составляли только особого характера и значения звенья в одной великой цепи. Это свойство ума и рассудка, конечно же, не только ума, но прежде всего сердца, основанное на переживании органической связи всего сущего, нельзя не учитывать, рассуждая о богословии святителя». Вот как бы вы на это отозвались?
А. Малышев

— Да, это глубокое и точное определение сути богословия святителя Филарета. То есть я с вами, конечно, не могу не согласиться, что отец Павел крупнейший специалист в области изучения истории русского богословия, вообще даже русской мысли, но русского богословия особенно. И вот, да, он показал нам всем святителя Филарета как богослова. То есть и до него, конечно, знали о святителе Филарете и почитали его. Мощи его, как известно, находятся в храме Христа Спасителя сейчас, а до этого — в Троице-Сергиевой лавре. Они всегда привлекали паломников. И при жизни тоже его почитали таким святым авторитетом, создавали из его высказываний — ещё мы поговорим про его труды — догматические системы, канонические сборники. Но какой-то нерв его богословия не чувствовался. То есть, да, он великий богослов, но вот в чём его великость, почему он так значим для нас и почему он должен быть авторитетом для нас — до отца Павла это было непонятно. И вот отец Павел, собственно, это показал. И, как кажется, совершенно это объективно. Да, то есть, собственно, то, о чём я пытался сказать тоже — вот эта способность видеть связь во всём: в словах, в жизни, в явлениях — это не то, что вот потом преобразилось и явилось как философия всеединства. Хотя похоже тоже, да, но это не совсем то. Это, наверное, свойство гениальности святителя Филарета. Вот в других местах отец Павел говорит про его гениальность, то есть избранность. То есть это вот его дар, который дан Богом и которому мы так подражать своими силами не можем.

К. Мацан

— Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну вот важнейшей темы мы коснулись про богословие слова у святителя Филарета. Меня эта тема не отпускает. Я вот всё думаю: почему-то в этом что-то слышится очень-очень важное чисто психологически. Вот не знаю, как вы к этому отнесётесь. Мне кажется, что это немножко про как бы путь через творение к Творцу. Вот во всём, в какой-то наличной вокруг нас действительности, которую можно воспринимать: ну, вот просто есть мир, есть вот вокруг нас какая-то реальность, — можно прозреть глубину, в которой эта реальность возводит к Богу. То есть всё увидеть как свидетельство о Творце, даже человеческое слово, как жизнь, как общение, как творчество, как называние. Всё это, что называется, не взялось просто ниоткуда и как бы не то, что есть по факту и дальше не требует осмысления: а почему оно есть? Вот это удивительный факт бытия и словесности. Если об этом глубоко думать, то, наверное, так или иначе задумываешься о Создателе, о Боге Творце. И вот к этому пути мысли нас призывает святитель Филарет.

А. Малышев

— Да, то о чём вы говорите, называется естественным богопознанием, естественным путём к Богу — через тварное к нетварному. И этот путь был открыт, показан древними святыми отцами, о которых тоже у нас есть передачи: Василий Великий, Григорий Богослов, каппадокийцы. Даже у Иустина Философа во II веке уже есть это вот начертание этого естественного пути. Преподобный Максим Исповедник, конечно, очень много об этом говорил. Через познание логосов малых, скажем, семенных — то, что говорил, что называл Иустин Философ — врождённых, посеянных в природу смыслов, мы восходим к Логосу, как бы мы сказали, с большой буквы, к Слову.

К. Мацан

— Да, в каждой вещи, в каждом создании есть какой-то свой смысл, его идея. А есть смысл вообще как таковой, который им всем даёт начало.

А. Малышев

— Да, разум Божий. Это такой платонический, может быть, неоплатонический тоже образ размышлений: через такой конкретный малый смысл, являющийся отражением в нас великого смысла, мы восходим к уму Божию. То есть «логос» можно переводить как «смысл», можно переводить как «ум Божий», «разум Божественный». Вот мы говорим «логос», а это может быть и разум.

К. Мацан

— Где-то, кстати, у Владимира Соловьёва встречалась эта мысль, при всей его, может быть, антагонистичности по отношению к такому строго церковному богословию святителя Филарета. Он так дерзновенно предлагал первые слова Евангелия от Иоанна «В начале было Слово» переводить как «В начале был Смысл». Потому что «Логос», который в греческом оригинале стоит, этот перевод, в принципе, филологически допускает.

А. Малышев

— Очень хорошо, что вы упомянули Владимира Сергеевича. Потому что, действительно, по сравнению с ним, оттеняется своеобразие богословия святителя Филарета. Если у Соловьёва оно такое платоническое, в таком философском смысле платоническое, как бы даже не христианско платоническое.

К. Мацан

— Гностическое местами просто.

А. Малышев

— Да, гностическое, о чём Алексей Павлович Козырев очень замечательно писал в своей диссертации, монографии. То святитель Филарет как раз показывает нам другой путь — библейский. Это другой образ рассуждения. Потому что слово — это не только категория античной философии «логос», и дальше там так можно через Платона линию проводить к гностикам, к каким-то ещё писателям, к каббале и так далее. Но слово — это ещё и то, о чём мы знаем из псалмов. «Словом Господним небеса утвердишася», «В начале было Слово», то есть это библейская категория. И святителю Филарету как раз естественна была библейская категория, то есть у него именно библейский образ мышления — это библейское слово. И тут мы переходим к следующей грани его образа — это именно такое библейское мировоззрение.

К. Мацан

— Так. Давайте об этом поговорим. Опять же, вот, казалось бы: а разве не у каждого христианина библейское мировоззрение, раз мы читаем Библию и свою веру основываем на Священном Писании? Но, видимо, была необходимость и историческая какая-то вот утвердить именно библейское мировоззрение как библейское? И что-то ещё в это, видимо, вкладывает святитель Филарет — то, что не так очевидно.

А. Малышев

— Да. Это, опять же, вот то, что нас отделяет как простых людей от гения. То есть гений — это человек, который имеет особенный дар уникальный от Бога, то есть он вот такой рождается, с таким видением. Это именно взгляд. То есть для него история, мир как бы развивается по библейским началам. Если более конкретно говорить, например, для него Священная история, представленная в книгах Священного Писания, это краткая история мира. Он постоянно обращается к Священной истории. Вот его первые труды академические — нужно ещё помнить, что он был выдающийся академический деятель, такой вот реформатор в каком-то смысле духовного образования, один из идеологов нового устава духовных училищ, который дал выдающиеся плоды в виде учёных, русских богословов. Вот первые труды — это «Начертание церковно-библейской истории» и «Записки на Книгу Бытия». Что такое «Начертание церковно-библейской истории»? Это краткое изложение с толкованиями истории мира от первых дней мира, о которых мы знаем из Книги Бытия, до Нового Завета. То есть для него это не библеистика, а для него это история. То есть вот, опять же, можно по-разному относиться к книгам Священного Писания. Можно их как бы препарировать, можно их толковать, понимать через оптику святых отцов, а можно понимать все книги как относящиеся ко мне непосредственно мистически. И вот это та самая мистическая одарённость. Для него Священная история длится. Началась она тогда, в лице Адама и Евы, и она до нас дошла и продолжается. И она закончится. То есть для него было очевидным начало и конец мира. И, соответственно, наша история...

К. Мацан

— То есть человек как бы не просто читает, изучает Библию, он живёт Библией.

А. Малышев

— Да, чувствует это, живёт.

К. Мацан

— Причём он себя не отделяет, он живёт в Библии.

А. Малышев

— Да, вот приписывают, скажем так, относят к XIX веку такое выражение, что ум должен плавать в Священном Писании — кто-то это сказал, но точно непонятно, кто. Но вот святитель Филарет мог бы так сказать. Потому что действительно ум его в Священное Писание был погружён. И, соответственно, история Российской империи (тогда была Российская империя в XIX веке) — это, можно сказать, продолжение Священной истории. И у нас, можно сказать, священное царство, которое вот совершает судьбу мира. И отсюда особое понимание помазанника Божия, особенно когда это был Александр I, тоже мистически одарённый, надо сказать, человек и глубокий. Это было особенно явно. Вот победа над Наполеоном понималась им эсхатологически-мистически как победа, можно сказать, над антихристом, каким-то апокалиптическим злодеем, которая приближает к нам Царство Божие. Вот мы знаем, что он написал молебен на победу русского, российского войска над 12 языками по типу молитвы на победу над языческими народами ханаанскими.
То есть для него победа, вот обычная такая, можно сказать, земная, это вот нечто большее — это победа библейская была. Причём важно, что это было не искусственно. Можно это делать искусственно, как-то вот просто подбирать нужные выражения, если мы хотим что-то обосновать, что-то подтвердить. Для него это было естественно, он так видел мир — через библейскую оптику. Отсюда и его желание перевода Священного Писания на русский язык. Тоже слушатели, наверное, знают, что наша Библия на русском языке появилась, во многом благодаря инициативе святителя Филарета, которую он высказывал ещё в начале XIX века, когда у нас было в Санкт-Петербурге отделение Библейского общества Лондонского. Его возглавлял Алексей Голицын, обер-прокурор Святейшего Синода тогда. И тогда вот начались первые переводы на русский язык Священного Писания. Святитель Филарет это поддерживал. Но потом вот эта тенденция перевода была закрыта. И она, может быть, погибла бы в политических интригах. И только вот после Крымской войны в 1857 году возрождается вот эта линия по переводу Священного Писания.

К. Мацан

— А он всё успел перевести? Или при нём успели всё перевести?

А. Малышев

— Да, при нём был издан Новый Завет — точно. Сам святитель Филарет переводил Евангелие от Иоанна. Почему для него это было важно? Вот в чём вопрос. Потому, что через перевод Священного Писания на отечественный язык этот язык освящается, он обогословствуется = вот как бы отец Сергий Булгаков сказал, ософийствуется, обоготворяется, обоживается. И вместе с ним обоживается народ.

К. Мацан

— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. У нас сегодня в гостях Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета ПСТГУ. Дорогие друзья, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Мы сегодня говорим про святителя Филарета Московского. И этим разговором открываем, напомню, цикл бесед про богословие русских святых, про русскую патрологию XIX-го и, немного, ХХ века. Сегодня проводником в мир мысли и творений святителя Филарета для нас выступает Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы продолжаем наш разговор. Наверное, ещё один очень известный текст, связанный со святителем Филаретом, даже для тех, кто никогда не занимался его богословием, это его знаменитая молитва, которая так обычно и называется в молитвословах или где-то интернете «Молитва святителя Филарета», знаменитая. Которая начинается словами: «Господи! Не знаю, чего мне просить у тебя. Ты единый ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня больше, нежели я умею любить себя», — и так далее. При этом известно, что эта любимая миллионами молитва взята Филаретом у Фенелона, у католического богослова, очень интересного. И вот этот факт, мне кажется, как-то нуждается в том, чтобы его осмыслить. Вот это про что? Про некую, грубо говоря, всеядность святителя, желание всё со всем соединить? Или про поиск здорового, важного, ценного даже в, казалось бы, неправославной традиции? Вот как он, если угодно, это осмысляет?

А. Малышев

— Я бы сказал, что это, скорее, про эпоху. Потому что александровская эпоха, первая четверть XIX века, существенно отличается по своим духовным движениям, духовным волнениям, духовной настроенности от того, что было позднее, в николаевское царствование и, конечно, от нашего времени. Поэтому, чтобы понять нам этот феномен перевода молитвы Франсуа Фенелона, нам нужно понять эпоху. Можно сказать, что это эпоха мистического возбуждения, причём разного, и православного, и не православного.

К. Мацан

— Масонского, например.

А. Малышев

— Да, эпоха, которая характеризуется распространением всевозможных духовных (в терминологии той эпохи, мы бы сказали мистических — это всё, собственно, синонимы в данном случае) трудов. Это труды как древних отцов — это может быть Григорий Богослов, тоже в этом отношении мистик, Григорий Палама даже. Это может быть Карл Эккартсгаузен, немецкий мистик-богослов начала XIX века, Франсуа Фенелон, Юнг-Штиллинг, автор «Победной песни», толкования на Апокалипсис оригинального. Это и какие-то отечественные авторы, часто безымянные. То есть, например, откроем первый русский духовный журнал, такой, скажем так, академический духовный журнал «Христианское чтение». Это журнал, который появляется в 1821 году и должен был как бы давать пищу для духовных потребностей интеллектуалов того времени. И там мы видим разные статьи. Например, «Иисус Христос — пример для подражания», или какие-то духовные утешения, рассуждения. И там, в этих статьях и заметках мы видим какие-то утешающие, назидательные мысли, которые должны были вот человека спровоцировать, побудить к перерождению, к добрым делам, к самоуглублению, к исправлению и к жертвенности. То есть одна из ключевых идей мистики этого времени — это жертвенность самоотречения. То есть без самоотречения невозможно ничего в духовной жизни. И тут дальше можем рассуждать, то есть это хорошая идея или плохая, православная или не православная — самоотречение.

К. Мацан

— Как раз, да. Про это тоже знаменитые слова из этой молитвы святителя Филарета, что «приношу себя в жертву Тебе, Господи, предаюсь Тебе, и нет у меня иного желания, кроме желания исполнить волю Твою».

А. Малышев

— Да, вот. И эта идея могла звучать как у масонов — вот любой масон, даже самый радикальный какой-нибудь эзотерик, который совершает культы алхимические, в общем-то, точно так же мог сказать, что приносит себя в жертву, отрекается от себя, — и Григорий Богослов. То есть это универсальная идея для всякой разной мистики. Поэтому в эту эпоху возникает такое размытие границ между православным, как бы мы сказали, и неправославным, допустимым и недопустимым.

К. Мацан

— Вот при этом как бы хотим ли мы сказать, что вот этот опыт перевода святителем Филаретом молитвы Франсуа Фенелона (причём, кстати, я не знаю, он её дословно ли перевёл, или он как-то, может быть, её редактировал), является какой-то, что называется, контаминацией, заражением православного мировоззрения, искажением православного мировоззрения в самом святителе Филарете? Но нет, наверное. Раз он это сделал, значит, человек такого опыта, такой духовной жизни почувствовал бы какую-то фальшь и не стал бы принимать то, что нечисто.

А. Малышев

— Конечно, да. Человек, читающий эту молитву, понимает — православная она или не православная. И очевидно, что молитва совершенно православная и евангельская, при том, что её, можно сказать, создал и написал впервые католик, католический мистик. И в это время, в александровскую эпоху, вот эти границы между католической духовностью... духовность католическая, протестантская и православная, в общем-то, были об одном, в целом. И, конечно, безусловно, православную духовность отличает необходимость церковности, церковной жизни, участия в Таинствах, чего нет у протестантских деноминаций, у протестантов, и у католиков тоже.

К. Мацан

— Тут, кстати, может быть ещё одна тема в наследии святителя Филарета — это тема про храм. Вот что здесь важно?

А. Малышев

— Тоже, опять же, это мистическое понимание храма. Вот в его учении о храме отражаются разные стороны его богословского видения, и мистический смысл, и библейский смысл, и исторический смысл. Вот мистический смысл, как и два других, фундируются ветхозаветным пониманием храма. То есть храм в Ветхом Завете — это было место присутствия Божьего. Слава Божия осеняет храм. Бог говорит им в Книге пророка Иезекииля, Иеремии, и не только там, что вот сие место Моё. Вот мы это читаем и говорим, что, да, храм — дом Божий, — и дальше идём. А вот мистическая одарённость святителя Филарета позволяла не просто говорить, что храм — дом Божий, а увидеть.Бога в храме, почувствовать, что значит храм — значит, Бог вот здесь есть. И в одном из своих слов на освящение храма — святитель Филарет часто освящал храмы, будучи Московским митрополитом, и произносил знаменательные богословские слова, — вот он говорит, что каждый человек не просто может, он должен увидеть Бога в храме. Вот если слава Божия осеняла развалины Иерусалимского храма, храма Соломонова, — после того, как был захвачен Иерусалим, народ уведён в плен и город разрушен, остались руины. Вот в этих руинах духом побывал Иезекииль, и он видел славу Божию, восседающую на руинах. Вот если в храме, который только, можно сказать, приближал человечество к христианству, к тому же разрушенный ещё, поруганный, там слава Божия, то тем более в христианских храмах, новоосвящённых в христианском обществе, можно и нужно увидеть Бога, тем более Он здесь. А то, что нам не даёт это сделать — наша ленность. То есть вот тут мы видим как бы и библейскую грань, то есть связывание храма, вот нашей церкви, какой-нибудь там Никольской где-нибудь, или Благовещенской в селе Ромашково, предположим, которую освящал святитель Филарет, с Иерусалимским храмом. Такая грань, то есть линия: Ветхий Завет переходит естественно в Новый Завет и переходит в нашу жизнь, то есть в храм. Там храм, в Новом Завете — Тело Христово: разрушьте храм сей рукотворенный, через три дня Я созижду новый.

К. Мацан

— Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Я, знаете, о чём подумал? Выстраивается какая-то такая картина, то, о чём мы сегодня говорим, общий принцип, видимо, мировидения богословского святителя Филарета. Вот есть просто наше слово человеческое, но в самой нашей способности к слову, и к творческому слову, можно увидеть то, что человек — образ Божий и слово самого Бога. Вот такая связь как бы от здешнего куда-то вот к тамошнему, если угодно. Вот Библия — Библию можно просто читать.

А. Малышев

— Библия — Слово Божие.

К. Мацан

— Да. А можно в ней жить, о чём мы сказали, можно воспринимать Библию, как тот, уже в более поздних терминах, миф, в котором ты живёшь, вот ту жизнь, к которой ты принадлежишь, а не на которую ты просто смотришь. Вот про храм сейчас мы говорим. В храм можно прийти, если угодно, там просто поставить свечку, как сегодня, так и два века назад, воспринять его, как некое помещение, организацию, какое-то место просто, где ты должен побывать от сих до сих и потом уйти. А можно, опять же, увидеть в храме связь с Иерусалимским храмом, с тем, что Бог живёт не только в храме. Раз Бог есть в храме, Он есть везде в твоей жизни. Как говорил один священник, Литургия должна продолжаться в твоём сердце после окончания богослужения. Вот это всё желание обратить взгляд человека куда-то, если угодно, от земли к небу читается во всех вот этих работах, во всех словах святителя Филарета. Вот не говорит ли что-то это ещё и об эпохе, в том числе, в которой он жил? С одной стороны, мы сказали про мистицизм этой эпохи, что отмечено во всех учебниках по истории Церкви или история богословия: «александровский мистицизм» — есть такой термин.
А с другой стороны, можно ли — вот это вопрос — посмотреть на это так, что, в принципе, это эпоха, в том числе, и бытового христианства? Когда христианство переживается, если угодно, не глубоко лично экзистенциально, а как некое размеренное течение жизни, такое чуть более успокоенное и привычное, скорее, чуть больше про благочестивую привычку, а не про горение веры. Вот всё, что святитель Филарет пишет, говорит, оно в каком-то смысле может быть прочитано через вот эту попытку от просто бытового христианства, казалось бы, привычного и понятного, разлитого в обществе, в крестьянстве каком-то, видимо, в какой-то части в интеллигенции, обратить к какому-то живому, личному интенсивному переживанию богообщения.

А. Малышев

— Наверное, можно, но я бы не использовал слово «бытовое христианство» — оно не подходит образу святителя Филарета. Хотя собственно идея, которая в этом понятии содержится, вполне подходит, да. Нужно, конечно, учитывать, что святитель Филарет воспитывался, возрастал и формировался в допетровском быту. То есть он родился в Коломне, в семье диакона. Дед его был священником в одном из знаковых храмов в Коломне, где сейчас находится музей святителя Филарета небольшой. И вот эта культура, окружавшая его, она очень органично потом соединилась с его богословским мировидением, с его библейским образом понимания мира и с его мистическим образом понимания мира. Он, например, учился читать по Псалтири, то есть вот такой факт. В древности, предположим, дети вместо учебных книг использовали Псалтирь. Но при этом для него это изучение азов слова человеческого по Псалтири было таким мистическим, можно сказать, актом. То есть вот мы познаём слово через Священное Писание, через слово Божие. И вот это его допетровское такое внимание к такому допетровскому быту, уважение к нему, сознание его глубины осталось до конца дней.

К. Мацан

— В моём вопросе могло такое прозвучать некое обесценивание бытового христианства, но это совсем не то, что можно найти у святителя Филарета.

А. Малышев

— Да, безусловно, оно не обесценивалось, оно возводилось у него на богословский уровень. То есть бытовое христианство может совершаться вот как бы неосознанно. Вот мы ходим в церковь — даже мы говорим «войти в церковь», «пойти в церковь». Вот мы говорим это и не задумываемся. А для святителя Филарета это была не просто фраза «пойти в церковь». Вот осмысляя её, чувствуя её, он показывал в своих словах, что, например, граница храма есть граница Церкви. То есть пойти в храм, пойти в церковь — это войти в неё, в жизнь её. То есть Церковь как бы равнялась храму в его сознании. И можно просто вот так жить, как все тогда жили, — общество было в целом христианским ещё тогда, в первой половине XIX века, даже интеллигенция тогда была вполне ещё христианской, — а можно при этом видеть мистическую глубину во всём и осознанно совершать те бытовые действия, привычные действия, которые совершают все. И он именно мистически осознанно совершал всё. Например, освящение храмов. То есть архиерей должен по должности освящать храмы. И для кого-то это вот такой труд, а для него это было не просто действие — для него это было вхождение в Священную историю, в Библейскую историю, для него это было как бы торжество Церкви. Мы знаем в ХХ веке такую евхаристическую экклесиологию, такое направление, которое развил отец Николай Афанасьев, что во время Евхаристии, приобщаясь Телу Христову, мы как входим в Церковь, мы становимся Церковью, мы ощущаем Церковь.

Если этот образ переносить на святителя Филарета, то, освящая храм, мы как бы вот входим в Церковь, присутствуя в храме, мы как бы в самой Церкви. То есть у него нет такого ещё внимания, подчёркивания важности Причастия Тела и Крови Христовых. Сам феномен храма, сам феномен Церкви — это уже есть само бытие Церкви. И так у него во всём. То есть вот какие-то даже вполне простые и рутинные вещи — вот разрешение проблем приходских... то есть архиерей должен решать разные, довольно-таки скучные, можно сказать, проблемы. Разводы, например: можно ли, нельзя, при каких условиях выходить замуж или жениться, какие-то запреты канонические, нарушения и так далее. Для него это было не просто выполнение рутины, для него это было именно как бы совершение Церкви, участие в её полноте, как бы вот регулирование самого пульса Церкви.

К. Мацан

— Вот то, о чём вы говорите, — я вспоминаю, опять же, фрагмент из книги отца Павла Хондзинского, где как бы о том же, но с другой стороны показано, как даже в самых, казалось бы, таких, если угодно, вещах официозных, связанных с тем, что митрополит Московский произносит проповеди на какие-то, как бы мы сейчас сказали, государственные праздники, даже в них бьётся живая богословская мысль. Я просто процитирую отрывок из книги отца Павла, он очень красноречивый. Отец Павел пишет: «Откроем сказанное в 1823 году „Слово в день венчания на царство и миропомазания благочестивейшего государя императора Александра Павловича“, — это вот одна из проповедей святителя Филарета, которая опубликована в собрании его слов и речей, — и окажется, что всё это слово про государя посвящено разъяснению апостольского учения о молитве». Вот парадоксально, да? Слово, сказанное в официозный, по сути, праздник, проповедь, тем не менее посвящено разъяснению апостольского учения о молитве. «Откроем „Слово“ 1825 года в день тезоименитства того же государя и обнаружим там глубокое богословское рассуждение об имени, как заключённом в слове существе вещи.
Обратимся к „Слову в день восшествия на Всероссийский престол благочестивейшего государя императора Николая Павловича“ 1845 года и прочитаем в нём о необходимости почитания всех людей. Иными словами, беря намеренно самые „несвободные“ и, казалось бы, заданные по содержанию проповеди, мы встречаем в них совершенную духовную независимость, рождающуюся из живого сердечного убеждения в том, что, — дальше цитата тоже, видимо, из святителя Филарета, — „христианство не есть юродство или невежество, но премудрость Божия, втайне сокровенная“. А, следовательно, необходимо, чтобы мы никакую, даже втайне сокровенную премудрость, не почитали для себя чуждою и до нас не принадлежащую, но со смирением устрояли бы ум наш к Божественному созерцанию и сердце наше к небесным ощущениям», — это тоже была цитата из святителя Филарета. Но вот опять я вижу тот же принцип: вот через самую, казалось бы, такую, если угодно, приземлённую земную реальность — вот слово, проповедь в день государственного праздника. И там прорастает это вот воспарение мысли к сути, к существу, к Богу, ко Христу, к самому сокровенному и самому главному.

А. Малышев

— Да, так и есть. Я бы только ещё дополнил, что это было не искусственно, а это было органически естественно. То есть, в общем-то, так мог богословствовать и любой другой архиерей, проповедник. И вообще, архиереи должны были просто по своему статусу произносить слова на день коронации императора, на день именин, на день рождения императора и так далее. Это была обязанность их. Кто-то эту обязанность выполнял хорошо, красиво, кто-то использовал эту возможность для того, чтобы какие-то свои идеи высказать. А святитель Филарет органически рождал, выявлял из возможности высказать слово своё богословие. И это было естественно, просто потому, что для него император был не какой-то внешний для Церкви человек, а это, собственно, был, как тогда официально это было установлено, глава Российской Церкви. То есть по тому образу, как в Ветхом Завете главой народа был царь Израильский. Таким образом, обращаясь к главе народа или, скажем так, церковному, таком земному главе, руководителю этой истории, этого потока священного, длящегося к концу своему, открытому Священным Писанием, святитель Филарет как раз и находил какие-то нужные ему богословские идеи. То есть всё это было для него естественно.
То есть не то чтобы вот он поводом воспользовался и высказал свои мысли относительно учения об имени. Тоже у него есть очень интересное учение об имени. А это как бы естественно связано: и император, и богословие имени — для него это было как бы гранями одной вот этой самой Софии. То есть Премудрость Божия, та же самая София. Вот отец Сергий Булгаков в данном случае это бы одобрил бы. То есть это вот та самая земная София, образ Божественный, несущий в себе весь потенциал Божественный, вот он раскрывается по-разному, и в императоре, и в Церкви, и в истории, и в быту, и в молитве, и в каких-то простых христианских подвигах — всё это та самая христианская жизнь, тот самый пульс. То есть это вот третья, наверное, грань, о которой мы говорим — органичность. Мистическое прозрение, библейское мировидение и вот такая вот органичность всего и вся, соединяемого словом Божьим.

К. Мацан

— Ну что ж, спасибо огромное за эту беседу. Конечно, никакой программы, никакого цикла, наверное, не хватит, чтобы хотя бы сколько-то полноценно освятить разные темы, все темы, всё наследие святителя Филарета. Оно значительное. Ну, а что опубликовано? Вот что читать, если нас послушает человек, который заинтересуется, захочет какую-то книгу взять? Что набивать в поисковой строке, что называется?

А. Малышев

— Я бы начал с трудов отца Павла Хондзинского, который настоящий проводник, вот для меня как минимум лично, в область богословия. И вот его труд «Богословские портреты», который уже упомянули, там есть и глава, посвящённая святителю Филарету. Вот я бы с неё начал. Дальше я бы обратился к трудам самого святителя Филарета Московского и, конечно, к его проповедям. Его проповеди изданы в пятитомнике ещё в 60-е годы XIX века. Такой есть известный пятитомник «Слова и речи». Вот его можно найти легко и приобрести. И он переиздавался и в XXI веке. И, собственно говоря, я начал бы с этих проповедей. Они все прекрасны. То есть можно открывать любую проповедь и каждая будет шедевром. В данном случае тут можно сравнить святителя Филарета со святителем Григорием Богословом, который вот оставил в своих 45 «Словах» такие вот изумруды, каждый из которых огранённый бриллиант.

К. Мацан
— Ну что ж, спасибо огромное. Артём Малышев, кандидат теологии, преподаватель богословского факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня был с нами в студии, был проводником в мир мысли святителя Филарета Московского. Я напомню, что этой программой мы открыли цикл бесед про русскую патрологию, про богословие русских святых XIX-го и ХХ века. И завтра в это же время, в восемь вечера, мы продолжим этот цикл. И снова с Артёмом Малышевым поговорим, на этот раз про святителя Иннокентия Херсонского. Так что, дорогие друзья, оставайтесь с нами, завтра в это же время подключайтесь к Радио ВЕРА. Я, Константин Мацан, с вами прощаюсь, до новых встреч.

А. Малышев

— До свидания.

Все выпуски программы Светлый вечер

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Другие программы

Актуальная тема