М.А. Булгаков «Записки юного врача». Екатерина Каликинская

У нас в студии была директор музея святителя Луки Крымского в Феодоровском монастыре Переславля Залесского, писатель, журналист Екатерина Каликинская.

Разговор шел о цикле рассказов Михаила Булгакова «Записки юного врача» и о его личном опыте служения военным и земским доктором.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.

Первая беседа с ректором литературного института имени Горького Алексеем Варламовым была посвящена судьбе и жизненному пути Булгакова.

Вторая беседа со священником Антонием Лакиревым была посвящена повести «Собачье сердце».

Ведущая: Алла Митрофанова

---

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер на Радио ВЕРА, дорогие друзья. Здравствуйте. Я Алла Митрофанова. Продолжается наша неделя, посвященная в этом временном сегменте Михаилу Афанасьевичу Булгакову, в связи с тем, что 15 мая у него день рождения. В нашей студии Екатерина Игоревна Каликинская, писатель, публицист, исследователь жизни святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и биограф святителя Луки, автор множества биографий о нем, руководитель музея святителя Луки в Переславле-Залесском, создатель этого музея. Екатерина Игоревна, здравствуйте.

Екатерина Каликинская

— Здравствуйте.

Алла Митрофанова

— На первый взгляд, с Булгаковым вас не связывает примерно ничего, но вы сами предложили сегодняшнюю тему, поговорить о служении Булгакова в качестве земского врача на основе «Записок юного врача», который Булгаков оставил, на основе тех документов, который есть в открытом доступе и известны на данный момент. И этот момент сближает человека, с которым вся ваша жизнь связана, святителя Луку, поскольку с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, как бы они ни были, казалось бы, далеки друг от друга, в каком-то смысле они современники. И они коллеги в определенный период жизни Михаил Афанасьевич Булгакова, и у святителя Луки был период служения земским врачом, и у Михаила Афанасьевича тоже.

Екатерина Каликинская

— Более того, они заканчивали один и тот же медицинский факультет Киевского университета святого Владимира. Так что у них очень много общего, и юность прошла в Киеве.

Алла Митрофанова

— Вот. Мы сегодня решили поговорить, а что же это за служение земского врача, откуда оно взялось, как это всё началось. Святитель Лука, конечно, своему главному призванию остался верен — духовному служению. Михаил Афанасьевич Булгаков от церковной жизни уходит в юности, и это был его сознательный шаг. Семья его была этим опечалена, но ничего не поделать. Притом что и дедушки по маминой и дедушки по папиной линии у него... то есть поколения священников в роду. Отец Михаила Афанасьевича, профессор Киевской духовной академии. И вместе с тем у Михаила Афанасьевича путь сложился иначе. Получается, что он из священнической семьи, людей, связанных с духовным служением, молодой человек, который уходит в медицину. И это, конечно, служение не духовное в полном смысле, но мы понимаем, что и врач и священник — это спасающие профессии. Может быть, именно такой выбор был не случаен.

Екатерина Каликинская

— Я бы даже не согласилась с тем, что это духовный/не духовный. Сразу мне вспомнилось наставление Феофана Затворника его духовной дочери. Она жалуется, что в жизни ее мало духовного, заботы семейные, заботы общественные. Он говорит: ты делай каждое дело для Бога и будет каждое дело духовное. А если говорить о служении врача, медицине, то тут еще более глубокая история. Во-первых, совершенно неслучайно очень многие дети священства шли в медицину. Такое интересное было недавно сделано исследование американского исследователя Лори Манчестер из университета Аризоны. Она написала такую книгу, которая называется «Поповичи», причем именно о России. Она проследила по статистике, что 42% врачей имели духовное происхождение. А если взять Воронежскую семинарию, могучую, основанную Митрофаном Воронежским и базирующуюся на таком авторитете, как Тихон Задонский, то там каждый четвертый семинарист стал врачом. Мне кажется, здесь связь сакральная и психологическая одновременно. Молодой человек, как любое юное существо задумывается, чего он хочет в жизни, перед ним вся жизнь лежит, как чистое поле. Он думает, что ему сделать с собой, с этой жизнью, как ему перейти это поле. Я давно уже задумалась о том, что у человека, который идет в медицину, самое первое побуждение — и мне это подтверждали многие врачи, с которыми я по жизни уже более 30-ти лет работаю тесно — это все-таки помочь. Не себе, не устроиться, не сделать так, чтобы всё у тебя было прекрасно в карьере, в семье, нет. Утолить чью-то нужду, помочь, протянуть руку, первое движение альтруистическое, чистое совершенно. Потом жизнь может на это накладывать и накладывать самые разные коррективы. Это может быть и корысть, и карьера, и желание покрасоваться — всё что угодно, все человеческие грехи в принципе свойственны врачам, как и всем людям. Но это первое чистое желание дорого очень у Бога. Мне сразу вспомнился малоизвестный пока документ — обращение святителя Луки в 19-м году к будущим врачам Ташкентского, тогда Туркестанского, медицинского факультета университета, где он говорит, что люди вам доверяют самое дорогое, что у них есть, свою жизнь и здоровье. Вот за это вы должны им так отслужить, вы должны сколько-то часов в сутки (30 часов, 18 часов в сутки) работать, остальное время изучать научную литературу, не жалеть себя, помнить, что врачи очень мало живут, что они изнашиваются на этом. Но помнить об одном, что самое главное, что вы можете принести людям — это святые порывы любви и сострадания. И он говорит: «Которыми так благоухают молодые души на заре своего существования». Это дороже всего: святые порывы любви и сострадания. Мне кажется, что именно это, этот порыв, конечно, свойственен любому человеку, который изначально идет в медицину, я верю, по крайней мере, в это. И потому люди, которые пошли в медицину, как бы потом ни складывалась их жизнь, как бы жизнь ни ломала эти первые порывы и какие бы ни накладывала на них тени, как бы это всё ни корежила, Господь намерения целует. Это намерение чистое где-то в глубине светится, как огонечек. Поэтому каждый нес эту духовную миссию поневоле или по своему желанию или «взялся за гуж, не говорили, что не дюж».

Алла Митрофанова

— Это буквально пословица, которую Булгаков в «Записках юного врача» использует.

Екатерина Каликинская

— Это я и хотела сказать, это как раз о нем. Но тем не менее, это чувство ответственности, порядочности, эта духовная миссия никуда не делась от Михаила Афанасьевича, каким бы он потом или до того ни был. Еще пока я шла сейчас на студию, подумала, вот, три богатыря Васнецова. Илья Муромец — это, конечно, крестьянин, это сила, это земля. Добрыня Никитич — это княжеский сын, это культура, утонченность. И Алеша — Попович. Они все защитники. И поповичи очень достойно представлены в нашей истории. Поповичем был Иван Петрович Павлов, духовную академию кончал Николай Нилович Бурденко, главный хирург Красной Армии в годы Великой Отечественной войны, гениальный хирург. Сыном священнослужителя был Матвей Яковлевич Мудров, основатель нашей терапии. Куда ни кинь, людей из духовного звания очень и очень много. И даже, если говорить о писателях уже советского периода, скажем, отец Валентина Петровича Катаева, блестящего писателя, необыкновенно талантливого, был преподавателем семинарии, духовного тоже звания и соответственно тоже что-то вносил. В каком-то смысле это как-то закономерно, по крайней мере для России. Я не знаю, как для других стран, для России это закономерно — связь врача и духовного служения. Хотя конечно, что говорить, врач по большому счету берется только тело врачевать. Мне иногда приходила в голову такая мысль — много общаюсь с хирургами, да простят меня уважаемейшие люди — что это немножко вроде повара.

Алла Митрофанова

— М-м-м.

Екатерина Каликинская

— Потому что организм — это кастрюля, в которой нужно всё это поправить, сварить. А все-таки до высот духа не доходит.

Алла Митрофанова

— Ну, конечно, да, священническое служение другое. Но общее в том, что и священник, и врач, какова их главная битва, которую они ведут? Может быть, здесь один за тело, другой за душу, но это же битва со смертью. Они вступают в битву со смертью. И у Булгакова в «Записках юного врача» эта тема, битва со смертью до последнего, притом, что у него может не быть опыта, он может очень многого не знать, но вот это его рвение помочь дорогого стоит.

Екатерина Каликинская

— Я бы даже сказала, оно местами выше его собственного понимания. Он где-то, может быть, просто наследует эту великую линию земских врачей, земских, народных, безмездных, которые стоят, которые предшественники его. Сама по себе земская медицина возникла только после отмены крепостного права, и стали формироваться земства.

Алла Митрофанова

— А вот расскажите про это подробнее, пожалуйста. Булгаков, да, окончив университет... Идет Первая мировая война, он оказывается сначала на фронте, а потом происходит рокировка, и молодых врачей, которые во фронтовых госпиталях оперируют раненых, отправляют в земства, а из земств берут более опытных врачей и отправляют на фронт. В общем-то, понятно, почему такая рокировка происходит, наверное, это было мудрое решение. Булгаков оказывается в абсолютном захолустье для себя, как он описывает в самом первом рассказе «Записок юного врача» «Полотенце с петухом». Ехали сорок верст буквально ровно сутки, во столько-то выехали, на следующий день в два часа дня — до смешного ровно — в два ноль пять мы приехали. Как это произошло? Что такое эти земские врачи? И вообще что такое земство по своей структуре?

Екатерина Каликинская

— Я не историк все-таки, не столь квалифицированно, просто с точки зрения именно врачей того времени отвечу на этот вопрос. Это структура, которая была призвана лечить именно такое неимущее, крестьянское население. Лечение это было бесплатным, устраивалось земской управой, которая выделяла средства. В зависимости от того, какая управа, какие у нее средства, эти больницы были укомплектованы очень по-разному. Нельзя сказать, что все были плохо, зависело от конкретной ситуации. Но если говорить о святителе Луке, который послужил до Переславля-Залесского в четырех еще больницах. Мы видим, что, во-первых, это в основном очень скромные условия, отсутствие электричества — это почти норма. Булгаков как раз пишет в конце «Записок юного врача», что, наверное, всё изменилось, улучшилось, побелили, белье новое. Электричества-то, конечно, нет. И вот в нашей Переславской земской больнице у святителя Луки будущего тоже не было электричества. Оперировали при керосиновых лампах, пары керосиновых ламп соединялись с парами хлороформа, которым давали наркоз, образовывалась двуокись углерода, которая просто отравляла и больного, и врачей, и медперсонал, они просто шатаясь выходили из этой операционной. Не было у нас в Переславской земской больнице водопровода, канализации, не было транспорта, чтобы привезти больных, как-то добирались на своих телегах. И конечно, люди, которые шли в эту сферу, были огромными подвижниками, это базировалось и на понимании, к которому отчасти имеет отношение и Достоевский, Толстой, наши великие писатели — спасать народ, служить народу. Святитель Лука так и писал в конце жизни: крестьянский народ наш — Божий народ. Почему он посвятил этому всю жизнь? Он всегда говорил, что простые люди ему дороже всех, потому что это Божий народ.

Алла Митрофанова

— Екатерина Игоревна Каликинская, писатель, публицист, исследователь жизни святителя Луки (Войно-Ясенецкого), биограф святителя Луки, автор нескольких монографий о нем, проводит с нами этот «Светлый вечер». Говорим мы сегодня о служении земского врача Михаила Афанасьевича Булгакова, поскольку всю неделю этот временной сегмент в нашем эфире Булгакову посвящен. Екатерина Игоревна, когда вы «Записки юного врача» читаете, что вас больше всего поражает в этом сборнике рассказов?

Екатерина Каликинская

— Меня поражает две вещи. Во-первых, то, что Михаил Афанасьевич Булгаков видит, как большой писатель, даже в этих набросках, все равно это блестящий стиль, это необычный повороты. И второе — трогательное его мужество, этого молодого совершенно человека. Вы говорите, да, бездорожье. С чем он сталкивается? Я подумала, бездорожье это вообще переход за тридевять земель, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве он оказывается, когда едут сорок верст семь часов. В другом месте ему возница говорит: у нас теперь весь белый свет дорога. Он попадает в какое-то даже сказочное заколдованное царство и немножко страшное, как это положено в русских сказках.

Алла Митрофанова

— И он его призван расколдовывать, то есть вытаскивать людей из смерти в жизнь.

Екатерина Каликинская

— Да. Он должен там найти этих людей и их расколдовать. Это бездорожье, вьюга. Вьюга — это символ Булгаковского творчества, у него часто через вьюгу решаются какие-то проблемы.

Алла Митрофанова

— В «Белой гвардии», конечно.

Екатерина Каликинская

— Какая-то разбушевавшаяся стихия, какой-то первозданный хаос, которым человек призван. Но если не бороться, то устоять в нем. И он это делает. И даже волки, и какие-то видения, и какие-то крестьянские верования языческие, страшные, он со всем этим сталкивается, и сначала ему даже кажется, что он попал на безлюдье. Для него, молодого человека из южной столицы, который любит оперу, который потом станет сотрудником Большого театра в Москве, когда ему говорили, Михаил Афанасьевич, мы вас в крайнем случае тенором возьмем, так они его любили, так он их любил. Вот этот человек оказывается в этой глухомани. Он пишет: «гробовые окна» в резиденции врача. То есть он видит ее сначала мертвой, заколдованной, ему кажется, что он одинок совершенно. Но вообще «Записки юного врача», я поняла, строятся на теза — антитеза. Сначала идет это бездорожье. «Первые керосиновые фонари от нас в девяти верстах на станции железной дороги. (...) Пройдет с воем в полночь „скорый“ в Москву и даже не остановится, не нужна ему забытая станция, погребенная в буране». И вот он на этой станции. А когда он доезжает все-таки до этой больнички, ему навстречу выбегает радостный, добрый сторож, который говорит ему: здравствуйте, товарищ доктор, как мы вас ждали.

Алла Митрофанова

— Уже кстати, товарищ. Обратили внимание?

Екатерина Каликинская

— Я обратила внимание, да. 16-й год.

Алла Митрофанова

— Там, по-моему, 17-й год.

Екатерина Каликинская

— Нет, нет, у меня есть документ, я нашла: в Сычёвскую уездную земскую управу 24 сентября 1916-го года командируется в распоряжение уездной земской управы на ставку врача резерв Московского окружного военного санитарного управления М.А.Булгаков, оклад 125 рублей, дополнение 185 рублей награждения, то есть скромнейшее.

Алла Митрофанова

— Это Булгаковская биография, а в «Записках юного врача» подчеркивается, что это сентябрь 17-го года.

Екатерина Каликинская

— А, 17-го.

Алла Митрофанова

— То есть это уже была февральская революция, и еще не было октябрьского переворота. Это принципиально важный момент. Но уже «товарищ».

Екатерина Каликинская

— Он говорит, что где-то революция, а тут тишь, глушь, буран, волки. Как антитеза всему этому идут образы этого народа. Этой какой-то небесной красоты девушки, которую он спасает.

Алла Митрофанова

— Из мялки.

Екатерина Каликинская

— Из мялки, да. Это девочка Лидка, которая выглядит, как ангел. То есть ему это напоминание такое ангельское, что вот они какие те люди на самом деле. Он присматривается к отцу и видит, что и отец тоже такой же, такой же тонкой кисточкой написан Богом. С другой стороны, он приезжает в эту глухомань и видит, что его предшественник Леопольд Леопольдович прекрасно укомплектовал операционную. Он, учившийся в университетской клинике врач, но даже не знает назначение некоторых приборов. Они в идеальном порядке. У него прекрасная аптека с патентованными заграничными средствами, прекрасная библиотека с переводными изданиями, атласами. То есть здесь был настоящий врач, которого именно забрали на войну, он пришел на его место, это уже поддержка. Его встречают по-доброму, и он начинает лечить. А тут уже тезой идет его неопытность, незрелость. Он мучается даже тем, свойственно очень молодым людям, как я выгляжу, врачу положено ходить, а не бегать, как я бегаю, какое у меня выражение лица, надо говорить медленным солидным голосом — это очень трогательно.

Алла Митрофанова

— Очки для солидности завести себе.

Екатерина Каликинская

— Да, да. И вот он, как в воду, бросается в эту терапию, в хирургию по мере того, как возникают ситуации. Все время в голове крутятся какие-то руководства, какие-то наставления, которые никак не кантуются с жизнью. Он говорит: я почувствовал ненависть к Льву Толстому — очень характерно, иди в народ, он пришел в народ, что делать — не знаю. И с бухты-барахты начинает делать первую ампутацию. И вдруг слышит от акушерки, от ассистентов: хорошо, наверное, много делали? А он молится только об одном, чтобы она умерла, когда окажется в палате.

Алла Митрофанова

— А не на операционном столе.

Екатерина Каликинская

— А девушка выживает. И он опять видит удивительную красоту этой девушки, полотенце с петухом, которое она ему приносит. Он говорит, что он отказывался, но у нее были такие глаза, такое лицо, что я не смог.

Алла Митрофанова

— Кстати, характерный момент, что она ему приносит в подарок, в благодарность за спасение своей жизни полотенце, собственноручно вышитое. Он: не возьму ни при каких условиях — эта безвозмездность. Потом ему какие-то мамы за спасенных детей будут приносить яички, масло, от всего будет отказываться.

Екатерина Каликинская

— Это кодекс русского земского врача, это ведь не только святитель Лука придумал, это было такое движение. Оно было, во-первых, изначально, первые врачи были монахи Киево-Печерской лавры, первые русские врачи — греческие монахи, и потом эта ниточка тянулась. А Николай Иванович Пирогов объявил уже твердо свое правило, что с богатых он берет деньги столько, сколько они могут, хотят, а с бедных не берет совсем. Многие пытались ему следовать. Был такой врач Манассеин, его называли рыцарем врачебной науки, он издавал журнал «Русский врач», и там печатались различные статьи по темам биоэтики, опережающие во многом время. Был такой манассеинский рубль, врачи жертвовали в журнал, присылали как в кассу взаимопомощи, и оказывали материальную помощь тем врачам, которые в очень плохих условиях, кого нужно было поддержать, или купить инструменты, или как-то еще помочь. Это было вообще в духе времени, по крайней мере того, может быть, очень короткого времени. Такой антитезой становится его удачный врачебный опыт. Притом, что ему ассистент говорит: зачем еще колоть, сейчас отойдет. «Я злобно и мрачно оглянулся на нее и сказал: прошу камфары». Он все-таки мужественен. Мне кажется, именно это его мужество выковало, когда он по-человечески беспомощный, неопытный, не солидный, но великую миссию врача осуществляет и бросается, как с обрыва в холодную воду, и у него получается.

Алла Митрофанова

— Кстати, Мариэтта Омаровна Чудакова отмечала, что решительность, мужество и хладнокровие, я даже выписала себе, эти качества Булгаков развил, еще когда был военным врачом, когда служил в госпитале на Первой мировой войне. Мы можем здесь опираться на воспоминания Татьяны Лаппы, его первой жены, которая приезжала туда к нему, была свидетелем и даже в чем-то помогала там ему, рук не хватало. В чем состояло служение военного врача во время Первой мировой войны? В основном ампутации. Пилил, пилил. И она такими простыми словами об этом говорит, и это так страшно, вот эта страшная реальность. Мариэтта Омаровна Чудакова, ссылаясь на эти описания Татьяны Лаппы, говорит, что решительность, мужество и хладнокровие Булгаков выработал там. По правде сказать, и мы с вами перед программой это обсуждали, мы мало что можем сказать о его служении на фронтах Первой мировой войны, потому что он по понятным причинам об этом в советское время особо не распространялся, это было опасно. И что там, как было? Сосредоточимся сегодня на разговоре о его уже более известном земском служении, тем более, что у нас есть контекст, есть его практически автобиографические удивительные «Записки юного врача». Буквально на минуту сейчас прервемся, а потом вернемся к разговору и про «Полотенце с петухом» и про «Тьму египетскую» особенно хочу поговорить, очень важный рассказ. Екатерина Игоревна Каликинская, писатель, публицист, биограф святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и автор множества монографий о нем, сегодня гость «Светлого вечера» на Радио ВЕРА. Говорим мы о периоде служения земского врача Михаила Афанасьевича Булгакова. Как ни странно, есть интересные точки сближения у святителя Луки и у Михаила Афанасьевича, потому что и тот и другой земские врачи — это потрясающе. Я Алла Митрофанова. На пару минут прервемся.

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, о Михаиле Афанасьевиче Булгакове как земском враче сегодня говорим с Екатериной Игоревной Каликинской, писателем, публицистом, биографом святителя Луки (Войно-Ясенецкого) и автором множества монографий о нем. Екатерина Игоревна, по поводу рассказа из «Записок юного врача» под названием «Тьма египетская». Мы в этом тексте сталкиваемся с описанием множества суеверий, с которыми приходилось сталкиваться и Михаилу Афанасьевичу Булгакову, и святителю Луке (Войно-Ясенецкому), и другим земским врачам, которые безвозмездно бесплатно лечат простых крестьян. С чем крестьяне к ним приходят? С какими последствиями неправильного лечения, какими-то заговорами, зашептываниями? И всё это приходится расхлебывать и разгребать земскому врачу. Что самое сложное в связи с этими верованиями?

Екатерина Каликинская

— Мне кажется, сложное то, что их невозможно представить. Это такой перевернутый мир, где младенцев из утробы сахаром выманивают.

Алла Митрофанова

— Страшно вообще.

Екатерина Каликинская

— Где волосы дают жевать роженицам, когда десять порошков хинина одновременно принимает крестьянин, чего там валандаться. Или приходят с баночкой белладонны, пей столько-то капель, она со всеми подругами поделилась, всем весело и хорошо. Тут даже не поймешь, смесь язычества и незнания и какого-то упрямства тоже. Конечно, и святителю Луке приходилось с этим сталкиваться. Есть такой замечательный малоизвестный документ, отчет о деятельности Переславской земской больницы, где он аккуратно, много, подробно описывает истории болезней, в том числе кстати неудачные, не только удачные, как ни странно. Это говорит о его внимании к людям, потому что ему интересно не только как была болезнь, как он ее вылечил, но и вообще вся коллизия жизненная. Благодаря этому мы можем узнать о жизни крестьян хотя бы Владимирской губернии Переславского уезда. Там тоже много таких моментов, когда: некогда нам у вас лежать; да вы капли дайте, не надо резать, резать не дадим. Полтора года ходит с гнойником, пошел лечиться насечками к китайцу и умер. Такие тоже встречаются: мужик вырвал себе глаз, потому что не мог смотреть на женщин и решил преодолеть в себе эту страсть. Понимаете, такие вот ужасы. И святитель Лука тоже среди всего этого жил. Он как-то смог так же, как Михаил Афанасьевич, лечить этих крестьян, все-таки всё преодолел. Мужество, во-первых, мне кажется, было в нем изначально, иначе его ниоткуда не возьмешь, если его нет. И вот оно закалилось в этих ситуациях невероятно, когда мужик горчичник налепливает на тулуп.

Алла Митрофанова

— О, да.

Екатерина Каликинская

— Такие вот вещи, да, тьма.

Алла Митрофанова

— Это надо подсветить подробнее. Там приходит человек с кашлем в плохом состоянии.

Екатерина Каликинская

— Французский горчичник ему дают.

Алла Митрофанова

— Ему выдают ценнейшее лекарство, которое есть в наличие в больнице, это удивительно тоже.

Екатерина Каликинская

— Благодаря Леопольду Леопольдовичу.

Алла Митрофанова

— Благодаря предшественнику нашего юного врача на этом месте. Французские горчичники. Ему выдают два. И очевидно после того, как... Нам в детстве многим горчичники ставили, мы знаем, что это такое, но мы знаем, что это жутко противно, но очень эффективный способ, прогреть грудную клетку так, чтобы процесс от нагнетания болезни развернулся в сторону восстановления.

Екатерина Каликинская

— Все защитные силы принимают в этом участие.

Алла Митрофанова

— Конечно, да. И тут французские горчичники, два, выдают крестьянину.

Екатерина Каликинская

— И они не помогли.

Алла Митрофанова

— Они не помогли. Он приходит на следующий день. Помогли? — Нет, не помогли. Всё так же бухает человек. Не могли не помочь, ты, наверное, их не ставил. — Ну как же, ставил, и предъявить могу. И он разворачивается спиной, у него на тулупе налеплено. Ему сказали на спину поставить, он на тулуп налепил себе два этих ценнейших французских горчичника. Читаешь, думаешь: ёлки, как вообще с этим жить? «Тьма египетская» — рассказ...

Екатерина Каликинская

— Именно об этом.

Алла Митрофанова

— О том, как сидят юный врач наш, его помощники, чудесный фельдшер, чудесные акушерки и делятся такими историями, одна другой забористей, о том, в каком состоянии иногда приходят.

Екатерина Каликинская

— Постепенно он понимает, что... Сначала он приезжает на этот участок, говорит, я здесь один, здесь никого нет кроме больных. А потом постепенно все эти люди начинают проявляться, в том числе его коллеги. Мне очень нравится окончание этого рассказа «Тьма египетская», который нужно просто поставить во главу угла, чтобы понять это произведение. «Потянулась пеленою тьма египетская... и в ней будто бы я... не то с мечом, не то со стетоскопом. Иду... борюсь... В глуши. Но не один. А идет моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Ивановна. Все в белых халатах и всё вперёд, вперёд...» Это апофеоз того, что делают врачи земские, их мужество, их служение. Да, мы знаем святителя Луку, знаем еще каких-то замечательных земских врачей. У нас в Переславском Владимирской губернии тоже был такой врач Александр Васильевич Смирнов, который тоже, кстати, сын священника, он не только был врачом, он издавал санитарные хроники, был краеведом, много сделал для края. Святитель Лука с ним переписывался и говорил, что про эти случаи нужно делать публикации, нужно распространять, чтобы врачи обменивались опытом. Он здесь как организатор здравоохранения себя проявляет. И таких было много. Я сейчас немного отъехала от Переславля, городок Петровское, раньше был Петровск, и там, оказывается, был доктор Строкин Валерьян Александрович, который тоже кончил Московский университет. Он приглашал святителя Луку в малюсенькую больничку, там вообще что-то 4 или 6 коек, проконсультировать больных. Он всю жизнь отдал этому маленькому Петровскому, он был специалист по женским болезням, но лечил всё, лечил всех, пытался организовать санаторий, сделал потом эвакогоспиталь. Будучи под 70 лет, он добился, чтобы в годы Великой Отечественной войны был госпиталь открыт там. Их было очень много, многие безвестные, слава этим людям, они поддерживали духовную линию русской медицины. И она дала святых.

Алла Митрофанова

— Да. Ну, Булгаков не относится к числу святых.

Екатерина Каликинская

— Да, конечно.

Алла Митрофанова

— И тем не менее, этот фрагмент, финал рассказа «Тьма египетская», Екатерина Игоревна, который вы сейчас прочитали, у меня тоже вынесен как отдельный момент для сегодняшнего обсуждения, потому что читаешь и поражаешься. Если визуализировать, как это выглядит, там есть пара предложений до того фрагмента, который вы зачитали. Нет, он лежит уже и засыпает: «Я буду бороться. Я буду... Я...» Всё многоточия, многоточия. Он засыпает, отключается и все равно продолжает быть в своем служении.

Екатерина Каликинская

— Вот тут на грани сна и яви как раз идет истинное, подлинное, суть человека проявляется.

Алла Митрофанова

— Да. «И сладкий сон после трудной ночи охватил меня. Потянулась пеленою тьма египетская...» И дальше эти видения, как они идут «не то с мечами, не то со стетоскопом».

Екатерина Каликинская

— Это воинство небесное.

Алла Митрофанова

— В белых халатах, как в белых ангельских одеждах, идут, держат то ли мечи, то ли стетоскопы бороться с тьмой египетской, бороться со смертью. Спасать людей.

Екатерина Каликинская

— Со смертью, с невежеством, с этими вьюгами, с бездорожьем. Мне еще нравится эпизод, когда он в свой день рождения 24-й говорит: бриться три раза в неделю было ни к чему. До чего же дошел бедный человек, который всегда любил быть очень элегантным, щеголеватым.

Алла Митрофанова

— Это он, знаете что, это он прочитал в свое время фельетон в газете, и тот его поразил. Про то, как на необитаемом острове обнаружили англичанина, который там прожил много лет и одичал настолько, что когда к нему стали приближаться спасатели — его заметили с корабля, отправили спасательную шлюпку — он подумал, что это мираж и по миражу открыл пальбу. Но будучи уже в таком помраченном состоянии, он при этом оставался всегда гладко выбритый.

Екатерина Каликинская

— По-английски.

Алла Митрофанова

— По-английски, вот, он может быть забыл, как люди выглядят и чем отличается мираж от яви, но брился регулярно каждый день и был гладко выбрит в тот момент, когда его обнаружили. Вот это Булгакова потрясло, то есть юного врача нашего, и он взял с себя обещание, что он будет бриться регулярно. И тут же это его обещание разбилось об реальность. Когда он полщеки себе намылил, и тут его срочно — роженица, в кустах, под мостом. Кстати, помните, почему она под мостом в кустах рожала?

Екатерина Каликинская

— Ее свекор решил, баба здоровая, сама дойдешь. Ужасно.

Алла Митрофанова

— Пять верст, зачем лошадь гонять туда-сюда, ты тут рожать собралась. Лошадь пожалел, а женщину не пожалел, невестку. Это такая тьма египетская, конечно, от этого волосы дыбом встают. И вот наш молодой врач несется принимать роды в кустах, под мостом полуразвалившимся. Слава Богу, спасают и младенца и маму, всё хорошо, ее на носилках относят в больницу. А потом акушерка смотрит на него и начинает прыскать от смеха, потому что пол-лица у него выбрито, а пол-лица не выбрито.

Екатерина Каликинская

— Только теперь заметили.

Алла Митрофанова

— Напоминает поселенца острова Сахалин, каторжанина, которых как раз доктор Чехов ездил осматривать, как-то за их права вступаться. И вот он там доктора Чехова в связи с этим вспоминает. Это, конечно, поразительно.

Екатерина Каликинская

— И вот он подводит итоги: «Я, юбиляр двадцати четырех лет, лежал в постели и, засыпая, думал о том, что мой опыт теперь громаден. Чего мне бояться? Ничего. Я таскал горох из ушей мальчишек, я резал, резал, резал... Рука моя мужественна, не дрожит. Я видел всякие каверзы и научился понимать такие бабьи речи, которых никто не поймет. Я в них разбираюсь, как Шерлок Холмс в таинственных документах...».

Алла Митрофанова

— И тут же получает щелчком по носу, потому что ему привозят такой случай, когда он смотрит и не может понять откуда что взялось. По-моему, там дальше речь пойдет про гнойник, заслонивший глаз младенца, и он не может никак разгадать.

Екатерина Каликинская

— Да, у мальчика. Это тоже анекдот. Я говорю, Булгаков — он Булгаков даже в этом раннем произведении, чувство юмора блестящее, самоирония.

Алла Митрофанова

— Самоирония.

Екатерина Каликинская

— Это всё, когда он говорит матери, что у матери глаза нет, что нужно оперировать.

Алла Митрофанова

— А потом выясняется.

Екатерина Каликинская

— А потом выясняется, что лопнул гнойник, глаз на месте и всё в порядке. И конечно, это окончание, когда он вспоминает эту битву. Действительно, это настоящая битва за жизнь людей, за какой-то свет. Вот она, эта женщина брошена под мостом, рожает под мостом, а ей на помощь приходит молодой врач, приходит акушерка. Они как бы возвращают у нее веру в то, что есть добро, есть помощь, есть Бог. Они возвращают самый вершинный момент жизни женщины, какой ни будь она темной, она все равно это понимает. В этот момент, когда протягивается к ней рука помощи, ее вытаскивают, всё нормально, всё хорошо, всё ликует — это уже какое-то Божье присутствие в жизни. Они такими были, и было их много. Потом они стали врачами Великой Отечественной войны, эта ниточка продолжала тянуться, заложенная еще святыми монахами Киево-Печерской лавры.

Алла Митрофанова

— Я еще вспоминаю момент, рассказ «Звездная сыпь». Раз уж мы про «Тьму египетскую» заговорили, где действительно тьма египетская. Эпидемия сифилиса в деревне, страшное дело, когда целые семьи, потому что у всех одно полотенце, у всех один котел, из которого едят, а сифилис распространяется по-разному.

Екатерина Каликинская

— Очень легко.

Алла Митрофанова

— Очень легко. Получается, что им больны и младенцы, и глубокие старики, люди, которым под 80, в то время это очень много. Это сейчас нормальный возраст.

Екатерина Каликинская

— И входа этой тайной болезни они не видят. Она становится заметна, когда уже, извините, нос проваливается и когда всё покрыто корой. А так, решил не говорить. Даже в «Тихом Доне» — вы помните же? — тоже аналогичная ситуация, когда Дарья погибает.

Алла Митрофанова

— Да. И что делает наш юный врач? Опять же, вооружившись, что там у него в руках? Он не обладает возможностями университетской исследовательской клиники, у него есть то, что оставил ему его предшественник Леопольд Леопольдович. Со всей своей отвагой он бросается на борьбу с этой эпидемией, и лечит, и лечит, и лечит, объясняет, объясняет и объясняет.

Екатерина Каликинская

— И кого-то все-таки удается спасти. Хотя конечно, описанный случай, скорей, это милость Божья. Как раз эта женщина приносит ему кусок масла и десяток яиц, он говорит: я гордо отказался. Но этот золотой кусок масла, с вдавленами от пальцев и росой, выступившей на нем, потом в голодные годы вспоминал. Но, наверное, вспоминал, не жалея, а просто как какой-то Божий дар, дар доброты этой женщины, которая понимала от какой беды он ее спас. Хотя спас, конечно, Господь Бог.

Алла Митрофанова

— Там это очевидно в рассказе, что спас Господь Бог.

Екатерина Каликинская

— Но он был соучастником этого Божьего деяния, и она это понимала.

Алла Митрофанова

— Екатерина Игоревна Каликинская, писатель, публицист, биограф святителя Луки (Войно-Ясенецкого), автор множества монографий о нем, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Говорим мы о служении земского врача Михаила Афанасьевича Булгакова. Екатерина Игоревна, не могу у вас не спросить о рассказе, примыкающем к «Запискам юного врача», тематически и хронологически тоже, рассказ «Морфий», где Булгаков тоже делится личным опытом, только уже совсем в другом ключе. И в самом начале нашей сегодняшней встречи вы обозначили, забросили удочку в эту тему. Булгаков становится морфинистом в определенный момент. В период своего служения врачом он опасно заболевает, пытаясь спасти человека, не вводит себе во время антидот, в итоге, чтобы перенести боли, начинает себе впрыскивает морфий и подсаживается на него. «Морфий» не вполне автобиографичный рассказ.

Екатерина Каликинская

— Там как бы раздваивается автор и герой, понимаем, что это один человек, но он все-таки разделяет эти двоих персонажей.

Алла Митрофанова

— И он пишет о том, как страшна эта болезнь и как человек долго пребывает в плену заблуждения, что он в любой момент может всё это прекратить, что он рулит морфием, а не морфий руководит им. И к каким чудовищным последствиям всё это приводит. Это опыт, который был в жизни самого Булгакова, и опыт, как вы сказали, это действительно было чудо Божие. Булгаков слез с иглы. Сам.

Екатерина Каликинская

— Но с помощью все-таки своей первой жены и с помощью Божией.

Алла Митрофанова

— С помощью Божией в первую очередь, конечно. Расскажите подробней, пожалуйста, об этом, что известно. Насколько это вообще возможно было?

Екатерина Каликинская

— Я бы все-таки сначала вернулась к рассказу. Это как бы теневой рассказ «Записок юного врача», потому что «Записки юного врача» все-таки кончаются победой молодого врача. И хотела бы добавить, что по документам за год в Никольском участке пользовались стационарным лечением 211 человек, а всех амбулаторных посещений было 15361. Это справка.

Алла Митрофанова

— Это головокружительно много.

Екатерина Каликинская

— Да. Это такая норма, это превышение нормы. Я как раз специально этим вопросом тоже занималась, когда писала книгу «Народный врач, ученый, подвижник» о святителе Луке в земский период. Норма была двенадцать тысяч, тоже немало. Святитель Лука был как раз в тех местах, где было за пятнадцать. И даже он с его огромным опытом, с его Божьим благословением на эту деятельность, с его пониманием, не выдерживал, просил, его переводили. Тут еще добавим, что он необыкновенно ответственно относился к каждому случаю. А Булгаков за год, но он справился с такой огромной нагрузкой. Дальше идет оперативная деятельность врача Булгакова. Там такие вообще случаи, такие примеры, ну, просто полный спектр хирургической активности, которая закалила его и отточила. Параллельно появляется рассказ «Морфий», когда он описывает теневую фигуру, не антигероя, нельзя сказать, и даже в самом рассказе «Морфий» герой раздваивается. Он сам получает письмо от Сережи Полякова, который время о времени совмещается с ним самим и собственный опыт излагает. Здесь такой перевернутый мир. Может быть, потому что он явственно понимал, куда он идет, он ведь он четко описывает, что сначала он говорит, что делает укол для того, чтобы работать можно было, чтобы выдержать. Вывод такой: человек может работать только после укола морфием, и всё хорошо. Весь рассказ он убеждает себя в том, и для него это очень важно, что это никак не сказывается на моей врачебной деятельности, всё прекрасно. Я опускаюсь всё ниже, но никто на меня пожаловаться не может, у меня всё хорошо.

Алла Митрофанова

— О, сладкий самообман, что всё прекрасно.

Екатерина Каликинская

— А потом приходит Анна, которая становится его тайной женой и пытается его спасти. Здесь тоже автобиографично, но Татьяна Лаппа смогла спасти своего мужа, удивительно, но это случилось. А здесь он говорит: оскалившись, я говорю, сделаете или нет? Человек постепенно в такого оборотня превращается.

Алла Митрофанова

— Звереет.

Екатерина Каликинская

— Да. И говорит себе: привычка к нему создается очень быстро, но маленькая привычка ведь не есть морфинизм. Тут очень тонкий психологизм. А потом, смотрите — весна ужасна, черные птицы. Весна — это Пасха. Весна — это возрождение.

Алла Митрофанова

— Это радость.

Екатерина Каликинская

— Это радость. У него весна ужасна, черные птицы кричат. «Черт в склянке», дальше он просто прямым текстом называет: «Это смесь дьявола с моей кровью». Вот так он описывает это. «...когда я мыслю о том, что более доктор Поляков не вернется к жизни», — то есть он уходит в эту бездну, его засасывает. Потом он все-таки себя начинает убеждать. Это одновременно идет с таким самоубеждением, что всё хорошо, нет, я справляюсь. Потом он делает попытку вырваться, ложится в лечебницу. И что же там происходит? Он дальше опускается, украл морфий.

Алла Митрофанова

— В лечебнице украл морфий.

Екатерина Каликинская

— В лечебнице украл и сам задает себе вопрос: шкаф был открыт, поэтому я смог. А если бы был закрыт, взломал бы? Взломал.

Алла Митрофанова

— Взломал бы. И он ужасается, что он в себе делает такое страшное открытие, что он стал бы уже вором со взломом.

Екатерина Каликинская

— И он пишет: «Итак, доктор Поляков вор, страницу я успею вырвать», чтобы никто этого не видел. В то же время он осознает, ужас в том, что он осознает, что с ним происходит. Он говорит: «...распад моральной личности. Но работать я могу, я никому из моих пациентов не могу причинить зла или вреда». Постоянно бьется еще сознание врача. Дальше он начинает думать, что кто-то узнает, этот страх. Потом успокаивает себя: не на лбу же у меня написано, не может же этого быть. Разве здесь какие-то безумные мысли? Да нет, все совершенно здраво, всё нормально. При этом эта болезнь, этот порок, когда в «Записках юного врача» он от одиночества идет к людям, а здесь от людей идет к одиночеству. И понимая, что делает для него Анна, ее отталкивает и желает, чтобы ее муж не вернулся из Германии. То есть постепенно один порок цепляет другой, идет такой распад.

Алла Митрофанова

— Это такое закупоривание человека внутри самого себя. Собственно, то, что с Раскольниковым происходит в «Преступлении и наказании», это вообще-то достоевщина.

Екатерина Каликинская

— Да.

Алла Митрофанова

— Здесь на что еще сразу обращаешь внимание, даже невооруженным глазом. В «Записках юного врача» врач-альтруист в день принимает по сотне пациентов. А в «Морфии» врач, который разрешил бездне поглотить себя, не борется с бездной, как в «Записках юного врача» «то ли с мечом то ли со стетоскопом» в белом халате в сиянии идет через тьму египетскую. А здесь в «Морфии» он разрешил этой тьме себя поглотить. Получается, что у него и прием-то 5-6 человек в день.

Екатерина Каликинская

— Которых он обманывает, он делает вид.

Алла Митрофанова

— Он обманывает, и это страшно. Вот, в соседнем селе — вот у нас открыт «Морфий», вот у нас открыты «Записки юного врача», они в соседних селах, эти два врача.

Екатерина Каликинская

— И как бы это две ипостаси Булгакова. Победила-то, мы знаем, всё-таки другая.

Алла Митрофанова

— Победила ипостась врача-альтруиста, врача, который идет со стетоскопом через тьму. Божественная ипостась победила, врачебная. И это, конечно, чудо.

Екатерина Каликинская

— Конечно. Ему уже слышится и какой страшный голос, который говорит: Серей Васильевич. Он зовет его, его уже дьявол зовет. И какая-то старушонка, которая летит. То есть он понимает, что у него уже страшные галлюцинации, себя опять-таки продолжает успокаивать. Он погружается. А под конец говорит: «Жизнь? Смешно». Всё отказ от жизни, это уже конец, когда человек говорит: «Я никому ничего не должен».

Алла Митрофанова

— Катастрофа.

Екатерина Каликинская

— Это одна из последних фраз «Морфия», я никого не погубил. К счастью, Михаил Афанасьевич смог... Исследователь очень глубокий творчества Михаила Афанасьевича Николай Николаевич Богданов, мой друг, к сожалению, уже покойный, врач-психиатр по специальности, и потом делавший очень большие открытия в биографии Достоевского, Тургенева именно в этом аспекте, и Булгакова. Он говорил, что это биологический феномен, это необъяснимо совершенно, потому что есть исключения, и это исключение. Как кто-то говорил, зачем Господь устроил Пастернаку эту ужасную жизнь? Он хотел прочесть «Доктора Живаго». И здесь, может быть, Господь тоже хотел прочесть то, что напишет этот юный запутавшийся врач. Ну, и конечно, самоотверженная женщина, Татьяна Лаппа, его жена, которая давала ему, уменьшала. И как-то Господь за это его биение, за это его служение людям простым, этому Божьему народу, как-то вывел его из такой опасности, в которую попал доктор Поляков. Все-таки дописывает «Морфий» доктор Бомгард, который является другой ипостасью Булгакова. А доктор Поляков уходит. В самом начале рассказа тоже интересно, почти сразу видение Бомгарду, когда он еще не знает, он только получил письмо, он видит труп, он видит Сергея Полякова в студенческой зеленой тужурке врачебной и тут же видит его труп на столе. Такое короткое замыкание происходит. И дальше вся эта история, как порок постепенно овладевает человеком. Тут нужно понимать, что это удивительное явление, что он смог всё преодолеть.

Алла Митрофанова

— Что Булгаков вышел.

Екатерина Каликинская

— Это, конечно, свойственно людям с такими талантами, с такой широтой восприятия мира, еще и за грань чуть-чуть. Но эта грань норовит человека утянуть туда, к себе очень быстро.

Алла Митрофанова

— Это правда. То, что с Татьяной Лаппа потом отношения у Булгакова завершились, он ушел от нее, у него была вторая жена, потом была жена третья. Татьяна Лаппа, особенно на фоне Елены Сергеевны Шиловской-Булгаковой, третьей жены, которая стала прообразом Маргариты, как-то теряется. Она была простая женщина, она не была какая-то светская львица, она не была из какой-то богемы, как, допустим, Елена Сергеевна, знатная красавица, или Любовь Евгеньевна Белозерская, вторая жена. Она была простая женщина, которая просто очень любила своего мужа, какое-то чувство долга, что ли, такое простое, без особой глубокой рефлексии. Я помню, меня потрясла книга-интервью с ней, один из журналистов разыскал ее, оказалось, что в 70-е годы она была еще жива, с ней поговорили, просто дали расшифровку. Как бесхитростно она рассказывает, и сколько в этой ее бесхитростности по-настоящему Божественной любви, незлобивости.

Екатерина Каликинская

— Так такая простая женщина и могла его спасти, возможно. Все остальное было для парада, а это было для жизни и для самой сути. Мне кажется, ее вера, ее молитва спасла, потому что, понятно, что «это дьявол в моей крови», с ним только Бог может сладить.

Алла Митрофанова

— Вот через нее.

Екатерина Каликинская

— Через нее.

Алла Митрофанова

— Поклон памяти Татьяны Лаппа, это действительно женщина, о которой хочется и вспоминать и приводить ее в пример. Слава Богу, что она была в жизни Михаила Афанасьевича, и как жаль, что так сложились в дальнейшем их отношения. Но как есть.

Екатерина Каликинская

— Да, что есть, то и есть.

Алла Митрофанова

— Спасибо вам огромное за этот разговор.

Екатерина Каликинская

— Вам спасибо.

Алла Митрофанова

— Михаил Афанасьевич Булгаков в этой ипостаси земского врача — это что-то удивительное, сопоставимо с доктором Чеховым.

Екатерина Каликинская

— Знаете ведь, Чехов говорил: без моей медицины мне никакая литература не нужна. Я хотела когда-то написать книгу о том, каким врачом был доктор Чехов. И почему перед факультетом фундаментальной медицины МГУ, которая является продолжателем великих традиций медицинского факультета Императорского Московского университета, где и Пирогов учился, и Склифосовский, и Корсаков, вообще всё блестящее созвездие наших медиков, стоит памятник скромному студенту доктору Чехову? Чехов, в общем-то, без дураков был врачом. Он не был земским врачом. Он участвовал в ликвидации эпидемий, где-то порядка трех тысяч человек он принимал в год. Это немного, конечно, по сравнению с этой огромной нагрузкой земского врача. Но еще подумаем о том, какое у него было здоровье, какая была нагрузка. Для него каким-то искуплением была медицина.

Алла Митрофанова

— И сколько всего параллельно со своей медицинской практикой он успевал делать.

Екатерина Каликинская

— Я видела записные книжки Чехова в отделе рукописей Российской государственной библиотеки, это какие-то бесконечные записи, кто сколько пожертвовал. Ведь человек прожил всего 47 лет с такой тяжелейшей болезнью. Сколько он сделал. Вот эти сборы на лечебницу для туберкулезных, он приехал в Крым, здесь хорошо, значит, всем должно быть хорошо. И своим авторитетом он всех привел к тому, что там возникла лечебница для бедных пациентов, которые могли этот благотворный крымский климат впитывать и себе помочь.

Алла Митрофанова

— У меня план созрел в голове, Екатерина Игоревна. Мы, когда цикл будем о Чехове записывать, я вас специально приглашу, чтобы поговорить о нем и о его медицинском служении.

Екатерина Каликинская

— С удовольствием.

Алла Митрофанова

— Сейчас ставим многоточие. Спасибо вам огромное.

Екатерина Каликинская

— Спасибо вам.

Алла Митрофанова

— Екатерина Игоревна Каликинская, писатель, публицист, биограф святителя Луки (Войно-Ясенецкого), автор множества монографий о нем, провела с нами сегодня «Светлый вечер». Мы говорили о Михаиле Афанасьевиче Булгакове как земском враче. И продолжим о нем разговор в другие дни этой недели. Я, Алла Митрофанова, прощаюсь с вами. До свиданья.

Екатерина Каликинская

— До свиданья.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «ГИМ и Новодевичий монастырь». Марина Чистякова
• «Богоявленский женский монастырь в Угличе». Игуменья Антонина (Злотникова), Светлана Максимова
• «Адмирал Андрей Августович Эбергард». Константин Залесский

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов