«Поэт Николай Тряпкин». Анастасия Чернова

Гостем программы была филолог, писатель, доцент Университета имени Разумовского Анастасия Чернова.

Разговор шел о творчестве и судьбе поэта послевоенного времени Николая Ивановича Тряпкина.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим о человеке, который прославился как поэт в послевоенное время, и не сразу, конечно, а с течением творчества его, успехов и перемен в самой атмосфере общественной проявил себя как поэт, безусловно, православный — это Николай Иванович Тряпкин. Возможно, кто-то, незнакомый даже с его творчеством, слышал хотя бы, что существует поэтическая премия имени Тряпкина. И сегодня я пригласил к нам замечательного филолога, писателя, публициста, доцента Университета имени Кирилла Григорьевича Разумовского — Анастасию Евгеньевну Чернову. Здравствуйте!

А. Чернова

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— Вот человек, который специализируется на творчестве русских православных поэтов XX века, тех, которые проявили себя как люди, которые слушали народ свой и которые были явно крепко верующими хотя бы на части своего творческого пути. Не так давно ей была присуждена высокая литературная премия «Филигрань», и сегодня мы воспользуемся её обширными знаниями в сфере поэтического творчества Николая Ивановича Тряпкина. Традиционно, когда мы говорим о какой-то личности, мы просим того, кто занимается её портретированием, нарисовать в нескольких фразах своего рода визитную карточку этого человека, что самое главное, что должно возникать в голове у наших радиослушателей, когда о Тряпкине заходит разговор или сетевая полемика, буквально три-четыре фразы.

А. Чернова

— Николай Иванович Тряпкин — поэт корневой русской традиции, народный певец, человек из народа, человек, воспевающий русскую деревню и одновременно весь космос, всю Вселенную, звезды, ощущающий, что все устроено не случайно, Бог создал эту великую и прекрасную землю и ту деревеньку, северную деревеньку, в которой он живет.

Д. Володихин

— Ну что ж, очень красиво, Анастасия Евгеньевна, теперь давайте попробуем поговорить о корнях Николая Ивановича Тряпкина. Любопытно, что человек должен был попутешествовать в молодые годы по Советскому Союзу и, в частности, побывать на Русском Севере. Впрочем, даю вам слово, вы рассказывайте.

А. Чернова

— Пути на Русский Север ведут постепенные, и должно было пройти некоторое время, потому что родился Тряпкин не на Севере, но ближе к Москве, это деревня Саблино, Тверская область. Родился он в семье крестьянина, отец его работал столяром, был крещён в Казанском храме села Перви́тино, это соседнее село. Ну а далее, это 30-е годы, семья опасается репрессий, поэтому они переезжают под угрозой раскулачивания, перебираются в Лотошино́. Лотошино — это уже под Москвой, совсем рядом.

Д. Володихин

— Насколько я помню, там ведь стоит старинный шатровый храм XVII века, навевающий мысли о старине.

А. Чернова

— Это удивительное старое село со своей историей, но надо сказать, что оно было разрушено во времена Великой Отечественной войны, практически все дома были уничтожены и потом их строили заново. Между тем там находились и храмы, и старинные усадьбы, две усадьбы Мещерских, большие парки вокруг усадьбы, но тоже все это было уничтожено. Ну а сейчас это такое уже современное место, с библиотеками, с центром.

Д. Володихин

— От Тряпкина там осталось не так-то много, потому что недолго он там и пробыл.

А. Чернова

— Получается, Николай Иванович сначала жил там с родителями, далее он поступает учиться, едет в Москву, он учился в Московском Историко-архивном институте, но он не заканчивает этот институт, потому что поступил он в 1939 году, через два года — Великая Отечественная война, и он попадает в число эвакуированных на Север, едет в эвакуацию. Почему его не взяли на фронт? Он этим тоже задавался, размышлял в своих стихах...

Д. Володихин

— Ну вот объясним коллизию. Он родился в 1918 или 1919 году, уточните.

А. Чернова

— Да, 1918 год.

Д. Володихин

— И он должен был попасть на фронт по возрасту, совершенно точно и без всяких скидок, но тем не менее, насколько я понимаю, у него было скверно со здоровьем?

А. Чернова

— Да, у него было очень слабое здоровье, кроме того, были проблемы с речью, он, кстати, не мог говорить всю жизнь, но при этом он выступал, он мог петь. Вот такое интересное явление: говорить он не может, а петь получалось.

Д. Володихин

— Какая-то своеобразная разновидность заикания, довольно тяжелая.

А. Чернова

— Да, это вот вспоминали, что он проводил творческие вечера, и говорить или ответить — никак, но он пел свои стихи, это производило какое-то неповторимое удивительное впечатление на слушателей. Ну и таким образом, Тряпкин оказывается на Севере.

Д. Володихин

— А где?

А. Чернова

— Под Сольвычегодском.

Д. Володихин

— Сначала Котлас, а потом, дальше на восток, Сольвычегодск.

А. Чернова

— Да, постепенно в пути, но как он образно говорил, что «в одной из деревенек на Пинеге», вот он выделял разные северные реки, особенно Пинегу, и там он по-настоящему начинает ощущать себя поэтом, ему открывается дар слова, открывается особый слух. Вообще Тряпкин писал стихи, увлекался поэзией с детства, он говорил, что он с пятого класса уже пробовал писать, но именно на Севере, в этой тишине, среди огромных лесов, тихих-тихих сёл, маленьких городов, он чувствует призвание, он чувствует, что стихи, они рождаются, звучат. Существуют разные подходы к творчеству, некоторые создают художественные образы более рассудочно, логично, они как бы размышляют, подбирают детали, редактируют, а есть тип творчества — творчество, как откровение, и вот Николай Тряпкин, он скорее ловит откровение, как жар-птицу, как некое чудо, нечто, что дано свыше, и тогда рождается стихотворение.

Д. Володихин

— Ну вот мне как-то говорили, что есть поэты и писатели — архитекторы, а есть поэты и писатели — садоводы. У архитектора всё расчерчено по плану, у садовода дерево растёт как растёт, он просто о нём заботится, вот так и их творчество. Насчёт Николая Ивановича, он ведь, насколько я понимаю, работал вдали от цивилизации, пятнадцать километров от Сольвычегодска, чуть ли не счетоводом колхозным. Хочу вот что сказать: Сольвычегодск, даже несмотря на то, что Тряпкин большую часть своей северной одиссеи провёл вдалеке от него, это ведь город необычайный, там стоят два древних величественных собора, там остатки усадьбы Строгановых, старинные постройки иного рода, там река подходит к этим соборам, то есть чудесная красота этого места. Может быть что-то из этой старины церковной и просто древнерусской влилось в душу Николая Ивановича, поскольку мне, например, когда я был в Сольвычегодске, всё время, как я по нему ходил, хотелось петь.

А. Чернова

— Ну да, Тряпкин именно эту деталь и отмечает, что он ощутил, как стихи звучат в воздухе. Вот я прямо зачитаю, у него есть автобиография, где он описывает, рассказывает о своём состоянии, о своём восприятии. Вот он пишет: «... Ибо воздух такой, что сердце очищается и становится певучим. Я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мной никогда не случалось, я как бы заново родился». Кроме того, он подчеркивает нечто коренное русское: коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди. Вот обратите внимание, он отмечает три: и быт, и слово — это уже духовное измерение, и люди — в человеке соединяется всё, человек живёт в этом мире, он окружён бытом, но при этом присутствует и духовная реальность. И он пишет, что вот у него открылись глаза на Россию, на русскую поэзию, такое внутреннее зрение. Про храмы он будет писать чуть позже, когда расскажет о судьбе храма в Лотошино, думаю, позже мы тоже об этом скажем, об этом храме. Ну а здесь, на Севере, он, например, отмечает пристань, говорит: «голубая пристань в древнем Котласе, и вокруг великие леса, осенённые великими легендами». Да, это всё подействовало на него, и зарождается поэзия. А вот, кстати, легенда и сказка — это тоже очень важное для Николая Тряпкина измерение. Иногда говорят, что поэзия Тряпкина сказочная, как будто бы он глазами ребёнка смотрит на этот мир. У него даже есть такие строчки, что «я смотрю на мир глазами школьника», ну школьник, то есть ребёнок, а ребёнок на мир смотрит непосредственно, свежо, без каких-то штампов уже навязанных, он как будто впервые видит этот мир.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, вот на этой чудесной сказочной ноте я напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный филолог, писатель, доцент Московского государственного университета технологий и управления Анастасия Евгеньевна Чернова. Мы говорим о поэте Николае Ивановиче Тряпкине и, собственно, то, что мы рассказываем — это приуготовление его к творчеству, а цветок поэзии расцветёт в его судьбе уже в послевоенные годы.

А. Чернова

— После войны, в 1946 году начинают публиковаться стихи Николая Ивановича Тряпкина. Вот первое стихотворение, оно было опубликовано в 1946 году в журнале «Октябрь». Всего два стихотворения, но помещены они были на первой странице журнала, это очень почётно, а потом ещё и в других журналах стали выходить подборки.

Д. Володихин

— Говорят, его ругали?

А. Чернова

— Ну, вообще-то, его и поддерживали, то есть у него такая литературная судьба, лишённая каких-либо больших таких громких скандалов, провалов, когда критика обрушивается, негодует, но при этом нельзя сказать, что и восхваляли, говорили при жизни, что это первый поэт...

Д. Володихин

— Говорили о нём то, что он чуть ли не «слишком русский», «смотрит больше в старину и чужд ему новый путь советской литературы, советского человека», что-то такое говаривали о нём, если не ошибаюсь.

А. Чернова

— Да-да, если смотреть, какие выходили статьи и кто писал эти материалы, так-то, конечно, в советское время ожидалось воспевание колхоза, новой жизни советского человека. У Тряпкина такое очень осторожное отношение ко всем этим новым явлениям, например, у него уже в 1962 году — подчеркну вот эту дату, ещё довольно рано, — появляется стихотворение, в котором он ставит вопрос о репрессиях, о правде, которую невозможно забыть и которую никто почему-то из современников не замечает. Это стихотворение он посвящает Кожанову, вот он буквально говорит так:

Мы ещё не трезвы от испуга

и не можем спать,

И угрюмо смотрим друг на друга:

что же нам сказать?

У могил святых, могил напрасных

Что нам говорить?

Что в стране, под знаменем прекрасным,

Было трудно жить?

Только вспомним ружья конвоиров,

Да в испуге мать...

Эти годы ждут своих шекспиров,­­ —

Где нам совладать?

Мы ещё не так-то много знаем, —

Только счёт до ста.

Мы ещё почти не открываем

Робкие уста.

Ну, а если всё-таки откроем

И начнём рассказ, —

Никакою славою не смоем

Этих пятен с нас!

Д. Володихин

— Ну, 1962 год — это всё-таки оттепельные времена, что-то было позволено говорить, и слава богу, что было сказано. Ну, а вот его это внимание к репрессиям, оно никак с семьёй не связано, там никто не пострадал?

А. Чернова

— Семья — нет, вот они переехали и в принципе, жили спокойно.

Д. Володихин

— Вокруг них, в общем, ходило лихо.

А. Чернова

— Да, но даже деревня, где Николай Тряпкин родился, там теперь осталось только поле, ни одного домика, полностью всё уничтожено.

Д. Володихин

— Ну, а допустим, вот мы говорили о том, что он человек из народа, и тем не менее человек из народа после войны довольно обильно печатается, а это значит принадлежность уже к определённому кругу — кругу интеллигенции, кругу писательскому. Он получал какое-то образование, помимо неоконченного курса наук в Историко-архивном институте, что его ввело в эту литературную среду?

А. Чернова

— Николай Тряпкин закончил ещё высшие литературные курсы, это при Литературном институте имени Горького в 1958 году, эти курсы считаются всё-таки как дополнительное образование, там, по-моему, сейчас два года учатся, и тогда тоже учились не так долго, как если получать высшее образование, но между тем это тоже приравнивается к высшему литературному образованию. Но, кроме того, были критики, с которыми он общался, они его тоже поддержали, помогли печататься, публиковали. Первая книга у него в 1953 году выходит, и вообще такая хорошая творческая судьба, двадцать книг у него вышло до перестройки, до 90-х годов. Интересно, что потом восемь лет ни одна книга уже не вышла до его смерти в 1999 году.

Д. Володихин

— А «Разговор по душам» вроде достаточно поздняя его книга?

А. Чернова

— Так, это надо смотреть, какой год, он за неё получил ещё награду, но, по-моему, там уже после немного выходит изданий.

Д. Володихин

— Ну да, поздняя книга, но в возрасте уже он немного писал и пребывал в огорчении от того, что вокруг него происходит. Но мы сейчас вернёмся немножечко пораньше, в годы, когда он начинает своё литературное творчество. Есть какие-то черты его поэзии или какие-то стихи, которые прославили его? Ведь достаточно быстро к нему пришла известность.

А. Чернова

— Стихи Николая Тряпкина сразу воспринимаются, как некое чудо, народное слово, удивительно такая лёгкость. Отмечают, что да, можно писать фольклорные стихи, погружаясь в поэтику, в быт, давать такие сложные, обвешанные украшениями произведения, народными украшениями, но всё-таки, и греметь всеми этими красотами. А Николай Тряпкин, он словно бы парит, он пишет легко, певуче, он даже и не сочиняет, он просто поёт. У него не случайно в стихах часто повторяются одни и те же слова, вот эта знаменитая песня «Летела гагара», сколько там раз повторяется «летела гагара», «летела гагара».

Д. Володихин

— Мы до песни этой ещё доберёмся, отдельный разговор, но у него вообще много подобных вещей, сделанных в таком ключе связи с народным лексиконом?

А. Чернова

— Вот если сравнивать его с поэтами тихой лирики, с поэтами, которые продолжают традиции русской литературы, то у него есть, конечно, свои особенности. У него, пожалуй, больше редких северных слов, чем, скажем, у Николая Рубцова, но при этом, если сравнить с Николаем Клюевым, такой этнографический пласт всё-таки отсутствует. Это опыт современного человека, но который пытается раскрыть старину, тайну окружающей его жизни. Вот если смотреть в духовных стихах, вообще в православной поэзии, в молитвах, в молитвенной поэзии, там есть такой образ: «пустыня», когда человек — монах, например, подвижник, он уходит в пустыню, там он молится, и ему будет откровение, он стремится к Богу. А поэт, лирический герой Николая Тряпкина, он уходит на Север, на Севере тоже пустыня, и там тоже у него будет откровение, то есть это подобный путь — среди тишины постичь то, что ему будет явлено. Вот небольшая цитата из стихотворения «Желания», оно, мне кажется, такое программное, что он хочет вообще от жизни, от поэзии, вот он и пишет в стихотворении «Желание», что —

Я уйду по снегам за далёкую Пинегу

В белый сумрак великих лесов.

Не возьму ничего: ни берданки, ни спиннинга,

Ни романов, ни пьес, ни стихов.

Я возьму только душу с глазёнками школьника,

Только лыжи со скоростью птиц,

И пойду собирать по завьюженным хвойникам

Голубые звоночки синиц.

А. Чернова

— Вот обратите внимание, он ничего с собой не берёт, опять же, это тип русского странника, скитальца, не человека, который здесь и сейчас наживает себе богатство, комфорт, уют, пытается скопить себе житницы богатые на много лет вперёд. И в завершении стихотворения, я его целиком не читаю, в завершении он говорит:

И пускай затеряюсь в сугробных излучинах, —

Я дождусь несказанной весны

И спою вам слова, что, как жизнь, заполучены

У лесной тишины.

Д. Володихин

— Ну, то есть он время от времени на мотив народного распева слагает стихи, и там обнаруживаются слова, которые для городского поэта не то чтобы не характерны, а просто непонятны. Много этого всего у него?

А. Чернова

— На самом деле слова непонятные могут присутствовать, но связанные с деревенским бытом, опять же, кому непонятно — городским людям, наверное. Деревенским они будут понятны. Но они не загромождают, всё равно смысл проступает, это буквально единичные какие-то обращения, и в некоторых стихах, не во всех. Вот возьмём стихотворение про Белое море, Тряпкин — певец Белого моря, такое, прежде всего, у него эпическое дыхание, но там не будет ничего непонятного.

Д. Володихин

— Ну давайте приведём пример.

А. Чернова

Белая отмель. И камни. И шелест прилива.

Море в полуденном сне с пароходом далёким.

Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.

Сладко, о море, побыть на земле одиноким.

Где-то гагара кричит над пустынею водной.

Редкие сосны прозрачны под северным светом.

Или ты снова пришёл — молодой и безродный —

К тундрам и скалам чужим, к неизвестным заветам?

А. Чернова

— Начало стихотворения, что здесь непонятно — наверное, может быть, гагара, кто не знает эту птицу, кажется, непривычно, но понятно всё равно из контекста, что это, видимо, какая-то птица — гагара. Остальное вполне такой литературный русский язык.

Д. Володихин

— Ну, у человека было образование, при этом была возможность провести огромное количество времени на Севере, в провинции, в деревне. Мне кажется, он даже как-то гордился тем, что хорошо знал простых людей, людей труда, даже в стихах он говорил, что «мне знакомы люди простых профессий». И, в общем, для него это был, скорее, плюс, он говорил, что «вот это для меня ценно».

А. Чернова

— Да, и пугал его, скорее, такой тип человека-благополучного дельца. У него есть стихотворение про мазуриков, что всё у них хорошо, они для себя ловкость рук ценят, могут обмануть ближнего, как липку ободрать, а у них всё благополучно и для них это самое главное, такое общество потребления, вот этого Тряпкин по-настоящему опасался и, как пророк, предупреждал. У Алексея Полуботы, исследователя творчества Тряпкина, организатора Тряпкинской комиссии — такое движение по изучению творчества поэтов, вот у него прямо есть сравнение пророка-Лермонтова и пророка-Тряпкина, и оказывается, что линия-то одна, но пророк-Тряпкин, он и предупреждает об опасности, что вот придёт время, когда ничего духовного не останется, никаких идеалов, никакой истории, а только вот живи комфортно здесь, сейчас, и не думай ни о чём, ни о будущем, ни о ближнем, ни о Боге.

Д. Володихин

— Ну что ж, наверное, Тряпкин — человек, который тогда очень медленно, постепенно, но тем не менее верно набирал известность. Вы не думаете, что сейчас происходит его забывание, или всё-таки мы можем говорить о том, что его поэзия по-прежнему тревожит сердца?

А. Чернова

— Скорее, Николай Иванович Тряпкин становится известным, то есть постепенно проводится такая работа, могу привести только некоторые примеры, работа обширная, например, проводится фестиваль «Неизбывный вертоград» регулярно, не так давно было 105-летие со дня рождения Тряпкина, была серия мероприятий, в Лотошино есть библиотека его имени, они очень активно тоже участвуют, организуют этот фестиваль, выпускается альманах «Неизбывный вертоград» уже на протяжении многих лет. Кроме того, активисты комиссии по сохранению творчества Тряпкина установили памятный знак в деревне Перви́тино, где он крестился, на этом месте, и памятный крест на месте деревни, где он родился, там сейчас поле, в Степу́рино тоже памятный знак, то есть такая работа есть, и она именно сейчас проводится.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, скорее, творчество Тряпкина не тонет, а всплывает, наоборот, на него обращают больше и больше внимания — ну что же, это хорошая весть. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы ненадолго покидаем эфир для того, чтобы буквально через минуту возобновить нашу беседу.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях доцент Московского государственного университета технологий и управления имени Кирилла Григорьевича Разумовского, блистательный филолог, знаток творчества русских православных поэтов ХХ века Анастасия Евгеньевна Чернова, мы продолжаем разговор о русском поэте Николае Ивановиче Тряпкине. Ну, собственно, мы подошли к апогею его творчества — это 60-е и 80-е годы, поздний СССР, были ведь вещи, которые от Тряпкина перешли широкой публике, и люди говорили о них, цитировали. Мне хотелось бы, чтобы, может быть, сейчас прозвучало несколько цитат из его творчества, а потом вы бы показали, что есть там новь или, наоборот, возрожденная старина, которая звучит в его стихах того времени, эпохи его расцвета.

А. Чернова

— Ну вот у Тряпкина что-то мы уже рассказывали про Белое море, например, это, конечно, стихотворение, оно стало таким известным, уже классическим, стихи про Русский Север. Кроме того, он затрагивает и военную тему в своём творчестве. Приведу в пример стихи, в которых он создаёт образы природы, например:

И чую, что здесь, у какой-то запруды,

Укрылись мои самоцветные руды.

И я их открою, и я их достану,

И к тайнам земли припадать не устану.

А. Чернова

— «Серебристая дорога, серебристая», или там: «Я уйду по снегам за далёкую Пинегу», то есть эти строки буквально, которые по строчке, если брать, то они звучат. А есть у него, кстати, стихотворение про снег:

А на улице снег, а на улице снег,

А на улице снег, снег.

Сколько вижу там крыш, сколько вижу там слег,

Запорошенных крыш, слег!

А. Чернова

— Создаётся такой образ падающего снега и бесконечной белизны вокруг, и это завораживает, сколько раз повторяется «крыш, слег» потом там начинается: «А в душе моей тишь, тишь, снег, а в погребе мышь...», то есть это всё углубляет это состояние, такая завораживающая возникает картина, узорчатая.

Д. Володихин

— Он любил, как видно, русскую природу, русскую деревню, любил Русский Север.

А. Чернова

— Конечно, вот именно Север, как пустыня, пустыня для человека, желающего получить откровение, желающего обрести связь с Богом, потому что город, шум, он закрывает вот эти духовные реалии, но, кроме того, город постоянно меняется. Сам Тряпкин с Севера вернулся довольно быстро, в 43-м году, ещё война не кончилась, но он уже вернулся в Лотошино к своим родителям. Немцы из этих краёв отступили, но они всё разрушили, город просто нужно было с нуля восстанавливать, поднимать. Но церковь, например, она была уже в Лотошино разрушена в 30-е годы, до этого Тряпкин писал, что церковь была с белой колокольней, и она просто организовывала всё пространство города, это был такой центр, ориентир, белый корабль, который устремлён к вечности, а теперь на месте этой церкви просто стоят неоновые рекламы, магазины, ничего нет, а город организует труба — труба завода, вот единственное, что высокое осталось, устремлённое к небу, такой ориентир. То есть об этом тоже он писал, в том числе, и в стихах, обращал внимание, что нужно как-то услышать, вернуться к нашей исконной истории, к вере.

Д. Володихин

— Получается, что он созвучен был целой плеяде писателей-деревенщиков того времени, людей, которые как раз были частью вот такого твёрдо-русского начала в советской литературе тех десятилетий, которые обращали внимание на природу, на деревню, на быт людей, из которых уходит что-то заветное, чрезвычайно важное, размываются какие-то корни, которые всегда составляли часть судьбы русского народа. Насколько Тряпкин оказался в этом сообществе?

А. Чернова

— Да, он, конечно, принадлежит этому направлению, и в работах современных литературоведов сравнение присутствует. У него своя стилистика, некоторые особенности, своеобразие, узнаваемый голос, но по проблемам, по духовному взгляду и вообще по тому, что он именно заинтересован в русском мире, такое национальное сознание человека из народа, это вот роднит с «поэтами-деревенщиками», как их иногда называют, или «поэты тихой лирики». Ну и могу, может быть, представить уже стихотворение о том, как разрушался храм?

Д. Володихин

— Мы, я думаю, к этому доберемся, как к своего рода апогею разговора о Николае Ивановиче, а сейчас я хотел спросить другое. Ну вот мы говорим: «он вошел в этот круг», кому он был близок из поэтов, которые действительно принадлежали — ну, не очень хорошее словосочетание, не очень точное, — русской партии, но тем не менее, вот оно существует, и кто был в его хороших знакомцах, какие литературные сообщества его привечали?

А. Чернова

— Он был знаком с Вадимом Кожиновым, даже есть стихи, посвящённые исследователю, а у Кожинова есть размышления о поэзии Тряпкина, вот он говорит как раз о его поэзии, как о жар-птице, которая прилетает, и вот он нам спускает эту жар-птицу, ловит и даёт читателю. Также он посещал Центральный дом литераторов, выступал.

Д. Володихин

— Мне кажется, в товарищеских отношениях он был с Юрием Кузнецовым?

А. Чернова

— Да, с Юрием Кузнецовым они виделись, общались.

Д. Володихин

— И Кузнецов о нём очень тепло отзывался.

А. Чернова

— Ещё Вячеслав Киктенко, сейчас уже недавно ушедший поэт.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, Тряпкин был человеком, который воспевал русское начало, природу простого человека в советской поэзии, но при этом в нём не было никакого радикализма, бунта, он как бы был слегка отстранённым, слегка не от мира сего, с его суетой и ценностями мегаполиса.

А. Чернова

— У Тряпкина есть стихи такие остросоциальные, обличительные, в принципе, там можно выделить обличительные стихотворения про тех же мазуриков, которые живут, никого и ничего вокруг не видят, и Лермонтов у них лежит в подполье, и всё хорошо, и пророки все уже наказаны, и где-то далеко, то есть смысл такой. Ну и есть стихи сатирического характера, тоже он высмеивает такую приземлённость, суету, когда человек обустраивает только свой мир и готов идти к своему счастью любыми путями, на чужом страдании его построить, есть и такие стихи. Но мне кажется, что самые известные и классические, они, конечно, связаны с темой русского человека, природой, историей.

Д. Володихин

— Он что-то писал, связанное с историей?

А. Чернова

— Ну, конечно, разрушение храма — это же история, он берёт именно воспоминания из своего детства, он видел, как его отец разрушал сельский храм.

Д. Володихин

— Ну что ж, хорошо, давайте об этом поговорим. Чувствую, Анастасия Евгеньевна, вы просто подводите меня к этому, и я думаю, пора всё это представить, а заодно ответить на вопрос, раз уж вы об этом заговорили, собственно, отношения Николая Ивановича к вере, к православию.

А. Чернова

— Пока я не встречала воспоминаний, чтобы он ходил в какой-то храм, где он молился, был ли у него духовник, видимо, такой не было воцерковлённости, а вот в стихах он пишет как верующий православный человек, потому что он рассказывает о белых храмах, о труде простого человека, и вот эти идеалы, народные идеалы, они совпадают с идеалами христианскими, они общие — это созидание, а не разрушение, добро ближнему, а не вред ему, к этому стремится и его лирический герой.

Д. Володихин

— Ну что ж, мы добрались до стихотворения о разрушении храмов, самое время его представить, потому что оно тоже своего рода визитная карточка Тряпкина.

А. Чернова

— И причём внимание к этим стихам сейчас увеличивается, летом проходила конференция, посвящённая Николаю Тряпкину, и сразу несколько исследователей обратили внимание именно на стихи о храмах, и их сейчас часто читают, цитируют, именно в наше время. У Николая Тряпкина разные стихи, есть «Песнь о Российском храме», там он описывает, как разрушали храм в Лотошино, есть «Стихи о борьбе с религией», здесь уже разрушение храма в Степу́рино, где он был крещён, и маленьким мальчиком он наблюдал то, что делает его отец. Вот, пожалуй, это стихотворение я приведу в пример, тут и стиль мы увидим поэта.

Раз приходит отец — вечерком, с трудового ристанья,

Покрутил моё ухо и чуть посвистал «Ермака».

«Ты слыхал, удалец? Получил я сегодня заданье —

Завтра храм разгружать. Пресвятых раскулачим слегка».

«А что будет потом?» — «А потом-то кратки уже сборы:

С полутонны взрывчатки — и вихорь к седьмым небесам.

Заходи-ка вот завтра. Заглянешь там в Божьи каморы.

Покопаешься в книгах. Сварганю что-либо и сам.

А во мне уже юность звенела во все сухожилья

И взывала к созвездьям и к вечным скрижалям земли.

А за полем вечерним, расправив закатные крылья,

Византийское чудо сияло в багряной пыли.

Я любил эти главы, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные звоны, и свист неуемных стрижей.

Этот дедовский храм, украшавший всю нашу окрестность

И всю нашу юдоль освящавший короной своей!

Пусть не чтил я святых и, на церковь взглянув, не крестился,

Но, когда с колокольни звала голосистая медь,

Заходил я в притвор и смиренно в дверях становился,

И смотрел в глубину, погруженную в сумрак на треть.

Замирала душа, и дрожало свечное мерцанье,

А гремящие хоры свергали волну за волной.

И все чудилось мне, что вступил я в предел Мирозданья,

И что вечность сама возжигала огни предо мной.

Нет, не с Богом я был и не в храме стоял деревенском,

И душа замирала совсем под другим вольтажом.

Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!

Это бедное сердце, омытое лучшим дождем!..

И пришел я туда — посмотреть на иную заботу!

Не могу и теперь позабыть той печальной страды, —

Как отцовские руки срывали со стен позолоту,

Как отцовский топор оставлял на иконах следы.

Изломали алтарь, искрошили паркетные плиты,

И горчайшая пыль закрывала все окна кругом.

И стояли у стен наши скорбные тетки Улиты,

Утирая слезу бумазейным своим лоскутком.

А потом я смотрел, как дрожали отцовские руки,

Как напарник его молчаливо заглатывал снедь...

Ничего я не взял, ни единой припрятанной штуки,

И смотрел по верхам, чтобы людям в глаза не смотреть.

Я любил эти своды, взлетавшие к высям безвестным,

И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней...

Этот дедовский храм, возведенный строителем местным

И по грошику собранный в долах Отчизны моей!

И смотрел я туда, где сновало стрижиное племя,

Залетая под купол, цепляясь за каждый карниз.

И не знал я тогда, что запало горчайшее семя

В это сердце мое, что грустило у сваленных риз.

И промчатся года, и развеется сумрак незнанья,

И припомнится все — этот храм, и топор, и стрижи, —

И про эти вот стены сложу я вот это сказанье

И высокую Песнь, что споется у этой межи.

Пусть послухает внук — и на деда не смотрит столь криво:

Хоть и робок бывал, а любил все же правду старик!..

Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы

И за этот мой горестный крик.

Д. Володихин

— Напоминаю вам, дорогие радиослушатели, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный филолог, писатель — Анастасия Евгения Чернова, мы рассказываем вам о русском поэте Николе Ивановиче Тряпкине. И напоминаю: вот когда он эти стихи писал, никакого православного радио не было и быть не могло, а сейчас есть. Ну, согласитесь, это внушает какой-то оптимизм. Как говорил один писатель: «медленно мелют мельницы Господа, но перемелют всякое зерно». Ну что ж, посмотрим на то, что создал Тряпкин — это, в сущности, вердикт и себе, и времени, и обществу, и вердикт очень серьёзный. А когда это было создано им?

А. Чернова

— 1982 год.

Д. Володихин

— То есть тогда никакая ещё перестройка не начиналась, как же ему всё это опубликовали?

А. Чернова

— И это стихотворение, и «Песнь о российском храме» тоже датируется этим годом. Может быть, позднее он опубликовал?

Д. Володихин

— Ну, наверное, тогда было написано.

А. Чернова

— Это же дата написания, да.

Д. Володихин

— Ну, понятно. А вот «Песнь о российском храме» — это что?

А. Чернова

— А это уже про разрушение.

Д. Володихин

— Хотя бы небольшой кусочек.

А. Чернова

— Он тоже описывает сначала храм:

Он стоял здесь давно, золотясь в поднебесной прохладе,

Посредине села, да у тех ли базарных рядов,

Он стоял здесь не хуже, чем главный собор в Цареграде,

И держал бы осанку на стогнах любых городов.

Он стоял величаво, ухоженный лептой народной,

И, как белый Архангел, вздымался над грешной землёй,

И зимою, и летом, мерцая во мгле непогодной,

Он держал свою вахту, как верный собрат-часовой.

А. Чернова

— Здесь он тоже сначала описывает храм, и обратите внимание — сравнивает храм с собором в Царьграде, то есть это такая и наша, и византийская история, преемственность. Ну, а далее будет история разрушения. В отличие от первого стихотворения, здесь вот он прямо подчеркнёт, что на месте храма появятся рекламы: «А теперь здесь горят, услужая всеобщему благу, вымпела на шестах да рекламы из ярких фанер», то есть заменили храм какими-то там рекламами, фанерами.

Д. Володихин

— Ну, заменили вечность на промокашку.

А. Чернова

— Но герою лирическому «снятся вечерние звоны», в сердце его храм живёт, хранит память те «притчи царя Соломона», которые он раскопал среди «мёртвых камней», то есть вот такие там образы в этом стихотворении.

Д. Володихин

— Заметьте, это всё ещё, можно сказать, глубинный Советский Союз, это всё ещё не те времена, когда Церкви дали послабление, это всё ещё не те времена, за много лет до того, как у нас отмечали 1000-летие Крещения Руси, это всё ещё времена в смысле веры, в смысле православия достаточно дубовые, прямо скажем. А человек такие вещи пишет.

А. Чернова

— Да, и вот ещё на лирического героя можно обратить внимание, насколько Тряпкин честно пишет. Он говорит, описывая своё детское впечатление от храма, что он заходил в храм помолиться, но он был не с Богом, он не молился, он любовался, это воздействовало на его душу, это скорее такое гуманистическое восприятие. Да, так человек воспитан в советское время, но, помимо его воли, он приобщается к красоте православия, как бы впитывает душа, а потом он всё будет это вспоминать и будет преображаться.

Д. Володихин

— Ну что же, напоследок мы всё-таки поговорим о том, что прославило Тряпкина. Может быть, он не придавал особенного значения этому стихотворению, но тем не менее, вот оно принесло ему громкую славу, я имею в виду знаменитую его песню «Летела гагара». Когда это появилось и почему приобрело столь фантастическую известность?

А. Чернова

— Песня «Летела гагара» написана в 1955 году. Я не случайно сказала даже «песня», не «стихотворение», потому что само стихотворение, оно песенное, оно напоминает нам жанр песни скорее. Вроде бы стихотворение, ничего знаменательного не происходит, ну пролетает в небе птичка, и что? Но Тряпкин показывает преображённый мир вокруг, весну. Вообще для поэзии это очень редкая тема, поэты больше любят темы разлуки, осени, страдания, а тут Николай Тряпкин пишет:

Летела гагара,

Летела гагара

На вешней заре.

Летела гагара

С морского утёса

Над тундрой сырой.

А там на болотах,

А там на болотах

Брусника цвела.

А там на болотах

Дымились туманы,

Олени паслись.

А. Чернова

— И далее вот эти строчки будут по-разному варьироваться, опять «летела гагара, махала крылом, болота дымились, брусника цвела, олени паслись», и он по-разному эти строчки перемешивает, и вновь, и вновь повторяет, и мы попадаем в такой круг.

Д. Володихин

— И только в самом конце круг разрывается и показывает то, что это, в общем-то, не о гагаре, а о том, что цветут чувства.

А. Чернова

— Да, что «солнце проснулось», что «море поёт», она об этом, гагара: что «солнце проснулось, что месяц гуляет, как юный олень, что месяц гуляет, что море сияет, что милая ждёт». И последняя строчка, она уточняет смысл всего стихотворения, получается, что это стихотворение о любви. Опять же, много ли таких произведений, посвящённых радостной любви, радостному чувству — подчеркну, не разлуке, не жалобе. Вот «милая ждёт» от лица, получается, героя, он стремится душой к своей девушке. Иногда эту строчку меняют, когда её исполняют женщины...

Д. Володихин

— Что «милый мой ждёт».

А. Чернова

— Да, Марина Капуро и другие исполнительницы, что «милый мой ждёт», есть такая версия, в принципе, оно, видимо, взаимообратное, и с одной стороны можно спеть, и с другой.

Д. Володихин

— То есть, в общем-то, это совсем не песня от лица птички, это песня от лица человека, который весной смотрит на природу, смотрит на солнце, смотрит на птиц, и в радостном восторге рассказывает о том, что он видит, потому что растущее в его сердце чувство любви распирает его, он не может об этом не сказать, так ему радостно.

Д. Володихин

— Ну, сколько народу её пело, я не знаю, человек шесть, наверное, в разное время, известных певцов и певиц пело, и неизвестных тьма, по-моему, пела.

А. Чернова

— Да, эти постановки и в школе делают. Когда я была в экспедиции на Севере, мы выступали перед местными жителями, и тоже пели эту песню без всякой особой подготовки, им было особо приятно, что северные реалии они узнавали, тут же и брусника, и олени, Белое море, туман, рассвет, то есть такая северная песня, наполненная конкретными деталями.

Д. Володихин

— Ну вот последние годы жизни Тряпкина: с одной стороны, его наградили за его стихи, за сборник «Разговор по душам» государственной премией Российской Федерации, то есть придали какой-то особенно высокий статус его имени, а с другой стороны, он ведь происходящее вокруг него воспринимал скептически, для него 90-е годы отнюдь не были радостью.

А. Чернова

— Да, и поэт стал меньше писать, он ещё указал, что слово — это серебро, молчание — золото и рифмовать-то всегда можно, а вот нужно всё-таки, чтобы было откровение, и увидеть целиком стихотворение, то самое великое произведение, не искусственно его сочинять, складывать как конструкт. И в конце жизни Николай Тряпкин будет жить уже в Москве, он получит квартиру. Вот так, в целом, благополучно сложилась его литературная судьба, тут нет таких трагедий, как у Есенина или у Рубцова, гибели, драмы. Николай Иванович жил долго, размеренно, но книги уже не выходят. Вот мы вспоминали книгу, одну из последних, в 1992 году, по-моему, она вышла, или в 93-м, а потом уже всё, молчание идёт. Может быть, даже он ощущал, что в какой-то степени его забывают, не замечают, другие темы, другие образы будоражат умы современников. Ну а умер он 20 февраля в 1999 году, на кладбище Раки́тки, был похоронен в Подмосковье.

Д. Володихин

— Мне кажется, о нём говорили как о продолжателе народной линии в русской поэзии и время от времени его не то чтобы сравнивали, его выводили как продолжателя Кольцова и Есенина. И, в общем, Юрий Кузнецов говорил: «Ну всё, вот такого типа поэт последний в нашей литературе, вряд ли ещё когда-нибудь появится».

А. Чернова

— Да, его называли «поэт последний русского слова, будет ли такой или нет, уже неизвестно, случится ли ещё такая радость», то есть тоже такой лейтмотив, в разных статьях эта идея встречается. Ещё его сравнивали, кстати, с Николаем Клюевым. Говорят, что Клюев, как старший брат, потом Николай Тряпкин — средний брат, а младший — это Николай Рубцов, вот они все Николаи, все три брата, у Рубцова краткая яркая судьба, как у младшего брата-царевича, всё ему дано, и чудеса, а у среднего брата более размеренная жизнь, старший, он более рациональный, ещё более собранный, чем средний брат. Такого рода сказочная образность тоже присутствует, когда исследователи говорят про судьбу Тряпкина.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, время нашей передачи постепенно подходит к концу, осталось совсем немного, мне хотелось бы сказать несколько слов, как своего рода резюме. Тряпкин не был человеком трагической судьбы, не был мятежником. Ему близка была скорее радость, которую можно получить от жизни, восприятие мира, как чего-то солнечного, Божьего, созданного для того, чтобы люди жили в нём счастливо, и он передавал и радость, и печаль, но даже печаль его, вот как в его стихотворениях о храмах, есть отражение какого-то очень глубокого здоровья души, как будто в солнечный день трава на поляне заговорила и начала петь, и слагать стихи, вот это то, что такое Николай Иванович Тряпкин — это трава русская, цветущая в положенное ей время и издающая тихие цветочные ароматы на радость людям. От вашего имени я поблагодарю Анастасию Евгеньевну Чернову за ту просветительскую работу, которую она между нами провела. И мне остается сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

А. Чернова

— До свидания.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «История Нижнего Новгорода». Сергей Алексеев
• «Поэт Арсений Тарковский». Сергей Арутюнов
• «Внешняя политика США в конце 19 века». Григорий Елисеев

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов