Нашим гостем был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о роли крестных и о том, что может влиять на приход человека к вере.
Ведущие: Алексей Пичугин, Марина Борисова
А. Пичугин
— Друзья, здравствуйте. Это «Светлый вечер» на светлом радио. Здесь в студии приветствуем вас мы: я, Алексей Пичугин...
М. Борисова
— И Марина Борисова.
А. Пичугин
— И с удовольствием представляем нашего гостя: в ближайший час эту часть «Светлого вечера» здесь вместе с вами и вместе с нами священник Александр Сатомский, пресс-секретарь Ярославской епархии и настоятель Богоявленского храма Ярославля. Здравствуйте.
Свящ. Александр Сатомский
— Добрый вечер.
М. Борисова
— Отец Александр, хочется поговорить на тему, которая, мне кажется, достаточно актуальна для многих наших радиослушателей. Потому что многих их друзья, знакомые, родственники в те или иные периоды своей жизни просят стать крёстными родителями их детей. И дальше начинается проблема. Как правило, крёстные родители с крестниками вместе под одной крышей не живут. Если они хотят честно выполнить свои обязанности крёстных, они хотят как-то влиять на воспитание ребёнка в христианском духе. Но зачастую семьи эти нецерковные. И, не живя с ними рядом, очень трудно каким-то образом влиять на воспитание ребёнка. Тут возникает масса проблем, о которых сегодня хочется поговорить. Потому что, я думаю, что каждый решает эти проблемы в меру собственной фантазии. И не всегда эти решения дают положительный эффект. Поэтому хотелось бы как-то уберечь подрастающее поколение от неправильного влияния крёстных родителей. Как вам кажется, насколько актуальна вообще роль крёстного в нынешних реалиях, в особенности в больших городах?
Свящ. Александр Сатомский
— Здесь, наверное, сразу же мы начнём с неутешительного тезиса про то, что очевидно тот институт крёстных в том виде, в котором мы наблюдаем его сейчас, анахронистичен. Для своего момента времени, а это, извиняюсь, эпоха ранней Церкви, крёстный играл огромную роль — это очевидно. Речь шла о взрослых крещениях. Соответственно, в эпоху, например, тех же самых гонений христианская община преимущественно была общиной закрытой, то есть просто так пойти по городу, войти в христианский храм, застать священника и начать с ним какого-либо роду дискуссию было решительно невозможно. Люди как бы на самом таком низовом уровне обычно как-то сталкивались с христианством, а именно с христианами, и через какое-то личное свидетельство этапно росли общины. Поэтому, когда человек принимал решение стать христианином, из общины у него был поручитель — тот, кто готов его в неё ввести, взять на себя за это ответственность. То есть что тот, кого он вводит в общину, не причинит общине вреда: не приведёт туда представителей полиции, властей и всего подобного. Поэтому роль такого человека была исключительно знаковой. Конечно, он брал на себя и соответствующие, скажем так, функции наставничества. То есть он и помогал готовиться к крещению. Хотя, как правило, епископ или кто-то из старших пресвитеров вёл сами беседы, которые готовили людей к крещению.
И в конечном итоге он был вот тем самым восприемником, который впоследствии также всё-таки взаимодействовал с христианином. То есть новопросвещённый не оставался один на один со своими внутренними вопросами, метаниями и всем подобным. На этапе, когда христиане традиционных Церквей перешли к детским крещениям, роль крёстных начала нивелироваться. То есть здесь мы наблюдаем её большую значимость в установлении дополнительных степеней родства, возможности взаимодействовать друг с другом ряду семей.
А. Пичугин
— Но это и до сих пор является таким, наверное, основным моментом при выборе крёстного. Не то что вот он церковный, или она церковная, а то что: ну мы ж с тобой служили в 69-м вместе, что же ты — моего ребёнка не покрестишь?
Свящ. Александр Сатомский
— Очевидно, да. Более того, мы наблюдаем у некоторых, например, диаспор отсюда практику многого количества крёстных.
А. Пичугин
— У сербов — все, кто у купели, те и крёстные.
Свящ. Александр Сатомский
— Да, не двое, а вот прям все собравшиеся — крёстные. То есть, соответственно, за этим всё больше каких-то таких абстрактно-семейных тем, нежели собственно духовных и религиозных. В нынешнем моменте то, что должно было бы быть, скажем так, двухфакторной аутентификацией от дьявола, то есть у нас есть заслон родительский, педагогический, заслон крёстных — и вот уж как бы две-то степени защиты всё-таки пробить сложно, — теперь не работает практически никак. Более того, современный мир динамичен, и те, с кем мы живём бок о бок прямо сейчас, совершенно ни у нас, ни у них нет гарантии, что через полгода все счастливо не поменяют места жительства и не разъедутся друг от друга на пару-тройку тысяч километров. На чём, конечно, все взаимосвязи либо прекратятся, либо сведутся к минимуму.
М. Борисова
— Но институт крёстных остаётся. Когда крестят младенца, предполагается, что крёстные всё-таки присутствуют при этом. Именно крёстный читает «Символ веры» за крещаемого младенца. Но парадокс в том, что когда одновременно несколько человек крестятся, бывают ситуации, когда из крёстных никто этот «Символ веры» не знает, и это абсурд. Ну, согласитесь — как можно исповедовать веру, если ты вообще не в курсе, о чём она? Ситуацию пытаются изменить предварительными катехизаторскими беседами. На мой взгляд, это тоже абсурд, потому что если меня попросили стать крёстной матерью и я ничего не понимаю в церковной жизни, мне предлагают три раза сходить побеседовать с незнакомым мне человеком о чём-то глубокомысленном и после этого взять на себя ответственность за духовное воспитание ребёнка. Каким образом?
А. Пичугин
— И аж с листочка исповедовать вообще всю на тот момент созданную идею взаимоотношений человека и Бога.
М. Борисова
— Таким образом, в эту абсурдную ситуацию попадает так или иначе большое количество людей. И как из этого прокрустова ложа выбраться?
Свящ. Александр Сатомский
— Здесь, конечно, нужно заметить, что подобного рода мрачных ситуации действительно масса. Более того, может быть, прямо сейчас я не особенно сталкиваюсь в своей священнической практике с такими случаями, а в своё время были достаточно регулярные ситуации, когда, например, узнавалось, что мотивом крещения такого-то взрослого стало то, что его позвали быть крёстным у такого-то ребёнка, а он не крещён. Поэтому вот он сейчас крестится, а послезавтра пойдёт становиться крёстным, что, собственно, и было ему нужно. Здесь, очевидно, мы, конечно, ставим вопрос уже не только и не столько к крёстным вообще, сколько к самым базовым практикам нашей приходской действительности. Нужно заметить, что всё-таки некоторого рода положительную тенденцию мы наблюдаем. Вот сколь бы даже мы скептически ни относились к невеликому количеству предкрещальных бесед, уже даже они всё-таки переменили ситуацию к лучшем. Что я имею в виду под словом «лучшее»? Может быть, не все со мной согласятся, но я точно могу заметить, что крещений стало меньше.
А. Пичугин
— Вы знаете, какой один из самых популярных вопросов на так называемых мамских форумах?
Свящ. Александр Сатомский
— Знаю: где крестить ребёнка без огласительных бесед? Более того, мы знаем, например, в рамках своей епархии все соответствующие адреса. Ну, потому что на форумах добросердечные домохозяйки их и пишут. Но почему я говорю, что это изменение к лучшему? Потому что это появление хотя какого-то первичного порога вступления в Церковь. Если человек готов хотя бы нечто осуществить в рамках собственной жизни, мы можем уже о чём-то с ним говорить. Во всех тех ситуациях и обстоятельствах, когда этой готовности нет, соответственно, у нас снимается и само поле для диалога. Конечно, нам, я думаю, придётся с течением времени прийти к долговременной катехизации. Другой вопрос в том, что Церковь достаточно небыстро осуществляет внутри себя какого-либо рода изменения, даже если это не какая-то новация, а наоборот, возвращение к каким-то сильно древним практикам. Но тем не менее мы наблюдаем, что смысл и толк уже в этом есть. Соответственно, можем предполагать, что если ещё более систематично к этому подойти, мы, конечно, придём к очевидно лучшему результату.
А. Пичугин
— Друзья, напомним, что это «Светлый вечер» на светлом радио. У нас в гостях сегодня священник Александр Сатомский — настоятель Богоявленского храма Ярославля, пресс- секретарь Ярославской епархии. Сейчас внутри Церкви идёт огромная дискуссия много-много лет о том как правильно крестить, не крестить людей, которые приходят извне. Понятно, что мы традиционное общество. Понятно, что мы всё равно большинство людей крестим, понимая, что они, скорее всего, сюда не вернутся, даже если мы сделаем всё возможное для того, чтобы пришли. Может быть, кто-то придёт сам, может быть, кто-то придёт через 10-20 лет, но это будет его собственный приход, а не потому, что ему кто-то в рамках определённого количества бесед что-то сообщил. А кого-то действительно эти беседы подтолкнут в Церковь. И можем ли мы в таком случае изменить ситуацию?
Ведь правда, что плохого, с одной стороны, если мы крестим детей, или взрослые приходят креститься просто потому, что это традиция, просто потому, что так сложилось исторически? Мы православные, мы русские, мы христиане. Вот мы обязательно ребёночка покрестим. Кумом у меня станет мой сослуживец из Самары, с которым мы вместе когда-то служили, хорошо общаемся и хотелось бы породниться. Или мой сосед, с которым мы уже много лет дружим. Это ведь тоже абсолютно нормальная какая-то наша идея того, что мы хотим, чтобы у нас больше родственников было, больше родных людей, больше было бы вещей, которые нас объединяют — вот ребёнка покрестили. С другой стороны, понятно, что христианство вообще не про это. Что христианство здесь остаётся за такими скобками, через которые ещё продраться нужно. У меня никогда не было однозначного ответа на этот вопрос. Ну, скорее, даже он был в сторону того, что давайте лучше всё равно покрестим. Ну вот не знаю.
Свящ. Александр Сатомский
— Здесь, наверное, такая ремарка: да, действительно, в этой схеме принципиально вообще нет ничего ни плохого, ни страшного. За одним только маленьким тезисом, если мы при этом с вами вообще не верим ни в какого Бога, или как минимум в Того, в Которого мы крестим. Тогда всё хорошо. У нас есть красивый, древний, объёмный, интересный обряд, в рамках которого мы все собрались. Потом мы хорошо столовались, потом мы тут приобрели дополнительные степени родства и расстались друзьями. Если мы на самом деле верим в Того Бога, в Которого мы крестим, то это очевидно, конечно, не лучший из возможных вариантов, крайне нелучший. По той простой причине, что в таком случае, крестя младенца, мы воруем у него обращение. Поясню свою мысль.
На этапе младенчества очевидно не существует религиозного поиска как никакого интеллектуального поиска вообще. Далее наступает этап детский, на котором нерелигиозные родители с нерелигиозным крёстным вкупе, или крёстными, не могут предложить ребёнку абсолютно ничего. Даже не в интеллектуальном плане, а в том числе и в плане практики. То есть они не активные христиане, у них, скорее всего, есть какая-то внутренняя подспудная спорадическая, конечно, духовная жизнь, но ни в какие конкретные формы она не облекается, то есть её невозможно транслировать. Это та вера, которая никуда не растёт. Соответственно, при этом они не забывают как-то концептуально напоминать про своё принципиально христианство. Далее начинается тот самый счастливый подростковый возраст, на котором отрицается примерно всё. И, в общем-то, вся история заканчивается. Если даже внутри неё вдруг на каком-то этапе этот человек, этот в своё время крещённый христианин, вдруг осуществит какой-то поиск и прорвётся к Богу, с его каким-то когда-то во время оно совершённым крещением это не будет связано никак.
А. Пичугин
— Не будет связано, но мы не можем, исходя из каких-то наших базовых вероучительных вещей, начинать отсчёт христианства человека не с момента его погружения в купель. Хотя, казалось бы, логично, что христианство начинается действительно с поиска и с обращения. И когда человек этот поиск начинает или, по крайней мере, ему кажется, что он встретил ли Бога или вступил на определённый путь, ведущий к этой встрече, логично с этого отсчитывать христианство. Но опять же, ну хорошо, крестили ребёнка на сороковой день. А в 25 лет вдруг что-то у него произошло, не обязательно плохое, и он решил, что вот он пойдёт... Ну хорошо, вот отсюда начинается отсчёт, но его уже когда-то крестили. Ведь не обязательно для него, чтобы он радостно прошёл вот этот путь сам — в купель из купели.
Свящ. Александр Сатомский
— Но проблема в том, что любой дар — это ответственность. Соответственно, если бы на этапе 25 лет он принял решение, а с ним вместе ответственность, и пошёл по этому пути — это один разговор. Но мы с вами, очевидно, понимаем, что есть огромное количество людей, которые, будучи в детстве крещены, никогда и не ставили перед собой этих вопросов, жили ту жизнь, которую смогли прожить, и, в общем-то, на этом их история завершилась. А крещёными православными христианами они тем не менее были. И таким образом оказывается, что они чётко оказались в ситуации человека из евангельской притчи, которому вручили талант, который ничего с ним...
А. Пичугин
— Но ему же не вручили, он же не знал про это, и он не просил.
Свящ. Александр Сатомский
— Но проблема в том, что мы верим в действенность и действительность Таинств.
А. Пичугин
— А как вам такая история? Вот недавно мне мой очень близкий друг-священник рассказал о своём опыте крещения. Буквально совсем недавно, говорит, вот пришли родители со взрослым ребёнком. Ну как взрослый? Ранний школьный возраст где-то. И вот идёт крещение, крестили. И он говорит, что в середине крещения понимает, что они абсолютно церковные люди: уж не знаю, почему они у меня в храме оказались, как так вышло, что, почему. Выяснилось, что они церковные люди, где-то относительно недалеко живут от того места. Они не окрестили ребёнка в младенчестве, осознанно не крестили, потому что ребёнок их об этом не просил. И когда он увидел религиозную жизнь своих родителей, он увидел, что они верующие, что они молятся, когда его это заинтересовало, когда он начал задавать вопросы, когда он в результате ответов на эти вопросы принял для себя пусть детское, но какое-то осознанное для семи лет решение, вот тогда они пошли и покрестили его. Спросили его: вот ты хочешь? Он ответил, что хочет. И вот они пошли.
М. Борисова
— Слушайте, по-моему, это какое-то издевательство над ребёнком. Если церковная семья, и если они каждое воскресенье ходят в храм, исповедуются и причащаются. При этом ребёнок с ними может быть в храме, и они его не причащают — это, по-моему, какое-то странное течение обстоятельств.
Свящ. Александр Сатомский
— Но тогда как бы вы оценили семейную ситуацию Василия Великого? Семья, в которой пятеро святых, и в которой все принимали крещение исключительно поздно.
М. Борисова
— Ой, нет. Я думаю, что это не правомерное сравнение. Потому что в те времена так было принято в церковном обществе.
А. Пичугин
— Ну а Христос Один и Тот же.
М. Борисова
— Мы говорим сейчас о практике сегодняшней. Когда вы входите в какую-то страту общества, вы вольны либо жить по собственным лекалам и как бы противопоставлять себя окружающим, тогда вы долго в этой страте не пробудете. Либо вы присматриваетесь и принимаете на себя какие-то черты этого сообщества с тем, чтобы в нём находить общий язык с другими его членами. То же самое происходит в Церкви. В определённые исторические периоды в определённых географических рамках существуют те или иные обычаи, характерные для данной христианской общины. И в рамках этих обычаев какие-то вещи вполне естественно проистекают. Так же, как у нас приходят крестить младенцев не то что неверующие, а, скажем так, стихийно верующие родители. Не потому, что они хотят бросить этим какой-то вызов, а потому что так принято в определённом сообществе. Это просто некая для них реальность. Они чувствуют необходимость, они не лукавят и не устраивают из этого театр. Им хочется к этому приобщиться, но в тех пределах, которые они сами для себя видят. И мне кажется, проблема тут не в том, что ребёнок должен иметь выбор, но просто внутри семьи не может быть два разных варианта существования, когда у родителей это один вариант существования, а у ребёнка другой.
Свящ. Александр Сатомский
— Ну как же? У нас есть масса примеров, когда внутри семьи масса вариантов существования. М. Борисова
— Конечно, но мы же не скажем, что эта семья непременно счастливая.
А. Пичугин
— Но почему она должна быть несчастной? Хорошо, обязательно ли будет несчастная семья, в которой жена — православная христианка, муж — мусульманин, уж не знаю, кто дети, но обязательно ли эта семья будет несчастна?
М. Борисова
— Я не знаю про мужа-мусульманина и жену-христианку. Я знаю, что когда я в 25 лет покрестилась, у меня была абсолютно нерелигиозная советская семья. И я очень быстро поняла, что у нас представления о всех базовых ценностях перпендикулярны.
А. Пичугин
— Так у вас представления о базовых ценностях были перпендикулярны ещё, возможно, и с каких-то политических точек зрения, ещё каких-то.
М. Борисова
— Абсолютно нет. У меня был период неофитства — это глубокое погружение в православную церковную среду в состоянии полной влюблённости и восторга во всё, чего я касалась в этой новой для себя жизни. Но дело в том, что внутри семьи всё развалилось. Я совершенно не навязывала родителям никаких катехизаторская бесед, я их просто физически не могла никаким образом вести, потому что я сама ещё мало чего понимала. Но вот это внутреннее ощущение, что мы по-разному смотрим абсолютно на всё, привело к тому, что мы 10 лет общались исключительно о том, как вы себя чувствуете, какая погода сегодня на улице. Причём это были самые насыщенные внутренней вот этой бурной неофитской церковной жизнью годы, полные событий, полные переживаний, осмыслений. И я ничем не могла со своими самыми близкими людьми поделиться. Потому что любая попытка проникновения в эту вот мою жизнь приводила к тому, что в семье разражался дикий скандал. Я не знаю, как бывает в случае, когда в семье люди разных вер. Я не думаю, что такая семья может существовать гармонично. Я не знаю, мне так кажется. И тем более, если маленькие дети, для которых очень важно быть вместе с родителями. Я имею в виду не подростков. Мы относимся к ним как к каким-то таким существам, с одной стороны, полностью ведомым, с другой стороны, накладываем на них необходимость какого-то внутреннего выбора. Мне кажется, это неправильно.
Свящ. Александр Сатомский
— Но вот здесь нам нужно сразу как бы разделить несколько направлений. Во-первых, принципиально нужно заметить, что Церковь как таковая ни в коем случае не ограничивает и тем более не отрицает саму идею младенческого крещения. Это нам нужно сразу обозначить. Мы ведём разговор в данном случае не о возможности или невозможности крещения детей, а о тех условиях, внутри которых это осуществимо. И таким условием очевидно является вера. Если нам не может демонстрировать веру крещаемый, ввиду возрастной категории, Церковь говорит, что существует такая категория, как вера родителей и восприемников. И вот если эта вера не соответствует вере Церкви — это вера в некое великое и прекрасное, но это великое и прекрасное, не Бог Единица в Троице и двоица природ в Христе (вот я в самом школьно-догматическом виде это озвучу, но это прямо так только и есть), — то никаких оснований к тому, чтобы этим чудесным людям с исключительно благой мотивацией преподать Таинство, мы не имеем.
А. Пичугин
— А как же преподавать Таинство бабушкам? Я намеренно сейчас опускаю градус дискуссии. Вернее, опять же, простите, давайте мы этот градус дискуссии опустим буквально через минуту. Напомним, что в гостях у Радио ВЕРА сегодня пресс-секретарь Ярославской епархии, настоятель Богоявленского храма Ярославля священник Александр Сатомский. Марина Борисова, я, Алексей Пичугин, ваши ведущие, через минуту снова здесь.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио. Друзья, напомним, что здесь священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма Ярославля, пресс-секретарь Ярославской епархии, Марина Борисова, я, Алексей Пичугин. Итак, вот мы сейчас говорили о том, что есть ли какие-то условия, которые могут стать препятствием для крещения ребёнка, или, наоборот, условия, при которых это крещение обязательно должно произойти? И вот отец Александр говорил о том, что есть замечательные родители, чудесные, они верующие, даже во что-то верующие. Но если их вера не соответствует христианской основе, пускай школьное богословие какое-то будет — у нас мало людей, которые над школьным богословием, переходят на какую-то другую ступень, — то зачем тогда им крестить ребёнка, зачем креститься и зачем всё это нужно? Хорошо, а вот когда бабушка в деревне приходит причащаться, зачем ей Таинство преподаётся? Она же, наверное, часто верит в то, что Троица — это Богородица, Иисус и Никола Зимний — это вот её богословие, это её вера. Сколько у нас исследований за последнее время было, которые показывали, что большинство воцерковлённых людей в нашей стране верят... кто-то верит так, как верят католики. Намеренно вот задавали вопрос, обостряли его — выяснялось. Кто-то верит так, как верили в деревнях. У нас даже клир зачастую верит по-разному.
М. Борисова
— Я могу только одну ремарку вставить в твой такой эмоциональный спич. Я хочу защитить бабушек. Я просто от себя хочу защитить бабушек, поскольку мне через месяц будет 67. Я хочу сказать, что бабушки нынче совсем не те какие-то сказочные бабушки, которые присутствуют постоянно в околоправославных дискуссиях.
А. Пичугин
— А это вы про бабушек в крупных городах говорите.
М. Борисова
— Слушай, мои ровесницы ходили в ту же самую советскую школу, что в деревне, что в городе. Я прекрасно представляю себе бэкграунд любой бабушки 60+.
А. Пичугин
— Даже если она кандидат наук, а какая разница-то? Её погружение в церковную действительность зачастую происходило в условиях, когда её вот так научили. У меня недавно был разговор с одним священником — он достаточно давно не служит, он за штатом, много лет живёт обычный такой светской жизнью. Но при этом он церковный человек, ходит в храм. И вот что-то мы с ним обсуждали, связанное с исповедью и Причастием, соединением исповеди и Причастия. Он достаточно давно уже не совсем в курсе каких-то... помните, документы издавали о практике причащения мирян, соединения исповеди и Причастия? Вот он не совсем в курсе. Он говорит: меня, когда я пришёл в Церковь, когда меня рукоположили в начале 90-х, научили так — он не получил никакого образования духовного — меня научили так люди, которые так служили, и я вот так и служил. Наверное, это было неправильно. Наверное, какие-то практики у меня были... вот я верю в это и это, я делал вот так и так, но меня так научили, я по-другому не умею, не хочу. Он просто собирается вернуться к служению, у него нет никаких препятствий для этого — так получилось, что ушёл, сейчас возвращается. Он говорит: я просто вот не могу по-другому. Это вот как раз к тому, что научили так.
М. Борисова
— Вернёмся всё-таки к нашему предмету разговора: к крестникам, крёстным и к взаимоотношениям между ними. Мы пока говорили всё время о ситуациях, когда ни родители, ни крёстные не особенно церковные или совсем нецерковные люди. Но могу засвидетельствовать, что не так уж редко бывает ситуация, когда родители нецерковные специально в кругу своих знакомых ищут церковного человека, чтобы позвать его быть крёстным отцом или крёстной матерью, в надежде, что чему-нибудь хорошему, такому вот благочестивому, этот человек каким-то образом ребёнка этого научит. Только никто не объясняет, каким образом. Поскольку нецерковная семья живёт по своим канонам и представлениям и воспитывает ребёнка соответственно — и это не значит, что плохо. Есть масса семей, где детьми занимаются очень серьёзно и стараются вырастить из них хороших, таких вот чистых морально будущих членов общества. Но это к христианству не имеет никакого отношения, потому что сами они нецерковные люди и не ощущают себя христианами, в нашем понимании.
Что делать крёстному в этой ситуации? Он же не может идти вразрез с родителями. Хорошо, если складывается такая благостная картина, как у меня в одной семье, где моя подруга меня позвала быть крёстной матерью её дочери. И она очень хотела, чтобы я участвовала в воспитании этого ребёнка. Не только она давала мне возможность, но она меня всё время тянула, чтобы я вот больше общалась, чтобы был какой-то насыщенный каким-то именно христианским содержанием контакт. Но это очень редкое исключение. Как правило, ситуация другая. Вот тебя позвали, вот ты взял на себя ответственность и потом много-много лет каждый раз чувствуешь скребущуюся в тебе совесть, потому что ты не в состоянии выполнить никаких обязательств по отношению к этому ребёнку.
Свящ. Александр Сатомский
— Здесь мне кажется, что очевидно ситуация требует обсуждения на берегу. Вот тот самый церковный и вполне себе как бы осмысленный христианин должен понимать, что если он не гений педагогики, то даже тот факт, что его допустят до ребёнка, как бы мягко сказать, он ситуацию вряд ли в какую-либо из сторон исправит. И разговор здесь идёт о взаимодействии не с ребёнком, а с родителями. Вот если между ними достаточный контакт и родители готовы к присутствию этого человека в таком качестве в их жизни, то тогда у этой ситуации есть масса прекрасных точек роста. То есть, соответственно, крёстный напомнил, что им бы всем хорошо бы вместе сходить в храм. И вот они ходили и все исповедовались и причащались: и крёстные, и родители. Вот они тут вместе куда-то паломничали, тут он им какую-нибудь книжку подарил. Это всё взаимодействие с родителями, не с ребёнком. То есть в этом случае, если мы не говорим про какой-то очень плотный тип взаимодействия, когда человек на самом деле член семьи — вот он каждую неделю или две там бывает, со всеми детьми знаком и взаимодействует. И тогда, да, мы, конечно, можем говорить о том, что точкой входа является и сам ребёнок.
То в остальном это, конечно, диалог с родителями, то есть разговор между взрослыми и взрослыми. И если те взрослые к этому не готовы, в эту ситуацию лучше сразу не входить. То есть оставить её в мирном, таком паритетном виде: я могу быть крёстным, если — и дальше, соответственно, если мы с вами вместе одинаково понимаем этот тип, скажем так, служения и призвания. Если у нас с вами разные об этом представления, то давайте как бы не будем.
А. Пичугин
— Ничего не мешает нам дружить, общаться.
Свящ. Александр Сатомский
— Да. То есть это не какой-то концептуальный отказ, что я с вами родниться — да вообще в жизни никогда — нет. Просто вот я, как христианин, вижу служение крёстного вот так. Если мы с вами единомысленны, или вы как минимум просто готовы принять такой подход — прекрасно.
М. Борисова
— Но есть ещё такая, как сейчас говорят, засада в этой ситуации. Все вот договорились, на берегу все согласны. Худо-бедно что-то из этого получается, но дети растут, а крёстные не всегда за ними успевают. Меняется абсолютно всё: язык общения, ассоциативный ряд, бэкграунд. Крёстный живёт своей взрослой жизнью. Он не успевает, если у него у самого нет ровесников-детей, он не успевает за этими метаморфозами своих крестников угоняться. И в какой-то момент встаёт проблема: если ты хочешь, чтобы этот контакт, который в детстве с ребёнком наладился, — как его сохранить в этот самый взрывоопасный подростковый и юношеский возраст и всё-таки оставить какую-то связь, которая даёт надежду на то, что, когда он, как говорится, перебесится, он всё-таки захочет с тобой пообщаться и что-то чисто по-человечески уже как молодой, но взрослый человек, у тебя спросить?
Свящ. Александр Сатомский
— Здесь нужно сразу заметить, что с этой сверхзадачей справляются не все и природные родители. Будем честны. То есть в этом плане, наверное, и крёстному тоже не надо брать на себя лишнего. Вот мы понимаем, что мы несём некоторым образом это служение дотуда, докуда можем. Если этот контакт начинает вот на таком этапе распадаться, я хочу заметить, что это уже неплохой этап. Это уже явно указывает нам на то, что было некое количество лет, когда люди взаимодействовали друг с другом, когда, соответственно, были как-то услышаны, и некие вот те самые семена веры, которые хотели посеять, они очевидно посеяны. Всё остальное я бы классифицировал как «лучшее — враг хорошего». То есть, конечно, идеальная ситуация, когда этот контакт длится и дальше. Я знаю такие примеры, когда людям удалось вот в очень таких плотных и хороших, глубоких отношениях именно крестников и крёстных прожить долгие и долгие годы и их сохранять до сих пор. Но такие случаи единичны. То есть в этом смысле мы говорим о том, что и какой-то момент, и этап уже хорош. То есть если на каком-то этапе крёстный, скажем так, волей собственных возможностей и обстоятельств, начинает этапно отходить от прямого исполнения данных своих обязанностей, уже я не вижу в этом никакой проблемы. То есть дальше мы преподаём эту ситуацию в руки Божии. И мы имеем в виду, что ведь и наши молитвы о наших крестниках — это вещь, исключительно важная, и недооценивать их тоже не стоит.
М. Борисова
— Ну, то есть если ситуация такова, что мальчик 10 лет, входя с крёстным в храм, хватает его за руку и начинает всё время водить от иконы к иконе и спрашивать: а это кто, а это что? А в 11 лет на аркане его в этот храм не затянешь. То есть крёстный должен остановиться на этом пороге?
Свящ. Александр Сатомский
— Да, очевидно. То есть это нас на самом деле выводит и в совсем другую перспективу разговора. Аналогичная же проблема будет стоять и у родителей. Даже если, например, у нас вот ситуация — теперь, слава Богу, кстати, тоже ведь нередкая, когда и родители — верующие православные христиане, и крёстные — верующие православные христиане. А на определённом этапе у ребёнка случился вот тот самый кризис подростковый, который сопровождается кризисом веры. А от него не застрахован вообще никто. То есть в семьях почтенных протопресвитеров он происходит с точно той же регулярностью, что в семьях стандартных прихожан. И здесь степень корректности очевидно требуется от всех, как от одних, так и от других: как от родителей, так и от крёстных.
А. Пичугин
— Друзья, напомним, что гостях у светлого радио сегодня священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма Ярославля, пресс-секретарь Ярославской епархии. Ну и потом здесь важно понимать очень простую вещь — что всё, что было до вот этого кризиса, это была вера родителей. И ребёнок, ещё не способный критически оценивать какие-то вещи, которые с ним происходят... да, в воскресенье идём в храм, да, причащаемся — это ведь хуже, наверное, не придумаешь, когда священнику приводят одного за другим детей, которых просто так выталкивают. Перед этим говорят: скажи батюшке вот это, это и это. И с этого очень часто начинается непонимание, зачем мы это делаем. «А ты сказал батюшке?», «Батюшка, он вам сказал про это и про это?» — и это становится фактором каким-то. И потом просто непонимание, для чего мы каждое воскресенье... что со мной такого происходит после вот этого похода в храм, чтобы я каждое воскресенье потом ходил? Очень много факторов. Понятно, что это всё была вера родителей, а вера ребёнка, подростка или взрослого человека только приобретётся или не приобретётся никогда.
Ведь это тоже, наверное, очень важно понимать родителям, что их ребёнок может никогда не стать христианином, потому что это будет его личный выбор. И это не будет вина родителей, что они его воспитали плохо, не так, не христианином, а потому, что ребёнок дорос до того момента, когда он может делать собственный выбор. И вот этот его выбор может быть любым. И дальше уже речь идёт о каком-то уважении к состоявшейся личности со стороны родителей, которые этот выбор должны будут принять как-то.
Свящ. Александр Сатомский
— Но вот здесь я не премину вспомнить эпизод, который описывает один итальянский автор, когда он пишет о своём детстве. Я сейчас, к сожалению, за давностью не вспомню имён. Он говорит, что вот многодетная семья — у них мама каждое утро ходила к мессе и будила кого-то одного с собой. А потом они обязательно шли и пили горячий шоколад. И дети со страшной силой ждали, что в это утро разбудят именно их. Она систематически брала только одного ребёнка.
А. Пичугин
— Я тоже какую-то помню.
Свящ. Александр Сатомский
— Это книжка, которая выходила где-то в рамках последнего десятилетия. Поэтому, скорее всего, как бы мы её одной обсуждаем, просто не вспомню название. И автор пишет, что это был исключительно важный, радикально значимый и ожидаемый для него опыт. Хотя, конечно, для того момента времени любовь Христова реализовывалась для него не в гостии Причастия, а чашке шоколада после.
А. Пичугин
— Интересно. И он это оценивает именно как любовь Христову?
Свящ. Александр Сатомский
— То есть он оценивает это как исключительно положительный ход. То есть в этом он видит в том числе, скажем так, такую мамину катехизацию. Она была очень тоже простой, в общем-то, итальянской католичкой — вот как умела, так и делала.
А. Пичугин
— А если он потом сумеет заработать себе на чашку шоколада — у него появились карманные деньги, и чашка шоколада не стала экстраординарным событием, которое происходит только по воскресеньям после мессы, а это стало чем-то обыденным, и он почти в любое время или хотя бы чаще, чем раз в неделю, может зайти в кафе и купить себе эту чашку шоколада, — тогда зачем ему нужна будет месса?
М. Борисова
— А это не имеет значения. Детское восприятие и взрослое восприятие — совершенно разные. Ты вспомни, как тебе в детстве хотелось, я не знаю, но в моём детстве, скажем, «Мишку на севере», а в твоём, может быть, «Чупа-чупс».
А. Пичугин
— Нет, «Чупа-чупс» были позже.
М. Борисова
— Я просто могу себе представить, что вот наступает момент, когда ты можешь этих «Мишек на севере» купить хоть 10 килограмм, но от этого не нивелируется то отношение к этой конфете, которое было, когда тебе было пять лет. Я думаю, что с шоколадом в этом примере та же самая история.
Свящ. Александр Сатомский
— И это, собственно, иллюстрация к той мысли, что, понятно, существует разница между детской и взрослой верой — это очевидно. Но при этом, хотя вера ребёнка во многом подражательная, но сказать, что она неискренняя или не существует, мы тоже не можем. То, что она — этап то, что за ней должно произойти что-то дальше, она будет взрослеть, у неё будут свои кризисы и что-то ещё — это безусловно. Но она всё равно есть. Поэтому совершенно нормальным мне кажется здесь тот или иной корректный педагогический ход.
М. Борисова
— Мне кажется, здесь есть ещё среди подводных камней ситуация, когда и родители, и возможно, крёстные, и возможно, вообще очень многие-многие из нас, вследствие искусственного прерывания традиции в ХХ веке в нашей стране, занимаются некой такой исторической реконструкцией. И то, во что мы погружаем ребёнка, оно, в общем-то, немножечко противоестественно. Потому что мы его отчасти допридумывали, прочитали в книжках XIX века, как-то вот наскоро пластилином слепили. А ему некомфортно, он человек XXI века, ему в этом нашем реконструированном варианте церковной жизни некомфортно. Поэтому, чтобы с ним адекватно разговаривать на серьёзные темы, нужно понять, как он-то это всё воспринимает. А как мы поймём, если мы живём в своём вот этом пластилиновом мирке? Свящ. Александр Сатомский
— Здесь нужно заметить эту проблему и дальше, и больше в том, что, кроме всего прочего, будучи сами вообще христианами первого поколения, мы не имеем опыта взросления в вере. Мы никогда никем за руку в храм не водились. Мы не знаем здесь ни плюсов, ни минусов. Нам никто ничего по этому поводу отродясь не объяснял. Мы потом пошли сами и, значит, доскребались до каких-то специально обученных людей, искали какую-то литературу, вгрызались в это всё самостоятельно. И поэтому целый ряд, целый блок вопросов для нас просто не существует. И когда мы встаём перед вопросами: а как теперь это реализовать со своими детьми? — мы очевидно имеем только набор вопросов и никаких ответов. Это вот первое, что, например, я сам признаю за собой. Вот я отец пятерых детей. И я точно знаю, что я не представляю, как воспитывать их в вере — даже близко. Понятно, я осуществляю нечто, но уверенности в том, что я делаю правильно, я не имею вообще никакой. Кроме всего прочего, я не имею её ещё и в плане как бы наблюдения за примерами.
Я как-то давным-давно приводил этот пример, но вот здесь он будет очень уместен. По поводу того, что, когда я как раз начал обрастать детьми, я подумал, что мне нужно как-то обратиться к опыту успешных пресвитеров. И я посмотрел на несколько больших священнических семей. И, о чудо, там нет никакой закономерности. То есть мы, например, не берём в расчет ситуации, где священник жил какую-то недостойную жизнь, был плохим примером в семье — это вот даже не рассматриваем. Я обратил внимание на несколько семей, где священники были прекрасными пастырями. Причём не в двойственном режиме, что они прекрасные пастыри и ужасные домохозяева и отцы семейств — нет, они вот прям очень хорошие, цельные, крепкие мужики.
И в одном случае вот я вижу четверых детей — все как один, уже всем давно за 30, связанных напрямую с церковной жизнью. То есть не в плане даже того, что они там все пошли по церковной стезе, но в смысле, что они все воцерковлённые православные христиане, соответственным образом как-то вот строящие свои семьи. То есть там прямо вот всё абсолютно, как в лучших книгах написано. А вот я вижу другой пример, и там при тех же вводных, долгими, какими-то очень окольными дорогами тоже дети, которым теперь уже всем далеко за 30, начинают как-то понимать, где у храма дверь. То есть я не могу сказать, что они там вообще все разошлись в разные стороны — нет, время прошло, вот эти кризисы как-то отбушевали. Но это прям долгий процесс, который вот и до сих пор я бы не назвал завершённым. А, как кажется, и там и там исходная точка абсолютно одна. И таких примеров целый ряд. Поэтому вот сказать, что есть некая совершенно уникальная последовательная технология, которая позволит зародить семя веры и его взрастить, и дождаться плодов, вот я пока сказать не могу.
М. Борисова
— И куды же бедному крестьянину податься в такой ситуации? Решать-то это нужно, и нужно огромному количеству людей здесь и сейчас. А рецептов нет, технологий нет, исторический опыт в значительной степени утрачен и в значительной степени неприменим к современной действительности. Что делать?
Свящ. Александр Сатомский
— Ну вот я сам исхожу из двух посылов. Первое — нужно действовать. Второе — действовать нужно аккуратно. Вот это всё, что я могу сказать и себе, и любым другим людям. То есть ждать, когда само что-то где-то вдруг случайным способом проклюнется, аккумулируется и возникнут там какие-то интересы — не вариант. Это, опять же, вот к вопросу о детском крещении и тезису про то, что нет, вот он когда-нибудь вырастет и сам что-нибудь для себя решит. Если мы говорим о нормальной, крепкой, воцерковлённой православной семье, мне кажется, что нормально в ней крестить ребёнка сразу. Потому что я точно буду транслировать ему ровно то, чем наполнен сам. Я ничего другого и не имею, мне нечего транслировать ему ещё.
И в данном случае я всегда привожу один и тот же пример про школу. Я же не жду, когда на этапе 30 лет ему счастливо придёт в голову мысль, что теперь он готов к образованию, хотя бы к начальному, и он вдруг начнёт как то этим интересоваться. Я беру его на том этапе, на котором он ещё тёпл и податлив, и включаю его в процесс, из которого у него не будет шансов выпрыгнуть аж до 9 класса. Потому что по-другому, я понимаю, что это не сработает. Это к тому, что нужно делать. То есть всё равно некая активность от нас как от родителей и в плане духовного роста и жизни ребёнка точно нужна. А вот про аккуратность — это тезис, которым мы должны всегда поверять нашу практику. Очевидно, желание причинить добро...
М. Борисова
— И нанести пользу.
Свящ. Александр Сатомский
— Да, и нанести пользу, оно по жизни многих людей сопровождает. То есть, когда мы хотя бы пытаемся причинить добро взрослому, у того есть масса способов этого добра избежать.
М. Борисова
— Отбиться.
Свящ. Александр Сатомский
— Да, отбиться и как-то вот огородами нас покинуть. У ребёнка таких технологий нет. Поэтому из самых лучших побуждений мы можем наделать всякого разного рода самых ужасных вещей. Поэтому аккуратность, вменяемость и неторопливость, мне кажется, должны сопровождать всякое наше действие.
А. Пичугин
— Спасибо большое за этот разговор. Друзья, мы напомним, что в гостях у светлого радио сегодня был священник Александр Сатомский — пресс-секретарь Ярославской епархии, настоятель Богоявленского храма Ярославля. Алексей Пичугин...
М. Борисова
— И Марина Борисова.
А. Пичугин
— До свидания.
М. Борисова
— До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Нравственные принципы в экономике». Архимандрит Филипп (Симонов)
- «Письма Баламута». Архимандрит Симеон (Томачинский)
- «Образы рая и ада». Священник Александр Сатомский
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Послание к Титу святого апостола Павла
Тит., 301 зач., I, 15 - II, 10.
Комментирует священник Стефан Домусчи.
Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами доцент МДА, священник Стефан Домусчи. Встречая Новый год, многие верующие люди задаются вопросом: стоит ли верующим отмечать этот праздник? И если да, то как себя вести? Ответить на этот вопрос помогает отрывок из 1-й и 2-й глав послания апостола Павла к Титу, который читается сегодня в храмах во время богослужения. Давайте его послушаем.
Глава 1.
15 Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их и совесть.
16 Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны и не способны ни к какому доброму делу.
Глава 2.
1 Ты же говори то, что сообразно с здравым учением:
2 чтобы старцы были бдительны, степенны, целомудренны, здравы в вере, в любви, в терпении;
3 чтобы старицы также одевались прилично святым, не были клеветницы, не порабощались пьянству, учили добру;
4 чтобы вразумляли молодых любить мужей, любить детей,
5 быть целомудренными, чистыми, попечительными о доме, добрыми, покорными своим мужьям, да не порицается слово Божие.
6 Юношей также увещевай быть целомудренными.
7 Во всем показывай в себе образец добрых дел, в учительстве чистоту, степенность, неповрежденность,
8 слово здравое, неукоризненное, чтобы противник был посрамлен, не имея ничего сказать о нас худого.
9 Рабов увещевай повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить,
10 не красть, но оказывать всю добрую верность, дабы они во всем были украшением учению Спасителя нашего, Бога.
Помню, в юности я слышал одну обличительную речь. Она была обращена к верующим, которые собирались отмечать Новый год. В ней осуждалось всё: ёлка, новогоднее застолье, подарки и атмосфера праздника в целом. В то время ещё не было традиции служить в новогоднюю ночь Литургию, и говорящий утверждал, что нормальный человек в эту ночь должен спать. Людей, которые всё это слушали, зачастую дома ждали неверующие мужья или жёны, дети, которые надеялись получить на утро подарки. С каким чувством прослушавшие такое обличение праздновали потом Новый год? Думаю, с чувством вины и печали от невозможности ничего изменить, с непониманием, что именно греховно в простом семейном празднике, ведь его совсем необязательно отмечать с каким-то разгулом...
В сегодняшнем чтении мы слышим очень важную и на первый взгляд неожиданную мысль. Апостол Павел говорит: «для чистого всё чисто, а для осквернённых нет ничего чистого, потому что осквернены их ум и совесть». Это утверждение очень важно, из него становится ясно, что нравственная жизнь начинается с правильной внутренней позиции. Если я христианин, мне стоит сделать акцент на добре, стоит стремиться увидеть в мире множество возможностей для исполнения заповедей. Но я назвал эти слова также и неожиданными, потому что мы, к великому сожалению, часто настроены негативно. Вместо того, чтобы, увидев какое-то явление или действие, пусть даже не вполне привычное, задуматься над тем, каков его христианский потенциал и действительно ли оно противоречит заповедям по самой сути, мы сразу его отвергаем, не понимая, что порой выдаём свои вкусы за религиозную позицию. Понятно, что иногда речь явно идёт о вещах чуждых вере и нравственности, тут и говорить нечего, но всё же многие и многие явления нашего бытия можно и нужно наполнять христианским содержанием, показав, что христианство не отрицает здоровые формы общественной жизни и культуры, оно отрицает грех и зло, как противоречащие воле Божией.
Да, для православных грядущее Рождество Христово праздник несравнимо более значимый, чем Новый год, это очевидно. Кроме того, идёт Рождественский пост. Но ведь можно спокойно отпраздновать Новый год и начать подготовку к празднику Рождества Христова! Зачем же искать повод для разделения в том, что может быть поводом к единству: семейному, дружескому или приходскому? Я уже не говорю о том, сколько в самых разных житиях святых сюжетов, когда угодники Божии снисходили к малоцерковным людям в своей любви и эта любовь растапливала сердца последних. Сегодня в некоторых храмах принято служить на Новый год ночные службы, в других служат молебны, после которых люди расходятся по домам, чтобы спокойно и радостно побыть с близкими и пообщаться. Варианты того, как поступить, могут быть разными, главное с чистым сердцем стремиться к добру, и Бог всегда поможет нам его совершить.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Принять участии в ежегодной Рождественской акции «Гирлянда Добра»
Уже 6-й год подряд московская Марфо-Мариинская обитель проводит Рождественскую акцию «Гирлянда Добра», чтобы утешить и порадовать подопечных — одиноких пожилых людей, детей с инвалидностью, малоимущие семьи и всех, кто находится в трудной ситуации.
Обитель была основана в начале XX века великой княгиней Елизаветой Фёдоровной Романовой. Она создала здесь очаг доброты и милосердия, у которого отогревались сотни страждущих. Сегодня, как и 115 лет назад, люди по-прежнему получают в монастыре необходимую помощь.
Галина Ивановна и её взрослая дочь Татьяна — подопечные патронажной службы Марфо-Мариинской обители. Обеих сильно подводит здоровье, и заботиться друг о друге они уже не в силах. Сотрудники патронажной службы помогают им в быту, наводят порядок в доме и участвуют в решении вопросов, связанных с уходом и медицинской помощью. Также они поздравляют семью с праздниками, радуют их нужными и полезными подарками.
Сегодня в обители действуют 8 социальных проектов, в которых взрослые и дети получают продукты, лекарства, психологическую, медицинскую и духовную помощь. Важно, чтобы они продолжали действовать.
Примите участие в Рождественской акции «Гирлянда Добра» и поддержите дела милосердия Марфо-Мариинской обители. Сделать это просто — можно оставить любой благотворительный взнос на странице «Гирлянда Добра». Либо привезти в монастырь сладкие подарки, которыми порадуют подопечных в дни проведения рождественской акции.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Нравственные принципы в экономике». Архимандрит Филипп (Симонов)
Гостем рубрики «Вера и дело» был историк, доктор экономических наук, директор департамента аудита финансовых рынков и государственного долга Счетной палаты РФ, заведующий кафедрой истории Церкви исторического факультета МГУ им. Ломоносова архимандрит Филипп (Симонов).
Разговор шел о нравственных принципах и этике в экономике, о соотношении справедливости и эффективности в хозяйственной деятельности, о построении отношений руководителей и подчиненных, а также о роли Церкви и государства в развитии общества.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! В студии Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях архимандрит Филипп (Симонов) — экономист, историк, доктор экономических наук, директор департамента аудита финансовых рынков и государственного долга Счетной палаты Российской Федерации, заведующий кафедрой истории Церкви исторического факультета МГУ имени Ломоносова.
архим. Филипп
— Добрый вечер.
М. Сушенцова
— Добрый вечер, отец Филипп. Мне хотелось бы первый вопрос задать немного биографический. Первоначально вы получили образование историка и затем уже защищали кандидатскую докторскую диссертацию по экономической специальности, и мне, как экономисту, очень любопытно, что подтолкнуло вас перейти из сферы чистой истории, тем более истории Древнего мира, по которой вы специализировались, все-таки к области экономики?
архим. Филипп
— Ну, тогда это не была чистая экономика, это вначале была история народного хозяйства, докторская по истории экономических учений, все-таки история всю жизнь присутствовала, а уже финансовая часть возникла где-то в 1996 году, когда я перешел на работу в коммерческие структуры в свое время, на Московскую межбанковскую валютную биржу, но это как бы естественный переход, моя жизнь как-то так прошла в естественных границах вся. Я естественно поступил на исторический факультет, потом в аспирантуру экономического факультета на кафедру историю народного хозяйства. Я совершенно естественно был пострижен в монахи без каких-то, знаете ли, эксцессов ни с моей стороны, ни со стороны священноначалия, и не менее естественно, по благословению, я потом перешел на работу в Московскую межбанковскую валютную биржу и далее, у меня всегда было благословение и Святейшего, и моего митрополита, здесь никаких специальных случаев не возникает.
М. Сушенцова
— Знаете, вы так естественно об этом рассказываете, и чувствуется, что для вас, для вашей жизни это так, но для нас, как внешних слушателей, кажется очень редким и уникальным такое сочетание разных идентичностей в рамках одного человека: и история, и экономика, и макрорегулирование, и финансы, и в то же время путь монашества — это действительно, на мой взгляд, довольно редкое сочетание, по крайней мере, в российских реалиях.
архим. Филипп
— Но одежда ведь не делает монаха, монашество — это внутреннее устроение человека и его как бы внешнее позиционирование. Единственное, чего не может, наверное, монах, не должен бы делать — это быть слишком публичным человеком, с трибуны там, что-то такое, а в сфере науки — ведь было же понятие в своё время «учёного монашества», оно никого не удивляло, специально для этого приглашали даже со стороны, потому что наше монашество оказалось неспособным к учению и приглашали из ближнего зарубежья специальных людей, которые были способны к наукам, и потом развивали на базе сначала Славяно-греко-латинской академии, других учебных заведений, духовных школ, впоследствии возникших, развивали духовное образование, в том числе и науки, которые могут развиваться в рамках духовного образования, так что и для Церкви это тоже более или менее естественная ситуация учёного монашества.
М. Сушенцова
— Да, пожалуй, с этим соглашусь, но вы же, кроме того, что являетесь профессором, занимаетесь наукой, вы ещё занимаетесь более прикладной экономической деятельностью, я имею в виду вашу государственную службу в госструктурах по части регулирования финансовых рынков.
Архим. Филипп
— Это вопрос не регулирования, а контроля. Знаете, по каноническим правилам священство не может вмешиваться в дела мира сего, а вот контроль — это не вмешательство в дела, это не регулирование.
М. Сушенцова
— Спасибо большое, очень важная оговорка, потому что, конечно, у меня возникал вопрос — действительно, как совместить вот эту деятельность экономическую в миру и монашество. А скажите, ваша деятельность на этом посту, она является вашим личным выбором или элементом послушания?
архим. Филипп
— Любой личный выбор при согласовании с духовным начальством может быть послушанием. В своё время Святейший одной матушке сказал: «Если у вас кандидат наук моет полы — видимо, что-то неправильно в управлении монастырём. То есть, как правило, священноначалие смотрит на способности и возможности человека и определяет ему послушание, исходя из того, что он умеет, может и способен делать, потому что испытание сверх сил не бывает, об этом апостол Павел ещё писал.
М. Сушенцова
— Ваша деятельность связана с финансовым сектором нашей экономики и поэтому мне очень интересно узнать, по вашему многолетнему опыту в этой сфере, как вам кажется, какие инструменты финансовых рынков полезны для экономики, а какие могут нанести ей вред? Все мы ещё помним мировой экономический кризис 2008 года, который, как было установлено, был связан с такой гипертрофией финансовых рынков, образованием пузырей.
архим. Филипп
— Я настолько долго живу, что я ещё помню кризис 1998 года, который развивался по другой модели — по кредитной модели, но, тем не менее, тоже имел массу негативных последствий, в том числе для нашей экономики. На мой взгляд, чем дальше финансовый инструмент уходит от своего основания, а основание — это реальный товар, вот чем дальше он уходит от реальных ценностей, тем сложнее управлять этой частью рынка, и тем более, он подвержен тому, что мы называем волатильностью — изменчивостью, резкой причём изменчивостью, которой управлять практически невозможно. Эти интересы спекулянтов, спекуляция — это нормальное явление на рынке, я не в осуждение говорю это слово, но у них есть тоже свои финансовые интересы, и вот когда толпа спекулянтов начинает свою спекулятивную деятельность, этим управлять не может никто. Пока эта волна не остановится, кризис будет продолжаться. И вот тот кризис 2008 года, 2009-го, о котором вы говорите, он был связан именно с тем, что финансовые инструменты слишком далеко ушли от реальных материальных ценностей, кризис развернулся в так называемые производные части рынка на рынке деривати́вов, то есть это финансовые инструменты, созданные на основе других финансовых инструментов или серии финансовых инструментов, причём под первыми что-то лежит какая-то материальная среда, а вот под теми, которыми спекулируют, не лежит ничего, кроме желания спекулянтов. И вот на мой взгляд, если мы говорим о выпуске акций, каких-то облигаций, средства, от которых идут в производственную сферу непосредственно, то есть для того, для чего их и выпустили, это стимул для экономики, потому что средств самих собственников и государства может не хватать, поэтому нужно мобилизовать те средства, их обычно даже больше, чем те средства, которыми обладает государство и собственники, мобилизовать вот эти средства у населения, если население желает вложиться в национальную экономику, оно может это сделать через акции или облигации. Но когда мы начинаем торговать производными на эти ценные бумаги, вот тогда начинается уже история спекуляции, которая в пределах восьми-десяти лет выведет на кризис обязательно.
М. Сушенцова
— Получается, что на уровне как раз регулирования стоило бы запрещать, например, перепродавать долги, то есть переходить к производным финансовым инструментам?
архим. Филипп
— Запретить это невозможно, это рыночный инструмент, и в первичном законодательстве Российской Федерации эти инструменты расценивались как сделки-пари, то есть мы с вами поспорили, что будет вот так. Люди будут спорить вне законодательного поля, на сером поле, поэтому убрать их с рынка невозможно, но регулятивные механизмы к ним надо применять более жесткие.
М. Сушенцова
— Теперь мне хотелось бы перейти к сердцевине проблематики нашей программы и поговорить, собственно, об этике экономики, и здесь, конечно, хочется узнать у вас, как у священнослужителя, что предлагает нам Священное Писание в части экономики, и предлагает ли оно нам что-то конкретное, или какие-то общие принципы, общие рамки, которыми мог бы руководствоваться любой человек внутри экономической системы той или иной?
архим. Филипп
— Знаете, Писание нам дает десять заповедей, и Нагорную проповедь, то есть задача Писания, в общем-то, не связана с задачами производственного процесса, у него сверхзадача совершенно другая. Единственный момент, который педалируется неоднократно в Ветхом Завете — это, собственно, этический, на мой взгляд, он и производственно-хозяйственный, он и этический момент — о том, что работник должен получать свою плату. И в Новом Завете в притче о виноградарях тоже об этом говорится, что хозяин волен заплатить, но он должен заплатить и тому, кто пришёл в первый, в третий, в любой час и в конце самом, всё равно он должен заплатить полагающуюся ему плату, то, на что есть договорённость. Вот этот аспект, по-моему, единственный прямой, который встречается в Писании, всё остальное относится не к производственной сфере, а к сфере этики. Первая заповедь — это «возлюби ближнего твоего, яко сам себе», и вот в ней как раз вся экономика и заключается, то есть ты работаешь не для себя, ты работаешь для общества, ты находишься в социальном пространстве, где ты должен помнить, что есть какой-то ближний, пусть он очень дальний, пусть ты живёшь там, я не знаю, в сказочных хоромах на десятом этаже, в башне из слоновой кости, но ты не должен никогда забывать, что внизу есть люди, которые живут, и часть из них работает на тебя.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова, и сегодня нашим гостем является архимандрит Филипп (Симонов) — экономист, историк, директор департамента аудита финансовых рынков и госдолга Счётной палаты, заведующий кафедрой истории Церкви исторического факультета МГУ имени Ломоносова. Отец Филипп, интересно у нас сейчас беседа развернулась в более широкую плоскость, насколько я понимаю, квинтэссенцией того, что мы для понимания экономики можем подчеркнуть из Священного Писания, касается трудовых отношений и вообще межличностных отношений, то есть человек, с одной стороны, занятый в экономике, а все мы так или иначе в ней заняты, прежде всего его мотивация должна лежать в плоскости социального взаимодействия и его цели так или иначе должны быть с этим взаимодействием связаны. Почему я именно так формулирую этот тезис — потому что экономическая теория, прежде всего западная как раз, неолиберальная, которая является мейнстримом...
архим. Филипп
— ... Сейчас у нас другой нет, я извиняюсь.
М. Сушенцова
— Другой нет, да, нас этой учили на экономическом факультете МГУ за неимением своей собственной. И наоборот, там во всех возможных вариантах педалируется индивидуализм, конкуренция как ключ к эффективности экономики, то есть, если каждый будет стремиться урвать свой кусок, мы будем друг с другом конкурировать, то таким образом якобы будет прирастать наш общий пирог, то есть проблема эффективности, она в принципе превозносится над проблемой справедливости как таковой. А Священное Писание нам как будто бы предлагает иной взгляд на это, где скорее справедливость является смысловой доминантой над эффективностью.
архим. Филипп
— Священное Писание вообще придерживается, на мой взгляд, той линии, что любое общественное устройство должно быть прежде всего справедливым. Я хочу вам напомнить идею апостола Павла, который пишет, обращаясь к своим корреспондентам, о том что — «вы, христиане — сограждане святым и свои Богу». Вот для обозначения слова «сограждане» по-гречески написано слово «симполиты», то есть это граждане одного полиса, полис — это город-государство, и тогда еще усопшие святые были только из Ветхого Завета, а святые — это те праведники, которые живут в настоящем времени, и вот вы должны быть согражданами, то есть входить в общество с равными правами и с равными обязанностями. Это общество, организованное на отношениях гражданства и на отношениях справедливого гражданства, то есть чуть ли не «Афинская полити́я» Аристотеля. И «свои Богу», «свои», то есть те, кто входит в о́йкос Бога, в хозяйство Бога. И перед этим он пишет: «Вы уже не пришельцы, а сограждане, и свои Богу», то есть те, кто входит в домашнее хозяйство, где Бог является Хозяином и одновременно Отцом семейства, то есть это некоторое семейство, в котором есть отношения гражданственные. Вот та модель — это единственное место, где предлагается некая социальная модель в Новом Завете, от всего остального Христос как бы отходит, кесарю-кесарево, Богу-богово и так далее, но вот Павел здесь даёт определенную социальную модель, как основу тех отношений, которые должны быть в общине, и если мы в общине, а в общине, как говорят, все наши святые, могут быть только те, кто живёт по-христиански, и если вы не живёте по-христиански, вы можете придерживаться любого вероисповедания, но православными вы при этом не будете. (Сейчас я процитировал Серафима (Роуза). Если вы вошли в общину, то будьте любезны, живите на этих основаниях, вы — сограждане святым, все, кто в общине — святы, и свои, то есть члены большого хозяйственного организма, во главе которого стоит Отец, Которым является Бог, вот эта модель.
М. Сушенцова
— Очень интересно вы рассказываете, а как эта модель может быть реализована в нашей бренной жизни, на практике, в нашей конкретно экономике? Что может быть аналогом этого — социальная ответственность бизнеса и государства, качество отношений со своими сотрудниками внутри любого коллектива?
архим. Филипп
— Понимаете, если мы исходим из этих отношений симполити́и, то мы все — граждане, сограждане, мы одинаковые, я начальник — он не дурак, знаете, это: «я начальник, ты дурак»? Вот он не дурак, а он согражданин, такой же, как и я, поэтому я к нему должен относиться таким же образом, поэтому я должен обеспечивать ему и должную компенсацию за его труд, и подумать о том, что он делает во внепроизводственной сфере, и это не как сейчас — тимбилдинг, вот это истерическое совершенно занятие, когда люди не знают, что делать, но им сказали: «идите и сделайте тимбилдинг», вот это немножко другое, вы должны входить в обстоятельства конкретного человека, которому в данный момент не хочется заниматься тимбилдингом, у него там дома кто-то заболел или ещё какие-то проблемы, а вот скакать с вами и играть в этот пейнтбол он совершенно сейчас не в настроении. Здесь нужна какая-то организованная система, подобная, может быть, даже и профсоюзной организации, я не о самой институции, а о тех функциях, которые она призвана выполнять, даже вот, собственно, католическое социальное учение, несмотря на то, что оно более всего построено на неолиберальных принципах и основывается в основном на папских писаниях, а не на Священном Писании, когда-то я занимался этой проблематикой, оно профсоюзам уделяет заметное внимание, потому что это единственный способ доведения интересов общества, то есть работников, до управляющей верхушки. Он занят, он не может, он действительно занят 24 часа в сутки, этот управляющий, но довести до него кто-то же это должен.
М. Сушенцова
— Раз уж мы затронули эту тему, задам такой, достаточно прямой вопрос: нужна ли нам развитая социальная доктрина, нашей Русской Православной Церкви, развитая в части экономики, которая давала бы какие-то ориентиры, какое-то руководство людей?
архим. Филипп
— Я думаю, несомненно. Еще в бытность Святейшего митрополитом был принят на Соборе Архиерейском соответствующий документ, но он не входил в экономическую проблематику, практически не входил, там, в центре документа, совершенно другие, действительно, более социальные проблемы, межличностные проблемы и так далее. В силу ряда причин на тот этап данный момент был не разработан, но такой документ действительно необходим, поскольку он мог бы дать некоторые граничные рамки, внутри которых следует развивать свою хозяйственную деятельность тем, кто полагает себя близким хотя бы к Церкви, то есть, если ты как-то самоидентифицируешься как человек хотя бы околоцерковный, я уж не говорю о церковном, то вот некий набор принципов, которые хотелось бы, чтобы ты имплементировал в свою повседневную деятельность, и причем это бы затрагивало и тех, кто управляет, и тех, кто, собственно, работает у станка, тех, кто занят непосредственно материальным производством, потому что эти отношения тоже не регулируются, и люди видят несправедливость, но они не понимают, что с ней делать, они возмущаются, они испытывают душевные какие-то беспокойства. Сейчас вот исповеди послушаешь — у всех состояние, просто близкое к истерическому, люди, в общем-то, дезориентированы достаточно сильно, но вот в этом контексте для них тоже это был бы реальный ориентир, основанный не на общих каких-то принципах, о которых обычно говорит проповедник, а на конкретных, может быть, даже увязанных законодательством принципах, которые помогли бы ориентироваться в этой ситуации.
М. Сушенцова
— Вы знаете, то, о чем вы сейчас говорите, очень синхронизуется с моими наблюдениями в разговорах, в том числе, в эфире этой программы с предпринимателями и бизнесменами, слышится какой-то общий запрос, потребность в том, чтобы было с кем или с чем соизмерить свои проблемы в своих компаниях, проблемы экономические на стыке как раз с социальными, соизмерить и сопоставить их с какими-то принципами, которые Церковь бы предложила, может быть, и на уровне общих принципов или просто найти такого духовника, который поможет и подскажет по каким-то более глубоким экономическим вопросам, то есть такая потребность, мне кажется, действительно большая.
архим. Филипп
— Понимаете, духовник, он тоже же не из воздуха соткан, ему же тоже нужен какой-то документ, который он мог бы прочитать и свои мысли с ним соотнести, он же не может всё делать только на базе реального опыта, причём самыми хорошими духовниками являются обычно монахи, но в монастыре я не думаю, что у него есть опыт взаимодействия с крупными государственными корпорациями и решить проблему, там возникающую, вряд ли ему по силам, а так хотя бы у него будет в руках некий документ, где выведена определённая проблематика и прописаны некоторые предложения, связанные с реализацией этих проблем, материал для раздумий, ведь духовник — это же не механизм, в который ты пришёл, слил в него помойку и ушёл, и всё замечательно, он же тоже думает, то есть на исповеди Господь, конечно, подсказывает, как, с кем и что говорить, но тем не менее думать-то тоже приходится.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова, и сегодня наш гость — архимандрит Филипп (Симонов). Мы вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! Это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова. Сегодня у нас в гостях архимандрит Филипп (Симонов) — экономист, историк, доктор экономических наук, директор департамента аудита финансовых рынков и государственного долга Счетной палаты Российской Федерации, заведующий кафедрой истории Церкви и исторического факультета МГУ имени Ломоносова. Я напомню нашим слушателям, которые, может быть, сейчас только подключились, что мы с отцом Филиппом остановились на обсуждении необходимости, может быть, создания или доработки «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви» по части экономических вопросов. Отец Филипп, а какие самые общие принципы вы бы заложили в эту модернизированную «Социальную концепцию»?
архим. Филипп
— Ну, вы хотите, чтобы я «Концепцию» написал сразу перед микрофоном, это достаточно сложно. Какие-то предложения я в свое время давал, но, на мой взгляд, главной проблемой, неурегулированной в нашем обществе, является проблема взаимоотношений трудящихся и всей управляющей институции, это институции на уровне собственников предприятий и иных хозяйственных организаций, и это проблема, связанная с взаимоотношением государства с обществом в той его части, которая работает. То есть понятно, что государство делает максимально возможное, исходя из текущей ситуации, прежде всего, экономической, но, тем не менее, есть определенные моменты, которые президент вдруг внезапно начинает подчеркивать для правительства, то есть не для общества, общество эти проблемы видит, оно понимает, оно находится внутри этих проблем, но вдруг он перед правительством ставит те или иные задачи, связанные с демографической ситуацией и так далее, и так далее. Вот сейчас несколько выступлений президента было достаточно содержательных, и повороты были достаточно неожиданны, я думаю, для органов исполнительной власти. Именно эту ситуацию надлежит прописывать, причем не только в терминах господства подчинения, но в терминах общехристианской этики, опять-таки, исходя из общей идеи гражданства: все мы граждане одного хозяйства, все мы граждане Божьего дома, и в этом доме надо устраивать более или менее справедливые отношения, а не такие отношения, что одних стригут, а другие при этом почивают на лаврах.
М. Сушенцова
— А как вам кажется, в целом ответственность за свой хозяйственный успех или неуспех, за свою деятельность, за свое место в обществе и экономике все-таки несет сам человек лично? Мы сейчас даже не совсем отвлеченно об этом говорим, а вот в нынешних наших российских реалиях, как вам кажется, ответственность за это лежит на плечах каждого из нас или все-таки на государстве? Вот как вы это видите?
архим. Филипп
— Это обоюдная ответственность, она не может быть перенесена ни в ту, ни в другую плоскость. С одной стороны, человек отвечает за то, чтобы развивать себя. Понимаете, если я сижу на печи и жду золотую рыбку или там щуку из колодца — это одна ситуация, если я работаю, если я обучаюсь тому, что надо, а не тому, что хочется тому, кто обучает, ведь сейчас не секрет, что в нашей системе, скажем, высшего и среднего профессионального образования люди преподают то, что умеют, а не то, что надо слушателю. Если я обучился тому, что надо, если я на рынке нашел себе нужное место — это моя ответственность, но ответственность государства — создать мне условия для того, чтобы я обучился, создать мне условия для того, чтобы я во время обучения имел средства к существованию. Понимаете, когда мои студенты работают чуть ли не с полной загрузкой, а потом приходят ко мне сдавать какие-то экзамены, явно прочитав что-то такое в метро — это одна ситуация, а когда студент занят учебой полный рабочий день — это немножко другая ситуация, вот тогда мы выпускаем квалифицированного специалиста. Мы же сейчас заканчиваем эту страшную историю с бакалавриатом и магистратурой и возвращаемся к тому, что нам нужны специалисты своего дела, а не бакалавры четырехлетние, но для этого государство должно создать определенные условия и не ссылаться на то, что денег нет. Да, денег всегда нет, но их надо искать, и искать на организацию, знаете, построить какой-нибудь кампус и так далее — да, это очень замечательно, но я должен подумать, кто придет в этот кампус, и что он в этом кампусе будет кушать, пока он учится, какую стипендию он будет получать, откуда я эту стипендию возьму, и хватит ли ему этой стипендии для того, чтобы просто в нашем пищеблоке питаться, с теми ценами, которые там есть, они субсидированные, да, но они тоже не маленькие, поэтому вот эту проблему необходимо решать со стороны властных структур. Система профтехобразования, может быть, дети хотели получать профтехобразование, есть определенная категория детей, которым не надо высшее образование, им выше крыши среднее специальное, но при этом где у нас эти средние специальные учебные заведения? Мы сейчас спохватились, что некому к станку идти, нет квалифицированных молодых, а есть только стареющие или совсем старые, которым уже давно на пенсию пора, это тоже государственная проблема, то есть мы хотим вдруг, внезапно, чтобы у нас появилось из воздуха что-то там такое — не появится, если мы этого не предусмотрим в наших хотя бы трехлетних бюджетных планах, а сейчас уже и шестилетняя идет перспектива, ну давайте мы будем ее оценивать реально, а не исходя из наших желаний. Поэтому грузить ответственность только на личность я бы не стал, если личность в пустыне, то кроме как выкопать себе колодец, она мало что сможет.
М. Сушенцова
— Как-то в одном из интервью вы обмолвились, что, может быть, ключевая проблема России — это в ее населении, вера в доброго царя и такое вот ощущение, что я тут ни при чем, за меня всё сделают. Как вам кажется, как с этой, может быть, национальной чертой нам быть, как с ней бороться, как ее воспитать во что-то более продуктивное?
архим. Филипп
— Знаете, мне всегда казалось, что роль Церкви в этом процессе должна быть одной из ведущих. Я поясню эту историю. Церковь — это исключительно социальная система, Церковь не может состоять из одного человека, Церковь — это всегда общество, причем это организованное общество, реализуется оно только в коллективе, высшая степень реализации Церкви — это Божественная Евхаристия, это Таинство Причащения, вот оно может совершиться только в обществе. Если в храме никого нет, я не в праве служить литургию канонически, мне нельзя ее служить, если там кто-нибудь, одна бабуля хотя бы придет, вот тогда я вправе служить, а если она пустая — я не могу. Так вот, Церковь — это социализирующий элемент в обществе, причем жестко социализирующий, поэтому она всегда организуется общинами, в нашей практике это приходская община, они у нас по-разному существуют, есть действительно общины, есть просто сходящиеся время от времени люди, которые не всегда знают друг друга в лицо, но тем не менее, в идеале это система каких-то общественных институций, которые принимают решения, кстати сказать. Скажем, мы не избираем священника себе на уровне общин, старообрядцы могут избирать, кстати сказать, это древняя традиция, когда община избирает себе священника, но нам его назначают, и тем не менее есть какие-то контролирующие внутри общины органы, есть то, что раньше называлось «двадцаткой», и она принимает решения относительно финансовой, хозяйственной деятельности храма, ремонтных работ и так далее, и так далее, то есть она действительно ведет экономический процесс какой-то, связанный с текущей деятельностью. Есть социальное служение, которое тоже стоит денег, оно же не просто служение, а это надо что-то закупить какому-то нуждающемуся человеку, прийти с этим и так далее, и так далее, то есть здесь четкий какой-то общественный организм, и вот эту организационную систему наложить на общество Церковь вполне в состоянии. Но другое дело, что наше общество десоциализировано за последние тридцать лет вконец, на мой взгляд, и благодарить мы за это должны неолиберальную теорию, которая, как вы правильно сказали, всю ответственность возлагает на отдельного человека, который, в общем-то, находится в безвоздушном пространстве, вокруг него никого нет, он один, а все кругом волки, по принципу «человек человеку — волк», и вот мы все должны грызться. К сожалению, существенная часть тех, кто самоидентифицируется как православные, она может быть околоцерковная, но по большей части не церковная. Вот если мы когда-то, с Божьей помощью, решим задачу воцерковления этих семидесяти шести, скажем, процентов, которые считают себя православными, вот тогда мы выполним свою ресоциализирующую роль в этом десоциализированном обществе, маргинализированном обществе, в деклассированном обществе, ведь у нас нет совершенно психологии единства. Любая западная страна — это некоторое ощущение гражданского единства, а мы друг друга называем «россияне», и вот в официальных документах очень часто проскальзывает: «россиянин», а кто это такой, россиянин? Мы — граждане, мы граждане своей страны, вот если это чувство гражданственности в населении появится, а это надо воспитывать, и воспитывать со школы, может быть, даже и раньше школы, в детских дошкольных учреждениях, чтобы дети понимали, что они не просто «россияне», то есть какая-то там толпа бегающих людей, а они — граждане, имеющие права и обязанности, вот тогда они их начнут соблюдать когда-нибудь, и если у них есть права, тогда они их потребуют, а если у них есть обязанности, тогда от них можно потребовать эти обязанности выполнить, а мы пока почему-то только требуем реализовать свои права. Ведь даже юристы часто говорят, что население не знает своих прав, с этим материнским капиталом вот недавно была дискуссия, ставится вопрос о разъяснении женщинам их прав в плане материнского капитала, потому что детей они рожают, а что делать с капиталом, они просто не в курсе дела. Вот этот момент воспитательный, на мой взгляд, у нас намеренно опущен, я вам напомню, что в 90-е годы теория образования строилась, исходя из того, что школа имеет только образовательную функцию, а воспитательную функцию школы изъяли — вот это надо преодолевать. Если общество не воспитывает для себя граждан, для того, чтобы общество продолжило существовать, если мы этих граждан не воспитаем, их у нас не будет.
М. Сушенцова
— Получается, что чувство сопричастности, социальной принадлежности, оно возникает в результате воспитания, а как быть с такой чертой, как мы знаем, очень важной для экономического процветания и в принципе, для процветания общества, как предприимчивость, инициативность? Вот такая, что ли, самомотивация, как иногда говорят на страницах некоторых исследований, то есть когда у человека есть желание как-то вот развиваться. Да, он может чувствовать себя частью церковной общины, какого-то более широкого социума в пределе всей России, но вот как быть с этой активностью, с проактивной такой жизненной позицией?
архим. Филипп
— Ну а разве мы ставим вопрос так, чтобы ее запретить, эту активность? Вообще, на самом деле, вот этот слой, насколько я помню социологические наблюдения, не более 10% в обществе составляет. Большая часть общества — это работники, а минимальная фактически часть — это предприниматели, собственно, они и реализуют это все дело. Опять-таки, возьму пример немножко побольше, не от человека, а от институтов. Мы все время говорим о том, что необходим инвестиционный процесс, вот якобы бизнес должен инвестировать и что-то там такое производить, но бизнес это делает обычно только тогда, когда он видит, что он вписывается в какую-то общую линию развития экономики. Знаете, если мы 150 предприятий по производству там, я не знаю, платочков каких-нибудь устроим, то у нас будет очень много платочков, которые никто не будет покупать, но нам нечего будет кушать, потому что пищевую промышленность мы забыли построить, а все будем ходить в платочках. Значит, предприниматель должен видеть некоторую экономическую политику, направленную на развитие тех или иных отраслей производственных, причем государство не просто эту политику декларирует, оно в нее инвестирует, но не 100 процентов, а процентов 10-15, но к этим 10-15 процентам бизнес должен пристроить свои остальные там 90-85 процентов. Если он со стороны государства этой финансовой воли не увидит, то он инвестировать не будет, что он сейчас и делает. Для того, чтобы реализовать предприимчивого человека, ему также надо нарисовать какую-то картинку, куда ему предприимчивость свою пихать, потому что, если он этого не знает, он будет производить платочки в бешеном количестве, но от него не нужны платочки, от него нужно что-то другое, покажите ему это другое, и здесь профориентация, здесь вузы, здесь он должен увидеть: вот структура такая, вот здесь у нас не хватает, здесь у нас перебор, здесь у нас будет перепроизводство, здесь, наоборот есть ниша, и вот в эту нишу мы должны его направить своей собственной рукой, вот тогда он разовьется, иначе он платочки попроизводит, поймет, что это всё ему только убытки принесло, и свернет свою предпринимательскую инициативу. Без направления движения никто эффективно работать не будет, это называется и стимулирование в том числе.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело» в студии Мария Сушенцова, и сегодня наш гость — архимандрит Филипп (Симонов). Отец Филипп, получается, что в той картине, которую вы обрисовали, что нам нужно стимулировать предприимчивых людей, как будто бы предполагается, что не работает рыночный координационный механизм, потому что, опять же, как нас учили со времён Адама Смита, предприниматели направляют свои и усилия, и свой капитал в те сферы, где более высокие цены, где есть потенциально более высокая прибыльность, то есть как будто бы не требуется для этого какой-то указки сверху, дорожного указателя, «иди сюда, а сюда не ходи», то есть в принципе наблюдение за экономикой, за уровнем прибыльности и цен должно было бы само подсказать предприимчивому человеку, куда ему вкладывать свои деньги и усилия.
архим. Филипп
— Вы мне можете назвать одну страну в мире, развитие которой прошло бы по описанной вами модели? Вот промышленный подъём где сам организовался, одну промышленно развитую страну, в Европе там, Штаты, ещё что-нибудь, вот без этого направляющего движения государства где-нибудь что-нибудь развилось? Я не знаю такой страны. Очень замечательную картину вы нарисовали. Мальчик из 11-го класса выходит, значит, он должен иметь знание финансового анализа, он должен иметь знание конъюнктурного анализа на высоком уровне, ценового анализа, знание кредитно-финансовых механизмов, всё это совокупить — один мальчик! Ему восемнадцать лет, вот этот один мальчик должен из этого сделать математическую модель, найти себе нишу, которая соответствует его принципиальным способностям, и там развивать экономику страны, вы себе можете это представить? Я нет.
М. Сушенцова
— Я более-менее могу себе такое представить, но только после высшего образования профильного.
архим. Филипп
— Вот, и то, если есть человек из Министерства экономики, который что-то изобрёл, или там Министерство, и он кидает какой-то клич, вот помните, как БАМ строили? Хотя вы не можете этого помнить.
М. Сушенцова
— Я не помню, да, только по книжкам.
архим. Филипп
— Да, это я помню. Вот надо поехать, и народ собрался. Он поехал бы на БАМ, если бы его не позвали? Нет. Он и не знает, где этот БАМ и вообще, где эта Сибирь. Большая часть населения из пределов родного города не выезжала, загранпаспортов нет ни у кого, у нас 10-15% людей имеют загранпаспорта, то есть там они тоже не были. Что Вы хотите от подобного рода людей? В Америке то же самое, я вас уверяю, там они тоже никуда не ездят, они тоже сидят в пределах родного города. Понимаете, это неэффективное использование средств, это распыление, в том числе, и интеллектуального потенциала страны, но у нас нет такой возможности, мы не можем бросаться людьми, мы не вправе это делать, и, по-моему, любая развитая экономика понимает, что она это делать не вправе, поэтому везде есть какие-то метки, по которым человек ориентируется, эти метки расставляют, его ведут туда, куда нужно мне, он там самореализуется. Потом, когда он вырастет, ему будет лет сорок, он поймёт что-то другое, у него будет масса знаний, которые он получил вот по этой дороге, и вот тогда он реализует что-то другое, если он здесь не самореализовался, но указать ему дорогу ну просто уж необходимо. И это, простите, не патернализм, это моя, в общем-то, потребность как государства, это моя непосредственная потребность, я на себя работаю путём его профориентации.
М. Сушенцова
— Это такая модель осмысленного двустороннего сотрудничества человека и государства, где инициатива исходит с обеих сторон. Мне бы хотелось вот к какому примеру историческому обратиться: когда я училась как раз уже в магистратуре на кафедре истории народного хозяйства и экономических учений той самой экономического факультета, нам очень много в подробностях рассказывали о наших купцах-старообрядцах, старообрядцах-предпринимателях, какой вклад они внесли в русское экономическое чудо и предвоенный подъём (перед Первой мировой войной, разумеется). И тут кажется, что это как раз тот случай, когда инициатива произрастала снизу — ну, так кажется, я многое здесь упускаю, но вот можем ли мы чему-то поучиться у этих самых старообрядцев-предпринимателей, которые иногда ещё и меценатами были, то есть внесли вклад в нашу культуру, музеи и так далее?
архим. Филипп
— Ну как вам сказать, старообрядчество, как таковое, это исключительно религиозное течение, и просто его счастливый случай, что в нём оказались представители городского мещанства, а купцы-то, они изначально были мещанами в период начала своей купеческой деятельности, это потом они уже стали получать гильдейские какие-то знаки, а поначалу они были обычными горожанами. На ряде предприятий старообрядческих была реализована, в силу возможностей, в силу понимания, в силу желания самих хозяев этих предприятий, вот именно та модель согражданства, и она, по всей видимости, служила повышению эффективности производственного процесса. Знаете, когда у вас работник сыт, одет и обут, он работает по одному, когда он гол как сокол, он работает немножко по-другому. Соответственно, организация взаимоотношений хозяина и работника — это, наверное, главное, чему у старообрядцев можно поучиться, потому что экономики православной официальной, старообрядческой, католической, её не бывает, экономика всегда одна со своими законами, а вот этические принципы её организации социальной, это уже другая немножечко история, и вот этой социальной организации у них действительно надо учиться. Возьмите московские купеческие мануфактуры, при которых были и общежития для работников, которые, вплоть до того, что одевали там работниц или работников более или менее прилично, в одном стиле в каком-то, людям не надо было сильно тратиться на себя, где лечили, есть больницы, построенные для работников той же самой Трёхгорной мануфактуры, школы — опять-таки, обратите внимание: школы, там воспитывали того, кого надо, это не просто какое-то воздушное образование без определённых целей и задач, как, знаете, классическая гимназия: вот мы учим греческий и латынь, только не очень понимаем, зачем, а это профессиональное образование для того, чтобы родители ушли, а дети пришли на их место, то есть человек думал о будущем своего предприятия, в том числе, и с кадровой точки зрения, и причём, у родителей ниже качество по образованию, а у детей уже будут выше качество по образованию, они по-другому будут работать, им другие задания можно делать, потому что производство развивается, и технологии развиваются, и люди должны входить в технологический процесс. Вот этому образу мышления необходимо, конечно, учиться, потому что сейчас у нас всё-таки работник брошен на произвол судьбы, то есть как он себя сам организует, так у него всё и получится.
М. Сушенцова
— То есть получается, что текущая задача развития деловой этики, внедрения этики в экономику заключается в том, чтобы развивалась социальная ответственность у предпринимателей?
архим. Филипп
— Это можно назвать социальной ответственностью, это можно назвать христианским подходом, как хотите, но без подобного рода поворота производственного процесса, я думаю, что мы довольно быстро придём к очередному потерянному поколению.
М. Сушенцова
— Ещё такой, может быть, из более отвлечённой области мне хотелось бы задать вопрос. Когда я сама, учась ещё в университете, заинтересовалась вопросами этики и экономики, моё внимание, конечно же, привлекли работы отца Сергия Булгакова, который сочетал в себе как экономическую стезю, так и священническую, конечно же, я не могла не прочесть его «Философию хозяйства», и вот какой момент меня заинтересовал в ней при прочтении: там он пишет о том, что — да, с одной стороны, в силу первородного греха человек в поте лица своего добывает свой хлеб, и в этом есть определённая предзаданность, детерминизм экономики над человеком, но в то же самое время, выполняя эту базовую функцию, человек в какой-то момент переходит и становится сотворцом, то есть он переходит к более высокому исполнению Божественного замысла о нём, именно когда творчески реализуется, то есть из этого базового уровня в поте лица своего наступает какая-то более высокая ступень, как раз когда, может быть, и инициатива хозяйственная проявляется, какие-то свои идеи. Вот как бы вы отнеслись к такому подходу?
архим. Филипп
— Вопрос о творчестве — это богословски уже даже проработанный вопрос, и это правда, на самом деле. Я бы всё-таки пошёл со своей стороны, со своего угла: если я не организую в человеке реализацию этого потенциала — он его не проявит, потому что он не сломает те рамки, которые задаются вот этим «в поте лица своего», без посторонней помощи. Если ребёнок талантлив в музыке, мы должны его в четыре годика найти и дальше его развивать, и потом из него, может, Ойстрах получится когда-нибудь, а может, и не получится. Если мы видим, что ребёнок проявляет какую-то инициативу — я его в школе должен поймать, я его должен до вуза довести, я его в вузе должен специализировать, и так далее, и так далее, и вот тогда я воспитаю себе то, что нужно мне. Если же мы будем ждать, когда он сам, ну, простите, у него мама 35 тысяч получает, а папа — 40 тысяч, и что мы от него ожидать будем? То, что он тоже будет 35 тысяч получать.
М. Сушенцова
— То есть любой росток инициативы всегда должен быть полит вовремя, сопровождён.
архим. Филипп
— Растения надо поливать, они тогда растут.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Дорогие слушатели, я напомню, что это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова, и сегодня нашим гостем был архимандрит Филипп (Симонов) — экономист, историк, доктор экономических наук, профессор, директор департамента аудита финансовых рынков и госдолга Счётной палаты Российской Федерации, заведующий кафедрой истории Церкви исторического факультета МГУ имени Ломоносова. Отец Филипп, спасибо вам большое за этот интересный разговор.
архим. Филипп
— Спасибо вам за интересные вопросы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Дорогие слушатели, услышимся с вами через неделю, всего доброго.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов