В нашей студии был настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.
Мы говорили о том, что такое плоды покаяния, и как они проявляются в помощи ближним.
М.Борисова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера».
Здравствуйте, дорогие друзья!
С вами — Марина Борисова.
И сегодня у нас в гостях настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин.
О.Фёдор:
— Добрый вечер!
М.Борисова:
— Отец Фёдор, мы очень часто слышим в церкви напоминание, что Евангелие нужно читать в течение всей жизни. И мы к этому привыкаем. Это часто бывает для нас... как бы... такая фигура речи. Ну... вот... нечто... такое... само собой разумеющееся, типа «Волга впадает в Каспийское море».
Но, на самом деле, когда живёшь в Церкви долго, замечаешь, что, с годами, то одно смысловое какое-то значение вылезет на первый план, то — другое, и, вроде, текст ты знаешь уже почти наизусть, а, всё равно, ловишь себя на том, что какие-то смыслы обретают новую краску для тебя на разных этапах твоей собственной жизни.
Особенно, это заметно по Великому посту — потому, что, из года в год, он проходит у тебя, вроде, как, похоже — как прошлый Великий пост, позапрошлый Великий пост, десять лет назад Великий пост. Но, каждый раз, читая Евангелие, ты застреваешь глазами на какой-то новой задаче для себя.
И, вот, я поймала себя на том, что, в этом году, застряла, буквально, в самом начале Евангелия от Матфея, на 3 главе, где Иоанн Предтеча говорит к пришедшим к нему фарисеям и саддукеям.
«Увидев же Иоанн многих фарисеев и саддукеев, идущих к нему креститься, сказал им: «Порождения ехиднины, кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойный плод покаяния».
И, вот, я прочла эти строки, и запнулась. Потому, что, до сих пор, не могу чётко сформулировать, даже для самой себя, что же такое — достойный плод покаяния?
О.Фёдор:
— Да, действительно, если обращать слова Евангелия лично к себе — а это и есть единственно полезный способ чтения Евангелия — то слова «порождения ехидны» ( то есть, извините, «змеёныши» ) вызывают... такой... как бы... некоторую оторопь, да?
То есть, люди пришли креститься. Вместо ласковой встречи ( даже к воинам Креститель более ласков ), вот, к этим учителям Закона — у него такое строгое слово, у пророка. Почему? Потому, что они пришли его проверять на соответствие.
Вот, появился новый человек, о котором слава, как о пророке. «Ну, пойдём, проверим — то ли он говорит, или не то». То есть, они, в принципе, не идут учиться. И крещение, которое они идут принимать — это обряд, который, с их точки зрения, может и не предполагать никакого изменения души человека. Поэтому, мне кажется, их Иоанн Предтеча так строго и встречает.
И это, кстати, повторяется. В Евангелии от Иоанна есть рассказ, когда Христос говорит о Хлебе Небесном — то есть, то, что почти никто из слушателей не смог выдержать, потом оставили Его — помните, да? Он начинается словами, что Христос сказал «уверовавшим в Него иудеям...» То есть, люди в Него уверовали, а Он с ними — так строго, что они не выдержали и ушли.
Видимо, Он вот так, вот, их ведёт для того, чтобы потом что-то в них, более глубокое и важное, открылось, когда они будут об этом вспоминать. И говорит о Причастии — о Хлебе Жизни беседа — о котором сейчас вообще ещё не время разговаривать. Потому, что ещё Тайная Вечеря не совершена.
И, вот, Иоанн Предтеча — он тоже очень строг. Мне кажется — для чего? Фарисей, в котором не на что опереться Евангельскому благовестию, он возмущённо уйдёт. Скажет: «Ничего себе! Ты вот ещё... кто ты, мне говорить? Я из Иерусалима пришёл тебя проверять!» А человек, в котором ещё что-то осталось, он примет это крещение. И, вот, тогда, как мы знаем из очень благочестивого предания, Иоанн Предтеча будет с каждым отдельно разговаривать.
Есть такое предание, что он опускал человека в воду по плечи, клал ему на голову руку, и вынуждал каяться. И, его прозорливому сердцу и уму, открывалось, что человек ещё не сказал, и он напоминал ему об этом. И, когда совершалось вот это раскаяние в душе человека, он тогда погружал его. И, вот, появлялся, действительно, настоящий смысл этого обряда — когда тело омывается водой, символизируя, что душа омывается покаянием, благодатью Божией.
М.Борисова:
— Но, всё-таки, мы очень много, в особенности, в постовые дни, и читаем, и слышим о покаянии, и размышляем о покаянии, и стараемся готовиться к покаянию, и к исповеди, исповедоваться почаще — это всё, более или менее, укладывается в какую-то, привычную для нас, картину мира.
Но есть ещё одно Евангельское чтение, которое часто из поля зрения у нас ускользает. А читается оно, как раз, накануне Великого поста — это 25 глава Евангелия от Матфея: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей, и все святые ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся перед Ним все народы, и отделит Он одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов, и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую.
И тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо, алкал Я, и вы дали Мне есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня, был наг, и вы одели Меня, был болен, и вы посетили Меня, в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи, когда мы видели Тебя алчущим...? — и ответ на это: Истинно говорю вам: так, как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
И... то же самое, только со знаком минус, говорится тем, кто...
О.Фёдор:
— ... по левую сторону.
М.Борисова:
— ... тем, кто этого не сделал. А заканчивается это, вообще, страшными словами: «И пойдут сии в муку вечную». То есть, ни одного нету слова о каких-то грехах.
В нашем сознании, слово «покаяние» — оно сразу логическую цепочку ведёт к подготовке к исповеди, к поиску своих грехов, к очищению души... это всё — так. Но здесь речь идёт о Страшном суде, на котором о грехах нету ни единого слова. Речь идёт только о том, сделал ли ты что-то позитивное, или нет.
О.Фёдор:
— Да. В этой притче, действительно, осуждаются те, кто не реализовал возможность к доброделанию, и оправдываются те, кто её реализовал.
И, на первый взгляд, действительно, проблема очень... такая... удивительная. Потому, что в неделю о Страшном суде... ну... вот, если бы по-человечески... допустим, я бы выбирал чтения — я бы выбрал другие чтения. Чтобы... так... хорошенько человека напугать перед постом, чтобы он трудился.
Ну, например: «За каждое слово, сказанное праздно, даст человек ответ в день Суда...» — и ты читаешь эти слова Христа, и понимаешь, что если за слово — соответственно, и за мысль, реализованную в слове... то уж за дело... и тебе становится впору схватиться за голову и бежать каяться.
Но Церковь выбрала именно это чтение. И, с одной стороны, оно возвращает нас к тому, что если любовь Божия к тебе не превратилась в твою любовь к ближнему, которая реализуется в действии, то, значит, ты просто её не понял и не усвоил, и, поэтому, ты Бога не полюбил. А, с другой стороны, оно нас немножечко искушает. Потому, что есть очень много людей, которые, ссылаясь на эту притчу, говорят, что Бог вообще о наших грехах говорить не будет, а будет рассматриваться только это — и, допустим, можно встретить... там... какого-нибудь человека, бизнесмена, который совершенно спокойно живёт на три семьи, от своих жён это почти не скрывает, и, при этом, занимается широкой благотворительностью. Кормит, действительно, обувает и одевает, помогает больницам, и говорит: «Ну, вот же — написано...» — и до свидания! Понимаете? Вот, такое искушение — тоже есть. И сейчас оно достаточно сильно.
И, действительно, у нас есть много текстов — ещё, помимо вот этого отрывка знаменитой притчи — о Страшном суде.
«Верующий в Меня имеет жизнь вечную... на Суд не приходит, но переходит от смерти в жизнь». «Блажен и свят, имеющий участие в воскресении первом. Над ними смерть вторая ( имеется в виду Суд ), не имеет власти» — то есть, тот, кто в первой смерти своего тела, неминуемой, блажен и свят, над ним вторая — не имеет власти. И это, действительно... особенно, читая Послания евангелиста Иоанна Богослова, мы понимаем о том, что — да, у нас есть возможность не быть судимыми. Это очень важно.
«Блаженны милостивые, потому, что они помилованы будут», — будь милостивым в жизни, и тебя помилуют.
«Верующий в Меня на Суд не приходит, но переходит от смерти в жизнь», — вот, эти слова, о которых я уже сказал. То есть, у тебя есть возможность вообще не приходить на Суд.
«Не судите — не судимы будете», — не осуждайте, и не будете осуждены.
Это — разные вещи: быть судимым, и быть осуждённым. Первое может быть — без второго. Так, вот — нам сказано, что мы даже судимы не будем, если мы не будем судить других.
«Обративший брата своего от неправедного пути его ( по-моему, апостола Иакова, конец его Послания ), душу спасёт и множество грехов покроет». То есть, оказывается, если ты обратишь брата к Богу, то ты спасёшь душу и покроешь множество грехов — это тоже путь не приходить на Суд, и я бы эти слова адресовал всем труженикам проповеди, в том числе — всем работникам радио «Вера». Потому, что этим трудом вы покрываете множество грехов и спасаете души. Об этом не надо забывать. Причём, все — и те, кто моет полы, и те, кто настраивает микрофоны... понимаете, все! Все трудятся в этой проповеди. Вот, об этом мы часто очень забываем.
Но, оказывается, что эти слова, конечно, нельзя читать в отрыве от остального Евангелия — они звучат только в контексте. Если взять ту же 25 главу Евангелия от Матфея, то там будет притча о десяти девах, которые оказались недостойны брака — потому, что у них не было елея в сосудах. И все святые отцы говорят о том, что это — отсутствие добрых дел, или навыка к добрым делам. То есть, человек в этом не потрудился.
И притча о талантах — рядом. Когда человеку даны дары, а он их вернул в таком же объёме. Понимаете? Вот, он, вроде бы, что такого сделал плохого? Ему дали два таланта, или один, он — вернул его. Они ничего плохого не сотворил. Нет — лукавый и ленивый раб. Потому, что ты не приобрёл большего. Ты должен был приобрести большее.
И, вообще, мы имеем многочисленные свидетельства, десятки слов в Апостольском корпусе, которые, как кажется, с притчей и, вот, таким взглядом на то, что человек может не прийти на Суд, они... как бы... плохо совместимы.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— Протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, проводит с нами этот светлый вечер, и мы говорим о достойных плодах покаяния.
Но, вот, всё-таки, если вернуться к притче о Страшном суде, там говорится о «братьях Моих меньших». Господь кого-то называет Своими меньшими братьями. Вот, в нашей, конкретно, повседневной жизни — это кто?
О.Фёдор:
— Ну, наверное, здесь имеет смысл перечитать притчу о милосердном самарянине. То есть, вопрос о том, «кто мой ближний», который Вы сейчас повторили — некоего законники — это, как раз, вопрос о том, что: «Господи, нельзя же быть со всеми одинаково добрым? Ты просто ограничь мне круг, за кого я отвечаю...» — и этот вопрос законника — он, вообще, ввергал Христа ( по мнению вопрошающего ) в давно известную полемику... знаете, как в шахматах — все дебюты давно расписаны там на 20-30 ходов вперёд: такая-то защита, такое-то нападение, на все аргументы есть контраргументы, на них есть контрконтраргументы, и, в общем, можно завалить любого человека.
Поэтому, Христос этот вопрос, саму эту постановку вопроса — не принял. Он её вывернул наизнанку. Он сказал, что не кто-то для тебя является ближним, а ты сам решишь, кто для тебя является ближним, и ты ему поможешь — иди, и поступай так. Поэтому, здесь речь идёт о том, что круг этих людей не ограничен Господом.
М.Борисова:
— Просто, если рассуждать в логике притчи о добром самарянине, то ближний — это любой, кто нуждается в помощи, и ты его видишь, и ты ему помогаешь. Это — логика благотворителя. Но, идя в русле этой логики, мы часто не замечаем тех ближних, которые, действительно, ближние, которые входят в нашу семью, или в ближайший круг наших знакомых.
То есть, мы готовы ездить помогать в хоспис, и не знаем, что кто-то из наших друзей слёг с каким-нибудь заболеванием, или не знаем, что кто-то остался без работы и нуждается. Мы готовы помогать тем ближним, которых мы не знаем, забывая о том, что у нас есть самые близкие наши, и они очень часто в нас нуждаются, а мы этого не замечаем.
О.Фёдор:
— Да. Это — огромная проблема, Марина, о которой Вы вот так, вот, сказали точно. Проблема эта заключается в том, что мы — люди облагодатствованные, и приглашённые к Евхаристической жизни — как бы, к самой вершине того, что Богом открыто человеку, мы, очень часто, пренебрегаем совершенно обычными нравственными правилами — то есть, тем, что, вообще, делает человека — человеком. И можно увидеть самые дикие сочетания, когда человек строжайшим образом постится в пище, и, при этом, берёт колоссальные взятки. Или... там... допустим, изменяет жене. Или — мучает всех своих ближних, превращает их жизнь в кошмар, но, при этом, строит храмы.
Почему-то, мы посчитали, что, войдя в Церковь, мы можем перешагивать сразу несколько ступенек, и, перед тем, как стать добрыми христианами, нам надо стать добрыми... просто людьми хорошими. И это — очень часто упрёк нам: «Вы посмотрите, как вы поступаете!»
Даже я... к сожалению, недавно читал одного человека, очень мною уважаемого, в фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), который пишет: «Я пришёл к выводу, за долгие годы, что православных людей лучше не брать на работу. Потому, что, почему-то, они считают, что они могут быть в обычных человеческих взаимоотношениях нечистоплотны», — вот, такой вывод... вообще... это страшное обличение всем нам.
В связи с этим, наверное, всё-таки, притча о Страшном суде — больше сориентирована на всех людей, включая язычников. И Господь, видимо, говорит о том, что если в человеке есть милосердное отношение, то такой человек может рассчитывать на милосердное отношение Отца Небесного на Суде — потому, что это отношение им усвоено, оно для него стало родным.
А, вот, наставления христианским общинам — тексты, которые написаны позже апостолами — они требуют от нас гораздо большего.
Например: «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью». Как это? Где? Кто это выполняет, вообще? Приходите в храм — и тебя там все начинают «смирять»! Там могут так наорать, как на рынке не наорут, понимаете? И люди, действительно, убеждены... десятилетиями причащающиеся, убеждены, что это нормально! Вот, это наша огромная проблема! Нам надо понять, что если мы не выполним самых обычных человеческих требований, то ни о каком христианстве пока речи быть не может.
Христианство строится на фундаменте доброго, милосердного, внимательного, бережного и тактичного отношения к другому человеку. А дальше уже — строится великолепное здание именно христианской любви к другому человеку.
М.Борисова:
— Но... труднее всего — с теми, кого ты видишь каждый день. Складываются какие-то отношения — их трудно менять. Чем ближе к тебе люди, тем труднее менять стереотипы, в которых эти отношения существуют годами.
Мы меняешься — в особенности, если ты живёшь в Церкви, а изменить отношения, в соответствии с тем, что у тебя внутри изменилось, очень трудно. Потому, что ты же — не один в этих отношениях. У тебя есть люди, которые тоже в них участвуют, и они привыкли уже общаться с тобою именно так, а не иначе.
Это очень заметно бывает, когда начинаются проблемы у родителей, а их, уже подросшие, дети — для них остаются детьми. И родители совершают сверхусилие, чтобы только не нагрузить лишней заботой о себе этих великовозрастных своих детей. Не понимая, что, этим самым, они отрезают им путь к становлению души. Потому, что, очень часто, бывает, что посланное нам испытание, в виде необходимости заботиться и ухаживать о своём старшем поколении, делает из нас просто людей. Хотя, мы всячески сопротивляемся, и раздражаемся, и... когда это длится годами иногда.
Вот, если посмотреть на своих друзей и знакомых, там были истории, когда десятилетиями старшее поколение требовало ухода... такого... сугубого. Конечно, это было всё трудно, и это не было... такой... нежной, восторженной, самоотверженной любовью. Это были трудные человеческие отношения. Но, просто, они длились годами, и, из этих отношений, человек, в результате, вышел — совершенно другого внутреннего уровня.
О.Фёдор:
— Да. Поэтому, святые отцы и говорят, что семья — это школа любви. Да, ты женился на прекрасной девушке — и, вдруг, у неё оказалась куча родственников! Которых, сначала, надо просто научиться терпеть, а в конце — надо полюбить и принять в сердце своё.
Так, вот, я помню разговор с одним мужчиной в летах, который рассказывал мне о том, что у него были постоянные бои просто с тёщей, которая, с его точки зрения, просто всячески мешала ему строить семью, воспитывать детей, никак не могла отрезать пуповину, соединяющую её со своей дочкой, и прочая. Это была... такая... действительно, борьба... ну... буквально, не на жизнь, а насмерть — со скандалами... там... с ссорами...
А потом она заболела — через уже большое количество времени, и её перевезли к ним, надо было за нею ухаживать. И много лет он вынужден был за нею ухаживать — там... потом её и переворачивать, грузную женщину, большую... там... пролежни... ну... вот... всё. И, в конце концов, он мне рассказывал: «Вдруг, когда она умерла... вдруг, я обнаружил, что я — плачу, что для меня — это горе. Я думал, что я, всё это время, терплю врага в своём доме — ну... вот... потому, что я — хороший христианин, а оказалось, что я её полюбил!» — понимаете?
Вот, действительно, этот человек... иногда непонятно — а что он ещё живёт? Что он несёт? Какой смысл несёт его существование? Господи, забери его! Вот, у нас у всех не получается... там... никуда уехать, ни гостей принять... ну... тут масса всего! Кто-то должен всё время... там... каждый день кормить, например, приходить... А, оказывается, что всё это нужно было для того, чтобы человек научился этой любви — через практические занятия. И это, действительно, так.
И — второе. Я бы... вы знаете, я бы очень хотел на чём остановиться, и что нам в пост очень полезно?
Действительно, мы, очень часто, себя хорошо ведём... допустим, с коллегами по работе, с людьми, которые нам... ну, вот, не близки... в таком... первом смысле слова — не родственники. А приходим домой — и там мы можем наорать на детей, обидеть, какую-то гадость сказать, которую мы никогда не скажем на работе другому человеку — потому, что мы держимся.
И происходит это по одной, очень печальной, простой причине — потому, что на работе мы сдерживаемся из тщеславия, чтобы о нас плохо не подумали. А дома, где нас знают, как облупленных — чего нам там стараться! Нас и так уже знают... и там — мы можем расслабиться. И, вот, там — мы такие, какие мы есть на самом деле. Потому, что на работе — нам страсть тщеславия помогает побеждать... там... страсть раздражения, например. А дома — нет.
Вот, а нам надо — особенно Великим постом — перестроиться на то, чтобы служить нашим ближним. Вот, это очень важно.
То есть, буквально: начался Великий пост — надо, чтобы все, кругом тебя, были от того, что ты постишься — счастливы. Буквально.
М.Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям: сегодня в гостях у «Светлого вечера» протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке.
В студии — Марина Борисова.
Мы прервёмся, и вернёмся к вам, буквально, через минуту.
Не переключайтесь!
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается.
Ещё раз, здравствуйте, дорогие друзья!
В студии — Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин.
Мы говорим о том, как же нам принести достойные плоды покаяния Великим постом.
Вот, батюшка, Вы сказали, что в притче о Страшном суде речь идёт, в том числе, и об отношении к язычникам. Но — парадоксальная вещь — очень часто... не знаю, может быть, мне так везёт... мои неверующие друзья, в критических ситуациях, ведут себя гораздо более по-христиански, чем мои церковные друзья. Может быть, у моих церковных друзей просто больше забот о других людях, может быть, просто их не хватает... охвата не хватает, а люди нецерковные — они, как-то, живут более рассеянной жизнью, поэтому, когда мои проблемы попадают в их поле зрения, они бросаются на помощь.
Но... как же нам взять с них пример?
О.Фёдор:
— Ну... наверное, надо этому просто учиться, надо с азов начинать. И этими азами могут быть, особенно на Великий пост, взаимоотношения с нашими домашними — семейными нашими. Например, можно пост рассматривать, как выведение себя из центра мироздания, да?
Вообще, в принципе, если быть честным, то меня — слишком много. Меня слишком много в моём сознании. Отсюда — саможаление, отсюда — тщеславие, и всё прочее. И меня слишком много в отношениях в нашей семье. И, вот, у каждого из нас, своего «меня» — слишком много. Давайте, его сделаем — поменьше? Давайте, его поставим на паузу, или уменьшим его громкость? Хотя бы, на Великий пост.
Вот, с утра проснулся — и пусть твой Великий пост заключается в том, что ты... там... жена не смогла вымыть посуду, потому, что устала, с вечера, ты — не кори её, а тихонечко вымой посуду. Завари кофе, принеси ей в кровать.
Позанимайся с детьми, съезди к матери — поговори с ней. Почитай... там... книжку внуку. Вот, не делай то, что тебе хочется, а послужи другому человеку — вот, как бы, растворись в служении другим людям. И ты обязательно почувствуешь... такой... благой ответ от Господа. Потому, что Христос сказал: блаженнее отдавать, чем принимать. Настройся на то, чтобы отдавать.
Вы знаете, интересно, что в древней Церкви пост заключался, даже чаще, в том, что люди отказывались от дорогих продуктов в своём рационе, то есть, просто начинали на еду тратить в два раза меньше денег, а половину — отдавать нищим. И вот это, они считали, значительно больше придавало телесному посту значения.
М.Борисова:
— Но... то же самое, до сих пор, практикуется нашими братьями мусульманами. У них, во время священного месяца Рамадан, необходимая часть этого поста — это то, что они часть пищи... у них принято есть вечером... там... общая такая трапеза... и вот — кормить тех, у кого нету средств на то, чтобы прокормить...
О.Фёдор:
— Да, это нормально, и это всегда в Церкви было. Вы знаете, даже монашеские общины... там... IV,V,VI веков, до исламского... вот, этого... страшного нашествия арабского, которое всё смело... вот, эти общины, которые жили крайне бедно и зарабатывали плетением корзин, как известно, из прутьев, прибрежных к Нилу... вот... как это реализовывалось?
Все плетут корзины. Один монах нагружает всё это такой огромной... лёгкой, но очень большой по объёму... такой... как бы... шапкой на телегу, запрягают... там... ослика или лошадку, и едут продавать в ближайший город, или в Александрию. Он выручает какое-то количество денег. Половина из них — сразу же, здесь, прямо на рынке — раздаётся бедным. И все это знают.
Поэтому, действительно, это — такая... во-первых, лакмусовая бумажка посмотреть на своё состояние, когда ты помогаешь другому... Я, знаете, помню, когда я был маленький, мне мой отец, ещё тогда не крещёный человек, но живший, ориентируясь на христианские идеалы, всё равно... а мне было лет семь... однажды мы проходили мимо нищих — он опустил руку в карман, и отдал им 3 рубля. Это были большие очень деньги — тем более, нас было трое детей, семья тогда тоже многодетной считалась — и я удивился. А он сказал: «Федя, ты себя, периодически, должен проверять. Вот, опустил руку, сколько достал — столько отдал. И, если у тебя внутри червячок начинает по этому поводу что-то такое говорить, значит — беда. Значит, ты привязан к деньгам. Нельзя». Вот, интересное наставление от некрещёного человека, да?
То есть, действительно, отдача другому — в любой форме — она и тебя проверяет, и настраивает твою душу на... вы знаете, может быть, это как-то высоко очень звучит... на способность принять Божие милосердие к тебе.
Вот, Максим Исповедник — он такие слова говорит удивительные. Он говорит: «Если ты не хочешь ближнего сделать участником того дара, который сам получаешь от Бога, ты его недостоин. Потому, что ты его не усвоил. Ты не стал таким же. Покажи, что ты, действительно, веруешь в милостивого Бога тем, что ты милостив к другому человеку».
М.Борисова:
— Ну... Господь иногда усложняет нашу задачу, в этом смысле. Когда всё благополучно, и у тебя в кармане есть мелочь, которую ты можешь раздать тем, кто стоит на улице с протянутой рукой, решить эту задачу просто. Но тем, кто помнит 90-е годы, может быть, покажется близким тот пример, который сейчас вертится у меня на языке.
В 90-е годы у нас в семье случилось так, что родители оказались без пенсии... ну, пенсии-то, в общем, тогда особо и не платили... и в очень... таком... сложном положении со здоровьем, с настроением. Мне приходилось очень много и тяжело работать, чтобы заработать на них, и на других членов семьи.
Если кто-то помнит, в 90-е годы все улицы были в нищих. Нищие стояли, буквально, на каждом шагу — и в переходах, и в метро, и в транспорте, и где угодно — люди с протянутой рукой.
И, в какой-то момент, я поняла, что я не в состоянии каждому, кто на моём пути попадается с протянутой рукой, давать хоть что-нибудь, и чтобы это ещё оставалось на тех моих домашних, которые реально в этом нуждаются.
И мне пришлось сделать выбор — или, или. И я перестала подавать на улицах. Я чувствовала очень плохо себя — совесть меня кусала постоянно, но, вот, такой выбор пришлось сделать. И я не уверена до сих пор, что я его сделала правильно.
О.Фёдор:
— Ну... во-первых, сейчас мы ближе к 90-м, в этом смысле, чем 7, 8, и даже 5 лет назад. Сейчас страна медленно погружается... так сказать... средние — в бедность, бедные — в нищету. И это надо понимать. Есть много людей, которые, реально, просто голодают. Поэтому, помочь всегда, действительно, есть кому. Хотя, так много пока не стоит на улице людей, но никто не знает, что будет через два года. Это — во-первых.
А, во-вторых, надо понимать, что... здесь, кстати, можно вспомнить совет Николая Васильевича Гоголя. Он предлагал, в общем, святоотеческий такой совет. Он говорил: выберите себе одного адресата.
Допустим, Вы знаете у себя в приходе вдову... или подойдите к священнику, спросите — и он Вам скажет. Вот, есть многодетная семья, где папа потерял работу. Вот, есть вдова, которая вкалывает, и не может обеспечить семью. Вот, есть пожилой человек, у которого половина пенсии уходит на коммунальные платежи, а вторая — уходит на лекарства. А есть-то, практически, нечего.
И — помогайте. Выделите сумму из своего заработка, которую Вы хотели бы выделить, и отдавайте её этому человеку. И — успокойтесь на эту тему. Действительно, потому, что Вы можете нарушить заповедь апостола Павла: кто о своих, наипаче домашних, не печётся, тот отрёкся от веры и хуже язычника. Вы не можете взять и перестать печься о своих пожилых родителях, которые останутся голодными.
Второе. Давайте, всё-таки, поймём, что милостыня может подаваться огромным количеством способов. Какая может быть Ваша милостыня?
Например, Вы — преподаватель английского. У Вас есть место, где Вы преподаёте, и есть ученики, которым Вы репетиторствуете. Вы можете подойти к тому же священнику в храме, или к социальному работнику — он Вам покажет многодетную бедную семью, где Вы бесплатно можете заниматься раз в неделю, и подготовить человека к поступлению в институт, или к сдаче ЕГЭ. Вы можете заниматься математикой или физикой с этим человеком, если Вы — преподаватель этих предметов.
Если Вы не можете этого сделать, но, допустим, Вы — мужчина, у которого...так сказать... «золотые руки». Вы можете, опять-таки, через социального работника, понять, где у вас в храме есть люди — та же вдова — которые нуждаются просто, чтобы к ним приехали и повесили полку, починили стиральную машину... там... отодрали какую-то краску... там... что-то наладили, собрали шкаф.
У Вас есть машина, и Вы на ней ездите на работу. Вы можете раз в месяц привезти инвалида на службу. И так далее, и тому подобное. Вы можете оказывать милостыню своими навыками — профессиональными, или — просто руками.
Например, у нас в храме практикуется помощь многодетным семьям, когда пожилая прихожанка, вышедшая на пенсию, но ещё имеющая много сил и желание потрудиться — она прикрепляется к какой-то многодетной семье, куда она приезжает, и... там... варит борщ на два дня, убирает кухню, делает зажарку на следующий день — чистит лук и морковку, или чистит картошку, заливает водой и ставит в холодильник для того, чтобы многодетная мама могла выйти завтра погулять, а потом прийти — а у ней уже осталось только сварить эту картошку. Вот, это — очень много.
Потом, если Вы, допустим, можете участвовать в проповеди — это тоже спасительно, это тоже Ваша десятина, Ваше пожертвование Господу и Ваша милостыня. Понимаете?
Поэтому, найдите себе то, что Вы можете сейчас, когда у Вас нет денег — и, всё равно, отдавайте! Потому, что, только отдавая, мы становимся похожи на Господа, и мы возрастаем в нашей вере. И пусть сначала мы отточим это мастерство на ближних, пусть они будут счастливы от того, что Вы с ними живёте. Не Вы будете счастливы, а они. А, потом уже... а, потом уже, мы перенесём это куда-то дальше.
М.Борисова:
— Но есть ещё одна проблема, и, я думаю, что о ней просто очень редко говорят, но сталкиваются с ней, я думаю, многие.
Когда нужно принимать помощь. Когда ты ещё сам можешь помогать другим, но, в каких-то случаях, ты понимаешь, что нужно, всё-таки, научиться принимать помощь других людей. Это бывает труднее, чем помочь самому. Я не очень понимаю, как действует этот механизм, но он именно так и работает.
О.Фёдор:
— Ну, да. Господь через это интенсивно учит человека смирению. Потому, что надо смирить свою гордыню. Как это — я всё мог, горы сворачивал, а теперь, вот, надо помочь мне? И, оказывается, что, вот, это умение дать другому, и навык дать другому возможность проявить практически своё христианство, смирив свою гордыню — это тоже не так просто.
Священник, например — это человек, который, вообще, живёт только на пожертвование. И, в принципе, священнослужителя Бог этому учит — вот, прямо с момента хиротонии. Не только его, конечно, но, в принципе, у священнослужителя всегда есть, вот, это смиряющее... такая нитка в его жизни.
И, когда человек нуждается в этом, Господь ставит его в это состояние. И иногда это бывает в конце жизни. Вот, мы об этом говорим — о том, что этому тоже надо научиться, что ты теперь беспомощный, а ты — всем руководил, а теперь — тобою руководят.
Там, ты командовала дочкой — командовал, допустим, всю жизнь, и она делала всё, что ты ей говорила, а теперь — она тобой командует, та маленькая девочка, которую когда-то ты кормила, рожала.
Вот, это тоже такой навык, который надо приобрести, который тоже способствует очень сильно смирению.
М.Борисова:
— Но, помимо того, что он способствует смирению, он же, иногда, очень нужен тем, кто хочет тебе отдать. Вот... в особенности, в отношениях старшего и младшего поколений в семье.
Я не знаю, может быть, у Вас в семье было по-другому, но в нашей, и во многих семьях моих друзей, моего поколения, старшие — родители, бабушки и дедушки — как такое заклинание повторяли: «Мы не хотим в старости быть вам обузой». И старались максимально... там... и какие-то сбережения, и как-то устроить свою жизнь так, чтобы... вот... дети, в их понимании, были свободны от заботы о них.
Но, ведь, это, на самом деле, ужасно для детей!
О.Фёдор:
— Да, а Господь решил по-другому, да? У Вас так было?
М.Борисова:
— Да.
О.Фёдор:
— Когда, действительно, это нужно. Понимаете, ведь, у нас, когда мы молодые, у нас есть иллюзия, что, вот, мы достигли... там... 25 лет — и мы взрослые. И взрослые — все одинаковые. Но это же — не так!
Твой папа — он, всё равно, старше тебя... там... на свои 25 лет. И он прошёл ту дорогу, к которой ты ещё не приходил. И он разобрался в тех вопросах, и обрёл смысл там, где ты ещё не поставил вопроса. Поэтому, даже когда он будет лежать беспомощным человеком рядом с тобой — это, всё равно, счастье, что он жив, и, если он, действительно, глубокий христианин, он, очень много с чем, тебе может помочь разобраться.
Потом, ведь... если твой родитель христианин, то, когда он теряет возможность — это тоже промысел Божий о человеке — активного действия, он, обычно, уходит в молитву. И, вот, молитвенник дома, когда все остальные бегают — это, вообще, сразу чувствуется. Когда в доме есть человек, который трудится в молитве. Это — очень много.
Поэтому, в принципе, если Вы построили правильные отношения со своими детьми, если Вы сохранили с ними любовь и уважение, родительское почитание, и, при этом, Вы стали им близкими друзьями, то они... вообще... если у Вас их несколько, они будут ссориться — у кого будут папа и мама доживать своё время! Потому, что они будут воспринимать это, как благословение Божие. И как радость. Вот, к этому надо стремиться.
М.Борисова:
— Но есть ещё проблема — мы росли, всё-таки, в таком... очень скученном состоянии. Это — и коммуналки, и очень перенаселённые малогабаритные квартиры, и... вообще... вот это состояние, что все — плечом к плечу, и всех вокруг — очень много.
Сейчас люди живут обособленно, и поколения одной семьи живут обособленно, и, вот, в какой-то момент, что-то случается. Скажем, из старшего поколения кто-то...
О.Фёдор:
— ... сломал шейку бедра.
М.Борисова:
— Да. И, вот, вдруг, нужно объединиться той самой семье, которая оказалась абсолютно разрозненной, и отдельные члены одной части семьи совершенно не в курсе, как живёт другая половина семьи. Вот, объединить в каком-то общем деле, в общей заботе — это же отдельный труд, это очень трудно потому, что навыка нету... у всех нету навыка даже просто общаться друг с другом.
О.Фёдор:
— Ну, вот, Господь и соединяет, чтобы приобрести его.
Вы спросили, в начале передачи, что такое «принести достойные плоды покаяния», да? Это — изменение.
То есть, покаяние состоялось тогда, когда в тебе произошли изменения. Когда ты отринул недолжное, и научился делать то, что Господь от тебя ожидал.
Это больше раскрыто в притче о талантах. Как раз, когда тот, кто вернул столько, сколько получал — это лукавый и ленивый раб.
Но, если говорить каким-то простым языком примеров, то, допустим, мальчик, выросший в интеллигентной семье, где никто никогда не матерился, если начнёт материться — это плохо. А если не начнёт, то это — нормально. А, вот, человек, выросший у пьяниц, где только так и разговаривали, который преодолел в себе это, этот пагубный навык — вот, он совершил плод покаяния. То есть, у него есть плод. Он — подвинулся, он — подвижник. Понимаете?
«Царство Божие силою берётся, и употребляющий усилие входит в него», — это Господь говорит. То есть, небольшая перемена, или большая — и есть плод покаяния.
Поэтому, тебе привезли маму сюда, с переломом шейки бедра — чтобы ты изменился.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
М.Борисова:
— В гостях у «Светлого вечера» сегодня протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, и мы говорим о плодах покаяния.
Вот, если, всё-таки, снова вернуться к взаимоотношениям разных поколений одной семьи. Если ты прожил какое-то количество лет, не задумываясь об этом, и вот, вдруг, скажем, Великим постом, тебя — осенило: нужно перестраивать отношения с детьми, нужно перестраивать отношения со старшим поколением — как это делать? Потому, что все же привыкли, что всё — вот, так, как... всё идёт, как идёт.
Какие усилия одного человека... и могут ли, вообще, усилия одного человека, который вдруг прозрел, изменить что-то в уже сложившемся мире той или другой семьи?
О.Фёдор:
— Если один человек в какой-то общине, семье или коллективе начинает смиряться — по-настоящему, по-христиански, то, постепенно, облегчение начинают чувствовать все. Потому, что в этот коллектив людей приходит мир — через смирение одного человека, через благодать Божию.
Поэтому, один человек сделать может очень много. Но — надо начинать служить другим людям.
Надо, утром просыпаясь, решить. Вот, допустим, с тобою в семье — четыре человека, или три. Что ты сегодня, для каждого из них, можешь сделать, и как, чтобы им было радостно? И ты, поскольку их знаешь хорошо — вперёд!
Вот, ты можешь сегодня... там... отпустить свою жену, уставшую от младенца, куда-то съездить. Останься с младенцем, несмотря на то, что у тебя выходной, и, вроде бы, все вокруг тебя кудахтать бегать должны — останься с младенцем, и скажи: «Любимая, поезжай... там... сходи на выставку, или туда-то... просто погуляй с подругами, с которыми не виделась полтора года!» — отпусти её.
То есть, сделай что-то, для всех радостное! Приготовь ужин, а не стучи кулаком по столу, что он сегодня такой невкусный. Вот, что-то сделай реальное! И так — каждый день. Вот и всё.
И если ты начинаешь служить другим людям, то это, безусловно, вызывает их на служение. И от этого, вообще, всем — и тебе самому — будет легче значительно уже очень скоро!
М.Борисова:
— В повседневной жизни, ведь, дело не только в том, чтобы делать что-то приятное твоим домочадцам, но, иногда, это и строгость, это и... такое... внимание, выраженное в каких-то, не очень приятных для них, действиях.
О.Фёдор:
— Ну, да... безусловно. Но... как сказать... конечно, любая власть — допустим, родительская власть — она подразумевает пресечение генерации зла. Понятно, если Вы подарите своему сыну планшет, и дадите в его управление роутер — там... своему восьмилетнему сыну — это не будет добром. Это будет тем, что мы называем человекоугодием — то есть, когда мы угождаем страсти человека. Речь же не идёт об этом. Это надо, конечно... нужна мудрость, чтобы это различать.
Но если Вы вашего девятилетнего сына возьмёте и свозите в Кремль, например, в свой выходной, заранее купив билеты в Оружейную палату, и расскажете ему о том, что там и как... или ещё куда-то... или с ним на какой-то спектакль сходите, или просто с ним покатаетесь с горки... или что-то ещё — вот, это вот и будет служением Вашим. Потому, что ему нужно Ваше внимание. Помимо того, что его надо кормить, обувать и одевать, ему нужно ещё сердечное общение на том поле, которое ему интересно. Вам — не интересно... там... читать ребёнку... не знаю... «Одиссею капитана Блада», например — Вы давно уже это прочитали, это уже всё в прошлом. А ему — интересно. Поэтому, Ваше смирение — в том, что Вы приходите к нему, и делаете то, что ему важно и интересно.
М.Борисова:
— Это Вы, как многодетный отец, наверное, поймёте — смирение человека, который десятый раз подряд читает ребёнку «Сказку о рыбаке и рыбке», причём, ребёнок знает эту сказку наизусть, и, если ты вдруг переставишь какие-то слова, он делает тебе замечание. Как только ты заканчиваешь её читать, он: «Давай, снова!»
О.Фёдор:
— Да, у нас была такая, с нашей маленькой дочкой, сказка — о принцессе и драконе, которую надо было рассказывать всегда «канонично», нельзя было отклониться никуда. Но потом, всё-таки, удалось сюжет поменять.
Ну, да... но, понимаете, ведь... здесь, ведь, что важно? Что важно для ребёнка? Для ребёнка важно, что папа спустился со своего Олимпа, пришёл ко мне, и делает со мной то, что ему-то — вряд ли, интересно, но интересно мне. Это значит — ему интересен я. Понимаете? Это и есть самое главное, что строит сердечную связь с ребёнком.
Потом, когда он уйдёт в пике переходного возраста, у Вас с ним сохранится связь, и он будет хоть как-то управляем.
Вот, если вот эти связи не закладывать, лениться — «я кормлю, одеваю и обуваю, учёбу оплачиваю — и до свидания, а дальше у меня — телевизор, тапочки и планшет — моя программа дома, после ужина» — то... тогда... какое будет к Вам внимание? Тогда, как раз, на исходе Вашей жизни, и будет Дом престарелых. Понимаете, это же всё — очень связано! Если Вам ребёнок был интересен, когда он был маленький, Вы будете ему интересны в старости.
М.Борисова:
— Но... это Вы... всё-таки, мы говорим о... таком... идеальном варианте. А, вот, неидеальный, и гораздо более распространённый вариант — когда, годами вынужденные ухаживать за больными, немощными родителями, люди делают это потому, что они — должны.
У них наслаиваются свои какие-то проблемы, своя усталость, свои болезни. Они, изо дня в день, делают это, и им это очень тяжело, и у них... вот, этой... такой... любовной внутренней... любовного внутреннего настроя очень мало остаётся, но они, всё-таки, делают. И это, наверное, тоже плод?
О.Фёдор:
— Это — подвиг, который является плодом их любви к родителям. Да, безусловно.
Господь всё это добро бережёт в Своей памяти, и Ему хочется, чтобы человек научился любить. Это — самый главный плод, по количеству и качеству которого, как нам кажется, Он будет нас оценивать в конце жизни нашей. И Он создаёт такие обстоятельства, чтобы нам было проще этот плод стяжать, ему научиться.
М.Борисова:
— Спасибо огромное за этот разговор!
Протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, был сегодня гостем передачи «Светлый вечер».
С вами была Марина Борисова.
До свидания!
О.Фёдор:
— До свидания!
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!