У нас в гостях был настоятель храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертаново в Москве протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, стоит ли переводить язык богослужений с церковнославянского на русский, и как найти компромисс в этом вопросе в современных условиях.
Ведущие: Алексей Пичугин, Марина Борисова
А. Пичугин
— Дорогие слушатели, здравствуйте, «Светлый вечер» на светлом радио. Здесь, в этой студии приветствуем вас мы, я Алексей Пичугин...
М. Борисова
— И Марина Борисова.
А. Пичугин
— С удовольствием представляем нашего гостя. Вместе с нами и с вами ближайший час, эту часть «Светлого вечера» проведет протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Москве. Здравствуйте.
Протоиерей Павел
— Добрый вечер.
М. Борисова
— Отец Павел, совершенно неожиданно такая традиционная, давно обсуждаемая, но так и остающаяся под многими вопросами тема, как следует или нет переводить богослужение на русский язык, возникла в пространстве Ютьюба, потому что вы с протоиереем Георгием Кочетковым встретились в одной студии, и между вами произошел такой публичный диспут на эту тему. И вдруг интерес к этой теме снова оживился...
А. Пичугин
— Он даже, наверное, не затухал, но просто здесь такой новый яркий виток, поскольку очень яркие примеры яркими спикерами приводились.
М. Борисова
— И хотелось бы, конечно, продолжить этот разговор, потому что в том формате, в котором это можно посмотреть на Ютьюбе, там слишком много остается недосказанного. Поэтому хотелось бы, чтобы вы досказали, стоит или нет переводить богослужение на русский современный язык и если нет, то почему.
А. Пичугин
— А я, простите, прошу прощения, маленькая только ремарка, можно? Если можно, от себя. Я эту программу не смотрел, ну я ехал за рулем, и у меня просто звук играл, я слушал. Я выключал все время, я про себя проговаривал какие-то опорные вещи, как мне кажется, важные, я возмущался, я не соглашался с отцом Павлом, я не соглашался с отцом Георгием, я соглашался то с одним, то с другим — то есть на меня эта программа очень такое, самое живое впечатление произвела. И я очень рад, что у нас теперь есть такая возможность — жалко, нет отца Георгия, но есть возможность с отцом Павлом это обсудить.
Протоиерей Павел
— Мне очень радостно слышать, что эта дискуссия оказалась очень резонансной и побудила многих снова и снова вернуться к теме, связанной с осмысленностью нашего присутствия на богослужении. И едва ли здесь можно в рамках даже нашей сегодняшней с вами беседы расставить все точки над i, потому что проблема как таковая, она слишком большая. И она затрагивает не только тему понятности или непонятности языка богослужения как такового, это тема места человека в литургическом богослужебном цикле жизни Церкви. Как и я говорил на встрече, на этой беседе с отцом Георгием, неправильно весь смысл присутствия человека на богослужении сводить исключительно к вопросу понятности или непонятности. Все-таки человек приходит на службу не для того, чтобы что-то новое для себя узнать или что-то понимать. Он приходит на службу в первую очередь для того, чтобы перегрузить свое сознание, перегрузить свой внутренний мир и сопоставить его с той тональностью, той жизнью, которой живет Церковь.
А. Пичугин
— Но ведь у нас есть утвержденный чин последования богослужения. Тогда можно просто их не совершать, а в формате ли беседы или в формате предстояния человека один на один с Богом, все то же делать. Но для чего-то исполняются, звучат утвержденные за много веков тексты.
Протоиерей Павел
— Алексей, я еще более обострил бы вашу фразу. У китайцев мудрых, даосов, есть такая фраза, что самое главное — давать всему правильные имена. Вот если мы даем явлениям правильные именования, то тем самым мы избегаем множество ошибок в жизни. У нас получаются правильные, корректные исходные, на которые мы можем опираться для того, чтобы потом дальше думать, строить, анализировать, делать выводы какие-то. Так вот богослужение — это пространство многоуровневое, и только одно из измерений этого пространства есть те самые смыслы, те идеи, те догматические утверждения, концепты, которые мы находим как в самом чинопоследовании службы, так и в конкретных песнопениях. Ну вот я смотрел не так давно одну из ветвей дискуссии после этой беседы, и обратил внимание на то, что одним из острейших вопросов стало: а как правильно понимать богослужение? Вот кто может сказать, что на самом деле происходит во время службы? Так вот сама постановка этого вопроса, она показывает, что человек не очень понимает, что у любого текста есть читатель. Текст не живет сам по себе, где-то там на полке там или в пространстве интернета, он оживает только тогда, когда у него появляется читатель И каждый считывающий этот текст, превращающий эти буквы, эти значки в речь, живую речь, он ее читает сам. И, естественно, он на эту речь проецирует свое духовное состояние, свой интеллектуальный багаж, свой кругозор, свои какие-то там, не знаю, глубинные, может быть, даже травмы какие-то психологические. Так вот богослужение это то же, богослужение не существует в отрыве от молящегося, в отрыве от того, кто это воспринимает. То есть между самой службой как таковой и прихожанином идет непрекращающийся диалог. Заинтересованы ли мы в том, чтобы качество этого диалога было выше?
А. Пичугин
— Безусловно. Или нет? Нет, я считаю, что, безусловно, заинтересованы. А вы так задумчиво на меня смотрите, что я не уверен, что вы считаете так же.
Протоиерей Павел
— Вот понимаете, парадокс в чем. Если вы приедете на Святую гору Афон и посмотрите на актуальных молитвенников, которые творят Иисусову молитву и денно и нощно, которые заменяют Иисусовой молитвой все наши многообразные правила, каноны, Псалтирь, последования, обратите внимание, что их творение Иисусовой молитвы, оно очень сильно отличается от того, о чем мы сейчас с вами говорим. Они ее творят механически. На вдохе — Κύριε Ιησού Χριστέ, на выдохе — ελέησόν με. Им категорически запрещается заниматься какой бы то ни было рефлексией над каждым из этих слов, задумываться о том там, знаете, «Господи» — кого я имею в виду? Это Тот, Кто сотворил этот мир, да, да, вот тот Самый Господь. «Иисусе» — кого я имею в виду? А да, Тот Самый Иисус Христос, Кто родился две тысячи лет назад. «Помилуй» — что значит «помилуй»? Значит... Вот это грубейшая ошибка, которая исключает саму перспективу творения молитвы как таковой.
А. Пичугин
— Безусловно. Но вы приводите пример с Афоном, где вот эта непрерывная молитва именно в такой форме веками звучит, она там, наверное, должна быть такой. Ну у нас есть богословие, у нас есть наследие людей, которые на протяжении столетий рефлексировали над этим, у нас Вселенские соборы над этим рефлексировали, у нас тексты, которые мы...
Протоиерей Павел
— Дорогой Алексей, я ни в коем разе не спорю с вами. Я к тому, что богослужение — это гораздо более глубокий и широкий феномен жизни Церкви, который вмещает в себя куда больше, чем мы склонны думать. Там есть разные этажи, разные уровни. Есть уровень просто смысловой — вот тот, о котором вы говорите — это действительно гимнография, это поэтика, это глубочайшие богословские формулы, красиво упакованные в ту риторику, которая была характерна для составителей, для той эпохи, когда она появлялась. Которая для нас, например, представляется в какую-то полнейшую абракадабру, мы не пониманием ни как это выстраивается, ни какая там логика, почему нельзя просто о чем-то сказать, надо обязательно с каким-то и с подвывертом сделать все это. Но есть и другие вещи, другие как бы стороны. И для меня одной из таких важнейших сторон является та ткань богослужения, которая плетется на каждой службе. Вот у этой ткани есть свой узор. Для нашего русского человека неотъемлемым составляющим этого узора и является церковнославянский язык. Если мы убираем церковнославянский язык как таковой из службы и все это переводим на кажущийся понятным русский язык — мы порождаем сильнейшее напряжение со стороны тех людей, для которых это поэтика сама по себе, она важнее того содержания, до которого они могут даже, в общем-то, хоть на русском, хоть на славянском, хоть на каком-то другом языке просто не дорасти, Им это и не надо. Вот зашел человек без высшего какого-то богословского образования или, может быть, просто ну не особо интеллектуально развитый — он пришел на службу для того, чтобы молиться. Не для того, чтобы заниматься богословской рефлексией на тему постановлений Третьего Вселенского собора.
А. Пичугин
— А зачем тогда в национальных республиках и в разных странах в храмах Русской Православной Церкви богослужения переведены на национальный язык, а не служатся на церковнославянском? Ведь какая разница, что звучит, человек пришел молиться.
Протоиерей Павел
— Да, но это совершенно понятно, это единственно правильно, потому что там церковнославянский язык, он является абсолютно чуждым языком. Для русского человека, для русскоязычного человека славянский не является чужеродным языком. Он является своего рода источником нашего языка, источником вот этой нашей полисемантичности в русском языке. Мы постоянно, нравится нам или не нравится... Вот одна моя знакомая из Амстердама недавно мне пожаловалась, вот читали с ребенком двенадцатилетним какой-то стих — причем это даже не какая-то классика, это что-то вот там из середины XX века, не помню, какой стих, советских писателей. И она мне говорит: ты представляешь, мне пришлось почти через каждое слово объяснять ребенку, что это такое. Потому что тот объем русского языка, которым владеет ее ребенок, разговаривающий на русском языке, но все равно он думает-то уже на другом языке, у него вот это семантическое поле совершенно другое. И для него эти русские слова, они звучат ну как что-то совершенно невероятное, он нигде не встречал в литературе, в разговоре своих родителей, в разговоре тех друзей, с которыми общается. То есть для ребенка, выросшего в иноязычной среде, даже наш русский язык, он уже представляет определенную проблему. Второе — все-таки для других народов, с другими языками, церковнославянский язык, он воспринимается все-таки не как один, запятая там, пять, а как совершенно чуждый язык, как язык, до которого надо добираться сквозь такой же неблизкий русский язык. То есть зачем создавать людям там проблему, где эту проблему можно как бы, в общем-то, ее избежать? Моя позиция по вопросу перевода, целесообразности перевода русского языка, она, если честно, достаточно ясная. Считаю, что должны быть точки входа для людей, для которых непонятность церковного языка богослужения является существенным препятствием, существенной преградой для вхождения вот в церковную жизнь. Должны быть какие-то литургии, должны быть переводы чинопоследовании таинств, треб на русский язык, но при этом они должны делаться не ради перевода как такового. Вот что мне очень не понравилось в идее, которую активно продвигает отец Георгий, это идея такого, знаете, определенного тоталитаризма: что вот есть служба на церковнославянском языке, она вся непонятна, она бессмысленна, это грех, быть на службе, не понимать — это грех. Поэтому давайте все сейчас одним махом переведем на русский язык — и мы сразу все проблемы решим. Во-первых, мы не решим эти проблемы — раз. Во-вторых, ну а неужели нет какого-то более-менее разумного срединного пути? Так чтобы сохранить максимально, насколько это возможно, красоту и поэтику церковнославянского языка, но при этом сделать определенную справу, определенную коррекцию тех понятий, тех вещей, которые режут наш нынешний слух, либо, наоборот, воспринимаются совершенно противоположным образом.
А. Пичугин
— Мы напомним, что в гостях у программы «Светлый вечер» на светлом радио протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Богородицы на Городне.
М. Борисова
— Отец Павел, вы говорите о точках входа. Я думаю, что это, конечно, кому-то очень нужно, но ведь не всем.
Протоиерей Павел
— Не всем, да.
М. Борисова
— Могу привести в пример саму себя. Когда в 25 лет, в начале 80-х годов, я пришла в Церковь, я не понимала ничего. Я не учила церковнославянский язык в институте, ну в школе мы проходили «Слово о полку Игореве», учили «Плач Ярославны» наизусть, но это, в общем, как вы понимаете, не совсем та база. И я первое время стояла в церкви, естественно, ничего не понимаю. Ну в смысле там три-четыре слова уловишь на слух — и уже большое счастье. Но это не приводило к тому, что я...
Протоиерей Павел
— К ступору.
М. Борисова
— Чтобы у меня пропадала охота ходить в храм, наоборот. Причем мне больше всего нравилось поначалу ходить именно на всенощное бдение, то есть там, где очень много текста. Но вот я не знаю, лично меня это втягивало, вот втягивало внутрь. Я не знаю, как это объяснить более рационально, поскольку я женщина, у меня другое полушарие мозга работает, не так, как у вас с Лешей. Но мне нравилось это. Более того, когда у меня появился выбор, либо все-таки на ускоренных курсах пройти какую-то подготовку грамматическую, я предпочла изучать методом погружения. Ну так сложилось, что меня благословляли учиться читать, потом учить устав, и вот погружаясь в это непосредственно при подготовке к службе, и вот там произошло вот это соединение, когда там слова типа «южики» перестало вызывать недоумение или там «бе яко нощный вран на нырище, яко птица, особящаяся на зде». Вот кто такая «здя» — этот вопрос как-то сам по себе разрешился. Но на самом деле ведь дело-то не в том, что необходимо понимать каждое слово. Вот этот поэтический строй, он сам тебя выводит на понимание, может быть, невербальное, но он тебя настраивает так, что ты стоишь на шестопсалмии — ты не шевелишься. Не потому, что тебе сказали, что нельзя шевелиться, а потому что тебя настолько захватывает...
Протоиерей Павел
— Стихия вот этого момента богослужения. Да, да.
А. Пичугин
— А если далеко не у всех людей настолько остро развито, Марина, как у вас поэтическое чувство?
Протоиерей Павел
— Надо развивать.
А. Пичугин
— Нет, ну серьезно. А если оно не развито? Если человек эту поэтику не воспринимает? И таких много. Он стоит, переминается с ноги на ногу: скорей бы включили свет, и чтец затушил бы эту свечку, и уже там что-то запели. С одной стороны. С другой стороны, понимаете, вот мы все время говорим о том, что есть некая поэтика. Но у огромного количества, у всех текстов, используемых в богослужении есть авторы или несколько авторов — я сейчас не о Псалтири, не о Писании Нового Завета, а о определенных стихирах, об огромном количестве богослужебных текстов, которые создавались со смыслом определенным. И человек, который их писал, наверное, не думал о том, что это просто стихотворение, которое может фоном звучать. Вот, простите, наверное, это не очень уместная аналогия, но вот мы приходим в ресторан, общаемся. у нас хорошая дружеская беседа, а где-то фоном играет приятный джаз. И вот этот приятный джаз, ну даже если его не будет, у нас все равно сохранится эта дружеская беседа и хорошая атмосфера, но он еще больше располагает нас к хорошему настроению и к этой беседе.
Протоиерей Павел
— Ну вот, Алексей, продолжая вашу аллегорию, я бы предложил другой образ. Вы приходите на какую-то оперу, где поют на другом языке, например...
М. Борисова
— На итальянском.
Протоиерей Павел
— На итальянском, да. И вы даже не знаете, собственно, либретто...
А. Пичугин
— О, либретто у меня может быть перед глазами.
Протоиерей Павел
— Ну даже если вы не знаете. Ну вы же не развернетесь и не уйдете из театра только потому, что там поют на итальянском языке. Потому что все-таки опера это не только слова, которые несут определенный смысл. Это некое целостное действо, где смысл слов, он скорее вторичен по отношению ко всему, что происходит в данный момент на сцене. Это целостное действо. Вот богослужение такое же целостное действо. Тут работает все — и ум, и чувства, и, простите, обоняние и осязание, и вкус. Вот как отец Павел Флоренский говорил, что богослужение — это синтез искусств. Это вот такое целостное, целокупное действо, в которое человек оказывается вовлечен весь, без остатка. И сводить его исключительно вот к этой рациональной поверхности, на мой взгляд, это не только неправильно, а разрушительно для самой ткани богослужения.
А. Пичугин
— Ну а для чего тогда писались вот эти красивые, очень красивые, если вдруг взять или перевод, или вслушаться, или где-то читают на русском языке — ты вдруг понимаешь, что это замечательная поэзия, я абсолютно согласен с Мариной. Но она еще и звучит абсолютно понятно. Да, для того чтобы понимать, богословское образование далеко не всегда поможет в понимании полноты смысла, но все равно у тебя есть гораздо больше инструментов для того, как ты себе представляешь возможность общения с Богом. Ты можешь с Ним общаться совершенно спокойно: «Господи, Ты вот...» — на том же языке, на котором мы общаемся сейчас с вами. Но когда ты читаешь каноны на всенощной с переводом, ты понимаешь, что где-то люди в Византии когда-то давно, в VII, в VI веке писавшие это, тоже общались с Богом, и их язык общения с Богом был очень высок. И ты понимаешь, что они не просто так жили, эти жизни по-другому раскрываются. Это лично мое ощущение от переводов, которые я вижу. И вот у меня, во мне мой диалог внутренний с Богом может заиграть дополнительными красками.
Протоиерей Павел
— Здесь я бы хотел остановиться на двух моментах. Первый момент — вы очень хорошо отметили, что поэзия литургическая — это определенные срезы эпох. Это срезы ментальности, это срезы политической ситуации, это срез культуры того времени. И насколько правильно и корректно пытаться переписать, переформатировать эти культурно-исторические памятники в наш нынешний контекст, я, например, в этом не очень уверен. Потому что, если мы внимательно посмотрим и переведем на русский язык, например, чтение из дней Страстной седмицы, адресованные в сторону иудеев, то боюсь, что к нам может заявиться небезызвестная комиссия по оскорблению чувств верующих и просто предъявит эти тексты в виде ну подсудной статьи.
А. Пичугин
— У меня тоже был такой вопрос.
Протоиерей Павел
— Понимаете? И пока это все красиво упаковано в полунепонятную церковную лексику, к нам вопросов, в общем-то, не будет, не особо будет. И это нормально. Потому что когда эти вещи были написаны, была другая ситуация, был другой контекст, и, естественно, сегодня их никто бы так не написал. Вопрос: зачем нам делать этот искусственный прыжок из той эпохи в нынешнее время? Это первое. Второе. На мой взгляд, куда более важной темой является не перевод как таковой, а открытие литургического творчества, открытие литургической свободы. Потому что по факту где-то подспудно оно все равно происходит. Мы знаем прекрасно — вы, Алексей, наверное, помните, Марина, наверное, помнит, насколько в советское время, позднесоветское время был популярен акафист «Слава Богу за все», написанный русским языком. Это не бульварный русский язык, это совершенно такой вот, ну условно, достаточно чистый и достаточно высокой русский язык. Почему этот акафист был настолько популярен? Именно потому, что в этом жанре, в этом языке откликалось очень многое у нашего читателя. Он чувствовал себя не воодушевленным свидетелем разговора византийского монаха VI века с Богом — это тоже здорово, и тоже на самом деле: у, ничего себе! Представляете, вот так вот с Богом люди говорили! А это уже приближенное к нам, вот оно здесь, это из той же самой серии, как молитва отца Софрония Сахарова: «Господи, — как же там? — прости нас, дураков, хоть как-то» — что-то такого типа.
А. Пичугин
— Да та же самая известная молитва Оптинских старцев.
Протоиерей Павел
— Молитва Оптинских старцев. Так вот, на мой взгляд, это гораздо более важная тема, чем проблема перевода или не перевода всего богослужения на русский язык.
А. Пичугин
— Да, согласен.
Протоиерей Павел
— Я считаю, что да, я считаю, что по мере того, как будет у нас развиваться наша новая богослужебная современная поэтика, тема языка, перевода языка, она просто отойдет на второй план. Но тут другая проблема есть. У нас же пишутся каноны, акафисты, последования к службам святых, но они такие зубодробительные, они совершенно не учитывают слух нашего современника. Там есть над чем очень серьезно работать нашей комиссии, богослужебной комиссии, которая занимается рецепцией всех этих текстов.
А. Пичугин
— Мы сейчас прервемся буквально на минуту. Напомним, что сегодня у нас в гостях отец Павел Великанов, протоиерей, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне. Мы говорим о переводах богослужебных текстов на русский язык, говорим о литургическом творчестве в наше время. Марина Борисова, я Алексей Пичугин. Через минуту мы к нашей дискуссии вернемся.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомним, что сегодня у нас в гостях протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне, в Москве, в Чертаново. Марина Борисова и я, Алексей Пичугин, ваши ведущие
М. Борисова
— Отец Павел, мне кажется, есть еще одна тема, которая в этом контексте редко поднимается: очень важно, кто и как эти слова произносит. Очень сложный текст канона покаянного Андрея Критского — так сложилось, мне очень повезло в жизни, первый мой Великий пост и вот мефимоны первый раз в жизни — это было...
А. Пичугин
— А вы поясните, пожалуйста. Я думаю, не все помнят и не все читали Шмелева.
М. Борисова
— Чтения в первые дни первой седмицы Великого поста, когда читается канон покаянный Андрея Критского. И вот мне повезло, потому что это происходило на тогдашней улице Неждановой, в Брюсовом переулке, в храме Воскресения Словущего, и настоятелем этого храма был митрополит Питирим (Нечаев). И вот это поразительно. Я, как уже говорила, к тому моменту очень мало на слух улавливала церковнославянских слов. И вот вышел владыка Питирим, он читал так, что мне понятно было все. То есть не возникало желание потом уточнить что-то в словаре. То есть этот канон был настолько им прочувствован...
Протоиерей Павел
— Прожит.
М. Борисова
— Да, до каждой паузы, что не нужно было никакого перевода. Вероятно, такое с великими артистами происходит на сцене, когда люди, попадая там и видя на сцене Лоуренса Оливье, говорили, что, не зная английского языка, они понимают все, что он говорит. Вот это было так.
А. Пичугин
— Ну мы же все время сталкиваемся — люди, которые все стараются воспринимать рационально, и люди, которые все воспринимают так, как вы это описываете. Вот те люди, которые воспринимают рационально, им, безусловно, важно, чтобы все было сейчас понятно. Там рядом с Брюсовым переулком храм, который, многие его хорошо знают — Успения на Успенском Вражеке, возле которого я много лет работал и часто бывал там на службах. До сих пор с глубочайшим почтением отношусь к отцу Владимиру Лапшину, у которого не переведено, как многие считают, все на русский язык, но адаптировано что-то, что-то читается действительно по-русски. Я когда стал ходить на 12 Евангелий на Страстной седмице туда, я по-новому ощутил эту службу. Да, Евангелие читают на русском языке — вариант? Вариант, да, компромиссный.
Протоиерей Павел
— Наверное, правильно, когда в Церкви есть и то и другое. Когда в Церкви есть возможность и человеку, ориентированному более на рациональное восприятие и тому, кому ближе образное, аллегорическое, эмоциональное. Даже кто-то волевое даже больше увидит в службе: главное, что на службе надо постоять. Так чтобы прямо пот градом тек, но ты чувствовал, что ты да, ты стоишь перед Богом, ты на грани между возможностью и невозможностью. Это тоже ведь на самом деле богослужение. Он может и не чувствовать ничего, он может и не понимать ничего, а вот работает у него вовсю воля. А другой человек на службе может печь пирожки. Вот, например, какая-нибудь там сотрудница храма готовит ужин или там обед для тех, кто работает, кто придет после службы на трапезу. И у нее работает там, краем уха работает какая-то, значит, трансляция. Знаете, что во всех афонских монастырях есть общее правило, что кухонные работники, монахи, послушники, кто трудятся во время службы, они с самого начала службы находятся на своем послушании. Потом, когда подходит момент причащаться, они прямо в своих халатах заходят в храм, причащаются, разворачиваются и идут обратно работать. То есть это все общее делание, это все литургия. И неправильно было бы какую-то только одну часть ее вводить, делать некоей точкой фокуса, тем самым умаляя все остальные. Вот, наверное, красота Церкви в том числе и в этом многообразии, в том, что любой человек — с любым менталитетом, с любыми каким-то жизненными предысториями — он может найти в Церкви такой формат, в котором богослужение будет помогать ему расти, будет помогать ему развиваться. А вот продолжая мысль Марины, я целиком с вами согласен. И более того, для меня самого было открытием, когда на радио «Россия» стали выходить мои передачи в рамках «Религиозной энциклопедии», где я только писал тексты, а профессиональные артисты озвучивали их. Обычно я не слушал — ну что слушать, сам писал. И тут как-то, не помню почему, вот решил послушать — знаете, я был в шоке. Почему? Потому что я услышал то, что я в эти тексты не вкладывал. Как это происходит, для меня до сих пор загадка. Но артист своим чтением, вот этим общим, общей аранжировкой всего, он вдруг какие-то вещи очень сильно прямо вот углубил, какие-то вещи вывел на поверхность, хотя там лишь легкие какие-то намеки были. И я был в глубоком потрясении. Вот что значит настоящее мастерство, когда актер может превратить текст в нечто большее, чем сам по себе текст, чем он является. Мы все помним потрясающие по своей проникновенности записи чтения Великого покаянного канона Святейшим патриархом Пименом. Они по сей день является своего рода ну каким-то камертоном чтения. Еще будучи семинаристом, когда мы все должны были присутствовать на утренних, вечерних молитвах, я очень быстро заметил, что качество твоего восприятия этих молитв напрямую зависит от того, кто читает. То есть кто-то читал достаточно медленно, спокойно, так вот как бы вроде бы даже и продуманно, но все эти слова, они превращались в какой-то абсолютно пустопорожний рой, и тебя нигде не цепляло ничего. А другой читал, наоборот, я бы сегодня сказал, борзясь — быстро, без всяких там каких-то эмоциональных своих вкладываний, вложений — но ты понимал каждое слово, и оно прямо вот как будто тебя пронзало. И уже с той поры для меня стало очевидно, что как откликается текст в душе другого человека, зависит от очень разных причин. И вовсе не от артистизма, вовсе не от способности человека как-то все это красиво представить. Ничего подобного. И уже во время изучения там других языков, чтения на языках нам наши профессора, педагоги говорили, что вы должны научиться читать текст на другом языке так, чтобы человек, который приблизительно, легко, совсем поверхностно имеет представление об этом языке, все-таки смог понять, что вы читаете. Вот это именно то, о чем вы говорите. Поэтому, конечно, следует сказать откровенно, что наша культура чтения и вообще культура артикуляции церковнославянских текстов во время богослужения, она находится на очень низком уровне. Редко где можно встретить храм, где читают не просто четко — хотя бы четко читали бы — вот это вместо «бу-бу-бу» — это одно. Второе, чтобы еще читали с переживанием этого. Как шестопсалмие читают, когда весь храм замирает и прямо каждое слово ловит. А еще и с пониманием того, что читают. Ну послушайте, так у нас это будет, мы будем самой духовной Церковью всего мира.
А. Пичугин
— Как вы думаете, возможен ли действительно компромисс в наших современных условиях? Когда те, кто хочет перевода — пускай получит перевод, те кто хочет церковнославянский — пожалуйста, церковнославянский, кто хочет адаптации — вот вам адаптация. Русский язык — да, у нас периодически где-то совершается литургия на русском. Но вот может ли такое быть, что для желающих — может быть, не в выходные, то есть не суббота воскресенье, а какой-то будний — и вечерня с утреней бы служились на русском, и литургия?
Протоиерей Павел
— Вы знаете, Алексей, непростой вопрос. Отвечу так. Есть несколько тем, которые лежат на поверхности.
А. Пичугин
— Ну да, безусловно.
Протоиерей Павел
— Это прежде всего вопрос понятности Священного Писания, которое читается во время богослужения. У меня на приходе давным-давно мы приняли за правило — и это ни у кого не вызывало малейшего противодействия, — что Апостол читаем на двух языках: сначала читаем на церковнославянском, потом на русском. Интересно было то, что пришлось потратить достаточно много времени, ну где-то около года, пока мы не нашли правильную манеру подачи именно русского языка. Потому что разные были эксперименты, что-то явно получилось, что-то совсем неудачно было. Но в какой-то момент мы нашли вот ту самую стилистику чтения, именно артикуляции, которая оказалась очень удачной. И удивительная вещь: в храме во время чтения Апостола перестали, народ перестал суетиться, там, значит, чем-то другими вещами заниматься, все стали слушать. Потому что возможность один раз послушать на не все понятном отрывке, зачале, с пониманием того, что это будет на русском, это существенно повышает интерес к самому тексту.
М. Борисова
— Ну ведь если уж так, по гамбургскому счету, чтобы понимать те отрывки, из Апостольских Посланий, которые звучат за литургией, нужно еще и контекст понимать.
Протоиерей Павел
— Вот, правильно.
М. Борисова
— Потому что никакой перевод не поможет понять, очень ну вот...
Протоиерей Павел
— Да, абсолютно с вами согласен. Тут опять-таки несколько уровней. Первый —абсолютно непонятный церковнославянский язык, второй — все-таки более понятный русский, но который еще не до конца нам дает возможность, и обязательно, соответственно, истолкование, адаптация этого текста, которую делает священник в своей проповеди.
А. Пичугин
— Ну контекст для Апостола очень важен. Поскольку Послания определенные...
Протоиерей Павел
— Ну послушайте, они тоже очень разные. Есть Послания Апостола, которые понимаются на раз на славянском, без всякого перевода: «Плод же духа есть любовь, радость, мир, кротость, благость, долготерпение, воздержание...» — и что тут переводить, да?
А. Пичугин
— Ну это самое распространенное. Не из Апостола, яркий пример — у всех, кого ни спросишь, у всех неправильное толкование из 50-го псалма, про грех, который «выну». Что значит «выну» грех? У кого ни спросишь, все говорят: ну как? Перед лицом Господа откажусь от этого греха — вот он, Господи, грех мой перед Тобой.
Протоиерей Павел
— Да. Ну вот это как бы другая тема, что из церковнославянского языка хорошо было бы проводить какую-то ну минимальную, наверное, правку и редактуру тех моментов, которые являются для нас такими словами-перевертышами, с прямо противоположным смыслом зачастую. И вот Ольга Седакова, она же замечательный сделала словарь, в котором подобные вещи дала возможность всем понять и познакомиться. Понимаете, это должна быть определенная культура, определенный интерес, что знать церковнославянский язык и владеть всей этой поэтикой это не просто какой-то архаизм, позавчерашний день, это просто круто — потому что это развивает, это вас встраивает в какой-то еще новый пласт жизни, новый пласт бытия. Как и любой другой язык. Сколько языков человек знает, столько жизней он живет. Но что еще хотел сказать. Но кроме Апостола, Евангелия, есть еще ведь и другие чтения. Например, будет сейчас скоро Великий пост, будут чтения паремий. Слушайте, ну там я-то далеко не все понимаю. Почему бы не читать паремии на русском языке, ну в чем здесь криминал? Не надо даже на славянском читать, читайте только на русском языке, и это будет полезнейшим назиданием для всей Церкви. Это будет действительно то, что будет работать. Не надо ломать поэтику самого богослужения — богослужебных стихир, там тропарей, ирмосов, которые у нас уже просто как бы вошли в нашу плоть и кровь как неотъемлемая часть церковной традиции. Но дайте возможность людям понимать те тексты Священного Писания, которые не являются частью вот этой поэтики, там нет этой поэтики. Нет, поэтика там тоже есть в определенных там местах, но это совершенно другой вес, там смыслы первичны по отношению к форме.
М. Борисова
— Ну мне кажется, что касается понимания паремий, тут целиком зависит от прихода. Ведь на самом деле во многих приходах существуют определенные там циклы бесед, которые проводит священник.
Протоиерей Павел
— Марина, на это все приходят единицы, понимаете. Ну нет, давайте честно скажем, у нас нет моды на осознанное участие в богослужении. Ну нет. Почему — это другой вопрос. Я думаю, это можно еще две программы записать, почему именно у нас нет запроса на богословие как таковое. Почему нам кажется стыдным или неправильным богословствовать, почему у нас сразу появляется море различных фобий, страхов, если вдруг какая-то женщина начинает священнику задавать богословские вопросы. У нас даже шутка на эту тему есть, да, — срочно замуж! замуж, дура, срочно замуж! — это смех смехом, но это тоже индикаторы своего рода: нам страшно смотреть в сторону Бога осмысленным взглядом.
М. Борисова
— Ну опять мы все время упираемся в рацио, мы все время упираемся в смысл. Вот мне на самом деле очень близка аналогия с оперой, которая у вас уже прозвучала. Ведь посмотрите, если человек поет, да, — вот мне довелось просто заниматься вокалом, как раз вот для того, чтобы не пропадал голос на клиросе, — и суть-то в том, что если изначально текст музыкальный написан на итальянские слова, то и музыка написана так, чтобы звучали именно эти звуки. Если текст изначально написан по-русски, то и сама музыка написана так, чтобы именно это пелось.
А. Пичугин
— А что изменится, если мы сейчас заменим церковнославянский греческим тогда? Многие не заметят.
Протоиерей Павел
— Конечно, все заметят моментально.
М. Борисова
— Ты знаешь, именно вот исходя из ритмики, исходя из самой музыки этого богослужебного стиха изменится все. Потому что по-гречески это так же, как ты будешь слушать «Кармен» по-русски или «Кармен» по-французски, как она написана изначально.
А. Пичугин
— Ну тогда давайте признаем, что...
Протоиерей Павел
— Ну Алексей, ну слушайте, вот я не люблю такие вот манипуляции, когда говорят, что вот, если мы не переведем на русский — то же самое, что будет на греческом. Ну вот пришел человек на службу вот стихиры на «Господи воззвах»: «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя, услыши мя, Господи...»
М. Борисова
— Что непонятно?
Протоиерей Павел
— Что тут непонятно?
А. Пичугин
— Ну вы приводите самые простые примеры.
Протоиерей Павел
— «Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою».
А. Пичугин
— Я тоже могу сказать, что за много-много лет я вроде бы как неплохо понимаю литургию.
Протоиерей Павел
— Понимаете, Алексей, тут еще другой есть момент. Вот все-таки моя любовь к богослужению тысячу раз меня убежала в том, что богослужение, оно само по себе, как и Священное Писание, оно имеет очень высокую информационную плотность. То есть это не художественная литература, которую ты как бы опустился в эту стихию, да, — и вот там разворачивается сюжет, ты погружаешься. А это другая плотность. И едва ли обычный, нормальный, психически полноценный человек (уж простите, обостряю) в состоянии пережевать и переварить все то, что он услышит на одной службе.
А. Пичугин
— Это ценное замечание.
Протоиерей Павел
— Это слишком высокая плотность. У него будет несварение мозгов.
А. Пичугин
— Протоиерей Павел Великанов в гостях у светлого радио. Отец Павел — настоятель храма Покрова Богородицы на Городне.
М. Борисова
— А помимо всего прочего вот мне доводилось слышать от священников, что когда ты долго служишь алтарником, тебе кажется, ты знаешь службу просто назубок. Потом тебя рукоположили в диаконы — и оказывается, тебе чуть ли не заново приходится эту службу осваивать. Ты несколько лет служишь диаконом, и у тебя тоже вроде все понятно и замечательно. Но вот тебя рукоположили в священники — и все, на колу мочала, начинаем все сначала. То есть восприятие с разных точек участия внутри богослужения меняет его восприятие вообще. А прихожанину, который стоит в церкви, в храме, он же тоже меняется.
Протоиерей Павел
— Да, конечно.
М. Борисова
— Он меняется в зависимости от того, ну даже какие он послушания несет в храме. И одно дело, когда ты сначала просто стоишь, потом тебя там благословили во время богослужения за свечками служить — у тебя степень внимание иная, и восприятие другое.
Протоиерей Павел
— Вы знаете, Марина, я даже не стал бы особый акцент делать на изменении вашего статуса нахождения в храме. Но мы же с вами постоянно изменяемся в своем внутреннем мире. И то, что год тому назад в моем сердце никак не откликалось, оно начинает сейчас кричать. А то, что год тому назад меня радовало, оно становится для меня просто ну пустыми фразами — это же жизнь. Так вот чем ценно богослужение, чем прекрасно — тем, что в нем в любом состоянии, в любой период жизни ты всегда можешь найти какую-то вот горсточку этих изумрудов, этих бриллиантов, которые можешь просто вот взять и вот перебирать очень-очень долго. Не надо мешок с бриллиантами иметь у себя, так скажем, за плечами для того, чтобы увидеть красоту каждого отдельного камня. Да вы и не увидите, это будет просто куча ну каких-то стекляшек. А вот когда вы возьмете один камень и будете его медленно вращать в руке — вот под таким углом, под таким — тут он так переливается, тут так переливается — действительно вы гораздо больше о нем узнаете, чем о огромном количестве камней, которые у вас лежат в мешке. Так что мы, конечно, зачастую ведем себя, как отец Павел Флоренский в свое время писал, как владельцы сундука с драгоценностями, которые ни сами не пользуемся, ни другим не даем. Это, конечно, наша беда, это наша боль.
М. Борисова
— Но мне кажется, что есть еще, ну как сказать, инерция такого иждивенчества что ли со стороны мирян. Потому что — я просто опять обращусь к своим воспоминаниям, может быть, я уже всем надоела с ними, ну правда, очень большой контраст — когда я пришла в Церковь в начале 80-х, в храме большинство народа участвовало тем, что пели. Очень многие элементы богослужения пелись хором в храме, не только те молитвы, которые поются сейчас. Просто люди знали какие-то стихиры, «Честнейшую Херувим», как правило, весь храм пел, еще очень много каких-то вот этих элементов — это совершенно другое восприятие своего участия внутри.
Протоиерей Павел
— Да, Марина, вы знаете, у меня один мой друг, священник, он как раз таки на приходе у себя ввел постепенно — причем сознательно к этому шли, — ввел пение всей литургии, а сейчас и всенощного бдения народом. Не потому, что им не по карману оплачивать хор, а потому что это была сознательная позиция еще большего сплачивания верующих вокруг службы. И он сказал, что когда была первая служба полностью хором народным, это было абсолютно другое пространство храма. Исчезло вот это как бы средостение между служащим священником, хором и потребляющим религиозные услуги народом, все стали в общем потоке литургического действа. Я считаю, что эта практика очень целесообразная и очень здоровая, правильная. Другое дело, конечно, то что не все к этому готовы. Идеально, вот как было у меня на предыдущем приходе: мы одновременно служили две литургии — одна была с профессиональным хором, а другая была с детским — тире — народным хором. И вот каждый для себя выбирал, куда он сегодня пойдет: он хочет вот быть на такой службе, либо на такой службе. Ну, конечно, не у всех есть такие возможности. Но я думаю, было бы желание, а возможности, они сами к этому уже появляются.
А. Пичугин
— В какой-то мере вы легитимизируете мои сомнения. Когда думаю, что вот я на всенощном бдении многое не понимаю, отсутствую где-то, ну думаю про себя иногда: ну ладно, я там о чем-то своем помолился, служба, она вот, я вот здесь стою, тоже о чем-то молюсь, наверное, какое-то время службы. А всякий раз думаю, что это, наверное, неправильно. Вот если бы я сейчас понимал на сто процентов канон, который читается и вслушивался бы в него, все было бы по-другому. Я понимаю, что переведи его на русский, современный русский — я точно также после третьей службы у меня внимание бы рассеивалось, я был бы где-то далеко. Но все равно мне так кажется.
Протоиерей Павел
— Знаете, Алексей, уж простите, я опять вмешаюсь.
А. Пичугин
— Нет, все правильно.
Протоиерей Павел
— Понимаете, у нас еще отсутствует почти напрочь такая очень важная часть молитвы как таковой — это молчание. Вот у нас даже когда священник читает какие-то молитвы — ну кто-то читает тайно, кто-то их устно, гласно, громко читает — но вот если священник не успел дочитать еще молитву и хор замолчал, то регент опять лихорадочно начинает какую-то часть повторять. Потому что какой кошмар — в храме тихо, в храме как будто что-то неправильно происходит. Вот это тоже какая-то деформация, наша религиозная деформация. Почему, потому что в храме как раз таки и должно быть пространство вот этого воздуха, какого-то простора внутреннего, в котором и тишине, как паузе в речи, обязательно должно быть место.
А. Пичугин
— Или просто тишине. Потому что это же красивейшие, это вот их не надо переводить, вот их можно не переводить, молитвы Евхаристического канона, они ну с четвертого раза уж точно становятся понятны. Но когда ты их слышишь, и когда это доносится из алтаря в храм — это дорогого стоит.
Протоиерей Павел
— Это всегда как-то очень цепляет, да, вдохновляет, и прихожане... Да, тут уже это отдельная тема, почему у нас произошла подмена одного другим, не будем сейчас ее касаться. Ну вот. мне кажется, надо радоваться, что сегодня интерес к богослужению, он уже такой — не сколько формальный, а именно содержательный, смысловой: мы пытаемся с разных сторон подойти, понять, что надо сделать, что надо изменить и в нашей внутренней жизни, и собственно в церковном этом каноне, пространстве, чтобы качество участия людей в богослужении существенным образом повысить. И меня, честно говоря, это очень радует. Потому что богослужение — это наше главное сокровище, которое у нас есть.
А. Пичугин
— Это, действительно, разговор о языке богослужения это составляющая огромной не дискуссии, наверное, очень интересного разговора о литургическом творчестве. Давайте о литургическом творчестве поговорим как-нибудь.
Протоиерей Павел
— С удовольствием.
А. Пичугин
— Потому что мы сейчас впроброс эту тему затронули, а она на несколько программ. Давайте, Марина, вы обычно темы наших с вами программ обозначаете. Может быть, как-то поговорим о литургическом творчестве, современном, до каких пределов оно возможно, почему его сейчас практически нет.
М. Борисова
— Я с удовольствием, если отец Павел составит нам компанию.
Протоиерей Павел
— Нет, я с удовольствием составлю компанию. Может быть, только есть смысл пригласить, может быть, кого-то еще или вместо меня, кто имеет прямое отношение к созданию современных текстов богослужения? Надо будет подумать.
А. Пичугин
— Мы здесь, к сожалению, очень хорошая тема, никогда об этом не говорили, по крайней мере на моей памяти.
Протоиерей Павел
— Тут знаете, даже тема сама по себе очень серьезная: имеет ли право православный верующий христианин сочинять молитвы самостоятельно?
А. Пичугин
— А почему нет?
Протоиерей Павел
— А вот это вопрос.
А. Пичугин
— Ой, мы сейчас, время заканчивается, а мы сейчас на новый виток зайдем. Будем вспоминать имена людей, которые это делали в древности и делали, и дерзали делать. А мы вот думаем, что мы чем-то хуже монаха VII века.
Протоиерей Павел
— Более того, Алексей, эта тема еще сильнее расширится, если поставить ее так: а что вообще в жизни христианина точно может не быть молитвой?
А. Пичугин
— Да.
Протоиерей Павел
— И это не только текст.
А. Пичугин
— Безусловно. Спасибо большое. Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Москве, в районе Чертанова, был в гостях у программы «Светлый вечер». Марина Борисова...
М. Борисова
— И Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Прощаемся. Спасибо. До свидания.
Протоиерей Павел
— Всего доброго. Храни всех Бог.
М. Борисова
— До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер