Наш собеседник — настоятель московского храма святителя Алексия в Рогожской слободе, кандидат биологических наук священник Владимир Духович.
Отец Владимир рассказал, как принял решение стать священником, оставив перспективную научную работу, и как восприняли эту новость родители, которые также занимались научной деятельностью. Наш собеседник поделился, как столкнулся с проявлением воинствующего атеизма в советские годы, каким образом распространялись «самиздат» и «тамиздат» в его естественно-научных кругах, а также что способствовало его укреплению в вере в непростое время 1970-1990 годов.
Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.
А. Пичугин
— Дорогие слушатели, здравствуйте! «Светлый вечер» на Светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, рад вас приветствовать. Сегодня четверг, и, как всегда в это время, в эфире наша совместная программа Светлого радио и Музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея.
К. Толоконникова
— Добрый вечер, дорогие друзья! С Рождеством Христовым!
А. Пичугин
— Да-да-да, мы присоединяемся к этим поздравлениям. С Рождеством, друзья! И с удовольствием представляю нашего собеседника — сегодня это священник Владимир Духович, настоятель московского храма Святителя Алексия в Рогожской слободе, кандидат биологических наук. Отец Владимир, здравствуйте!
Священник В. Духович
— Здравствуйте.
К. Толоконникова
— Отец Владимир, вы родились в 1958 году. Это такой самый разгар хрущевской антирелигиозной кампании, когда — вот я посмотрела специально статистику — крестили всего около 30 процентов новорожденных. И в связи с этим у меня первый вопрос: расскажите о вашей семье.
Священник В. Духович
— Вы знаете, я сразу хочу сказать только, что я очень сомневаюсь, что вы смотрели правильную статистику. Конечно, ни о каких 30 процентах тогда и речи быть не могло. Может быть, где-то в деревнях глухих это было так, в больших городах, как Москва, практически никого не крестили.
Я родился в семье ученых. У меня и папа, и мама закончили химический факультет МГУ, были учеными и есть — папа до сих пор. Мама умерла несколько лет назад. И я был... вот я как раз был крещен на 40-й день после рождения. У меня были очень верующие прабабушка моя, бабушка, и они меня отвезли в церковь, там, где меня крестили, и вот я оказался среди тех счастливых немногих людей, которые это таинство с самого раннего детства восприняли.
А. Пичугин
— А я знаю такую семейную историю... Я прошу прощения, отец Владимир. У меня очень хороший друг, а у него мама. Она немного постарше вас, но тоже 50-х годов рождения, и ее крестили следующим образом: сначала одна бабушка втайне от всех, чтобы, не дай Бог, не узнали и родители, и бабушка с дедушкой с другой стороны, отнесла девочку в церковь, и там ее крестили, а потом другая бабушка спустя некоторое время втайне от всех, чтоб, не дай Бог, не узнали родители и бабушка с дедушкой с другой стороны, тоже отнесла девочку в храм, и там ее еще раз крестили. Но я думаю, что это такая история — достаточно для 50-х годов распространенная.
Священник В. Духович
— Меня крестили один раз, и меня туда отнесла бабушка и прабабушка, которая была моей крестной. Звали ее Лидия.
К. Толоконникова
— А в каком храме?
Священник В. Духович
— Церковь Иоанна Воина.
К. Толоконникова
— А-а, церковь Иоанна Воина на Якиманке — один из любимых таких москвичами храмов. Мы даже тоже делали о нем передачу в цикле передач о не закрывавшихся храмах Москвы. Такой, да, действительно очень, очень теплый храм.
Священник В. Духович
— Да. Ну, и потом бабушка меня регулярно носила в храм, я причащался там в самом раннем детстве.
К. Толоконникова
— А как ваши родители относились к этой ситуации?
Священник В. Духович
— Никак. Нейтрально относились. Мама — она всегда была человеком верующим. Папа, я думаю — ему в то время просто было все равно. Никто не препятствовал, естественно, этому.
К. Толоконникова
— И эта ситуация, по всей видимости, продолжалась примерно до школы?
Священник В. Духович
— Ну да, наверное, даже до детского сада. Потом на какое-то время все это закончилось.
К. Толоконникова
— Потому что с поступлением ребенка в тот или иной коллектив детский все это завершалось. Помнишь, Леш, мы недавно вспоминали стихотворение Надежды Павлович, как раз посвященное вот этой ситуации?
А. Пичугин
— Да-да-да, конечно, помню.
К. Толоконникова
— Когда детей, которые идут в первый класс, подводят к чаше в последний раз, может быть, на долгие-долгие годы.
А. Пичугин
— А то и навсегда. Но не в случае, конечно, с нашим сегодняшним собеседником. Видите, тут ситуация сложилась совершенно иначе. Но в дальнейшем ваша жизнь когда соприкоснулась с христианством, так скажем, ну уже по вашей инициативе?
Священник В. Духович
— Мне всегда... Я всегда чувствовал боговдохновенность текстов библейских. Я не вел образ жизни церковный, но абсолютно точно знал, что это когда-нибудь станет главным в моей жизни. Хотя, еще раз повторяю, активно в Церковь я не ходил и церковную жизнь не вел.
Потом у меня случилась ситуация, когда умирал мой ребенок, и я тогда прямо — вот это ночью было — дал обет, что если он останется живой, то я свою жизнь посвящу Церкви. И хотя прошел еще достаточно большой срок, но, тем не менее, обет я этот выполнил.
А. Пичугин
— В то время — это уже все-таки, я так понимаю, что ваше рукоположение в сан дьякона, оно произошло уже после распада Советского Союза, в 1993 году...
Священник В. Духович
— Да, в 1993 году.
А. Пичугин
— Но ведь была какая-то церковная история, наверняка, и семьи, или ваша личная, до того, до Тысячелетия Крещения Руси в советское время?
Священник В. Духович
— Мой сосед... Я живу в Малаховке, и мой сосед — он сейчас настоятель храма Мучеников Флора в Лавра в Домодедовском районе, игумен Валерий Ларичев. Тогда он был...
А. Пичугин
— ...духовник Московской епархии был.
Священник В. Духович
— ...духовник Московской епархии, да, и мой духовник. И человек, который знал меня с рождения, буквально с первых недель моей жизни, и как моя жизнь всегда проходила рядом с ним. Он был врач, еще раз повторю, очень хороший врач-психиатр. И потом он вместе со своей матушкой, ныне покойной, Маргаритой, они уверовали, и он получил храм в 1989 году на восстановление. И вот тогда я... Он позвал меня помогать в этом деле и потом в этом храме служить чтецом и алтарником. И тогда я оставил свою научную деятельность и пошел за ним. Вот это 1989 год, это после Тысячелетия Крещения Руси случилось.
К. Толоконникова
— Но это уже был такой совершенно сознательный выбор?
Священник В. Духович
— Ну конечно! Я уже к этому моменту защитил кандидатскую диссертацию, собирался защищать докторскую диссертацию, уезжать работать во Францию на очень интересную научную работу, и все это вот в момент было оставлено, и я пришел в храм.
А. Пичугин
— А чем вы занимались?
Священник В. Духович
— Я работал в межфакультетской лаборатории. Я вообще биохимией занимался Московского государственного университета. Она такая межфакультетская была — между факультетом химическим, биологическим. Такой академик, он и сейчас возглавляет это подразделение, Владимир Петрович Скулачев. И вот в его этой лаборатории я и работал, и занимался проблемами — я думаю, это будет не очень понятно, если на пальцах не объяснить — энергетического обмена в митохондриях тканей опухолей.
К. Толоконникова
— То есть вы, в каком-то смысле, пошли по стопам ваших родителей?
Священник В. Духович
— Да. Безусловно, этот мой выбор определялся и тем, чем занимались они, в большей степени, моя мама. Папа другими проблемами занимался, чисто химическими, а мама — она потом... Она доктор биологических наук была уже.
К. Толоконникова
— А вот ваш выбор —вы все оставили, вы оставили перспективную научную работу, вы стали служить Церкви. Как это было воспринято в семье?
Священник В. Духович
— По-разному. По-разному. Кем-то положительно, кем-то нейтрально, кем-то — как какое-то чудачество, которое, как они считали, закончится скоро. Вот не могу сказать, что было сильное одобрение прямо.
К. Толоконникова
— Ну да. Я хорошо помню, как мы разговаривали в этой же передаче с Петром Чистяковым, сыном отца Георгия Чистякова, уже покойного, и Петр вспоминал, что его мама, то есть жена отца Георгия, она с непониманием отнеслась к тому, что он оставил свою научную работу (хотя он ее, конечно, не оста вил)...
А. Пичугин
— Он ее, в общем-то, и не оставил.
К. Толоконникова
— Нет, он ее продолжал, да, и стал священником. То есть это послужило каким-то таким сложным моментом в семейной жизни.
Священник В. Духович
— Ну, у меня никаких конфликтов не было ни с кем, и никто мне в этом не препятствовал, но и одобрения не было такого.
А. Пичугин
— Ну, а видите, в случае с отцом Георгием он все-таки абсолютный гуманитарный, и для человека, который выбирает дальнейшую жизнь, связанную со священством, наверное, оставаться в науке в гуманитарной проще, поскольку многие вещи взаимосвязаны — можно что-то поменять, можно перейти на какую-то... заниматься другой проблематикой, но оставаться в гуманитарной сфере, а в естественнонаучной среде и в технической среде, конечно же, продолжать заниматься наукой и служить сложно. Мы знаем такие примеры, но их все-таки совсем немного.
Священник В. Духович
— Ну если бы я занимался, если бы я был математиком, это было бы даже одно дело. Но биохимия — это постоянный эксперимент. Поэтому, конечно, это совмещать невозможно. Это требует постоянного присутствия на рабочем месте, в лаборатории.
К. Толоконникова
— А вот, отец Владимир, возвращаясь к вашей родительской семье, вы говорите, что мама ваша была верующей, отец относился нейтрально. А были ли какие-то следы, так сказать, религиозных, церковных традиций в семье? Например, празднование Пасхи? Потому что многие выходцы из таких совсем даже советских семей, светских, подчеркнуто светских и советских, они вспоминают о том, что все-таки Пасха тем или иным образом была как бы выделена в семейном календаре, отмечена.
Священник В. Духович
— Да, Пасху мы праздновали, но, скорее, не как церковный праздник — просто такой традиционно русский. А у меня такое — у меня в маминой семье было очень много священников в ее роду. Ну, и еще такой момент, что для мамы моей... Ее тетка родная — она была замужем за математиком, академиком Константином Константиновичем Марджанишвили, а он, в свою очередь, был родной племянник преподобной исповедницы Фамари Марджановой, Марджанишвили.
А. Пичугин
— О-о? Да, это известный человек.
Священник В. Духович
— И это все накладывало, безусловно, свой отпечаток на вот... Ну, такие вещи — они бесследно не исчезают. И вот эти вот священники, которые были в нашем роду, и везде изображения храмов, в которых они служили... У меня мама была верующий человек, но не воцерковленный. Но, тем не менее, да, Пасху мы праздновали, но не было ничего такого, что бы могло меня направить — я имею в виду, чисто в наших семейных отношениях — к этому служению.
К. Толоконникова
— Какие-то... Об этом говорили в семье — что вот, в роду были священники, мать Фамарь? Или это все-таки как-то было полускрыто, полуподспудно?
Священник В. Духович
— Нет, почему? Говорили: вот в семье была монахиня. Она же тогда была не канонизирована еще, естественно. Вот была монахиня. Говорили что-то: «Знаешь, что у тебя прапрадед был священником очень известным в Москве?» И так далее, и тому подобное. Много священников было волжских, потому что мамин род — он по папиной линии (ее папы, моего дедушки) из Корчевы, города на Волге.
К. Толоконникова
— То есть не считали нужным этого скрывать перед ребенком?
Священник В. Духович
— Нет. Ну, и, потом, еще, конечно, имело значение — мама была из такого очень известного дворянского рода Русиных и Головиных, вместе там две линии было — Головины и Русины, и это тоже для нее... Понимаете, ее происхождение дворянское для нее было важно очень. Она к этому относилась... Она вела разные генеалогические записи, составляла древо свое семейное. И там, естественно, фигурировали все эти священники. Она всем этим очень дорожила и к этому очень бережно относилась.
А. Пичугин
— Друзья, напомню, что сегодня мы беседуем со священником Владимиром Духовичем, настоятелем московского храма Святителя Алексия в Рогожской слободе, кандидатом биологических наук.
К. Толоконникова
— Вы говорите, отец Владимир, что очень большое значение в вашей жизни играло Священное Писание. А когда вы с ним познакомились, когда вы стали читать?
Священник В. Духович
— Вы знаете, я сначала находил в светской литературе куски какие-то евангельские, и они меня просто завораживали. И я то, что мог тогда находить, какие-то книги... У меня, конечно, в семье была большая библиотека духовная, и я читал. Не сразу целиком — я находил какие-то отдельные главы. А вот чтобы целиком взять и прочитать Евангелие — это было в конце 80-х годов. Но тогда я его взял в руки и, не отпуская, дочитал до последней буквы. И после этого для меня уже все было решено.
А. Пичугин
— И когда, простите еще раз, это было?
Священник В. Духович
— В конце 80-х годов.
А. Пичугин
— Но я не могу не спросить вас, конечно же, в эти рождественские дни про Рождество. Потому что, я так понимаю, Пасха у вас отмечалась не как религиозный праздник, а как что-то вот такое, ну, народное, что есть...
К. Толоконникова
— Семейное торжество.
А. Пичугин
— ...семейное торжество, да-да.
К. Толоконникова
— Когда все собираются за столом и едят кулич.
Священник В. Духович
— Совершенно правильно.
А. Пичугин
— Я думаю, что с Рождеством была такая же история.
Священник В. Духович
— Да, да.
А. Пичугин
— А я вот тоже вспоминаю свою историю семейную. Я по линии, по которой были священнослужители, достаточно много, это была линия бабушки и дедушки такая, атеистическая достаточно. Но при этом всегда я как-то, несмотря на полное отрицание любых форм религии... Бабушка и в университете преподавала философию с таких понятных позиций в те годы, но при этом как-то с гордостью вспоминала и говорила, что в роду были священники, служили там-то, там-то, фотографии даже сохранялись...
К. Толоконникова
— То есть не было противоречия такого?
А. Пичугин
— Противоречия вот не было именно как семейная память. Там, ходить в церковь — нет. Меня, внука... ну, понятно, что родители — уже другого поколения люди, бабушки и дедушка с другой стороны — тоже, хоть и не воцерковленные, но достаточно верующие. Но вот внука водить в церковь — не очень хорошо. Я помню, что я упросил, чтобы меня отвели в храм, где старостой был мой прапрадед. Меня туда отвели, дедушка отвел, он как-то так нехотя повел, ну, благо, было недалеко. В церкви был тогда продуктовый магазин, но тут же, как только мы вышли (дедушке, наверное, это было не очень приятно), к нам подошел... Он мне что-то такое рассказывал, видимо, про храм... К нам подошел какой-то пожилой мужчина и говорит: «Что это вы ребенка водите к мракобесам? Сейчас здесь магазин, и никакого храма тут нет. Нечего ему рассказывать...» — ну, и дальше про Гагарина. Я тогда впервые услышал, что Гагарин в космос летал и Бога не видал.
Священник В. Духович
— Кстати, вот вы мне сейчас напомнили, что я еще в годы своей научной деятельности был крестный у сына своего друга. И Господь привел меня в храм Иоанна Предтечи на Красной Пресне, а именно там и служил мой прапрадед, священник Николай Смирнов.
К. Толоконникова
— Поразительно так вот как-то иногда Господь такими дорожками водит... А вот я как раз — вы сняли у меня с языка, я хотела спросить: вот коль скоро ваша мама так дорожила своей семейной памятью, водила ли она вас куда-нибудь, где, например, служили ваши предки? Ездили ли вы в какие-то места, связанные с вашей семьей, или нет, или все-таки это было на бумаге?
Священник В. Духович
— Нет, в семейных, связанных с семейными моментами — нет. Но мама и папа постоянно возили меня и брата в путешествие по Золотому Кольцу, по каким-то древним русским городам. Мы ездили в Теряево, в Иосифо-Волоцкий монастырь, и это всегда было связано с посещением церквей — и закрытых, и открытых. И вся вот... всё...
К. Толоконникова
— ...и музеефицированных, в том числе, да.
Священник В. Духович
— Да... Но, кстати говоря... Да, и музеефицированных, но часто и просто закрытых церквей, когда они просили какого-то сторожа открыть этот храм. И я помню, какой восторг у меня был, когда я туда попадал. Но это, правда, было, еще когда я был достаточно мал.
А. Пичугин
— Вы рассказываете, и у меня тоже вспоминаются какие-то эпизоды из детства, что-то... Я понимаю, что разное время, что разные ситуации и в стране тоже, но вот что-то такое очень похожее периодически все время всплывает. Мне дедушка, очень атеистических взглядов, крайне, все детство ставил пластинки с Ростовскими звонами. А вот тот храм, куда меня водили в продуктовый магазин, храм Мученицы Ирины теперь на Бауманской, современный, так я как-то... и все время меня Господь, наверное, с этим храмом сводит — что-то там мне всегда надо, причем, каждый раз что-то разное.
Священник В. Духович
— И еще я сейчас припомнил: я заканчивал кафедру молекулярной биологии на биологическом факультете. Завкафедрой был ныне здравствующий академик Александр Сергеевич Спирин — блистательный ученый, блистательный биохимик и великого ума человек. И на меня произвело очень большое впечатление, когда он сказал нам, что его представления о мире, безусловно, связаны с тем, что он верит в акт Творения. Потому что как ученый он представляет себе, что существование некоторых структур, без которых жизнь невозможна, оно может быть только уже в сформированном виде, вот эта вот частица, от нее ничего нельзя отнять, тогда она теряет возможность выполнять свою функцию. А раз так, раз она не может образоваться эволюционным путем, то она может образоваться только революционным: не было — и есть. А это и есть акт Творения. На меня тоже тогда это большое впечатление произвело очень. Я задумывался об этом обо всем, и меня это укрепляло в вере.
К. Толоконникова
— То есть он открыто сказал об этом в студенческой аудитории?..
Священник В. Духович
— Своим студентам — абсолютно открыто.
К. Толоконникова
— А речь идет, как я могу себе представить, о первой половине 80-х годов?
Священник В. Духович
— Нет, это не первая половина 80-х годов, это первая половина 70-х годов.
К. Толоконникова
— Первая половина 70-х годов...
Священник В. Духович
— Ну я учился с 1974 по 1979 годы. Так что это... Ну даже вторая половина 70-х годов, конечно, да.
А. Пичугин
— А вы помните реакцию ваших соучеников?
Священник В. Духович
— М-м... Ничего такого не было, никого это не удивило. Там достаточно люди были и мыслящие, и образованные. Но просто вряд ли это их затронуло в той степени, чтобы... Ну, это не был даже вопрос веры все-таки, понимаете, это не был вопрос... Это был вопрос такой вот... Творения. Не то, что... Мы же не говорим ни про христианство, ни про Церковь, ни про что. А просто он к вопросу о происхождении жизни высказал свою точку зрения, что жизнь была сотворена. Не помню, чтобы какая-то особая реакция была на это.
А. Пичугин
— Ну, это было время...
Священник В. Духович
— С уважением выслушали. Ни у кого, естественно, никаких противоречий это не вызвало внутренних.
А. Пичугин
— Но и все-таки это не было временем воинствующего безбожия?
Священник В. Духович
— Воинствующего?
А. Пичугин
— Воинствующего, именно воинствующего.
Священник В. Духович
— Нет, но у нас был предмет «научный атеизм», который мы должны были сдавать. И это был случай, когда я всерьез уже думал, что я откажусь сдавать этот зачет — дифференцированный зачет был, не экзамен, — рискуя закончить свое обучение на биофаке. Но попался мне преподаватель, до сих пор помню его лицо прекрасно, который посмотрел на меня и сразу спросил: «Верующий?» Я сказал: «Да, я верующий». И он сказал: «Хорошо, идите. Я вам поставил зачет, ничего отвечать не надо».
К. Толоконникова
— Поразительно. А вы были верующим, но в ту пору еще не церковным человеком?
Священник В. Духович
— Да, я был тогда еще не церковный.
К. Толоконникова
— Воцерковление уже относится ко второй половине 80-х годов, но, тем не менее, уже в 70-е, уже в студенчестве вы себя идентифицировали как человека безусловно верующего?
Священник В. Духович
— Да, да. Как человека верующего. Да, да.
К. Толоконникова
— А приходилось ли вам, к слову об атеизме научном или воинствующем, приходилось ли вам сталкиваться с проявлениями воинствующего атеизма? Или нет?
Священник В. Духович
— Я даже не могу вспомнить... Нет, наверное, нет, мне как-то не приходилось. Ничего такого не было. Но поскольку я не вел, еще раз повторяю, церковный образ жизни, то, наверное, дискуссии у нас с моими друзьями были, но могу просто сказать, что большинство из них ощущали так же, что они не были безбожниками, мои друзья. Не были. Никто из них не говорил, что вот «так и так». Кто-то относился к этому с большим или меньшим интересом, но, еще раз, безбожников среди моих друзей не было, нет. И никогда я не попадал в ситуации, наверное, ну, или просто вспомнить не могу, когда вот я с каким-то вот таким вот воинствующим атеизмом сталкивался.
А. Пичугин
— А это время, середина 70-х годов, с религиозной точки зрения, в Советском Союзе достаточно интересное. У нас было такое яркое религиозное, отчасти диссидентствующее, отчасти не диссидентствующее религиозное подполье. Вы никогда не сталкивались ну хотя бы с отцом Александром Менем? Или с отцом Дмитрием Дудко?
Священник В. Духович
— Нет. Нет. Я когда пришел в Церковь, в этот храм вот, к отцу Валерию Ларичеву, про который я рассказывал, Флора и Лавра, я просто помню, что из храма отца Александра Меня нам привезли какие-то старые стихарики, еще что-то для богослужения, а через некоторое время он уже был убит. Я с ним лично ни разу не виделся.
К. Толоконникова
— Ну да, Лёш, потому что для того, чтобы быть знакомым или с отцом Александром Менем, или с отцом Димитрием, все-таки нужно было вести церковную жизнь.
Священник В. Духович
— А ее не было, да.
А. Пичугин
— Ну, безусловно, с одной стороны. С другой стороны, вот мой очень хороший товарищ вспоминал в свое время — у него так получилось, что какие-то вопросы, связанные с верой, возникли в школе, и его одноклассница (а дело было в классе, наверное, 9 — 10-м) взяла его за руку и отвела его в Крестовоздвиженский храм на Алтуфьевском шоссе, где молодой совсем еще тогда отец Дмитрий Смирнов служил, и познакомила его. Он не стал сразу, автоматически церковным человеком, но вот просто, наверное... Я почему задал этот вопрос? Ведь у каждого человека все происходило по-разному. Вот у Сергея, этого моего товарища, ну, была вот такая проводница — одноклассница, которая в 1983 году или в 1982-м так сделала. В 1981-м даже, наверное.
Священник В. Духович
— А у меня был Ларичев Валерий Павлович тогда, еще до рукоположения, который также меня приобщал потихонечку к этой жизни. У него собирались люди дома, они с матушкой собирали — такой как бы... ну вот то, о чем вы говорите... кружок тогда.
К. Толоконникова
— Какой-то семинар.
Священник В. Духович
— Да, да, семинар. И я там иногда присутствовал, они меня приглашали, слушал, что они говорят.
А. Пичугин
— Друзья, нам надо прерваться буквально на минуту. Я напомню, что вы слушаете совместную программу Светлого радио и Музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея, священник Владимир Духович, настоятель храма Святителя Алексия в Рогожской слободе, кандидат биологических наук, вместе с нами, и мы через минуту к нашей беседе вернемся.
Возвращаемся к нашему разговору. Напомню, друзья, что сегодня у нас, как всегда по четвергам, совместная программа Светлого радио и Музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея, священник Владимир Духович — настоятель московского храма Святителя Алексия в Рогожской слободе, кандидат биологических наук.
К. Толоконникова
— А доктором отец Владимир не успел стать именно потому, что решил стать священником. И мы остановились на тех семинарах, которые устраивал у себя сейчас игумен, а тогда мирянин Валерий Ларичев.
Священник В. Духович
— Да. Я не очень стремился делиться с кем-то тем, что у меня появилось в душе. Мне гораздо важнее было самому все это в себе как-то осмыслить, понять, радоваться, что я нашел вот эту вот жемчужину. И, ну, вы знаете, я вот тогда начал каждое утро, когда просыпаться с мыслью о том, какой я счастливый, потому что я христианин... Так, как сейчас каждый день, когда я встаю, я думаю: «Господи, какое счастье, что я священник, что я настоятель храма, что я живу вот этой жизнью!» Каждый день, без исключения.
К. Толоконникова
— Я понимаю очень это чувство, и для него... ему даже порой, бывает, внешняя какая-то такая деятельность мешает.
Священник В. Духович
— Правильно. Совершенно верно.
К. Толоконникова
— Да.
Священник В. Духович
— Ну лишь потом, когда я уже оказался в лоне Церкви, естественно, жизнь стала совсем другой, и мое общение...
К. Толоконникова
— Но оно должно вызреть.
Священник В. Духович
— Да, да, наверное, да. Когда вот ты уже хочешь делиться этим с кем-то другим.
А. Пичугин
— Немножечко из другого времени вопрос. Вы сказали, что сейчас вот, по прошествии стольких лет, вы просыпаетесь с радостным чувством того, что вы священник, тогда вы просыпались с радостным чувством, что вы христианин...
Священник В. Духович
— Да.
А. Пичугин
— А как ваша собственная семья — вы уже на тот момент же были женаты — отреагировала сначала на ваше христианство, ну, а спустя некоторое время, на ваше рукоположение?
Священник В. Духович
— Ну, так же примерно, как на мой приход в Церковь. Сначала — вот то, что я рассказывал. Особой, может быть, радости такой... Ну, наверное, понимаете, все-таки я жил совсем другой жизнью, я очень резко все сменил. Ведь мой приход в Церковь и мое рукоположение разделили всего три года. Ну, с пониманием — да, но не с восторгом. Не с сожалением, но не с восторгом, вот такой радости не было. Мои близкие... Только что сын воспринял это как великую радость и счастье. Он с детских лет был воцерковленным мальчиком, и для него это было здорово.
К. Толоконникова
— Ну конечно, потому что такое решение — это ведь не только большая радость, но это большая ответственность. И конечно, к ответственности тоже нужно быть готовым, для нее нужно созреть. И у каждого человека свой темп в этом отношении. Поэтому это совершенно естественно.
Священник В. Духович
— Понимаете, дело не в этом, не совсем в этом, нет. Был определенный образ жизни. Одно дело — быть женой ученого, собираться поехать за границу, что тогда было, как, я думаю, вы представляете, великим, да, событием...
К. Толоконникова
— Да, я помню! Да! Даже наклейки из-за границы были чем-то невероятным! А поехать за границу...
Священник В. Духович
— Нет, ну это в туристическую поездку съездить — это... Я же работать туда ехал. То есть это все понимали, что... Вы знаете, я боюсь, что я вообще один из своего отделения биохимического, из выпуска моего, вообще в России остался. Все живут за границей, практически все. Все. Есть те, кто вернулся, но я даже и не припомню, есть ли те, кто не уезжал. Может быть, и есть, просто не могу сейчас сходу вспомнить. Но подавляющее большинство уехало. И, конечно, тогда, после вот этих вот тяжелых 90-х годов очутиться в какой-то волшебной Франции — не потому, что о каких-то материальных моментах — у меня такого не было в семье никогда, — а просто ну как бы другая жизнь, сказочная, волшебная, о которой мы только слышали, никто толком ее не видел...
К. Толоконникова
— И в которую еще совсем недавно никто даже и помыслить не мог, что хотел бы заглянуть в нее одним глазком.
Священник В. Духович
— Да-да-да. И тут вдруг все меняется на какое-то непонятное дело. Ну, ты, там, веришь — и верь, хорошо. Ну а зачем идти и работать туда, зачем идти служить? Почему надо оставлять такую замечательную жизнь ученого, тем более, что это всегда нравилось и доставляло и искреннее удовольствие, и счастье, когда удавалось там что-то сделать. Для меня этот вопрос не стоял, и вынуждены были, естественно, мои родственники все его принять, потому что я за себя сам как бы решал, естественно. Но для них, еще раз повторю, понятным образом, это воспринималось как необходимость и самим менять свою жизнь. Одно дело — быть женой ученого, собираться ехать за границу, а другое дело — женой алтарника и чтеца в храме, не очень даже понимая, что это такое, по сути.
А. Пичугин
— А вы оставили свою светскую работу сразу же, как начали алтарничать?
Священник В. Духович
— Через несколько месяцев.
А. Пичугин
— Но ведь, по идее, алтарничество-то — оно не предполагает таких бремен, чтобы полностью оставить всю свою работу?
Священник В. Духович
— Ну мне она уже стала абсолютно неинтересной, эта работа. Мне совмещать было неинтересно. Я сказал, что этот храм, который дали отцу Валерию, он был абсолютно в разрушенном состоянии — кстати, как и храм Святителя Алексия, который мне Господь сподобил дать возможность восстанавливать.
А. Пичугин
— Да. Я помню и храм Флора и Лавра, и храм Святителя Алексия, потому что мимо Флора и Лавра я проезжаю и вижу его, ну, и видел уже впервые его, наверное, в восстановленном состоянии, хотя проезжаю достаточно часто, а мимо храма вашего нынешнего я вообще постоянно езжу и помню, наверное, большинство этапов его такого внешнего восстановления. И это грандиозная работа.
Священник В. Духович
— Ну вот поэтому это не только было алтарничество, и не только я чтецом был, но и помогал всецело отцу Валерию восстанавливать и стены, и жизнь церковную. Меня это полностью захватило. Буквально в этом же году, в 1990-м, я вступил в Покровское братство в Союзе православных братств, и это тоже, естественно, занимало все мое свободное время. Поэтому с наукой уже было все покончено. Я совершенно не жалел тогда об этом.
А. Пичугин
— Вот это достаточно странно, наверное, для некоторых наших слушателей покажется, поскольку вы вначале озвучили то, чем занимались. Для меня, как для гуманитария, это вообще сложнопредставимое направление. Но, тем не менее, я понимаю, что оно очень важное, оно как-то помогало, наверное, ну, и сама ваша работа, в продвижении борьбы с раком, насколько я могу судить?
Священник В. Духович
— Понимаете, это... Ну, все-таки я биохимик был, не клиницист, и мы не ставили себе целью... Просто интересная была научная такая проблема — борьбы с раком. Это просто было интересно, вот так честно скажем. Но дело не в этом. Дело в том, что я понял, что вот это настоящее, ради чего любой человек призван к жизни, быть со Христом. А все остальное, как бы интересно это не было, тут же потеряло ценность для меня. И, как даже сейчас мне самому кажется удивительным, я совершенно не мог читать (в какой-то период времени, сейчас, конечно, это не так) светских авторов. Мне просто стала неинтересна никакая литература нецерковная. Но жизнь для меня переменилась абсолютно, просто полностью вся.
К. Толоконникова
— А насколько вы были знакомы с историей Церкви, воцерковляясь, в том числе с историей Церкви в ХХ веке?
Священник В. Духович
— Ну, с историей Церкви в ХХ веке я был хорошо знаком — все-таки я достаточно образованный человек, скромно скажу. Но вообще, конечно, я мало знал очень для того, чтобы быть священнослужителем, и когда я первый раз был на епархиальном совете по поводу своего рукоположения в дьяконский сан, то владыка Арсений меня отправил оттуда. Это был 1991 год, и вот до 1993 года — я ему за это очень признателен сейчас, потому что, конечно, что-то изменилось за эти два года.
К. Толоконникова
— Я имела в виду, спрашивая об истории Церкви в ХХ веке... Мне, честно говоря, просто самой не очень понятно, насколько вот в сознании людей в 80-е годы присутствовали репрессии против Церкви и гонения на верующих. Потому что мы знаем, что, например, в 50 — 60-е годы в семьях, даже в тех семьях, которых это коснулось, может быть даже, не только по каким-то религиозным причинам, предпочитали об этом не говорить. А вот что вы об этом знали, и насколько это коснулось вашего круга, вашей семьи, может быть?
Священник В. Духович
— Никак не коснулось, абсолютно, ни в коей мере. И, более того, я понял, про что вы хотели спросить. Я... Вот в моем подъезде жила очень большая семья священника, когда я был школьником еще начальных классов. Я помню, с каким уважением к нему люди относились, и я с одним из его сыновей тогда общался. А потом мы встретились, будучи... Он был священником в том храме, в котором я был алтарником и чтецом, но это был уже другой храм, не Флора и Лавра, а Преподобного Сергия в Рогожской слободе. Этот мальчик, который был младше меня, он там был священником. Вот. Так интересно тоже в жизни было. И я помню, как...
К. Толоконникова
— Просто он прошел более короткий путь.
Священник В. Духович
— Короткий. Ну, он был из священнической семьи, поэтому ему было проще гораздо.
К. Толоконникова
— Для него это было естественно.
Священник В. Духович
— Да, это было естественно. И, повторяю, ничего такого я не видел, и уж если вы хотите спросить, не опасался ли я чего-то, то уж точно нет. А вот возвращаясь к вашему вопросу, который был задан в первой части программы, задан про воинствующий атеизм, вот когда я с ним столкнулся — когда я уже был в Церкви, когда я был в Союзе православных братств, в Покровском братстве, мы занимались... я занимался активно, был один из участков организации первого богослужения в Покровском храме на Рву Василия Блаженного. В 1990 году на Покров Божьей Матери там было первое богослужение, и я все это время занимался организацией. Сейчас если бы я вам стал рассказывать, что там было, как нам чиновник из Кремля запрещал это богослужение, потому что он считал, что колокольни храма простреливается территория Кремля... Ну, в общем какой-то сейчас ужас, который даже вообще невозможно себе представить... Вот тогда я столкнулся вот с этим самым воинствующим атеизмом в разных структурах, где нужно было это богослужение согласовывать.
А. Пичугин
— Я напомню, что сегодня в программе «Светлый вечер» на Светлом радио священник Владимир Духович, настоятель храма Святителя Алексия в Рогожской слободе в Москве, кандидат биологических наук.
К. Толоконникова
— Понятно, да, для людей из этих структур после 1988 года наступил такой локальный «конец света».
Священник В. Духович
— Да.
К. Толоконникова
— Все, чему они посвятили свою жизнь, все стало рушиться на глазах и расползаться, как какая-то старая ветошь.
Священник В. Духович
— Совершенно верно. Совершенно верно.
К. Толоконникова
— Естественно, они сопротивлялись этому как могли.
Священник В. Духович
— Да, как могли.
К. Толоконникова
— Если еще не больше, если вспоминать Льюиса.
Священник В. Духович
— Да. И старались часто — далеко не все из них, но многие старались — как можно побольнее Церкви сделать.
К. Толоконникова
— Угу. Уходя, посильнее хлопнуть дверью.
Священник В. Духович
— Да, да-да. Так, чтобы по твоей ноге попало.
К. Толоконникова
— И, желательно, защемило.
Священник В. Духович
— Это да. Но зато у меня было тогда чувство восторга — я понимал, что и правда, и будущее за нами, а не за ними, и мне их даже жалко было.
К. Толоконникова
— Ну, а вот что касается репрессий 20-х, 30-х и 40-х годов, вы в то время о них не знали? Или все-таки знали?
Священник В. Духович
— «В то время» — в какое? Я в то время не жил.
К. Толоконникова
— В 80-е годы.
Священник В. Духович
— Конечно, знал!
К. Толоконникова
— Нет, ну это же...
Священник В. Духович
— Ну естественно, я говорю — я...
К. Толоконникова
— То есть, это же сохраняется в памяти.
Священник В. Духович
— Как я мог не знать? Конечно, я все это прекрасно знал. И всю историю нашего государства, и как все было на самом деле. Вы представляете, я все-таки учился потом в Московском государственном университете, который, безусловно, был центром и интеллектуальной, и духовной жизни молодежи тогда.
К. Толоконникова
— Ну конечно, конечно, несомненно.
Священник В. Духович
— И мы знали побольше многих наших преподавателей об этом, которые жили в то время. Потому что интересовались, потому что имели возможность узнавать, в силу разных обстоятельств.
К. Толоконникова
— А какие возможности были узнавать — вот в вашем кругу какие были возможности? Потому что возможности, конечно, были разные.
Священник В. Духович
— Ну, у кого-то родственники были либо подвержены репрессиям, либо участвовали в репрессиях. И так, и так было, по-всякому. И, конечно, информация об этом была из первых уст. А потом, мы же читали всю диссидентскую литературу, которую только можно представить себе на свете. В МГУ это все всегда ходило по рукам.
К. Толоконникова
— Вот это очень интересно. Как вот?.. Я представляю себе ситуацию на гуманитарных факультетах, и я совершенно себе не представляю ситуацию в естественнонаучных кругах, если говорить об МГУ. Как распространялся самиздат и «тамиздат»?
Священник В. Духович
— Ну, как? Из рук в руки, очень просто. Один человек читал и всем рассказывал — вставали в очередь, перепечатывали на машинках. Ксерить тогда негде было. Перепечатывали на машинках, давали, там, друг другу на ночь. Ночью читали, привозили, встречались, передавали другим людям. И так... Я не думаю, что было вообще хоть что-то, какое-то значимое произведение, которое прошло мимо нас. Мы очень много читали и очень много знали, к счастью. Вот такая у нас жизнь была.
К. Толоконникова
— В том числе, и религиозная литература имела хождение?
Священник В. Духович
— И религиозная имела хождение.
К. Толоконникова
— Или все-таки в меньшей степени?
Священник В. Духович
— Или вот «Сын человеческий» Александра Меня. Да, религиозная тоже. Тогда это было... Знаете, я скажу так даже: это было модно в МГУ, потому что многие люди, которые распространяли религиозную литературу, они потом никаким образом, когда мода на это прошла, ничего в их жизни не изменилось, но это наряду... Ведь были же гонения на людей, которые Христа исповедовали, значит, соответственно, и литература была. И мы ее читали.
А. Пичугин
— Я вот... У нас не так много времени остается... Вдруг мне захотелось спросить... Это, наверное, напрямую не имеет отношения к нашему разговору, но я с недавних пор столкнулся среди молодых священников или, там, даже среди семинаристов... Вдруг такой ренессанс — вот где-где, а в семинариях, вроде как, и не ждешь, что такое произойдет — положительного отношения к Сталину. Очень часто семинаристы в каких-то чатиках — мне это передают, показывают — пересылают друг другу фотографии, открытки какие-то, обсуждают вот тот период. И потом эти молодые люди становятся священниками, или уже стали. И достаточно странно — вот получается такой разрыв между вашим поколением, которое пришло в Церковь в советские годы или, по крайней мере, тогда начало интересоваться этим и прекрасно понимало вот ту преемственность трагической истории Русской Церкви ХХ века, и вот этими молодыми людьми, которым сейчас по 20 с небольшим лет, но они тоже в этой традиции, по крайней мере, в какой-то части этой традиции или даже уже сами священники. Вот почему так происходит?
Священник В. Духович
— Я не знаю. Я думаю, это все-таки... Ведь любой человек, который со Христом, должен понимать, что то, что делал Сталин, какие бы положительные моменты сейчас с ним ни связывают (Победа в войне и так далее, и тому подобное), репрессии против человека, убийства, унижение человеческого достоинства, чувство страха, который тогда просто царил в обществе, это...
К. Толоконникова
— ...всепроникающего, да.
Священник В. Духович
— ...да, это преступление против человечности, и оправдания этому нет. Мы всегда прекрасно понимали, что Сталин — это зло, советская власть — это зло, и Сталин, пожалуй, был тогда на втором месте после Ленина. А это абсолютное зло было для всех для нас. Вот я помню, даже для тех, кто был в комитете комсомола и в разных других таких советских структурах. Все равно это внешние моменты, а внутри человек осознавал, насколько все это гадко было. Мы все очень не любили советскую власть и ее вождей. Это я говорю так, как было тогда на самом деле.
К. Толоконникова
— А у вас был широкий круг друзей в студенчестве, или вы все-таки были как-то на обочине?
Священник В. Духович
— Очень широкий. Я был — нет-нет-нет, наоборот — в самой гуще, среди таких заводил на курсе.
К. Толоконникова
— Понятно. А вот вы рассказывали, что родители вас...
Священник В. Духович
— Еще один священник из моей группы есть в Москве — протоиерей Константин Кобелев, мы с ним учились в одной группе.
А. Пичугин
— А-а, вы с отцом Константином вместе?
К. Толоконникова
— А-а!
Священник В. Духович
— Да-да-да.
А. Пичугин
— Ну, отец Константин — частый гость наших программ у нас на радио.
Священник В. Духович
— Да. Вот.
К. Толоконникова
— Прекрасно. Вы рассказывали, что родители много возили вас и по Золотому Кольцу, и по каким-то другим старинным русским городам. А в студенчестве — ну наверняка же, эти поездки тоже были? Что вам больше всего запомнилось?
Священник В. Духович
— Нет, в студенчестве этих поездок уже не было. Нет...
К. Толоконникова
— То есть, вы с друзьями не ездили никуда?
Священник В. Духович
— Мы с друзьями ездили, но уже не по таким местам. Это были какие-то спортивные лагеря университетские, санатории и стройотряды, и так далее.
К. Толоконникова
— Потому что мне припомнилось, как Алексей Константинович Светозарский рассказывал, как они с Варламовым, писателем, ректором Литературного института нынешнего, ходили в Лавру, в пешее паломничество. Это тоже такой был студенческий опыт.
Священник В. Духович
— Мне предлагал совершить паломничество такое пешее настоятель храма Преподобного Сергия Радонежского, мой настоятель отец Валентин Радугин, недавно почивший...
А. Пичугин
— ...недавно покойный, да.
Священник В. Духович
— Да. Но я побоялся, честно скажу. Он говорит: «Ну как тебе не стыдно? Посмотри — ты меня на 30 лет ровно моложе! Я иду, а ты боишься!» Я говорю: «Нет, батюшка, давайте, я на машине рядом!» (Смеется.)
А. Пичугин
— Но храмы рядом, храмы же тоже напротив друг друга.
Священник В. Духович
— Ну, у нас близкие отношения, как родные друг другу. Храмы и духовенство, и прихожане — все.
А. Пичугин
— Дорогу только перейти.
Священник В. Духович
— И туда, и туда. Да. Дорогу... Мы очень дружим с настоятелем, отцом Александром Михеевым, нынешним. Он мой друг, мы с ним много лет у престола дьяконами служили у одного. Так что вот. Желаем здравия вашей передаче.
А. Пичугин
— Спасибо большое! Вот такая интересная у нас сегодня программа получилась — свидетельство отца Владимира Духовича, настоятеля храма Святителя Алексия в Рогожской слободе в Москве, кандидата биологических наук. Спасибо большое!
Священник В. Духович
— Спаси Господи!
А. Пичугин
— Ксения Толоконникова — директор Музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Спасибо вам большое!
К. Толоконникова
— Спасибо!
А. Пичугин
— Мы прощаемся. Да, пишите нам: info@radiovera.ru. Сюда вы можете писать в редакцию Светлого радио...
К. Толоконникова
— ...и podspudom@yandex.ru — это музейная почта.
А. Пичугин
— Всего доброго!
Священник В. Духович
— До свидания!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер