У нас в гостях был настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского в Чертаново священник Александр Иванченко.
Отец Александр рассказал о том, как пришел к вере, несмотря на возражения родителей, которые не хотели, чтобы он ходил в храм. Наш гость поделился, как он стал священником, хотя хотел посвятить жизнь художественному искусству, и как начал преподавать «Основы православной веры» в гимназии при Марфо-Мариинской обители. Наш собеседник поделился своим мнением о том, в чем цель духовной жизни христианина, к какой молитве верующий человек должен стремиться, и как можно укрепить свою веру.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан…
К. Лаврентьева
— И Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново. Добрый вечер.
Свящ. Александр Иванченко
— Добрый вечер.
К. Мацан
— Вы перед эфиром рассказывали, я тоже не знал, что это единственный и первый храм в Москве, именно посвященный Киприану Московскому, митрополиту.
Свящ. Александр Иванченко
— Да. Многие путают, приходят, думают, что это в честь Киприана и Иустины храм. И мы даже специально икону повесили, чтобы утешать людей, которые долго ехали в Чертаново, чтобы хоть свечку могли поставить. Святитель Киприан на самом деле великий святой, личный друг преподобного Сергия Радонежского, преемник Алексия Московского.
К. Лаврентьева
— Малоизвестный святой.
Свящ. Александр Иванченко
— Он был болгарином по национальности и послужил на Руси. При жизни его святым почитали. Он был очень строгий монах, аскет, он даже не в митрополичьих покоях жил, а за городом, это село Голенищево, где сейчас Мосфильмовская улица. Он там жил, у него скит был, он там принимал.
К. Мацан
— А мощи его в Кремле.
Свящ. Александр Иванченко
— Да, мощи в Кремле, они были обретены. Если в Успенский собор зайти, справа в углу вместе со святителем Фотием мощи святителя Киприана. А храм первый, да. Слава Богу, программа строительства храмов Москвы, и просила болгарская диаспора построить такой храм. И мы совместно, у нас такой храм дружбы православных народов, русского и болгарского.
К. Мацан
— Дай Бог, не последний храм московского святителя Киприана в Москве. Отче, напомню вам и нашим радиослушателям, что в этих беседах, которые мы с Кирой по вторникам в 8 вечера ведем, мы беседуем со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек стал христианином, если до этого был неверующим, и даже в нем появилось дерзновение желать себя посвятить служению алтарю всецело. Вы до эфира обмолвились, интригу подвесили, сказали о том, что вас в свое время родители даже не пускали в церковь. Расскажите про это, каким было ваше детство, отрочество, юность.
Свящ. Александр Иванченко
— Да, было такое. Родители у меня даже некрещеные были, и в вере не воспитывали. Я сам себя помню неверующим.
К. Мацан
— До какого возраста?
Свящ. Александр Иванченко
— Примерно до 10-11 лет было отсутствие веры, так был воспитан. Хотя крестили меня в младенчестве — соседи посоветовали молодым родителям, чтобы не болел ребенок. И в Богоявленском Елоховском соборе меня покрестили на какой-то большой праздник. И вот получилось, что даже крестный был некрещеный, вы представляете? То есть это в советское время было, и он крест отказывался целовать, говорил: «Я комсомолец, крест не буду целовать». С тех пор я считаю, что крестный, раз тот был некрещеный, у меня святитель Алексий, митрополит Московской. В моей жизни были моменты, связанные со святителем Алексием Московским, я его считаю своим настоящим крестным.
К. Лаврентьева
— А можно какие-нибудь моменты рассказать? Сразу, не отходя от темы.
Свящ. Александр Иванченко
— Во-первых, я учился в гимназии при Богоявленском монастыре, где святитель Алексий подвизался, монашеский постриг принимал. Во-вторых, меня рукополагали в священники в храме, где святитель Алексий имел подворье, это в Черкизово, Илии Пророка. И такая связь по жизни с этим святым связана. Очень тепло отношусь к нему.
К. Мацан
— Сейчас, как мы сказали, вы настоятель храма во имя друга Алексия Московского, Киприана. Так почему родители вас в храм не пускали, почему?
Свящ. Александр Иванченко
— Как-то получилось так, что я первый в семье, кто стал веровать. Отцу в 1990-м году подарили Библию на день рождения, он ее на полочку поставил. Я ее прочитал. В таком еще юном возрасте, мне 11 лет было, я решил ежедневно читать Библию, сколько смогу. За полгода я полностью прочитал и на сердце положил такое, что не всё понятно было, конечно. Но я подумал, что я сейчас пока еще неумный…
К. Лаврентьева
— И весь Ветхий Завет прочитали?
Свящ. Александр Иванченко
— Да. Я сейчас юный, не всё могу понять, но на будущее отложу, в будущем еще раз перечитаю.
К. Мацан
— И в каком возрасте вы так глубокомысленно рефлексировали?
Свящ. Александр Иванченко
— В 11 лет. И с тех пор я записался в воскресную школу, стал ходить. При Даниловом монастыре, это были одни из первых воскресных школ, там монахи замечательные нам преподавали. Там меня взяли в алтарь, и таким образом я оказался причастен к служению Богу.
К. Мацан
— А что родители?
Свящ. Александр Иванченко
— А родители иногда не пускали. Был даже такой момент, что отец меня поймал, когда я пошел на службу, он меня вернул домой: «Нечего туда ходить».
К. Мацан
— А с чем это было связано? Это было неприятие такое идеологическое какое-то, мировоззренческое или боялись, что в «секту» затянут?
Свящ. Александр Иванченко
— Может быть, просто непонимание, не понимали, что в храме происходит. Тогда еще был такой переломный момент — от атеизма приходили в вере, основная масса людей. Потом все-таки мама покрестилась. И молитвослов подарили, я первые молитвы по нему читал. И отец потом покрестился. Удивительно тоже было, чудесным образом. Он крещение принял в 90-е годы: бандиты, какие-то сложные были времена, — а мы с матерью его убеждали, что надо покреститься. Он такой начитанный был, много знал про это, но говорил, что «пока я сам не скажу, что хочу креститься, не буду креститься, не хочу нечестным быть». И когда вот такой момент наступил, когда он сказал «ну всё». У него машину отобрали, пригрозили жизнью. Он работал в редакции какого-то журнала, а там какой-то заказ не по его вине был провален, и бандиты его прижали. И он сказал: «Хочу креститься. Только Бог меня может меня избавить от этой сложной ситуации». Мы сказали: «Пойдем». Я уже тогда был алтарником, Апостола читал на его крещении. И такое чудо было явное: он пришел весь зеленый, серый, — а когда из купели выходил, у него просветлело лицо, он как на крыльях после крещения летал. Все эти бандиты даже извинились, что им несвойственно. Вернули машину, уже, правда, помятую, но вернули. То есть такие чудеса бывают.
К. Лаврентьева
— То есть вы в вашей семье такой первопроходец.
Свящ. Александр Иванченко
— Можно сказать так.
К. Лаврентьева
— Глядя на вас, и папа принял крещение.
К. Мацан
— Вы, как само собой разумеющееся, произнесли: «Я первым уверовал». Вообще-то, это целый мировоззренческий слом, даже, думаю, для ребенка. Что это было: уверовать? Вы помните? Как это произошло и что тогда в той детской психологии это значило?
Свящ. Александр Иванченко
— Может быть, на меня повлияли, если с духовной составляющей, молитвы предков. Предки были замечательные. Дедушка был художник, один раз ему дали заказ реставрировать икону. Он одно время с нами жил, и когда я учился в первом классе, еще до того, как я пришел к вере, я его спрашивал: «А что это такое?» Он мне объяснял. Я даже говорил: «Зачем реставрировать икону, если Бога нет?» А он говорил: «Так нельзя говорить, это неправильно будет». И он рассказывал мне, я помню историю про сорок мучеников Севастийских, как-то это в сердце закладывалось, еще какие-то истории из Евангелия рассказывал. Он был фронтовик, прошел войну, был инвалидом, руки не было.
К. Мацан
— Он одной рукой реставрировал?
Свящ. Александр Иванченко
— Да.
К. Мацан
— Потрясающе.
Свящ. Александр Иванченко
— И, может быть, какие-то семена заложились. Конечно, тогда я ему не поверил. Но какой-то путь был. Я даже сейчас его не могу подробно объяснить, какая-то тайна Божья. Но годам к 11, наверное, я уже считал себя верующим человеком, читал Священное Писание, записался в воскресную школу, стал стремиться к служению Церкви.
К. Мацан
— Ну вот, смотрите, детская вера более интуитивная и она не очень рефлексивная. Это нормально и это правильно. Но в какой-то момент человек взрослеет и сталкивается с вопросом: а так ли всё на самом деле, как я до этого верил. Надо, грубо говоря, на какой-то новый этап перейти. И это не означает отказаться от старого, но означает как-то осмыслить заново основание своей веры. Такая уже встреча с Богом, которая, что называется, делит жизнь на до и после — внятная, яркая. Или какой-то опыт, который стал таким важным кирпичиком в дальнейшем пути в вере, — он был, или всё так шло как будто незаметно, просто слой за слоем накапливалось?
Свящ. Александр Иванченко
— Может быть, опыт молитвы. У меня мама тоже художник, она любила меня водить по музеям, в храмы тоже — с эстетической стороны посмотреть, как служба идет. И один раз я отказался уходить из храма, она даже раздражена была: «Пойдем, дела надо делать». А я говорю: «Нет, пока служба не закончится, не уйду». А уже потом, лет в 12, наверное, попросил, чтобы меня один раз в неделю в церковь отпускали. Я каждую неделю ходил, потом каждый день начал ходить в церковь. То есть больше года, наверное, ежедневно я на службу ходил, со слуха уже стал воспринимать службу. Помню, шестопласомие запомнил наизусть со слуха, потому что книжки у меня не было. Я полюбил службу, богослужение. Поэтому какого-то, может, перелома в моей жизни между детской верой и взрослой, может быть, она такой детской и осталась. Может, и слава Богу.
К. Мацан
— И слава Богу. А решение стать священником или желание стать священником, когда впервые проявилось?
Свящ. Александр Иванченко
— Вообще-то, я хотел стать художником, как мои предки — дедушка и мама, и сестра ее художник. И даже поступал в художественную школу при Суриковском институте, я два года ходил на подготовительное. И не поступил, провалился на вступительных экзаменах. И почему-то мне такая мысль пришла: значит, я буду священником. Не знаю, откуда она пришла, то есть это даже было не мое решение. И специально не стремился, то есть я с самого начала понимал, насколько это велико и страшно даже. То есть какие-то шаги не делал. Хотел в церкви служить, да. Когда в алтарь пригласили, с удовольствием, с радостью пошел — в одном храме, в другом, то есть куда меня звали, туда я и шел. И к вам пришел, потому что вы меня позвали. И в семинарии, на 4-м курсе Московской духовной семинарии написал прошение, чтобы в диаконы рукоположили, но в священники не писал, потому что думал, как Бог даст, потому что трепетно, страшно, как говорится, и чувство недостоинства. И лет шесть прослужил диаконом, ну и подумал: как хорошо быть диаконом — служишь себе и служишь, людей призываешь к молитве, Только так я подумал, меня уже, как говорится, взяли и под ручки повели к священству. Ну, и соответственно возрасту, по канонам, в 30 лет, как раз около этого возраста мне и пришло благословение стать священником. То есть это от Бога, мне кажется, — Господь призывает. Не я избираю этот путь, а наоборот, — Господь избирает меня. Даже удивительно, что несмотря на все мои недостатки, Господь избрал и призвал к служению. И я просто откликнулся. Не знаю, вот так вот…
К. Лаврентьева
— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново. С вами мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Александр, а что изменилось после того, как вы приняли сан? Шесть лет диаконского служения, мне кажется, это такая уже целая жизнь. И это совершенно иное, несмотря на то, что и здесь ты — отец Александр, и там ты — отец Александр. Но черта четкая и ясная — это один берег и другой берег. И что изменилось в вас, если позволите, сразу прошу прощения за такой прямой конкретный вопрос, после рукоположения?
Свящ. Александр Иванченко
— Да, действительно, рукоположение для меня очень трепетным было. То есть милость Божья, которую я даже боялся желать. Но благословение от священноначалия было получено, пройденные этапы, и исповедь за всю жизнь, присяга и совет епархиальный, всё это было пройдено. И назначили день хиротонии, я помню, что я трепетно молился перед этим, и пришел даже к храму, когда еще там замок висел, в шесть утра, стоял и ждал, пока замок откроют. Потом зашел в храм и увидел такую старинную икону «Исцеление Тайдулы святителем Алексием», так тепло на сердце стало. Я стоял, пока владыка не пришел, перед этой иконой…
К. Лаврентьева
— И опять святитель Алексий.
Свящ. Александр Иванченко
— Да. И вот на самом рукоположении тоже были такие, можно сказать, знаки, явления. Допустим, когда выходит диакон на Великий вход, ему на голову кладется возду́х — это такой плат, покрывало такое, оно достаточно легкое, но мне оно показалось достаточно тяжелым. Вообще-то, я не слабый человек, я даже с гирями занимался, но как будто железную или бетонную плиту. Может быть, мне показалось, что это какой-то знак, что служение легким не будет. Потом само рукоположение тоже, когда владыка возложил руки, и вот прямо такое было горячее, знаете, как будто утюг на голову поставили. То есть это такие сокровенные вещи, но меня они утешают. И, действительно, я так и думал, когда был диаконом: в алтаре всё знаешь, службу знаешь хорошо. А, как говорится, совсем две разные вещи, в диаконском служении — это одно, в священническом совсем другое. То есть, не знаю, благодать Божья преизобилует, я не знаю…
К. Мацан
— А вот в чем эта разница? Как бы вы ее сформулировали для тех, кто не понимает. Потому что у меня, например, нет опыта ни молитвы в алтаре регулярной, уж тем более, понятно, священства. Диакон — помогающий священнослужитель, диакон сам не совершает Божественной литургии. Он помогает священнику, поет вместе с прихожанами, диакон — такой представитель мирян в алтаре в каком-то смысле. Даже слово «диакон» — это «помощник» по-гречески. Священник сам совершает… Ну, не он совершает, он молится, сам совершает таинство Евхаристии. Он, скажем так, предстоит алтарю, он ведет службу, если угодно. Казалось бы, я сейчас так грубо спрошу: какая разница, в каком качестве ты в этой службе участвуешь? — все равно молитва, все равно служба. Или есть какая-то внутренне другая ответственность или другая какая-то степень обращенности к Богу, перед людьми другая ответственность? Или перед Богом? Не знаю. Вот в чем эта разница?
Свящ. Александр Иванченко
— Конечно, есть разница. Диакон, конечно, прежде всего за свою службу отвечает, за молитву, то есть за чистоту в алтаре. То есть правая рука, помощник священника. А священник, конечно, это уже… То есть стоять в центре, предстоять, то есть быть впереди, как капитан на корабле, как такое ответственное лицо — это большой груз ответственности. И иногда такие вопросы, которые иногда трудно решить, бывает, что нет правильного ответа, тогда есть молитва. Молимся. Я иногда говорю людям: «Я не знаю, что вам ответить, давайте помолимся. Господь устроит». То есть это молитва. Конечно, большая ответственность, что говорить, — перед Богом за людей. При рукоположении дается часть Святых Даров священнику со словами, владыка дает со словами: «Прими залог сей, о котором будешь испытан на Страшном Суде», — то есть ответственность неимоверная. И с Божьей помощью несем эту ответственность.
К. Мацан
— Меня очень заинтересовала фраза ваша, что только вы подумали про себя «как хорошо быть диаконом», как тут же вас благословили на рукоположение в священники. Мне кажется, это такой какой-то закон жизненный, духовный, не знаю, который в очень многих случаях у многих людей срабатывает. Пока ты, скажем так, к чему-то, если угодно, стремишься или чего-то очень хочешь, оно медлит совершаться. И только ты скажешь про свой нынешний статус, нынешнее положение: как хорошо, я благодарен Богу, что всё так, даже большего мне и не надо, — как тут же Господь тебя с этой ступени, которую ты только что принял и даже захотел бы на ней остаться, вот как-то внутренне с ней сроднился, тут же: «А тогда иди дальше», — говорит Господь. Если это всё очень грубо, лапидарно выражать. Это почему так происходит?
Свящ. Александр Иванченко
— Наверное, действительно, есть такой закон духовной жизни. Как, знаете, есть такой девиз, написанный у преподобного Сергия: «Смирением возвышаемый», — то есть смирился человек, Господь его возвышает. Наверное, четкую линию такую не проведешь, но так случается, по опыту мы знаем, чтобы ответственность получить перед Богом и людьми, надо прежде всего смириться, то есть смирить себя, то есть не думать о чести, славе, а думать именно о служении, — служении и любви к Богу и ближнему, то есть если смириться, то готов служить и алтарником. И даже я помню, когда еще ходил каждый день на службу, я мечтал, чтобы меня в алтарь взяли, в воскресной школе учился, стоял, мне нравилось, как отроки выходят из алтаря со свечками, красивые все такие. Я даже согласен был свечки поправлять на подсвечнике, только бы меня взяли, такое вот было желание, такое трепетное. Так оно и сохранилось, я служить очень люблю. И когда много служб подряд — я только радуюсь. Конечно, физически устаешь, но духовно наоборот, бывает такое возвышение.
К. Мацан
— В этом контексте я всегда вспоминаю афоризм, по-моему, его атрибутируют Фаине Раневской: всё сбудется, стоит только расхотеть. Видимо, это про это.
Свящ. Александр Иванченко
— Наверное.
К. Лаврентьева
— А мне запомнилась другая ваша фраза. Вы сказали о том, что когда на исповеди люди вопрошают у вас то, на что вы не знаете четкого конкретного ответа, вы честно отвечаете, что «я не знаю, давайте помолимся». Вы знаете, меня это очень удивило и порадовало, потому что услышать стандартные ответы на свои вопросы это куда более болезненно, чем услышать от священника «я не знаю». Потому что искренность настолько дорога и важна. Как Лев Толстой говорил, что дети прощают родителям всё, кроме вранья. И, наверное, исповедующиеся прощают батюшке всё, кроме стандартных книжных ответов, не от сердца. И хотелось бы спросить. Одно из ваших послушаний, если не ошибаюсь, это служение в Марфо-Мариинской обители. Или я ошибаюсь?
Свящ. Александр Иванченко
— Послушание — это преподавание в гимназии. Я преподаватель в гимназии при Марфо-Мариинской обители, это Елизаветинская гимназия. А служу, постольку поскольку пятница — это такой гимназический день служебный. Это очень хорошо, когда в гимназии есть один день, когда «едиными устами и единым сердцем» прославили Бога, то есть все ребята, родители стоят на службе и молятся. И я стал преподавателем, стал служить там с отцом Артемием…
К. Мацан
— А что вы преподаете?
Свящ. Александр Иванченко
— Предмет называется «Основы православной веры» официально, но на самом деле Закон Божий. Как я помню, когда я начал преподавать, у меня было сразу семь классов, с 5-го по 11-й, — в один день все семь уроков. У меня даже челюсть болела, потому что говоришь, говоришь. Ну, там все предметы: и Ветхий Завет, и Новый Завет, и литургика, катехизис и история Русской Церкви.
К. Мацан
— А какой самый запомнившийся вопрос воспоследовал от детей? Вот такой детский вопрос о вере, который вы не ожидали услышать и сами не задумывались, пока он не был сформулирован? Был такой?
Свящ. Александр Иванченко
— Я сейчас не вспомню, много было вопросов. У детей непосредственные вопросы, такие добрые, они с такой жадностью слушают, что ты им ответишь.
К. Мацан
— Один священник сказал в интервью «Ко мне подошла девочка, школьница из младших классов, и спросила: "А как мне обнять Бога?"» Вот такие детские вопросы я имею в виду.
К. Лаврентьева
— Знаете, отец Александр, однажды я говорила со своим сыном, ему исполнилось семь, уже скоро восемь, и понятно, что по традиции нашей Церкви в семь лет ребенок должен исповедаться прежде чем идти к Причастию. Но очень часто исповедоваться, в общем-то, не в чем, это одно и то же: маму не слушался, папу не слушался, ленился, баловался, уроки не делал.
К. Мацан
— А откуда ты знаешь, что надо на исповеди говорить?
К. Лаврентьева
— Я себя очень хорошо помню, я себя помню. Я даже помню, прошу меня простить за такой момент, когда ты выдумываешь, вспоминаешь, притягиваешь за уши какие-то грехи, чтобы получить этот пропускной билет на Причастие. И я настолько против этого, что когда он ко мне подошел и спросил: «А что мне говорить?» — то я ему сказала: «Подойди к батюшке и скажи: "Я не знаю, что сказать". Я пришел на исповедь потому, что я хочу подойти под разрешительную молитву, но я честно не знаю, что сказать». Мне кажется, что это объективно лучше, чем что-то выдумывать, потому что эта неискренность никому не нужна. Ну, мне кажется. Отец Александр, в свете этого хотелось бы спросить. Вы же их исповедуете, исповедуете от мала до велика — от семи лет до старших классов, — что важно в этом подходе к ребенку? Как важно с ним общаться, чтобы его не потерять, чтобы он сам не потерял интерес к таинствам, не потерял интерес к богослужению, к духовной жизни, чтобы это не было формализмом?
Свящ. Александр Иванченко
— Обычно, конечно, ребенка не заставляешь, не вытягиваешь из него грехи. Просто ему говоришь: «Ты каешься перед Богом?» Он говорит: «Каюсь». Ну, слава Богу. На самом деле надо объяснять, что должно быть покаяние. Перед Богом даже если Ангелы не настолько чистые, не настолько светлые, то есть при свете Божества любой человек, конечно, грешным себя считает. Но на самом деле, к ребенку нужен подход. Примерно в семь лет у человека какая-то самокритика появляется, какой-то самоанализ появляется. Но это не у всех, у кого-то до девяти лет не появляется...
К. Лаврентьева
— У кого-то до 30 лет.
Свящ. Александр Иванченко
— Поэтому примерно в таком возрасте человек уже может сказать: да, я это сделал, но это нехорошо, я в этом каюсь и буду с этим работать. Конечно, с детьми надо по-хорошему, по-доброму, это такой период, как вы говорили, что должен быть какой-то шаг в сознательное становление. Часто это бывает уже в переходном возрасте, когда такое охлаждение наступает. Но это тоже важный этап, чтобы человек не потому, что его привели, а потому, что он поверил сам, искренне, то есть сделал какой-то шаг. Бывает нежелание идти, но детей надо поддерживать: больше объяснять, проговаривать. Иногда даже дети до семи лет желают исповедоваться — бывает, в храм приходят, спрашиваешь: «Мне 5 лет».
К. Лаврентьева
— Но совесть замучила. (Смеется.)
Свящ. Александр Иванченко
— Но хочет исповедаться, потому что на душе что-то есть.
К. Мацан
— Мне один знакомый рассказывал, когда старшая дочка, ей семь лет, а младшему сыну четыре. Такой примерно возраст. И младший тоже решил пойти на исповедь. И его спрашивают: «Ты знаешь, что надо на исповеди делать?» — «Да, конечно. О грехах рассказывать». — «Только ты понимаешь, что о своих, а не о чужих!» Он говорит: «Как, а о чужих не надо?» (Смеются.) Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— Еще раз приветствуем вас, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера». У нас в гостях священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново. С вами Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы говорим о пути к священству, о пути к вере и в вере отца Александра. Отец Александр, как известно, христианин всю жизнь, при правильном подходе, если он хоть что-то делает правильно в своей духовной жизни, проходит некие рубежи духовные, трудности, светлых периодов чередование так или иначе идет, жизнь — это духовная борьба, как ни крути, с определенными взлетами и падениями. Главное, чтобы они были не разрушительны. А священник — вот он перед всеми, его видят все — его семью, его жизнь, его матушку, детей. То есть он все время должен быть в определенном, если не сказать в образе, он должен быть в определенной форме, чтобы, не дай Бог, ни шаг вправо, ни шаг влево, чтобы никого не искусить, никого не соблазнить своими слабостями человеческими, еще чем-то. Насколько это тяжело или легко дается вам? Все время держать себя в форме, не проявлять никаких слабостей, не поговорить ни с кем за жизнь из прихожан, потому что это сразу будет использовано против вас, мне кажется. (Смеется.)
К. Мацан
— На Страшном Суде.
К. Лаврентьева
— Ну, на самом деле, все же очень интересуются частной жизнью батюшки, все время смотрят, и людям интересно: что там, за оградой церкви, что происходит дома у батюшки, как он живет, какой у него семейный уклад, что он любит, какие у него увлечения. Проще говоря, остается ли вам время быть обычным человеком?
Свящ. Александр Иванченко
— В тонусе каком-то надо быть в духовном. Еще святые отцы говорили, по-моему Иоанн Златоуст, что священник живет в стеклянном доме, в прозрачном доме, всё видно. Но с другой стороны, что-то скрывать не надо. То есть священник, как говорится, он и во сне и наяву. На самом деле, в домашней жизни он такой же священник...
К. Лаврентьева
— У вас есть друзья, какое-то времяпрепровождение? Под гитару попеть? Это я сейчас так, навскидку.
Свящ. Александр Иванченко
— Да, есть друзья. Я сейчас картины пишу, не так давно начал. Я иногда что-то порисовывал, а сейчас вплотную занялся, месяца два или три. Пишу картины. Ну, как получается. Чтобы так профессионально заниматься, надо еще учиться. То есть я не считаю себя художником, учебы мало было, но от души желание такое возникло. И сейчас много идей, много еще недописанных картин, потому что я увлекающийся человек — начинаешь что-то, потом оставляешь, не доделываешь. Но должно быть какое-то хобби, какая-то отдушина, потому что бывает, особенно когда со строительством связан, много совещаний, рутины такой, всегда денег не хватает, надо где-то искать — проблем много таких, они естественные, никуда от них не денешься. Но иногда бывает, что слишком в них увлечешься и ходишь печальный такой. А священник должен примером быть для людей, улыбаться, бодрость вселять, потому что сейчас людям тяжело живется. А когда какая-то отдушина есть, хобби — позанимался, немного отдохнул. Иногда так увлечешься, до утра сидишь, что-нибудь пишешь, потом думаешь: ой, что же я делаю, надо же выспаться.
К. Мацан
— У писателя Майи Кучерской, по-моему, в книге «Современный патерик» есть такой юмористический рассказ про священника, как его очень любили прихожане, обступали его кругом и тыкали в лицо вербочками. И мне один священник знакомый рассказывал, когда он приходит домой усталый совсем, матушка видит его усталость и говорит: «Что, вербочки?» — «Да, вербочки». — «Ну, иди отдохни». Это к вопросу о том, что и священнику от вербочек тоже нужно отдыхать, иметь отдушину, чтобы голова отдохнула. Можно провокационный вопрос? Кира спросила про этапы, которые христианин в своей жизни проходит. А я вот о чем подумал: мы часто говорим и вспоминаем эту мысль, которая у многих духовных авторов встречается, что христианин в своем духовном пути проходит три стадии отношений с Богом: стадия раба, стадия наемника и стадия сына. Раб повинуется Богу из страха наказания, наемник за вознаграждение, а сын по любви. Отдельный вопрос — являются ли эти стадии именно последовательными стадиями или это три состояния, в которых мы то и дело пребываем, в разных. Вот почему провокационный вопрос. А если бы вас спросили: а вы сейчас на какой стадии — раба, наемника или сына? Что бы вы ответили?
К. Лаврентьева
— Правда, очень провокационный вопрос.
Свящ. Александр Иванченко
— На самом деле, себя оценивать невозможно.
К. Мацан
— Вы бы ушли от ответа.
Свящ. Александр Иванченко
— Да не то, что ушел, просто невозможно. Можно надеяться, конечно, хочется быть свободным — сыном. Может быть, они не последовательные — эти стадии, может, изначально человек возлюбил Бога и всё делает по любви. А любовь, сами знаете, она никогда не прекращается, это не статическое состояние, а постоянно увеличивающееся, а если не увеличивается, то это уже не любовь. И этот путь может идти, а элементы страха все равно могут присутствовать, сомнений. Даже святые, бывало, сомневались. Какое-то бывает охлаждение. Или иногда ты можешь возопить от сердца: «Господи, Ты где?» Помните, как Антоний Великий вопросил? А ему сказал Господь: «Я всегда рядом стоял в твоих страшных искушениях». Потому что нужно испытания пройти, потерпеть где-то нужно. Потому что невозможно человеку жить все время в каком-то радостном состоянии. Иногда ты чуть-чуть порадуешься, а тут какая-то скорбь пришла, болезнь пришла. Радость, частицы ее сохраняются, но надо поработать, потрудиться, потерпеть.
К. Лаврентьева
— Но ведь это касается не только сыновства, Костя очень высокие категории привел: раб, наемник и сын.
К. Мацан
— Это не я, это святые отцы писали.
К. Лаврентьева
— Ты снимаешь с себя ответственность. (Смеется.)
К. Мацан
— Я указываю копирайт.
К. Лаврентьева
— Вот этот вот круг, когда ты в роли сына можешь упасть в раба в любой момент, к сожалению, никого не обходит.
Свящ. Александр Иванченко
— Притча о блудном сыне.
К. Лаврентьева
— Да. То есть ты опять становишься рабом, тебе с болью необходимо встать и идти опять, стараться, заслуживать быть сыном, заслуживать вот это сыновство.
К. Мацан
— У владыки Антония Сурожского на эту тему мысль о том, что это не три стадии, которые в течение жизни распределились. Это три состояния, в которых мы бываем в течение одного дня: и рабом и сыном и наемником — в зависимости от того, как мы сейчас поступаем, как мы сейчас живем. То есть это три формы. Можно спорить и размышлять о том, насколько лучше быть сыном, чем рабом, недостойно ли быть рабом. Я вспоминаю, что Сергей Фудель об этом подробно пишет, что святые говорят о двух страхах: страхе Божьем первом, который страх именно наказания, страх нормальный. И страхе уже высоком — страх огорчить любящего Отца. Но святые указывают, что второй страх не отменяет и не снимает важности первого, и святые эти два страха как бы удерживают одновременно в себе. Может быть, без первого не бывает второго — это тоже нормально: бояться Страшного суда, бояться ответственности, бояться, что потом какой-то ты ответ получишь за свою жизнь.
К. Лаврентьева
— Но мой вопрос был немного о другом, хотя ты, безусловно, прав.
К. Мацан
— Это не я, это святые.
К. Лаврентьева
— Ты снова снимаешь с себя ответственность. На самом деле, да. И если отойти от этих высоких категорий в сторону нашей обычной повседневной жизни, мы так или иначе ходим по определенному кругу в каждой жизненной ситуации, которая для нас трудна. Вот сегодня мы наконец нашли ответы на свои вопросы. И мы думаем: «Господи, почему я раньше не понимал, что вот он ответ, вот она жемчужина? И ей надо было пользоваться. Где она была раньше, почему я ее не видел? Она у меня была перед глазами». Ты находишь этот ответ, ты живешь просветленный какое-то время, а потом случается какая-то ситуация, так как это человеческий фактор, вокруг нас люди и бывает всякое, и нас откидывает, рикошетит обратно в то состояние раба, если можно так выразиться, в то состояние человека без ответа, без явного решения, как поступать в данной ситуации. И ты всё время преодолеваешь, ты все время в горочку, с горочки, в горочку, с горочки. И вопрос мой, отец Александр, в том, как не отчаяться, когда ты внизу горочки и не забыть то хорошее, что было на ее вершине? Это ведь свойственно человеку — забывать Божьи дары, забывать какие-то прекрасные откровения, внутренние открытия и говорить: а, вот опять всё плохо, это мне всё показалось, а на самом деле правда жизни вот она такова, жизнь грустна, темна и безвыходна. И как не уходить в это состояние, особенно в наше тревожное непростое время и как сохранять некий баланс духовной жизни, чтобы не окунаться постоянно в уныние? Мы сегодня с Костей вас заговорили.
Свящ. Александр Иванченко
— Тут можно пример со святых взять. Мне нравится жития святых, где описаны их падения какие-то, потому что они нас утешают именно тем, что святые восстают. Взять пророка Давида, взять даже тех же самых апостолов. Если Евангелие рассмотреть, они какие-то глупые вопросы задавали, чего-то не понимали, — ну, как мы: где-то сомневались, потом даже разбежались, когда Господа забрали. У нас тоже такое в жизни происходит. Потом они, конечно, утвердились в вере, сами стали проповедниками, сами пострадали за Христа. То есть это тоже этапы. Бывают некоторые жития, где так пишут, как будто он с Луны свалился, такой святой с самого начала был, и не учитывают этот момент. Например, преподобный Серафим Саровский около 18 лет был простым послушником, и сколько у него искушений было, поваром он был, просфорником, грязь выносил какую-то, а не то что сразу: «Радость моя, Христос Воскресе!» Не сразу, это же тоже опыт огромный духовной борьбы.
К. Лаврентьева
— Но ведь когда ты становишься святым, ты же тоже не почиваешь на лаврах? То есть нет у тебя непрестанной светлой радости? Я не знаю, я святой не была… (Смеется.)
Свящ. Александр Иванченко
— Ну, человек же не святой сам по себе, а тот, кого Бог освятил. Бывает, что святые не очень даже кажутся некоторым людям симпатичными.
К. Лаврентьева
— И приятными в общении.
Свящ. Александр Иванченко
— Допустим, опубликовали дневники Иоанна Кронштадтского, кто-то даже соблазнился, говорит: ну, как же так святой поступал? Он каялся, исповедовался, он там даже более живым предстал нам. А что Господь через него чудеса творил, значит, Богу так было угодно. Может, казалось бы, внешне кому-то несимпатичный человек, а Господь, видя его веру, его пламенное желание служить, любовь его, Он дар раскрыл в нем. Помните, в Евангелии написано: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей, и если что смертоносное выпьют, не повредит им». А почему у нас не раскрывается — потому что смирения нет. У святых было глубокое смирение, и Господь им этот дар раскрывал. А у нас он есть, но он не раскрывается, чтобы мы не возгордились, может, Господь нам не дает раскрыть.
К. Мацан
— Священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». К вопросу о святых. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, где вы учились в семинарии. Что первое вспоминается о тех годах учебы в келье преподобного Сергия, где, как говорят, сам Сергий принимает экзамены у студентов-семинаристов?
Свящ. Александр Иванченко
— Преподобный Сергий… Конечно, перед глазами стоит этот собор, такой темный, свечи горят, рака преподобного Сергия, потому что ежедневное было его присутствие. Сергий Радонежский, как такой духовный руководитель был, то есть каждый день к нему прибегали и это действительно центр, святыня. Мы считаем себя, так сказать, такими птичками преподобного Сергия. Помните, потому что, помните, видение было, что преподобный Сергий и вокруг много-много птиц, и это столько учеников будет и последователей преподобного Сергия. Это именно духовная связь. Очень хорошо, что там и семинария находится. Конечно же, сейчас, к сожалению, многие лишены живого общения из-за пандемии и кто-то говорит, что лучше даже через средства связи общаться. На самом деле, нет, живого общения ничто не заменит. Дай Бог, чтобы все ограничения прошли и вернулось настоящее живое общение, потому что это передача опыта. Знания можно в библиотеке найти, можно самообразованием заниматься, а именно опыта духовного, то есть каждый преподаватель это уникальная личность, которая нам этот опыт с каждым занятием, с каждой лекцией передавал опыт своей духовной жизни. То есть кроме лекции, просто какая-то беседа, рассказ какой-то о каком-то деле, о чуде божественном, об опыте, поэтому именно живое общение дает преподобный Сергий.
К. Мацан
— Я вспоминаю, что несколько лет назад с моей знакомой, церковной православной христианкой, был такой разговор. Вышел какой-то очередной опрос социальный, спрашивали молодежь, кем вы хотите стать, какие вы профессии выбираете, какие дела вам интересны. Были разные варианты. И моя знакомая заметила: а почему никто вообще не сказал, что я хочу быть святым? Это был такой полемически заостренный вопрос: в каком обществе мы живем, в котором эта цель жизни — святость — не присутствует в умах людей. И я тогда подумал, что, с одной стороны, было бы странно так формулировать: я хочу стать святым, — это как-то утилитарно, и не то что слишком дерзновенно, а самонадеянно. Но с другой стороны, ну, а к чему мы еще призваны, мы, христиане, как не к святости? Вот что вы об этом думаете?
Свящ. Александр Иванченко
— Да, это же цель, цель христианской жизни — стяжание Духа Святого, это же и есть святость. Мы приобщаемся к этой святыне, когда в таинствах участвуем, это же милость Божья, Божья благодать, этим мы живем, и сердце у нас горит этим. На самом деле, может быть, у людей где-то в сердце это есть. Но иногда трудно на вопрос ответить, то, что у тебя в глубинах сердца, обычно то, что на поверхности, человек отвечает. Я думаю, что если посерьезней поговорить с людьми, каждый, наверное, согласится с тем, что это главное — найти путь к Богу, найти путь, который освящает Бог. Это же не человеческое достижение — святость. Святой это тот, кого Бог освятил, свят только Бог на самом деле. Никто не святой. Господь захотел отметить человека святостью. Помните, юродивые даже так себя вели, чтобы никто даже не заметил, что на нем Дух Святой почивает. И все равно люди видели, все равно проявлялся так или иначе: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы», «зажегжи свечу, не ставят ее под сосудом», — все равно это является. Люди, пытающиеся спрятать это в пустыне, где-то там в горах, в вертепах…
К. Мацан
— Вот вы упомянули святого праведного Иоанна Кронштадтского. В его дневниках, в книге, изданной под названием «Моя жизнь во Христе», такой красной нитью проходит мысль о неотступности в молитве, о том, что вставая на молитву, — говорит отец Иоанн, — верь и не сомневайся, что просимое тобой Богом будет исполнено, иначе какова же твоя вера. Я в этой связи вспоминаю другой пример из недавней литературы, в романе Евгения Водолазкина «Лавр» главный герой, тогда еще молодой человек, приходит исцелить женщину, она болеет, он не может ее как врач исцелить. И он говорит сыну этой женщины: «Давай помолимся. Только я тебе не даю тебе никаких гарантий, что твоя мама выздоровеет». На что ребенок глаголет истину, устами младенца: «Неужели ты хочешь, чтобы мы молились Богу, не веря, что Он исполнит просимое?» Вот, казалось, какая ясная прекрасная вдохновляющая мысль: верь и не сомневайся ни на секунду, что Господь может и даст тебе просимое, иначе какой же Он любящий Отец? С одной стороны. С другой стороны, — а почему так тяжело? Почему мы так не молимся, почему этот червь сомнения, неверия, недоверия в нас живет? Как этого, если угодно, достигать? — к вопросу о святости. И насколько, как вам кажется, этот призыв отца Иоанна Кронштадтского, для нас реализуем, для обычных мирян?
Свящ. Александр Иванченко
— Он реализуем, к этому надо стремиться. Ну, и тогда вопрос о дерзновении в молитве. Такое даже есть понятие — дерзновение в молитве. Кто его обретает? — только чисто живущий человек, то есть живущий по заповедям Божьим. «Кто любит Меня, тот заповеди Мои соблюдает», — говорит Господь. Поэтому, когда человек соблюдает заповеди, он стремится изо всех сил. Трудно, конечно. Но и обретает веру, потому что вера это же не чувство какое-то. Говорят «чувства верующих». Вера — это не обязательно в чувствах. Есть какое-то чувство веры, но оно выражается в наших поступках и в наших добродетелях. Кстати, очень мало сейчас мы слышим о добродетелях, а это настолько важно. Добродетели это те таланты, которые мы должны увеличить и представить на Страшном Суде. Господь не будет спрашивать, может быть, за какие-то мелкие проступки, не будет с нами считаться, кто что-то сказал, сделал что-то не то, пост не соблюдал строго. А Господь спросит: а где в тебе любовь, а где в тебе милосердие, а где воздержание? — всё, что было в тебя заложено в детстве в зачатке. То есть в каждом человеке заложены эти таланты. Мы их развили, увеличили, или потеряли, закопали? Вот это важно, когда мы увеличиваем таланты — вот и всё вместе, как говорится, и молитва становится дерзновенной. Конечно, страшно и трепетно. И молитве, наверное, всю жизнь мы учимся. Учимся молитве. Помните, как говорил святитель Григорий Богослов, что богослов этот тот, кто чисто молится. То есть мы только в начале пути, молитва — это подвиг, это труд такой. Человек, у которого нет опыта молитвы, он что-то там пошептал, а у кого есть опыт молитвы, надо по́том и кровью молиться, так тяжело иной раз, это целый подвиг молитвенный. Во-первых, даже себя заставить, иногда не хочется, лень одолевает. Но надо преодолеть, заставить себя помолиться, хотя бы краткую молитву надо от всего сердца, чтобы это была не формальность. А мы, священнослужители, привыкаем к этому, молитва для нас ежедневное дело…
К. Мацан
— Как не привыкнуть? Особенно священнику. Да и мирянам, если они живут церковной жизнью и хотя бы утреннее и вечернее молитвенное правило стараются регулярно соблюдать и молиться дома. Действительно, как не привыкнуть к этому, как к чистке зубов?
Свящ. Александр Иванченко
— Нужно чувствовать присутствие Божье, нужно представлять, к Кому мы обращаемся. Даже «Господи, помилуй» — это должно быть не просто как присказка, а это обращение же — мы обращаемся. Когда мы к человеку обращаемся, мы же не просто какой-то звук издаем, мы со смыслом обращаемся, мы хотим, чтобы это до него дошло. Мы хотим, чтобы он понял наше слово. И так же к Богу надо обращаться. К сожалению, это всегда присутствует, что мы привыкли определенные молитвы читать, особенно «профессиональные» молитвы. Но на самом деле никогда не надо забывать, перед Кем мы предстоим — вот этот страх и трепет должен присутствовать всегда. Я прежде всего каюсь в неусердной молитве, потому что это первое, как говорится. Молитва — это духовная жизнь, связь с Богом. У человека кроме телесной жизни, душевной, есть еще духовная жизнь. Телесная — это сон, пища, тому подобное. Душевная — это наука, искусство к душевной сфере относится. А к духовной — именно связь с Богом. Это жизнь по вере, это вера, это молитва. А часто бывает, что молитве мы мало уделяем внимания и времени. Даже тут дело не в многоглаголании, помните, Господь говорил: «Не во многоглаголании будете услышаны», — то есть не как язычники, которые думают, что молятся много и Бог услышит, а в простоте, в чистоте сердца. Как «Отче наш» — мы молимся в этой молитве: «Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим», — и тут же кого-то из должников своих торопим, чтобы долги отдал, то это получается какая-то неискренность. То есть когда молимся, то и поступать, как мы заявили, так честно надо и поступить. И тогда молитва будет подтверждена нашими поступками. И она тогда усиливается, становится сильной, дерзновенной. Наверное, вот так.
К. Мацан
— Спасибо огромное, отец Александр, за нашу сегодняшнюю беседу. Хорошо, что мы завершаем ее словами о дерзновении, о молитве, о том, что мы, простые, скажем так, люди, которые ищут свою дорогу к храму или уже нашли в этой дороге себя, или просто присматриваются к религиозной традиции, можем сделать и начать делать прямо сегодня и сейчас. Путь в тысячу миль начинается с первого шага, как говорит одна мудрая мудрость. Спасибо огромное. Священник Александр Иванченко, настоятель храма святителя Киприана, митрополита Московского, в Чертаново, сегодня был с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии также были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.
К. Лаврентьева
— До свидания, всего доброго.
Свящ. Александр Иванченко
— С Богом.
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия