Поделиться
«2009-й год, 25-е августа. <…> Как скоро, буквально на глазах, вымывается из человечества традиционная почта, письмо, эпистолярный рассказ, суждения, рассуждения… А с ними – и индивидуальный устоявшийся почерк. Ловлю себя на мысли, что даже – после семи лет жизни – не знаю, какой у Наташи почерк, да есть ли он вообще? Быстрота и удобство электронной почты всё съели. Солженицын первые письма, помню (еще в Вену), писал мне от руки, потом в основном уже на машинке. И он был, очевидно, последний русский писатель, писавший большие письма. Возможно, наша переписка — вообще последняя переписка русских писателей…»
Это был голос известного поэта и публициста Юрия Кублановского, который опубликовал в журнале «Новый мир» свои дневниковые записи за 2008-й, 2009-й и 2010-й годы. Я положил в публикацию три закладки, но мог бы – и тридцать три, да ещё по́ три раза, ибо поводов для размышлений тут – бездна.
…Выписки из прочитанного и перечитанного, меткое наблюдение посреди дня, путешествия и отшельничество, мысли о словесности (вообще) и о поэзии (в частности), общественная жизнь в России и за границей. . А рядом – горести и потери, нравы и мечты, история и политика. Здесь имена дорогих автору людей, которых знает весь просвещенный мир и тут же его семья – жена, дети, внуки.
В послесловии к первой публикации записей, Кублановский объяснил, почему он решился обнародовать часть своего дневника в форме риторического вопроса, начинающегося оборотом «может быть». И дальше – о возможном чьём-нибудь интересе.
Итак, это, прежде всего, интересно, – ну а для меня сей подённый труд литератора, за работой которого я давно слежу – ещё и своего рода нравственное зеркало, или проще говоря, пример содержания своего душевного и духовного «хозяйства» в определённом и органичном порядке, пример наблюдательности за собой и внимания к миру.
Наконец, это и образец уходящей культуры подлинной писательской жизни, полтора столетия назад естественной для каждого второго словесника. Днев-ник.
Я знаю, что многие из прочитавших «Записи» с доверием к их автору, благодарны ему за широту взгляда и лирическую пристрастность, за неожиданный прирост собственного интеллектуального багажа и за строгий исповедальный мотив, вызываемый порой чем угодно, даже – почти торжественной, но не перебирающей, а, скорее, чуть старомодной в своей интонации самооценкой.
«2010-й год, 30 января, суббота, 1630.
<…> Я не оппозиционер, но и не конформист; не модернист, но и не реалист; не монархист, но и не демократ; не сторонник (в поэзии) «прямого высказывания», но и не иронист, не «шестидесятник» (по духу), но и не авангардист, не концептуалист, не постмодернист, но и противник любой эклектики… Так кто же тогда? Тот, кто подходит к каждому явлению не с заранее выработанной идеологическо-эстетической меркой, но исключительно с индивидуальной — не иначе — оценкой. Консерватор и свободолюбец одновременно».
…а давайте не будем прерывать и сразу двинемся дальше. За субботой пришло и воскресенье, автор дневника съездил в город и уже вернулся к своему подмосковному письменному столу, раскрытой тетради и авторучке.
«2010-й год, 31 января, воскресенье, вечер.
В детдоме при приходе отца Аркадия (Шатова) поставили «Ревизора». (И мой Иоанн — единственный там «вольняшка» — играл почтмейстера очень живо.) А городничий — негр. Какие ребята! Все были сданы в детприемники при рождении. И в 4 — 5 лет попали сюда. Потом был ужин, и «актеры» сидели с нами: в галстучках, в костюмах. Ком в горле и радость, что есть такое в России…»
Замечу, что, на мой вкус, вероятным близким предшественником Юрия Михайловича на культурно-житейском пути такого записывания был ушедший в середине 1990-х годов литературный критик, костромчанин Игорь Дедков. Кланяюсь его памяти.
И тут же мне вспомнилось, как кто-то из не читавших «Записей» Кублановского, спросил у меня, улыбаясь, похожи ли они на дневники в блогах, на «живой», так сказать, «журнал». Я не полез за словом в карман: «это другая цивилизация».
