«Воспитание особенного ребенка в многодетной семье». Светлана Зайцева - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Воспитание особенного ребенка в многодетной семье». Светлана Зайцева

* Поделиться

Нашей собеседницей была жена священника, многодетная мама Светлана Зайцева.

Светлана рассказала о трудностях и радостях воспитания особенного ребенка в многодетной семье, а также о том, что помогает ей в преодолении непростых жизненных ситуаций.

Ведущая: Анна Леонтьева


А. Леонтьева

— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева. Мы говорим, как всегда по понедельникам, о семье. У нас в гостях матушка Светлана Зайцева, мама восьмерых детей, матушка протоиерея Михаила Зайцева, настоятеля Покрова на Десне. Добрый вечер, матушка.

С. Зайцева

— Здравствуйте. Всем привет, всем слушателям.

А. Леонтьева

— Я напомню слушателям, что матушка у нас уже второй раз. Первая передача лежит у нас на сайте, вы можете к ней вернуться, узнать предысторию нашего разговора. Дело в том, что матушка не просто мама восьмерых детей, но мама еще особого ребенка Сёмы, который родился... Сколько лет назад, матушка, сколько Сёме сейчас?

С. Зайцева

— Семь лет ему.

А. Леонтьева

— Семь лет назад с крайне тяжелыми диагнозами, с полной неочевидностью, будет ли он слышать, ходить, дышать, жить. Правильно я рассказываю, так вот, человеческим языком?

С. Зайцева

— Да, да.

А. Леонтьева

— Родился, как матушке тогда казалось — это я про вас так в третьем лице рассказываю, — казалось, что родилась трагедия, что родилось горе. И вот сейчас я хотела начать с того, что процитирую один ваш текст — я с удовольствием читаю ваши тексты и рассказы, и плачу над ними и смеюсь, не потому что я такой жалостливый человек, а потому что они классные просто. И вот начать я хотела с такой вот точки: «Про наши с Сёмой симуляции напишу. Так получилось, что он стал главным событием в моей жизни. Я думала, трагическим, но не фига подобного». Матушка, я сохраняю орфографию автора. «Вот все думают, что мы с нашими детьми инвалидами уходим в затвор, а на самом деле наоборот. Во-первых, приходится преодолевать общий для всех страх пред болезнью ребенка и перед инвалидностью. Это преодоление высвободило во мне массу творческой энергии — я аж книгу написала и вторую пишу. Даже если в Бога человек не верит, но принимает своего особого ребенка, как месседж судьбы или вселенной, он получит массу информации, которая сделает его жизнь более полной». Дальше читать не буду, хочу вот, чтобы вы объяснили это место: «преодоление высвободило во мне массу творческой энергии» — что это такое?

С. Зайцева

— Ну это я даже сейчас уже могу сказать, я нашла в интернете, как это называется. Есть такое явление, называется «эйблизм». Эйблизм — это дискриминация инвалидов по ряду целому признаков. Например, эйблизм — это когда инвалиды не могут войти в те здания, в которые входят люди с хорошим здоровьем.

А. Леонтьева

— Ну от слова able, да? Able — «мочь», да?

С. Зайцева

— Да. Или когда считается, что инвалиды не могут иметь доступа к тем радостям жизни, ну к тому, что считается в обществе счастьем, приятным — выйти замуж, жениться и так далее. И так или иначе, мы не замечаем на самом деле, это такая своего рода социальная радиация. То есть оттого что она вокруг, у тебя не вырастают моментально рога, да, и не слезает с тебя живьем кожа, но ты получаешь эти рентгены дискриминации, и в тебе, у тебя буквально на подкорке формируется ряд каких-то понятий, которые делают тебя несвободным в каком плане — в том плане, что первое, наверное, что вот эти первые слезы у меня: вот такой ребенок, это такая трагедия. Слезы моих родных, мой папа плачет: как же это все будет? Это, в общем-то, зеркало этих страхов, то есть было очень много лишних переживаний из-за этого. Я могу рассказать точнее, вот в образах, что именно я имею в виду. Я об этом тоже писала. У меня есть дочка, которая занимается фигурным катанием, и она сейчас танцует под музыку к мюзиклу «Собор Парижский Богоматери» в образе Эсмеральды. Мне хотелось ей помочь — ей десять лет вот будет, мне хотелось ей помочь, немножко рассказать об Эсмеральде. Я выбрала экранизацию 1956 года с Джиной Лоллобриджидой, потому что там замечательная реконструкция быта времен Людовика XI — надеюсь, я не путаю. И мы сели с ней смотреть, и я поняла, что она смотрит не на экран, а смотрит на меня — глаза у нее огромные такие, испуганные. И она начинает меня пытать: что случилось, в чем дело? И я ей рассказываю и понимаю, что она не воспринимает эту ситуацию как воспринимала ее я, когда читала эту книгу уже в юношеском возрасте и когда смотрела кино со своими родителями. Я понимала то, о чем пишет Гюго: то есть он описывал Квазимодо — и мне было страшно, что у него закрыт один глаз, что он не слышит и что у него горб. И я была на стороне тех, кто его боялся и я понимала тех, кто над ним смеется, я понимала их истерику — то есть они вот этот свой животный страх преодолели, насмешничая над его болезнью. А моя дочь не понимает эту ситуацию вообще, то есть для нее это просто история абьюзеров, которые пристали к человеку.

А. Леонтьева

— Да, я читала этот ваш текст.

С. Зайцева

— Да. Это меня так потрясло. То есть она вот выросла вместе с Сёмой, они все время вместе, то есть как-то спали в одной кровати, пока я его кормила — она так немножко ревновала и просилась все время, и мне было жаль ее прогонять. И ну мы его растим здесь, в семье, как нашего любимого сыночка. И для нее то, что человек может обладать особенностями какими-то — например, не слышать... Она меня спросила: почему Квазимодо не слухопротезирован? Я на этот вопрос легко могла ей дать ответ. А вот все остальные, именно личностные вопросы, почему так происходит — и она меня весь фильм спрашивала: почему они такие глупые? Или, мам, они злые? Что с ними? Почему так?

А. Леонтьева

— Что с ними не так, ага.

С. Зайцева

— Да. И у меня такая, я вот как раз писала об этом, потому что часто, когда ты выбираешься в какие-то беседы на тему о детях-инвалидах, особенно если это глубокие инвалиды, да, то очень много обязательно под такими постами несколько человек напишут: «зачем же такие люди живут?.. это же одно мучение... да что ж такое... да лучше бы на свет не родиться». И как бы этот вопрос, он такой занозой в сердце всегда остается. И ты смотришь на своего ребенка — ну тебе-то понятно, зачем он живет — потому что ты его любишь. А как же еще иначе? Господь тебе его послал. И пусть он живет. Ну как бы ты думаешь, как ответить этим людям, неким моим собеседникам виртуальным. И вот я поняла, что это сокровище такое, этот ребенок, то есть он абсолютно озонировал, очистил нашу семью от духа дискриминации. То есть мои дети воспринимают его как равного, такого же человека как они, не потому что им ездили по мозгам в православной школе, что надо быть милосердными, понимаете, а потому что это для них естественно, им не нужно... то есть и, в принципе, они очень легко общаются с особыми детьми с любыми, и вот этот страх и барьер, он им абсолютно чужд. И, конечно, смысл есть в том, чтобы наши особые дети были с нами, не в спецучреждениях.

А. Леонтьева

— Да.

С. Зайцева

— Потому что в этом есть какая-то вот особая мудрость, ну то есть также это понимание жизни. Вот вы знаете, прочитала в свое время, что в японских школах УПК — это посещение стариков и уход за людьми в специальных пансионатах и домах престарелых.

А. Леонтьева

— Здорово.

С. Зайцева

— Да, это интересно. То есть ну Восток — это другая религия, другая культура, но она нацелена, целью воспитания является мудрость и опыт, который поможет человеку жить, да. И обособление человека с детства от особых детей, от болезни, от темы болезни, от темы старости — это меч обоюдоострый. С одной стороны, он растет как бы в неведении и как такой маленький Будда, представляя себе жизнь спокойной и беспечной. Но, с другой-то стороны, в какой-то момент он все равно с этим столкнется — никто из нас не вечен, да. И как бы с этим связан или ком каких-то суеверий, каких-то переживаний, плеваний через плечо — «у нас там, слава Богу, тьфу-тьфу-тьфу все». Человек, он думает, что он удаляет от себя неприятности, а на самом деле он самого себя загоняет в резервацию. Потому что, если мы удаляем от себя инвалидов, удаляем от себя стариков...

А. Леонтьева

— Да, следующий этап.

С. Зайцева

— Да, круг сужается. Дальше давайте, что дальше? Толстых. Дальше каких еще? Некрасивых. Еще каких можно придумать? Нерусских? Каких еще? И в итоге у тебя получится очень узкая дорожка, по которой ты бежишь и с которой ты в любой момент можешь соскочить. И ты будешь жить... А, еще лузеры, лузеры —мало зарабатываешь, еще вот так вот. И в итоге ты бежишь по узенькой дорожке, причем непонятно, к спасению или нет, просто оголтело бежишь и как бы наживаешь себе невроз, потому что ты пытаешься из этой колеи не сойти, потому что исключение человека из социума — это боль. И мы, например, недавно тоже был разговор между нами о наших детях, да, что если этого ребенка не вывозить, не тусовать, и он спокойно садится лицом к стене и крутит колесико от машинки. И уходит куда-то от нас.

А. Леонтьева

— В свой мир какой-то.

С. Зайцева

— И все. Да, и все это аутистическое, оно расцветает. А когда мы были в лагере в Давыдово, еще со старшей моей дочкой, она слабослышащая, да, мы там встретили деток со вторичным аутизмом. То есть они просто по диагнозу слабослышащие, но из-за изоляции у них развились аутистические черты.

А. Леонтьева

— Ничего себе.

С. Зайцева

— Вот представьте себе, какую роль большую играет социум в жизни особенных детей. Также известно — вот я интересную тоже слушала передачу про детей с синдромом Дауна: когда их собирают, изолируют вместе, да, они живут намного меньше, чем если они находятся в социуме.

А. Леонтьева

— Да.

С. Зайцева

— То есть тут мы видим как бы зависимость такую. Наверное, может быть, даже любой человек, кроме пустынника, который уходит там, Симеона Столпника, который пошел уже ну на борьбу с самыми корнями зла, да, все остальные, мы нуждаемся друг в друге, нуждаемся в связях, в том, чтобы вокруг нас были люди, наши родные и близкие, друзья. И вот это ощущение, замечательное ощущение, то что вы можете посетить детский праздник — и там все в ужасе не разбегутся. Зайти в кафе, в кинотеатр. У нас тут был эксперимент. Смелый эксперимент: мы решили пойти, ну то есть у меня давно дочка просилась в кинотеатр, и я поняла, что мы никак не можем, уже где целый не могу это обещание выполнить, потому что мне не с кем оставить Сёму. Я думаю: ну пойду на дневной сеанс. Там купили три билета, никого в зале больше не было. Оказалось, он прекрасно смотрит кино, там смеется чему-то своему. А я бы не знала этого, если бы не попробовала, правильно? Это о рисках, да, что потому что тоже в разговорах о жизни, да: а вдруг этого не надо? У него эпилепсия. А у него эпилепсия не связана с зрительным восприятием там света или цвета, у него, оказывается, не связана. Конечно, ну всегда, когда какое-то развитие — риск, да. Даже спорт — вот у меня дочка занимается спортом. Спорт — тоже риск, да, — вдруг травма, вдруг чего-нибудь, а вдруг она там займет не первое, а двадцать первое место, и будет грустно и так далее. То есть, в принципе, всякое развитие, оно связано с выходом из зоны комфорта. И опять же нахождение в зоне комфорта, да, — душа развиваться перестает. Потому что она сама, ну может быть, какие-то сугубо там одаренные духовно люди могут в уединении себя развивать. Но особенно детям, конечно, — а многие из наших детей, они, наверное, несмотря на свои годы, останутся детьми все равно, да, им нужно общество, и они должны быть с нами. И вот это все, вы понимаете, еще почему я это все рассказываю, потому что мне казалось, что я это знаю. У нас наш храм, он дружит с детским домом для особых детей «Солнышко» в Филимонках — там очень хорошее отношение к детям, выпускники приезжают туда, любят директоршу — ну такое редкое место. И когда я там бывала, мне казалось, что я правильно к ним отношусь, что ну я гуманный, хороший человек в смысле отношения к инвалидам. Но когда это вот стало проходить через мою жизнь тактильно, да, через мою плоть, когда вот я не смогла пойти, поехать, попасть в туалет с ребенком, да, когда какие-то люди перестали со мной общаться, потому что им кажется, что я, может быть, заражу их какой-то неудачливостью, потому что у меня в семье произошло несчастье, да, — когда ты с этим сталкиваешься, ты начинаешь понимать, что это такое предметно. То есть одно дело, когда ты знаешь о чем-то теоретически. То есть это разница такая, как я сдала вождение, только правила, и я научилась, села за руль и поехала — вот такая разница приблизительно.

А. Леонтьева

— Хочу напомнить радиослушателям, что с нами Светлана Зайцева, мама восьмерых детей и матушка протоиерея Михаила Зайцева, настоятеля Покрова на Десне, мама особого ребенка. Матушка, вы пока рассказываете, вот пока это к месту, я нашла тут документ церковный, где написано, что батюшки не должны рассказывать — сейчас я его зачитаю, прямо кусочек маленький, — батюшки не должны рассказывать пастве о том, что особые дети рождаются за грехи. Значит, звучит этот документ так: «Ментальные инвалиды в глазах Божиих имеют такую же ценность, как любой человек. К сожалению, иногда родители таких детей, приходя в храм, сталкиваются с непониманием. Рождение ребенка-инвалида некоторыми неверно воспринимается как непременная расплата за грехи его родителей или причиной ментальной инвалидности ошибочно считают беснование. Священнику на приходе следует позаботиться о том, чтобы прихожане относились с терпением и любовью к особенностям поведения детей и взрослых с ментальной инвалидностью». Ну и так далее. Вот такой есть просто реальный церковный документ. И я помню ваш пост о том, как вы на соборовании с Сёмой, и какой-то человек начинает... Сёма начинает бузить, да, что называется, и какой-то дяденька начинает прямо во время соборования...

С. Зайцева

— Да. Вообще Сёма довольно тихий человек. А тут он, значит, сначала садился на пол, потом он лег на пол — мне это не понравилось, потому что там не очень-то чисто. Когда я его подняла, он пошел и взял с ящика по охапке свечек и куда-то, значит, пошел. Я его поймала, свечки... Бабушка: пускай, пускай он возьмет эти свечки! Я говорю: да нет никакой необходимости, давайте. Сходила ему за лавочкой — думала, что я его посажу на лавочку так, и он, когда ему так удобненько, все, успокоится. Посадила его на лавочку — он полез на эту лавочку, потом стал ее придвигать, чтобы там что-то достать. В общем, ну какой-то шум был. Ну и все у нас как-то вот соборование, еще этот пост такой, он полон такой радости удивительной — какие-то вот люди, которых год ты не видел, бабушки, которые боялись карантина, вот все возвращаются. Бесконечная какая-то встреча с умиленными слезами, и все так добры и все. Но зашел просто человек со стороны. Мужчина лет пятидесяти, такой, с серьезным лицом. Он все: что тут такое? Такой ребенок, дайте я ему сейчас скажу, чтобы он пришел в себя...

А. Леонтьева

— Сейчас-сейчас, я все исправлю, да?

С. Зайцева

— Я говорю: вы знаете, он как бы в себе таков, ничего с этим не поделаешь. — Да я знаю прекрасно таких детей, моя жена работает с таким детьми. Сейчас... И он прямо руку протягивает, его... И мне: надо заниматься, надо как-то строго сказать там... Ну и я, в общем-то, отползла, у нас такая галерейка есть, и у меня там, а батюшка, он ходит и помазает, но у него такое фейспалм-лицо, такое, типа... И мы просто ушли в стороночку, да. И, собственно, писала я о том, что если бы не была прихожанкой этой церкви 20 лет, да, а просто я зашла бы с улицы с таким ребенком, и вот ко мне был причалил такой воспитатель, я бы, наверное, очень распереживалась. Я бы подумала: Боже, что здесь творится у них! Какие ужасные люди в Церкви! И я вспомнила, что такое было. Что я приехала в Дивеево с Серафимой, она была глухая, ну она и есть, собственно, глухая. И она в время службы издавала рефлекторные звуки — она же себя не слышит. И сначала мне как-то женщина: это что такое! Это плохо воспитанные, набалованные, там из Москвы... И я помню, да, как бы потом она мне что-то говорила. И я помню, у меня прямо так слезы какие-то хлынули. И я сейчас думаю: так ведь это тоже мог быть случайный человек. Вообще вот мне очень нравится эта практика, что я читала про жизнь старев, что ему было видение, а он говорит: если это от Бога, пусть оно повторится. А потом оно повторилось — а пускай еще раз, и пускай трижды повторится, потому что три — такое хорошее число. Вот надо какую-то нарастить в себе вот мудрость, что прежде, чем оценивать явление, немножечко дать ему побыть, понаблюдать. Если оно не несет какой-то опасности, да, или ну как бы не носит экстренный характер — нужно срочно что-то купировать, да, — ну как бы порассуждать, понаблюдать. Может быть, спросить: это вообще кто? Что это за воспитатель, что это за Ушинский пришел сюда по мою душу, да? Ведь может же случиться — у нас же нет каких-то членских билетов, значков, да, ну вот церковь — это открытое место, куда всякий может зайти. И люди говорят, что тоже, может быть, человек ищет, да, по-своему тоже, ему хочется, он пришел в храм и теряется, и смотрит: что же мне делать? Хочет в уголок забиться. А кто-то приходит творить добро — и вот как раз случай представился: воспитать невоспитанного мальчика.

А. Леонтьева

— Причиняют добро, да, и уходят.

С. Зайцева

— Да.

А. Леонтьева

— Ну да, то есть человек, может быть, искренне хотел помочь. Но мне понравилось в вашем рассказе то, что такая уже есть некоторая закалка, да, что уже не слезы текут, а уже есть какое-то рассуждение о том, что ну вот человек зашел — это не повод расстроиться и подумать: ну что же они так достали, эти...

С. Зайцева

— Это не повод для обобщений, да. И у меня, наоборот, у меня вообще этим постом такое удивительное ощущение, что вот Господь решил меня утешить и показать мне все, как есть на самом деле.

А. Леонтьева

— Это что значит?

С. Зайцева

— То что много чего, ну вот много чего пишут, да, всякого, разного нехорошего про церковный народ, про церковнослужителей. Я помню, что очень меня как-то поразила заметка батюшки — тогда еще батюшки, сейчас уже не батюшки — отца Дмитрия Свердлова. Когда он сказал, что, когда идет по бульвару — где-то, я не помню, он назвал место, где летом загорают люди — крестики, говорит, одеты на самых несимпатичных людях. Вот как-то вот так. И я помню, я так, меня это как-то, я так занервничала — ну вот, попала в плохое общество, может быть, я какая-то несимпатичная. Ну и это так вот как бы откуда-то капает вот это вот, какие-то такие, утонченно сказанные гадости. Не когда вот директивно, с проклятиями, а когда так тонко как-то тебе подпускают.

А. Леонтьева

— С юмором, это самое интересное.

С. Зайцева

— Лукаво, да. И вот в этом году, когда вот это вот уже как бы ковидные карантинные мероприятия, они немножко подзаглохли, народ стал возвращаться — вот этим постом вот я вижу, какие же это родные люди, уже настоящие братья и сестры, как за 20 лет сложилась наша община. И Сёма — это такой сын полка, конечно, чего уж тут греха таить. И у меня сохранилось письмо, я когда приехала домой из реанимации, в августе, я вдруг поняла, что мне надо резко собрать детей в школу, предшествующих... пятерых, да, по-моему. Да, пятерых детей надо собрать в школу. А совершенно какое-то пришибленное состояние. Я помню, мои подруги, ну тогда как-то мессенджерами не пользовались, письмо мне Женя написала — список людей, которые готовы мне помочь собрать детей в школу. Притом что я об этом еще даже и не заикнулась, и никого ни о чем не просила. И я помню, как я сидела, значит, здесь с Сёмой, а у меня просто наши прихожанки разобрали детей и поехали их собирать, вот каждый там. Вот представьте себе, такая вот история замечательная.

А. Леонтьева

— Прекрасно. Это как после карантина мне пришла в голову такая мысль, муж мой говорил: после карантина, можно сказать, началась такая «литургия верных», да, — все вернулись и все друг друга узнали.

С. Зайцева

— Ну да, мало незнакомых.

А. Леонтьева

— И оценили, да, вот эту самую возможность. Я напомню, что с нами Светлана Зайцева, мама восьмерых детей и матушка протоиерея Михаила Зайцева. С вами Анна Леонтьева. Мы говорим о семье и об особых детях. Мы вернемся к вам через минуту.

А. Леонтьева

— Сегодня мы говорим о семье. С вами Анна Леонтьева. У нас в гостях Светлана Зайцева, мама восьмерых детей, особого ребенка Сёмы, матушка протоиерея Михаила Зайцева, настоятеля Покрова на Десне. Матушка, вот мы говорили о том, что... Вернее мы не говорили, давайте так начнем. Мы начали передачу с слова «симуляции» — и это слово требует разъяснения. Потому что вы написали, что у вас появились, вот то что подростки называют хейтеры, да, — люди, которые смотрят...

С. Зайцева

— Появились — это громко сказано, слава моя не так велика. Появился один хейтер.

А. Леонтьева

— Эх, всего один. Да, да... Ну все равно же приятно, что вот у тебя есть хейтер.

С. Зайцева

— Ну как бы откровенно набросившийся.

А. Леонтьева

— Да, индивидуальный. То есть я так поняла, что предмет хейтерства — то есть как это, недоброжелательности, с русского на русский, в том, что вы слишком веселенькие, слишком радостные для того, чтобы обладать такими диагнозами. Правильно я говорю?

С. Зайцева

— Ну да, человек выступил с тезисом: «не могёт того быть». Потому что, по его мнению, если ребенок болен, если это особый ребенок, со множественными тяжелыми нарушениями, то... Я, кстати, сказать в этой связи вспомнила Иоанна — по-моему, IV Грозный, да? Домострой — это ведь эти времена? И я читала Домострой с удовольствием, еще до замужества. И надо мной священники знакомые смеялись, говорили: ну ты хотя бы отстрой что-нибудь там, потом уже как бы читай. Но мне было любопытно, этот документ. И я помню, что там интересно было описано поступление отрока в учение: что учитель должен прийти в дом, его должны с почетом встретить, он должен за руку отрока взять, отец должен отрока благословить, а мать должна плакать в сторонке.

А. Леонтьева

— Плакать в сторонке.

С. Зайцева

— Вот, да. И вот эти трогательные представления, они как-то перекочевали и на родителей особых детей.

А. Леонтьева

— Ну то есть мать должна быть в слезах, должна быть ну в трагедии, да, какой-то.

С. Зайцева

— Да, должна плакать в сторонке.

А. Леонтьева

— Нельзя же, как ослик Иа говорил: не беда, да-да-да, и тому подобное.

С. Зайцева

— Ну дело в том, что это проблема заключается, корни этой проблемы, они тоже в дискриминации на самом деле. Потому что, когда опять же идет общая какая-то беседа о проблемах детей-инвалидов, есть поток людей, которые включаются и хотят пожелать чего-то хорошего. И они пишут: «не дай Бог такого ребенка никому... как вам тяжело». Или: «вот же, несчастье какое, родился такой, значит, бедный...»

А. Леонтьева

— Ну вот, матушка, простите, я вас перебью, я просто вот как раз об этом хотела сказать, что, с одной стороны, вот, то что называется, такой индивидуальный один только хейтер, который: нет, вы слишком веселые. А с другой стороны, вот эта вот группа людей — я просто прошла через это...

С. Зайцева

— Нет, там вообще началось с того, что он сказал, что ну на фотографиях здоровый ребенок, которого мать заставляет, приучила с детства симулировать и притворяться больным.

А. Леонтьева

— А, вот так вот. Прикольно. Ну вот я хочу вот закончить эту мысль, она для меня важная. Просто тоже моя семья прошла через горе, и я знаю, что вот для меня почему-то на каком-то моменте было непереносимо, когда люди — было естественно меня жалеть, но бесконечно меня жалеть — уже после какого-то периода, мне это было тяжело. Почему, я не знаю, потому что, наверное, ну как бы да, ты проживаешь какой-то период острый, но потом ты все равно становишься — ну я не побоюсь этого слова, — счастливым человеком так или иначе. Да. И вот люди, которые тебя продолжают жалеть... Вот у вас так? Они немножко уже как-то начинают тебе мешать. Ну вот то, о чем вы говорили: бедный-несчастный.

С. Зайцева

— Ну вы понимаете, тут нужно как бы разделить жалость и помощь. Иногда кто-то хочет помочь, да, спрашивают, что нужно там и так далее — это нормально. Потому что, если бы мне не помогали, я вот сейчас тоже понимаю же, когда дети многие мои выросли. И понимаю, что если бы я не принимала бы помощь прихожан нашего храма, да, я бы их не вырастила просто. Вообще ничего бы, это невозможно представить себе, что это я делаю в порядке личного подвига. То есть если бы рядом со мной не было моих братьев и сестер во Христе, это было бы невозможно. Причем иногда бывает, кстати, одно, а иногда другое. Иногда там мешок яблок в августе очень хорошо, иногда кто-то приносит ботинки хорошие, да, для мальчиков и так далее. Из этого складывается все, да. А с инвалидом в чем затык этого — все хотят помочь, никто не знает, как. Это наш такой первый опыт общий, когда в храме есть ребенок-инвалид, который тут активно будет около храма находиться и в храме тоже. И, конечно, и вот тут надо, когда люди хотят помочь, надо об этом говорить, да. А просто вот это вот, то, что ранит, это как раз и ранит-то, потому что человек транслирует свое вот, свои страхи и переживания. И это то, что заставляет людей, не отрываясь, смотреть, когда ты везешь инвалидную коляску с ребенком. Ты понимаешь, что человек залип — он не нарочно это сделал, он не невоспитанный, он просто видит что-то, что он раньше не видел. И у меня была одна знакомая особая мама, которая одевалась вызывающе и там первая выкрасила волосы в какой-нибудь зеленый цвет, чтобы, говорит, я не могу, чтобы хотя бы немножко как бы отвлечь взоры от ребенка, которого я качу там в инвалидной коляске. Ну, видно, мы как пилотные проекты, да, мы это на себе понесем. Потому что я помню, что когда у меня быол четверо детей, также спрашивали: это все ваши?... все ваши?.. все ваши?.. То есть когда нормой считалось социальной, ну я помню, как бабушка, мама моя говорила, что одного ребеночка родили — хорошо. Может быть, он будет один. А может быть, когда ему исполнится семь лет, ему родят братика.

А. Леонтьева

— Это советские такие.

С. Зайцева

— Это нормальная советская семья. Всё, да. Все остальные — это, конечно, маргиналы. И когда стали появляться большие семьи, я тоже сначала переживала, что столько вот какого-то странного внимания — что, что это такое? — а потом я поняла, что люди действительно смотрят на то, чего они не видели. И когда я помню, что в какой-то момент, когда у меня уже было шесть детей, нам дали квартиру. И когда мне вручали символические ключи от нее, то вот этот вот городской работник — я не помню кто, ну из мэрии, — он сказал в микрофон: «ну я не знаю, как вы там с шестерыми будете, я с одним-то еле-еле». И эта фраза, и мне так смешно стало, потому что это обычно обыватели говорят: «как вы там, матушка, с ними со всеми? Я тут, у меня один тут еле-еле, а вы там еще...» Но я надеялась, что люди, которые непосредственно опекают большие семьи, у них голова устроена иначе. Но все равно вот он выдал этот шаблон. И это именно это медленно происходит, потому что это смена как бы всей, ну эти перемены должны затронуть весь социум, да. И, к сожалению, это возможно только постольку, поскольку инвалиды среди нас будут. Вот когда уже львиная доля народонаселения подержит их за ручку и поймет, что это дети ангелы, и возле них хорошо. И вы причащаете такого ребенка, и от него исходит тепло и свет, да. И он связан с этим тонким миром намного прочнее, чем мы. И через него приходят друзья, выстраиваются удивительные отношения. Господь этих детей, конечно, любит. И я вообще тихий человек и не скандальный, но вот уже три раза как бы боролась за какие-то вещи, которые мне нужны именно ради него. То есть я как раз настроена — я все-таки в советской школе училась, да, мне проще потерпеть. Ну вот ради Сёмы...

А. Леонтьева

— Я напомню нашим радиослушателям, что сегодня мы говорим о семье со Светланой Зайцевой, мамой восьмерых детей, матушкой протоиерея Михаила Зайцева и мамой восьмого, особого ребенка Сёмы. Матушка, вот поскольку у нас передача перешла в последнюю четверть, то мне хочется поднять тему, она такая немножко тоже тяжелая, но мне хотелось бы услышать ваше мнение. Я прочитала о том, о чем я и сама думала в ваших постах. О том, что иногда возникает чувство вины за то... Ну за то, что что-то случилось не то в твоей жизни — за то, что ты родил особого ребенка, за то, что вообще что-то произошло. Вот это чувство вины, оно такое достаточно непереносимое, по моему опыту. И вы писали о том, что также ну не обязательно мамочкам, которые вот воспитывают особых детей, улыбаться, как коммивояжер на выезде. Вот как работать с этим чувством вины, что с ним делать? Потому что я знаю, что вас эта тоже затронула тема.

С. Зайцева

— Начинается как бы, клиническая картина в чем заключается: а давайте подадим в суд на врачей. Это первое, что мне предложили: давайте подадим в суд на врачей. Это реакция защитная, то есть как бы это люди хотели защитить меня и сказать: да это все врачи виноваты, это они. Притом что были те же самые врачи, которые рожали со мной мою Дуняшу — и все было прекрасно, и ничего плохого они мне не хотели. Просто это акушерство — это такая сфера, в которой есть риски, да, и вот так вот случилось. Так случилось. Но у меня есть особое такое везенье: мой духовник — он психиатр, его первое образование — он психиатр.

А. Леонтьева

— Прекрасно. Как вам повезло.

С. Зайцева

— Причем он и нарколог, и суицидолог, и в свое время возглавлял Центр психического здоровья Российской академии наук.

А. Леонтьева

— Вот это да!

С. Зайцева

— И вот от лица такого авторитетного человека я могу сказать, что когда я ему сказала: батюшка, вы знаете, просто надо было 5-го ехать, а не 17-го, просто нужно было вот это, а мы же приехали туда в воскресенье. И там можно было сказать: сделайте КТ, они бы посмотрели, что там — с сердцем, не с сердцем. Он меня послушал и сказал: вот это все как бы ну деструктивно. То есть если у тебя план покончить с собой — сядь и запиши все случаи, где можно было подстелить соломки — то есть это путь к самоуничтожению. Это не чувство вины, это бесовский прилог. Люди не представляют себе, какая чудовищная страшная сущность стоит рядом с ними и нашептывает им варианты обхода неприятных ситуаций в прошлом. И именно поэтому старцы говорят: все что случилось уже — это и есть воля Божия. Потому что это случилось. Это вот конструктивно. То есть спорно, но конструктивно.

А. Леонтьева

— Потрясающе. Вы говорите потрясающе.

С. Зайцева

— Да. Надо принять. Надо принять, верить Богу. Потому что оттуда, да, из этой ситуации вырастет наша радость, наше благо и наш путь нашего спасения. Причем ошибочно его представлять, да, каким-то... Нет, тут я еще тут есть такой момент, что: ты будь на позитиве. Будь на позитиве, ничего. Ну мы все это вот так...

А. Леонтьева

— Просто надо улыбаться.

С. Зайцева

— Да, улыбаешься, такой вот. Это не получится искусственно, да, не получится искусственно. И я вот занимаюсь фольклором, да, я знаю, что в народной русской традиционной культуре был обязательно сегмент, посвященный — ритуалы, оплакиванию ушедших, да, и скорби в тех или иных ситуациях. Для этого были специальные люди, женщины, они называли плакальщицы или вопленицы. Народ просто так ничего не придумывал для досуга, да, это было все для связано с выживанием. Если у тебя случилось горе, ты имеешь право горевать. И если ты не... Вот ну да, вот они, вы помните, наверное, да, вопленицы, это: «на кого же ты меня, милый... тебя так далеко уносят, и не напишешь туда грамотку, не отошлешь туда весточку и не получишь оттуда телеграммочку», — то есть это нужно было для того, чтобы пережить. Потому что корить себя за уныние в ситуации, когда у тебя что-то случилось, тоже неправильно.

А. Леонтьева

— Да, вот скажите об этом, вот для чего, как это все нужно, как это себе объяснять? Вот как для себя такую вопленицу устроить и как бы пройти через это нормальным таким, здоровым путем?

С. Зайцева

— Ну мне, да, ты сталкиваешься с этим прежде всего в реанимации: «вы будете плакать — мы вас не пустим никуда!» Там: «женщина, вам сколько, сорок лет? вы можете уже тут это, сопли свои собрать?» Это ты встречаешь: «посидите, вам надо там с ребенком...» Это не бодрит, нет.

А. Леонтьева

— Ужас.

С. Зайцева

— Наоборот, как-то совсем уж... Это в Филатовской больнице там было замечательно. Я понимаю, что они, может быть, и устали от этой атмосферы, да, давящей, когда расстроенных родителей и так далее. Но у меня тоже вот, мы с подругой об этом думали, и она мне сказала: ты знаешь, а у меня вот случилось горе, там тоже связанное с автомобильной аварией, и я подумала-подумала и решила: ну в принципе вот все вот так вот уже как есть, а мне хочется плакать. И она себе это просто разрешила: да давайте плакать будем, сколько нам хочется в конце концов. Потому что слезы тоже кончаются. Слезы — это способ сбросить стресс, да, какой-то. И в конце концов, глядя на себя скорбящую со стороны, ты думаешь: а собственно, ты там, допустим, рыдаешь, а тут лежит твой ребенок в таком красивом костюмчике. И ты думаешь: что это я вообще? О чем это я? Такой хороший мальчик, такие щеки торчат. Фотографии какие красивые получаются, да. А о чем я там, бишь, плакала? И это остается позади. А если этот стресс ты переживаешь...

А. Леонтьева

— Сжав зубы, да.

С. Зайцева

— Загоняя его внутрь, это как-то, да, мне кажется, это неправильно, это разорвет изнутри. В принципе, конечно, мы люди сильные, у нас одна наша зима чего стоит, наши переходы климатические, закаленные и так далее. Но все равно силы надо экономить, себя надо беречь ради своего ребенка. Потому что им нужна помощь. Родители, ну сейчас здорово — есть доступ к информации, ты можешь быть активен. У меня все мои знакомые мамы особых детей, исключая меня, значит, они получили второе образование — кто-то медицинское, кто-то дефектологическое. Причем мама вот особой девочки с синдромом Дауна, Даши, Оля, моя знакомая, она не только стала дефектологом, но она ощутила в себе такой ресурс, что она еще усыновила троих детей с синдромом Дауна.

А. Леонтьева

— Ничего себе.

С. Зайцева

— Да, если с этим правильно, если вообще со скорбями правильно работать, ты получаешь энергию и радость. Если «слава Богу за все» — это не заклинание, не формально произнесенные слова, опять же со стиснутыми зубами, если ты к ним пришел, то ты ощутишь и радость, и откроется тебе в чем-то и замысел Божий вот об этой всей ситуации. И это интересно. Это интересно все. И, конечно, пусть живут наши дети и здравствуют среди нас. И пускай они делают нас добрее и смелее, и делают нас более творческими и более радостными. Пусть они учат нас верить в Бога.

А. Леонтьева

— Я тут к вашим словам нашла еще кусочек из вашего — мы начали передачу разговора про Эсмеральду и Квазимодо, вот и хотела вот зачитать — все-таки очень мне нравятся ваши тексты, такие очень важные слова: «Я в очередной раз подумала, что для этого он и родился в нашей семье, дорогие друзья, чтобы три его брата и четыре сестры, общаясь с ним — через руки, которыми он их обнимает, через губы, которыми он их целует, через ясные большие глаза его, которыми он на них смотрит, — приняли его всем сердцем, а через него всех таких, как он». Замечательные слова, матушка. Ну сейчас, матушка, вы сказали очень-очень важную вещь — о том, что вот это вот чувство вины и вот эту вот искусственную бодрость, искусственный оптимизм можно, наверное, победить в себе путем вот какой-то... обучению какой-то открытости вот. Я очень с трудом сформулировала. Обучению какой-то открытости.

С. Зайцева

— Ну какие-то вещи надо, конечно, проговорить. Потому что вот недавно я посмотрела кино про особых детей в Уганде. Ну, думаю, такая, наверное, дичь будет — там вот это вот все, такой отсталый народ там живет и так далее, племенное такое мышление. Ничего подобного. Искушения все те же. Муж, который думает: а ему вообще это надо, такой ребенок? Как-то от него родился — ему вроде как неловко, и как возни много, да, — и он решает убежать. Родня там его, свекровь, которая говорит: ну от нас таких детей не могло родиться, у нас такого не бывало, значит, ты его где-то пригуляла там. Она, которая мечется — и в миссию бежит христианскую, и к шаману бежит, может, он поможет. И советы: это ты, наверное, во время беременности что-то съела, — а ребенок с синдромом Дауна просто. Это ты, наверное, во время беременности съела. Это, наверное, бывшая жена твоего парня тебе что-то подсыпала. И, в принципе, мы за счет того, что информации нет, инвалидов рядом нет, мы с ними не общаемся, мы их не понимаем, мы их не знаем, когда эта ситуация приключается — вот эта стена неведения и признаки ее обрушения — это дикие всякие версии: что виноваты врачи, что это потому, что тебе уже 40 лет, что это потому, что «тебя решил наказать Бог». Причем такой интересный «Бог» — он так смотрел-смотрел, первых семерых он там, да, как-то не стал — решил, что на восьмом как-то я особенно себя плохо вела. Потом, в принципе, Бог — да, вот интересно, наш милосердный Господь, Который за нас умер на Кресте, Который там говорил, что нельзя соблазнять малых сих, и лучше одеть себе мельничный жернов на шею. И что же, Он этих малых сих будет наказывать ради того, чтобы кто-то рядом вразумился? Вообще кто-нибудь когда-нибудь вразумлялся оттого, что кому-то рядом плохо, а не лично там тебе? Это все, да. И вот эти доводы: а может быть, тебе... Или вот, например, у меня родственники, когда приезжаю к ним: «ты хоть посмотри в интернете, что с такими детьми делают». И, кстати сказать, вот эта нацеленность: а, ну у тебя больной ребенок — ну давай его лечить, надо с ним что-то делать, надо же ставить на ноги — это тоже признак дискриминации. Человеку не дают быть таким, какой он есть. Он таким родился, он таким будет.

А. Леонтьева

— Матушка, ну я прошу прощения, что прервала вас, вы-то с ним очень много всего делаете, с Сёмой. Вы же занимаетесь с ним — будь здоров, он же просто вообще...

С. Зайцева

— Ну я не занимаюсь «будь здоров» с ним, я очень все дозированно. Потому что самое главное — с этими детьми просто научиться жить. И мне вот повезло, меня опять же наши прихожане, пока я тут слушала всякие страшные штуки про то, как меня «Бог наказал», они, значит, посоветовали, нашли мне контакты и меня отправили в Берлин. И ну да, лекарства, да, конечно, врачи там, все это неплохо. Но самое главное, мне такой был открыт кусочек мира, где эти инвалиды просто живут. И врач, он мне говорил, профессор: перестань, не надо, не мечись, это просто его жизнь. Не надо нервничать вот из-за этого. Да, у него бывают приступы — от них вот есть специальное средство, вот фиксируй. Это его жизнь. Вот представь себе, что у тебя вот такая жизнь. У моего там брата (у него брат — астматик), у него такая жизнь, что он утром просыпается, не знает, сможет он пойти на работу или нет. Да, он, так сказать, осмотрительно себя ведет, и у него все время с собой лекарство от астмы. А есть вот ребенок, который вот такой вот. А ты просто, ты его мама — ты приспособься и помоги. Смотри: вот эти дети могут жить так, они могут жить так, они могут ходить в группу, как-то специальные группы там какие-то развивающие, да. Ну и объясняет, как это может быть просто вот, как бы наладить какое-то течение жизни. Сойти с круга алармистского да, — бесконечного спасения: давайте воткнем в него иголки, давайте, значит, электрофорезом, давайте дадим еще вот это, а может быть, в Китай, там такой вообще, может быть, тоже мне пишут, а не подсадить ли ему стволовых клеток. Надо как бы вот для того, чтобы решение пришло, надо вот наладить спокойный счастливый ритм жизни детской, а там уже за счет этого что-то вдруг скорректируется. И не надо, оказалось, вот нам не надо его специально — он стал есть, научился сам глотать, научился пить из стакана. И вот это, собственно, вот — в скобочках заметим — вот они и есть наши радости. То есть они, конечно, не носят балаганный характер, что вот лежал полумертвый, и вот — раз, вскочил и побежал в футбол играть, да. Нет, но потихонечку, откуда-то, почти из небытия вырастает его маленькая жизнь, она потихоньку улучшается. Ну это все непросто, конечно, у него там сильная задержка всего на свете. Но вот это он уже смог. Это же ура-ура и слава, Господи, Тебе, да. И вот, то есть то, что ему нужна помощь — да. Должны наблюдать врачи — обязательно. Но его жизнь, она не должна носить характер амбулаторной, постоянного караула и, так сказать, всеобщего плача, стенания вокруг. Ее надо как-то выравнивать, вводить в нормальное русло — и я это видела в Берлине, это возможно. И, конечно, будет здорово, если люди, которые возят своих детей в город, да, они будут приняты — на них не будут таращиться, им не будут неуклюже сочувствовать. Вот у меня. например, все время почему-то повторялась ситуация, когда подходил человек и говорил: знаете, а у наших родных тоже ребенок болеет — и рассказывал какую-то историю. И я как вот этот вот железный стержень, на который накалывали чеки раньше, да, вот я копила все эти истории. А человек, как бы прочувствованно человек рассказывает, ты не можешь его прервать, да, ты выслушиваешь там — ну как бы так как в неврологии парных случаев нет, то ты выслушиваешь просто какую-то историю, которая не имеет к тебе отношения. Ну там, Господи, помоги всем, конечно. Ну вот если нас примут, да, от нас не будут шарахаться на детских площадках... Вот это тоже признак дискриминации — страх заразиться. То есть он, может быть, заложен где-то на уровне глубоко физиологическом каком-нибудь, не знаю, не интересовалась. Но то, что совершенно адекватные, грамотные люди вдруг пугаются наших детей — я помню, что меня это очень удивило. Когда от моей неслышащей дочки забирали детей из песочницы, я так удивилась, думаю: как же можно, невральной тугоухостью заразиться невозможно. Также, как и синдромом Дауна.

А. Леонтьева

— Господи, помилуй.

С. Зайцева

— Также как детским церебральным. Да, то есть как бы мы не несем какой-то опасности для здоровья других людей, да, наши дети тоже не опасны. И как бы если общество расслабится просто, да, хотя бы не будет бояться, не будет в шоке — это будет уже очень большая помощь, уже многое начнет меняться.

А. Леонтьева

— Ну многое начнет меняться, да.

С. Зайцева

— Ну и пока, к сожалению, да, наше присутствие, пока оно вот такое неуклюжее. Мы бегаем, не знаем, где нам менять памперсы и так далее. Ну ничего не поделаешь. Но я надеюсь, перемены будут, потому что жизнь-то, в общем-то, мы же видим, что все меняется. Я потому что, интересно у меня еще так Господь управил, что я прослеживаю эту ситуацию, да. Вот у меня в 98-м дочка родилась, она слабослышащая — это была одна история. Потом вот потихонечку, потихонечку — я вижу, как это все в отношении инвалидов меняется. Родился Семен — это уже была совершенно другая история. Тоже были проблемы, но движение какое-то есть. Ну то что вот, кстати сказать, Лидия выступила резко немножко с этими памперсами, да, и с этим Колей, немножечко, так сказать, ее обвиняют в том, что она как бы эпатирует, да, — я-то вот и многие мамы детей-инвалидов хорошо понимаем, что именно она хочет людям сказать: что вам кажется, что понятно, а на самом деле нет, непонятно. Не может быть понятно положение человека, о котором вы ничего не знаете, с которым рядом никогда не находились. Не могут быть вам понятны проблемы родителей особых детей, потому что это от вас очень далеко. И, собственно, вот тут: ну подумаешь, подумаешь там — в туалет ему негде сходить. А вот это большая проблема, это сложно.

А. Леонтьева

— Ну да, я помню эти тоже ваши посты. И это, наверное, тема для такой еще одной беседы.

С. Зайцева

— Вот знаете, мне кажется, что каким-то вот девизом отношения к инвалидам должно быть, вот прямо написать золотым: «Всякое дыхание хвалит Господа». Вот этот человек — и его дыхание хвалит Господа. Никогда не спрашивайте, зачем они родились. Буддисты боятся вдохнуть комара, да, потому что это Божия тварь. А это целый человек. Вот и его дыхание тоже хвалит Господа.

А. Леонтьева

— Да, ну, по-моему, это прекрасное завершение нашего разговора. Напомню, что сегодня с вами была Анна Леонтьева. У нас в гостях была Светлана Зайцева, мама восьмерых детей, матушка протоиерея Михаила Зайцева, настоятеля Покрова на Десне, что очень важно, мама особого ребенка Сёмы. Матушка, спасибо вам огромное. Могу говорить с вами еще час. Давайте встретимся снова. Спасибо.

С. Зайцева

— Я с радостью. Всем спасибо, да, до свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем