Сейчас в эфире

Ваш браузер не поддерживает HTML5 audio

«Вера и литературное творчество». Дмитрий Емец

У нас в гостях был писатель Дмитрий Емец.

Наш гость рассказал о своем пути в литературном творчестве и о том, как через книги он старается раскрыть для детей и взрослых красоту и смыслы православной веры.

Ведущий: Константин Мацан

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Константин Мацан. С сердечной радостью приветствую нашего сегодняшнего гостя — писатель Дмитрий Емец. Добрый вечер.

Дмитрий Емец:

— Здравствуйте.

Константин Мацан:

— Я думаю, что сейчас многие, услышав эту фамилию, обрадовались, потому что детские книги ваши читали. Я держал в руках несколько томов истории про Таню Гроттер, причем давно держал, и с тех пор часто про нее слышу и вижу. И Мефодий Буслаев, ваш герой. Автор множества прекрасных детских книг сегодня у нас в программе. Помимо всего прочего у вас сколько детей?

Дмитрий Емец:

— У нас многодетная семья, семеро детей.

Константин Мацан:

— Скажите, а правда, что писатель пишет для своих детей, по большому счету? Воображаешь своего ребенка, что бы моему ребенку понравилось?

Дмитрий Емец:

— Нет, мне кажется, писатель пишет для самого себя во многом. Дети могут давать тебе материал для книг, но пишет он для самого себя. Ты должен взахлеб рассказывать историю самому себе, и в этом случае она получится. Если же ты пишешь для какой-то целевой аудитории, то ты немножко сужаешься. В общем, нужно писать для ребенка в себе и одновременно для себя взрослого.

Константин Мацан:

— То есть вообще не думаете о целевой аудитории?

Дмитрий Емец:

— Чехов хорошо говорил, что нет взрослой еды и еды детской. Тогда уже, кстати, была каша Nestle, и он смеялся, что она стоит столько же, сколько полтора пуда муки, какой смысл покупать ее. Как раз к этому говорил, что нет детской еды и взрослой. Есть просто та часть еды взрослой, которую нельзя детям — перец, алкоголь и так далее. Так же, мне кажется, что нет детской литературы. Язык темы, проблемы, сила языка — это все должно быть универсальным, чтобы книгу мог читать и взрослый и ребенок. Но должны быть какие-то определенный нравственные фильтры, которые обязательны для детской литературы, потому что если не будет этих нравственных фильтров, эта книга уже не может читаться ребенком, не дашь ее ребенку. Получается, что детская литература — это литература взрослая, но с определенным количеством внутренних нравственных фильтров, которые сам писатель для себя устанавливает, ощущает.

Константин Мацан:

— Дети ваши читают ваши же книги?

Дмитрий Емец:

— Читают и часто в аудио...

Константин Мацан:

— Слушают.

Дмитрий Емец:

— У нас семейство, к аудиокнигам имеем слабость, все время их скачиваем, слушаем, много дает нам аудио.

Константин Мацан:

— Мы на Радио ВЕРА, поэтому не могу вас и на эту тему не поспрашивать. Как вы относитесь к такому выражению, как православный писатель? Спрашиваю, знаю, что вы православный христианин.

Дмитрий Емец:

— Да, я православный христианин, но никогда не характеризовал себя как православный писатель, хотя, вроде бы, то, что я пишу, внутренне со своей совестью всегда синхронизирую. Мы же не сразу пришли к вере, до того как я воцерковился, «Таня Гроттер» — я не могу сказать, что это православная книга. Мои первые повести-сказки «Дракончик Пыхалка», «Приключения домовят», «Властелин пыли», «Тайна звездного странника» — это динамичные повести-сказки, боевая фантастика, фэнтэзи, еще что-то. Стали мы воцерковляться примерно на середине серии «Мефодий Буслаев». Если вы читали «Мефодия Буслаева», там видны внутренние ступенечки воцерковления, где-то в «Лестнице в Эдем», ближе к середине.

Константин Мацан:

— Расскажите подробнее об этом.

Дмитрий Емец:

— История простая, я писал «Таню Гроттер», писал «Мефодия Буслаева», и в какой-то момент у меня был внутренний этап в жизни, 32-33 года, я был русский человек, вполне по-русски мыслящий, вполне культурный, вполне сочувствующий православию и всему прочему, но при этом абсолютно не воцерковленный. Когда в храме стоял, вертелся, и было скучно. То есть я православие воспринимал в качестве культурной традиции: вот это мой народ, я его уважаю, в воскресенье на службу не пойду, какая разница в храме будет сто человек или сто один? А потом стала расти какая-то внутренняя неудовлетворенность. Я понял, что если я стихийно мыслящая плесень, то есть, если Бога нет, то я просто, условно говоря, кусок мяса, который проживет сколько-то лет, потом помрет. В этом случае нужно жить по тем законам, как выгодно, как Родион Раскольников рассуждал соответственно. Если же Бог есть, то нужно совсем по-другому действовать, без каких-то полумер. Это всё во мне клубилось-клубилось-клубилось, я один или два раза мысленно к Богу обращался с большой горячностью, но это, наверное, не имело формы жесткой молитвы, какие-то сердечные возгласы. И однажды после встречи на ВДНХ мы с читателями на турниках сидели и разговаривали, и вдруг один читатель спрыгнул с турника и говорит: ой, к нам святой отец идет. Это был отец Борис Потапов, православный священник, который пришел тоже ко мне на встречу, мы с ним познакомились, и мое воцерковление началось, во многом благодаря отцу Борису, который стал потом моим духовным отцом, очень ему за это благодарен. Потом стало ясно и понятно, вообще, когда человек приходит к вере, у него примерно пять лет, как большой медовый месяц.

Константин Мацан:

— Период неофитства.

Дмитрий Емец:

— Кредитные каникулы. Пять лет тебе все хорошо, чудесно, нигде ничего не капает, ты находишься в радости, такое неофитство радостное. Мои внутренние шаги к православию в серии «Мефодий Буслаев», если внимательно читать, можно отслеживать с большой точностью.

Константин Мацан:

— А можете примеры привести для тех, кто давно не перечитывал «Мефодия Буслаева»?

Дмитрий Емец:

— «Мефодий Буслаев» — это история подростка, который родился в нужный час, в нужную минуту, в нужную секунду и приобрел силы огромные. И очень важно, кому эти силы достанутся, свету или мраку, соответственно, кому будет служить эта человеческая личность, имеющая огромные человеческие силы. Свет не вторгается в душу, свобода выбора остается, и поэтому нельзя просто принудить. Каждый может убеждать, каждый может влиять на выбор, но окончательное право выбора за этим мальчиком, который в 13 лет оказывается в резиденции мрака на Большой Дмитровке, 13. Есть в Москве дом, Большая Дмитровка, дом 13. Это абсолютно реальная история дома, она меня потрясла. Там был храм Воскресения в Скоморошках когда-то, он сгорел, и потом на этом месте, на алтаре храма возникла скоморошья слобода. Кто такие скоморохи? Это ночные клубы в древней Руси. Что там делалось? Пили, убивали, всяческие происходили скоморошьи развлечения ночные. Потом там стали возникать доходные дома и гостиницы и тоже они все время горели, что-то там происходило темное. В общем, если вы откроете историю дома Большая Дмитровка, 13, то просто такое ощущение, что... Когда я читал московедение, меня это потрясло, что на один дом, на один адрес московский столько всякой истории обрушилось.

Константин Мацан:

— Что там сейчас?

Дмитрий Емец:

— Там был клуб Моргенштерна последние годы, сейчас, я не знаю, закрыли его или нет.

Константин Мацан:

— Нарочно не придумаешь.

Дмитрий Емец:

— Да. Там всегда что-то такое, да. История этого дома во многом меня потрясла, и своего героя я поместил в эту резиденцию мрака московского, он там постепенно растет. В общем, прочитайте «Мефодия Буслаева», это очень сердечная книга, мне она нравится. Еще у меня есть «Школа ныряльщиков (Шныр)».

Константин Мацан:

— Да.

Дмитрий Емец:

— Это уже книга христианского периода моей биографии. Она сложная, там десять главных героев со сложной конструкцией мира, много внутренних метаний. Я бы сказал, что эта книга начала писаться, когда у меня период неофитства уже закончился, начался период внутренних метаний.

Константин Мацан:

— Вы сами начали шнырять.

Дмитрий Емец:

— «Шныр» это книга постнеофитских внутренних метаний, сомнений.

Константин Мацан:

— А с чем были связаны сомнения, если сейчас не пытаться апеллировать к тексту произведений, а в личном плане? Вы сказали, что пять лет длится период неофитства.

Дмитрий Емец:

— Это условно.

Константин Мацан:

— Но я думаю, что любой человек, который к вере приходит, понимает, он проходит через период первой влюбленности, ты летаешь, все хорошо, очень яркий образ вы привели — кредитные каникулы, как будто бы нигде не капает. А потом это все заканчивается и начинается другой этап. А вот что на этом новом, другом этапе для вас стало самым сложным, с какими поводами к метаниям вы столкнулись? Это связано с церковью, с церковной жизнью, с какими-то богословскими вопросами? С чем?

Дмитрий Емец:

— Я увлекаюсь бегом на дальние дистанции и замечаю свою мотивацию, когда я пробежал 10 километров, 20, 30 или больше. Человек выбегает свежий, на десятом километре он думает, что он сегодня уже потренировался, на двадцатом километре у него ноги начинают забиваться, на тридцатом километре он понимает, что бег это бессмысленное занятие, на тридцать пятом километре он понимает, что его никто не любит, на сороковом километре...

Константин Мацан:

— Когда второе дыхание откроется?

Дмитрий Емец:

— Это по-разному. На сороковом километре кажется, что если ему сейчас не дадут сладкой воды, какой-нибудь кока-колы с сахаром, он просто окочурится и так далее. Я думаю, что период неофитства — вначале ты летишь-летишь-летишь, а потом вдруг замечаешь, почему у меня рюкзак тяжелый, а у Феди легкий, я не думал об этом до десятого километра. На десятом километре я устал, и вдруг оказалось, что у меня 30 килограмм в рюкзаке, а у Феди 10. Бог, что, меня больше нагрузил, чем Федю, это нечестно? Потом я начинаю на двадцатом километре наблюдать, что, допустим, я бегу, а Федя на автобусе едет, вроде, мы оба православные христиане. Значит, Федя что, особенный какой-то, да? И начинает внутренняя... мы же постоянно накапываем папочки внутреннего компромата на всех людей, которых любим. Допустим, муж думает: у меня жена хорошая, но у нее плохая яичница. У меня хороший муж, но он все время вопит. У меня хорошие дети, но они двоечники. То есть постоянно-постоянно мы в эту папочку собираем какой-то компромат внутренний на наших ближних. Наверное, с чем связано внутреннее смирение? С тем, чтобы понимать, что раз ты решил пройти весь путь, если ты сделал ставку на бессмертие, на вечность, на веру, то нужно идти до конца. Допустим, был человек долго православным христианином, а потом раз, сказал: нет, я хочу жить 90 лет, хочу умереть во сне, в хорошей больнице, мне плевать на всех близких, Бога нет, я просто плесень, возникшая из обезьянки. Если человек теряет Бога, он разом теряет всё, у него нет никаких надежд. Есть надежда на вечность, на бессмертие, а если Бога нет, то что меня ждет? Меня ждет старость, смерть, деменция, потеря памяти, ничего интересного меня не ждет. Если человек говорит себе, что Бога нет, он разом лишается всего. В чем, например, для меня самая большая проблема внутренняя? Я вижу очень часто, что дети из православных семей до определенного момента верят в Бога, потом перестают в Него верить. Мир на них оказывает действие, и тогда получается, что... Серафима Саровского можно вспомнить цитаты, что ранняя юность — светлое время, потом человек спускается в туманную низину, к старости снова поднимается на светлый порог. Можно вспомнить разные цитаты, но по факту, если у человека был Бог, а потом он Его внутренне откинул, получается, как освобожденная женщина Востока. Была такая проблема в 80-е годы, когда из хорошей традиционной восточной семьи в Москву приезжала девушка и теряла связь со своей родиной, она терялась, разом все могло оборваться. Так же у нас в жизни.

Константин Мацан:

— Писатель Дмитрий Емец сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Эти метания, о которых вы говорите, это про то, что нужно найти в себе решимость идти до конца, быть с Богом даже тогда, когда тяжело или когда не чувствуешь здесь и сейчас Его руку помощи?

Дмитрий Емец:

— Я не восторженный человек, может быть, даже в чем-то циничный, не склонный к восторгам, но есть святой один, от которого реально... Это Александр Свирский. Я попал в Александро-Свирский монастырь, и какие-то мелкие чудеса происходили, не буду их перечислять, какие-то внутренние события, я чувствовал совершенно точно, что Александр Свирский мне помогает. Мне кажется, в жизни каждого человека, каждого христианина есть какой-то святой опорный, которому он верит. Есть книга хорошая, вдруг кто-то ее не читал, Ефрем Филофейский рассказывает о своем старце Иосифе Исихасте.

Константин Мацан:

— Она так и называется «Старец Иосиф Исихаст».

Дмитрий Емец:

— Да, «Старец Иосиф Исихаст». Еще важно, Ефрем Филофейский, потому что о Иосифе Исихасте еще могут быть какие-то книги, вам именно эта книга нужна. Уникальность этой книги в том, что Ефрем Филофейский на магнитофон начитывал свои воспоминания о духовном отце, и там сохранилась разговорная живая интонация, которая очень оживляет книгу. Она просто сердечная, вера в ней сквозит.

Константин Мацан:

— Меня очень заинтересовало то, что вы сказали про досье, папочку с подозрительными, негативными чертами каждого человека, ведь это очень точно, мне кажется, мы так и делаем. Вы как писатель и мастер слова очень точную метафору здесь подобрали, действительно копим по листочку, вечно это «но» возникает. А что с этим делать? Вы человек семейный, многодетный, и надо полагать, об отношениях с супругой, с детьми много думаете. Но если бросаются в глаза нам всем какие-то косячки, недостатки наших ближних? Не замечать? Делать вид, что это нас не раздражает?

Дмитрий Емец:

— Тут еще очень хорошая штука есть, я последнее время о ней часто думаю. Я замечаю ретроспекцию человека в разном времени. Условно говоря, мне сейчас 49 лет, я вижу свое поколение. Пока человек маленький, он ползает в траве ниже стола, у него очень подробный маленький мир, какая-то игрушка, щепочка в язык попала, когда ты детскую игрушку грызешь, какие-то маленькие открытия. Поход в ближайший магазин это уже дальнее путешествие. Время кажется огромным. Я помню, думаю, с понедельника до субботы в школу надо ходить, и мне кажется, с понедельника до субботы 80 лет. Сейчас я не замечаю, как недели идут. И это даже объясняется тем, что когда тебе три года, то ты проживаешь за каждый год одну треть жизни, сейчас мне 49 лет, получается, что я проживаю одну сорок девятую. Время ускоряется, ускоряется, ускоряется, время идет очень быстро. Вначале ты живешь в очень подробном мире, и тебя не интересуют абстрактные рассуждения: о родине, об абстракции, о Боге, еще о чем-то. Это все — опять нотации читать. В школе нам читали какие-то политинформации, и ты стоишь с честными глазами, а разум сразу отсекает любые общие суждения. Условно говоря, покорми собаку, это конкретное суждение, потому что собаку жалко, она голодная, скулит. А давайте все кормить животных, это наша обязанность — это общее суждение.

Константин Мацан:

— У меня есть любимая цитата из Записных книжек Чехова на эту тему: «Сидя ночью на бульваре, Саша думала о Боге, о душе, но жажда жизни пересиливала эти мысли».

Дмитрий Емец:

— Ну да, такое происходит. Поэтому когда я сейчас смотрю на жизнь, начинаю обобщать, очень боюсь этого, потому что литература никогда не работает с обобщениями. Литература — это искусство конкретики. Я не должен читателю выдавать универсальные советы — молодое поколение... Когда я учился в университете, я понимал, что нет никакого молодого поколения. Есть те, кто трусит, кто влюбляется, кто-то тупит, кто-то радостно вопит, кто-то зануда, кто-то тормоз, кто-то хороший чувак, кто-то плохой чувак. В общем, очень много разных людей с разными мотивациями. Не было поколения в целом, я просто не верил, думал, какое-то дурацкое понятие «поколение», что нас можно объединить, мы все разные, можно как-то типизировать внутри всего курса филологического МГУ, но мы все абсолютно разные. Сейчас я уже периодически думаю: поколение 10-х годов, поколение 90-х годов. Получается, что камера моя отрывается все выше и выше от земли, и, если она оторвется совсем высоко, то я потеряю конкретику. А если я потеряю конкретику, то не смогу ничего писать, потому что литература это искусство конкретного образа. Журналистика, публицистика, философия берет народ в целом, а мне нужно ковыряться, какая щепочка врезалась в язык, когда ребенок определенную лошадку жевал. Вот что нужно.

Константин Мацан:

— То есть вы не даете рецептов даже себе по поводу того, что делать с этим досье, которое мы копим на ближних? Мой вопрос был, что если вы это заметили, наверное, вы заметили и как с этим быть.

Дмитрий Емец:

— Я недавно выступал в одном городе и меня возил человек. Это был очень хороший человек, который возглавляет культурный отдел этого города. Это был очень правильный человек. Я такой немножко хиппи, у меня везде бардак, в машине грязно, я в походе могу спать, очень мало завишу от быта. Все-таки завишу, не буду врать, но очень мало. А это был человек очень правильный, запоминающий каждое слово, очень четкий, очень чистоплотный. Если я ставил чашку, он отслеживал глазами, не осталось ли влажного следа на полировке, не потому что за мной следил, просто он такой. Я думал, какой же он... Думал, что если бы мы с ним общались не один день, а, допустим, неделю, мы бы, наверное, страшно выводили друг друга. Я бы его раздражал тем, что я бардачник, смело суждения высказываю, куда-то несусь, что-то совершаю, а он очень формализованный, более правильный, более сухой, чем я. А потом он мне в последний день нашей встречи подарил альбом церковного пения, который он издал, с крючками вот этими. Я вдруг понял, что это православный человек очень хороший, я подумал, что мы попутчики, мы идем в одну сторону. Он более правильный, я более неправильный. У него, наверное, свои какие-то недостатки есть и свои достоинства, у меня свои, но мы солдаты в одном окопе. Может быть, мы чем-то раздражаем друг друга, но мы сражаемся на одной стороне. Зачем я буду копать компромат на того, кто со мной сидит в одном окопе и цели общие, одни. Получается, что я не должен концентрироваться на его недостатках, а должен видеть, какой... Он мне помогает встречаться с читателями, он меня возит по городу, на меня потерял целый день времени, сделал мне кучу подарков. Соответственно, нужно ради цели забывать о всем второстепенном. Может быть, я путано сказал, но для меня это стало внутренним открытием.

Константин Мацан:

— Понятно. Вы сказали, что мораль не воспринимается в какой-то момент и назидания не воспринимаются. Есть такое мнение, что вообще задача детской литературы давать правильный нравственный ориентир. Кто б спорил, что это важно. На это писатели обычно возражают, что нет, задача литературы рассказать интересную историю, рассказать ее хорошо, а все остальное попутно. Как огня боится любой творческий человек, писатель, поэт впасть в морализаторство, быть обвиненным в морализме, назидании. Что вы об этом думаете? Как вы себя в этой палитре мнений находите?

Дмитрий Емец:

— Смотрите, какая штука, интереснейшая вещь, связанная с морализаторством. Часто библиотекари, педагоги задают вопрос: чему вы учите детей своими произведениями? Я могу сформулировать, в общем, я учу любить родину, действительно хочу, чтобы люди были хорошими, действительно православный христианин. Но если бы я это говорил, то при озвучивании теряется всегда истина. Это все равно что сказать: я красивый, умный самый, чудесный.

Константин Мацан:

— И скромный.

Дмитрий Емец:

— Да, и скромный, и замечательный. И сразу эти понятия исчезают. Получается, что каждый раз, когда я фиксирую какое-то свое состояние, я его лишаюсь. Есть у меня пять копеек, я сказал, что у меня есть пять копеек, у меня их украли, все у меня нет пяти копеек. И в книгах то же самое, есть такое понятие, его знают филологи, это гипертекст. Что такое гипертекст? Это весь текст, который написал тот или иной писатель, отчасти все слова, которые он подумал, душа этого писателя, все, что запечатлено в тексте. И ты учишь человека не советом, давайте чистить зубы, это полезно, не будете чистить зубы, будете ходить с протезами, что тоже соответствует действительности, сколько всем течением прозы, какими-то внутренними штуками. Получается, если чего-то во мне нет, то я не смогу этому научить. Получается, что писатель работает со своей собственной личностью, а эта личность незаметно для него оттискивается в его книгах. Мы понимаем, есть душа Толстого, гипертекст Толстого, есть душа Достоевского, которую мы тоже ощущаем, душа Гоголя. Это незаметно происходит. Еще есть очень хорошая вещь. Если тебе какой-то человек не нравится, просто он тебя страшно раздражает, и он вдруг начинает высказывать правильные вещи. Условно говоря, ты веришь в Бога, для тебя Бог дорог, и вдруг какой-то страшный, ужасный человек, которого я внутренне характеризую, как тошнота, говорит: Дмитрий, верьте в Бога, это необходимо. И я путаюсь. Получается, типа, спасибо, и хочется ему наперекор действовать.

Константин Мацан:

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» писатель Дмитрий Емец. В студии у микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня писатель Дмитрий Емец. Правильно говорить, что вы детский писатель? Приемлете это определение?

Дмитрий Емец:

— Когда-то, когда меня называли детским писателем, я прям... Заходера, говорят, когда называли детским писателем, он дико обижался. Я тоже внутренне, никогда за пистолет не хватался, но всегда раздражало меня, что я детский. Нет, я не детский, я взрослый, я философский, я какой-то еще. Сейчас я уже не раздражаюсь, хотя, мне кажется, есть писатели, которые не только для детей пишут, но универсально. «Винни-Пух» вроде бы детская книга, но ощущается какая-то вечность в этой книге, еще что-то. Я, наверное, как Милн. Если можно Милна назвать детским? Или есть книжка «Расторжение брака» Клайва Стейплза Льюиса, очень ее люблю. Советую, найдите в контакте или где-то аудиокнигу «Расторжение брака», в аудио начитке она небольшая, но просто в душу проникает. Я после аудио начитки не могу «Расторжение брака» читать, она как-то у меня с звуком...

Константин Мацан:

— Это совсем не детская книга.

Дмитрий Емец:

— Это не детская книга, но Льюис это автор...

Константин Мацан:

— Даже «Хроники Нарнии» Льюиса в общем это фэнтези, но...

Дмитрий Емец:

— Но «Хроники Нарнии»...

Константин Мацан:

— Такое же фэнтези, как «Властелин колец», которую взрослые смотрят и упиваются.

Дмитрий Емец:

— Это христианское фэнтези, «Хроники Нарнии».

Константин Мацан:

— Безусловно.

Дмитрий Емец:

— Но «Расторжение брака» — это даже лучше, чем его «Письма Баламута».

Константин Мацан:

— «Расторжение брака» — великая книга, кто бы спорил.

Дмитрий Емец:

— Она не просто великая книга, это величайшая книга, причем, очень коротенькая, если брать по объему. Кстати, «Школа ныряльщиков» у меня есть сериал «Пегас, лев и кентавр» во многом навеяна Льюисом. В принципе даже в чем-то общая концепция мира, что есть там двушка, и у него есть мир такой, расторжение брака. Можно Льюиса назвать детским писателем? У него и детские произведения и взрослые произведения. Так, наверное, и я.

Константин Мацан:

— А писатель-фантаст, тоже иногда встречается такое определение?

Дмитрий Емец:

— «Таня Гроттер», «Мефодий Буслаев», «Школа Ныряльщиков», «Тайна звездного странника» — это книги фантастики, но это больше фэнтези. Чем удобен фэнтези? Представьте себе, любой развлекательный жанр конструктивен. Если это боевик, всю книгу кто-то дерется. Если это любовный роман, там любовь. Если это детектив, совершено ограбление или еще что-то, и всю книгу раскрывается преступление. То есть вы еще книжку не открыли, но уже знаете, о чем там будет, хотя бы в общих чертах. Писатель, получается, обслуживает жанр, обслуживает читательские ожидания. Это здорово, конечно, но этого не достаточно. И поэтому во многом фэнтези — это жанр-чемодан, огромный чемодан, в который вы можете положить ноутбук, одежду, подушку, городской реалистический роман, фантастику. Все авторы фэнтези — наверное, не все, но очень многие — уникальны, потому что наполнение чемодана разное. Есть куча работ, что Гоголь — автор фэнтези, потому что нос какой-то у кого-то отвалился, ожил, какие-то мертвецы живые, еще чего-то, это типичный автор фэнтези. Ну и фэнтези во многом либо идет по стезям рыцарского романа: леса, волшебники, магия, драконы, копья. Или по гоголевским стопам: аллегории романтические.

Константин Мацан:

— Вы сказали, что раньше, когда вас называли детским писателем, вы немножко обижались. Я сейчас детям читаю книги и думаю о том, что... Интуитивно мне казалось, что есть настоящая литература, а есть детская.

Дмитрий Емец:

— Да, а есть детская литература, для детишкиных мозгов.

Константин Мацан:

— А с другой стороны, чем дальше, тем больше думаешь, что по большому счету детская литература — то, что остается в веках и навсегда с человеком. До чтения Достоевского или «Улисса» Джойса не каждый еще дорастет, а «Мойдодыра» все мы читали в детстве. Прекрасное множество книг для детей и русских и зарубежных, сейчас скандинавские очень популярны — это то, что в детстве тебе читают, потом ты сам читаешь, это интересно, это праздник, который всегда с тобой. Я в этом смысле стал для себя переоценивать фигуру детского писателя. Мне иногда кажется, что настоящий писатель — это детский писатель, умствовать и заниматься модернизмом для взрослых может, ну, не каждый, конечно, но это сиди, упражняйся за письменным столом. А написать так, чтобы ребенок прочитал, понравилось, и просил ставить снова, если это аудиокнига, просил читать снова и снова — это нужно быть Богом поцелованным. Что вы об этом думаете?

Дмитрий Емец:

— Тут сложно сказать. У меня книжки расположены такой лесенкой. Вначале я писал повести-сказки от 4-х лет. Это книги для детей старшего дошкольного — младшего школьного возраста. «Дракончик Пыхалка», «Властелин пыли». Для повестей-сказок нужна какая-то, я их очень рано стал писать, где-то на 3-м курсе, мне было лет 20, у меня была еще детскость души, двадцатилетний дурковатый радостный студент. Я написал несколько повестей-сказок, потом почувствовал, что как-то уже повзрослел и эту чистоту души... уже теперь я должен как бы симулировать детство. Симуляция — травести, которая играет девочку — это уже не то. И я стал паковать мысленно чемоданы, ушел в фантастику, то есть от 8 до 13 лет: «Тайны звездного странника», «Сердце пирата», «Город динозавров», целый ряд книг. Потом я вдруг внезапно вспомнил, что когда мне исполнилось 14 лет, я все детские книги, которые у меня были, повернул в шкафу наоборот, чтобы не читать названия. Я подумал, что сейчас дети меня перерастут, в 14 лет они меня выкинут из жизни, скажут до свиданья, я из этой книжки вырос, и положат на помойку, на газетку, потому что книжки неудобно выкидывать, а на газетку можно, чисто теоретически. И вот я подумал, меня тоже положат на газетку, нет, я не буду вообще заниматься детской литературой никаким боком. И я ушел в юмористическое фэнтези. Написал «Вселенский неудачник», книжка юмористического фэнтези взрослая, еще стал ковыряться с какими-то романами взрослыми. И это мне во многом поставило взрослое перо. Потому что детское перо имеет свои особенности. И я вдруг внезапно понял, что можно делать литературу универсальную, то есть те книжки, которые будут читаться от 8 до 88 лет, будут и сюжетны, и притча будет определенная и родитель, читая эти книги, не будет раздражаться. Иногда бывает, читаешь детям книгу и не понимаешь, о чем там, как бы язык читает, а думаешь параллельно о чем-то другом. Потом «Таня Гроттер», «Мефодий Буслаев», «Школа ныряльщиков» — это были универсальные книги. Плюс у меня еще есть книга, которую я много раз прочитывал, «Папа, мама, бабушка, восемь детей и грузовик», Вестли Кэтрин написала. Я ее столько раз прочитал, что возникла серия «Бунт пупсиков», «День карапузов», «Таинственный Ктототам», «Золото скифов», «Похищение Пуха» — это тоже история многодетной семьи, во многом художественно-литературная, опирающаяся частично на нашу историю, но все-таки это книга не документальная проза. Я думаю, что на сегодняшний день самое важное, что у меня есть, это серия «Бунт пупсиков», «День карапузов», «Таинственный Ктототам», русская «Папа, мама, восемь детей и грузовик» и серия «ШНыр (Школа ныряльщиков». Но «Школа ныряльщиков» это книга с очень высоким интеллектуальным входом, соответственно, не угадаешь. Это семейная проза, я думаю, что она очень искренняя. Вообще я в литературе стараюсь быть искренним. Ты работаешь большую часть дня, твоя работа приносит тебе деньги, но это не такие деньги, чтобы стоило ради них душу продавать или что-то делать, что тебе не нравится. Получается, главное, чтобы работа доставляла тебе удовольствие, нужно наплевать на все остальное, чтобы работа позволяла тебе искренне реализовываться и делать то, что душа твоя считает нужным, и необходимым, и важным, и полезным, и чистым. Литература для меня — такая форма мышления.

Константин Мацан:

— А как это происходит на практике? Очень интересно, как работает писатель. У вас рабочий день начинается во сколько? Проснулись, сели за стол: так, все дети уйдите, у меня рабочий день начался.

Дмитрий Емец:

— Одно время, когда были дети маленькие, я утром, в 4 утра вылезал из кровати и вылезал очень тихо, потому что если кто-то из детей проснется, он потом виснет у тебя на плече, соплями капает на спину, орет, требует внимания, особенно если совсем маленькие дети. Соответственно, ты работать не можешь. И нужно было очень тихо вылезти, если кто-то из детей проснулся, я снова ложился спать, потому что нет смысла. Если не получилось встать тихо, то лучше я еще посплю. Чем интересно утреннее время? Если вы когда-то ехали в поезде, знаете, что ночью люди начинают открывать друг другу душу и что-то такое рассказывать, что мужу никогда это не рассказывали или жене или маме. А утром все сухие, официальные, противные: до свиданья — до свиданья, приятно было, до свиданья. И люди никогда больше друг друга не увидят, хотя ночью открывали друг другу душу. И когда писатель пишет ночью или на рассвете, вот эта ночная искренность, размытость остается в книге, и читатель это ценит, искренность, это будет хороший кусок текста. Сейчас я потерял способность вставать в 4 утра, я встаю в 6, а потом уже нужно детей в школу отводить.

Константин Мацан:

— Все равно не так уж поздно, в 6.

Дмитрий Емец:

— Нет, это поздно. Для меня поздно, потому что я не успеваю раскочегарить мозг. Встал, прочитал молитвы, кофе выпил, мозг не сразу включился и, получается, что уже 7 часов, а в семь часов будильники начинают звонить. Получается, что работать...

Константин Мацан:

— А вечерами вообще не работаете, в течение дня?

Дмитрий Емец:

— Вечерами у меня не получается работать, потому что, во-первых, отвлекают все время. Еще очень важно, если вы что-то пишете, на вашем ноутбуке не должно быть интернета. Значит, вы отрубаете себе Wi-Fi, пароль от вай-фая знает только проверенный член вашей семьи, который вам его не скажет. Телефона с включенным интернетом не должно быть рядом, потому что, представьте себе, сейчас перед вами лежит какая-то тертая редька, ужасно полезная и картофель фри с маслом. И куда ваша рука будет тянуться? К полезной редьке или к картофелю фри? Естественно, к картофелю фри. Мозг всегда выбирает самое легкое усилие из всех, которые ему предстоят. Если мне нужно на 9-й этаж отнести рояль концертный или подушку, естественно, я потащу подушку, потому что мне это легче. Если мне нужно написать пост в контакте или роман, естественно, я буду писать пост в контакте, мозг меня обманет, что я должен еще что-то сделать. И в результате день пройдет, я буду все время занят, но не сделаю реально ничего полезного. Поэтому когда вы утром пишете, не должно быть рядом никаких отвлечений, никаких телеграмов, ничего, это все потом будет, когда вы напишете свою норму буковок.

Константин Мацан:

— Писатель Дмитрий Емец сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Еще у вас есть серия книг о русских святых, которая называется «Заступники земли русской» и вроде бы понятная тема. Но я вас, как писателя, пишущего в жанре фэнтези, хочу спросить, и как многодетного отца, общающегося с детьми наверняка на тему о церкви, о вере, о святости. Что нужно ребенку понимать о святости? Что бы вам хотелось донести до детей, чтобы они главное знали, кто такие святые?

Дмитрий Емец:

— У меня есть «Заступники земли русской», это 10 или 11 книжечек очень небольшого объема, которые я писал когда-то для Сретенского монастыря. Там я опирался на Соловьева, Ничеволодова, Ключевского, на церковную историю. Если честно, эти книжки, как церковные жития, не совсем литературные, скорее, как автор-составитель, но есть книжка, которая мне нравится гораздо больше — «Древняя Русь». Послушайте, где-нибудь найдите, Владимир Левашов читает аудиокнигу, это литературные иллюстрации к «Повести временных лет». С одной стороны, это историческая книга, с другой стороны, разбита на короткие рассказики, которые привязаны к тексту «Повестей временных лет». Вы читаете литературные иллюстрации и параллельно «Повесть временных лет», этой книжкой я горжусь, считаю ее удачной, гораздо более удачной, чем «Заступники земли русской». Просто рад, что я ее написал, она лучше, чем переработка житий. Еще ситуация, мы о детях говорили, о том, что человек видит, что человек не видит. Есть такое литературное понятие POV, английскими буквами point of view. Что такое point of view? Это где находится камера писательская, зрительская. Предположим, мы наблюдаем за полем боя с какого-то высокого дрона и видим, какие-то маленькие человечки куда-то бегут, маленькая техника куда-то ползет, клубы дымов, но не видим конкретного человека, конкретной личности. Это взгляд Бога, условно говоря, очень высокая точка взгляда, а человек работает через деталь. А теперь представьте себе, что мы перемещаем камеру писательскую в глаза солдата, который лежит в какой-то воронке, стреляет из миномета, он отрывает голову, снова утыкается в грязь, боится голову поднять. Потом пробегает двести метров, его убили. Он не знает, кто победил в войне; он не знает, проявил ли он героизм или не проявил; два раза стрелял во врага, не знает, попал куда-то или нет. Если мы показываем войну глазами этого солдата, то в плане литературы, в плане воздействия на читателя материал более интересный. Есть замечательный писатель Сергей Алексеев, он в той концепции, о которой я говорил, у него война 1812 года, Петр Первый, Екатерина Вторая, целый ряд русских событий исторических через... Допустим, войну 1812 года он показывает: шел солдат побеждать Москву, украл в Москве икону, золотом отделанную, купеческую душу, на обратном пути замерз. Короткая история, на 15 строчек, история французского солдата. Или был там 14-летний французский мальчик-барабанщик, тоже шел, барабанил, ничего не понимал, потом стал замерзать, казак его пожалел, и он около костра греется, ему наливают горячую похлебку, он радуется, что жив остался, солдаты его по плечам хлопают, по-русски его окрестили, хотя он итальянец или француз. В таких коротких сценках показана война 1812 года. Я эту книгу раз восемь в детстве прочитал. Так нужно показывать исторические события, мы запоминаем их через вспышки, через этого бегущего солдата, которого убили, через этого мальчика-барабанщика, через этого француза, который наворовал кучу всего, не смог это тащить и от жадности и голода умер. Это остается в памяти. А если как в учебнике истории: шестьдесят тысяч солдат перешли в наступление, в течение трехдневных боев было убито столько-то, ранено столько-то, отдали такие-то рубежи. Это историческая правда, но она к душе не пробивается.

Константин Мацан:

— В процессе работы, например, над книгой «Древняя Русь», бывает же такое, что писатель, исследуя материал, через себя пропуская материал, для себя что-то интересное открывает не только в плане исторических фактов, а по жизни, философски, о Боге, о вере, о человеке. Были ли какие-то открытия у вас тут личные?

Дмитрий Емец:

— Огромное количество личных открытий. Вообще я так устроен, что я обучаюсь, только когда пишу о чем-то книгу. Если я буду писать книгу о деревянном русском зодчестве, условно, я узнаю...

Константин Мацан:

— Сможете сложить избу.

Дмитрий Емец:

— Смогу, наверное, прочитать лекцию, как сложить избу. Я узнаю гораздо больше о деревянном зодчестве, чем я знаю сейчас. Узнавая что-то для книги, я... Хотя самый лучший способ — что-то делать самому. Есть такой замечательный автор, которую я очень люблю, Мария Семенова. Если она пишет о кузнеце, который выковывает меч, она на месяц прервется и будет сама из железа этот меч выковывать. Я все-таки часто могу по ютубу посмотреть, как это делается, не факт, что я этот меч сам ковал. Когда мы гончаркой занимаемся, у нас мастер-классы по гончарке, в керамике понимаю, но с металлом вряд ли управлюсь. Таким образом осваивается материал. Еще очень важный момент в истории. Когда читаешь исторические книги, всегда меняются взгляды на историю и меняются срезы. Историю всегда нужно понимать в логике, которая современна участникам событий. Я огромное количество мемуаров литературных читаю, но я понимаю, что если бы я написал книгу о каких-то событиях в срезе мемуаров той эпохи, ее бы никто не опубликовал. Меня бы обвинили в чем угодно, в шовинизме, в нетерпимости. Получается, что все время меняются исторические срезы. Когда ты окунаешься в средневековье, читаешь Ветхий Завет: перебили всех, включая детей, еще чего-то. С точки зрения ветхозаветного человека так. Если бы я стал об этом писать, то читатель бы меня не понял, издатель бы эту книгу не взял. Потому что она была бы слишком жестокой, как там этих детей перебивали. Или в средневековье какие-то моменты. Получается, что ты всегда историю должен воспринимать в историческом срезе ее создания, это очень важный момент, он не всегда учитывается литературоведами.

Константин Мацан:

— Вы упомянули Льюиса, горячо любимый многими писатель Клайв Стейплз Льюис, христианский апологет. Как вам кажется, в чем секрет привлекательности его прозы.

Дмитрий Емец:

— Льюис чем хорошо? В «Хронике Нарнии» он немножко формально подошел, мне не хватило сердца в Хронике Нарнии«. Там очень узнаваемые и понятные аллегории. Понятно, что это Церковь, это Христос, это грех, это зло, это еще что-то, но для меня эта книжка слишком конструктивна. Видимо, я уже взрослым ее читал, и у меня сердце не развернулось к ней. А «Расторжение брака» очень искренняя книга, он не пытался проповедовать. Кстати говоря, у всех людей стоит блок на морализаторство, если я буду проповедовать, люди увлекаются историей, которую ты им рассказываешь, и увлекаются твоей увлеченностью. Мы, например, сейчас сидим в студии, разговариваем, вдруг вошла бы какая-то женщина с увлеченными глазами, стала бы здесь рядом складывать цветные пирамидки, на нас бы она не обращала никакого внимания, но мы видели бы, что она получает удовольствие от складывания пирамидок. Мы бы перестали разговаривать и все время бы туда поглядывали, что она там складывает, и потом бы загорелись ее увлеченностью, поняли бы, что она складывает, нам бы хотелось тоже перекладывать эти цветные кубики. Это так работает. Человек ощущает, что у тебя есть некий пряник в кармане, которым ты не хочешь делиться. В этом случае он за тобой пойдет, люди всегда чувствуют, у кого есть пряник. А если ты просто бегаешь и говоришь: давайте кушать пряники, так миссионерство не работает. Льюис показал эти пути, в «Расторжении брака» он не миссионерствовал, он искренне говорил, что его волнует во всей противоречивости. В «Хрониках Нарнии» он миссионерствовал, и поэтому «Хроники Нарнии» уступают «Расторжению брака». Это мое видение.

Константин Мацан:

— «Расторжение брака» удивительная книга. Люди из ада попадают на экскурсию в рай и, оказывается, что в раю какие-то свои привычные, даже самые дорогие, самые важные занятия и привязанности нужно отбросить, чтобы быть с Богом. Попадает в рай богослов, который из ада приезжает в рай на экскурсию, которому его коллега говорит: а здесь нет богословия — Как нет богословия? Я же всю жизнь занимался, у меня там в аду конференция.

Дмитрий Емец:

— И он бежит в ад, чтобы заниматься богословием.

Константин Мацан:

— Художник приезжает на экскурсию в рай, ему говорят: а здесь не нужно картины писать, этого тут никто не ценит, это здесь абсолютно лишнее. — Как это, я всю жизнь занимался этим? Из всех этих людей, кто переживает, для вас что больше всего отзывается?

Дмитрий Емец:

— Во-первых, там еще концепция, что ад оказывается крошечным. То есть мы себе представляем ад, что это 50% свет, 50% тьма, сложный мрак. А там концепция у Льюиса, что герой вначале в аду, потом попадает в свет и понимает, что весь ад размером с муравьиную норку. Мы в каких-то обидах живем.

Константин Мацан:

— Маленькую трещинку в земле.

Дмитрий Емец:

— Да, маленькую трещинку в земле. Ад, условно говоря, 0,01 процент, а свет 99,99. Даже борьбы света и мрака не существует в том смысле, что свет гораздо больше. Просто мы настолько в своих обидах. Представьте себе, что у вас очень хороший дачный участок, чистый, цветочки, зелень, но есть одна мусорная куча. И вы пришли к этой мусорной куче, зарылись туда головой, не хотите смотреть по сторонам, не хотите голову высовывать из этой мусорной кучи, говорите: фу, тут грязно, фу, тут противно, дачу не люблю. Это тоже такая концепция Льюиса в узком смысле и в широком. Очень классная книжка, послушайте, я надеюсь, мы вас заинтересовали, потому что искренне заинтересованы сами.

Константин Мацан:

— Мы иногда говорим, что есть такая проблема, как — возможно ли, существует ли православное фэнтези? Последние несколько десятилетий многие зачитываются и «Хрониками Нарнии», как фэнтези, и Толкином. Многие знают, что это писатели-христиане, это сказывается в их текстах, это там видно. Возникает вопрос: где же наше? Можно ли православное фэнтези написать, которое было бы под стать фэнтези западному? Что вы об этом думаете?

Дмитрий Емец:

— Православное фэнтези у нас пытались создавать многие авторы, оно выглядело примерно так. Пришел волшебник с палочкой, стал кидать магию, все там сжигать. Пришел православный батюшка, покропил его святой водой, волшебник стал корчиться и в результате получается дикая эклектика. Ты чувствуешь, что в такой форме мне православное фэнтези мало что дает, хотя тоже, наверное, авторы стараются. Мне больше нравится... В «Школе ныряльщиков», я не стал бы говорить, что это православное фэнтези, но это фэнтези, где я сам для себя решаю внутренние вопросы, в том числе во многом связанные и с верой.

Константин Мацан:

— Я как читатель для себя пришел к формуле, что православное фэнтези, если такой жанр существует, это хорошее фэнтези, написанное православным автором, чему пример, собственно говоря, ваши книги. Я вас благодарю за нашу сегодняшнюю беседу. Писатель Дмитрий Емец был сегодня с нами в программе «Светлый вечер».

Дмитрий Емец:

— Спасибо огромное, приглашайте еще, было здорово.

Константин Мацан:

— У микрофона был Константин Мацан. До свиданья.

Дмитрий Емец:

— Спасибо.

Все выпуски программы Светлый вечер

tolpekina