Заглянем в самый конец военной повести ленинградского писателя и фронтовика Вадима Шефнера «Сестра печали», – написанной в шестидесятые годы прошлого века:

«…Снаряд разорвался в самых дверях парадной. Из аптеки слышались крики и плач – туда втащили раненых. Женщина в синем платье, которая стояла справа от меня, пережидая обстрел, и мужчина в  железнодорожной форме, который стоял от меня слева, неподвижно лежали на плитках пола.

Ко  мне подошла  дежурная и  сказала, чтобы я шел в аптеку. Я не понял зачем. Потом увидел, что с рук  у меня  течет  кровь. Это  я исколотил  их о дверь и о кружку для писем. С такими царапинами стыдно было идти на перевязку, когда тут же рядом лежат убитые и когда перевязывают раненых. Дождавшись отбоя, я пошел на свою линию, домой. Тетя Ыра обмыла мне руки кипяченой водой и смазала коллодием, потом дала выпить полстакана водки. Она ни о чем не стала меня расспрашивать, а мне не хотелось рассказывать, где это я искровенил руки».

 Из повести Вадима Шефнера «Сестра печали» читал Андрей Медведев (проект «Аудиокнига своими руками»). Главный герой повести Шефнера, бывший детдомовец Толя по прозвищу Чухна, недавний рабочий фарфорового завода, разбил в отчаянии руки о дверь опустевшей квартиры своей возлюбленной Лёли, – такой же юной, как и он сам, погибшей во время одной из блокадных бомбежек. Она очень ждала этого Толю, пока он сражался на линии обороны в пригороде Ленинграда.

…Тетя же Ыра (как ее называла одна маленькая девочка по коммуналке, не умевшая выговаривать букву «и») – добрейшая и очень бедная соседка троих вчерашних детдомовцев, которых эта женщина любила и опекала. Ребята ее тоже любили, чуточку подтрунивая над тетиыриной религиозностью (как я теперь понимаю, чистой, «непросвященной» и почти детской). А взрослые общественники – это тогда называлось ЖАКтом – конечно же, боролись с убеждениями отсталой «гражданки», подсовывая ей антирелигиозные брошюры, которые она прочитывала с большим интересом, – ведь там непонятно разоблачались родные ее сердцу чудеса, а описания этих чудес ее очень волновали и укрепляли.

…Она всегда была неподалеку от них, неподалеку – и в тот уже давний день, когда четвертый бывший беспризорник из этой компании – Гриша Смолянинов – уходил добровольцем еще на финскую и ребята готовили ему прощальный вечер.

 «В тот вечер тетя Ыра, сидя перед керосинкой, читала-почитывала одну такую книжечку. Взглянув на мои бутылки, она вдруг высказалась:

– Вот вы, молодежь, в Бога не верите, а Спаситель-то наш в Кане Галерейской воду в вино превратил, в магазин с авоськой не бегал. На свадьбе это дело было.

– Ну, у нас не свадьба, – ответил я. – У  нас дело  посерьезнее. Гришка на войну добровольцем идет.

– На войну? – Тетя Ыра встала с табуретки, встревоженно помешала ложкой в кастрюле, потом повернулась лицом к углу, где висел отпечатанный на жести плакат “Неосторожное обращение с примусом ведет к пожару”, и несколько раз перекрестилась.

– …Гришу мне жалко, он из вас четырех самый самостоятельный. Завтра за него свечку Николаю Чудотворцу поставлю…»

 Гриша вернулся, и по возвращении умер от ран, но друзья еще успели навестить его в больнице. Тетя Ыра потом скажет, что Бог прибирает лучших.

Боже мой, эта милая верующая ленинградка, как я расслышал и тут же сверил по книге Шефнера, называет Галилейскую Кану – «Галерейской», – но ведь и то сказать: где же ей было раздобыть в те годы Евангелие?..

Вообще-то я вот о чем.

…И за них, когда-то воевавших наших дедов и прадедов, – в годы войны в большинстве своём юных и безбожных, так не узнавших многих радостей мирной жизни – изо дня в день молились вот такие русские женщины, родные и не родные, и живые и давно отошедшие к Господу.

Молились неустанно, всей силою своих бессмертных душ.

И за нас ведь, друзья, за обратившихся в детстве и в зрелые годы, за не пришедших покуда к Богу (а может, так и не сумеющих придти в этой нашей земной жизни) – кто-то сейчас, в эту самую минуту, горячо молится.

…О них, за нас, грешных, молящихся, тех, что сейчас рядом с нами, и – тех, кто были до нас (и знают о нас лучше, чем мы сами знаем о себе), – подумалось мне, перечитывая великую книгу литератора-фронтовика, собравшего в личности главного героя своей «Сестры-печали» черты нескольких своих друзей, таких же детдомовцев, каким и он был когда-то.