Гость программы — Владимир Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, член Общественной палаты РФ.
Темы беседы:
— Парсуна с академиком РАН священником Сергией Кривовичевым;
— Наука и вера сегодня — диалог или противостояние?
— Возможен ли приход к Богу через науку?
— Выпуск подкаста «Собрались с мыслями» о современных СМИ и журналистике.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. На связи сегодня с нами в этом часе «Светлого вечера», как всегда по пятницам, Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО. Добрый вечер.
В. Легойда
— Добрый вечер.
К. Мацан
— Я бы хотел наш сегодняшний разговор с места в карьер начать с темы, поднятой в одном из самых свежих выпусков программы «Парсуна», со священником Сергием Криво́вичевым, который одновременно ещё и учёный, и не просто учёный, а руководитель института Российской Академии наук, доктор (если не ошибаюсь) геологических наук, учёный, признанный в России и в мире, который не просто в свободное от священства время занимается, что называется, наукой, а для которого наука — это полноценная работа, такая же полноценная, как и служение Церкви. Недавно эта программа вышла, записывалась она, надо полагать, давно, но, может быть, какими-то воспоминаниями об этой беседе, об ощущениях от встречи с этим человеком вы поделитесь.
В. Легойда
— Да, поделюсь с удовольствием. Конечно, наверное, не в последнюю очередь это такое интеллектуальное удовольствие, интеллектуальное удовлетворение от беседы, которое у меня осталось, хотя за пять лет в студии «Парсуны» побывало много разных людей, в том числе и ученых, ученых серьезных, но академик, насколько я помню, впервые у нас был в гостях. Членкоры бывали, а вот академик впервые. И при этом человек, знаете как: не каждый ученый — философ, не каждый ученый занимается такой рефлексией по поводу собственно научной деятельности, любой другой, может быть, прекрасным ученым, но, в общем, не всегда качественно способным поддержать, например, беседу о философии, науке и так далее. Вот эта рефлексирующая составляющая совершенно не является обязательной для ученого, занимающегося своей узкой специальностью, но это если особенно дифференцировать философию и науку в строгом смысле слова. И вот отец Сергей, безусловно, не просто рефлексирует, он облекает это и в научные формы. У него книга выходила по поводу взаимоотношений науки и религии. Поэтому, конечно, я с огромным интересом с ним эти темы обсуждал и многое, конечно, почерпнул. Сейчас, действительно, деталей каких-то не вспомню, но это, вы знаете, как часто говорят наши с вами коллеги-ведущие: «я свои программы не пересматриваю, не переслушиваю», но здесь тот самый случай, когда точно это планирую делать просто из-за тех ответов, которые гость давал на вопросы.
К. Мацан
— Вы, действительно, много обсуждали, — это вполне ожидаемо и необходимо, в хорошем смысле слова «ожидаемо», этого ждёшь, такой программы, когда в гостях священник и учёный в одном лице, — обсуждали вопросы религии и науки, их взаимоотношения, и понятно, что в лице вашего гостя снимается, казалось бы, существующий конфликт между религией и наукой. Ну вот, продолжая эту тему, может быть, мы сейчас ещё будем обращаться к тому, что говорил отец Сергий, я когда к нашему сегодняшнему разговору готовился, программу смотрел, какие-то вещи себе пометил, выписал, но вот в целом вот этот антагонизм предполагаемый между религией и наукой — как вам кажется, он сегодня вообще в умах сохраняется? Нет ли такого, что это уже какое-то явление вчерашних дней, и уже, что называется: давно доказано, что конфликта нет, что вот это всё — пережитки времён советского журнала «Наука и религия»?
В. Легойда
— Думаю, что и да, и нет, в том смысле, что где-то сохраняется, где-то, может быть, каких-то клише и стереотипов ложных стало меньше, но поскольку это всё-таки не из советского времени вышло, а вообще-то, если совсем широкими мазками, как мне представляется, мы здесь должны просто посмотреть ретроспективно на историю европейской науки, а, собственно, другой науки нет, то, что мы сегодня называем «наукой» — это не просто феномен, возникающий в определённое время, он ещё и в определённом месте возникает, как мы, может быть, даже с вами не раз вспоминали здесь, в наших разговорах, что наука не в китайской культуре, где при этом какие-то научные изобретения, тот же порох, были сделаны сильно раньше, чем в Европе, на Арабском Востоке, средневековом, где были прекрасные математики, но то, что мы называем «современной наукой», вот обычно всё-таки историки науки возводят к рубежу XVI-XVII веков, это связывают с Галилеем, с Коперником в первую очередь. Так вот, так называемый вот этот конфликт или антагонизм науки и религии, он всё-таки, как мне представляется, главным образом восходит именно к времени, когда начинает оформляться автономность науки, а почему я так говорю — потому что ещё более широкий перспективный взгляд культуры возникает в религиозной форме, и когда-то, скажем условно, на ранних этапах развития культуры в не дифференцированном виде содержит многие области, которые сегодня в западной культуре в первую очередь существуют самостоятельно, и ничем, кроме генезиса своего, не обязаны, может быть, религии в современном виде, так напрямую, линейно, по крайней мере. И вот это оформление, эта автономизация науки в том числе и формирование науки, это такой вот процесс, собственно, параллельный, то есть оформлялась, автономизируясь, как иначе? От метафизики, от религии освобождаясь, это неизбежно ставило вопрос о границах, о сферах компетенций, если можно так сказать. И, собственно, конфликты, которые возникали, они нередко таковыми конфликтами и являлись. Как мне представляется, одним из таких ярких примеров является, конечно, дело Галилея, и здесь границы своих компетенций как раз нарушили представители Церкви, которые, собственно, в ситуации вполне естественного научного спора, столкновения науки вчерашнего дня, я имею ввиду Птолемеевой системы, с наукой дня сегодняшнего — системой Коперниковской, они взяли и встали на сторону просто одного из научных подходов, причём, так сказать, более старого, то есть на Птолемееву систему, и своим авторитетом религиозным пытались её объявить истиной, используя религиозный авторитет. Сейчас огрубляю, но, собственно, в этом и был конфликт, то есть, там нет конфликта науки и религии, был конфликт двух, как естественно бывает, даже не конфликт, а, собственно, ситуация смены научных подходов, пояснений, теорий. Вернадский об этом хорошо в своё время писал. Но просто Церковь в этом споре стала участвовать на одной из сторон и отсюда и представление о религиозно-научном конфликте. Это, простите, всё было предварительное замечание, но поскольку всё это входило, может быть, не в последнюю очередь, начиная с эпохи Просвещения, в интеллектуальную историю Европы с категориями «мученики науки», как наука в тяжёлой борьбе с религией пробивала себе путь к научной истине и так далее, то, конечно, в культурном смысле культурные стереотипы подобного рода или стереотипы в культуре, я имею в виду, они, конечно, где-то довольно прочно ещё сидят. Равно, как и, знаете, представление о том, что «наука доказала», вот этот британский учёный, вроде бы, всё время над этим посмеивается, но при этом обыватель до сих пор считает, что вот если существует какая-то научная позиция, то она является истиной в последней инстанции и объясняет нечто раз и навсегда. Тогда, как мы с вами понимаем, и не раз с этой темой касались в наших разговорах, что это совсем не так. Как писал замечательный физик XX века Фе́йнман в своих лекциях о физике: «Наше представление есть лишь приближение к объяснению мира, а точнее, к тому, что мы таковым считаем, и мы продолжаем изучать это всё, чтобы в какой-то момент оно вновь стало непонятным, и так развивается наука». Я сейчас не точно цитирую, но близко к тексту.
К. Мацан
— Вот отец Сергий, как учёный, который очень точно подбирает слова, в разговоре о науке и религии употреблял слово «совместимость». Вот он там не говорил «единство», не говорил там: «да нет вообще никакой проблемы», нет, «совместимость» — слово, которое указывает на то, что это два разных явления, безусловно, и эту границу и их взаимную автономность нельзя не учитывать и как-то не мыслить, но они не находятся в антагонизме. И меня, честно говоря, очень зацепила мысль, которую, пожалуй, я впервые слышу от учёного такого уровня — о том, что между религиозным мировоззрением и научной деятельностью, научным мировоззрением есть бо́льшая совместимость, чем между научным мировоззрением и атеистическим мировоззрением. То есть, парадоксальным образом, атеизм и наука, по мысли Кривовичева, меньше совместимы, чем атеизм и религия. Вот как в вас это отозвалось, как вы это поняли, и что вы сами об этом думаете?
В. Легойда
— Я думаю, что, конечно, с какой-то математической точностью это невозможно доказать, это суждение относится к области философских воззрений, это значит, как сейчас модно говорить: по определению предполагает и какую-то альтернативную точку зрения и, собственно, они периодически высказывались. То есть, условно говоря, я думаю, что Рассел бы с этим не согласился, Бертран Рассел, известный философ XX века, думаю, что скорее всего он пытался бы доказать обратное, поскольку, как известно, был атеистом. Но он, правда, и философию считал недонаукой в том смысле, что это область знания, которая еще не имеет характера научной доказательности, но тем не менее это уже и не просто какие-то бытовые знания, то есть теоретическая все-таки область знания. Мне, конечно, позиция отца Сергия представляется более убедительной, но повторяю: я как минимум понимаю, что она не единственная и не может быть доказана с математической точностью. Но единственное что: я бы все-таки здесь заметил просто к формулировке вашего вопроса, что, по большому счету, то, что мы называем мировоззрением, как систему взглядов на мир, в том числе и представления о добре и зле, ответ на вопросы, которые именно религия и философия ставят, в пределе мировоззрение может быть только, наверное, двух типов, или трёх, то есть религиозная, не религиозная. Есть ещё агностики, это отдельная большая история, большой разговор, кому-то как раз эта позиция представляется наиболее честной, кому-то наименее убедительной. Как вот недавно я записывал очередную «Парсуну», мой собеседник, священник, очень образованный, он сказал, что позиция агностика не вызывает у него большего сочувствия, чем позиция атеиста, например, ну, и там как-то это обосновывал. Поэтому, когда мы всё-таки используем категорию мировоззрения, или там говорим «научное мировоззрение» — это всё-таки мировоззрение в рамках компетенции науки, если мы говорим о научном мировоззрении, то есть это система научного зрения на мир. А слово «совместимый» мне очень нравится, потому что я действительно согласен, что у современного человека в его мировоззрении научная картина мира, современная, даже не физика ньютоновская, не механистическая картина того времени, а вот современная научная картина мира вполне себе может совмещаться с его, допустим, христианскими или мусульманскими религиозными воззрениями и никак не конфликтовать. Как раз-таки напротив, я считаю, что во многом автономные сегодня наука, искусство, религия, как разные способы познания мира, с течением времени оформившиеся, они вполне себе совместимы друг с другом. А ведь давайте вспомним, что были споры «физиков и лириков», менее ста лет назад в нашей стране довольно активно проходившие, а это именно совместимо в человеке прежде всего. То есть, когда мы говорим о совместимости, мы говорим именно не о методологическом каком-то там сочетании этих разных способов познания мира, а о том, что, отвечая за разные области, используя разные методы познания, они вполне в единой цельной личности могут совмещаться.
К. Мацан
— Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Но вот ещё одна фраза отца Сергия, вернее, не фраза, а просто замечание, которое он сделал по поводу Эйнштейна — имя, которое в первую очередь, наверное, многим приходит на ум, когда мы говорим: «вот учёный», «пример учёного», конечно, самый известный такой, даже иногда уже популярные образы в культуре Эйнштейна, есть и знаменитый портрет его с высунутым языком. Но есть работа Эйнштейна о религии, где он выделяет три типа религии, первая — это религия у него такая вот, какая-то мифологически настроенная, такая языческая религия, второй тип религии — моральная, где есть центральное место у какого-то морального долженствования, и сюда он относит, кстати, и христианство, а третий тип — космическая религия, когда ты вглядываешься в космос и видишь за ним какую-то поразительную тайну устроения мира в гармонии. Вот апологеты любят цитировать фразу или мысль, как минимум, Эйнштейна, может быть, такой фразы точно у него нет, но мысль такая есть, что — «Самое непознаваемое в мире — это его познаваемость. Почему вообще у нас разум устроен так, что он может познать эти законы и открыть их, как-то их сформулировать и так далее». Вот у отца Сергия была эта мысль о том, что Эйнштейн признавал какую-то тайну высших сил и высшую загадку в бытии, которая есть, но просто не связывал это с личным Богом, с Богом библейской традиции. А вот как вам кажется, может ли человек, изучая мир, изучая его устройство, прийти, так вот заключить от гармонии мира к личному Богу и к вере в Него, или всё-таки это вещи не связанные и только каким-то иным способом, личным откровением, встречей с Богом человек приходит к вере?
В. Легойда
— Мне представляется, что это, конечно, вопрос сложный, потому что всё-таки недаром мы называем авраамические религии — религиями откровения, и говоря о богопознании, о возможности богопознания, или если мы говорим о христианстве, говоря о Боговоплощении, о великой тайне спасения человека, мы говорим о том, что вот в этих взаимоотношениях человека и Бога откровение является таким принципиальным моментом. Поэтому, в общем-то, мне сложно легко и уверенно ответить на ваш вопрос, что — «конечно, можно», хотя, наверное, логически это может быть, можно сейчас как-то попытаться вывести, но эта логика, она будет логикой такой вот логикой, учитывающей, что ли, или имеющей в виду двухтысячелетнюю историю христианства. Поэтому я думаю, что всё-таки, наверное, в каком-то смысле на этот вопрос сложно ответить положительно, потому что тогда ставится вопрос целесообразности воплощения — не безусловно, конечно, потому что боговоплощение это не часть способа познания человеком Бога, а это всё-таки спасение человека и преодоление последствий грехопадения в христианском миропонимании. Ну вот больше сейчас не готов сказать, думаю, что, наверное, сегодня, размышляя, человек может как-то прийти к этой идее, но он будет к ней приходить, имея уже под руками источники, которые являются результатом откровения, то есть, он может, размышляя над Священным Писанием, которое, может быть, он откроет, как человек неверующий или сомневающийся, или размышляющий, и в конечном итоге... Но нельзя из этих размышлений убрать факт боговоплощения, откровения и всего того, что в культуре и в истории человечества совершалось в результате вот этого откровения и свершилось в результате Боговоплощения, мне кажется, так. Я не знаю, насколько понятно я ответил, но вот я думаю, что так.
К. Мацан
— Нет, понятно, если я правильно понимаю вашу мысль, что человек, вот учёный, изучает мир и может прийти, увидеть тайну и сказать, что, наверное (сейчас я очень огрубляя, упрощённо говорю), что должен быть творец у этой гармонии, и вот допустив этого, он оглядывается...
В. Легойда
— Вы знаете, Костя, я как раз-таки именно отвечал на ваш вопрос, как я его услышал, вы сказали о личном Боге, собственно, о Творце, в каком-то смысле, некоторые доказательства бытия Божия, как вы прекрасно знаете, они там и к Аристотелю восходят, и там сложно с идеей личного Бога, по крайней мере, в христианском понимании, и я как раз-таки пытался сказать, что вот придумать разумом, повторить вслед за просветителями, что «если бы Бога не было, то его следовало бы изобрести», я, конечно, никак не могу, потому что неизобретаемость Христа, она как раз-таки и, что называется, посрамляет человеческий разум, потому что, я не помню, кто-то из священников, кажется, как-то сказал, что «бесконечны сомнения мыслящего христианина, но все они разбиваются о невозможность придумать Христа». И вот я в этом смысле воспринимаю ваш вопрос: можно ли вот такими наблюдениями без откровения, без знания о Боговоплощении, без Божественного откровения прийти к личному Богу? Ну, вроде как мы не видим этого в дохристианском и в не ветхозаветном опыте, из того, что я могу судить.
К. Мацан
— Да, я как раз-таки ваш ответ и понял, и, собственно говоря, об этом и начал говорить, что можно прийти к мысли о Творце мира и поставить вопрос о том: а каков этот Творец? И тогда человек оглядывается вокруг, и то, о чём вы говорите — находит откровение, что, оказывается, религии об этом говорили уже давно, и есть христианство, которое раскрывает — а каков этот Творец, каким, по крайней мере, его воспринимали до этого много веков люди. То есть человек, рационально придя к мысли о Творце, потом в этом пункте, в этом моменте его подхватывает, ну, если угодно, Церковь и откровение, христианская история, и он ощущает, как мне кажется, такое радостное чувство, что он не один, что он это не придумал, что так и есть, и ничто этому откровению и восприятию, и смыслу этого откровения о личном Боге, о Боговоплощении, о Боге-Устроителе и Правителе, и Боге, любящем человека не противоречит и с благодарностью это весь отзывается в сердце — как мне кажется, по крайней мере, как свидетельствуют люди, с которыми я на эту тему общался, я вот об этом начал говорить. Ещё одна тема, которая у нас прозвучала сегодня в программе, вы сказали о двух или трёх типах мировоззрения: либо это мировоззрение религиозное, либо оно атеистическое, либо оно агностическое. А вот не получается ли так, по вашим наблюдениям, нет ли такого, что сегодня и атеистов в классическом смысле слова мало, и агностиков мало? Почему — потому что их заменили, ну, грубо говоря, «пофигисты». Вот один современный священник-миссионер сказал, что «сегодня главная религия — это пофигизм». Я это тоже отчасти вижу по, допустим, некоторым беседам, которые происходили в программе «Не верю», когда человека спрашиваешь, что — «Вот вы не верите в Бога потому, что вы физик и учёный?» Он говорит: «Нет, я просто никогда об этом как-то не задумывался, я без этого жил, и мне нормально без этого живётся, мне это не нужно». Мне кажется, что это даже не агностицизм, потому что агностик стоит перед тайной и говорит, что это тайна, она большая, мы просто не можем её познать. А вот такому пофигисту ему даже тайна не нужна, он её отрицает, он перед ней не стоит, он её не видит, он её не признаёт, она ему неинтересна. Что вы об этом думаете?
В. Легойда
— Вы знаете, я думаю, что в реальности, может быть, немножко... не то чтобы не так, но давайте разделим две реальности: есть реальность вот какой-то такой рефлексии и дискурса, то есть попытки рационального постижения действительности, и здесь, конечно, как и верующие люди, не только атеисты, разные верующие тоже разные, и глубина познаний у них разная. Вот у нас как-то некоторое время назад в одном из интервью протоиерей Максим Козлов замечательно сказал о том, что вот когда его спросили о современной проповеди, он сказал, что его, ну, своими словами передаю: тревожит — это то, что очень редко священники касаются догматических вопросов. Ну, легко предположить, с чем это может быть связано — что проще там говорить о каких-то нравственных вещах и прочее, хотя проповедь вполне может, даже должна где-то касаться и вероучения. Поэтому какая-то осознанность здесь и интеллектуальная состоятельность твоей позиции, она может быть подвергнута критике как у верующего, так и у атеиста. Поэтому, конечно, вот атеисты тоже разные, и атеизм тоже может быть разный. Мы не раз уже говорили: какое-нибудь трагическое мировоззрение экзистенциалистов или позиция гордо называющегося атеистом 17-летнего школьника или студента — это всё-таки немножко разные вещи, или сильно разные вещи. А вот что всё-таки и в этом смысле, ну, что значит там — пофигизм-не пофигизм, в этом смысле тут люди просто не заставляют себя думать. А вот что касается чего-то такого предельно важного для любого человека, уж коль скоро мы говорим, что, скажем, религия — это попытка ответа на самый главный вопрос: «что такое смерть, что будет потом?», то человек может быть десятижды пофигистом, но он не может игнорировать этот вопрос, он не может уж совсем так или иначе, в то или иное время, тем или иным способом, но всё-таки на этот вопрос ответить, и вот тут как раз-таки люди распадаются на тех, кто верит в возможность преодоления смерти, кто считает, вместе с тургеневским героем, что «ничего там не будет», а кто считает, что «вот мы не знаем, вообще это знать невозможно», ну и так далее, сейчас не будем заниматься подробными характеристиками третьей позиции. Равнодушных людей во всех смыслах, мне кажется, хватало во все века, поэтому говорить, что «у нас сейчас эпоха равнодушия» — не думаю... Хотя, наверное, там в какие-то времена древние и, может быть, не только древние, а просто в силу картины мира специфической — Бог, божества, в зависимости от времени, они были сильно ближе к человеку, чем сейчас, но это автоматически не отражается на том, что мы называем равнодушием, если я верно, опять же, понял ваш тезис.
К. Мацан
— Да, спасибо большое. У нас сегодня, напомню, в программе «Светлый вечер» Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, мы скоро вернёмся к этому разговору, не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, еще раз здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. На связи сегодня с нами Владимир Романович Легойда, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО, член Общественной палаты. Мы продолжаем наш разговор, и я хотел бы обратиться к еще одному выпуску из ваших свежих работ — к выпуску подкаста «Собрались с мыслями», где у вас в гостях были два замечательных собеседника, два декана двух крупнейших факультетов журналистики в стране — это Ирина Леонидовна Варта́нова, декан факультета журналистики Московского государственного университета, и мой учитель и ваш друг — Ярослав Львович Скворцов, декан факультета международной журналистики МГИМО. И тоже для начала просто вас хочу спросить вообще о впечатлениях от этого разговора.
В. Легойда
— Ну, опять же, повторюсь, что впечатления, безусловно, положительные, но мне вообще нравится то, что я делаю в этом смысле, не в смысле результата, который получается, а вот я, безусловно, испытываю огромный интерес и к темам, и к собеседникам, которых приглашаю, на «Парсуны», или «Собрались с мыслями», иначе зачем этим заниматься? Тема важная — современное состояние медиа, способы подготовки журналистов. Понятно, что в чем-то в подходах мы сходимся, где-то там, это нормально, что у нас какие-то, может быть, разные взгляды, я не на 100 процентов с моими собеседниками в каких-то вещах был согласен, но с большим интересом поговорили, поскольку это все-таки тема, которой мне много лет и достаточно регулярно приходится заниматься, в том числе и с разных сторон, не только со стороны подготовки журналистов, но и со стороны, скажем, пиаровской, когда ты работаешь с журналистами, но находясь не то чтобы по ту сторону баррикад, но все-таки в другом «цехе» и, конечно, какая-то объемность, какая-то оптика разная у меня есть применительно к этой теме. И мы обсуждали, как меняется профессия, что происходит сейчас, как готовить профессионалов, это всегда интересно, поскольку информационное общество и актуальность этого весьма велика. И сразу, может быть, предвосхищая возможный вопрос, из такого интересного и того, что для меня было в той или иной степени новым — это со ссылкой на исследования вывод Елены Леонидовны о том, что значение и влияние блогерства в современной медиа-среде все-таки в результате проведенных исследований представляется преувеличенным. А вот наше мнение о том, что блогеры чуть ли не полностью заменили профессию, заткнули за пояс журналистов и прочее, что это не вполне соответствует, что называется, полевым исследованиям.
К. Мацан
— А вот тем, кто, может быть, еще не посмотрел подкаст, что из этого тезиса следует? То есть частью какой более, видимо, широкой мысли, обобщения был факт о том, что согласно исследованиям блогеры не вытесняют журналистов — что по-прежнему не бессмысленно учить? И в этой связи в чем, как принципиально различаются в этом смысле блогеры и журналисты? То есть блогер — это просто человек без диплома, а журналист с дипломом?
В. Легойда
— Нет-нет, это, скорее, не об учебе шла речь, потому что это уже немножко другая грань темы, которая не с блогерством родилась: должен ли человек, занимающийся журналистикой на практике, непременно иметь журналистское образование? И мы знаем многие яркие имена, в том числе и окончившие и нашу с вами альма-матер журналисты, которые профильного образования журналистского не имеют, но они много сделали для отечественной журналистики, хотя бы Александра Михайловича Любимова можно вспомнить. Но скорее речь шла о состоянии современных медиа, и помните, еще некоторое время назад были серьезные дискуссии: а вот социальные сети, чем они являются, можно ли их считать медиа или не медиа, а как должны медиа присутствовать в этом пространстве социальных сетей? Потом появилось понятие «новые медиа», а если новые медиа, значит те, кто в них присутствуют, это что — журналисты или не журналисты? А блогеры — это журналисты или нет, вот блогеры, инфлюенсеры? При том, что, наверное, влияние блогеров какое-то действительно присутствует, и блогер блогеру рознь, безусловно, есть очень влиятельные, но все-таки не настолько пошатнулась журналистская профессия, по-прежнему существуют собственно журналистские форматы, которые, несмотря на многие, действительно происходящие изменения, но по-прежнему профессионализм, соответствующий определенным стандартам, и присутствует, и ценится, и так далее, вот скорее вот в эту сторону, с подобными размышлениями связан тот вывод, который я выше озвучил.
К. Мацан
— А какие журналистские форматы есть у журналистов специальные, которых нет или они не предполагаются у блогеров?
В. Легойда
— Ну, я под журналистскими форматами имею в виду не сколько там какой-то условный формат, что вот если блогер, то это запись, если журналист, то непременно статья — не уголовная, конечно, а журналистская (смеется). Я, скорее, имею в виду, что все-таки средство массовой информации, помимо того, что оно существует в правовом поле и должно подчиняться законодательному регулированию, оно предполагает подготовку материалов по определенным стандартам, и может быть, вот из базового такого — степень ответственности, которую несет журналист, вообще ответственность, которая является такой органичной частью журналистской профессии, она очень сильно отличает журналиста от блогера, который может, по принципу акына действовать: что вижу, о том пою. Ну и опять же, возвращаясь к выводу Елены Леонидовны, это связано с тем, насколько люди обращаются именно за информацией, за тем, что предполагает журналистика, наличие чего-то, передача чего, всё-таки к блогерам или к журналистам.
К. Мацан
— Меня однажды назвали «православным блогером», я страшно запротестовал против такого определения, ну именно в силу того, о чём вы говорите. Вот я знаю, что у Ярослава Львовича Скворцова, где-то в интервью слышал о разнице между блогером и журналистом, я думаю, что это не единственный критерий, который и он приводил, и вообще, который существует, но вот у журналиста есть редакционная политика, он — часть какого-то коллектива, редакции, я сейчас своими словами эту мысль развиваю — и это одновременно и ограничение какое-то, и некая форма безопасности: ты не можешь сдуру ляпнуть того, что хочешь, может быть, старшие коллеги или более опытные, или более знающие в этом конкретном вопросе коллеги тебя поправят. А у блогера вот есть такая как бы свобода и независимость говорить, что хочешь, казалось бы. А вот как вам кажется, не получается ли, что для современного молодого человека, который выходит в информационное поле, допустим, с факультета журналистики, быть блогером таким самим по себе — это более привлекательно, потому что вот ты тут такой независимый, свободный?
В. Легойда
— Я сейчас, может быть, такую неожиданную вещь скажу, мы в программе это немножко тоже обсуждали, я говорил о том, что есть ещё, помимо журналистики, в отечественной традиции, как минимум, мы говорим о публицистике, как о чём-то всё-таки отличном от журналистики, и если мы, скажем, говоря о Фёдоре Михайловиче Достоевском, можем говорить о нём, как о публицисте, то вряд ли уж мы журналистом его назовём. И в этом смысле блогерство сегодня, это, может быть, отчасти перекликается с тем, что когда-то считалось публицистикой, не будучи профессиональной журналистикой, но при этом, конечно, понятно, что мало кто из современных блогеров дотягивает даже не то чтобы до масштаба «Дневника писателя», сколько до масштаба вопросов, которые там рассматривались, ставились и так далее. Поэтому здесь вот такого линейного ответа, если он предполагается, вопросом, что — «да, выпускники хотят стать блогерами, это ужасно», его здесь, конечно, нет, потому что журналист тоже имеет право на публицистическое высказывание, но вот здесь вот фраза «имеет право», она ключевая. И мы когда с ребятами на факультете, я по крайней мере, в рамках мастер-класса, который я преподаю, когда мы обсуждаем жанры журналистики, которые вроде как никто не отменял, говорю о том, что вот, скажем, колонка «Авторское мнение», такой публицистический жанр — это жанр, в котором человек должен иметь право на высказывание. Начинающий журналист может написать новость, сделать репортаж, может быть, он будет не таким блистательным как у мэтров журналистских, но он может это сделать, а вот авторская колонка, она предполагает еще и понимание аудитории, а почему этот человек, он позволил себе или ему позволено написать вот эту авторскую колонку. И в этом смысле, конечно, блогерство повсеместное, оно в каком-то смысле размывает вот это представление, все пишут обо всем, но мне кажется, что где-то здравый смысл еще позволяет нам сохраняться на плаву, я по крайней мере иногда впадаю, знаете, в грех скроллинга и просмотра каких-то лент в тех или иных соцсетях, когда ты в какой-то момент спохватываешься: зачем ты это делаешь? Но я обращаю внимание на подписи, все-таки очень много таких подписей: «а зачем вот это пишут, а зачем я сейчас это прочитал?», знаете, вот из этой серии, хотя, конечно, можно сказать, что раз прочитал, то кто же тебе виноват, сам и попал сюда, не занимайся ерундой, но тем не менее люди все-таки реагируют. Можно предположить, что, скажем, под какой-нибудь статьей Максима Юрьевича Соколова, замечательного публициста, кто-то выразит какое-то несогласие, но вот замечание из серии: «а зачем этот автор написал, что это вообще такое?», оно маловероятно там, потому что понятно, что человек в любом случае имеет право на высказывание.
К. Мацан
— Владимир Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, сегодня с нами в программе «Светлый вечер».
В. Легойда
— Я прошу прощения, если можно, я попытаюсь мысль чуть-чуть довести: условно говоря, вот чем блогерское пространство отличается, раз уж я сам эту легкомысленную параллель провёл, с пространством публицистики, которая не есть журналистика как таковая — я думаю, что в мире публицистики всё-таки все понимают, что не всё поддаётся пониманию всех и право на высказывание есть очень важная вещь, а в мире блогерства это, может быть, самая опасная его составляющая, вот это здравомыслие потеряно. Здесь считается, что «я проснулся, птички поют, помидор порезан» — я могу всё это заснять, выложить, ещё и написать о том, как я его резал, и это почему-то кто-то должен читать. Как человеку, который многие годы размышляет над тем, что такое культура, мне сложно это отнести к области культуры, к области того, что является неким пространством смыслов, решающих определённые задачи. Простите, такое спонтанное теоретизирование, но вот скажем, что такое культура — это некая реальность (в современном понимании, конечно же), которая пытается снять два типа конфликтов: конфликт между областью человеческого духа и природой, потому что человеческий дух, он стремится к смыслам определённым, к тому, что сегодня называется ценностями, а в природе всё это не заложено. И вот культура — это некая форма, это такая третья реальность, не природная и не реальность субъективного человеческого духа, в которой этот конфликт снимается каким-то образом, то есть мы создаём вот это особое смысловое пространство, где пытаемся конфликт разрешить. А второй тип конфликтов — это уже, собственно, внутрикультурных, когда подобное напряжение возникает между человеком и социумом, и так далее. То есть, если культура — это вторая природа, то, снимая часть конфликтов между человеком и природой, она внутри культуры тоже порождает подобные конфликты, и они должны как-то разрешаться, но разрешение этих конфликтов предполагает формулировку каких-то смыслов, ценностей и так далее. И то, что находится за границами смыслополагания, оно никак не может быть частью культуры. Так вот, я не настаивая на том, что это теоретически додумано, повторяю, спонтанное теоретизирование, все-таки сейчас хочу сказать, что вот эта большая часть того, что сегодня присутствует в медиапространстве, оно в культуре, всё-таки в понимании, которое многие разделяют, оно не имеет никакого отношения.
К. Мацан
— Должен быть интерес широкой аудитории, которая слушает трёх профессионалов-журналистов. Почему это не разговор о своём для своих? То есть вы, казалось бы, открываете какие-то, может быть, тайны или закулисье профессии, того, как этому учат, того, как это работает, но обращаетесь вы к тем, кто потребляет информацию. Вот вы для тех, кто именно потребляет информацию, какой видели некоторую миссию вашего разговора?
В. Легойда
— Ну, я не знаю, миссия — слово обязывающее, но я просто, вот если вы смотрели, согласитесь, что та линия беседы, которая была мной предложена, то направление беседы, оно никак не замыкалось на каких-то сугубо профессиональных размышлениях, потому что первый вопрос, который я задал моим коллегам, это вопрос...
К. Мацан
— ... «Почему нас не любят?»
В. Легойда
— Да — «Почему журналистов не любят?» И это сразу выводит, мне кажется, нас из узкопрофессионального формата, потому что я не говорю: «а как научиться писать так, как Ярослав Львович», почему это может быть... Это, наверное, в первую очередь интересно тем, кто хочет стать журналистом, ну и тем, кто интересуется, как это сделано. А вот условно, это такая банальность: все не любят журналистов, никто не любит журналистов. Потом, в дальнейшее размышление я предложил известную фразу Черчилля, я, правда, не проверял, может быть, приписываемую Черчиллю, что «журналистом может быть любой образованный европеец». Вот означает ли эта фраза, что не нужно готовиться, чтобы стать журналистом, является ли она уничижительной для профессии, и в силу того, что все-таки журналисты все время на слуху, и информационное пространство, оно нас понуждает об этом говорить, мне тоже кажется, что эта постановка вопроса выводит дискуссию за границы междусобойчика, и честно скажу, что я не вполне удовлетворен, что ли, тем... Понятно, что это ни в коем мере не обвинение моих собеседников, не камень в их огород, но там и времени мало было, но мне кажется, что здесь есть еще о чем поговорить, отталкиваясь от этой черчиллевской фразы. Ну вот, и весь дальнейший ход беседы во многом, мне кажется, он не предполагал каких-то специальных знаний, интересных только тем, кто вот собирается связать свою жизнь с этой профессией или связал уже.
К. Мацан
— Ну, это и не был, безусловно, междусобойчик, мой вопрос этого не предполагал. Я, скорее, ставя себя в позицию зрителя, думаю, и даже на фоне того, что мы только что говорили о разнице между журналистами и блогерами, вот какой вывод я могу сделать? Я вот когда-то давно слышал такую мысль, что сегодня вообще роль средств массовой информации, журналистов изменилась, потому что раньше были средства массовой информации, а сейчас должны быть средства массовой навигации, когда обилия разных блогеров, каналов так много, когда разной информации так много, уникальная способность и умение профессии журналиста — это в этом обилии информации найти стоящее, значимое, важное, отделить овёс от плевел и предложить читателю посмотреть на то, что по-настоящему важно, как бы сделать за него работу по этому отбору и объяснить происходящее. То есть, в этом смысле такой, может быть, некий призыв — предпочитать журналистов, а не просто блогеров, там больше степень надёжности. Что вы об этом думаете?
В. Легойда
— Я, может быть, немножко другой ракурс этого предложу. К сожалению, и мы пытались об этом говорить, я, по крайней мере, пытался своих собеседников призвать в эту сторону подумать, но мы не можем отрицать, что вот эта тяжесть ответственности за достоверность информации в современном медиаполе лежит не столько на журналисте, сколько на потребителе этой информации, и, в общем, мы можем с этим не соглашаться, протестовать, возражать и говорить, что это недопустимо, но фраза «журналист обязан проверять факты» в современном медиапространстве она трансформировалась во фразу «зритель, читатель, слушатель обязан проверять факты». И я в этой беседе и во многих других дискуссиях на эту тему, где мне приходится участвовать, я всегда привожу примеры. Вот чтобы не быть голословным, один пример, я и в программе его приводил, он вполне себе, на мой взгляд, убедительный: это было несколько лет назад, был один большой религиозный форум, который проводила наша Церковь, и во время проведения этого форума мне позвонил один большой телевизионный начальник и сказал, что он сейчас прочитал на ленте одного из федеральных агентств (то есть, безусловно, авторитетных источников информации) некую новость, связанную с нашим форумом, с вашего позволения детали опущу, это просто неважно, действительно. Он сказал: «Если ты мне сейчас подтверждаешь, что это так, то я это немедленно выпускаю в эфир своего канала», федерального канала, на котором он работает и которым он руководит. И это, конечно, прецедент, потому что представить себе 15-20 лет назад подобную ситуацию очень сложно, потому что понятно, что информационные агентства, они и для журналистов не информационных агентств являются во многом важным, серьезным и, конечно, авторитетным источником информации, и ситуация, в которой ты вынужден проверять эту информацию, она возможна только в одном случае — когда ты не уверен, что журналист, эту информацию выдавший, он ее проверил. Поэтому, как сказал другой мой коллега, реагируя на мой пост о том, что «а как же правило трех источников», когда считается, что если ты сам не принимал участие в каком-то событии, то ты должен получить из трех независимых и авторитетных источников информацию о нем, чтобы что-то внятное написать. И этот коллега сказал: «Какие правила трех источников, какой Владимир Романович романтик, идеалист, это все уже в далеком прошлом». Конечно, вот это изменение медиаполя, оно безусловно сегодня, ну это факт, это состоявшийся факт. И как сказал, здесь, конечно, может быть, с некоторым сарказмом один американский актер, характеризуя это состояние, он сказал, что «Если вы не читаете газет, то вы не информированы, а если вы читаете газеты, вы дезинформированы», ну вот указывая именно на это, на то, что там очень часто какие-то непроверенные вещи. Это, к сожалению, сложно отрицать, как бы мы не пытались отстоять честь мундира и чистоту рядов нашего цеха.
К. Мацан
— Ну вот завершая эту тему, вопрос особенный о том, с чего вы начали подкаст «Собрались с мыслями» — о том, что журналистов не любят, нас не любят. Я недавно был свидетелем одной дискуссии на конференции, когда один из участников сказал: «Надо не бояться выключить телевизор, не позволять...» Ну, в широком смысле слова речь шла о том, что не позволять в принципе информации вгонять в себя в тревожность, в тоску, в манипуляции, если сегодня мы тоже живем в ситуации очень тревожных новостей, и особенно когда ты получаешь тревожные новости и ничего не можешь с этим поделать, никак не можешь на ситуацию повлиять, но тебя это, что называется, «триггерит», ты начинаешь унывать, ты начинаешь тревожиться, ты начинаешь как-то плохо себя чувствовать, что в этой ситуации делать? Ну выключить телевизор, перестать читать эти каналы. Да, не следить за новостями, что нужно до тебя и так дойдёт, крупные новости не пропустишь, тебе перескажут. На это было возражение у другого участника конференции о том, что это морально неверно, мы как бы тем самым закрываемся от человеческой боли, от проблем, от в конце концов тех неприятных ситуаций, в которые нас сегодня ставит история, судьба, мы не должны закрываться, мы должны мужественно в этом быть и в лицо этому смотреть, поэтому не нужно телевизор выключать и переставать читать каналы в «Телеграме», это будет форма малодушия. Вот в этой дискуссии вам какой полюс ближе?
В. Легойда
— Не прозвучавший. Я думаю, что вообще, следуя ещё древним, в том числе отцам и аскетам христианским, давайте вспомним о некоем срединном пути. Просто мне кажется, что если есть полярные позиции, всегда нужно посмотреть, а что посередине находится. Ну, в данном случае я просто, может быть, намеренно эти прозвучавшие, высказанные точки зрения заостряю, может быть, с конкретными людьми я бы и согласился, или они бы со мной согласились, в общем, мы бы согласились друг с другом, но просто мне ближе позиция такая, что, безусловно, информацию нужно дозировать, то есть если выключить телевизор как метафору, то вполне можно где-то выключить, где-то посмотреть. Я вот минимально смотрю теленовости, но я мало что в них пропускаю, потому что я читаю другие источники, у меня есть сводки, которые делают коллеги мои, они в том числе и обозревают телевизионные новости, поэтому вроде как я и не включаю телевизор часто, но тем не менее не прохожу мимо того, о чём говорил второй выступавший на той конференции. Поэтому, мне кажется, не признать необходимость некой информационной гигиены и такого ограничения информационных потоков — это, конечно, очень важно. Я как-то уже вспоминал, Святейший Патриарх рассказывал интереснейшую вещь: когда он был молодым человеком, он участвовал в одной конференции, где ему встретился священник, (мы с этого начали, получается, этим и заканчиваем) который был при этом очень крупным учёным, такой уровня нобелевского лауреата, как говорил Патриарх, и он, видя, что тогда ещё будущий Патриарх, молодой человек, он всем интересуется, очень много всего записывает, он сказал: «А почему вы всё записываете?» Тот говорит: «Ну как же, интересно, чтобы ничего не забыть». И вот этот учёный и священник сказал тогда молодому монаху или иеромонаху, он сказал, что «мы живём в потоке шумов и сигналов, и шумов намного больше, чем сигналов, и не нужно записывать всё подряд, нужно научиться выделять сигналы из шумов и воспринимать сигналы». И это очень важное качество, оно может предполагать разные поведенческие модели, в том числе и где-то «выключение» образно телевизора, отписки от каких-то telegram-каналов и так далее. То есть, вот такая дисциплина и трезвение — замечательная христианская добродетель, и в этой области тоже очень нужны.
К. Мацан
— Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Владимир Романович Легойда, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ, главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО, член Общественной палаты, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона был Константин Мацан. Спасибо большое, до свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
Послание к Филиппийцам святого апостола Павла
Флп., 245 зач., III, 8-19.
Комментирует епископ Переславский и Угличский Феоктист.
Здравствуйте! С вами епископ Переславский и Угличский Феоктист.
Одна из самых больших ошибок, которые может совершить человек по отношению к христианству, — это считать, что христианство лишь набор теоретических положений. Нет, теория в христианстве вытекает из практики, а потому дела имеют для христиан несравненно большее значение, чем слова. Именно по этой причине Христос все Свои слова подкреплял делами, а апостолы Христовы призывали поступать так, как поступали они сами. Такой призыв мы можем найти и в 3-й главе Послания апостола Павла к Филиппийцам. Отрывок из этой главы звучит сегодня во время литургии в православных храмах. Давайте послушаем его.
Глава 3.
8 Да и все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа
9 и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая через веру во Христа, с праведностью от Бога по вере;
10 чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его,
11 чтобы достигнуть воскресения мертвых.
12 Говорю так не потому, чтобы я уже достиг, или усовершился; но стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус.
13 Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед,
14 стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе.
15 Итак, кто из нас совершен, так должен мыслить; если же вы о чем иначе мыслите, то и это Бог вам откроет.
16 Впрочем, до чего мы достигли, так и должны мыслить и по тому правилу жить.
17 Подражайте, братия, мне и смотрите на тех, которые поступают по образу, какой имеете в нас.
18 Ибо многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова.
19 Их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме, они мыслят о земном.
Сегодня, когда нам приходится говорить о вере во Христа, то мы приводим примеры тех людей, которых Церковь прославила как святых. Иногда примеры святых мы перемежаем с примерами ещё не прославленных подвижников, но никогда мы не станем указывать на себя самих как на некий эталон. Даже сама мысль о том, что можно поступить таким образом, кажется нам чем-то ужасно нескромным и совершенно невозможным, ну а тот, кто решит указывать на себя самого как на пример христианской жизни, будет воспринят нами как человек гордый и тщеславный.
Однако мы только что услышали, что апостол Павел поступил именно так, он указал на самого себя, его слова звучали так: «Подражайте, братия, мне и смотрите на тех, которые поступают по образу, какой имеете в нас» (Флп. 3:17). Можем ли мы обвинить апостола Павла в нескромности или же в неправильном отношении к самому себе?
Здесь нам следует вспомнить, что апостол писал эти слова по совершенно конкретному поводу: он боролся против уклонения своих адресатов в исполнение иудейского закона, тогда как сам Павел отказался от его соблюдения, и услышанные нами слова можно понимать как указание на этот факт. Именно так предлагал понимать эти слова апостола Павла преподобный Ефрем Сирин.
Конечно, понимание преподобного Ефрема — далеко не единственное, некоторые авторитетные толкователи видели в апостольских словах противодействие тем людям, которые вели безнравственную жизнь, в этом случае апостол Павел также мог совершенно спокойно указывать на себя как на противоположный пример.
Святитель Иоанн Златоуст пошёл в своём толковании дальше: он сказал, что «апостолы были образцом, заключая в себе черты, служащие как бы некоторым первообразом», а потому их жизнь была чрезвычайно строга, что и делало возможным ссылку на самих себя как на пример.
Очевидно, что такой образ жизни должен быть совершенно естественным для любого христианина. Да, достичь его непросто, но чем возвышеннее цель, тем интереснее путь. Апостолы Христовы указали нам цель, они проложили дорогу, осталось лишь захотеть пройти по их пути. Пусть же Бог вложит в наши сердца это стремление!
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Дал еси достояние...» (Великий прокимен)
Во время богослужений в православных храмах перед чтением Евангелия или Апостола исполняются особые песнопения — прокимны. С греческого языка слово «прокимен» переводится как «предваряющий». Состоят прокимны из одной или нескольких строчек. Великим называется прокимен, состоящий из одного припева и 3-х строчек-возгласов. Великих прокимнов всего четыре. И исполняются они на вечернем богослужении накануне больших церковных праздников, а также во время Великого поста и на первой неделе после Пасхи — Светлой Седмице. Например, в первую, третью и пятую субботу Великого поста и один раз на вечерней службе накануне Светлой Субботы (то есть первой Субботы после Пасхи) в храмах поётся прокимен, текст которого взят из 60-го псалма пророка Давида. Припев его звучит так: «Дал мне наследие боящихся имени Твоего, Господи» или по-церковнославянски «Дал еси́ достоя́ние боя́щимся Тебе́ Го́споди». Под словом «достояние» подразумевается Царствие Небесное, которое по милости Божией снова открылось человечеству с приходом Спасителя. Давайте послушаем это песнопение в исполнении сестёр Орского Иверского женского монастыря и попробуем разобраться, о чём оно.
Начинается молитвословие с того, что диакон или священник запевает припев, а хор повторяет его. Давайте послушаем первую часть песнопения.
Между припевами читающий возглашает стихи из Псалтыри. Первый стих звучит так: «От конца земли взываю к Тебе» или по-церковнославянски «От коне́ц земли́ к Тебе́ воззва́х». В этой строчке звучит призыв уповать на Бога буквально «даже находясь на краю земли», то есть в любой самой страшной ситуации. Хор отвечает на возглас припевом. Давайте послушаем вторую часть Великого прокимна.
Следующий стих прокимна звучит так: «Укроюсь под кровом крыльев Твоих» или по-церковнославянски: «Покры́юся в кро́ве кри́л Твои́х». Хор снова отвечает припевом. Послушаем третью часть Великого прокимна.
Песнопение завершается такими словами: «Я буду воспевать Имя Твоё во век» или по-церковнославянски «Та́ко воспою́ Имени Твоему́ во ве́ки». Хор в последний раз отвечает на возглас припевом «Дал еси́ достоя́ние боя́щимся Тебе́ Го́споди». Давайте послушаем четвёртую часть Великого прокимна.
Великий прокимен «Дал еси достояние» состоит всего лишь из четырёх коротких строчек, в которых заключён главный, на мой взгляд, принцип верующего человека: упование на Бога в любых, даже самых страшных обстоятельствах. Ведь Он как любящий Отец покрывает Своей заботой всех, взывающих к Нему. Он дал нам возможность вернуться к «достоянию нашему», то есть к Царству Небесному, которое некогда принадлежало человеку, но было утеряно им после грехопадения.
Давайте послушаем великий прокимен «Дал еси достояние» полностью, в исполнении сестёр Орского Иверского женского монастыря.
Все выпуски программы: Голоса и гласы
«Буди, Господи, милость Твоя на нас» (прокимен 1-го гласа)
В богослужебном Уставе есть такое понятие — осмогласие, или по-гречески октоих. Это система восьми гласов или напевов, с использованием которых исполняются те или иные песнопения во время богослужения. Один из восьми гласов назначается в церковном календаре на богослужебную неделю или по-церковнославянски «седмицу». Так и говорят: «Седмица первого гласа», «седмица второго гласа» и так далее до восьмого. А потом — снова первый глас. На основе соответствующих гласам мелодий распеваются многие молитвы. Например, прокимны — короткие песнопения, которые исполняются перед чтением отрывков из Священного Писания. Само слово «прокимен» так и переводится с греческого языка — «предваряющий».
По воскресеньям во время литургии, когда нет большого церковного праздника, перед чтением Апостола исполняется воскресный прокимен одного из восьми гласов, в соответствии с церковным календарём.
Например, в неделю первого гласа исполняется прокимен, который начинается словами «Бу́ди, Го́споди, ми́лость Твоя́ на нас».
Давайте вспомним, о чём это песнопение, и послушаем его отдельными фрагментами в исполнении сестёр Орского Иверского женского монастыря.
Текст прокимна 1-го гласа взят из 17-го и 32-го псалмов царя Давида. Начинается он с того, что диакон или чтец возглашает припев, а хор повторяет его: «Да будет, Господи, милость Твоя на нас, / как мы уповаем на Тебя» или по-церковнославянски «Бу́ди, Го́споди, ми́лость Твоя́ на нас, / я́коже упова́хом на Тя».
Давайте послушаем первую часть песнопения.
Далее читающий возглашает стих, который по-церковнославянски звучит так: «Ра́дуйтеся, пра́веднии, о Го́споде, пра́вым подоба́ет похвала́». А хор отвечает на это припевом. Давайте послушаем вторую часть.
Воскресный прокимен первого гласа завершается так: чтец или диакон начинает припев, а хор завершает его. Таким образом, всё песнопение представляет собой своеобразный диалог хора и чтеца, который заканчивается слиянием голосов в последнем припеве. Возникает ощущение ликования, радости в преддверии одной из торжественных минут богослужения — чтения отрывков из Апостола.
Предлагаю ещё раз послушать воскресный прокимен первого гласа в исполнении сестёр Орского Иверского женского монастыря.
Все выпуски программы: Голоса и гласы