
Фото: commons.wikimedia.org
В гостях у Петра Алешковского был писатель Василий Голованов.
Наш гость поделится воспоминаниями о своем отце — известном журналисте, популяризаторе науки Ярославе Голованове. О его знакомстве и общении с известными учеными и пути в журналистике в военные и послевоенные годы.
П. Алешковский
— Здравствуйте. Это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня мой современник, писатель Василий Голованов. Добрый вечер.
В. Голованов
— Добрый вечер.
П. Алешковский
— Василий, вы в нашей литературе занимаете особенное место, которое... Ну, каждый писатель занимает особенное место, но вы занимаете особенное место еще и потому что, насколько я помню, вы сознательно, так упорно продвигали мысль — я не помню, как называлось общество ваше, там было трое или четверо человек — вы тогда, давным-давно, лет 25, наверное, назад, заявили, что надо писать об окружающем пространстве, что пространство это очень важно. И что нужно знать карту. И что нужно ходить по территории, которая вас интересует — имеется в виду территория родная, российская территория. Да и необязательно, на самом деле. Но вы тогда упор делали на Россию, на Москву, на города и именно пространства, и что через общение с живой географией можно что-то понять. И надо сказать, что всё, что вы писали потом — скажем, ваша книга «Остров» — это не Шпицберген, а какой?
В. Голованов
— Колгу́ев.
П. Алешковский
— Да, Колгуев, большой остров на севере. Потом, на мой взгляд, замечательные, мне лично открывшие Хлебникова, путешествия в дельту Волги, где Хлебников произрастал вместе с отцом, который был служителем заповедника. Где простые перечисления живности, которая там есть (а именно уток я помню), погружают меня лично сразу в поэзию Хлебникова. Потому что все эти названия, из которых я знаю пять-семь, а там их двадцать пять или тридцать восемь, не знаю, сколько — полстраницы, они абсолютно хлебниковский мир, который, кстати, наполнен птицами всегда, и птичьими звуками, что самое важное. Я вот веду к тому, что в последнее время вы стали писать уже такую непосредственную прозу. И последняя книга — как она называется, кстати?
В. Голованов
— «На берегу неба».
П. Алешковский
— Да, «На берегу неба» — она замечательная, на мой взгляд. Это сборник рассказов, но сборник рассказов, объединенный героем и темой. И в каком-то смысле, я бы сказал, что это большая повесть или роман — как угодно. Вот ваша лиричность и ваш точный глаз дает мне надежду, что наша беседа сегодня будет посвящена ровно такой географии — но только географии семьи. Потому что ваш отец, Ярослав Голованов, был известный публицист, как говорили тогда, журналист. И я знаю, что он был дружен с Королёвым, и вообще его волновала тема космонавтики. Вот давайте про отца как представителя того поколения, 1932 года рождения, и поговорим.
В. Голованов
— Если говорить про отца, то надо начать с того, что он...
П. Алешковский
— Начать с деда или с прадеда...
В. Голованов
— Да, надо начинать с деда и прадеда. И скорее, с прадеда, чем деда, потому что дед — Кирилл Николаевич Голованов — он был создателем «Театра транспорта». Эта идея начала им обкатываться еще во время Гражданской войны, когда он попал на Украине на территорию, занятую белыми. И вместе с бабушкой, Анфисой Васильевной, они давали какие-то представления и при белых, и потом, когда вернулись красные, возникла идея такого агиттеатра, который потом перерос в «Театр транспорта».
П. Алешковский
— Вы помните, молодой Табаков играл роль Искремаса — путешествующий в кибитке революционный театр?
В. Голованов
— Этот путешествующий в вагонах революционный театр просуществовал до войны, до Великой Отечественной войны. И они ездили чуть ли не в Монголию с этим театром. Отец очень увлекался театром, получал от моего деда и своего отца контрамарки, ходил в Большой. Вообще очень любил театр...
П. Алешковский
— А прадед? Вы сказали, что надо начинать с него, но как-то забыли его.
В. Голованов
— Нет, я его не забыл — я его приберег на будущее. Но отец по моде, по стилю того времени — он был технарь, его занимали все эти...
П. Алешковский
— Физики и лирики.
В. Голованов
— Физики, но лирики тоже занимали. И он неслучайно поступил в Бауманское высшее техническое училище на факультет ракетостроения.
П. Алешковский
— Я этого не знал.
В. Голованов
— Он долго там проработал. Окончив этот факультет, он оказался в КБ-1, это Королёвское конструкторское бюро, где проектировали как раз носители. Там он работал вместе с мамой, где они и познакомились — с Валентиной Алексеевной, это моя мама. И после этого довольно неожиданным был его переход в журналистику, потому что и дружеские связи, и интересы, казалось бы, они влекли его к области точных наук, к области ракетостроения, тем более что он в этом хорошо понимал.
П. Алешковский
— А он не защитился?
В. Голованов
— Нет. Я думаю, он просто не успел. И вот тут надо вспомнить фигуру прадеда, потому что такой переход в гуманитарную сферу может быть связан с фигурой Николая Николаевича Голованова, который сам был из Весьегонска, но переехал в Москву, знал семь языков, переводил с семи языков.
П. Алешковский
— Он из крестьян?
В. Голованов
— Нет, он был купеческого сословия, это были довольно бедные купцы, которые даже задолжали, какие-то были у них долги, которые потом революция списала. Они расплатились с долгами как раз к тому моменту, когда революция списала долги. Но он еще в Весьегонске, будучи сыном купца, он начал самообразование — изучил итальянский язык и начал переводить «Божественную комедию» Данте.
П. Алешковский
— С ума сойти!
В. Голованов
— Этот перевод сохранился, он не слишком удачен, хотя, по-моему, он первый перевел «Божественную комедию» терцинами, то есть размером подлинника. Сейчас, по крайней мере, в хрестоматии по переводам «Божественной комедии» куски этого перевода присутствуют. Позже сделанный перевод оказался удачнее, и поэтому мы знаем не Голованова, а другого переводчика.
П. Алешковский
— А вы в Весьегонск ездили?
В. Голованов
— Да, конечно. Мы ездили с отцом. Я ему предложил такую поездку — путешествие на родину предков. Тем более что он меня заинтересовал, он интересовался...
П. Алешковский
— Там речка Молога течет.
В. Голованов
— Он интересовался дедом своим, моим прадедом. Рассказывал, где что было, где они жили, где был головановский магазин. А он был напротив театра Маяковского — там располагалась небольшая книжная лавка, в которой при советской власти продавали пластинки, а сейчас я уже не знаю, что продают — там постоянно меняются вывески и врезаются новые двери, так что я потерял адрес этой лавки своего прадеда. Была книжная торговля и издательство Голованова.
П. Алешковский
— Он книгами торговал?
В. Голованов
— Он торговал книгами.
П. Алешковский
— Отсюда и любовь к чтению, наверное, и к переводам.
В. Голованов
— Он и перевозил, он и издавал, он и продавал. Составил огромную библиотеку, из которой 5 тысяч томов потом передал в «ленинку». Наверное, это была самая полная библиотека из всех, которые удалось собрать Головановым, в том числе и отцу, потому что отец из-за своей, скажем так, запутанной семейной жизни оставлял библиотеки то в Останкино, то на улице Черняховского. Последняя библиотека осталась в Переделкино, где я ее и унаследовал. В какой-то момент, возможно, не без влияния деда, он решил попробовать писать — пришел в журналистику. А журналистика того времени — конец 50-х, начало 60-х годов — она тоже становилась совершенно другой.
П. Алешковский
— Оттепель.
В. Голованов
— Если почитать большевистские газеты или сталинские газеты — это совершенно прямолинейная пропаганда, ничего своего там проклюнуться даже не могло. А здесь всё стало меняться — возникли отделы информации, отделы культуры, отделы науки. Пришли талантливые люди в журналистику. Одним из них был Михаил Васильевич Хвастунов по прозвищу Михвас, который возглавил отдел науки «Комсомольской правды». И все, кто приходил к нему туда работать, бывали буквально очарованы им. И в такое очарование тоже впал отец, и...
П. Алешковский
— И остался.
В. Голованов
— И остался. Поскольку он значительную часть жизни посвятил космосу, работе над космической темой — ездил на Байконур, отслеживал старты и так далее — все уверены, что отец начинал именно с космоса. На самом деле космосом он не занимался, космосом первоначально в «Комсомолке» доверили заниматься Василию Михайловичу Пескову, который человек сугубо гуманитарный или естественный, скажем так. И только потом...
П. Алешковский
— Который про зверюшек?
В. Голованов
— Да, который про зверюшек, он писал и про зверюшек и про людей. У него был такой естественный взгляд на мир, взгляд на мир естественника.
П. Алешковский
— Это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня писатель Василий Голованов. Итак, конец 50-х, отец в «Комсомолке».
В. Голованов
— Отец в «Комсомолке»...
П. Алешковский
— А вот вам доводилось читать те газеты — сейчас?
В. Голованов
— Да, доводилось.
П. Алешковский
— По-моему, мертвый язык на самом деле. Я так любил «Науку и жизнь», «Знание — сила». И однажды в деревне в лесу взял подборку «Науки и жизни» — и понял, что невероятно скучные репортажи: доярки и прочее. Причем я это не выдумываю, наоборот, я хотел окунуться в юность — и окунулся в полном смысле слова. И тогда я открыл любимое — то, что я всегда читал первым делом, например, как из штопора сделать...
В. Голованов
— «Маленькие хитрости».
П. Алешковский
— «Маленькие хитрости», совершенно верно. И увидел, что и «Маленькие хитрости» написаны таким же штампованным языком — удивительно. Я очень хорошо понимаю то, о чем вы говорите, потому что сталинский язык — это действительно просто...
В. Голованов
— Язык коммюнике такой.
П. Алешковский
— Да, да. Больше того, одно дело — газета, а другое дело — отец же писал очерки и книги. И вот там можно было развернуться совсем по-другому.
В. Голованов
— Ну, начал он с того, что написал несколько впечатлений или репортажей, эссе о подводной охоте. Он был страстный подводный охотник в юности, ездил в Крым. И именно в «Комсомолке» это было напечатано. Конечно, «Комсомолка» не могла начать сразу писать живым языком, ни одна газета советского времени. Но постепенно он развивался. В конце концов, помимо «Науки и жизни», «Знание — сила» все-таки был более интересным журналом. Был «Вокруг света», была «Техника — молодежи», так сказать, харизматический журнал. И отцу удалось найти свой язык, свою интонацию. И в конце концов все-таки космос его заманил.
П. Алешковский
— Но это вообще было его?
В. Голованов
— Да, это было его. Был случай, когда Аджубей... Аджубей — тоже талантливейший человек, зять Хрущева, он журналист от Бога.
П. Алешковский
— Глава «Известий».
В. Голованов
— В начале 60-х он возглавлял «Комсомолку». И как-то раз он шел с кем-то из своих замов и говорит: «Ну что, некому писать?» — и вдруг увидели отца в коридоре. Или он это говорил как раз Михвасу: «Вот этот рыжий — он что, пишет хорошо?» — «Хорошо». — «Ну, возьми его на работу». И так отца взяли на работу.
П. Алешковский
— Просто случайно.
В. Голованов
— Ну, неслучайно — раньше или позже это произошло бы. Но так сложилось. Собственно говоря, в «Комсомолке» были найдены первые друзья. Нет, первые друзья — это «лиховцы».
П. Алешковский
— «Лиховцы» — это что?
В. Голованов
— «Лиховцы»? Он жил в купеческом доме, дед получил квартиру в купеческом доме в Лиховом переулке, дом рядом с киностудией «Центрнаучфильм». Этот дом выходит на Садовое кольцо, но подъезд с Лихова переулка. Они жили там еще с довоенного времени...
П. Алешковский
— Но квартира за семьей не осталась?
В. Голованов
— Она не осталась за семьей, отец ее потом как-то разменял. А «лиховцы» — это были те, кто заселял Лихов переулок. Как у Трифонова есть «Дом на набережной», и там все мальчишки, так же были и «лиховцы». Они принимали в свои ряды наиболее им полюбившихся друзей со стороны. Я знаю, что отец жил на пятом этаже, а на первом этаже жил Евгений Харитонов, его старый друг, который, к несчастью, погиб молодым. Это было на море, во время охоты — он случайно взялся мокрой рукой за холодильник, который оказался под током, и его убило. Вот это были «лиховцы». Второй пласт друзей составляли...
П. Алешковский
— А они встречались всю жизнь?
В. Голованов
— Да, пожалуй.
П. Алешковский
— Вот это очень характерно для тех времен. Друзья школьные — друзья по жизни. Или друзья во дворе — друзья по жизни.
В. Голованов
— Институтские друзья. Вот Юрий Викторович Чудецкий, тоже ракетчик и тоже окончивший тот же факультет, что и отец, он остался его другом до последних дней. И это был лучший друг. Помимо этого, отец всегда тянулся... В трехтомнике мемуаров, который он выпустил в конце жизни, он прямо говорит о том, что его интересовала литература тогдашнего времени, молодые поэты: Евтушенко, Ахмадулина, Андрей Вознесенский и Роберт Рождественский. Он все время пытался как-то подружиться с ними. Но такая крепкая дружба у него завязалась только с одним человеком — с Робертом. Уже в конце 60-х они совершили вместе с ним и с компанией других людей — таких близких друзей, именно компания близких друзей поехала на Дальний Восток, на Тихий океан. Они хотели увидеть...
П. Алешковский
— Край.
В. Голованов
— Да, край земли.
П. Алешковский
— Абсолютно понятное желание. Очень мало людей, в сравнении с населением, я думаю, проехали эту дорогу на поезде. Вот я проехал и очень горжусь собой. Потому что я немного чего увидел, но все-таки я увидел. И когда меняется ландшафт, когда реки начинают течь параллельно полотну железнодорожному вдруг по камням, и они становятся совсем другими, ты понимаешь, что бесконечное множество разных вариантов ландшафта тебе было подано от Москвы до Владивостока.
В. Голованов
— Да, я тоже ездил во Владивосток с автогонкой, которая называлась... Как же она называлась? «Экспедиция Трофи 2005». Она ехала от Мурманска, старт был 23 февраля, и 8 марта прибыла во Владивосток. За ней следовал поезд. И это тоже было путешествие в мирах и в веках — это действительно очень интересно. Отец всю жизнь питал страсть к путешествиям. Не сразу у него образовалась такая возможность. Но, во-первых, поездки по стране — тогда всякие возможности для письма открывались заново. Скажем, первым попасть на подводную лодку «Северянка» — вот ему удалось это, он был страшно горд.
П. Алешковский
— А что за подводная лодка? Какая-то особенная?
В. Голованов
— Я не знаю особенности ее конструкции, это новый тип подводной лодки. Опять же, в сталинское, маленковское время никто не писал о подводных лодках, никто внутрь не забирался. А он забрался.
П. Алешковский
— И погружался?
В. Голованов
— Вот этого я не знаю. Я знаю только, что он страшно этим гордился. Шахты...
П. Алешковский
— Ракетные?
В. Голованов
— Урановые шахты. Потом все эти: Капустин Яр, Байконур и так далее. Это то, с чего начиналось его приближение к космосу, это тоже были всё поездки. Ну, и наконец стали возможны выезды за границу, они стали возможны еще в 60-е годы. И он стал ездить как специалист во Францию на салон Ле-Бурже, где представлялись новые модели самолетов. И там была довольно смешная история — как один из его друзей, тоже технарь, тоже верный друг, он уехал потом в Израиль, но отец всегда с ним общался. Он был очень одинок, у него никого не осталось, кроме тети, бывшей эсерки, которая отсидела в лагерях лет двадцать и до конца жизни она была ростом метр пятьдесят, наверное, такая крошечная женщина. Она говорила: «Ульянов был неправ — там-то, там-то и там-то». И как-то, слушая разговоры своего племянника с отцом — а отец говорил: «Вот, я приехал из Парижа...» — и что-то рассказывал про Париж. А у него был в Париже друг — Кирилл Небург, который попал туда в 14 лет вместе с родителями. То есть это был эмигрант, но такой эмигрант не самостоятельный, а попавший с волной родителей.
П. Алешковский
— Вторая эмиграция.
В. Голованов
— И он, естественно, прекрасно знал Париж, водил отца по всяким малоизвестным местам, помимо известных. Он был прекрасным собеседником, он бывал у нас в гостях, я его помню. Такой был странный человек, мистик — он изучал тамплиеров и масонов. У него была большая библиотека по этому проводу собрана. Ну вот, отец в очередной раз вернулся, в очередной раз рассказывает про Париж, и вот эта эсерка тетя Соня, она слушала-слушала и вдруг сказала: «Юлик, что ты всё в Рыбинск да в Рыбинск? Интересоваться надо. Вот Слава поехал в Париж». А Юлик никуда не мог ездить просто потому, что он был «закрыт» — были «закрытые» профессии. И он ездил на предприятия в Рыбинск по работе.
П. Алешковский
— Давайте напомним, что это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. В гостях у меня писатель Василий Голованов. И мы сейчас нырнем под эфир и скоро вынырнем. Ждите нас, пожалуйста.
П. Алешковский
— Итак, мы снова с вами. Программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. Писатель Василий Голованов здесь, напротив меня. И мы говорим о его отце — писателе, журналисте, путешественнике Ярославе Голованове. Вот рожденный в 1932 году человек оказался в самой гуще советской жизни. Он, желая и выучившись на инженера, он как-то прикипел к теме космонавтики. И что он в этом находил? Вот интересно — что находили тогда в этой космонавтике? Я же очень хорошо помню, например, когда я молодым мальчишкой вышел на берег реки Медведица и услышал нестройный хор пьяных голосов, которые пели песню. Лодка плыла, гармонь — и вдруг кто-то закричал: «Герман полетел, Герман полетел!» Понятно, что это Герман Титов — второй космонавт. И поскольку у меня дед был Герман, я среагировал — я не мог понять, куда полетел мой дед? Но он стоял рядом и всё мне разъяснил. И тут я понял, что это очень важно: что люди не просто так гуляют, а плывут по реке, поют песни — потому что полетел Герман. Я помню это. Песни про космонавтов, которыми был забит радиоэфир. Но отец, пожалуй, был еще пораньше — он в это время уже был человеком, критически относящимся ко всему. И он тоже был захвачен этой идеей?
В. Голованов
— Все были захвачены. У нас в группе детского сада, а потом и в классе, были по меньшей мере четыре Юры — тогда матери называли детей в честь Юрия Гагарина. Юра было одно из самых распространенных имен, хотя до этого оно не было столь популярно. Вся страна, насколько я помню по хроникам, она ликовала — это был прорыв.
П. Алешковский
— Конечно, было чем гордиться.
В. Голованов
— Это был один из тех немногих прорывов, который мы действительно реально осуществили. Кроме победы в Великой Отечественной войне, пожалуй, эта была вторая крупная победа. Потому что — ну что? Немножко «жить стало лучше», немножко «жить стало веселее», немножко больше свободы, но в принципе жизнь оставалась такая скудная.
П. Алешковский
— Конечно.
В. Голованов
— Я помню, что первая квартира — даже не квартира, а комната на Маяковке, — ее получила мама как раз от Королёвского КБ. Это была небольшая комната в коммунальной квартире, где жили две семьи. И мы там просуществовали до 1965 года — весной выехали на дачу, а осенью вернулись уже в квартиру в Останкино, которую отец получил от «Комсомольской правды». Тот район в Останкино так и называется — «Комсомольская деревня» — там очень многие получали квартиры от ЦК ВЛКСМ. Вот там и состоялись все дружеские встречи, там отец работал. Часто он предпочитал работать дома. Я запомнил письменный стол, набор трубок, который у него там лежал...
П. Алешковский
— А сами космонавты, а сам Королёв — какие они были, по его воспоминаниям? Они же были люди в первую очередь — и люди разные. И кто в КБ был интересен отцу, о чем они разговаривали?
В. Голованов
— Поскольку всё это было засекречено очень долгое время, вся космонавтика, разговаривали прежде всего о том, что есть на самом деле. И когда уже во второй половине 60-х годов отец взялся за тему Королёва — Королёва он считал по-настоящему выдающимся человеком...
П. Алешковский
— Он и был таким.
В. Голованов
— В техническом плане это был гений. В результате книга о его жизни стала книгой о Королёве. Она выходила одним томом, потом двумя томами. Но работу, я повторюсь, он начал еще в 60-е годы: ездил в Киевский технологический институт, ездил в Коктебель, где Королёв еще на планёрах летал.
П. Алешковский
— А в Киевском технологическом он учился, да?
В. Голованов
— Да. В Останкино стояла в изголовье тумбочка для белья, и на ней стояла картотека с карточками еще, компьютеров еще не было — что, где и как произошло и так далее: с Королёвым, с первым отрядом космонавтов, сколько там было людей, кто полетел...
П. Алешковский
— А перед Гагариным были полеты?
В. Голованов
— Перед Гагариным не было полетов.
П. Алешковский
— То есть все эти домыслы...
В. Голованов
— Это домыслы — и такой же домысел, что Гагарин жив.
П. Алешковский
— Гагарин жив, а американцы не были на Луне.
В. Голованов
— Да-да. Но кто-то в этом отряде не выдержал, кто-то спился из-за того, что не полетел (я сейчас не помню фамилию этого человека). Это всё досконально знал отец.
П. Алешковский
— Вообще, если подумать: столько подготовок у Гагарина! И один круг вокруг Земли, и всё. А потом полетал немножко на самолетах и, к сожалению, разбился.
В. Голованов
— Слава на всю человеческую историю.
П. Алешковский
— Слава — да. А человек — сам? Это же ужасно, на самом деле. Это слава, которая давит и растирает в порошок или, наоборот, наполняет тебя, как дирижабль. Гагарин не выдержал...
В. Голованов
— Отец говорил, что как раз Гагарин по своей простоте и доброжелательности — он был очень доброжелательный человек — сумел выдержать этот натиск славы. Америка, все эти приемы за границей, цветы бесконечные, английская королева...
П. Алешковский
— Да, это же удивительно совершенно. И надо сказать, что все его обожали — ни одного плохого слова. Он был абсолютно естественный человек.
В. Голованов
— Абсолютно естественный человек, да.
П. Алешковский
— Чем занималось КБ? Отец часто там бывал? Или он ставил себе какую-то задачу — ходил, разузнавал и уходил? Как строилась его журналистская работа с Королёвым? Или он мог спокойно прийти к нему в любой момент, когда тот допускал, поскольку он был занятой человек?
В. Голованов
— Но этого я в точности не знаю. Я знаю только, что отец ведь работал в КБ-1 после окончания Бауманского высшего технического училища, и с Королёвым они познакомились еще в КБ-1. Потом это видимо было на байконурских стартах — он с Королёвым сблизился и постепенно подружился. Потому что Королёв видел, что он производит на Ярослава Кирилловича магическое впечатление. Переломным моментом этой дружбы, может быть, был такой момент, когда вот эти журналисты-«комсомолята» к юбилею Михаила Васильевича Хвастунова, начальника отдела науки, они сделали номер «Комсомольской правды» (на талере, тогда была плоская печать, всё набиралось из гарта, из металла, все строчки). Они сложили такую наборную раму и откатали несколько номеров «Комсомольской правды», посвященных Михаилу Васильевичу Хвастунову. И как-то раз отец показал этот номер Королёву. И Королёв вдруг с какой-то детской такой трогательностью сказал: «А мне ты такой сделаешь?» И после этого отец сделал номер, посвященный Королёву, то есть несколько номеров газеты, которая никогда не выходила в свет, а была просто передана из рук в руки.
П. Алешковский
— Она сохранилась?
В. Голованов
— Я этого номера не видел. И после этого у Королёва возникла идея послать журналиста в космос.
П. Алешковский
— То есть это мог бы быть и отец, если бы выдержал.
В. Голованов
— Да отец бы выдержал, пожалуй. Отец прошел все тренажерные испытания...
П. Алешковский
— То есть он рассматривался?
В. Голованов
— Его включили в отряд космонавтов. Он прошел испытания, но это был уже 1964-65 год — сместили Хрущева, придавили немножко Королёва. Вот эти все гуманитарные идеи... Королёв ведь очень философский был человек и очень заводной. Он планировал лунную программу — и во многом ее осуществил с помощью искусственных спутников.
П. Алешковский
— И лунохода.
В. Голованов
— Ну, луноход, пожалуй, это уже не королёвское изделие.
П. Алешковский
— Но он его как бы предвидел.
В. Голованов
— Предвидел, да.
П. Алешковский
— Он говорил, какие надо сделать колеса и так далее — это известно, это сохранилось. То есть он представлял себе грунт и прочее, хотя никто его не представлял себе.
В. Голованов
— Собственно говоря, Королёв — первый освоитель Луны. Американцы потом уже прилетели и высадили людей — это как бы такая моральная, что ли, победа: люди ступили на землю! Образцы грунта, фотографии с Луны — они уже были доставлены советской техникой. Конечно, у Королёва была идея фикс — это Марс. Он работал над марсианской программой, он хотел, чтобы на Марсе побывали люди. И вот эта программа после смещения Хрущева тоже была свёрнута. И тут из-за того, что глобальные задачи космической науки как бы были урезаны, то сама тактическая задача — не стратегический космос, а тактический космос — он тоже потерял очень многое.
П. Алешковский
— Ну, сегодня космос потерян совершенно.
В. Голованов
— Про сегодня мы не говорим, мы говорим про тогда.
П. Алешковский
— А тогда они начинали пытаться заниматься наукой — именно наукой в космосе. К сожалению, это пришло совсем в какую-то другую сторону. И сегодня группа космонавтов-исследователей из разных стран изучает космос, а наши, скорее, выполняют роль штурманов и доставляющих, как я понимаю.
В. Голованов
— Сейчас толком никто не знает, что с космосом делать, потому что...
П. Алешковский
— Колоссальные деньги.
В. Голованов
— Колоссальные деньги, а что мы поимеем взамен? Кто сказал, что на Луне есть полезные ископаемые, кто сказал, что на Марсе есть жизнь и те же самые полезные ископаемые? Потому что для некоторых обязательно нужно присутствие жизни — чтобы, например, железо появилось, своеобразный продукт, связанный с жизнедеятельностью бактерий. А тогда просто каждый запуск был своего рода триумфом — очередной триумф Советского Союза над всем остальным миром. Я помню, что когда погиб Комаров, а это, наверное, был год 1966, мы все страшно переживали в детском саду. Я спрашивал отца, что и как: как погиб Комаров, как это могло случиться вообще и так далее.
П. Алешковский
— Они на запуске взорвались, да?
В. Голованов
— Нет, при спуске.
П. Алешковский
— А, при спуске...
В. Голованов
— Разгерметизация шара, и Комаров погиб. Как ни странно, будучи дружен с космической элитой, со всеми людьми, которые планировали стратегию и строили корабли, отец так и не стал близким другом кого-либо из космонавтов, за исключением, быть может, Бориса Егорова.
П. Алешковский
— Это программа «Светлый вечер» с Петром Алешковским. И в гостях у меня писатель Василий Голованов. Борис Егоров — я не знаю такого космонавта. Джанибеков много раз летал. При том что я вроде бы оттуда, из детства, но... Леонова мы знаем, потому что он рисует...
В. Голованов
— Леонов первым вышел в космос.
П. Алешковский
— Да. Но в целом... Терешкова — женщина, понятно. А дальше — всё. Гагарин, Титов, Попович еще был, кажется.
В. Голованов
— Егоров отличался от них тем, что был первым штатским космонавтом. Все они были люди военные — военные летчики. А Егоров был причастен к авиации...
П. Алешковский
— Джанибеков, по-моему, нет.
В. Голованов
— Джанибеков был гораздо потом.
П. Алешковский
— Да-да.
В. Голованов
— Потом могло быть всё что угодно — потом просто катались в космос разные люди.
П. Алешковский
— Но он как раз исследователь, он много раз был в космосе.
В. Голованов
— А Егоров был первый космонавт штатский. Кстати, он в какой-то степени славы своей не выдержал. Он женился на Наталье Фатеевой, наверное, первой красавице среди наших актрис, приобрел американские автомобили. Я помню, как-то мы ездили в «дом рыбака» — такие были способы отдыхать. И отец пытался на своей «Победе» догнать американскую машину Егорова. И я помню, что когда я увидел на спидометре скорость 200 км/час — я сидел в егоровской машине — я даже не поверил. Это было что-то запредельное. Я спросил: «Папа, а у тебя сколько машина шла?» Он говорит: «Девяносто». (Смеются.) Ну, а с ракетными «патриархами» — с теми, кто конструировал ракеты, отец был знаком хорошо. Особенно близко он сошелся с Борисом Евсеевичем Чертоком (Борис Евсеевич Черток жил в Останкино, на улице Королёва), они часто общались. И вот таким образом книжка писалась — из воспоминаний разных людей, так или иначе причастных к Королёву, кроме совсем засекреченных, которые и не должны были открываться журналистам. Это всё было довольно сложное дело.
П. Алешковский
— То есть они, может быть, открывались ему, но он не имел права о них сло́ва сказать. Он знал их, наверное, поскольку они были в КБ, да?
В. Голованов
— Он мог и не знать...
П. Алешковский
— Какого-нибудь Раушенбаха, который...
В. Голованов
— Нет, как раз Раушенбаха-то он знал прекрасно. Раушенбаха даже мама моя знала, потому что, опять же, в КБ. Очень богатая личность — он же не только космосом занимался, он исследовал перспективу в русских иконах...
П. Алешковский
— Да, это замечательно. Вот, между прочим, человек, который в совершенно таком атеистическом заведении находясь, занимался серьезным научным искусствоведением, которое внесло важный вклад, как мне кажется, в понимание этой проблемы — как сделана икона, как построено пространство внутри нее. Понятно, что этим занимался технарь — он это увидел и понял, и расшифровал.
В. Голованов
— Ну да.
П. Алешковский
— А вот вы говорили, что отец много лазил по северам. Вообще, насколько я помню, тема Русского Севера и рассыпающейся деревянной архитектуры, рассыпающегося деревянного богатства в 60-е годы начинает возникать и возникает активно. И все, кто в силах, открывают для себя и Карелию...
В. Голованов
— И Пинегу, и Соловки. В каком-то смысле Русский Север был такой землей обетованной. И уехать на этот Русский Север — это было, во-первых, окунуться в народ...
П. Алешковский
— Особенный совершенно — свободный, который не имел...
В. Голованов
— Это было — как бы сказать? — заместителем абсолютной свободы, вот такие путешествия. Я помню, что с Юрием Ростом они вместе ездили на Пинегу и вернулись совершенно свободными людьми. Отец приехал с Пинеги с бородой и с тех пор ее не сбривал. До этого он ходил гладко выбритый — как его отец. И он привез с Пинеги несколько фотографий (снимал в основном Рост), огромное количество впечатлений и заброшенные, найденные где-то в полуразвалившемся храме листки «Церковного вестника» — журнала, и какие-то книги. Я эти книги видел, но сам тогда не читал — у меня тогда интереса к Божественному не было. Но я был очень удивлен тем, что отец их привез и хранит.
П. Алешковский
— Ну, он понял, что их, по крайней мере, надо сохранить.
В. Голованов
— Да, сохранить — оттереть от птичьего помета и отнести куда-то, где они не сгниют. К числу таких необъяснимых явлений, которые характеризовали наш дом, была небольшая иконка Николая Чудотворца, которая стояла у него на книжной полке — рядом с портретом маленького Королёва, приклеенного на книгу. Причем Королёв там был снят совсем мальчиком, совсем ребенком — у него были длинные волосы, и я долгое время был убежден, что это фотография какой-то девочки. И только спустя много лет я спросил папу: «А кто это такая?» И он сказал: «Да это Сергей Павлович Королёв в детстве».
П. Алешковский
— Но вообще мальчики как девочки — очень довольно частое явление до революции: одевали двухлетних, трехлетних мальчиков в платьица.
В. Голованов
— Да, у него какой-то ажурный воротничок, то есть он из какой-то городской приличной семьи.
П. Алешковский
— Вряд ли, скорее, это не дворянская фамилия — Королёв. Но понятно, что это образованный слой. Хорошо. Вы хотели еще что-то рассказать? А Николай Чудотворец — известно, почему?
В. Голованов
— Совершенно неизвестно. Я тогда не задавал себе этот вопрос. Но, по-моему, я был единственный в доме, кто иногда украдкой молился этой иконе. Я понял, что это икона, что это священное дело...
П. Алешковский
— И ничего не зная и не понимая, молился.
В. Голованов
— Ничего не понимая, не зная, своими словами я иногда... Ну, это было связано с какими-то школьными перипетиями — впереди была контрольная или я хотел, чтобы любимая девочка обратила на меня внимание.
П. Алешковский
— Интересно. Мне это в школе не приходило в голову вообще никак. Значит, вы откуда-то знали... Нет, ну мы ходили на Ваганьково, в ближайшую незакрывающуюся церковь, стояли там и смотрели, и даже свечки покупали и ставили, куда бабушки скажут. Но это всё. Знания были нулевые совершенно.
В. Голованов
— Но это 60-е годы. Мне кажется, что интерес к Божественному пробудился в 70-е годы — опять же, у интеллигенции, которая потом... Многие стали священниками — сделали другой выбор: нашли себе другой выход в свободу.
П. Алешковский
— Во-первых, выход в свободу, во-вторых, конечно, очень важно было наблюдать поруганную Церковь, которая не сдается — ее ругают, а она не сдается. И поэтому она вызывала доверие и восхищение — не знаю, как угодно. И поэтому возникал интерес: а что же это? Вроде государство безбожное, а Церковь есть. И, конечно, в семьях существовали отсылы и связи — у разных разные, но тем не менее. Ну что же, время нам подсказывает закругляться и завершать. Я очень благодарен вам за то, что вы пришли к нам в студию. Это были Василий Голованов и Петр Алешковский. Всего хорошего, спасибо.
В. Голованов
— Всего доброго.
Мечтатель

Фото: Jeremy Stewardson / Unsplash
Жил-был на свете один мечтательный мальчик. Целыми днями он что-нибудь фантазировал, да матери сказки рассказывал, а никакая крестьянская работа ему в руки не давалась.
Однажды мать позвала его и говорит:
— Сынок, ты уже вырос, пора тебе самому зарабатывать себе на жизнь. Если не хочешь работать в поле, то ступай в город и найди там себе какое-нибудь дело.
Отправился парнишка в город на базар искать работу. Весь день ходил он мимо прилавков, а под вечер подошёл к нему незнакомый старичок и попросил:
— Помоги мне донести горшок с простоквашей до дома. Я заплачу тебе за это две медных монетки. Ну, так как, возьмёшься?
Поразмыслив, парень согласился. Это была маленькая сумма, однако всё же лучше, чем совсем ничего.
Поставив глиняный горшок на голову, по дороге он стал размышлять:
«Сегодня, получив две монетки, я не потрачу их, а куплю на них яйцо. Затем я положу яйцо в гнездо коршуна, что на дереве, которое растёт на заднем дворе моего дома. Через несколько дней из яйца вылупится цыплёнок, и я буду выращивать его. Когда курица станет взрослой, она начнёт нести яйца, и я буду собирать их и выводить из них цыплят. В конце концов, у меня будет несколько тысяч кур, и я начну на базаре торговать яйцами. На полученную прибыль я куплю несколько коров и буйволов, и заведу молочное хозяйство. Когда я буду обладать огромным богатством, все будут рады отдать мне в жёны своих дочерей, и я женюсь на дочери шаха. Однако куда я её приведу? Мне придётся выстроить для неё большой дворец. Он будет весь из мрамора, а комнаты я украшу драгоценными камнями. Люди будут приезжать со всех концов света только для того, чтобы увидеть мой дворец...»
Парень шёл по улице, поглощённый своими мыслями, и не заметил, как наступил на кожуру банана. Он поскользнулся и упал на дорогу. Глиняный горшок разбился вдребезги, и вся простокваша вылилась на землю.
— Посмотри, что ты наделал! Ты причинил мне большой урон, из-за тебя я лишился горшка с простоквашей! — рассердился его работодатель.
— И вы называете это уроном? Всего-то какой-то горшок! Вот я сейчас лишился всего своего огромного богатства: слуг, жены, великолепного дворца! — воскликнул парень.
Старик очень удивился, расспросил своего неловкого помощника, и вдруг заулыбался.
— Послушай, так ты мне как раз и нужен! Я служу домашним учителем в одном богатом доме, и каждую ночь дети просят, чтобы я им перед сном рассказывал сказки. Я вспомнил всё, что знал, но они просят новых, а без этого долго не хотят засыпать, и потом плохо учатся. Если ты согласишься каждый вечер рассказывать им свои небылицы, тебе будут щедро платить...
Всякие способности могут принести человеку счастье, если правильно их применить.
(по мотивам индийской сказки)
Все выпуски программы Пересказки
Брянск. Преподобный Поликарп Брянский

Фото: Mariana Mishina / Unsplash
Преподобный Поликарп вошёл в историю Русской церкви как основатель Брянского Спасо-Преображенского монастыря. Большинство исторических документов, свидетельствующих о святом, были утрачены в Смутное время. А в конце девятнадцатого века брянский краевед Павел Тиханов сопоставил немногие известные о подвижнике факты. И с уверенностью предположил, что преподобный Поликарп — не кто иной, как князь Пётр Иванович Барятинский. Князь жил в шестнадцатом веке, участвовал в Ливонской войне. Попал в плен, а по возвращении на родину принял постриг с именем Поликарп. На свои средства построил Спасо-Преображенскую обитель, вёл там строгую жизнь, был похоронен в монастырском соборе. В 1897 году Церковь прославила преподобного Поликарпа в лике святых. Мощи праведника почивали под спудом в храме Преображения Господня. В 1968 году эту церковь взорвали безбожники, место захоронения преподобного затерялось. Но память о нём православные бережно хранят. Преподобному Поликарпу посвящён один из приделов Брянского собора Покрова Пресвятой Богородицы.
Радио ВЕРА в Брянске можно слушать на частоте 98,2 FM
Псалом 82. Богослужебные чтения

Здравствуйте, дорогие радиослушатели! С вами доцент МДА священник Стефан Домусчи. Молитвы, как известно бывают очень разными не только по форме, но и по содержанию. Просительные, хвалебные, славословные... и конечно те, в которых человек жалуется. Причём не только на неудачи или проблемы в широком смысле, но и на конкретных людей. Кому-нибудь подобное может показаться чем-то примитивным, хотя всё же ситуации бывают очень сложными, так что порой беспристрастным действительно остаться невозможно. Но если уж человек сетует, как он должен делать это с точки зрения Писания? Ответ на этот вопрос звучит в 82-м псалме, который согласно уставу, может читаться сегодня в храмах во время богослужения. Давайте его послушаем.
Псалом 82.
1 Песнь. Псалом Асафа.
2 Боже! Не премолчи, не безмолвствуй и не оставайся в покое, Боже,
3 ибо вот, враги Твои шумят, и ненавидящие Тебя подняли голову;
4 против народа Твоего составили коварный умысел и совещаются против хранимых Тобою;
5 сказали: «пойдём и истребим их из народов, чтобы не вспоминалось более имя Израиля».
6 Сговорились единодушно, заключили против Тебя союз:
7 селения Едомовы и Измаильтяне, Моав и Агаряне,
8 Гевал и Аммон и Амалик, Филистимляне с жителями Тира.
9 И Ассур пристал к ним: они стали мышцею для сынов Лотовых.
10 Сделай им то же, что Мадиаму, что Сисаре, что Иавину у потока Киссона,
11 которые истреблены в Аендоре, сделались навозом для земли.
12 Поступи с ними, с князьями их, как с Оривом и Зивом и со всеми вождями их, как с Зевеем и Салманом,
13 которые говорили: «возьмём себе во владение селения Божии».
14 Боже мой! Да будут они, как пыль в вихре, как солома перед ветром.
15 Как огонь сжигает лес, и как пламя опаляет горы,
16 так погони их бурею Твоею и вихрем Твоим приведи их в смятение;
17 исполни лица их бесчестием, чтобы они взыскали имя Твоё, Господи!
18 Да постыдятся и смятутся на веки, да посрамятся и погибнут,
19 и да познают, что Ты, Которого одного имя Господь, Всевышний над всею землёю.
Человек, который читает Священное Писание, уже будучи христианином, нередко останавливается в недоумении перед жестокостями, которые видит в некоторых книгах Ветхого Завета. Помню, как один мой знакомый в какой-то момент сказал, что просто не может больше читать некоторые отрывки, не может петь часть псалмов, которые оказываются несовместимыми с его новозаветным настроем, более мирным и человеколюбвивым. И хотя такое внутреннее смущение может посетить любого человека, важно помнить, что человечество прошло путь от невероятной озлобленности и развращённости, предшествовавшей Всемирному потопу, до новозаветной жертвенной любви, которую мы призваны обращать ко всем. Этот путь был трудным, со своими прозрениями и падениями, и, конечно, требовать от людей древности, чтобы они соответствовали новозаветным представлениям, странно. Особенно, учитывая, что мы сами нередко им не соответствуем.
И всё же ветхозаветные люди не так просты и уж тем более не так суровы и жестоки, как кажутся. Например, 82-й псалом, который мы сейчас услышали, представляется довольно простым в плане содержания. Древний певец Асаф взывает к Богу и просит о мщении врагам. Конечно, довольно примечательно, что он просит Бога не оставаться в покое, включиться в историю, потому что враги народа Асафа — это враги Самого Бога. Почему же такое совмещение кажется псалмопевцу допустимым? Думаю, потому что враждебные по отношению к иудеям страны не просто выясняют отношения, спорят о каких-то отдельных землях, но потому что они составили коварный замысел истребить народ, сама цель существования которого исполнять волю Божию. И исполнить не только для себя, но и для остальных народов. Ненависть к иудеям в духовном плане равносильна ненависти к делу Божьему на земле. Однако самое интересное в другом: отвечая на эту ненависть и умоляя Бога о вмешательстве Асаф говорит: «исполни лица их бесчестием, чтобы они взыскали имя Твоё, Господи»! Получается, что даже призывая на них смятение и гибель, псалмопевец в итоге желает им познать имя Господне.
В этом псалме, как солнце в малой капле воды, отражается специфическая праведность Ветхого Завета, люди которого, даже не будучи просвещены светом Евангелия, сталкиваясь с врагами и борясь против них, находили в себе силы не только злиться и ненавидеть, но желать им исправления и познания Бога.