Светлый вечер с Борисом Галкиным (эф. 17.02.2016)

У нас в гостях был Заслуженный артист России Борис Галкин.
Наш гость рассказал о своих работах в кино и в театре, о творческом пути, а так же о том, как важно чувствовать присутствие Бога рядом.

 

____________________________________________________________

А. Пичугин

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Друзья, здравствуйте! Здесь, в этой студии, Лиза Горская...

Л. Горская

...и Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— А эту часть «Светлого вечера» вместе с нами проведет замечательный артист, заслуженный артист России Борис Галкин. Здравствуйте, Борис Сергеевич!

Б. Галкин

— Здравствуйте.

Наше досье:

Борис Галкин родился в 1947 году в Ленинграде. Окончил Театральное училище имени Щукина и режиссерское отделение Высших театральных курсов при ГИТИСе. Работал актером и режиссером в театрах Москвы и Новгорода. Несколько лет был президентом Гильдии актеров кино России. Сыграл более 60 ролей в кино. Заслуженный артист России. Женат.

А. Пичугин

— Поговорим сегодня и о кино, поговорим о Ваших ролях, но еще проанонсируем: будут песни — не одна, несколько. Борис Сергеевич будет петь — и под инструменты, и акапелльно, в записи.

Л. Горская

Ты сейчас все расскажешь...

А. Пичугин

— Будет неинтересно? А я наоборот, для затравки.

Л. Горская

(Смеется.)

А. Пичугин

— Ну, начнем, наверное, все-таки с ролей. Знаете, для большинства зрителей Вы — человек, который в своих актерских работах являет образ настоящего мужчины. У Вас очень много солдатских ролей, ролей, где Вы сыграли человека с сильной волей, причем, очень убедительно. И, наверное, неслучайно. А вот Вы по жизни можете себя назвать тоже сильным человеком?

Б. Галкин

— Стремлюсь. Стремлюсь быть таковым.

А. Пичугин

— Интересно. Это как-то изначально все было связано с тем, что Вам предлагали, как-то Вы выбирали роли?

Б. Галкин

— Ну, скорее всего, артисты — народ подневольный, поэтому было предложено на пробах, я был убедительный, и меня утвердили. Еще до картины, о которой Вы вспоминаете, был такой телевизионный фильм «Свеаборг», где я играл поручика Емельянова. Это время революционных переворотов в России. И тогда на эту роль пробовалось немало артистов, но, однако, мне удалось быть интереснее своих соперников.

А. Пичугин

— Еще ведь интересно: Вы — прямой потомок Михаила Илларионовича Кутузова?

Б. Галкин

— Не прямой. По линии сестры Михаила Илларионовича Анны — вот эта ветвь.

А. Пичугин

— Ну все равно. А как-то в семье это культивировалось? Вы же в конце 40-х годов родились. Это же время, когда у нас начали вспоминать о каких-то корнях, о патриотизме, о великих полководцах.

Б. Галкин

— Ну, в детстве, я помню, дед об этом говорил очень осторожно. Мне даже... Не в детстве, а в подростковом возрасте я в первый раз это услышал. Потом мама еще рассказывала что-то такое очень неясное, невнятное. Так что когда я повзрослел, то в архивах города Ленинграда тогда — мне их просто благосклонно открыли, и я смотрел перепись населения 1913 года, и там вот эту линию я проследил, в архивах.

А. Пичугин

— Ну да, до революции ведь на самом деле, особенно в Петербурге, это все очень хорошо (нрзб.)...

Б. Галкин

— Род Голенищевых-Кутузовых был просто невероятно многочисленный. Там почти том целый одних Голенищевых-Кутузовых.

А. Пичугин

— Да, это правда. И, там, поместья, имения по всей стране. Давайте тогда, может быть, с самого начала начнем. Вы решили поступать... Для Вас выбор профессии, вот эта актерская стезя — она была изначально понятна? Или все-таки в детстве — ну, середина 50-х годов, волна, опять-таки, вот этого патриотизма, мальчишки мечтают стать летчиками, еще через несколько лет будут мечтать стать космонавтами...

Б. Галкин

— Я увлекался стихами, и читал много, и легко и быстро учил наизусть стихи. Так что еще в школе, я помню, в 8-м классе я стихами Роберта Рождественского давал наставления выпускникам 11-го класса. (Смеется.) У меня такая фотография там.

После такого увлечения появилась уже практическая работа — в студии чтеца, моего незабвенного, дорогого, любимого педагога — Титова Константина Григорьевича, которому сейчас, дай Бог ему здоровья, под 100 лет.

А. Пичугин

— О!

Б. Галкин

— Да. и он учился на одном курсе с Евгением Рубеновичем Симоновым, с Юрием Васильевичем Катиным-Ярцевым. Это плеяда, конечно, самых замечательных людей — знающих, мудрых, воспитанных. И он привил мне любовь к живому слову. В студии чтеца у нас были Пушкин, Есенин, поэты, павшие во время войны, современные поэты.

А. Пичугин

— Это в Ленинграде, да?

Б. Галкин

— Нет, это уже было в Риге. Это было в Риге. Когда мне было шесть лет, семья переехала в Ригу.

А. Пичугин

— Но при этом поступать Вы отправились в Москву?

Б. Галкин

— В Москву, да. Ну, поскольку Юрий Васильевич Катин-Ярцев — это ближайший друг Титова, Титов созванивался с ним, и, в общем, Константин Григорьевич сказал: «Поедешь в Щукинское училище». Ну, вот я поехал и поступил.

А. Пичугин

— Сразу, с первого раза?

Б. Галкин

— С первого раза.

А. Пичугин

— Никогда после этого не жалели, что вот именно актерская стезя?

Б. Галкин

— Были моменты поворотные, когда мне хотелось от этого отказаться. Я даже подумывал уходить в дальнее плавание, работая уже в Театре на Таганке. Поначалу я поступил в Театр Сатиры — тоже по приглашению, это еще было на четвертом курсе. Там был такой спектакль — «Безумный день, или Женитьба Фигаро», я играл там Керубино. Замечательные актеры там работали — и Валентин Гафт премьерный спектакль играл, и Татьяна Ивановна Пельтцер, ну, естественно, Андрей Миронов. Но, однако, из Театра Сатиры я ушел через два года, два года проработал в Театре на Таганке, и вот через эти два года на меня навалила какая-то такая туча сомнений — я думаю, туда ли я вообще гребу. И подумал бросить театральное дело. Я не уехал на Дальний Восток, я решил как-то больше постичь науки и заняться самовоспитанием, самообучением, но попытался поступить в юридический институт, скрыв то, что я работаю в Театре на Таганке.

А. Пичугин

— Удалось?

Б. Галкин

— Написал сочинение... Удалось, но мне...

Л. Горская

А зачем скрывать?

Б. Галкин

— Ну, не хотелось говорить, что я артист. Хотелось... Ну, я не хотел открывать своих карт. А декан факультета читала мое сочинение на свободную тему по Льву Николаевичу Толстому, она вызвала меня лично и говорит: «Ну, молодой человек, теперь рассказывайте, откуда Вы».

Л. Горская

(Смеется.)

Б. Галкин

— (Смеется.) В общем, она меня раскусила. Я был вынужден сказать, что я из Театра на Таганке. Она говорит: «Понятно».

А. Пичугин

— А Таганка в то время гремела?

Б. Галкин

— Ну, конечно, да. И она сказала, что, «молодой человек, поверьте, туда, куда Вы сейчас идете, это рутина; Вы — вольнодумец, Вам нужно работать в Театре на Таганке». (Смеется.) «Вы не сможете».

А. Пичугин

— «Вы не сможете». И Вы послушались и не пошли?

Б. Галкин

— И я не пошел.

Л. Горская

Не жалеете?

Б. Галкин

— Нет, я ни о чем не жалею. На самом деле, наверное, так и должно было быть.

Но сомнения были. Вы задали вопрос вот этот, я вспоминаю вот...

А. Пичугин

— А мне интересно. Это конец 60-х годов... Вы в Театр на Таганке когда пришли?

Б. Галкин

— Сейчас... 1969-й... 1971-й.

А. Пичугин

— 1971-й. Ну, мы все время — очень часто, по крайней мере — слышим про Таганку как оплот вольнодумия, как такое яркое пятно в жизни Москвы брежневского периода. С одной стороны, это так, с другой стороны, этих «пятен», наверное, было, в общем, довольно много. Расскажите про театр 60 — 70-х годов — какое место он действительно занимал в жизни горожан, чем он была для москвичей того периода?

Б. Галкин

— Ну, на самом деле в театр приходили за чем-то очень важным в человеческой жизни — за откровениями, за правдой, за истиной. Ведь, что греха таить, многие театры просто были на службе у существующего коммунистического режима, у партии, и трудно было режиссерам, которые были беспартийными, в наши времена. Я не могу сказать, что это какая-то такая довлеющая тяжелая идеология, которая забивала наши мозги, но тяжесть эта в идеологическом смысле слова была ощутимой. И Таганка в этом отношении была независима, свободна. Площадной театр. Я говорю от имени... Таганка говорила так: «Я говорю от имени народа». Потому что мы во многом обмануты, мы во многом ханжи стали, мы во многом лицемеры. И вот против всего этого типа поведения граждан Таганка восставала.

А. Пичугин

— Но это была, несомненно, заслуга Юрия Петровича Любимова?

Б. Галкин

— Ну, в первую очередь, естественно, конечно.

А. Пичугин

— Ну, а в целом, сам театр? Потому что мы, когда общаемся с театральными режиссерами, с людьми, которые посвятили долгие действительно десятилетия своей жизни театру, становится понятно, что все-таки в советское время театр был какой-то такой действительно отдушиной, своего рода. Потому что все мы знаем московские и ленинградские театры, но была какая-то театральная жизнь на периферии, о которой мы знаем гораздо меньше, но она была. Сейчас ее практически уже нету. Поэтому... Вот как Вы считаете, с театром что-то произошло? Он сейчас какой-то другой, он другое место занимает в жизни человека? Что-то с людьми произошло, как-то мы изменились?

Б. Галкин

— Ну, изменился, конечно. Изменились ориентиры, интересы людей. Во многом мы стали в жизни коммерсантами.

Л. Горская

Поясните, пожалуйста.

Б. Галкин

— Ну, более коммерчески ориентированы люди. То есть для нас, для большинства граждан нашей страны, идеология потребления и личного благополучия стала превыше истины, превыше правды, превыше откровений. Зачем раздражать свое сознание, свое сердце, зачем волноваться, зачем сострадать? Лучше вкусно есть, мягко спать, слушать приятную музыку, хохотать в связи с шутками наших везде шутящих сатириков. Вот как-то так, в этой атмосфере привычно и интереснее.

Л. Горская

Ну, насчет «интереснее» я бы поспорила.

Б. Галкин

— Ну, наверное, да. Но это с нашей точки зрения неинтересно, а тот мещанин, который приходит за этими «сладостями», ему-то они интересны как раз. Из нашей жизни ушел такой жанр, как трагедия, хотя, если вспомнить как раз времена Театра на Таганке, «Современника», даже вспомнить, Царствие Небесное, Юрия Александровича Завадского, ведь «Преступление и наказание» — какой мощный был спектакль! Вообще взрывной, потрясающий! Вот это сострадание, сопереживание, чувство боли за ближнего, что происходит вокруг тебя, внимание, круг внимания — малый круг, средний круг, большой круг — вот в наше время все-таки действительно было все очень важно и интересно. Чаще приходили друг другу на помощь. Беспокоило и волновало вообще все, что происходит в стране. И вот в этом единстве духовном, может быть, вопреки каким-то идеологическим устоям, жили граждане. И за этим приходили в театры. И об этом пел и Володя Высоцкий, и Булат Окуджава, и писала стихи Бэла Ахмадулина, и писал стихи Евгений Евтушенко. Это была атмосфера наших культурных взрывов и откровений, которые были очень важны нашей духовной жизни. Сегодня это немножко ушло на второй план.

А. Пичугин

— Может быть, не ушло на второй план? Может быть, просто пришли другие люди, другие ребята, которых интересуют, наверное, те же вещи, но в другом ракурсе, под другим углом они на это смотрят?

Б. Галкин

— Не знаю. То, что про ребят я вижу, допустим, на каналах нашего телевидения, на мой взгляд, это просто времяпрепровождение — вот занять себя, в какой-то степени, такими будоражащими волнами, чтобы что-то такое в тебе чувствовалось, пылко взрывалось, что-то такое тебя заводило, что-то тебя хохотало — вот какие-то такие простейшие вещи.

Л. Горская

Занять себя чем-то, чтобы получить какую-то зарплату, а потом как-то провести время.

Б. Галкин

— Ну, вот...

Л. Горская

Вектора нет, да? Я правильно поняла Вашу мысль?

Б. Галкин

— Ну, я согласен. Да, да.

А. Пичугин

— Мне кажется, что в 60 — 70-е годы старшее поколение так же смотрело на молодежь.

Б. Галкин

— Ну, наверное. Наверное, это все повторяется, действительно. Но всему есть своя мера, своя, как сказать, степень этого нравственного падения. Так во сегодня, на мой взгляд, во многих областях нашей жизни, нашей культуры это зашкаливает.

А. Пичугин

— Борис Галкин, советский, российский киноактер, кинорежиссер, сценарист, продюсер, композитор, заслуженный артист России у нас сегодня в гостях в программе «Светлый вечер» на радио «Вера».

А кино как пришло в Вашу жизнь?

Б. Галкин

— Я был студентом Театрального училища имени Щукина, и первая картина, в которой я снялся, называлась «Солдатами не рождаются», режиссер Александр Столпер. Там я сыграл эпизод лейтенанта Емельянова. А потом была картина, о которой я уже упоминал...

А. Пичугин

— «Возмездие» потом, нет?

Б. Галкин

— Ну, «Возмездие» — это и есть, в кинопрокате это так и называлось, а роман назывался «Солдатами не рождаются».

А. Пичугин

— Да, да-да.

Б. Галкин

— А потом была картина, о которой я уже упомянул, «Свеаборг», главная роль.

Л. Горская

А мне... Ой, прости... А мне запомнилась картина «22 июня, ровно в четыре часа». Но, правда, Вы там как режиссер.

Б. Галкин

— Да. Во всяком случае, этот фильм мне очень дорог. Это последняя работа сценариста, драматурга Трунина Вадима Васильевича, по заказу «Госкино». Последний заказ «Госкино». И снята была эта картина на киностудии «Ленфильм». Тогда Голутва был директором студии, и вот это был последний заказ «Госкино». Мне этот материал очень дорог, и когда я прочитал литературный сценарий, я сказал: «Вадим Васильевич, никому не отдам». Это судьба моих родителей, это вот их молодость, это четыре дня, буквально четыре дня перед войной. Это то время, когда были молоды мои мама и папа. Поэтому мне это время очень дорого. Ну, и потом я Ленинград, ныне Санкт-Петербург, люблю самозабвенно. С Ленинградом связаны детские воспоминания, они самые крепкие, самые цепкие. Это все связано с воспоминаниями о дедушке моем любимом, который мне открывал Санкт-Петербург, потому что только благодаря ему я и побывал в Александро-Невской лавре... Ну, иными словами, все, что связано лучшего с этим замечательным городом, мне открыл мой дедушка.

Л. Горская

Я вот не знаю, мне, например, интересно, вообще — почему военная тематика? Она же через всю Вашу жизнь проходит, действительно, от первой роли до вот этого спектакля «Веселый солдат» до картины, которую Вы как режиссер снимали, так или иначе, все связаны с этой тематикой.

Б. Галкин

— Ну, не все...

Л. Горская

Ну, «Смерти нет» — она, вроде, не про...

Б. Галкин

— «Смерти нет» — это документальный фильм, связано это с войной нашего времени...

Л. Горская

Ну все равно с войной.

Б. Галкин

— ...и, в первую очередь, с криминалом внутри войны, террористических войн, с серьезным криминалом. Картину не пустили, не взяли, хотя она сделана. Но этот проект остановился, это у меня много материала осталось еще по этому поводу.

Что же касается темы Великой Отечественной войны, мы — послевоенное поколение, и эта тема нам очень близка. И в памяти однополчане моего отца. И самыми главными праздниками в доме, как по детству я вспоминаю, были 9 Мая и 23 февраля. И тогда приезжали друзья отца. Но ни мать, ни отец о войне ничего не рассказывали толком. Однажды мама мне сказала такую хлесткую фразу, что такое война. «Понял, сынок?» Я говорю: «Понял, мама». — «И к отцу не приставай, не задавай эти вопросы!» Вот та правда о войне, горькая правда, которую Вы вспомнили, вот Виктор Петрович Астафьев — вот он как раз ее поднял со дна забвения, вот эту окопную правду простого человека, простого солдата.

А. Пичугин

— Ну, он, пожалуй, одним из первых был, кто ее поднимал открыто.

Б. Галкин

— Да.

А. Пичугин

— Я знаю, что за это его некоторые ветераны не очень любили.

Б. Галкин

— Да, да. Да, более того, там просто он находился под серьезным прессингом, и писали ему совершенно беспощадные какие-то письма, угрожающие, уничижающие, ругались...

Л. Горская

А почему? Ну понятно, что есть фасад. И понятно, что за этим фасадом не может быть ничего радужного, потому что война — это дело жесткое, дело грязное и кровавое.

Б. Галкин

— Вот, Вы знаете, замечательный... Простите, перебиваю... Замечательный писатель Миронов — это близкий товарищ Виктора Петровича, вот он замечательно написал: «Горькое лекарство правды приготовили Вы для больного народа и умалишенной власти. Выпьем ли мы его, привыкшие к сивушной слащавости лжи?» Вот так беспощадно говорит писатель об этом — о нашем времени. Наверное, он имеет на это право, потому что это коснулось его. Говорить правду вообще трудно, тяжело — в любые времена. Но к этому надо стремиться, потому что без этого нет человека и нет будущего у общества. Ослабла душа человека, стала подчиненной, на всякую такую, вот видите, горькую сладость падкой. А Виктор Петрович был истинным духовным тружеником. Помните замечательные строчки — «душа обязана трудиться и день, и ночь». Так вот он не останавливаясь трудился. Однажды на него сильное впечатление произвело лицемерие нашего великого маршала Георгия Константиновича Жукова в своей книжке, когда Виктор Петрович сказал, что «большего лицемерия я не встречал в своей жизни». И это его так обожгло, его совесть, это так ударило его по сердцу, что он был вынужден писать эту правду, иначе бы он просто умер, иначе бы его вот это огромное сердце, любящее сердце, требующее истины постоянно, оно бы разорвалось, он бы не смог жить дальше.

А. Пичугин

— А Вы с Астафьевым были знакомы?

Б. Галкин

— Был, да. Мы виделись трижды. Первый раз — на премьере спектакля, это в 70-е годы, спектакль «Черемуха» в Ермоловском театре был. Потом я приезжал в Красноярск дважды. Дважды мы виделись. И журналист, который нас почему-то сводил, замечательно говорил: «Вы должны знать друг друга! Вот Вы должны знать друг друга!» И Виктор Петрович, конечно, удивительный собеседник. Если тебе сказать ему нечего — вот как я помню все наши встречи, — то ты лучше молчи, дальше будет говорить Виктор Петрович. А это всегда интересно.

А. Пичугин

— Но, возвращаясь к отношению некоторых фронтовиков к Виктору Петровичу Астафьеву, меня удивляет как раз вот эта разность. Многие люди, которые прошли войну — честно прошли войну, не при кухне, не где-то, — не любили его. Я вспоминаю своего деда, который тоже вот эту войну видел от и до и не любил про нее рассказывать, но почему-то к Астафьеву у него было очень определенное отношение. Более того, дед не дожил до того момента, когда вышла в свет книга Николая Никулина «Мои воспоминания о войне» — наверное, Вы ее читали, видели, знакомы. Не знаю, почему. Может быть, действительно, потому, что там показана вся правда, которую эти люди не хотели бы, чтобы она... ну, чтобы знали обо всей подноготной. Может быть, еще почему-то. Но вот такое отношение... А некоторые, наоборот, об этом писали — как Астафьев, как Никулин, как еще некоторые другие люди.

Б. Галкин

— Ну, человек так устроен. Ведь какие-то поступки, которые мы совершаем или попадаем в какие-то серьезные такие, не очень благопристойные какие-то ситуации, мы впоследствии не хотим об этом вспоминать, нам стыдно. Так вот, помимо того, что это была чудовищная кровопролитная, невероятно жертвенная война, еще за все это было стыдно невероятно. И те люди, которые со стыдливыми сердцами, они не хотели этого вспоминать, потому что им было стыдно, в каком чудовищном положении они находились. Я очень хорошо понимаю эту позицию. Но я считаю, что правду, вот испепеляющую правду, до донышка поколение должно знать — если оно, конечно, интересуется этой правдой. И Виктор Петрович оставил нам это наследие. Это очень важно.

А. Пичугин

— Мы продолжим после небольшого перерыва. А сейчас у нас еще и песенный перерыв. Борис Сергеевич будет петь.

Б. Галкин

— Эта песня посвящена маме и папе. Отец воевал, мама воевала санитаркой, на санитарном поезде. Отец был связистом, кстати сказать, так же, как и Виктор Петрович Астафьев. И фрагмент этой песни звучит в спектакле «Веселый солдат» по Виктору Петровичу.

(Звучит песня «Здесь, в окопах войны...»)

А. Пичугин

— Спасибо! Это Борис Галкин у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а песня — из спектакля «Веселый солдат». Лиза Горская, я — Алексей Пичугин. Буквально через минуту — снова здесь, в этой студии.

Друзья, это «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте. Мы продолжаем наш эфир. Здесь, в этой студии, Лиза Горская...

Л. Горская

...Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— Да, очень приятно снова здесь приветствовать Бориса Галкина, замечательного артиста. Мы говорим о войне, о феномене войны и о Викторе Петровиче Астафьеве и о спектакле, который идет в Московском губернском театре. Расскажите, когда ближайший спектакль будет.

Б. Галкин

— 23 февраля.

А. Пичугин

— 23 февраля, прямо непосредственно в день 23 февраля. Я смотрю, создатель, художественный руководитель — Сергей Безруков.

Б. Галкин

— Да.

А. Пичугин

— Инсценировка — Ричард Бондарев и Анатолий Королев. Расскажите о людях, которые, я так понимаю, вместе с Вами делали этот спектакль. Вы же непосредственно принимали участие в его создании.

Б. Галкин

— Я пришел по приглашению Сергея Безрукова. Сергей Витальевич позвонил мне неожиданно совершенно, говорит: «Вот у нас сейчас в планах такая работа, и я предлагаю Вам здесь роль от имени Виктора Петровича Астафьева». На самом деле я был просто потрясен, потому что это было очень неожиданно...

А. Пичугин

— А я думал, что с идеей пришли именно Вы.

Б. Галкин

— Нет, нет! С идеей пришел как раз вот Ричард Бондарев, молодой режиссер. И так сложилось, что материал лег таким тяжелым грузом на его плечи. На самом деле, если Вы перечитаете «Веселого солдата», это очень сложный материал для...

А. Пичугин

— ...театральной постановки.

Б. Галкин

— ...для театральной постановки, для того, чтобы вычленить составляющую драматургии там. Потому что все интересно, все хочется. и может быть и это, и это. И вот, наверное, только с опытом приходит ясное представление, что такое отбор, умение отказаться от чего-то во имя ясного представления, как последующее будет выразительно действовать на сцене.

Поэтому много было переделок, много было добавлений, изменений и так далее. В конечном счете, мы остановились на том варианте, который есть, но у меня несколько тетрадок исписано материала по Виктору Петровичу Астафьеву и по вариантам, драматургическим вариантам. Многое не вошло в спектакль.

И завершал уже работу непосредственно Сергей Витальевич Безруков. Надо сказать, что он человек профессиональный, ясно представил себе, что и чего не хватает, и что должно быть на сцене в связи с этим, данным уже материалом, потому что уже столько было изменений — на чем-то надо было останавливаться. Ну, и сделал, мне кажется, тот оптимальный вариант, который был возможен в той ситуации.

А. Пичугин

— А почему именно Московский губернский театр?

Б. Галкин

— По приглашению Безрукова.

А. Пичугин

— А, вот именно по приглашению Безрукова?

Б. Галкин

— Да. И для меня это было более чем неожиданно и дорого, на самом деле. Виктор Петрович Астафьев долгие годы не оставлял мою память, и я часто возвращался к нему, много перечитывал, и в нем была постоянная потребность. Он очень цепкий человек. Вот он входит в твою судьбу, он тебе не дает покоя — в хорошем смысле слова. Он все время будоражит твое сознание, твою совесть, твои жизненные намерения. По существу, он истинный христианин. Вот, может быть, во многом это не сложилось у него в жизни, как он сам сетовал, потому что он не смог прийти к вере так, как ему хотелось, и он сожалеет об этом. Но еще более того он говорит, что много беды испытала наша страна в безверии, и если, не дай Бог, это безверие каким-то образом проникнет в сознание граждан, то испытает и еще большие беды. Вот это отношение Виктора Петровича Астафьева.

А по существу, может быть, он мало ходил в церковь. Кстати, церковь в Овсянке была поставлена благодаря его усилиям и его вложениям, в том числе материальным — там, где впоследствии, Царствие Небесное, его отпевали в этой церкви. Нельзя сказать, что он был набожным человеком, но сердце его было верующим. И он, как говорил, вот совесть... Мы же говорим — что такое любовь? Любовь — это Бог, Бог — это любовь. А в том числе мы можем сказать, что Бог, в том числе — и совесть. Вот Виктор Петрович Астафьев верил в то, что совесть — это то, что может спасти мир. Совестливый человек никогда не совершит скверного поступка. А это значит — не произойдет конфликта, не произойдет того, что происходит ныне вообще в мире. Совесть. Может быть, это звучит несколько...

А. Пичугин

— Вы с такой теплотой говорите об Астафьеве. Но Вы же режиссер, в том числе и режиссер... Мы Вас представляли — представляли, да — как режиссера... У Вас не было желания поставить самому какое-нибудь произведение Астафьева или снять фильм?

Б. Галкин

— Нет, конечно же, есть. Это очень трудный путь. И те фильмы, которые я видел, на самом деле меня не сильно удовлетворяли. Ведь в чем очень сильный Астафьев? Когда мы его читаем... Во-первых, это правда характеров. Это такая достоверность... Это вот увидеть там по одному жесту, по одному движению руки, по походке, я не знаю, по какой-то детали характер и судьбу человека. Он сразу убегает вместе с этим персонажем вперед, в будущее — и уже пишет буквально судьбу. И он не ошибается. Вот так он знал людей, так глубоко внедрялся в сущность человеческую. Поэтому его характеры все потрясающе убедительные и настоящие.

Вот я вспоминал спектакль, и там, кстати сказать, это тоже была погрешность. Потому что сыграть так достоверно, как написано у Астафьева, необычайно трудно. И аплодисменты в зале были значительно громче всех аплодисментов после премьеры — тогда, когда Виктор Петрович прошел по коридору, вернее, между рядов к авансцене. И вот этот проход — небольшого роста, крепкий, немножко смущенный человек, но в такой ясной простоте, в такой какой-то подлинности своей жизненной поднялся человек на сцену — зал взорвался аплодисментами. Вот это произвело на всех сильнейшее впечатление. Быть правдивым очень трудно.

Поэтому все, что скрыто еще... Вот то, что... Как вот вытащить ту глубину? Это его размышления — о жизни, о Боге, о природе человека. Когда он углубляется в самую сущность человеческую, в глубину его, в его самые тайники души. И он выворачивает такие откровения, которые ты знаешь, но ты не признавался себе никогда в этом, а он это открывает. И вот это — каким образом это сыграть на сцене? Как это найти театральный эквивалент таким мощным, глубоким размышлениям и такой природе чувств? Очень сложно.

А. Пичугин

— А кино это не передаст лучше?

Б. Галкин

— Трудно. Вот я говорю, в кино-то как раз это нигде не получилось, просто ни в одной картине.

А. Пичугин

— Просто, на мой, скажем, непрофессиональный взгляд, какие-то вещи кинематограф просто передает лучше за счет того, что можно поставить сцену в условиях, приближенных к тому, что описано.

Б. Галкин

— Во-первых, это особая актерская школа должна быть. Я не знаю, таких артистов — раз-два, и обчелся у нас. Я не знаю, какими способностями должен обладать артист, чтобы вот эту глубину поднять.

Л. Горская

А быть убедительным в кино сложнее, чем в театре?

Б. Галкин

— И там, и там трудно, конечно. Тут разницы, собственно, никакой. В кино даже может быть сложнее, потому что все-таки в театре у тебя есть период, в который ты можешь погрузиться и, не прерываясь, протащить тему — ну, какое-то состояние, настроение, мысль, целенаправленность свою — к чему стремится твой персонаж в периоде, во времени. В кино ты сыграл дубль — и пауза. И накопленное поди, верни или протяни в следующий дубль или в следующую сцену! Может быть, в кино это еще сложнее, чем в театре.

А. Пичугин

— Но, с другой стороны, Вы один на один выходите со зрителем на сцене, а в кино — действительно, дубль первый, с точки зрения режиссера, что-то не получилось — второй... Тут убедительность-то можно как-то накрутить.

Б. Галкин

— Ну, дело в том, что затратная часть очень сильная. Вот весь Астафьев — это... Ведь там мастерством не отделаешься. Там надо умирать. Там надо... Туда (нрзб.).

А. Пичугин

— А ранний Астафьев? То, что из цикла «Последнего поклона», например? Все эти отношения мальчика и бабушки?

Б. Галкин

— Ну, как... Ну... В «Последнем поклоне» как раз там столько откровений в отношении... Там он уже... Там у него уже взрослое сердце. У него уже... Вот его воспоминания о себе-ребенке, те обиды, которые, там... они остывают и уходят перед невероятно мощной философской мыслью этого мальчика, который смотрит на закат, прощаясь с нынешним днем, и предвкушая появление нового дня, вдруг он понимает, он открывает для себя, что такое божественное явление, что такое Бог, что вот это там находится тот свет! Это он увидел тот свет и в это поверил! Это уже, ну, как сказать... Это взрослеющее сердце философа и поэта просто. Вот все в одном, едином, понимаете, каком-то открытии, достаточно мощном, творческом, хотя это ребенок. Это запоминает Виктор Петрович Астафьев, и он абсолютно точно это передает.

А. Пичугин

— Ну да, вот, наверное, поэтому я смотрю — всего три экранизации было, и все в 70-е годы, совсем немного.

Б. Галкин

— Да. Они слабые, к моему огромному сожалению. Хотя Михаил, Царствие Небесное, Кононов, очень хорошо играет, но вот он по природе... Но вот таких — раз, два и обчелся, как Миша Кононов.

А. Пичугин

— У нас опять время песни.

Б. Галкин

— Вот мы говорили о вере, мы говорили о страждущем сердце — сердце, которое страждет правы. И вот еще одно очень важное в Викторе Петровиче — он, конечно, вмещал в сердце свое все и вся, вот в полном смысле слова. И его жизнь была полна доброты по отношению к людям. Он был истинно жертвенным человеком. У меня есть песня — «Молитва». Кстати сказать, эту песню слышал Виктор Петрович. Она записана с Мужским хором Свято-Данилова монастыря. «Молитва». Вот будет звучать эта песня, а я буду вспоминать Виктора Петровича.

(Звучит песня «Молитва».)

А. Пичугин

— Актер и режиссер Борис Галкин сегодня в программе «Светлый вечер», и песня в его исполнении прозвучала сейчас в нашем эфире. Называется «Молитва». А когда она была написана?

Б. Галкин

— Ну, это вот год после Тысячелетия Крещения Руси — то ли 1988-й, то ли 1989-й.

А. Пичугин

— Просто чувствуется перелом как раз.

Б. Галкин

— Да, эт были очень тревожные времена. И там в стихах у меня тоже есть несколько таких стихотворений, откровений, куда несет наше Отечество на очередном повороте. Ну, это...

А. Пичугин

— А пишете песни Вы тоже с юности?

Б. Галкин

— Ну, в общем, да. серьезно я стал относиться к этому делу уже после того, как я ушел из Театра на Таганке. Я поступил на Высшие режиссерские курсы...

А. Пичугин

— ...в ГИТИС.

Б. Галкин

— Да, в ГИТИСе, и у Андрея Александровича Гончарова я учился. Вот с этого момента я как-то так более серьезно стал относиться. Собрал все, что было написано, и уже как-то хранил черновики. До этого — легкомысленно.

А. Пичугин

— А концерты тогда?

Б. Галкин

— Концертов было много тогда. Много. И потребность была серьезная. Я помню, я объездил, фактически, всю страну. Мне проще назвать города. в которых я не был.

А. Пичугин

— Именно с концертами, с песнями, да?

Б. Галкин

— С концертами, с песнями, со стихами. Ну, когда-то, в том числе, мы ездили, конечно, и с Бюро кинопропаганды. Кто-то ездил с рассказами о фильмах, с фрагментами из фильмов. У меня фрагменты из фильмов были постольку поскольку. В основном я пел и читал свои стихи.

А. Пичугин

— Но, опять-таки, это было такое время — середина 70-х, начало 80-х и дальше. Опять уже что-то новое произошло в стране. Я помню, что тогда как раз на экраны начало выходить огромное количество патриотических фильмов. Может быть, это было связано с событиями в Афганистане, может быть, еще с чем-то. Но, видимо, уже люди по-другому стали воспринимать. Если мы в начале программы говорили о театре как о феномене оттепели, наверное, хотя оттепель уже к тому моменту закончилась, но все равно, по инерции все это продолжалось — театральная жизнь, и вот эти встречи, эта внутренняя свобода, о которой Вы говорили, это, наверное, все-таки инерция оттепели была. А вот следующий период, когда Вы ездили с песнями, здесь же тоже и патриотизм слышится...

Б. Галкин

— На самом деле это время такого, знаете, вопиющего застоя было. Там приходилось иногда бывать в таких местах, где не то что артистов — вообще никого не видели.

А. Пичугин

— Ну, и Афганистан был где-то параллельно. В параллельной вселенной, наверное.

Б. Галкин

— Да. Афганистан открывался для нас тайной своей, когда это все же было за семью печатями, а потом, когда стали возвращаться, и столько было с этим связано — это же просто не передать! Например, однажды в городе Днепропетровске меня пригласили выступить перед офицерами, как мне сказали, и я поднялся на четвертый этаж с молодым капитаном — розовощеким, крепким таким, и я вдруг услышал, что у него скрипят... ноги скрипят. А это оказались...

Л. Горская

...суставы?

Б. Галкин

— Да нет. Это оказались протезы. Вспоминаю сейчас об этом, конечно... Я говорю: «Почему, собственно? Мы же могли подняться на лифте». Он говорит: «Мне привыкать надо ходить. А Вы уж потерпите». И какой-то холодок был в его словах. Затем мы поднялись наверх, в зал, и в зале объявили меня, я выхожу на сцену, в зале свет бьет мне в глаза, аудиторию я не вижу. И вдруг зажигается свет в зрительном зале, и я вижу, что передо мной все — инвалиды, полторы тысячи молодых ребят, солдат и офицеров. И я понял, что это упрек в мой адрес, связанный с картиной «В зоне особого внимания. Ответный ход», потому что тогда многие шли в десантники, а это как раз был период — в 1977 году картина вышла, началась война в Афганистане, и это была война, когда молодые ребята оказывались, в общем, на передовых, и многие из них были убиты и пострадали. И я понял, что это мне надо отвечать, это не мой вопрос. Это было не так просто.

Но самое удивительное — к этому времени я написал, буквально за два или за три дня, песню — посвящение бойцам Афганистана. И она еще у меня не была сделана, фактически. Я взял гитару, я говорю: «Вот это будет премьера, я начну с этой песни». И зал благосклонно аплодировал. Когда закончилась моя встреча, я спросил их: «Можно, я повторю песню, с которой я начал?» Зал тогда уже более тепло аплодировал. Я повторил эту песню. Таким образом, мы договорились — они меня приняли, мы не остались в конфронтации. Я постарался этой песней откровенно выразить все свое чувство и мужчины, и гражданина, как я отношусь к тому, что происходило.

На самом деле ведь наши воины, наши офицеры не проиграли ни одного сражения в Афганистане, вот что самое главное. Поэтому вот эта правда для меня — она самая трудная, наверное, и самая сильная, может быть, для духа воинского, для настоящего мужчины, для человека, который носит погоны.

А. Пичугин

— А история, которую Вы рассказали, это Днепропетровск, да?

А. Пичугин

— А вот сколько таких Днепропетровсков было по всей стране?

Б. Галкин

— Вот именно. Много.

А. Пичугин

— И что Вы тогда чувствовали?

Б. Галкин

— Так же было, как это было в Черкесске во время чеченской войны. Я находился в Черкесске, в городе, совершенно по другим делам. А там проходил... Между двумя войнами. Вот Хасав-Юртовское соглашение было подписано о мире, но война, фактически, продолжалась, и было очень много преступлений тогда на территории Кавказа. И я находился в гостинице, и ко мне в номер приходят два молодых человека, джигиты, с угощениями и просят меня выступить на собрании. Что за собрание, я не знал. И когда они меня привезли — огромный зал, высокая такая сцена — видимо, просто зал для заседаний в центре города. Видимо, администрация города, главное здание там. И в зрительном зале были старейшины. Ползала — это люди не моложе 80 лет, а в первых рядах просто уже пожилые, почтенные люди. Дальше — молодежь. Одни мужчины. И, иными словами, я не знал, с чего начать, потому что я не был готов вообще к выступлению. У меня ни гитары не было, ничего. И тогда я вот спел «Молитву» а капелла тихонечко. Из первого ряда поднялся пожилой аксакал в сопровождении двух молодых людей, подошел к авансцене в тишине полной и говорит: «Сынок, ты где?» Я спрыгнул вниз к нему и говорю: «Я здесь, отец». Он небольшого росточка, он положил так голову мне на грудь и, обращаясь в зал к мужчинам: «Если бы мой сын не спел бы, а хотя бы сказал хоть два или три слова из этой песни, я был бы самый счастливый человек». Зал разразился аплодисментами — конечно, все, уже можно было заканчивать выступление, делать было уже...

А. Пичугин

— А он, видимо, был самый уважаемый среди них?

Б. Галкин

— Ну, естественно. Судя по всему, так оно и было, да. И тогда я буквально за кулисами написал такие строчки: «Тогда парил над залом образ битвы, и, опасаясь промахов малейших, собранью мусульман старейших я спел со сцены русскую «Молитву». Мир тишины для всех настал подробно. Нас разделяли возраст, рампа, вера. Молчанье изумленного партера в аплодисменты превращалось робко. Но вдруг, как будто что-то вспоминая или готовы с кем-то драться, джигиты взорвались овацией, неверного всецело принимая».

А. Пичугин

— Спасибо. Удивительная история!

Б. Галкин

— Их было немало.

А. Пичугин

— И время... Время летит очень быстро, и, к сожалению, наше эфирное подходит к концу. А заканчиваем мы еще одной песней.

Б. Галкин

— «Когда время настанет прощаться». Так я, кстати сказать, хотел назвать фильм «22 июня, ровно в четыре часа». Но это название не мое, это в «Госкино» назвали так. Но когда-то у всех у нас настанет время прощаться.

А. Пичугин

— Ну что ж, я напомню, друзья, что у нас в гостях был Борис Галкин — режиссер, актер, заслуженный артист России, поэт, композитор. Спасибо Вам огромное!

Б. Галкин

— Спасибо!

А. Пичугин

— Лиза Горская!

Л. Горская

Алексей Пичугин.

А. Пичугин

— И слушаем песню. Будьте здоровы!