«Спасающая добродетель»

В этом выпуске своими светлыми воспоминаниями о том, как, казалось бы, далекий от праведности человек имел какую-либо добродетель, которая помогла ему измениться в лучшую сторону, поделились ведущие Радио ВЕРА Константин Мацан, Алла Митрофанова, Марина Борисова, а также наш гость — настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.

---

К. Мацан

— Это «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. Как всегда, в этом часе по понедельникам в шесть вечера на волнах нашей радиостанции мы рассказываем светлые истории, делимся самым сокровенным, самым интересным. Иногда эти истории очень цепляют нервы, иногда просто дают расслабиться, но всегда в них есть какой-то свет. Потому что всё это про то, как Бог действует в жизни человека. И даже в самых разных, непредсказуемых ситуациях действие Его руки видно, и всё в итоге оборачивается к лучшему. Итак, у нас сегодня в гостях один из любимейших наших собеседников — священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в Ярославле. Добрый вечер.

Свящ. Александр Сатомский

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Мои дорогие коллеги — Алла Митрофанова. Привет.

А. Митрофанова

— Здравствуйте.

К. Мацан

— И Марина Борисова. Добрый вечер.

М. Борисова

— Добрый вечер.

К. Мацан

— Я — Константин Мацан. Итак, наша тема сегодняшняя, к которой я уже отчасти начал немножко подводиться, «Спасающая добродетель» — истории про то, как человек, от которого, казалось бы, не ждёшь ничего доброго, хорошего, помогающего и вообще согласующегося с какой-то христианской этикой, вдруг совершает что-то по-настоящему доброе, спасающее, помогающее. И этот поступок, быть может, меняет его самого, быть может, меняет жизнь вокруг, быть может, меняет вообще всё на свете. Вот об этом сегодня поговорим. И мы, по традиции, хотели бы нашему гостю первому слово дать — отцу Александру, как кладезю прекрасных историй.

Свящ. Александр Сатомский

— Ну, это был отличный сарказм.

К. Мацан

— Я табличку не поднимал.

Свящ. Александр Сатомский

— Да-да. Потому что с историями у меня, как правило, самая большая напряжёнка. Но здесь я бы в каком-то смысле (наверное, это будет крайне неприлично), но привёл бы в пример себя.

К. Мацан

— Замечательно, так.

Свящ. Александр Сатомский

— В том смысле, что, очевидно же, что всегда у нас есть некая концепция того, как мы должны состояться в том типе служения, который осуществляем, неважно, в каком. То есть про любое из наших каких-то системных начинаний мы имеем в виду, как оно должно быть, вот как оно должно выглядеть. Точно так же у меня, очевидно, к моменту начала моего пастырского служения было понимание, вот каков священник. Более того, есть у меня целый ряд прям-таки сильно сохранных примеров. То есть мне есть, в принципе, в какую сторону поглядеть. То есть проблемы с этим вообще нет. Через некоторое время, когда стало очевидно и понятно, что ни в одну из этих сторон я как-то сильно не попадаю. До меня вдруг вообще дошло, что, как мне кажется, является одной из центральных составляющих священнического служения. В общем и целом, конечно, я, во-первых, принципиально убеждён, что невозможно быть специалистом во все стороны сразу, чем бы ты ни занимался. То есть всё равно ты как бы достаточно как-то узко структурируешься. Но именно в плане, скажем так, душепопечительской практики до меня вдруг дошёл один конкретный, совершенно очевидный, точнее сказать так: совершенно неочевидный в большинстве случаев евангельский фрагмент, который вызывает прям-таки массу совершенно разнородных толкований. Он плоховато заходит в качестве какого-то очевидного евангельского примера. Это притча о неправедном домоправителе. Мне кажется, она идеально описывает священническое служение, она сто процентов только про него. Копать не могу, просить стыжусь. Что делать? Как мне сохранить себя в том, что меня, вроде как, всю жизнь устраивало?

К. Мацан

— Давайте на всякий случай всё-таки вкратце хотя бы напомним притчу.

Свящ. Александр Сатомский

— Притча очень простая. Проворовавшаяся домоправитель, то есть человек, на котором домохозяйство. И хозяин дома как бы уж не так чтобы прям совсем вышвыривает его на улицу, но понятно, что сейчас дело закончится плохо. Он говорит: «Предоставь мне отчёт о твоём управлении хозяйством». И человек, который, видимо, уже достаточно давненько управляет, трезво смотрит на вещи. Вот он рассуждает, что если его выгонят, то чем он будет заниматься?Заняться ему нечем, он ничего не умеет. Более того, производственные профессии уже сильно не для него, по тексту, видимо, понятно, что он уже и в возрасте определённом. Статус не позволяет ему как-то сильно упасть. Надо найти какой-то выход. Он понимает, что в целом можно уже не менять стратегию. Если до этого у него с этими самыми финансами получалось не так чтобы сильно корректно, правда, немножко в свою как бы сторону, то теперь нужно их переосмыслить вот прям в кризисной этой ситуации. Он быстро зовёт хозяйских должников и быстро им списывает долги. Но не так, чтобы совсем, чтобы уж не совсем неприлично: «Сколько ты должен?» — «Сто мер». — «Отлично. Где твоя расписка? Бери и своей рукой пиши 80. Сколько масла в литрах задолжал? Ой-ёй-ёй, где были твои глаза? Напиши в два раза меньше». Чем он руководствуется? Так-то на самом деле мысль тоже диковатая, что я вот им сейчас помогу, а потом, когда меня выгонят, они помогут мне — возьмут меня в дома свои. Так-то я бы, например, такого специалиста к себе бы не взял никогда. Из совершенно адекватных соображений: если он у этого хозяина такого рода стратегию проводил, что же он будет делать у меня?

Но тем не менее, когда его хозяин узнает о произошедшем, очень впечатляется находчивостью. То есть так-то, конечно, моим добром ты распоряжался, мягко сказать, некорректно, потому что тебе не принадлежало, но за находчивость хвалю — работай, где работал. Почему я считаю, что это вот прямо-таки... ну, на себя лично я его примеряю вообще абсолютно, но мне кажется, что это один из самых значимых пасторских текстов вообще. Потому что священник раздаёт не своё. Он даёт то, что ему никогда не принадлежало. Например, он даёт от Бога прощение — вот на всякой исповеди. А у нас это ещё достаточно жёстко формализовано в тексте, когда разрешительная молитва прям так и звучит: «Я, данной мне властью, я прощаю и разрешаю тебя!» С одной стороны, конечно, это апелляция к библейскому тексту, что вот, что свяжешь на земле, будет связано на небе, и наоборот: что разрешишь, будет так же развязано, разрешено. Но я на каком-то этапе понял, что это прямо-таки стратегия, и практически беспроигрышная. Лучше ошибиться в милосердии — это абсолютный факт. Лучше простить, чем не простить, лучше дать, чем не дать, вот лучше обнадёжить, чем ударить об реальность всей головой. Мне хочется думать, что ответ, который я услышу потом внутри этой какой-то долгой или не очень истории от правителя дома будет где-то плюс-минус таким. План мой примерно такой.

А. Митрофанова

— Слушайте, у вас такая классная метафора. Я долгое время считала — хотя кто я такая, чтобы судить о священнической жизни? — но буду ссылаться на вас, на вашу собственную иллюстрацию. Скажу, что отец Александр Сатомский вот так говорил — это тоже очень хорошо. Но вообще, мне долгое время казалось, что идеальная иллюстрация притчи о неверном управителе — так, чтобы было понятно,что это на практике — это «Список Шиндлера» Спилберга. Где человек, наживший богатство совершенно неправедным путём, в какой-то момент раздаёт всё до последней копейки. Причём, знаете, это, если смотреть именно экранизацию, в жизни самого Оскара Шиндлера всё гораздо менее однозначно, насколько понимаю. Тем не менее, евреи перевезли его прах, захоронили его на Аллее праведников и чтят это место — те, кто вышли из семей спасённых им евреев, вот этих самых евреев Шиндлера. И это дорогого стоит. «Кто спасает одну жизнь, тот спасает целый мир» — это слоган, собственно, фильма. И это то, что Шиндлер сделал, это то, за что, я очень надеюсь, его похвалил Хозяин дома. Ну вот ровно такая техника описана — прям притча о неверном управителе. Гениальная абсолютно экранизация этой притчи в проекции на понятные нам и очень страшные реалии, очень страшные.

К. Мацан

— А я ассоциативно вспомнил, когда вы, отец Александр рассказывали, пьющего падре из «Силы и славы» Грэма Грина. Просто потому, что, когда я читал впервые, меня настолько это так вот прям тронуло. Я уже тогда был церковным в какой-то степени человеком. И вот этот эпизод — я плохо помню детали, но там тюрьма, он в камере с другими людьми вместе — что-то в этом роде. Если напомнить, то там гонения на Католическую Церковь Мексики, и в общем-то, если узнают, что он священник, его просто казнят, или какие-то ещё к нему применят меры. И ему нужно скрываться и не говорить, что он священник. И тут кто-то умирает, и кому-то нужна исповедь прямо сейчас. И вот это в нём борется: либо я сейчас как священник пойду к этому человеку и тем себя выдам, и тогда меня убьют, либо я себя не выдам, буду жить, но предам своё священство. И, по-моему, там в итоге он каким-то образом себя выдаёт, и там развивается целая история дальше. Это маленький эпизод, но как-то очень остро чувствуешь, что... А он пьющий — вот это важно по сюжету, он очень недостойный священник. И он сам о себе об этом говорит, и о нём так и знают. И он никаких иллюзий на свой счёт не питает. Но вот в ситуации гонений он оказывается, может быть, единственным, последним священником в этих местах. И всё равно священник — вот благодать священства на нём есть, и какой бы ни был человек, а это он преподаёт, своё священство, и оно в итоге его спасает в каком-то смысле таком. Вот тоже почему-то мне это отозвалось.

К. Мацан

— Светлые истории мы рассказываем сегодня на Радио ВЕРА. Мы — это наш сегодняшний гость, священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в Ярославле, мои дорогие коллеги: Марина Борисова, Алла Митрофанова. Я — Константин Мацан. И раз вы, Алла Сергеевна, заговорили уже, то надо продолжать.

А. Митрофанова

— Да. Вообще, человек, который себя сравнивает с героем притчи о неверном управителе, на мой взгляд, это человек, который достоин восхищения, дабы... так вот я — поставлю многоточие. Буду много думать на эту тему. У меня история не про человека, потому что мне не приходят на ум люди, которые были бы какими-то недостойными или недохристианами, или что-то ещё. А про свою собственную жизнь, как, может быть, единственный пример, который мне в голову мог бы прийти, рассказать тоже как-то историю про себя, но они у меня рассказаны во многом. Поэтому предлагаю историю-притчу, которая развернулась на моих глазах. И она не про человека, она про плитку. Есть удивительный художник, абсолютно гениальный, мой самый-самый любимый, за которым я наблюдаю, и очень этому рада. И он сейчас, в данный момент, на этом этапе художественного поиска, в керамике. Причём это не горшочки, тарелочки, конфетки, бараночки, а это монументальные керамические панно. То есть он открыл, извините, так, на секундочку, новый вид искусства. Мне очень интересно, я с трепетом за всем этим слежу, конечно. И вот этот художник, работая в какой-то момент на заводе, идёт подышать воздухом. И на свалке, где отходы, а это, извините, фарфоровый завод, там керамика производится и много всякого такого интересного. И, как мы понимаем, процент брака довольно высок.
И на свалке этого завода, где он просто из интереса разгуливал, он находит керамическую плитку, которая вызывает в нём жгучий интерес. Она прекрасна, он вообще не понимает, как её отправили на эту свалку. Он её берёт в руки, он её рассматривает, так и сяк. Он понимает, что она ах, и забирает её с этой свалки, объясняя это действие тем, что у него есть идея покрыть её глазурью и обжечь дома, не в заводской большой, а в домашней маленькой муфельной печи. Муфельные печи — это печи, где керамика запекается. Очень высокие температуры, то есть эти печи достигают температуры 950-1200 градусов — специальные такие производственные печи. И есть такие небольшие, они чуть больше по размеру, чем микроволновка, которые вполне можно держать дома. И вот такая печь, как раз для домашних экспериментов, у нашего художника имеется. И он привозит эту плитку, чтобы покрыть её несколькими видами глазурей и вот так вот интересно запечь. И понимает, что в его домашнюю печь эта плитка с помойки не помещается. То есть с точки зрения жизни плитки, это двойное фиаско: её и так уже на помойку списали, тут она попалась на глаза художнику, он её принёс в свою лабораторию, можно сказать, и опять некондиция — не проходит она, не влезает в эту муфельную печь. Что художник делает? Он эту плитку выносит на улицу — и хряк её об асфальт, разбивает её на несколько неравных частей, но нежно разбивает на несколько неравных частей.
А дальше — вот то, что японцы называют, по-моему, «кинцуги», когда разбитая посуда реставрируется, сшивается золотом. И вот это разбитая, восстановленная золотом чашка становится ещё более ценной, чем тот костяной фарфор, который она представляла из себя изначально. Значит, этот художник берёт каждую из отдельных частей, покрывает их разными оттенками красных глазурей, намешивает, причём ещё эти оттенки от души от сердца, чтобы вложить максимально цветовой палитры и богатства в эту плитку, запекает по отдельности разбитые куски, достаёт их оттуда. И видит, что у него получилось произвести на свет несколько удивительных оттенков, которые при этом все гармонируют друг с другом. Он собирает воедино обратно эту плитку, помещает её в подходящую по цвету и по стилю рамку. И из плитки, найденной на помойке, которая была одной из тысяч, произведённых на заводе, получается уникальное произведение искусства, вызывающее, простите за выражение, вау-эффект. Потому что когда мы, простые зрители, на это смотрим, и когда мы понимаем, как это сделано, перед нами метафора того, как это может быть в жизни. Списавший себя на помойку человек, или списанный кем-то на задворки истории и жизни человек, Господом Богом в Его любящих руках, даже если этот человек по своим параметрам не влезает в какую-то там муфельную печь, а другой муфельной печи для него в данный момент сейчас не нашлось, в любящих руках Господа он становится вот таким уникальным произведением искусства. Как прекрасная поэт Мария Теплякова написала стихи, а блестящая совершенно исполнитель, тоже поэт, композитор и исполнитель Елена Фролова исполнила эти строчки: «Кого любит Господь, из того испечёт хлеб».

Вот для меня метафора с этой плиткой — история и, конечно, про гениального художника, умеющего находить такие решения, и про участие Господа Бога в нашей жизни. Вот настолько, что когда из нас пекут хлеб, нам очень больно, но на выходе получается такое произведение, что мы, может быть, сами про себя не знали, какими мы можем быть. Вот такая у меня тема сегодня.

К. Мацан

— Слушай, ну потрясающая история. Мне особенно нравится, когда вот обойти человека и рассказать про плитку. Это яркая метафора.

А. Митрофанова

— Ну, считай, что про человека. Потому что, мне кажется, более-менее каждый здравомыслящий человек рано или поздно проходил через подобное состояние, обнаружив себя, фигурально выражаясь, на какой-нибудь помойке или что-нибудь подобное. Может быть, с разбитой жизнью или выбитым из сустава.

К. Мацан

— Вывихнутым временем, да. Я почему-то на эту тему сейчас вспомнил: я буквально недавно был в городе Козельске, рядом с Оптиной пустынью. И там как раз тоже история про возрождение Козельска про это, в каком то смысле. Потому что приехали туда в последние годы много москвичей, которых их духовники благословили из городов уезжать на землю. Они приехали в Козельск, в частности, увидели, что город, по их словам, я там в те времена не был, находится, мягко говоря, не в хорошем состоянии, в состоянии запущенном, насколько мы можем представить маленький город в России. Я думаю, что любой это может визуализировать. И они случайно, сами того не подозревая, его возродили. Причём они не собирались этого делать — они приехали на селе заниматься сельским хозяйство. Но вдруг решили, что нужно — это, может быть, тоже к нашей теме, потому что это, конечно, были люди очень мотивированные религиозно, православные, церковные, но они как бы не собирались разводить бурную деятельность, но они поняли, что надо просто кормить людей голодных после Литургии по воскресеньям. И начали это делать — готовить им какой-то плов и всем раздавать. К ним стали приходить бездомные или малоимущие сначала. Потом пошёл слух по городу, что какие-то сумасшедшие москвичи после службы всех кормят. К ним стали приходить все. Просто многие люди пришли пообщаться, поесть — они это прямо перед храмом на площади делали. Потом весть, информация дошла до администрации, что какие-то москвичи приехали и какую-то движуху устраивают после службы. Пришла администрация, посмотрела и сказала: какие вы молодцы. Потом наступили холода. И всех тех, кто уже привык приходить после службы к храму, надо было где-то в теплом месте кормить. И тогда смекнули, и администрация тоже смекнула, что есть здание пустующее, тоже ужасно заброшенное, но которое, в принципе, не жалко отдать под эти цели — люди-то хорошие, деятельные. И отдали, и сейчас в этом здании прекраснейшее кафе «Все в сад». Всем рекомендую, мне кажется, в самом Козельске лучшего места, где поесть, попить кофе в красивой обстановке, просто нет. И так постепенно вокруг храма из идеи просто кормить бездомных выросла целая социальная программа.
И сейчас эти люди, семьи московские, ходят по Козельску и говорят примерно так: ну, вот сейчас мы ещё набережную перестроили, сейчас нам надо ещё это здание реконструировать, надо мост построить. Причём «мы» — это имеется в виду не то что они это делают своими руками или они какие-то гранты сами получают, или находят спонсоров. Они просто организуют, они помогают местным властям это делать. Но почему на это слово «мы» я так внимание обращаю? Потому что люди понимают: это наше пространство, кто, кроме нас, будет этим заниматься? Да даже то, что я сейчас говорю, звучит очень пафосно: кто, кроме нас? Это просто как бы такое мышление: а как ещё? Раз нам нужно, чтобы набережная была удобно обустроенная, а не запущенная, надо это делать. Хоть мы и москвичи, но это же наш город: кто, кроме нас? И вдруг находятся гранты, находятся подрядчики, находится политическая воля администрации на это, дороги ремонтируют власти. Потому что вдруг возникли люди, которые власти об этом попросили настойчиво и сказали, что нам надо. Для нас нужны дороги, нам с семьями ездить, возить детей в школу, вообще, красивее будет с дорогами. И вот сейчас приезжаешь в Козельск к этим нашим друзьям, конечно, у них впереди ещё большое пространство для деятельности. Они сами это видят, и они не останавливаются на достигнутом. Но приезжаешь в Козельск и восхищаешься красоте.

А. Митрофанова

— А знает обо всём об этом Константин Мацан, потому что в составе профессорско-преподавательской делегации МГУ приезжал в Козельск на чтения, по-моему, тоже в связи с Достоевским — какую-то серию лекций вы туда возили. И эти замечательные люди, организовавшие кафе «Все в сад», об этом нам с удовольствием рассказывали. Мы с ними общались в рамках радиожурнала и общались за рамками радиожурнала. И да, я тоже удивилась тогда феномену возрождения Козельска, потому что я же из Калужской области. И я помню его в 90-е годы вот таким разбитым. И эти люди, вы знаете, пример того, как ну вот внутри у тебя что-то поворачивается, и вокруг тебя тоже вдруг внезапно начинает меняться мир. И это потрясающе, это просто потрясающе. И они, правда, скромные. Они считают, что «ой, да нет, как-то вот тут Господь всё устроил». И так получается, что, благодаря им, Козельск из придаточного предложения к Оптиной пустыни становится сейчас самостоятельным культурным центром.

К. Мацан

— Мы вернёмся к светлым историям после небольшой паузы. На Радио ВЕРА сейчас полезная информация, не переключайтесь.

К. Мацан

— Светлые истории мы продолжаем рассказывать, как всегда по понедельникам, на Радио ВЕРА. У нас сегодня в гостях священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского собора в Ярославле, и мои дорогие коллеги: Алла Митрофанова, Марина Борисова. Я — Константин Мацан. Мы делимся историями, вспоминаем прекрасные случаи из жизни на такую очень чувствительную тему про то, как иногда человек, от которого, казалось бы, не ждёшь каких-то поступков или какого-то, в принципе, образа жизни, который соотносится с христианской этикой, делает что-то такое, что показывает его как человека, недалёкого от Христа, скажем так. Марина, теперь вам слово. Вы всю программу хранили почтительное молчание.

М. Борисова

— Я слушала и заслушалась потому что. Ну что — сплошные притчи. Я-то человек чисто конкретный, мне сказали, что нужно историю про людей. Я поэтому и вспоминала историю про людей. Но раз уж речь зашла о художниках, то я тоже расскажу про художника.

К. Мацан

— Получилось так, что про людей не будем — про художников поговорим.

М. Борисова

— Да. Художник этот, Царство ему Небесное, уже не с нами, поэтому я могу назвать его вполне — это Борис Николаевич Козлов. В этом году исполнилось в сентябре 50 лет «Бульдозерной выставке». Кто интересуется искусством русского авангарда ХХ века, наверняка знает историю — что это за выставка, откуда она взялась, вообще что это за движение нонконформистов, которое появилось в 50-е годы, очень бурно развилось в 60-е. В 70-е стало, благодаря скандальным историям, всемирно признанным. А дальше... представить себе, что это были за люди, трудно, потому что они все уже ушли, к сожалению, ну, почти все. Я с ними познакомилась, когда мне было лет 25, а им лет по 50. То есть, в принципе, они уже так давно были все вместе, что безумно друг от друга устали и очень обрадовались, когда появились новые уши, на которые можно было развесить всё своё красноречие. Безумно интересные люди, абсолютно синтетически талантливые. Потому что художники писали стихи, композиторы писали картины, какое-то буйство таланта. И, конечно, общаться было очень интересно, за одним маленьким минусом: люди это были глубоко пьющие. И, в соответствии с этим, образ их жизни был очень далёк от христианского. Вообще, что такое советский андеграунд? Это такая двойная чёрная метка: мало того, что советский, ещё и андеграунд. Но общаться с ними было очень интересно.

У них у многих в качестве подработки были какие-то такие оформительские заказы в глубинке. В советские времена любили очень провинциальные какие-нибудь школы, клубы приглашать художников, которые расписывали стены, делали какие-нибудь мозаики — как-то вот украшали пространство. А для художников это, естественно, был хороший приработок. Потому что перебивались они так, в основном, с хлеба на квас. И ездили они по всей стране. А поскольку это были, как правило, такие глубоко провинциальные места, или деревни, или такие маленькие городки, они тогда умудрялись найти очень много икон, причём в таком вполне плачевном состоянии. И, как правило, привозили они их в огромных количествах в Москву. И даже не с точки зрения потом отреставрировать и продать, а просто спасти, потому что смотреть на то, как это всё гибнет... потому что ими были прикрыты какие-то кадушки с огурцами. Просто уже прошло несколько поколений воинствующего атеизма, и люди уже совершенно не ассоциировали это ни с какой святыней, они просто использовали в хозяйстве некую деревяшку. И многие просто для себя начинали осваивать искусство реставрации. Некоторые начинали пробовать себя в качестве изографов — тоже просто для того, чтобы как-то расширить свой инструментарий.

И вот Боря Козлов был человеком удивительным. Про него все говорили гадости, потому что он был очень такой скептический, очень едкий. Но он удивительным образом всех скреплял — вот всю эту разношёрстную публику. Они все периодически вокруг него собирались. Потом они все расползались по своим компаниям. И, удивительное дело, я как-то просто помню эту мизансцену, когда сидят взрослые люди, давно друг друга знающие, что-то опять обсуждают о Козлове. И они говорят: «Вы обратили внимание, что как только мы собираемся вместе, мы начинаем говорить о Козлове? У нас что — других тем нет?» Такой вот был удивительный человек, который, с одной стороны, всех провоцировал, а с другой стороны, к нему все тянулись. У него были поиски, он был человеком крещёным. Он пытался как-то выстроить своё взаимоотношение с Богом, но это его глубоко интимный процесс, в который он особо никого не посвещал. Но однажды с приятелем из Ленинграда, архитектором Александром Чистяковым, они сидели, и вдруг их озарила идея, что вот как же? — Страшный Суд, Страшный Суд. Он же не Страшный, он — Последний. И вот в этом разговоре не очень трезвых людей родилась идея, что на протяжении почти ста лет в России не строят, нет концепта новой церкви. То есть церковные здания все держатся в таком классическом варианте. Но они же всё-таки представители нового искусства — и вот они придумали храм Страшного Суда. Это абсолютно концептуальная вещь, то есть представить себе его воплощённым невозможно. Но они его довели до макета и до эскизов.

Придумали они какую-то безумную совершенно историю, потому что, соблюдая все каноны церковного здания, они центральную часть представили как картину Страшного Суда, но именно вот не Страшного, а Последнего: такую яркую, красочную, радостную, пасхальную. И она должна была быть на стенах и на куполе витражом, который изнутри подсвечивается, то есть светящийся, летящий вверх, уходящий в небо вот этот витражный купол. Они долго с этой идеей как-то сами играли, а потом, в конце 80-х годов, вдруг после тысячелетия крещения Руси стало всем интересно. Появились какие-то телепередачи, их позвали — была такая передача «До и после полуночи», очень популярная как раз в позднюю Перестройку. И вот их позвали рассказать про эту их идею. Они это пафосно назвали «Программа храм». Но сначала это был просто некий слоган. А дальше действительно начались 90-е годы. И они действительно делали программу. То есть из-за того, что вокруг Бори постоянно клубился народ, он под эту идею собрал поэтов молодых, художников, кого-то из своей старой андеграундной тусовки, скульпторов. И они создали такую — сейчас это практикуется как интерактивные выставки. То есть у них не было никаких средств технических, но, с точки зрения концепта и идеи, они создали такую выставку вокруг этого макета храма Страшного Суда, назвали этой «Программой храм». И несколько было очень интересных вариантов его проката. Самый такой громкий был в Ленинграде в здании Манежа. Эта выставка была как выставка действа и выставка общения. И, как ни парадоксально, хотя среди этих художников были люди, которые гораздо раньше и ближе подошли к Церкви и пересмотрели какую-то свою жизнь, Боря Козлов, который во всех возбуждал какие-то крайне противоречивые чувства, умудрился вокруг идеи храма собрать, в самую какую-то безалаберно-непонятную эпоху, людей, которым это было нужно для того, чтобы определиться дальше в жизни. И не для того, чтобы стать художником, а для того, чтобы дальше построить свою жизнь как-то иначе.

Я думаю, что как раз вот эта история очень здорово подходит под иллюстрацию к нашей теме. Потому что мы не можем судить о человеке, даже об уже ушедшем, каков он был, потому что это прикровенная тайна. И какие процессы происходили внутри — совершенно невозможно со стороны сказать, что вот он преобразился, или он стал подвижником. Но мы видим плоды. И мы видим людей, которые, прикоснувшись к этому, пошли дальше по жизни совсем по-другому. Так что, в общем, наверное, моя история об этом.

К. Мацан

— У нас как-то сегодня истории про... уже второй раз тема про пьющего человека возникает.

М. Борисова

— Ну, это нормально — мы в России.

К. Мацан

— Я рассказал про героя Грэма Грина в романе «Сила и слава» — про пьющего падре. Но мы начали с истории отца Александра про непьющего человека.

М. Борисова

— Живя в России, трудно как-то абстрагироваться от этой темы.

К. Мацан

— Вспоминаю, как в одной из программ у нас отец Максим Первозванский, хорошо известный нашим радиослушателям, рассказывал про то, какие люди на него повлияли, про учителей. И там понятно, что это были учителя с большой буквы, наставники такие — уже в эпоху его церковной юности. А вот в юности доцерковной он рассказывал, что был у него преподаватель в университете — алкоголик такой, Александр Петрович, условно, какой-то. Он много пил, но они к нему приходили и именно от него напитывались мудростью. Причём почему-то мудростью не такой, что он что-то выпьет и скажет, а вот просто это был человек, который им был как такой отец, как такой наставник. Вот даже даже через препоны этой русской национальной забавы из людей какая-то мудрость и позитив в младшие поколения проникал тогда.

А. Митрофанова

— Кстати, есть этому косвенно, может быть, объяснение. Я слышала от специалистов по работе с химическими зависимостями, что нередко подсаживаются на алкоголь или на другие подобные вещи люди как раз с истончённым или с очень низким порогом чувствительности, с тонкой внутренней организацией, более чуткие, что ли, трепетные, чем в среднем люди. И именно в силу того, что слишком много боли они пропускают через себя, организм ищет варианты анальгетиков. Это ни в коем случае не оправдание алкоголизма и не защита, но тем не менее, вот они говорят, что да, среди их подопечных много вот таких особо ранимых, что ли, людей, чувствующих глубоко. Но это ни в коем случае не оправдание.

К. Мацан

— Светлые истории мы сегодня рассказываем на Радио ВЕРА. Мы — это наш сегодняшний гость отец Александр Сатомский, мои дорогие коллеги, ведущие Радио ВЕРА: Алла Митрофанова, Марина Борисова. Я — Константин Мацан. Отец Александр, а вот когда мы говорим, что дух дышит, где хочет — а может он через человека, портрет которого мы только что описали, вещать?

Свящ. Александр Сатомский

— Легко и запросто, конечно. Есть очевидные примеры, наверное, я не буду в них сильно тыкать пальцем. Но фигур, например, радикально значимых в православной среде и даже среди клира, которые оказали влияние на огромное число людей, которые практически апостольствовали в свой момент времени, прям с большой буквы, но вообще так страдали тяжёлым алкоголизмом. Вот пройдя, например, советские лагеря, они смогли личностно сохраниться, но понятно, что вот этот объём надлома был таков, что как бы, как не в этом смысле говорит об этих вещах апостол Павел, который утверждает, что вот при всех его дарах, есть ангел сатаны, который не даёт ему в полноте развивать вот то служение, к которому он призван. И он устал от него, он просил Бога неоднократно, чтобы Тот избавил его. И Бог сказал: «Тебе достаточно. Моя сила совершается в немощи. Иди и делай, что должен». И это пример чисто того вида. То есть без имён, но вплоть до того, что время от времени келейница запирала человека в избе, и тот вылезал в форточку за соответствующими необходимостями.

К. Мацан

— Да. Правда, увы, есть противоположные примеры, когда зелёный змий губил человека и все его таланты.

А. Митрофанова

— Да, опасность, конечно, в том, что не стоит этими примерами воодушевляться — вот эта тонкая внутренняя организация и прочее. Это, действительно, люди, которые получили какую-то очень тяжёлую травму. Ну, среди ветеранов Великой Отечественной войны было очень много, к сожалению, пьющих людей. Потому что жить с тем ужасом, который они увидели, было им было тяжело. Они потом ещё и своим сыновьям эту эстафету передавали. И это социальная прям проблема такая настоящая была, откуда у нас в нашей культуре на самом деле терпимость к алкоголизму. А на самом деле ведь это же разрушение личности. Как любая зависимость, алкоголизм начинает разрушать личность. Те, примеры про которые отец Александр рассказал, это примеры счастливые — примеры людей, которые, даже вопреки вот этой страсти, всё-таки сумели себя сохранить. Но сейчас есть, слава Богу, методы, которые людям помогают с этой зависимостью справиться. Но в целом зависимость — это разрушение личности, когда вот эта страсть просто вытесняет личность и прорастает, как баобаб, в сердце человека вместо самого человека.

К. Мацан

— Но вот отвлекаясь от волнующей темы про крепкие напитки, мы продолжаем дальше рассказывать светлые истории. Вернее, я сейчас буду их рассказывать. Потому что у меня действительно есть пару наблюдений, пару историй, которые приходят на ум, когда вот эта тема звучит. Не то чтобы когда какое-то, как я всё до этого времени говорил, христианское поведение или добрые поступки исходят от человека, от которого не ждёшь, а когда просто некий пример христианской жизни или какого-то качества, связанного с жизнью по вере, исходит от человека, от которого просто не ожидал, потому что знаешь его с другой стороны. Помните, как у Гашека в «Бравом солдате Швейке» был герой, подпоручик Дуб, который говорил: «Вы узнали меня с хорошей стороны, теперь узнайте с плохой»? Вот ты узнаёшь человека с другой стороны. У меня была и есть знакомая подруга, назовём её, условно, Света. Мы знакомы с детства, со школы, и мы никогда близко не дружили, просто мы где-то были вместе в детском лагере, потом где-то в каких-то общих компаниях пересекались. Но так или иначе знакомство есть, время от времени какими-то весточками обмениваемся. И в юности эта Света была такая оторва. То есть в старших классах школы если кто-то набедокурил, то это Света, ещё за собой пять хороших девочек увела набедокурить. Потом, в более старшем возрасте, в студенческом, череда молодых людей, романов каких-то сногшибательных и такая богемная жизнь. Ну то есть всё такое. И понятно, что по юности, в общем, и наша тема зелёного змия там тоже каким-то образом принимала участие. Очень красивая девушка, очень общительная, очень талантливая, кинематографист и всякое такое. Конечно же, спустя какое-то время, я встретил её, где бы вы думали? Конечно же, в монастыре. Не как монахиню, нет, но просто человек вдруг так вот перевернул жизнь, и вся та энергия, которая до этого уходила в гулянку, теперь ушла в воцерковление.

Это, как сказала одна наша с ней общая знакомая, что «Света стала православной — клейма негде ставить». Это вот монастыри, это паломничество, это старцы, это вот всё на свете. И, понятно, что это некий, может быть, неофитский пыл, хотя к нынешнему моменту наверняка уже не неофитский. Но зная её, если она чем-то увлекается, то это всерьёз и глубоко. То есть это не внешний флёр, это перестройка жизни. Но к чему эту историю я рассказываю? Казалось бы, таких вот историй много, когда человек гулял в юности, потом как бы в более зрелом возрасте пришёл к осмысленному бытию. Но почему это важно? Потому что вот смотришь на человека уже в новом этом качестве и, оглядываясь назад ретроспективно, понимаешь, что, в общем-то, это не так удивительно. Потому что я вам одну сторону этой истории рассказал. Но если вспоминать, а я вспоминаю потом: вот детская тусовка. Вот после тусовки остались пакеты чипсов, бутылки, немытые чашки, тарелки, кто как где лёг спать, кто-то вырубился. А кто за всеми посуду моет? Вот та самая оторва Света. Какая-то уже юность больше студенческая. У всех там бесконечные тоже встречи, гулянки и так далее. Кто говорит: «Ребята, пойдёмте отвезём вещи в детский дом»? Вот та самая оторва Света. И понимаешь, если так очень попытаться схематично и чуть-чуть, может быть, дидактично это всё обобщить, что в какой-то момент просто светлая сторона побеждает тёмную, но светлая всегда была. И она манифестировала себя, просто мы не замечали. А вот когда человек приходит к вере и раскрывается, ты думаешь, что он же, в принципе, очень хороший был всегда. И для меня это такой пример, что называется «не судите, да не судимы будите», или судите осторожнее и здраво.

А второй пример — почему-то история, которую я всегда вспоминаю, когда речь идёт о каком-то неожиданном христианине. Я её как-то очень-очень давно в «Светлых историях» рассказывал, но не грех повторить. В юности, на заре самого-самого начала воцерковление мы как-то приехали в Троице-Сергиеву лавру. И нас запустили в некий реликварий с мощами. Если вы помните: вот дверка, справа от мощей преподобного Сергия, там заходишь и ещё раз направо. Но она специально открывается, то есть туда просто так вот не пройдёшь — надо какое-то благословение получить и с кем-то вместе из братий туда идти.

А. Митрофанова

— Сейчас уже пускают, кстати.

К. Мацан

— Тогда это было, я помню, так: там надо было кому-то позвонить, сказать, что вот мы от такого-то — «да-да, мы вас ждём, заходите». И с нами зашла ещё какая-то часть людей. И вместе с нами зашёл просто бродяга, совершенно явно бродяга. Не знаю, может быть, он живёт при лавре. Может быть, он просто туда приходит, без ноги, на костылях, соответствующим образом выглядящий и пахнущий. Ну вот он с нами зашёл. Причём меня удивило, особенно по юности, что он вёл себя там, знаете, не то чтобы как хозяин, вот без наглости, но в своём праве. Его ничто там не побуждало как-то смущаться, стесняться, что он тут среди как бы чистых, мытых людей. Он был на своём месте. И вот для меня это стало — то, что я сейчас рассказываю — неким примером, может быть, встречи, в каком-то смысле, с юродством. Но вот в каком? И мы подходим ко всем этим мощам, там такие мощевички, такие реликварии, сундучки маленькие стоят. И, само собой, все они закрытые, стёклышко сверху, то есть ты собственно к мощам самим не прикладываешься, ты прикладываешься к стеклу. Это нормально, все, значит, проходят, и мы идём. А я иду прямо вслед за ним. И вообще, в обычной жизни во мне бы включилась брезгливость какая-то — это естественно для меня, по крайней мере, было. Я был ещё молодой человек, такой немножко застенчивый персонаж и стеснительный. И, может быть, в обычной жизни я бы кого-то перед собой пропустил. Хотя какой в этом смысл — непонятно, но пусть после меня кто-нибудь другой первым туда приложится.
Но выхода не было, я шёл прямо за ним, пропускать было некого. А главное, что мне было неловко как бы чувствовать неловкость. Мне было неловко показывать, что я смущён тем, что передо мной идёт бродяга. И я иду вслед за ним, он прикладывается, идёт дальше, и я прикладываюсь — там какой-то вот маленький сундучок, мощевичок с какой-то важной косточкой (я сейчас уже не помню, кто там был из святых). И вдруг он так смотрит на меня — оборачивается и смотрит очень удивлённо. Как мне представлялось тогда, во всяком случае, это было именно удивление тому, что вот пацан не стесняется, не брезгует после меня прикладываться. То есть вот так он посмотрел, типа: ну ты парень даёшь! И дальше что он делает? Вот почему юродство. Вот он такой, в своём праве, говорит: «Иди сюда». И он передо мной, значит, какой-то этот мощевичок открывает — сам, просто рукой открывает. И говорит: «Прикладывайся без стекла». Но делать нечего — я приложился, был счастлив. Ну и мы пошли дальше. И я как-то эту историю вспоминаю, потому что ну вот бродяга в реликварии Троице-Сергиевой лавры никакого права не имел этот мощевичок открывать, не имел права здесь чем-то руководить. Но вот некое юродство как осознание того, что Господь всё равно главнее здесь всех, и вот такое дерзновение веры проявилось в этом человеке, что вот именно так я это и воспринял. То есть вот такому дерзновению веры — некой как бы простоте, когда вот перед Богом мы все равны — вот этому меня научил тогда, молодого неофита, не какой-то мудрый старец, а вот бродяга без ноги, на костылях. За что я ему с тех пор всегда благодарен. К сожалению, имени его не знаю, но Господу это имя известно.
Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Светлые истории мы сегодня рассказывали, дорогие друзья, на радиостанции ВЕРА. Наш сегодняшний гость — священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в Ярославле. Мои дорогие коллеги: Алла Митрофанова, Марина Борисова. Я — Константин Мацан. Я напоминаю, что «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть на наших аккаунтах в социальных сетях. Например, во «ВКонтакте» или на сайте radiovera.ru. Обязательно пишите ваши комментарии. Как мы всегда говорим, мы их читаем, собираем и время от времени делаем программу, состоящую только из ваших комментариев. Как минимум одна такая программа уже у нас выходила, то есть начало положено. Мы это будем продолжать, так что пишите. И пишите везде, где есть возможность комментировать. Мы в последний раз обнаружили, что в основном в «Ютубе» вы пишете комментарии. Сегодня «Ютуб» не очень удобно смотреть, читать. Комментарии есть в «Рутубе», во «ВКонтакте». Так что везде, где есть возможность комментировать, оставляйте ваши истории. Спасибо большое за внимание. Через неделю в это же время, в шесть вечера, мы продолжим рассказывать светлые истории на Радио ВЕРА. До свидания.

М. Борисова

— До свидания.

А. Митрофанова

— До свидания.

Свящ. Александр Сатомский

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «Маленький храм»
• «Рождественский выпуск»
• «Новогодний выпуск»