«Сергей Иванович Танеев». Юлия Казанцева

У нас в гостях была кандидат искусствоведения, пианист, лауреат международных конкурсов Юлия Казанцева.

Разговор шел о Сергее Ивановиче Танееве — о его творческом пути, о том, какую роль в его жизни сыграли П.И. Чайковский и А.Н. Скрябин, и о том, какой вклад он внес в мировую классическую музыку.

---

Ведущие: Константин Мацан, Алла Митрофанова

К. Мацан

– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии – Алла Митрофанова…

К. Лаврентьева

– Добрый светлый вечер!

К. Мацан

– И Константин Мацан, добрый вечер. С нами сегодня в этом «Светлом вечере» нашем, в нашей светлой студии – Юлия Казанцева, пианист, кандидат искусствоведения, лауреат международных конкурсов. Добрый вечер!

Ю. Казанцева

– Добрый вечер!

К. Мацан

– Уже не первый раз ты у нас в гостях, и для нас это уже такая важная традиция, очень дорогая, что мы встречаемся в этой студии с тобой, и ты нам рассказываешь…

А. Митрофанова

– «На пальцах»…

К. Мацан

– О том, о чем нигде обычному человеку не узнать, не прочитать, если тебя не послушать – про историю музыки, про композиторов, про портреты… Мы слушаем музыку, мы в нее вслушиваемся, узнаем эпоху и получаем громадное удовольствие…

Ю. Казанцева

– Спасибо…

К. Мацан

– И сегодня наш герой – на самом деле, как всегда, ты нам предлагаешь такие фигуры, которые не самые «на слуху», о которых интересно узнать что-то новое, или узнать, может быть, впервые для кого-то – Сергей Иванович Танеев. Вот я как человек, браво отходивший в музыкальную школу, вынес о Танееве, на самом деле, наверное, два главных воспоминания. Первое – что ученик Чайковского, что сразу повышает его статус в глазах любого музыкального школьника. А второе – что математик, что в музыке у него всё очень так должно быть посчитано, выверено, друг с другом по вертикали соотнесено и очень так «квадратненько» и «ровненько». Может быть, стереотип – не знаю. Вот эти два стереотипа

Ю. Казанцева

– Я бы сказала «ученый», «музыкальный ученый»…

К. Мацан

– То есть, есть такое – «математичность»?

Ю. Казанцева

– Есть такое… Я бы добавила, знаете, что? Когда читаешь о Танееве (вот хочешь с ним познакомиться, начинаешь читать воспоминания, письма), то что бросается в глаза – удивительное единодушие его современников. Все Танеева… не то что хвалили, а все им восхищались. И я хотела бы сейчас дать слово, с вашего позволения, Сергею Васильевичу Рахманинову, который был его ученик. И Рахманинов, мне кажется, очень четко вот выразил общее мнение. Рахманинов пишет: для всех нас, его знавших, Танеев был высший судья, обладавший мудростью, справедливостью, доступностью и простотой. Образец во всем, в каждом деянии своем. Ибо что бы он ни делал, он делал только хорошо. Своим примером он учил нас, как жить, как мыслить и как работать. Его советами и указаниями дорожили все. А дорожили, потому что верили. А верили, потому что, верный себе, он и советы давал только хорошие.

И вот тут возникает вопрос, потому что Рахманинов восхищался Танеевым и как человеком, и как композитором. И хочется спросить: а чем мы хуже? Рахманинов восхищался, а мы почему-то не восхищаемся. Я говорю о том, что действительно Танеева довольно редко исполняют. Конечно, звучат произведения, но реже, чем они того заслуживают. И почему так происходит, спрашивается?

К. Мацан

– Так…

А. Митрофанова

– Да, и почему?

К. Мацан

– Хороший вопрос…

Ю. Казанцева

– Потому что, мне кажется, во-первых, в масштабах вечности это еще не срок. Прошло что там – 100 лет всего со дня смерти…

А. Митрофанова

– Но Рахманинова при этом, его ученика, прекрасно знают…

Ю. Казанцева

– А по-разному складывается… Вот Вивальди 200 лет ждал…

А. Митрофанова

– Бах?

Ю. Казанцева

– Ну, у Баха такого забвения не было, но тоже он ждал. То есть, ну что теперь торопиться – 100 лет, 200… Я думаю, что вот этот вопрос «модное» и «вечное» – этот вопрос действительно решается временем. И еще, наверное, настанет время, когда Танеев будет звучать гораздо чаще, чем сегодня. Он никогда не будет таким популярным, как Вивальди. Просто у него музыка другого рода…

А. Митрофанова

– Интеллектуальная – более, чем чувственная?

Ю. Казанцева

– Вот здесь мы подошли ко второму мифу, который как раз Костя сказал – что есть такой миф о сложности музыки Танеева, что он такой «математик от музыки» и…

А. Митрофанова

– «Поверил алгеброй гармонию…»

Ю. Казанцева

– Именно так! Если мы попадаем на концерт…

К. Мацан

– Всё рассчитал, всё так соотнес одно с другим…

А. Митрофанова

– «Музыку… как труп… разъял»… И далее по тексту…

К. Мацан

– Такой ровный квадрат вот, прямые фигуры, всё со всем соотнесено – такая вот таблица умножения из нот…

Ю. Казанцева

– Вы знаете, откуда это пошло? Это от него самого и пошло – от Сергея Ивановича Танеева. Если мы приходим на концерт, где всё-таки играют его музыку, и если там что-то объясняют до начала, то обязательно скажут, что вот… Как знаете, ко врачу Вы пришли, и Вам говорят: «Сейчас будет укольчик, сейчас будет больно». И Вам говорят: «Сейчас будет сложно. Сейчас будет Танеев – сейчас будет сложно». И Вы готовитесь, так напряглись… а потом – такое недоумение: «А где сложно-то было? Где было сложно, что я пропустил? Всё так понятно, всё так красиво…»…

К. Мацан

– Ну вот любопытно: когда я сейчас высказывал этот стереотип, оставшийся у меня в памяти – о том, что он математик, я внутренне имел в виду как раз-таки противоположное – не сложность, а ясность…

Ю. Казанцева

– Да, да…

К. Мацан

– «Математичность» как понятность и разложенность всего на составляющие, из которых ты вот как слушающий в голове своей складываешь общую картину. То есть, тебе всё объяснили – до простого логического принципа…

А. Митрофанова

– То есть, такой акмеист от музыки…

Ю. Казанцева

– Танеев…. У него был такой подход… очень серьезный. Для него музыка – это не было удовольствием; это было, ну… и смыслом его жизни, а главное – он стремился всегда к совершенству. То есть, если он пишет даже маленькое произведение, он испишет тонны нот – даже это не черновики, а это «подготовительная работа», как он говорил. Вот он берет мотив и его прорабатывает (полифоническая разработка, то есть, уже всякие такие теоретические идут моменты); вот он его полностью проработает, во всех плоскостях, во всех возможных вариантах – а потом уже берется за сочинение. И это знали – об этом вот его методе работы, и это тоже настораживало, что «как всё сложно». Вот еще ты не начал слушать, а уже думаешь: «Как же всё сложно!». А на самом деле всё очень… Он стремился к доступности и к ясности.

К. Мацан

– Ну, такая анти-запутанность… Вот я читал, когда к программе готовился, что Танеев продвигал, как бы сейчас сказали, юного Прокофьева – как-то вот ратовал за то, чтобы публиковали молодого тогда композитора Прокофьева. Не знаю, читал в интернете – может быть, врут, но я так прочитал. Но вот Прокофьев в этом смысле – композитор такой, который… вот как-то хочет немножко «подзапутать» слушателя, хочет немножко погрузить его в мир непростых мелодий, скажем так. А Танеев в этом смысле – такой контр-пример вот именно достижения ясности и анти-запутанности, нет?

Ю. Казанцева

– Танеев вообще относился очень настороженно к музыке современной. Вот там уже был период начала 20 века, когда начинались уже такие блуждания музыкальные, когда от тональности отказывались – он это не признавал…

К. Мацан

– Вот я про это и говорю…

Ю. Казанцева

– Не признавал…

А. Митрофанова

– А как он – прости, Юль – к Скрябину относился?

Ю. Казанцева

– Вот, вот я как раз… Совершенно точно ты говоришь – про Скрябина нужно сказать. Скрябин – его ученик, так же, как и ученик его Рахманинов. Они учились вместе, Рахманинов и Скрябин, на одном курсе. И если с Рахманиновым у Танеева было полное взаимопонимание, они вот на одной волне находились, и тот и другой – это вот рыцари музыкального искусства, они не обращали внимания на новые вот эти веяния модные. А Скрябин – наоборот. И Танеев –вот его еще одна черта – он был невероятно честным человеком. И он говорил Александру Николаевичу, своему ученику, что «мне не нравится то, что Вы пишете, мне не нравится». И это описано в дневниках, как Рахманинов и Скрябин, они часто приходили в гости – уже закончив консерваторию, они постоянно приходили к Сергею Ивановичу. Это была традиция, все так делали –то есть, не заканчивался период обучения вот консерваторией, конечно, нет. И вот они приходят в гости поиграть в шахматы, Танеев в прихожей, значит, Скрябину руку жмет и говорит: «Мне ведь не нравится Ваша музыка». А он говорит: «Да-да, Сергей Иванович, я знаю, я знаю». Проходят в комнату, вот они садятся играть в шахматы… «Но Вы понимаете, мне не нравится Ваша музыка! Вот что, Вы будете со мной в шахматы играть?». – «Да, да, Сергей Иванович, я всё понимаю…». И при этом, вот при этом – Танеев говорил своим молодым ученикам: «Ходите слушать Скрябина. Да, мне не нравится эта музыка, но это, видимо, новое слово, это новый виток развития музыкального искусства. Это нужно знать, это нужно слушать»…

А. Митрофанова

– А это, кстати, и того, и другого характеризует как удивительных людей. Во-первых, Скрябин – вот так вот в лицо скажи сейчас какому-нибудь тонкому художнику: «Мне не нравится Ваше творчество, мне не нравятся Ваши картины, мне не нравится Ваша музыка» – это же всё, ах, там, понимаете, скандал и «привет горячий», это обида там, надутые губы и глаза в потолок… Вот, а Скрябин, видимо, человек был гораздо более глубокий, что ли, и такие реакции себе не позволял…

Ю. Казанцева

– Нет, Скрябин – он был очень обидчивый, но Танеев – это другое дело. К Танееву было такое отношение. Его же называли «музыкальная совесть Москвы». К нему ходили за советом, знали, что он – такой человек, который не может сказать неправду. И это часто ему…

А. Митрофанова

– «Выходило боком»?

Ю. Казанцева

– Нет, ему это не «выходило боком», но просто они вот знали – знаете, как блаженный, в каком-то смысле… Ведь он говорил не только своим ученикам правду – он своим учителям говорил правду!

К. Мацан

– Чайковскому?

Ю. Казанцева

– Да, мой любимый случай! Знаете, Костя?

К. Мацан

– Нет…

Ю. Казанцева

– Вот, значит, сейчас расскажу, потому что… Чайковский – любимый учитель. Но отношения у них уже сложились со временем на равных, они общались на равных. И на премьере симфонической баллады «Воевода» (это баллада Чайковского) Танеев после исполнения подошел и сказал: «Петр Ильич, да, мне очень понравилось, но знаете, форма раздутая, средняя часть немного непропорциональная». Что делает Чайковский? Он рвет в мелкий винегрет партитуру, потому что Танееву не понравилась форма, видите ли, «раздутая» – Танеев потом буквально по кусочкам сам всё это склеивал и ругал себя последними словами – что он, промолчать не мог? А вот он не мог промолчать! И вот у них такие были отношения с Чайковским. Это никак не портило их отношения – наоборот, наоборот. И Танеев ведь, исполнитель фортепианных произведений Чайковского, его концертов; а третий его фортепианный концерт он вообще дописал после смерти Петра Ильича – он просто взял и дописал. Причем он так дописал, что никто вот не скажет, что вот тут – Чайковский, а вот тут – Танеев. Он знал – знал именно как пишет Чайковский, как он работает. И Чайковский именно убедил Сергея Ивановича стать ректором консерватории. Самый молодой в истории нашей консерватории ректор – Танееву было 28 лет…

К. Мацан

– 28 лет…

Ю. Казанцева

– И он не хотел! Он не хотел – он хотел заниматься музыкой, композицией, исполнительством, педагогикой, но не этой административной работой. Вы же понимаете, что такое ректор – это груз ответственности… Умер Рубинштейн Николай Григорьевич, причем в расцвете лет – вот что называется «на подъеме», никто не ожидал – и консерватория стала просто разваливаться. Пару лет без руководства – был совет, потом один руководитель, другой сменялись – и всё начало разваливаться просто стремительно. И вот Чайковский убеждал Танеева, что «если не Вы, то не будет у нас консерватории» – он давил на сознательность. А для Танеева вот чувство долга… это было не просто «пустые слова». И он на четыре года в каком-то смысле отказался от себя – он почти не сочинял, ну, не было времени, потому что нужно было заниматься всем: буфет не работает, зарплаты не выплачивают – всё это ложится на него…

А. Митрофанова

– «Осиротевшая» консерватория…

Ю. Казанцева

– И он всё это исправил! Он наладил быт консерваторский, он создает грандиозную библиотеку, которая сегодня носит имя Танеева – консерваторская библиотека… И когда его спрашивали: «Сергей Иванович, не жалко времени? Вы же всё, всё время сейчас посвящаете консерватории, вот этой административной работе» – он полностью туда, в них погрузился… А он говорит: «В мире много музыки – много музыки уже написано. И если я сейчас не напишу парочку симфоний, никто не заметит. А вот если я не сделаю то, что я считаю нужным – кому-то помогу, что-то… где-то нужно восстановить справедливость, где-то нужно… вот опять – работу буфета наладить, то я потом не смогу спать спокойно». Он к себе очень критично относился как к композитору – он не считал себя Бетховеном, с одной стороны, а с другой стороны, он говорил, что последнее дело – думать «ну, я маленький человек, чего я могу». Можно делать свое дело до конца – до конца исполнять свой долг… И это для него были – вот я еще раз хочу сказать – не пустые слова.

К. Мацан

– Давайте к музыке обратимся, после стольких слов о замечательном композиторе…

Ю. Казанцева

– Это будет не менее замечательное произведение – наверное, самое известное, такой символ Танеева – кантата «Иоанн Дамаскин», это Opus 1. И что характерно, до этого Opus 1 он написал уже столько произведений – там и романсы, и фортепианные пьесы, и оркестровые пьесы – а он всё это считал недостаточно хорошим. И вот сам дает номер опуса только кантате – ему уже было вот почти 30 лет, когда он пишет эту кантату на слова Алексея Толстого – трехчастная кантата, грандиозная… И прозвучит сейчас фрагмент третьей части – это фуга на слова «Господь! …В тот день, когда труба вострубит мира преставленье, – прими усопшего раба в Твои небесные селенья!»…

Звучит кантата С.И. Танеева «Иоанн Дамаскин», Op. 1 – III, Fuga

А. Митрофанова

– «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Напомню, что в гостях у нас на сегодня – искусствовед, пианист, замечательный музыкант, лауреат международных конкурсов Юлия Казанцева, и говорим мы о Сергее Ивановиче Танееве – композиторе и человеке, который очень многое сделал для музыкального образования, структурировал…

Я так понимаю, его вклад именно как педагога в структуру, которая сейчас у нас есть – вот это музыкальное образование, разделенное на музыкальную школу, а дальше, следующий этап – это консерватория, – это, в общем, тоже во многом его такая заслуга. Установка, которая была у Танеева, что «вот сейчас я могу заняться административной работой, а мир без моей музыки проживет, мир подождет» – это, с одной стороны, очень такой важный показатель того, что он адекватно оценивает свои способности – и сам говорит, что «я не Бетховен». Хотя посмотрим, что будет через 200, через 300 лет, как ты уже заметила – может, там музыка Танеева, она будет как раз востребована максимально, и наступит как раз ее время и ее пик славы. А с другой стороны, ведь это очень такое, ну… христианское, что ли, отношение к самому себе – то, что называется смирением. Смирение не как только мир внутри у человека, но и понимание собственной меры, да? То есть, спокойное отношение к тому, что «мир без моей музыки проживет». Не заламывание рук, не поиск как-то там, в порыве таком, как у романтиков это было, на разрыв аорты – нет. Наоборот – какое-то такое очень здравое отношение к себе, и я бы даже сказала, наверное, с духовной точки зрения очень зрелое, что ли, отношение. Вот в этом смысле Танеев как человек, который, ну, наверное, как всякий художник, сознает себя не только в горизонтальном измерении, но и в вертикальном тоже – что о нем можно сказать?

Ю. Казанцева

– Мне кажется, вот это его именно душевное состояние – оно ведь тоже притягивало людей. Это довольно большая редкость для художника – такое состояние внутренней гармонии какое-то. К нему и за этим тоже тянулись, просто (это многие говорили) – просто дома у него посидеть вот тихонько в уголочке, и проблемы сами решались, приходило какое-то решение проблемы само… Вот атмосфера в доме, он сам… Причем ведь он… Мне кажется, Вы очень правильно сказали – его смирение… Вот он это нес как послушание – вот он теперь должен стать ректором консерватории. Он не хочет; но как только он принял этот пост, и пока он не сделал всё, что он мог сделать – не было никаких у него сомнений…

Когда он увидел, что всё заработало – он сразу же отказался. Он назначил себе преемника – нового ректора выбрал из своих учеников, и с чистой совестью, что называется, наконец-то вот опять принялся за свою работу – то, что он считал именно смыслом своей жизни – сочинение. У Танеева всё в жизни было по полочкам, действительно – опять, Костя, к твоим словам – что математик, математик в смысле «ясность мышления». Для 20-летнего человека не знаю, насколько это характерно – он в 20 лет составил «план жизни» – чего он хочет достигнуть. Очаровательный план – я хочу прямо вот зачитать… Всё очень кратко, всё прямо вот…

А. Митрофанова

– Математически четко и точно…

Ю. Казанцева

– Да, да! Танеев пишет, что «Когда я был очень молод, я составил себе расписание того, что я должен сделать за 50 лет. Всё это я выполнил», – пишет Танеев…

А. Митрофанова

– А в каком возрасте он это пишет?

Ю. Казанцева

– Он это пишет в 50 лет как раз…

А. Митрофанова

– 50 лет – как раз подводит итоги…

Ю. Казанцева

– Да, но он говорит: «Я собираюсь прожить 100 лет, так что сейчас буду писать второй план». К сожалению, он не прожил 100 лет, он прожил 58 лет… Но, значит, план молодого Танеева: «Первое: я хочу быть a) пианистом,
b) композитором и c) образованным человеком. Что для этого нужно?» – спрашивает Танеев. – «Работать, работать, и при этом – аккуратно. Дорога, по которой я хочу идти, не имеет конца. Но я могу назначить для себя станции…». И вот дальше Танеев расшифровывает эти станции – «освоить всего Баха, всего Бетховена», и так далее по списку. И он, действительно, не то, что выполняет – он перевыполняет план. Он ученый музыкальный. И его ведь жизнь невероятно аскетична. И почему о нем сложно рассказывать – нечего рассказывать. Никаких любовных драм таких, в духе Листа, слух он не терял, в 35 лет трагично не погибал – то есть, нет какой-то интриги, что привлекает слушателя, о чем интересно рассказывать. Вот он «работал, причем аккуратно», как он говорит. Вот всю жизнь он «работал, причем аккуратно». Что тут можно сказать? Он ведь жил невероятно аскетично, плюс ко всему. Домик – простой домик; ему не нужны были никакие развлечения – он их просто не признавал… Высшее счастье для него – это пойти поработать. У него как-то так с детства повелось, причем, наверное, сейчас имеет смысл вспомнить детство – раз уж говорят, что «мы все из детства»…

Сергей Иванович родился во Владимире. Его отец, статский советник, Иван Ильич – он был страстным любителем музыки. И детей своих – еще было два старших сына – учил. Причем как он учил: сажал за инструмент, и, значит, пока какое-то количество часов не пройдет, нельзя было встать… И отбил полностью все нежные чувства к музыке у бедных мальчиков – вот начисто отбил. А когда отцу исполнилось 60 лет, родился Сергей Иванович Танеев. И они, что называется, нашли друг друга – полное единодушие. Вот в 5 лет как Танеев подошел к инструменту, так он просто не вставал сам…

А. Митрофанова

– Это утешение папе, который уже, видимо, отчаялся…

Ю. Казанцева

– Да, да! Отрада, вот наконец-то – сын, который его понимает… Но, правда, что дальше вот происходит: в 9 лет приезжают в Москву и поступают… только что открылась консерватория, первый набор – Танеева туда берут; но 9 лет мальчику – его не могут взять вот официально, нельзя брать таких маленьких; и он поступает как вольнослушатель. Ну, по сути это то же самое. Потом он немножко подрастает – и его уже зачисляют в студию.

К. Мацан

– А со скольких лет тогда зачисляли?

Ю. Казанцева

– Мне кажется, что-то такое… я могу ошибаться, но 15, наверное, как минимум, должно было быть…

К. Мацан

– То есть, то, что сейчас, в принципе, в музыкальное училище зачисляют после вот там 9-10 класса…

Ю. Казанцева

– Да, не было таких рамок, как сейчас – было гораздо более свободно, туда и взрослые могли приходить… Но все-таки какие-то рамки были…

А. Митрофанова

– Музыкальных школ тогда не было, если я правильно понимаю?

Ю. Казанцева

– Да, конечно, конечно…

А. Митрофанова

– Вот этот как раз пробел Танеев… своим собственным примером он его очень так обнажил – очевидным образом показал, что вот ребенку 9 лет – и куда? В консерваторию рано, а домашнего обучения уже маловато…

Ю. Казанцева

– Учителя, да, домашнее обучение… Отец его в какой-то момент хотел забрать из консерватории. Представьте – он, отец, испугался, что ну уж слишком его сын что-то погрузился в музыку – света, что называется, белого не видит… Он хотел его в университет отдать, чтобы хоть как-то отвлечь… И тогда к ним пришел домой сам Рубинштейн, ректор, и сказал, что… «Ну, талант у Вашего сына, ну, смиритесь, вот всё – Богом предназначено, не нужно забирать»…

К. Мацан

– «Вы же хотели, чтоб он музыку любил? Вот – любит»…

А. Митрофанова

– «Вот пожалуйста»…

Ю. Казанцева

– «Вот получите», да… (смеются) И действительно, Танеев ведь становится первым в истории… Он вообще по многим пунктам первый – видите, самый молодой ректор, самый молодой ученик, и первый обладатель большой золотой медали – то есть, он закончил и как пианист, и как композитор. То есть, как композитор по классу Чайковского, а как пианист – у Рубинштейна. И у него были завышенные требования к себе и как к композитору, и как к пианисту. Он, что называется – пианист от Бога. Причем талант, помноженный на усердие, железную дисциплину – представьте, какие результаты, да, фантастические! Но при этом он всегда был недоволен собой – именно как он играет, что это недостаточно хорошо. И ходила такая шутка в Москве, что у нас три достопримечательности – у нас Царь-пушка, которая не стреляет, Царь-колокол, который не звонит, и чудо-пианист, который не выступает… очень редко выступает. Потому что вот такая у него была внутренняя очень высокая планка.

К. Мацан

– Давайте снова к музыке обратимся. Что мы на этот раз послушаем?

Ю. Казанцева

– На этот раз это будет романс – мой любимый романс «Сталактиты» на слова французского поэта Сюлли Прюдома. И это не случайно – потому что вот как раз после окончания консерватории Танеев поехал в Париж, там почти полгода прожил, познакомился с Тургеневым… Они жили прямо на одной и той же улице, и между прочим, регулярно Танеев приходил в гости к Тургеневу в салон Полины Виардо… И остались очень интересные записи – вот его впечатления о Тургеневе. Он говорил, что… Вот Тургенев говорил, что мало что его может заставить заплакать – иногда Пушкин вот вызывает слезу… Но от музыки он часто плакал, и часто… Вот Танеев говорит, что видел, как Тургенев сидит и плачет, действительно, от красоты музыки… Я к чему это говорю – вот этот романс почему-то меня тоже часто заставляет… ну, если не плакать, то вот что-то такое подкатывает…

Звучит романс «Сталактиты» С.А. Танеева (ст. Сюлли-Прюдом, пер. Эллис)

К. Мацан

– Сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» – Юлия Казанцева, пианист, кандидат искусствоведения, лауреат международных конкурсов. Мы сегодня говорим о Сергее Ивановиче Танееве, и этот разговор продолжим после небольшой паузы. В студии – Алла Митрофанова и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

А. Митрофанова

– Еще раз добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели. Константин Мацан, я – Алла Митрофанова, и с удовольствием напоминаю, что в гостях у нас – Юлия Казанцева, пианист, искусствовед, лауреат международных конкурсов, человек, который может такую картину воссоздать своими рассказами вот в режиме «здесь и сейчас», что вот, например, я даже – отъявленный неуч, человек, который вообще ничего не знает про Сергея Ивановича Танеева, сейчас сижу и вот разинув рот слушаю Юлины рассказы про этого уникального человека, который, помимо того, что любимый ученик Чайковского, еще и учитель ну целой плеяды композиторов, имена которых нам сегодня парадоксальным образом известны гораздо больше, чем его собственное – Рахманинов, Скрябин, Прокофьев – это всё его ученики.  

Ю. Казанцева

– Ну, Прокофьев – он не напрямую… Тут знаете, как интересно – можно такие родословные педагогические составлять! Танеев – он учитель Глиэра, а Глиэр был первым учителем Прокофьева. Вот то есть, получается, как дедушка…

А. Митрофанова

– Через одно рукопожатие… педагогическое…

Ю. Казанцева

– Да, да, именно так… То есть, в общем-то, весь наш 20 век музыкальный – он получается через одно пожатие… Ну, в каком-то смысле мы идем все от Танеева, потому что у него учились Гольденвейзер, Игумнов – а это вот именно фортепианные школы, исполнительские русские школы идут… Метнер…

К. Мацан

– А я при этом никогда не задумывался, что в этом смысле Рахманинов – внук Чайковского, через Танеева… И Скрябин – внук Чайковского…

Ю. Казанцева

– Да, да, именно так… Они были знакомы, да… Это всё очень родственные…

А. Митрофанова

– А Прокофьев, получается – правнук?

К. Мацан

– Внучатый… племянник… (смеются)

А. Митрофанова

– Внучатый племянник, да… Юлечка, мы сейчас романс слушали «Сталактиты» – действительно, очень красивый, как ты говоришь, внутри там заставляет что-то трепетать… Есть у меня такое ощущение – для того, чтобы писать романтическую музыку, важно иметь внутри ну вот эту склонность к романтическому переживанию происходящего с тобой. То, что мы в первой части нашего разговора узнали о Танееве, характеризует его скорее как человека гармоничного и упорядоченного, которого трудно вот так вот растормошить. Но я знаю при этом, что и его романтические чувства не миновали… Что у него там было на личном фронте?

Ю. Казанцева

– Ну, несколько историй… И, наверное, начать я хочу с такой трагико-комической даже… Что называется, такое могло произойти только с Танеевым. Потому что да, в какой-то момент вся Москва об этом говорила, а когда до него дошли слухи – он был главным участником-то этой истории, да, главное действующее лицо – а он был единственный человек, который не был в курсе…

А. Митрофанова

– Не в курсе, да? (смеются)

Ю. Казанцева

– А что там случилось… На самом деле, это была не любовная история, а история дружбы. Танеев был частым гостем в Ясной Поляне, и он играл Льву Николаевичу, был одним из любимых пианистов…

А. Митрофанова

– В присутствии Софьи Андреевны?

Ю. Казанцева

– Да, в присутствии, конечно – они в четыре руки играли… Между прочим, и с Софьей Андреевной, и со Львом Николаевичем тоже «в четыре руки» играли. А еще с Толстым они в шахматы играли – причем не просто так, а на проигрыше. То есть, если Толстой проиграет, то он должен вслух прочитать любой фрагмент из своих сочинений; а если Танеев проиграет, то любое произведение по заказу он играл…

К. Мацан

– Хотел бы я на таком матче поприсутствовать! (смеются)

Ю. Казанцева

– Нет, у них было очень хорошо. Причем это продолжалось не один год, это была уже замечательная традиция… Пока в одно лето, когда Танеев приехал в очередной раз – а это был очень тяжелый период, как раз умер Ванечка, сын – и особенно Софья Андреевна тяжело переживала, вот депрессия прямо настоящая… И она сама говорила, что ее спасла музыка Танеева. Ее спасла музыка Танеева – прямо вот ее слова я зачитаю: «Я осталась жива, и обязана этим странному средству – музыке. Лучше всех действовала музыка Танеева. Иногда мне стоило только встретить Сергея Ивановича, послушать его бесстрастный, спокойный голос, и я успокаивалась». Вот опять, видите – воздействие самого Танеева, даже когда он еще ничего не сыграл, а вот просто его облик…

А. Митрофанова

– А вот как это выглядело со стороны? Я представляю себе: приезжает некий друг регулярно в Ясную Поляну…

Ю. Казанцева

– Именно, именно… Да, «в четыре руки» играет…

А. Митрофанова

– Да, а «в четыре руки» – мы же понимаем, что это касание! Ну, «в четыре руки» играть – это же один из доступных способов флирта… И в общем, это было ни для кого не секрет…

К. Мацан

– Вообще это что-то почти интимное – «в четыре руки» играть…

Ю. Казанцева

– Да, но это было так популярно – законно… И тем не менее, они же не только играли – они потом начали выезжать вместе на концерты, их стали часто видеть на концертах – вот сидят рядом, слушают… Что такое? Пошли слухи, конечно… И когда они дошли до Сергея Ивановича, он так расстроился – что «как люди могли подумать»…

А. Митрофанова

– А Толстой, по-моему, кстати, крепко приревновал? Вот я сейчас вспоминаю эту историю…

Ю. Казанцева

– Ну, ему тоже, видимо, было неприятно… И что сделал Танеев: он просто вот отрезал – он перестал появляться какое-то время в доме Толстых, чтобы все слухи прекратить. То есть, для него это было очень просто печально…

К. Мацан

– Я в одном из открытых источников читал – это, может быть, тоже, конечно, факт какой-то такой анекдотический – что когда Толстой в очередной раз узнал, что жена едет на концерт к Танееву, он написал ей письмо, в котором предложил 5 путей выхода из этой проблемы…

А. Митрофанова

– Один из которых был развод… Я тоже об этом читала… (смеются)

К. Мацан

– Да, один из которых был развод…

Ю. Казанцева

– Нет, я про это не знала…

К. Мацан

– Я прямо вижу тут такую основательность Льва Николаевича, что он написал письмо, всё расписал – вот мотивировочная часть, вот решение проблемы, вот выбирайте…

Ю. Казанцева

– Вот слушай, у них было душевное, видимо, какое-то родство – у Танеева с Толстым, потому что вторая любовная история – как раз про письмо. Потому что не миновали чувства страстные все-таки Сергея Ивановича Танеева – один раз в жизни он влюбился. Ему было 30 с небольшим, но он влюбился, к сожалению, в замужнюю даму – она была молода и прекрасна, но замужем. Это была жена архитектора Бенуа, ее звали Мария… И переписка не сохранилась – она была уничтожена, конечно, по взаимному согласию.

Одно письмо уцелело – но это такая, знаете, кульминационная точка развития отношений. И вот это письмо меня просто добило, потому что я вот читаю… С одной стороны – любовное страстное послание, вот полностью влюбленный по уши молодой человек; а он ей объясняет, почему они не могут быть вместе! Вот как Лев Николаевич – по пунктам. Разъясняет, во-первых – ей просто скоро станет скучно с ним, она из другого света, ей нужны там… балы, приемы, вот эта вся светская жизнь, а он не живет этой жизнью. Второе – просто уровень жизни: какие доходы у ее мужа, и какой скромный домик у Танеева – она тоже этого не вынесет и пожалеет. Ну и самое главное, пункт третий – дети, которые при разводе останутся с отцом, и она не простит это Танееву рано или поздно. И он заканчивает словами, что… «Я очень хочу семью, я не хочу умереть холостяком, – пишет Танеев, – но я понимаю, что теперь, видимо, это моя судьба. Потому что в любой женщине я буду видеть Вас, буду сравнивать… Я просто не смогу никого полюбить». И вот к сожалению, он оказался прав – он знал, видимо, себя, и он уже никогда никого не… Однолюб…

К. Мацан

– То есть, наследников у него нет – детей у него не было?

Ю. Казанцева

– Нет, нет – он умер холостяком. Но была одна женщина, которая всю жизнь была рядом, всю жизнь, вот с рождения – это нянюшка, легендарная нянюшка Пелагея Васильевна. О ней легенды тоже ходят. Она уже когда была не нянюшкой, стала секретарем, помощником, поваром – ее легендарные тоже пироги с капустой, которые Чайковский, Рахманинов и все любили… То есть вот, Танеев – он всегда шел вместе с нянюшкой, приходил…

К. Мацан

– С пирогами… (смеются)

Ю. Казанцева

– Ну, а когда нянюшка умерла – вот это был действительно самый, наверное, трагический момент в жизни Танеева. Представьте, человек… вместе бок-о-бок 53 года они прожили – она пришла 18-летней девушкой вот ходить за маленьким Сергеем Ивановичем… И вот когда ее не стало, он написал, может быть, тоже самое известное свое произведение… Вот первое по известности – это кантата «Иоанн Дамаскин», которую мы послушали, а второе, даже наиболее часто исполняемое – это «Прелюдия и фуга для фортепиано». При том, что Танеев был талантливейшим пианистом, у него довольно мало для фортепиано. У него есть небольшой сборничек, но это в основном его юношеские произведения – то есть, там даже еще Танеев не в полный рост, а такие какие-то наброски скорее…

А вот это – что называется, безусловный шедевр, и это играют часто пианисты. Это очень сложное, это крайне виртуозное произведение – то есть, тут Танеев показывает всю свою мощь исполнительскую – это технически просто невероятно сложно. Плюс к этому – это же прелюдия и фуга, а фуга – это как раз то, что было так мило Танееву, это искусство полифонии, математика музыкальная. И это сложнейшая конструкция вот эта полифоническая, а еще плюс к этому – это невероятная эмоциональная наполненность. И вот тут, Алла, как ты сказала – казалось бы, человек такой структурированный, гармоничный… Но иногда прорывается, и мы видим, какие там страсти бушуют – Боже мой! Это всё просто в рамках находится, но оно там вот, оно внутри бушует… И вот «Прелюдия и фуга» – это как раз пример, когда мы можем заглянуть, что там происходило в душе…

К. Мацан

– Вот давайте заглянем…

Ю. Казанцева

– Давайте заглянем… Причем это, конечно, грандиозное произведение, его нужно слушать целиком – но оно настолько грандиозное, а у нас тут пару минут… И я бы предложила вот финал послушать – самый конец фуги, одну из кульминаций…

Звучит «Прелюдия и Фуга (соль-диез минор) для фортепиано» С.И. Танеева

К. Мацан

– Юлия Казанцева – пианист, кандидат искусствоведения, лауреат международных конкурсов, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о Сергее Ивановиче Танееве, и вот только что послушали фрагмент одного из самых его известных произведений – «Прелюдии и фуги», фрагмент фуги, финал. И мы продолжаем наш разговор.

А. Митрофанова

– 15 марта в Коломенском у Юли будет концерт-лекция – да, Юль?

Ю. Казанцева

– Да-да…

А. Митрофанова

– В 18.00… О Шопене и Шумане пойдет речь… И в 18.00 – в Театральной хоромине, да?

Ю. Казанцева

– Да…

А. Митрофанова

– Можно приобретать билеты и приходить… Юль, вот о Танееве – поскольку уже приходится сейчас …

Ю. Казанцева

– Подытоживать?

А. Митрофанова

– Да, завершать вскоре разговор… Очень многое о человеке говорит то, как проходят, ну, последние дни его жизни… может быть, последние годы его жизни. Мы уже не раз упоминали – ты рассказывала, что Танеев был человеком чрезвычайно скромным… При том, что в принципе он мог вести богемный образ жизни, будучи композитором, пианистом – ну, мы понимаем, что такое человек искусства во второй половине 19 века, в конце 19 века… В начале 20 века тем более – «серебряный век» и так далее… Ну вот такое ощущение, что его всё это не коснулось. Аскеза внутренняя, связанная вот эта упорядоченность и какой-то мир, который есть у него внутри – вот на протяжении всей его жизни какие-то такие стойкие характеристики. То есть, такое ощущение, что он с этим миром… он не достиг его в определенный момент, как, ну… для христианина целая жизнь иногда требуется, а как будто бы у него это изначально было…

Ю. Казанцева

– У меня тоже такое впечатление, знаешь – именно так, что вот он очень цельным родился… И были какие-то испытания у него на пути, но вот он эту цельность пронес до самого конца…

А. Митрофанова

– Вот очень скромная жизнь, да – ведь что там у него? Да, в финале – где он, в Клину, по-моему? Какой-то очень скромный домик…

Ю. Казанцева

– Деревня Дютьково – там вот у него прямо крестьянская изба, он туда приезжал каждое лето… Причем ведь как он умер – это тоже история в своем роде замечательная. Он пошел на похороны своего ученика – Скрябина, опять мы сталкиваемся с Александром Николаевичем Скрябиным… Это было… Скрябин умер на Пасху. И тогда очень холодная выдалась Пасха… А Танеев шел за гробом, не желая покрывать головы. И простудился… А потом это перешло в какие-то осложнения – и вот он летом умер…

И всегда особое внимание привлекает последнее сочинение композитора, да – как вот его духовное завещание, вот особое внимание… И у Танеева – как будто он знал, вот хочется сказать, как будто знал, что это последнее произведение… Это кантата «По прочтении псалма» – так называется кантата. И обратите внимание, как всё красиво: первое сочинение – кантата «Иоанн Дамаскин», последнее сочинение – кантата «По прочтении псалма»…

К. Мацан

– Даже тут завершенность какая-то математическая…

Ю. Казанцева

– Да! Вот логичность его жизни…

А. Митрофанова

– И гармония…

Ю. Казанцева

– Да! Да…

А. Митрофанова

– Вот в эту деревню, насколько я помню, он же приезжал, по-моему, летом специально – проводил там в тишине, спокойствии…

Ю. Казанцева

– Да, каждое лето – полное уединение вот, полная аскеза…

А. Митрофанова

– Вот опять же, да, люди куда уезжали – на воды…

Ю. Казанцева

– Лечиться на воды…

А. Митрофанова

– Лечиться на воды, общаться – и в общем, это была такая… аристократическая, но все-таки тусовка – простите за это слово, но это действительно так. Людям очень важно было вывести в свет самих себя, своих детей там… опять же, пофлиртовать и прочее… Ему всё это было не нужно – он в глухую деревню уезжал… Как называется? Дю…

Ю. Казанцева

– Дютьково…

К. Мацан

– А это где?

Ю. Казанцева

– А это под Звенигородом. Там сейчас дом-музей – очаровательный музей, там концерты проходят… Это замечательное место! Танеев еще, знаете… он последние вот, наверное, 10 лет жизни говорил: «Мне еще столько нужно сделать!». И даже при его аскетичности он еще больше отказывался от всех… даже каких-то обязанностей, меньше преподавал – потому что чувствовал вот, что время заканчивается, а ему нужно еще написать одно, другое, третье… Ведь Танеева называют русским Бахом!

Вот мы про это еще не сказали, что Танеев, вот если говорить с музыкальной точки зрения, что он сделал – он сделал великое дело: он объединил традиции русские и европейские. Как Глинка в свое время сказал – Глинка сказал: «Я хочу поженить западную полифонию и русское многоголосное пение». То есть, создать что-то такое новое… Глинка ничего не успел сделать, а вот Танеев это сделал в полной мере – вот как он всё делал до самого конца, до донышка. Изучал ведь и русское церковное пение, и изучал европейскую полифонию, причем с эпохи Возрождения – вот именно всю историю полифонической музыки. И конечно, Иоганна Себастьяна Баха, который для него был одним из главных композиторов. То, что он берет кантаты – это же не наш жанр. Кантата – это баховский жанр…

И что делает Танеев: он берет древнерусские напевы – например, в последней кантате это «Со святыми упокой» – да, напев из Обихода, и работает с ним, как будто он Бах. То есть, полифоническая разработка, фуги – вот он создает баховскую полифонию, но на основе русского мотива. И это получается совершенно другая музыка. Это получается нечто… Вот то, что до Танеева никто не делал… И потом уже тоже не делал… Вот он достиг эту вершину, как бы уже ее освоил полностью, написал грандиозный труд – 17 лет писал, теоретический труд о контрапункте («Подвижной контрапункт строгого письма», что до сих пор является самой главной книгой по контрапункту). То есть, он ученый – он безусловно ученый. Он написал грандиозную оперу – «Орестея», которая тоже 10 лет писалась, она сейчас не звучит…

А. Митрофанова

– А почему, кстати?

Ю. Казанцева

– Ну, «Орестея» – это отдельная история, это тоже было такое дело его жизни. Но опера не сценическая, не эффектная, а опера – это же многозатратное такое постановочное дело… Поэтому просто сложно, сложно и невыгодно театру ставить…

А. Митрофанова

– Вот опять – в ту же копилку, понимаете: не сценическая, то есть, не эффектная… Это значит, он не прибегал к сознательным ходам, понятным…

Ю. Казанцева

– Причем знаете – он же знал, как! Он же знал, как… Как ученый, он знал – он бы мог написать то, что стало бы, знаете, таким хитом… Он знал всю эту кухню… Но ему не нужен был успех. Поэтому он писал музыку для вечности…

К. Мацан

– Ну еще, мне кажется, здесь (наверное, может быть) есть такой момент, что он жертвовал, или готов был, вот этой сценичностью пожертвовать ради смысла, ради какого-то такого, ну, если угодно… моральной нагрузки того, что он там говорит – такой интеллектуально-философской нагрузки. Про него же пишут, что он очень такой вот… философствующий тоже был, мыслитель… такой композитор-мыслитель. И вот это было высказывание – высказывание, оно… вот в нем в жертву приносятся какие-то внешние эффекты ради глубины содержания…

Ю. Казанцева

– Ведь он говорил, что музыка – это не развлечение (это его слова), это борьба добра со злом – ни много ни мало…

А. Митрофанова

– Для человека, который в финале жизни пишет «Кантату по прочтении псалма»… Какой псалом, кстати, имеется в виду?

Ю. Казанцева

– Вот кстати, кстати – это еще одна арка, очень красивая… Это «По прочтении псалма» – одноименное стихотворение Хомякова, это было любимое стихотворение его матери, она его наизусть декламировала маленькому Танееву. Вот детские впечатления, да – и через годы он берет это стихотворение, любимое стихотворение матери, и пишет на него кантату. К слову о том, как важно, что мы читаем детям…

А. Митрофанова

– Это точно… (смеются)

Ю. Казанцева

– Как оно всё через много лет… во что вырастает…

А. Митрофанова

– А какой псалом? Что там про него известно?

Ю. Казанцева

– Тот, я хочу сказать, вот текст, что мы сейчас послушаем, называется «Русский реквием». «Русский реквием» еще называют потому, что вот это – как раз последнее произведение. Это не конкретный псалом – это вот именно по прочтении псалма, это вот такое, знаете… философское какое-то состояние прощания с жизнью, вот когда мы уходим от этого мира… То есть, это такое свободное очень прочтение. Вот тут прозвучат строки «Иду в неведомый мне путь, иду меж страха и надежды»… И это тоже как вот жизненное кредо, да…

А. Митрофанова

– Ну, это «золотой путь» христианина…

К. Мацан

– И это прямо цитата из Петра Дамаскина – «Наше спасение совершается между страхом и надеждой»…

Ю. Казанцева

– Да, и вот видите – опять мы пришли… эта арка – «Иоанн Дамаскин»…

К. Мацан

– Ну, там Петр Дамаскин, но – тоже Дамаскин…

Ю. Казанцева

– Да, вот оно… Сергей Иванович Танеев – вот еще раз, если подытожить – нету ничего эффектного, казалось бы, вот жизнь его можно в один абзац: родился, жил в Москве, умер в деревне Дюдьково… Нету никаких страстей, никаких таких историй… Но такой красоты его жизнь! Даже, знаете, читая о нем, тоже хочется как-то стать лучше, гармоничнее, вот как говорили – просто рядом с ним посидеть, спросить совета… Это уже действо! Так же и сейчас – просто почитать о нем, или почитать его письма – уже это трогает. И его человечность очень трогает. Знаете, ведь он когда ушел из консерватории, он стал заниматься частным образом. Что это значит: вот к тебе приходит ученик и платит деньги. А он не брал денег с учеников! Более того, он ученикам платил!

К. Мацан

– Чтобы они приходили заниматься?

Ю. Казанцева

– Нет… Вот если он видел, что, например, пальто плохое, что сложное какое-то состояние в семье – он (тайком, как правило) платил ученикам, помогал им… Вот это ведь странный подход, согласитесь?

К. Мацан

– Вот мы как-то к этой теме возвращаемся… Опять же, мы начали с того, что он не любил музыку Скрябина, своего ученика, открыто об этом говорил – и при этом оставался со Скрябиным в прекрасных отношениях и очень его любил… Вот это, мне кажется, то качество…

А. Митрофанова

– И советовал его слушать…

К. Мацан

– Да… То качество, которое называется великодушием – вот когда…

Ю. Казанцева

– Именно, Костя…

К. Мацан

– Именно величина души – которая способна вместить даже то, что тебе, может быть, не близко; но принять это, с этим освоиться и быть к этому добрым и расположенным – это великодушие… Которого, мне кажется, так не хватает вообще…

Ю. Казанцева

– Я вот не помню, кто, но по-моему, Гречанинов (еще один ученик) вспоминал, что вот похороны Танеева… Для него было неожиданностью, но это тысячная толпа была, причем все плакали – то есть, это не просто «мы пришли там... проводить какого-то там бывшего ректора», а близкого человека. То есть, для него это был шок – скольким же людям Танеев помог! Вот пришли провожать родного человека… И вот эта тысячная толпа шла, и звучала «Четвертая симфония» Танеева… Это было... да, красиво…

А. Митрофанова

– Я еще вот по поводу этих учеников, которым он втихаря приплачивал, помогал, да – хотела уточнить. Если правильно понимаю ведь, это было то время, когда музыкой стали заниматься шире – то есть, это стало не только привилегией состоятельных людей, но и то, что принято там называть «разночинцами» вот и прочее… Когда даже люди, ну, там… из совершенно бедных семей, если чувствовали у ребенка талант – ну, задумывались уже, как его хорошо было бы там развить и прочее. Вот здесь как раз Танеев очень многим пришел на помощь – откуда и брались вот эти его ученики, «оборванцы» (ну, по внешним стандартам)…

Ю. Казанцева

– Да… Потом появлялись вечерние школы – вот именно трудовые вечерние школы. И там Танеев тоже – он и писал… Там были хоры из рабочих – вот он для них писал хоры «а капелла»… Танеев в каком-то смысле возродил жанр вот этот «а капелла», в котором еще хоры Бортнянский писал… То есть, да – сколько у него было учеников! У него дома стоял старый-старый раздолбанный рояль. И ученики в какой-то момент решили: что за безобразие, надо скинуться просто и купить любимому учителю приличный инструмент. Начали тихонько собирать деньги… А когда Сергей Иванович узнал об этом, он опять так расстроился, и говорит: «Ну что вы, мне вообще ничего не нужно! Вот у меня мой старый любимый раздолбанный рояль – пожалуйста, не нужно ничего менять, не нужно лучше, а так, как оно есть, пожалуйста, оставьте…».

А. Митрофанова

– Какой-то, по-моему, очень христианский подход: то, как он живет; то, как он относится к людям – вне зависимости от того, нравится ему их музыка или нет, вне зависимости от того, как они относятся к нему… Вот это, конечно, подвиг настоящий. И тут есть, на что посмотреть и чему учиться, и вообще кроме восхищения это ничего не вызывает…

Ю. Казанцева

– Полностью согласна…

А. Митрофанова

– Да, дорогого стоит ведь еще, понимаете, вот этот момент, когда говорят… Гениальными педагогами становятся те, кто сами не достигли каких-то вершин в своем творчестве, потому что гений не знает, как научить мастерству. Гений… За ним можно просто наблюдать. Или жить, так сказать, вблизи и впитывать какие-то токи, которые от него исходят. Но как он это делает, он объяснить не сможет. А Танеев – он и в музыкальном плане очень многого достиг, и при этом был гениальным педагогом. Вот это тоже, ну я не знаю – какая-то очень важная характеристика…  

Ю. Казанцева

– Да, он умел всё объяснять… То есть, он именно музыку, которая, с одной стороны – наука, да, а с другой стороны – какой-то плод вдохновения, непонятно чего, озарения – а вот он это всё объяснял. И к нему приходили, потому что он как рентгеном видел, где какие недочеты, где что нужно поменять, чтобы действительно получилось хорошее произведение. Он настолько человечен, вы знаете – это тоже не всегда… Великий композитор – вот к нему какие-то другие критерии… А вот Танеев – он именно как человек, который… с которым можно себя соотнести, к которому хотелось бы прийти в гости. Я вот, например, не уверена, что я хотела бы пойти в гости к Вагнеру – вот не хотелось бы мне, может быть… (смеются) А вот к Сергею Ивановичу очень бы хотелось.

А. Митрофанова

– Кстати говоря, музей под Звенигородом…

Ю. Казанцева

– Да, в музей можно съездить в гости…

А. Митрофанова

– И я напомню еще в конце нашего разговора, что 15 марта в Коломенском в Театральной хоромине Юлия Казанцева будет читать лекцию – с прекрасным музыкальным сопровождением, как всегда она это делает – о Шопене и Шумане, романтиках, в 18.00. Приходите обязательно, потому что это удовольствие, по-моему, вообще ни с чем не сравнимое – слушать Юлию и как музыканта, и как лектора…

К. Мацан

– Под занавес нашего разговора послушаем то самое последнее произведение Танеева, его завещание духовное – «По прочтении псалма», о котором мы сказали…

Ю. Казанцева

– Да…

К. Мацан

– Спасибо огромное за эту беседу! Юлия Казанцева, пианист, кандидат искусствоведения, лауреат международных конкурсов, лектор, популяризатор музыки и культуры сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». В студии были Алла Митрофанова и я, Константин Мацан. До свидания!

А. Митрофанова

– До свидания!

Ю. Казанцева

– До свидания!

Звучит кантата «По прочтении псалма» С.И. Танеева