«Россия в 19-м веке». Дмитрий Казанцев

У нас в студии был кандидат юридических наук Дмитрий Казанцев.

Разговор шел о России 19-го века, о правлении Императора Николая Первого и о формировавшейся тогда обновленной системе законов и права.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте! Светлый вечер — на Светлом радио!

Меня зовут Алексей Пичугин, я рад вас приветствовать!

Мы вчера говорили про положение крестьян в России XIX века, до отмены крепостного права — скорее, говорили даже про эпоху царствования Александра I в целом, вот, так и вышли на положение крестьян, на то, какими были крестьяне крепостные, что, какие права были у государственных крестьян, как это влияло на экономику страны...

Мы сегодня — с Дмитрием Казанцевым, специалистом по истории культуры, истории права, кандидатом юридических наук... Здравствуйте!

Д. Казанцев

— Добрый вечер, дорогие друзья!

А. Пичугин

— ... продолжаем... и мы, с одной стороны, так, хронологически идём по истории России — говорили про Александра I... надо бы говорить про Николая I, и мы будем про него сегодня говорить, но... важно, что мы этот рассказ ведём не столь событийно, сколько с точки зрения разных законов, и того, как они влияли на жизнь общества. И, понятно, что мы здесь не ставим себе цель разбирать весь корпус законов Российской Империи, который издавался при разных Императорах в XIX веке... мы говорим о том, как основные положения реформ влияли на общество и жизнь общества. И это важно потому, что мы вчера говорили о том, что история России XIX века — это, в принципе, уже история современной России. Потому, что... реформы разных ведомств, министерская реформа, понятийный аппарат... всё это — то, что подвигает нас к пониманию. То есть, мы говорим про Россию XVIII века... я уж не говорю про XVII, более ранний... но, если мы говорим про историю России XVIII века Российской Империи, всё равно, для нас сама терминология — государственного аппарата, отношения с Церковью... — всё это не даёт какого-то... начинаешь про это говорить, и, всё время, как сейчас говорят молодые люди — требуется пояснительная бригада... «Можно пояснительную бригаду в студию?» И, вот, эта пояснительная бригада — она всё время требуется.

Когда мы говорим про реформы XIX века — она нужна в меньшей степени. Есть, конечно, некая терминология, которую нужно прояснять — вот, как Дмитрий прояснял «товарищи министра» — но тут, всё-таки, всё гораздо более закономерно, понятно. Тем более, что эпоха Николая I — это эпоха реакции, в первую очередь.

Д. Казанцев

— Эпоха Николая I — это, безусловно, эпоха реакции. Но это эпоха реакции, которая находилась — жёстко находилась — в контексте социально-политических преобразований, обусловленных общественными потребностями. И, поэтому, парадоксальным образом, сворачивания либеральных реформ.

Действительно, реакционные внешние проявления во многих сферах жизни, всё равно, служили основой для проведений изменений этих самых условий. И, если мы говорим про памятники законодательства, то само понятие «Корпус Российских законов» возникло, как ни парадоксально, именно, в эпоху Николая I.

Знаменитый «Свод законов Российской Империи» — это порождение Николаевской эпохи и, возможно, это уникальное порождение, которое могло возникнуть именно в эту эпоху.

И здесь неплохо бы вспомнить, собственно говоря, а кто это сделал. Сделал, конечно, целый корпус юристов наших замечательных того времени. Да, была личная инициатива Императора Николая I, который, прям, поддерживал это, как, в своё время, Юстиниан патронировал кодификацию римского права. Исполнителем — если не главным исполнителем ... мероприятий считался Сперанский Михаил Михайлович, который стал графом ровно в результате этой кодификации. Но важнее — зачем она понадобилась вообще?

И, вот, кодификация, несмотря на всю реакционность управления, которая была обусловлена личностью Императора, которая, в свою очередь, претерпела огромные метаморфозы в декабре 1925 года, когда из, в общем, такого — молодого, довольно либерального принца, стал, хотя и не сразу далеко, формироваться очень консервативный самодержец...

А. Пичугин

— Человек, который никогда не собирался на престол.

Д. Казанцев

— Не собирался на престол...

А. Пичугин

— То есть, не то, что не собирался, а ему не очень-то этот престол грозил.

Д. Казанцев

— Да, ему просто не нужно было к нему готовиться. Есть старший брат, есть средний брат — точно будут править они, а я, вот, такой блистательный аристократ, собственно говоря, светский ловелас...

А. Пичугин

— ... с либеральными взглядами...

Д. Казанцев

— ... с либеральными взглядами, со светскими манерами, понимаемый хорошо в Европе, и понимающий хорошо Европу.

И, вот, он, за несколько лет, в результате надлома психологического, превращается в того Николая I, которого мы знаем.

А. Пичугин

— Начинается-то всё с декабристов...

Д. Казанцев

— Начинается с декабристов — конечно! Потому, что, вообще, Декабрьское восстание — это очень хорошо изученное и очень таинственное событие в Русской истории.

Потому, что, вроде бы, внешне история нам известна. Вот — исчезновение Александра I... вот — морганатический брак Константина, которому не нужно было на престол, ему хотелось жить в Польше, он там был генерал-губернатором... ну... фактически, местным, таким, королём Польским, что его устраивало более чем. А вот — Николай I, который заявляет права на престол. Вот — Милорадович, который его в этом не поддерживает. И — по каждому пункту возникает вопрос — а почему? Почему, зная всё о декабристском заговоре, Александр I его не ликвидирует? Почему он не даёт информацию об этом тем, кто мог бы это ликвидировать? Почему Аракчеев, который имеет огромные полномочия в сфере госуправления, в момент, накануне Декабрьского восстания, зная о нём неплохо, самоустраняется от государственной власти и уезжает к себе в имение под очень благовидным предлогом личной... там... трагедии в своей квазисемейной жизни. И — так далее. Чем больше этих «почему», тем менее понятен сам феномен Декабрьского восстания. Вплоть до последних выстрелов из пушек, которыми это восстание заканчивается. Вплоть до уголовного дела по нему.

Хотя, мы знаем внешнюю историю, что для России, которая — на секундочку — более полувека жила в условиях моратория на смертную казнь ( в мирное время, разумеется ), казнь, да публичная, да массовая, да ещё и дворян — конечно, была шоком.

А. Пичугин

— Несостоявшаяся, фактически.

Д. Казанцев

— Да... есть этот момент малоизвестный. Когда из списков, которые включали десятки, если не сотни, имён, вычёркивались, просто, имена, и ограничились, собственно говоря, пятерыми... хотя, и для них пришлось выписывать палача из новоприсоединённой Финляндии. Потому, что искусство сомнительное палача в России было, к тому времени, забыто. И то — это оказало шокирующее влияние на общество. Ну, конечно, на Царскую фамилию тоже. И это очень важно для нас, для понимания: в этот момент, и после этого момента, Николай I теряет доверие к дворянам — к тому сословию, на которое все его предки опирались.

Да, и его старший брат, и его отец, и бабка — боялись дворян. Но они не мыслили себя в отрыве от дворян. А, вот, эпоха Николая I — это эпоха, когда царь всё ещё должен опираться на дворян, но он пытается искать иную опору.

А. Пичугин

— А, вот, знаете... тут интересный момент, о котором многие, конечно, говорят: Николай I стал самым «народным» Императором в истории России. Причём, «народным» — городским.

Сколько было городских мифов и легенд в Петербурге, связанных с тем, что Император... «Царь» говорили: «Царь шёл по улице и встретил...»... «Царь зашёл в кабак и увидел...»... «перед Царём вели какого-то пьяного солдата, и Царь его пожалел...»... «Царь — то, Царь — сё...»... вот, образ Царя, который выходит из дворца и идёт по городу — он был несвойственен ни Александру, ни Александру потом II-му, ни III-му, ни Николаю II ... Николай I. И образ Николая I-го — он какой-то очень... почему-то народ... ну, я так понимаю, что это не дворянское сословие, как раз — это мещанское сословие его возвело в, такой, ранг абсолюта в его же абсолютизме. Потому, что, наверное, он был очень понятен. Своими консервативными преобразованиями, своими... такими... не очень либеральными идеями, которые были модны тогда в просвещённом высшем свете. Они были абсолютно немодны, видимо... как это, кстати, бывает везде, не только в России... у нас же, такое, среднее городское население всегда консервативно, да?... не обязательно в столице... разных городов... вот, то же самое было и тогда.

Д. Казанцев

— Абсолютно верно. Это очень любопытная инверсия, когда Николай I, фактически, стал воплощением народного архетипа Царя. Хотя, в целом, тогда, по нынешним меркам, цари вели себя довольно демократично — то есть, там, пройтись по своему городу мог и Александр I, и Александр II... Николай II, вообще, всю Россию объездил... Александр I начал ездить активно по европейской части России... но... Николай I, даже не как личность, а как образ, для народа воплощал сразу несколько важнейших элементов.

Первое — внешность... вот, это: «Во всём будь пращуру подобен...» — что только Пушкин замечал. Огромный... такого... несколько грубоватого вида, похожий на Петра I, с характерными Романовскими чертами — вот, такой, Царь-полководец... вот, это, вот... древний архетип.

Второе — да, Царь-мещанин, покровитель мещан. Потому, что, действительно, по мере ослабления фактического... не номинального, пока что, не юридического, а фактического влияния дворянства, возрастало влияние городского сословия — имущего городского сословия. Потому, что... а больше дворян было заместить некому. Облегчалось — постепенно, медленно, исподволь — но облегчалось положение крепостных. Боясь провести ту реформу, которую провёл его сын, по понятным причинам — не доверяя дворянству, но всё ещё опасаясь его, Николай I системно ослаблял дворянство ( благо, дворянство само для этого подавало все возможности, элементарно проигрывая крепостных в карты, закладывая их в казну, и так далее, и так далее... )

А. Пичугин

— Продавая, несмотря ни на что, отдельно, без семей...

Д. Казанцев

— Да... это, вот, одна из самых мрачных черт ещё Екатерининского законодательства — о том, что можно было продавать без семьи и без земли. То есть, буквально, как вещи.

И, вот, правительство исподволь, фактически, выкупало крепостных, и крепостные, получая личную свободу, получали возможность экономическую.

А. Пичугин

— Напомню, друзья, что в гостях у Светлого радио сегодня Дмитрий Казанцев, специалист по истории культуры и истории права, кандидат юридических наук. Говорим о России XIX века, эпохе Николая I через такой... юридические разные аспекты разных, опять же, сторон жизни и быта, и положения разных сословий.

Если уж мы говорим про городское население, про мещанство... вообще... насколько это сословие было заметно в экономике страны?

Д. Казанцев

— Вопрос куда глубже, чем кажется...

А. Пичугин

— Потому, что... смотрите... мы берём какие-то... тут надо уточнение сделать. Если мы берём крупные города — столицы, там... Москва... Петербург, в первую очередь — понятно, что он наполнен, с одной стороны, дворянами, служилыми дворянами... что они могут быть сотрудниками ведомств различных... но, при этом, мы читаем Достоевского — и вот они... вот, это, вот питерское мещанство... такое бедное. Мы читаем совершенно разные произведения русских классиков, и видим — через, вот, этот блистательный свет Петербурга — всё равно, вот, эти грязные подвалы. А уж если мы выходим в какие-то другие небольшие уездные города — там другая история. Там, вот, это городское население уже с середины XIX века, когда... вот, Вы, наверное, совершенно правильно говорите, что Николай I стал первым... таким... царём городского сословия... наоборот, идёт, вот, эта, вот, его... начинается его расцвет. Потому, что города меняются, отступают... уже давно отступили... различные войны, города перестраиваются в города для жизни, и, естественно, городское население начинает играть какую-то роль. Но, вот, насколько... вопрос в том — насколько эта роль, вообще, экономически важна?

Д. Казанцев

— Эта роль была настолько важна экономически, что это чуть не привело к крушению Российской Империи в 1857 году.

А. Пичугин

— Уже после Николая...

Д. Казанцев

— Ну... собственно говоря, по результатам его правления.

Потому, что мы должны понимать, что население Империи не делилось на, вот, крестьян, с одной стороны, которые стоят за сохой, и дворян, которые в Петербурге на балах проедают деньги этих самых крестьян.

Чем дальше, тем больше, то самое «третье» сословие, исподволь, но де факто, формируется. Это не только городские обыватели Достоевского. Это — многочисленные ремесленники, которые живут и в крупных городах, и в средних городах, и в сельской местности. Это — формирующееся купеческое сословие. Ну, то есть, купцы были всегда, но это сословие становится всё более многочисленным. И это, что не менее важно, первые промышленники. Не такие, вот, сырьевики, типа Демидовых, а промышленники, которые пытаются налаживать небольшие мануфактуры. А в любой стране промышленная революция — понятно, что настоящая промышленная революция у нас была в эпоху Николая II только — но первый, вот, эшелон индустриализации начинается с текстильной промышленности. И, вот, здесь мы можем — в Москве, в Петербурге, в областных центрах, в районных центрах — видеть, что именно в эпоху Николая I возникают первые заводы. Не благодаря ему, ни в коем случае. Но благодаря, вот, тому влиянию этого третьего сословия мещан, плюс людей, не занятых в сельском хозяйстве.

А. Пичугин

— А как мещане, всё-таки... хороший вопрос... кем были первые рабочие этих заводов? Наверное, их не могло не возникнуть, поскольку в Европе они уже давно возникали, и, вот, эта промышленная революция — она, так или иначе, состоялась здесь... но... кто были первые работники этих заводов?

Ну... сложно представить, что, как раз, или стали мещане...

Д. Казанцев

— Нет, конечно... самые первые работники любых заводов — везде, не только у нас, и у нас в первую очередь — это были лично зависимые люди. Где-то это были... там... рабы, допустим — в странах англо-саксонского права, особенно, за пределами митрополии Британской, а у нас это были крепостные... но, вот, эти, вот промыслы, которые возникали особенно в городах, конечно, питались рабочей силой из сельской местности.

То есть, вот, те самые крестьяне, которые получали возможность... там... иметь чуть больше прав, чем будущие колхозники, хотя бы, элементарно, съехать из деревни, хотя бы на время — конечно, шли на заработки на заводы. Это ещё не те квалифицированные заводские рабочие, которые появятся в конце XIX века. Это, пока ещё, грубая рабочая сила, но бралась она, конечно, в первую очередь, из деревень, потому, что браться было больше неоткуда, а, во-вторую очередь, из наименее имущих городских обывателей, которые имели личную свободу, но не имели денег для её реализации. Именно это стало питательным бульоном для той самой первой волны индустриализации России, которая, в конце концов, была одной из фундаментальных глубинных причин столкновения с Великобританией и Францией в конце эпохи Николая.

А. Пичугин

— Но очень заметная разница была между городским населением крупных городов и уездных центров, совсем небольших городов. В экономическом положении, в их какой-то социальной роли... всё равно, вот, это всё очень заметно. И, вот, как раз, в эпоху Николая I — тогда, когда эта разница-то, в общем, во многом, и зарождалась, она становилась... ну, какой-то, такой... глобально заметной.

Д. Казанцев

— Да, абсолютно верно. Вообще, в России... там... вплоть до начала ХХ века, пожалуй, даже, разница между жителем Петербурга — особенно, имущим жителем Петербурга, и жителем уездного города бросалась в глаза чисто внешне. Они по-разному одевались, они, во многом, по-разному говорили, у них был разных образ жизни, у них... вот... предметы быта... материальные... были просто разные.

И, тем удивительнее, что потребность в самоуправлении, опробированная ещё по Екатерининскому указу о городской вольности, реализовывалась-то вовсе не в столицах. Она реализовывалась в малых городах. И, вот, та замечательная, очень значимая для жизни Империи реформа местного самоуправления, которую провели уже в эпохе Александра II, она базировалась не на теории, а на практике, и на потребностях в самоуправлении, но в маленьких уездных городах, где люди, не имея возможности для самоуправления, упирались в потолок и личного, и общественного роста.

Ну, вот, знаменитый прецедент «Ревизора» — Гоголь описал очень неплохо, ярко — когда люди в маленьком уездном городе вроде бы и хотят что-то сделать, но ограничены довольно жёсткой регламентацией, которая, в противовес тому, о чём мы сейчас говорим, в эпоху Николая I, тоже имела место быть, и, во многом, и расцветала не самым приятным цветом.

А. Пичугин

— «Свод законов Российской Империи» — то, о чём надо говорить. Потому, что сложно себе представить, что до «Свода законов Российской Империи», который был, благодаря Сперанскому, издан при Николае, различных попыток кодификации законов предпринималось немало, но, вот, именно работа Сперанского стала первым толчком к созданию, действительно, общего, работающего свода законов.

Д. Казанцев

— Совершенно верно. Вообще, потребность в кодификации материального права — того, что мы называем позитивным правом, то есть, писанным правом — она есть в любой развитой стране.

Разумеется, была она и у наших предков. Но... ни инструментария, ни юристов такого уровня, ни, главное, такого уровня господдержки до Сперанского, конечно, не было. Потому, что и при Екатерине, да и при Александре, несмотря на активную ... деятельность, кодификация была, таким, мероприятием факультативным: что неплохо бы собраться и что-то объединить.

При Сперанском... вот, я вспоминал сегодня уже Юстиниана... к этому мероприятию подошли по Требониановым лекалам. Действительно, собрать всё, действительно, выявить противоречия, действительно, кодифицировать. Не в смысле компиляции, а в юридическом смысле. То есть, систематизировать... буду, максимально упрощая, говорить... систематизировать регуляторные акты — и по кругу лиц, и по уровню действия, и по предмету регулирования, и по содержанию норм... и так далее... вот, всё то, чем юристы занимаются и до сих пор.

Работа была грандиозная, безусловно, потому, что кодификации подлежало всё право, весь массив нормативных актов, начиная с Соборного уложения... то есть, почти за 200 лет. Они все были включены в этот Свод законов, были даны указания по поводу того, что из этого работает, что не работает — не всегда они были ясными и последовательными, но важнее другое.

Первое. В России возник, вот, тот корпус, тот каркас, который потом будет дополняться, вплоть до Революции.

А. Пичугин

— Да, да, да...

Д. Казанцев

— Потому, что грандиозные, допустим, узаконения эпохи Николая II — они тоже будут выпускаться, как приложения, дополнения к Своду законов. Первое.

А второе, что ещё более важно — идеологически, с самого верха, то есть, от царской власти, была санкционирована фундаментальная идея законности, как базового — подчёркиваю — принципа правления.

А. Пичугин

— То есть, это, фактически, дало основу, заложило фундамент для создания нормально функционирующих юридических учреждений...

Д. Казанцев

— ... институтов.

А. Пичугин

— ... институтов, да.

Д. Казанцев

— Да, абсолютно верно. Потому, что без Свода законов... Свод законов, допустим, не уничтожал несовершенную, очень коррумпированную, просто не эффективную судебную систему. Но нормальную судебную систему, которой мы, прям, пользуемся и сейчас... хотя, она, конечно, тоже требует некоторых метаморфоз... она была бы невозможна в эпоху Николая II, и Александра II, без Свода законов — юристам, не только судьям, но и адвокатам, просто не на что было бы опираться. И, вот, эта, вот, идея законности, как опоры, в том числе, монаршей власти — это уникальный феномен эпохи Николая I, который, до этого, с такой ясностью, никогда, в принципе, не проводился. Несмотря, там, на все попытки Екатерининского времени, да и Петровского времени — вот, эта знаменитая Петровская юридическая техника... нет, это, всё-таки, закон — как личное волеизъявление Императора. Во времена Николая I закон становится из личного волеизъявления Императора объективным феноменом и базовым регулятором общественной жизни.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня — Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права. Мы говорим о России эпохи Николая I, разных аспектах — в первую очередь, юридических, которые позволяют нам лучше понять, как была устроена страна, уже очень близкая к нашему времени.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию Светлого радио.

Напомню, что мы сегодня с Дмитрием Казанцевым, кандидатом юридических наук, специалистом по истории культуры и истории права, говорим о России XIX века, об эпохе Николая I, как об эпохе, которая, во многом — уже близкая к нашему пониманию страны.

И, вот, создание... мы говорили про создание Свода законов Российской Империи — свода основных государственных законов, которые, на протяжение, действительно, всего XIX века, и начала ХХ, вплоть до Революции, дополнялись, редактировались, но... вот, этот Свод законов стал очень важной базой для существования, вообще, государства. Потому, что государство росло — огромное государство, с национальными окраинами, которые... между прочим, немало актов законных, регулировало именно жизнь национальных окраин, это очень важно — поскольку, вот, тогда было чёткое понимание, что каждая национальная окраина имеет свой собственный культурный аспект, свои собственные исторические особенности, которые регулировались разными законами, и которые включались в основной Свод законов Российской Империи. Это было очень важно. Это — то, может быть, чего сейчас не хватает.

Д. Казанцев

— Абсолютно верно. Вообще, в этот феномен местного управления и самоуправления — в том числе, национального, или социокультурного, если угодно — он отличал Российское законодательство, вплоть до эпохи первых Романовых. Потому, что, по психологическим причинам, с этого пути свернул, как это ни парадоксально, Александр II, который начал кое-где насильственную русификацию, искусственную. Ну, и одна из ключевых ошибок Николая II, конечно, это попытки к... такой... тотальной русификации, которая, во многом, была вызвана... таким, вот... несколько романтизированным представлением о роли Русского самодержца, как, такого, панславянского лидера — и, вот, значит, все, кто находится в нашей сфере влияния, должны быть немножечко русскими, а, вообще, чем больше русскими, тем лучше.

До этой эпохи, в эпоху Александра I, Николая I, если мы не берём очень сложные, специфические отношения с Западным краем, прежде всего, с Царством Польским, мы видим постепенное, и, во многом, естественное формирование многоукладности регулирования национальных окраин.

Потому, что это были земли подъясачные — допустим, в Сибири.

Это были... противоположная модель — фактически, личные унии, если мы берём Великое Княжество Финляндское... ну, и Царство Польское, во многом. То есть, отношения, фактически, митрополия-доминион, отнюдь не колония.

Это были чисто колониальные отношения в Центральной Азии, хотя и там были разные уклады, и были вассальные ханства, были новоприсоединённые территории.

На Кавказе были свои отношения.

В Прибалтике были свои модели отношений.

Допустим, по мере дальнейшего роста Империи при Николае II, вообще, отказались в определённый момент от формального включения территории в состав Российской Империи. Так называемые, инородческие земли — будь то Тува, или Монголия, или Маньчжурия, или Персия... там... вплоть до Кореи, одного времени — они оставались, вроде бы как, независимыми государствами, но просто там стояли русские войска, там, собственно говоря, работал русский капитал, и русский консул там был самым главным чиновником. Это тоже очень интересная модель.

Более того, если мы говорим про эпоху, особенно, крепостного права, да и первые годы уже великих реформ, в некоторых регионах — в Сибирских, допустим — имущественное положение местного населения ( так называемых, инородцев ) по сумме факторов оказывалось более выгодным, чем положение русских колонистов...

А. Пичугин

— Например?

Д. Казанцев

— Налогов меньше. Например, налогов меньше, натуральных повинностей меньше... поэтому, на той же Чукотке, в той же Якутии, этнические русские ( там, не важно... славяне этнические ) просили записывать их местными — якутами, благо, что чисто, вот, по фамилиям разницы не было. Звучание фамилий было близкое... там, крещёный якут по фамилии мог быть в метрической книге мог быть записан тем же Николаем Ивановым, допустим, что и Николай Иванов, приехавший из Тобольской губернии.

И, понятно, что Николаю Иванову, приехавшему из Тобольской губернии, тоже хочется мелких налогов, больших имущественных прав и земли побольше. Он и говорит: «Запишите меня якутом крещёным!» А ещё, за крещение, ему... там... как инородцу... какой-нибудь бонус дадут. И это — не единичные случаи. Это тоже очень интересный феномен, который требует, конечно, осмысления не только в эпохе Николая I, но и в дальнейшие годы.

А. Пичугин

— Духовенство, Церковь эпохи Николая — это тоже любопытная очень история. Поскольку, наверное, при Николае... во-первых, это эпоха митрополита Филарета. Понятно, что он — Московский, но его деятельность — она, конечно, была больше, чем просто правящего архиерея Москвы.

Во-вторых, при нём Синод реформировался... ну, фактически, в министерство.

Вот... тут надо бы поговорить про то, каким было духовенство. В течение XIX века достаточно много преобразований, в плане духовной жизни, произошло. Но... были какие-то общие принципы, по которым духовенство в XIX веке существовало. Понятно, что, в какой-то момент, стало больше свободы... в какой-то момент, уже, в принципе, к XIX веку духовное сословие подошло с определёнными свободами. Но, так, как Церковь была всеобъемлющей — она была и городской, и сельской — духовенство было и в городах, и в огромных соборах Петербурга, и в купеческих... ну, или, там... просто огромных Московских храмах... и — в маленьких, крохотных церквушках где-то в Нечерноземье, где совсем всё было бедно и плохо... но всё это было — одно огромное сословие, которое тоже существовало по своим правилам, которое, в большей степени, должно было соотноситься... оно было, фактически, мостиком между всеми прочими сословиями. Ну, потому, что... что общего могло бы быть у крестьянина и помещика, как не храм, и как не приходской священник? Или же — нет?

Д. Казанцев

— Если мы говорим про духовенство в XIX веке, тут важно учитывать одновременное наличие двух, казалось бы, взаимоисключающих факторов.

Во-первых, духовенство, конечно, было очень специфическим сословием. И эту свою специфику оно сохранило... ну... вплоть до Революции... а так-то — и до наших дней.

Допустим, когда, вот, эти, вот, сословные пережитки в Судебной системе были устранены судебной реформой, а для военных и для духовных — остались свои сословные суды. Вот, они были необходимы.

С другой стороны, духовенство перестало быть корпорацией — ещё во времена Екатерины II, во времена секуляризации. И, ещё со времён Петра I, духовенство жёстко встраивалось в систему госуправления. Синодальные реформы — они ровно на это были направлены. Но, до времён Екатерины II, духовенство, хотя бы, потенциально, имело... если не статус, то возможности некоей независимой силы.

Со времён Екатерины, духовенство, разумеется — это часть... ну, в широком смысле слова... машины госуправления. Да, это не совсем чиновничество — это важно понимать — не совсем чиновничество, но это, такой, квазиаппарат, главой которого является Император. То есть, в течение всей имперской эпохи, место Патриарха занимает Император. Николай I — глава Церкви... Екатерина II — глава Церкви... И, в этом смысле, мы, парадоксальным образом, можем наблюдать такую известную демократизацию духовного сословия. Что я имею в виду?

Я имею в виду, что в эпоху Николая I духовенство представляло собой... ну... довольно репрезентативный слой общества, срез общества разных слоёв. В этом срезе мы видим аристократов в рясах... такие же — дворяне... часто они и по происхождению такие же дворяне, которые вращаются в светских кругах, светских салонах. И митрополит Филарет — это, вот, именно, такой представитель высшего духовенства. Очень образованный, очень влиятельный, на короткой ноге с тем же Пушкиным... «И внемлет арфе Филарета в священном ужасе поэт» — это, вот, не внезапное какое-то озарение, это — нормальный поэтический, открытый, если угодно, диалог.

Большинство духовенства — они жили... ну, не то, чтобы в условиях крепостных крестьян, конечно... личной зависимости у них не было. Но от крепостного крестьянина, в укладе своей жизни, они не так уж сильно отличались. Он так же должен был пахать землю, он должен был... вынужден был...

А. Пичугин

— У них были церковные наделы небольшие...

Д. Казанцев

— Да, вот, своя пахотная землица... Он вынужден был искать хороших отношений с помещиком — потому, что, иначе, он просто не проживёт. И с крестьянами он должен иметь хоть какие-то отношения — иначе, просто, храм его будет пустой. И так далее, и тому подобное.

Разница между архиерейским сословием и белым духовенством была колоссальной. Знаменит анекдот XIX века, когда вдового белого священника постригают в монахи, чтобы он стал епископом. И, вот, знаменитую монашескую формулу «иноческого жития возжелав», он произносит как «епископского жития возжелав» — потому, что это было совсем другое житие. Им, по штату, полагалось — и дворец, и слуги, и кони... и... в общем... он становился дворянином.

При этом, духовенство — как в средневековой Европе, как в средневековой Руси — было одним из многих социальных лифтов. Да, уже появился социальный лифт крестьянства, которое могло выкупить себя из крепостной зависимости, купечества, мещанства, но это были нерегулярные социальные лифты. А, вот, духовное сословие таким лифтом оставалось по старинке всё ещё...

А. Пичугин

— Хотя, именно, Николай стал больше вмешиваться... гораздо больше... в жизнь Церкви.

Д. Казанцев

— Безусловно, безусловно! Он, вообще, любил очень вмешиваться в регулируемый объект. То есть, вот, эта, вот, мелочная регламентация, которая была, во многом, заложена при Павле I, при Николае I достигла своего апофеоза, показала свою нерезультативность, и, по счастью, была заменена в эпоху Александра самоуправлением, и области Церкви это касается отнюдь не в последнюю очередь.

Разумеется, жизнь духовенства регламентировалась, регламентировалась, во многом, мелочно... причём, даже не так, как мы, допустим, видим в эпоху Николая II, когда, там, духовенству расписывали штатные деньги... там... на одежду... на книги... на еду... на табак... и так далее... и — тут, прямо, буквально... предписание.

Но если мы говорим про внутреннюю сторону жизни духовенства, то трагедией эпохи Николая, конечно, было то, что у духовенства — за всеми этими регламентами, за всеми этими сложными социальными отношениями — оставалось всё меньше возможности заниматься вопросами религиозной жизни, или просто вопросами религиозного образования.

А. Пичугин

— А для самого Николая I — чем была Церковь? И, вообще... насколько он был верующим? Понятно, что христианство было государственной религией... насколько христианские ценности были для него личными?

Д. Казанцев

— Мы не можем залезть в душу к Николаю I. Конечно, человеком он был рефлексирующим, скорее всего... но, возможно, единственным набожным из Романовых был Александр I, и то — после Отечественной войны.

А. Пичугин

— И — отсюда все легенды о старце...

Д. Казанцев

— Да, да, да... которые нельзя называть легендами. Мы не можем сказать, было такое или не было.

А. Пичугин

— То есть, ушёл он в «Фёдоры Кузьмичи», или не ушёл...

Д. Казанцев

— Да... с точки зрения исторической науки — это науке неизвестно. Как — есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе...

Но мы, действительно, видим глубоко религиозную жизнь. Для Александра I Библия была не пустым звуком.

А. Пичугин

— Напомню, что Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры и истории права — у нас в гостях. Говорим про Россию эпохи Николая I.

Хотя... вот... что касается Библии — спасибо эпохе Николая I за переводы Библии. Понятно, что это, всё-таки, в целом, произошло не при Николае I, но все работы по Синодальным переводам, по переводам текстов Священного Писания — это всё Николаевская эпоха.

Д. Казанцев

— Да. И это очень важно понимать. Это, как раз, продолжение мысли по возможности получать религиозное образование.

Вообще, история борьбы за русскую Библию — это очень непростая история, очень длительная, которая длилась десятилетиями, которая началась в эпоху Николая I, предысторию имела в эпохе Александра I, а завершена была только в середине правления Александра II, когда мы получили, вот, ту Библию, которой пользуемся до сих пор. Потому, что, вот... там... Елизаветинские переводы... условно... церковно-славянский перевод... всё это — вещи, которые были либо уже непонятны, либо ещё не имели массового хождения. И в эпоху Николая I — на примере Библии мы это видим — уже появляется та база... интеллектуальная база... в виде образованного духовенства, или, по крайней мере, духовенства, которое чувствует потребность в образовании... и мещанского сословия, которое чувствует потребность в самоуправлении... и так, вот, мы идём по всем сословиям... без этой базы невозможны были бы великие реформы, которые, ещё раз говорю, не были интеллектуальной причудой Александра II — он, скорее, был противником реформ, — а которые были, действительно, потребностью общества, и потребность эта была сформирована в эпоху Николая I.

А. Пичугин

— Вот, если говорить о духовенстве в целом... тут даже не применительно к эпохе Николая... в XIX веке... то, вот, это огромное духовное сословие, оно... пусть менялось... менялись принципы образования, менялись различные положения в Синоде, но... всё равно, Церковь оставалась, вот, тем монолитом, где, внутри, перемены были не столь заметны.

То есть, положение... вот, Вы говорили про положение священника, да? Священник, обладая большим количеством прав, при этом, оставался абсолютно зависимым от церковной власти и от личности архиерея. То есть... что бы ни происходило... какие-то канонические нарушения, за которые священник подвергался наказанию — ну, сейчас это будут просто канонические прещения, а дальше — ему ничего не грозит, как личности. Ну, скорее всего, ничего не грозит, как личности, в зависимости от того, что произошло. А тогда — из сословия выйти было невозможно, и, поэтому, что бы человек ни сделал, он, всё равно, оставался внутри духовного сословия.

И у того же Лескова, в тех же «Соборянах», мы читаем, как некоего дьячка сослали в монастырь, и Туберозов говорит: «Ну... там... ненадолго, на год всего... его жена и дети даже не успеют соскучиться...» — как-то так там было сказано.

Но мы сейчас: «Как... на год в монастырь?» — за что-то... ну... там описывается его прегрешение, которое, естественно, было несоразмерно этому наказанию.

Д. Казанцев

— Всё верно... всё верно... Мы должны понимать то, что духовенство было сословием. Духовенство было сословием жёстко иерархичным. Но, при этом, духовенство — не было корпорацией.

То есть, с одной стороны, священник не имел, вот, некоей защиты гильдейской, если угодно, корпоративной от светской администрации — он был абсолютно от неё зависим. Во-вторых, действительно, он был абсолютно зависим от администрации церковной — от Синода, от епархии, от правящего архиерея епархии, и так далее.

И, в этом плане, не будучи крепостным крестьянином, конечно, степень свободы священник имел очень небольшую. Чем и было обусловлено то, о чём я говорю. То есть, на занятия своими непосредственными обязанностями у него оставалось не так много ресурсов. Оставалось не так много времени, оставалось не так много сил, да и, чего греха таить, оставалось не так много желания.

Поэтому, конечно, вот, тот, если угодно, духовный ренессанс, который... ну, может быть, немножко преувеличен в памяти потомков, но, всё-таки, имел место быть к излёту правления Александра II... довольно недолгий, кстати... он физически был невозможен в эпоху Николая I. У духовенства, в основной его массе, несмотря на отдельные ярчайшие образчики проповедников, просветителей, историков Церкви, если угодно, переводчиков тех же самых... у духовенства просто не оставалось возможности.

А. Пичугин

— Какие возможности могли быть, на которые не оставалось времени, желания... вот, что Вы имеете в виду, в данном случае?

Д. Казанцев

— Глубокое образование и финансовая независимость. Здесь мы, допустим, можем привести в пример дворянское сословие, лет за 50... даже за 100... до того.

Как у нас появилась русская литература, Золотой век русской литературы? Пушкин... Жуковский... Лермонтов... и все-все с ними? Это — ярчайшие перлы, которые возникли в бульоне питательном свободного дворянского сословия. И больше нигде они возникнуть не могли. У дворян были — время и деньги для того, чтобы заниматься тем, чем они хотели. И... там... 99% дворян занимались всякими непотребствами. Но, вот, 1% — занимался литературой. Из этого 1% и возник Пушкин.

Вот, у духовенства такого не было — чтоб было свободное время, свободные деньги, доступ к образованию, как у сословия целиком. Не у отдельных гениев, а, именно, у сословия. Это всё, конечно, достижения эпохи Александра II. И, поэтому, как следствие этого, разумеется, говорить о некоей религиозности — сколь-нибудь глубокой — не только, там, у Императорской фамилии, у дворян, но и, вообще, в целом, по стране — в середине XIX века, конечно, не приходится.

А. Пичугин

— Именно, поэтому, мы у классиков наших, которые, естественно, все были дворянами, не встречаем каких-то интересных описаний Церкви. А если... как отец Александр Шмеман ставил оценки по Литургике русским писателям, и «пятёрку» у него, по-моему, только Чехов получил... но это уж совсем другое время было... то у большинства писателей мы, практически, вообще не встречаем никаких описаний церковного быта. Ну, только разве, что пришлось к слову — там, какая-то служба... где-то ещё. Естественно, был Лесков... естественно были ещё несколько авторов... Помяловский... но это всё — так, капля в море.

Д. Казанцев

— Абсолютно верно. Конечно, тему Церкви можно встретить и у Толстого, и у Пушкина, и у всех... но... если мы читаем эти произведения, то для них Церковь — это декорация, в которой происходят важные им перипетии: там... катарсис главного героя... его приключения... а религиозная жизнь не является ни центральной темой, ни, тем более, стержнем художественного произведения. Это совершенно понятно. Потому, что она не была таким стержнем для самого автора.

Очень сложно, вот, так, вот, с ходу, вспомнить талантливого литератора или публициста, или кого-то ещё... вообще, деятеля культуры того времени, который был бы глубок по части религиозной рефлексии. Ну, иногда позднему Пушкину это приписывают, но это, видимо, совсем последние годы... и мы, к сожалению, не можем узнать, смогла ли бы эта рефлексия раскрыться.

Кто-то приписывает это Достоевскому, но эта тема — для отдельной глубокой дискуссии... вопрос — более, чем дискуссионный...

Для Лескова — это, скорее, бытописательство. Очень интересное, кстати.

Энциклопедия жизни русского дворянства — вот вам классическая дефиниция — это, понятное дело, «Евгений Онегин».

Энциклопедия жизни русского духовенства — это, конечно, «Соборяне», но...

А. Пичугин

— Но это весь Лесков, практически...

Д. Казанцев

— Да, весь Лесков, в той или иной степени, абсолютно верно... почти весь Лесков. Но это энциклопедия... такого... внешнего орнитолога...

А. Пичугин

— Но это более позднее... да, внешнего... правда, внешнего? Мне казалось, для Лескова — это составляло, такую, немалую ценность его собственной жизни! Я сейчас даже не про какое-то внутреннее благочестие... я не филолог, мне абсолютно незнакомы... вот... какие-то душевные нотки русских писателей... только в каком-то общем фоне... тут Аллу Сергеевну Митрофанову надо спрашивать... но, вот, для меня... мне казалось, что всегда это у Лескова составляло какую-то часть личной истории, и, в том числе, личной трагедии. Потому, что, как бы он ни описывал русское духовенство, он всегда выписывает... у него все эти образы — они очень двоякие. Потому, что, с одной стороны... ну, они цельные, естественно... но, с одной стороны... люди у него — думающие, но видно, что он наделяет их как чертами, которые ему, как в духовенстве своего времени, очень близки, так и чертами, которые ему просто отвратительны.

Д. Казанцев

— Это очень хорошее замечание... Тема духовенства для Лескова, действительно, очень личная. Это — наглядный, вообще, срез, если угодно, русской интеллигенции...

А. Пичугин

— Это Александровское время уже, не Николаевское...

Д. Казанцев

— Да, конечно. Здесь мы не можем, прям, резко отделить одно время от другого — потому, что там, всё-таки, очень большая инерция в культурном восприятии. Да, вот... внешняя какая-то жизнь, ритуальная жизнь... в меньшей степени, Литургия... в большей степени, там... молебны какие-то... Крестные ходы... зрелища...

А. Пичугин

— Так и было...

Д. Казанцев

— ... это важная часть культурной жизни. Содержание этих Крестных ходов... я, допустим, в русской классике припомнить не могу.

Ну, может быть... возьмём такой пример, уже ХХ века. Собственно говоря, религиозно-христианской темы у той же Роулинг в «Гарри Поттере»... мы уж не говорим, там, о Льюисе с его «Хрониками Нарнии»... несомненно больше, чем во всей классической русской литературе. Вот, именно, религиозные рефлексии — не обязательно, христианские, кстати, но, в принципе, религиозные — для русской литературы — это достижения Серебряного века. Ну, никак не XIX-го.

А. Пичугин

— Но... мы же, всё равно, держим в уме, что церковь — это неотъемлемый атрибут пейзажа XIX века...

Д. Казанцев

— Безусловно...

А. Пичугин

— Куда ты ни приедешь, везде церковь... Богослужения... поэтому, конечно, очень... печально, что... Да, у нас есть «Очерки бурсы», у нас есть Лесков... но нету... и это понятно — потому, что никто не писал в то время из священников ничего, практически, о своей жизни...

Д. Казанцев

— Да...

А. Пичугин

— ... о тяготах...

Д. Казанцев

— Вообще, автобиографии — это не для духовенства было, в то время.

А. Пичугин

— Не до того было... Но, опять же, Вы про то и говорите — что было не до того...

Д. Казанцев

— Не до того, да...

А. Пичугин

— Хотя... что, вот, «не до того»?... Нельзя сказать, что Богослужения каждый день совершались.

Вот, клирик, священник городского храма... как второй священник в храме в «Соборянах»...

Д. Казанцев

— Здесь ключевой фактор — другой, не недостаток времени. Как-то... в известной максиме... стимула нет. А зачем священнику было садиться за автобиографию?

Допустим, у того же дворянства стимул был. Вот, наш, без преувеличения, выдающийся Беневитинов, который очень мало прожил, к сожалению, на одном из домов в центре Москвы, полуразвалившемся, есть его табличка... вот, он, за несколько своих десятилетий, проделал огромную работу. У него был такой интеллектуальный стимул, он в таком кругу общался.

Второй священник на приходе — в таком кругу не общался. Зачем ему было садиться за автобиографию?

Допустим, у Димитрия Ростовского нашего великого — стимул был такой. Да, вот, он в своей Ростовской епархии сел и произвёл грандиозный труд по кодификации житий святых. У него была цель глобальная — просвещение. Он не только над житиями трудился. И русский театр, и социальная работа... был комплекс его деятельности.

Вот, представить себе литературное творчество... тем более, философское творчество частью комплекса жизни среднего представителя духовного сословия в XIX веке — довольно сложно.

А. Пичугин

— Да, это так. И, с одной стороны... да как и с другой, и с третьей... всё печально. Потому, что для нас... да, мы можем, естественно, должны изучать... там, историки должны изучать документы, должны изучать жизнь Церкви той же Николаевской эпохи по огромному количеству сохранившихся документов. Но сам быт — он, конечно, здесь... к сожалению... без личных данных, без воспоминаний, без того жанра, который присущ уже концу XIX — началу ХХ века, тому же духовенству... конечно, всё это... не хватает красок. И здесь — уже ничего не сделаешь. Хотя... ну, вот, есть некоторое количество произведений общедоступных.

Мы сегодня кратко поговорили про эпоху Николая I. Кратко... но, мне кажется, какие-то основные аспекты мы затронули. Мы продолжим с Дмитрием говорить про это.

Дмитрий Казанцев — историк, специалист по истории культуры и истории права, кандидат юридических наук, был с нами.

Я — Алексей Пичугин.

Прощаемся! До новых встреч! Всего доброго!

Д. Казанцев

— До новых встреч, дорогие друзья!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Религиозная философия братьев Трубецких». Священник Георгий Белькинд
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Журнал от 11.07.2025». Алексей Соколов, Арсений Федоров

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов