«Путь к священству». Светлый вечер с протоиереем Артемием Владимировым (23.10.2018)

У нас в гостях был духовник Алексеевского женского монастыря в Москве протоиерей Артемий Владимиров.

Наш гость рассказал о своем пути к священническому служению и о том, что повлияло на выбор этого пути.

---

К. Мацан 

– «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева... 

К. Лаврентьева 

– Добрый вечер.  

К. Мацан 

– И я, Константин Мацан. И сегодня с нами и с вами в этом часе «Светлого вечера» на светлом радио протоиерей Артемий Владимиров, духовник Алексеевского монастыря в Москве, член Союза писателей, педагог. Добрый вечер, отец Артемий. 

Протоиерей Артемий 

– Приветствую вас, дорогие наши друзья. 

К. Мацан 

– Ну наши слушатели знают вас, и не только наши слушатели. Но в особенности те, кто слушают радио «Вера», постоянно с вами в эфире встречаются, вы частый гость нашей студии, соведущий программ, вот в особенности с Туттой Ларсен вы часто про семью разговариваете. А сегодня мы вас позвали поговорить о вас. Нам часто кажется, что священниками рождаются, а не становятся. Вот нам, таким простым обывателям. Приходим в храм, видим человека в рясе, с крестом, и вот нам кажется: а кем еще он мог быть? Но смотришь биографию – там целый путь. Может быть, даже метания, сомнения, в итоге выбор. И вот об этом, об этом пути к вере и в вере мы сегодня хотим с вами поговорить. А вначале бы я хотел бы вот с чего, может быть, даже не с такого биографического вопроса, вот с какого. Я слышал от одного священника такую мысль, что вот как понять, можешь ли ты быть священником? Вот критерий такой: надо хотеть, но и считать себя недостойным – и вот тогда ты тот, кто может быть пастырем. А вот как это было у вас, у вас было такое ощущение в свое время? 

Протоиерей Артемий 

– Совершенно мудрые и глубокие слова, я об этом еще распространюсь поболе. Но на вопрос о том, кто призван быть священником, я вспоминаю замечательные слова святого Симеона Нового Богослова, уникального угодника Божиего, который здесь, на земле сиял дарами Божественной благодати. Он, оглядываясь, видимо, на собственный творческий путь, указывал такие признаки. Первый – это возгорание сердца при имени Господа Иисуса Христа. Согласимся, что боголюбие, устремленность ко Христу ума и сердца для священника главное. Помните, как вопрошал Воскресший Христос Симона, было отрекшегося: «Симоне Ионин, любишь ли Меня?» Итак, особое трепетное отношение к Спасителю и желание скрыть Его имя, как некую жемчужину, в глубинах своего сердца, по Симеону Новому Богослову, это первый признак будущего священника. Второй – тоже удивительный. «Ты, – обращался святой Симеон к пастырям, будущим пастырям, – должен интересоваться судьбой человеческой». Люди для тебя не какие-то мошки, не какие-то ядовитые насекомые или просто двуногие, от которых спрятаться хотелось бы подальше. Но человек – для настоящего священника это некая драгоценность, это тот, ради которого Бог пришел в этот мир. И на самом деле – это знают представители искусства, литераторы, – нет ничего интереснее, загадочнее, таинственнее, чем судьба человека. Вся русская литература, по определению Дмитрия Лихачева, нашего замечательного академика, только потому вошла в фонд всемирной литературы, что судьба человека под знаком вечности ее главный предмет. Итак, интерес к человеку, к его жизни, сочувствие, которое нам дается, как благодать, – второй признак. И наконец, третий, не менее интересный, чем перечисленные два предыдущих. Будущий священник, оглядываясь на прожитые годы, невольно признает, что Промысл Господень, то есть опека Небесного Отца, покров или, как говорили французы, providence – провидение, хранит его от каких-то тяжких падений, от так называемых смертных грехов, которые могут стать каноническим препятствием для принятия священства. Это говорит святой Симеон, а не я. То есть действительно Бог, зная о нас все и предызбирая Своих служителей, являет Свой покров над ними даже тогда, когда они еще под стол пешком ходят. И я не берусь утверждать, что каждый из пастырей такой белый и пушистый, и совершенно жизнь его соответствует строгим каноническим требованиям. Тем не менее слова святого Симеона имеют глубокую жизненную правду, потому что для того, чтобы омывать греховные раны других, руки пастыря должны быть чисты.  

К. Лаврентьева 

– А относятся ли они к вам, вот эти три перечисленных признака? 

К. Мацан 

– И в особенности последний. 

Протоиерей Артемий 

– Ой, нисколько! Если бы вы знали, кто я такой на самом деле, вы бы мне руку не протянули... 

К. Лаврентьева 

– Нам очень интересно, батюшка, узнать, кто вы такой.  

К. Мацан 

– Мы об этом и хотели с вами поговорить. 

Протоиерей Артемий 

– В студию не пригласили и вообще переходили на другую сторону улицы, меня увидев. Тем не менее кое-что, наверное, все-таки относится. Замечательно, что в моем роду (а у каждого из нас своя родословная) мои предки уходят к семейству Безобразовых, Михалковых. Никита Сергеевич Михалков – мой четвероюродный дядя. 

К. Мацан 

– Вот это да! 

Протоиерей Артемий 

– Но у нас в роду не было священников. Были военные, были политики. Вот у прабабушки моей – Александры Михайловны Безобразовой в девицах, Глебова в замужестве, – крестным был Петр Аркадьевич Столыпин. Ну такие были замечательные... 

К. Мацан 

– Серьезно. 

К. Лаврентьева 

– Барто, да, батюшка? 

Протоиерей Артемий 

– Но ко мне-то это не относится. Но священников не было. И интересно, что я, такой прыщ на теле Русской Православной Церкви, стал у нас в роду первым священнослужителем. Я боюсь вас заговорить, и наш диалог может превратиться в монолог. Но отвечая на ваш, поставленный вами вопрос, свидетельствую, что Бог меня для чего-то хранил. Например, такая сцена. Брат-близнец Митенька и я, Темочка. Брат у меня стал лауреатом конкурса Чайковского, пианистом-исполнителем замечательным, я был бесталанным, такой серенькой мышкой. Вот мы в семь лет пришли купаться на речку Оку, не взяв у бабушки дозволения. И что вы думаете? Увидели водокачку (есть такое приспособление для вытягивания воды) и решили поднырнуть под металлический понтонный мост, к этой водокачке ведущий, – безрассудство. И Митенька опережал меня в физическом развитии – нырнул и вынырнул с другой стороны. А там метров десять надо проплыть под водой. И я, маменькин сынок, уже думал было отступить назад, но стыдно, набрал воздуха – нырк, и плывешь себе по-собачьи. Темно, воздуха не хватает. Я пытался было вынырнуть, головой ударился о металлическое основание этого понтонного моста... Жизнь –это миг между прошлым и будущим. Вся моя коротенькая жизнюшечка передо мною пролетела во мгновение, хотите верьте – хотите нет. Мы были с детства крещеные, но совершенно невоцерковленные ребята по тому времени. Мне показалось, что какая-то сила меня просто торпедировала вперед – и я пришел в себя, когда увидел солнышко, небо, отдышался. Страх меня объял: что могло бы случиться! И вот сейчас, 50 лет спустя, оглядываясь в ретроспективе, я уже знаю, Кто меня, дурачка, Иванушку-дурачка тогда спас и для чего. Для того, чтобы мы сегодня с вами встретились, дорогие друзья, на радиостанции «Вера» и побеседовали о священстве. 

К. Мацан 

– Ну вот не столько даже о священстве как о феномене, сколько о вашем пути к священству. Вы сказали, что вы были в детстве крещены. Но вряд ли же это есть то, что предопределяет путь человека к пастырству. Вы филолог по образованию, вы закончили МГУ и преподавали русский язык и литературу потом. А как это было связано с религиозным путем? И ну в какой момент произошло какое-то, может быть, какое-то перемыкание того, что нет, я все-таки хочу именно в Церкви быть и Церкви служить у алтаря? 

Протоиерей Артемий 

– Последнее – в церкви служить, в алтаре – я даже мыслить об этом боялся. Такие мечты приходили в мою грешную душу, но я их от себя отфутболивал, потому что недостоин. I'm not worthy – я недостоин. Но что, конечно, служило моему воцерковлению – это родной университет, филологический факультет, христианнейший из всех. Это научный руководитель, Никита Ильич Толстой – крупнейший славист в России, член-корреспондент Академии наук, православный человек, в котором совершенно не было ничего мятежного от его прадедушки. А вот что касается священства, то думаю, что в конце 70-х – в начале 80-х годов начав ходить, как всякий интеллигентный человек – homo sapiens – если только он не произошел от гиббона или гиппопотама, в Божий храм, наверное, впечатление на меня произвело знакомство с батюшками. Сейчас это маститые протоиереи, которые здесь у вас появляются, медийные лица – отец Димитрий Смирнов, будущий владыка Пантелеимон (тогда протоиерей Аркадий Шатов), ректор пастырского университета имени патриарха Тихона, отец Владимир Воробьев. Тогда они были молоденькими, озорными и с такой любовью опекали они московскую паству. Были немножко гонимы своими собратьями, но не жалели ни времени, ни сил, ни средств, чтобы общаться вот с такими, как я, гадкими утятами и на дому, и вечерами. И конечно, тогда, взирая на них, я понял, что священство – это не профессия, это не специальность, это не occupation, не работа, не job, но это призвание. Как некая линза, через которую все лучи Божественной любви, льющиеся от Христа, со Креста, сосредотачиваясь в этой линзе, затем изливаются в человеческие сердца. Я понял, что священство – это не земля, но небо. Священство – это скорее ангельское, чем человеческое занятие. Точнее нужно быть ангелом, чтобы быть священником. И особенно меня привлекло, что священство это и труд тяжелейший, и призвание, так что совмещается в призвании священства все, о чем только может мечтать русский юноша. 

К. Лаврентьева 

– Отец Артемий, вы сказали, что в 70- годах каждый... 

Протоиерей Артемий 

– В конце 70-х – в начале 80-х. 

К. Лаврентьева 

– В конце 70-х – начале 80-х вы, как и каждый интеллигентный человек, направили свои стопы к храму. Но если посмотреть правде в глаза, то далеко не каждый интеллигентный человек направлял свои стопы к храму. И очень интересно понять, каков был этот переход от филологического факультета МГУ к Русской Православной Церкви. 

Протоиерей Артемий 

– Когда я сказал, каждый интеллигентный человек воскресный день встречает в храме, – немножко поддразниваю наших радиослушателей, которые, смотря друг на друга, почесывают макушку и рассуждают: а кто такой я – «антиллигентный» или не очень еще? Но на самом деле университетская публика сегодня – это, как правило, люди с христианским расположением. Конечно, встречаются такие уникумы, такие пишущие «записки из подполья», малоадекватные проплаченные атеисты, «мистеры-твистеры» – но не будем тревожить их дух, я думаю, что они давно уже под «серебряным дождем» позеленели от недовольства, слыша мой голос. А вот действительно, императорская публичная библиотека – это фонды нашего университета на Моховой. Засиживаясь там вечерами, я вместо фонетики и каких-то лингвистических трудов брал сначала труды русских религиозных философов. Причем это был спецхран, нужно было еще обманывать бдительных библиотекарш, какие-то им истории напридумывать, чтобы получить отца Павла Флоренского «Иконостас», Владимира Соловьева – о любви такая у него есть глубокая статья. Или уж совсем одиозный труд – «Философия общего дела». Это глава Румянцевской библиотеки, Федоров, свинтил мозг Циолковскому, который изобрел летательный аппарат под влиянием этого труда. Потому что Федоров считал, что воскрешение человечества, предков, это наш нравственный долг, и он верил, что мы достигнем такого прогресса в органической химии, что сами будем, вместо Господа Бога, воскрешать наших усопших. А Циолковский понял, что их нужно расселять на близ находящихся планетах – Марс, Сириус. Под влиянием Федорова был отчасти Достоевский, Соловьев... 

К. Лаврентьева 

– Ильин, нет? 

Протоиерей Артемий 

– Ну это были, конечно, идеи еретические, но сам он представлял собой религиозный тип человека, жертвенно служащего книжности. А чтобы нам далеко не уклониться от нашей темы священства, хочу сказать, что университет действительно сосредотачивал для архивных юношей ум и сердце на церковной стезе. Хотя были, конечно, и глубоко личные обстоятельства. Бабушка Любовь – как раз дочка Александры Глебовой, крестницы Столыпина, – она пришла к вере в конце своей жизни, так любила нас, внуков, что вложила в нас все сердце. И когда она скончалась – это было время моего поступления в университет, – я отказался верить, несмотря на то, что мой менталитет был достаточно школой поврежден советской, что ее нет. Сердце чувствовало, что она есть, а ум был отравлен неверием. И вот в таких тугах, подобных родовой деятельности беременной женщины, я не спал первую свою ночь в жизни. И как будто бы разбилась скорлупа, и душа моя, словно птенчик, расправила крылья – она почувствовала вот это дыхание любви усопшей бабушки Любови. Скажете, мистика? Так вся наша жизнь – это некое таинство. И вот поиск общения с дорогим мне человеком привел меня к тому, что я начал писать какие-то поэтические зарисовки, где слово «Бог» впервые написал с большой буквы. Потом под влиянием Вячеслава Иванова – был такой символист, у него мысли есть о теургии, что сам человек может пробиваться через слово в миры иные, – я пытался вот найти общение со своей бабушкой любимой. А потом просто зашел, как бы случайно, в храм пророка Илии, что в Обыденском переулке, – я там живу, рядом с храмом Христа Спасителя. И услышав, как интеллигентнейшие старушки – потомственная Шереметьева, Одоевская, доживали там такие благородные старушки, недобитые советской властью, – пели: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут... Блажены чистые сердцем, ибо они Бога узрят...» И вот через их такие хрупкие голоса я вдруг, совершенно неожиданно для себя, вошел в мир духовный. Душа увидела, точнее почувствовала присутствие Живого Бога. И свершилась вскоре первая исповедь, после которой уже двери храма меня никогда из него назад не выпускали. Так что и интеллектуальный поиск, и скорбь – чем глубже скорбь, тем ближе Бог, – привели к воцерковлению. А там уже вот эти батюшки завладели моими мыслями, и я понял, что ничего выше священства на свете нет.  

 

К. Мацан 

– Протоиерей Артемий Владимиров, духовник Алексеевского монастыря в Москве, член Союза писателей России, частый гость и соведущий программ радио «Вера», сегодня в статусе именно гостя в «Светлом вечере». Отец Артемий, даже в Церкви, даже уже придя в Церковь, человек проходит какие-то этапы, какие-то новые области, новые грани, может быть, истины открывает. И конечно, это плотно связано, ну как мне кажется, с чтением Евангелия. Можно читать, читать этот текст, а в какой-то момент как будто впервые его прочитать. 

Протоиерей Артемий 

– Совершенно справедливо.  

К. Мацан 

– Как это было у вас? Когда у вас впервые Евангелие вот в вас попало, и что это было, может быть, за эпизод, за повествование? 

Протоиерей Артемий 

– В 10 классе мне кто-то подсунул самиздатовский текст «Матера и Маргариты» на папиросной бумаге. Нужно было за ночь прочесть этот, тогда полузапретный роман. Замечательно, что образ Азазелло, или Воланда, или летающей на метле Маргариты вообще меня не затронул. А вот план повествования Иешуа Га-Ноцри – Пилат, красный подбой его мантии – все это меня так тронуло, что был пробужден интерес к евангельской теме, хотя, как мы знаем, у Михаила Булгакова это совсем не евангельское повествование. Не только чтение, но и слушание. Вы помните, наверное, рассказ митрополита Антония, как мальчиком он почувствовал присутствие Божие, раскрыв за послушание Евангелие от Марка. У меня были какие-то такие удивительные моменты и озарения, которые мало-помалу направляли мой путь к священству. Например, хорошо помню сейчас следующее. Всенощная, я себе стою тихонечко. Никогда не старался вылезать на всеобщее обозрение, а найдешь какой-то уголочек, как премудрый пескарь, там и молишься. И вот батюшка читает вечером воскресное Евангелие – Господь Воскресший явился ученикам на горе Галилейской со словами: «Идите, крестите все народы, учаще их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Свершайте над ними крещение, уча их соблюдать все, что Я заповедал вам». Краткое Евангелие, но когда я слышал эти слова, свершилось нечто необычное – забыто было время, пространство, мои ум и сердце как будто вошли в мир евангельского слова. И это слово осталось жить в моем сердце, то есть ум размышлял над коротким прочитанным текстом, и я пришел в себя только к концу службы. Ну не то что я там спал или пребывал в каком-то трансе – нет, обычная внутренняя жизнь прихожанина. И настолько меня эти слова наполнили: «Идите, научите все народы...», что мысль о пастырском служении, которого я недостоин, тем не менее внедрилась в душу. А вот еще случай. Был преподавателем уже русского языка и литературы. Директор школы элитной в Староконюшенном переулке, напротив Канадского посольства, узнав, что я сбежал из комсомола тайно (помните, у Есенина: «задрав штаны, бежать за комсомолом», – а мы сбегали из этой славной организации), вызвала меня к себе, молодого учителя литературы, и сказала: «Артемий, как мать – я люблю тебя, как человек – уважаю, а как коммунист – в школе держать не могу». Я тогда подумал: вот уж Зигмунд Фрейд торжествует, злобный старикашка, – растроение личности: эго, альтер-эго и какое-то коллективное партийное бессознательное. Почва у меня ушла из-под ног, и я чувствовал, что закон Архимеда в действии – помните, пробка выпрыгивает из воды, занимая ранее определенный объем в водной стихии. И вот стою в любимом своем храме, молюсь где-то в боковом приделе, думаю: куда ж направить свои стопы? У Владимира Владимировича Маяковского есть стихотворение, посвященное юноше, обдумывающему свое житье-бытье, помните? Я бы в батюшки пошел, пусть меня научат, – это из неизданной версии, потом там летчики появились. Шутка. И: «Господи, куда же мне идти?» Помните, Мармеладов в «Преступлении и наказании» – куда идти, если идти некуда? Я чувствовал, что со школой будет туго. Может быть, в священство? Опустил внутрь себя глаза, внутренний взор, и отвечаю себе: «Недостоин». И произошло чудо. Боюсь, что я вас сейчас просто своими рассказами куда-то за кудыкину гору уведу... 

К. Мацан 

– Нет-нет. 

Протоиерей Артемий 

– Какое это было чудо? Обыкновенное чудо. Некоторые наши радиослушатели думают, что чудо – это когда земля раскалывается под ногами или шаровая молния бьет в вашего кредитора, и вы остаетесь со своим долгом, а отдавать его некому. Нет, чудо это всегда какое-то таинственное совпадение, сочленение обстоятельств, результатом которого является ваше живое убеждение, что Бог рядом. «Недостоин...» Открываю глаза, взор мой падает на большую икону Николая Чудотворца с клеймами, то есть с житийными сюжетами по периметру иконы, и глаз падает на той клеймо, где будущего святителя Николая рукополагают в пресвитеры. Мало этого, глаз падает на его нимб золотой, где красной киноварью написано: «Аксиос» – достоин. И вот я себе сказал: «Недостоин», – открыл глаза и вдруг читаю слово «аксиос» – достоин. Ну я вздрогнул. Конечно, не то вообразил, что я достоин, но понял, что Николай Чудотворец как-то будет участвовать в моей судьбе, если случится быть пастырем. Он даже так вот пальчиком мне показывает: «Артемий, запомни, без меня этот вопрос не решится». Ну перескакивая многое, скажу только, когда я был уже диаконом и пребывал в Московской духовной семинарии и академии, и меня вызвал ректор к себе – я был членом учебного комитета, нужно было какие-то бумаги писать. И это был день Николая Чудотворца. «Зима, крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь...» Ректор что-то пишет себе, а я сижу – диакон уже пять месяцев. И вдруг меня начинает разбирать мысль: «Куда же ректору вспомнить, что я еще диакон... Мои слушатели в семинарии уже все стали батюшками, а я еще диакон, уже пять долгих месяцев я служу...», – ну это райское существование, быть диаконом – это замечательно. «Может быть, напомнить ему?» Смотрю, над головой ректора икона Николая Чудотворца, и он мне так пальчиком показывает: «Артемий, куда ты лезешь? Сиди, лягушка, в своей луже и не квакай, чтоб чего не вышло хуже! За что борешься, на то и напорешься. Молчи!» Я осекнулся в душе, говорю: «Святитель Николай, прости меня, маловерного». Ректор поднимает глаза – он-то не в курсе, что у меня в душе происходит, – говорит: «Отец Ар-р-темий, (он грассировал) вы еще диакон?» Я говорю: «Да... – Почему? – (Ну я не мог сказать: это вас надо спросить.) Ну как-то так... – Пишите пр-рошение на р-рукоположение в священники. – Что? Как?!» Он говорит: «Р-рукой пишите». Я смотрю на Николая Чудотворца, он так мне пальчиком показывает: «Ну что? Ты понял, с кем ты имеешь дело?» Вот такие пироги. 

К. Мацан 

– Протоиерей Артемий Владимиров, духовник Алексеевского монастыря в Москве, член Союза писателей России, сегодня с нами проводит этот «Светлый вечер». В студии моя коллега Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Мы прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. 

 

К. Лаврентьева 

– В гостях у «Светлого вечера» протоиерей Артемий Владимиров, духовник Алексеевского монастыря в Москве. В студии мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Отец Артемий, вот мы остановились на том моменте, где вы должны были писать прошение о священстве. Что было дальше?  

Протоиерей Артемий 

– Что было дальше – мы расскажем об этом в следующей передаче. Это шутка. Вы знаете, радиослушателей надо обязательно заинтриговать, а то прямо сразу выложишь ему все... 

К. Лаврентьева 

– Мне кажется, вам удалось сегодня заинтриговать радиослушателей наших. 

Протоиерей Артемий 

– С вашего позволения, еще остановлюсь на одной детали, которая очень значима и вписывается в ткань нашего повествования. Когда я был диаконом вот эти пять месяцев, со мной произошло кое-что. И это кое-что, наверное, будет очень интересно для юношей, которые размышляют: а не пойти ли мне по церковной стезе? И если кто-то из вас, дорогие друзья, хочет быть патриархом –то жениться не придется, нужно думать об иночестве, монашестве. А если кто не метит в патриархи, то жениться можно и должно, чтобы была такая же лилейная, чистая девушка, недотрога, как и вы, будущие батюшки. Но не просто вальс Мендельсона и юридическая скрепа под названием роспись, а венчание. Дело серьезное, здесь нужно и с родителями общаться, и с духовником – make your choice – сделай свой выбор правильно. Так вот был я диаконом и летом (дело было летом, летом...) меня направили от Московской академии на трудовую практику... 

К. Лаврентьева 

– Батюшка, простите, женский вопрос: вы были диаконом, на тот момент уже женатым? 

Протоиерей Артемий 

– Разумеется. Если б не был женатым, я бы диаконом не был. 

К. Лаврентьева 

– Вот мы упустили этот момент, а мне, как женщине, это очень интересно. 

Протоиерей Артемий 

– Обещаю вам, в цикле следующих передач мы об этом обязательно побеседуем. С вашего позволения, вот значимый эпизод. Я должен был руководить десятью юношами-семинаристами, которые разбирали сарай по досточкам – глаз в моем лице. Общаясь с людьми неформально, как вы чувствуете, я собрал семинаристов пред началом работ, говорю: «Друзья, правило техники безопасности перед началом работ. Правило номер один: занимаясь разборкой вот этих старых конструкций, будьте осторожны – тут гвозди, занозы, – и про себя обязательно произносите слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Он говорят: «Спаси вас Господи!» – это на семинарском языке такое дружное интонационное выражение благодарности. Я отступил в сторону и вдруг почувствовал в легких полукедах, что наступил на гвоздь – длинный ржавый гвоздь торчал в одном из бревен или вот досок. Отскочив в сторону – естественная реакция, – я левой ногой наступил на другой гвоздь, почувствовал, что... Вы так всплеснули руками, вам как будто уже больно слушать мое повествование. 

К. Лаврентьева 

– Больно очень. 

Протоиерей Артемий 

– Мои полукеды наполнились чем-то липким, жидким. Ну сразу в мыслях произнеслось слово «сепсис» – заражение крови. Ну я не мог поделиться с семинаристами этим форс-мажором, говорю: «Друзья, я удалюсь, пожалуйста, работайте аккуратно». И на цыпочках шел в гостиницу и молился только об одном: «Господи, если Тебе угодно, чтобы я был батюшкой, пожалуйста, сделай так, чтобы я не заразился заражением крови. Я обещаюсь...» Простите, я еще не был диаконом, я был светским молодым человеком. «Если Тебе угодно, чтобы я был диаконом, Господи, сделай так, чтобы я не заболел. Я буду летать, как на крыльях, я не буду есть и пить, только буду служить и петь. Я буду Твой, весь Твой! Только пожить очень хочется...» Представьте себе, пришел, промыл ноги. Кровища там кеды заполнила. Помазал зеленкой – взял у кого-то зеленку. Заснул от избытка чувств. Утром проснулся – смотрю: дырочки есть, но ничего не болит. Так Боженька меня и пронес на руках. И 18 июля, через несколько дней был рукоположен в диаконы. Друзья, если перед тем, как стать диаконом, вы получаете два прободения в стопы, то, думалось мне, что же будет, когда меня будут рукополагать в священники? 

К. Лаврентьева 

– Вас рукоположили 18 июля. 

Протоиерей Артемий 

– На преподобного Сергия. 

К. Лаврентьева 

– Преподобный Сергий и Елизавета Федоровна. 

Протоиерей Артемий 

– Да.  

К. Лаврентьева 

– А духовником как раз Елизаветинской гимназии вы сейчас являетесь. То есть рука Божия, она все время присутствовала в вашей жизни очень явным образом.  

Протоиерей Артемий 

– Ну Кира, вы человек проницательный и, видимо, через вас Бог мне открывает какие-то тайны моей духовной жизни.  

К. Лаврентьева 

– Батюшка, не смейтесь надо мной. 

К. Мацан 

– Отец Артемий, а первую свою исповедь, которую вы принимали как священник, вы помните, что вы чувствовали? 

Протоиерей Артемий 

– О да! Дело в том, что мне очень хотелось, я мечтал о том, чтобы быть пасхальным батюшкой. 

К. Мацан 

– Это как? 

Протоиерей Артемий 

– А вот на Пасху чтобы быть рукоположенным. Ну мечтать не вредно. Будучи диаконом, я встречал иногда своих семинаристов, и они говорили: «Вы еще не батюшка?!» Я говорю: «И не дедушка. Я диакон. Ни к чему не стремлюсь, жизнью я доволен. Зачем вы меня об этом спрашиваете?» А в душе все-таки, наверное, было стремление к служению людям. Диакон – это ангел, а священник – он в море людском находится. И вот однажды, помню, утром выхожу из здания академии, а навстречу мне мой ученик – метр девяносто рост, кудри, белокурый такой, глаза голубые, румянец на щеках, осанка как у Тарзана или Ален Делона. И прямо он сияет весь, и на груде крест священнический. Я говорю: «Вы уже батюшка?» Он говорит: «Да!» – и прямо из его уст как будто какие-то лучи исходят. Я говорю: «А когда вас рукоположили?» – как Сальери по отношению к Моцарту. Он говорит: «На Пасху!» Ну у меня тут и радость, и что-то такое шевельнулось: везет же некоторым! Интересно, что когда весть таки пришла, что мне нужно быть на всенощной под Рождество, и меня будут рукополагать в ночь на Рождество в академическом храме – я не верил до последнего момента. Но когда встал с колен после молитвы епископа, по которой Божия благодать проручествует (то есть превращает вас из диакона в батюшку), архимандрит Евлогий (ныне это митрополит Владимирский и Суздальский Евлогий), он вокруг престола обводил меня как новоиспеченного батюшку. Посмотрел с доброй улыбкой и сказал: «Отец Артемий, а ведь Рождество – это малая Пасха». И я просто оторопел. Он точно не знал о каких-то моих мечтах. Видимо, Сам Боженька как-то положил на сердце. С отцом Евлогием, будущим владыкой, мы дружили. И в гостинице, где вот я йодом себе дырки мазал на стопах, беседовали. Дело в том, что на улице Неждановой, в Брюсовом переулке уже диаконом служил, и там интеллигенция туда ходит. Я помню Козловского – наш голос России, – старичком уже там крестился. Кого там только нет – режиссеры, актеры, драматурги, только что не демиурги. И там были такие женщины, они и сейчас там, – приходите, радиослушатели, посмотрите – это храм, где чудесный образ «Взыскание погибших» Богородицы. От иконы Божией Матери исходят почти что зримые свет и тепло, и эта икона устраивает судьбы. Если не хотите ошибиться в выборе жениха – поставьте там свечку и смотрите в оба. Если не хотите, чтобы вам вместо невесты попалась Эллочка-людоедочка или старуха Изергиль, там вот нужно обязательно помолиться, у Богородицы. Так вот дамы там такие импозантные, вальяжные, за собой следят, на руках у них сапфиры, бирюза, такие они, знаете, утонченные. И будучи диаконом, я от них слышал слова: «Отец Артемий, когда же вы будете батюшкой? Мы хотим у вас поисповедоваться!» Я сжимался от страха, потому что женщины это самый вообще таинственный предмет мировой истории. Написаны целые талмуды, энциклопедии по женской психологии, но воз и ныне там – никто не понимает ничего. Есть вот Евклидова геометрия, Лобачевского. А у женщины своя и геометрия, и логика у нее своя. И я спрашивал отца Евлогия (мы пили чай в академической нашей гостинице): «Батюшка, а как же вот я буду исповедовать этих львиц?» Он говорит: «Отец Артемий, главная задача, которую ты должен разрешить – понять, адекватен ли этот человек, нет ли у него каких-то психологических, психических комплексов». Я говорю: «Батюшка, но я же не специалист по нервным болезням, как же я могу определить, есть ли у него завихрения и турбулентности в психике?» А он как бы не слышит меня и говорит: «Отец Артемий, прежде чем начать диалог, ты для себя должен понять, что это за человек – нормальный или не очень нормальный». Я был просто в затруднении. Так первая исповедь была у меня такая. Женщина крупного роста, с таким тяжелым взором, сказала: «Батюшка, я не столько хочу в своих грехах признаться, сколько ваши назвать». Господи, помилуй! Я задрожал как осиновый лист: «А какие такие мои грехи? – А вы мне обещали книжку Феофана Затворника «Что такое духовная жизнь и как на нее настраиваться», и ее до сих пор нет. – Простите меня, хоть я и не помню, но я стараюсь выполнять... – Вот и хорошо. Сейчас служба закончится, поедем к вам домой, – говорила она как диктатор, – и книжку мне дадите». Приезжаем домой – я ей не противоречил. Мама открывает: «Отец Артемий, а кто это с тобой? – Я его духовная дочь, – ответила она, нависая надо мной как Мэри Поппинс. – Он сейчас будет искать мне книжку, а я пока пройду в места общего пользования». Я не утомляю вас? Мама говорит: «Ну пожалуйста, вперед по коридору». Она зашла в одно место для уединенных размышлений: «Где у вас ванная? – А вот пожалуйста, налево. – Хорошо. Если вы мне понадобитесь, я вас позову». Я нашел книжку, мама в прихожей. Говорю: «А где эта раба Божия? – В ванной. Что-то там, может быть, с ней случилось? Уже три минуты не выходит». Я подхожу, слышу – душ льется. Я говорю: «А что там происходит? – Ничего. Я принимаю душ. А что, нельзя?! Попросите маму мохеровый халат принести и полотенце, мне волосы перевязать». Я говорю: «Мама! Халат и мохеровое полотенце». Она говорит: «Духовной дочери твоей?» Я говорю: «Видимо, да». Она выходит в халате, распаренная, тюрбан такой: «Ну что, отец Артемий, книжка нашлась?» Я говорю: «Книжка нашлась. А я потерялся». Вот моя первая исповедь. 

 

К. Лаврентьева 

– В студии «Светлого вечера» протоиерей Артемий Владимиров, духовник Алексеевского монастыря в Москве. Отец Артемий, на самом деле очень интересный у нас сегодня получается с вами разговор. 

К. Мацан 

– А можно я... я просто не могу, в шоке от этой истории. 

К. Лаврентьева 

– Я тоже в шоке. 

К. Мацан 

– А как не разочароваться в людях после такого?  

Протоиерей Артемий 

– Ну почему же разочароваться? Просто нужно вовремя ретироваться. 

К. Мацан 

– Но в итоге вы своей духовной дочери новоиспеченной как-то донесли мысль, что хорошо бы уйти? 

К. Лаврентьева 

– В полотенце и в халате. 

Протоиерей Артемий 

– Моя мама очень хлебосольна. Она всю жизнь преподавала физику в Московском энергетическом институте, студенты были у нее разные. Видимо, мама немножко посмеялась надо мной, таким цыпленком от пастырства. Интересно, что мы подружились потом с этой милой женщиной. Но это был единственный и неповторимый случай. А сегодня могу сказать, 30 лет спустя – в этом году 30 лет моих скромных трудов, – что исповедь для священника это все. Исповедь начинает и завершает его трудовой ненормированный день. И если первые десять лет я изнемогал от исповеди, очень уставал и даже переставал иногда воспринимать то, что мне говорят студенты, то сейчас, вы знаете, все больше совпадает это с рассказом Оптинского старца начала века. Который говорил: слушаешь человеческие согрешения, и как будто бы сам все к земле тебя придавливает, придавливает – ну, батюшки не берут на себя грехи, это Христос Спаситель врачует. Потом помолишься – если ты с любовью, с терпением, с симпатией к человеку, с болью о современном человеке, как говорит старец Паисий, принимаешь откровение, – и вдруг как-то ветер приходит, и вся эта тяжесть – ну я бы сказал усталость, утомление, изнеможение, – мгновенно уходят. Как будто кленовые осенние листья сдувает этот ветер благодати. Как говорит Федор Иванович Тютчев, частый посетитель наших литературных программ на «Вере», и льется теплая лазурь на отдыхающее поле. Через исповедь вы столько чудес узнаете! Можно было бы писать рассказы, новеллы и повести, потому что нарочно не придумаешь. Исповедь это таинство, в котором Сам Воскресший Христос у тебя на глазах врачует человеческие души, воскрешает мертвых, исцеляет то, что не подлежит терапии. И поэтому если священник нашел свое призвание, он, безусловно, скажет, как и я. Рукоположение для меня – день рождения, самый значимый день в моей жизни. И я ощущаю себя самым счастливым на свете человеком, потому что благодаря Господа за дар священства, почитая себя недостойным этого дара, я просто не хожу, а летаю по земле. Может быть, еще и потому, что у меня очень строгая матушка, директор общеобразовательной школы. В течение 35 лет нашей совместной жизни (у нас венчальный юбилей – 35 лет) матушка подвергала меня критике, и меня, и мои скромные смертные творения литературные. Но вот полгода тому назад сказала: «Отец Артемий, я хочу признаться тебе и произнести самые важные слова на свете: ты состоялся. Как муж и как священник». Вот почему у меня улыбка, как у Чеширского кота, не сходит с лица за время нашего эфира. 

К. Лаврентьева 

– Отец Артемий, мы с Костей иногда задаем вопрос этот некоторым нашим гостям, и сейчас мне очень хочется задать его вам. У вас необычайно тонкая и поэтичная манера общения с людьми. Но также понятно, что в храмах нет абсолютно здоровых людей, как их нет, наверное, нигде, да? Но в храмах особенно – это лечебница духовная, и туда идут за помощью, и люди разные и их много. И я знаю, была свидетелем того, сколько приходят людей к вам на исповедь – ну это как бы без какой-то, да, похвалы там или чего-то, – просто я это видела. И мне очень хочется спросить: вот за годы вашего священнического служения, за долгие годы, не было ли у вас какого-то чувства выгорания, усталости? И если было, то как вам удавалось это преодолеть? Потому что и у врача, и в любой другой благородной профессии светской есть момент выгорания: когда ты служишь людям, в какой-то момент ты перегораешь. 

Протоиерей Артемий 

– Если честно, я вам все скажу по существу. Выгорает человеческое сердце не от творческих трудов, не от призвания, на которое вы встали с Божией помощью, а от страстей человеческих. Гордость, похоть, злоба – вот они, как напалм, выжигают в вашем сердце зеленую травку, так что и скучно становится, и грустно, и некому руку пожать. И вместо вдохновения «неуютная жидкая лунность». Конечно, труды таковы, что священнику в России и в столице скучать некогда, наша личная жизнь становится отличной, постольку поскольку до священников всем всегда есть дело. Если мы тем паче похожи на священников, то есть не снимаем нашего подрясника. Знаете, в аэропорту только появишься – к вам сразу народ подойдет: «Батюшка, вы не в Душанбе летите? – Простите, я в Кенигсберг. – А может быть, в Душанбе с нами полетите, чтобы посадка была мягкой? – Бог да даст вам мягкую посадку», – благословишь народ. «Ну слава Богу! Теперь можно открывать форточки иллюминаторов». Короче говоря, священник счастлив, потому что он предстоит Божиему престолу и едва ли не каждый Божий день причащается Святых Христовых Таин. А единение со Христом, вкушение от Чаши Жизни, когда Бог в тебе и ты с Ним – это и есть полнота, все собою наполняющая. Что такое счастье? На этот вопрос отвечают по-разному. Кто-то говорит, счастье в том, чтобы построить дом, посадить дерево, родить сына. Кто-то говорит, счастье – когда тебя встречают хорошо накрытым столом, – я отчасти поддерживаю эту рабочую гипотезу. Но глубже, наверное, думают те, кто на этот вопрос дают ответ: счастье – когда тебя слышат, счастье – когда ты нужен, счастье – когда ты служишь без страха и упрека. Вот в этом смысле священник, питаясь Божественной благодатью, предстоя Живому Богу, не теряя благоговения пред Тем, Кто тебя видит, слышит и любит, он будет черпать неограниченные силы в изливающейся на него благодати. И поэтому его хлеб, его соль, его пища – это общение с людьми, это ответы на вопросы (мы из наркомпроса – отвечаем на вопросы). Это служение соотечественникам, служение Отечеству, служение Церкви. И батюшка, напротив, будет набирать, восходить от силы в силу, потому что Бог утраивает, удесятеряет наши немощные естественные силы, когда мы с огоньком, с искоркой, с радостью, с благодарением за каждый наступивший день выходим на свою страду.  

К. Лаврентьева 

– Вы сказали, что священник, он получает благодать, да, от Господа через частое причастие и через молитву, через служение литургии... 

Протоиерей Артемий 

– Безусловно. 

К. Лаврентьева 

– Как само собой разумеющееся для священнослужителя. 

Протоиерей Артемий 

– Я бы сказал, как чудо, которое становится ежедневным. 

К. Лаврентьева 

– Да. И святые отцы, они очень много говорят о том, и пишут, ну то есть наследие святых отцов говорит нам, простым прихожанам, мирянам... 

Протоиерей Артемий 

– Вы не так просты, как кажетесь. 

К. Лаврентьева 

– О том, что побуждать себя к молитве, побуждать себя к вниманию и внутреннему деланию духовному на литургии просто необходимо. То есть не просто прийти на литургию, постоять и уйти, ожидая небесных даров, которые сойдут на тебя сами собой. Но так или иначе необходимо трудиться и себя постоянно подстегивать к молитве. Так вот, отец Артемий, и я хочу задать этот вопрос вам: является для вас – это очень личный вопрос, простите сразу меня, я очень прошу меня извинить... 

Протоиерей Артемий 

– То есть я имею право и не ответить на него? 

К. Лаврентьева 

– Но очень хотелось бы, чтобы вы ответили, потому что для меня это действительно очень важно сейчас. И я думаю, что для многих наших радиослушателей тоже. То есть мы-то думаем, что священнослужитель заходит в алтарь, да, что-то там происходит, неведомое нам, прихожанам. И он выходит, и я очень много раз замечала, что выходит из алтаря с совершенно другим лицом после литургии. И вот является для вас служение литургии постоянным тоже в какой-то мере подстегиванием самого себя к духовному деланию, ну каким-то внутренним трудом и работой каждую литургию? 

Протоиерей Артемий 

– Без труда не выловишь и рыбку из пруда. «Тяжело в учении – легко в бою», – говорил Александр Васильевич Суворов. Можно войти в алтарь, но если ты не будешь настраивать лиру своей души на тот труд, о котором вы сейчас замечательно верно сказали, может произойти и непоправимое. Знаете, видение из древних патериков: какой-то старец вошел в алтарь – видит, батюшка лежит, связанный по рукам и ногам, под лавкой, а ангел вместо него служит Божественную литургию. Бывает и такое. В этом смысле, конечно, шпоры самоукорения, собирания внимания, внутренней обращенности к Творцу каждый из нас должен чувствовать, и без вот этого легкого самопонуждения ничего невозможно. Знаете, как говорил старец Варсонофий Оптинский, замечательный пастырь, многими дарами осененный, о Лермонтове Михаиле Юрьевиче, размышляя над словами: «В минуту жизни трудную, теснится ль в сердце грусть, одну молитву чудную твержу я наизусть...» – и, помните, конец: «И верится, и плачется, и так легко-легко». Васонофий старец говорил: из этого стихотворения видно, что Лермонтов был причастен молитве. Человек, ничего не знающий по сердцу, никогда не смог бы написать об этом «созвучье слов живых», о силе благодатной, дышащей в словах молитвы. Но Лермонтов был неопытен, он жаждал, как поэт, романтик, одних восторгов. Как вы говорите: вошел в алтарь – и там на тебя токи Божественной благодати... 

К. Лаврентьева 

– Да, да. 

Протоиерей Артемий 

– Как из душа изливаются. 

К. Лаврентьева 

– У тебя же благодать священства, ты же у престола – и, может быть, это само собою все. 

Протоиерей Артемий 

– Нет-нет, дорогие друзья. И Лермонтов, – говорил святой Варсонофий Оптинский, – не понимал, что бывают, конечно, у каждого из нас такие озарения, просветления, по милости Божией. Но необходимо трудиться, чтобы усвоить эти дары. И поэтому Господь положил один закон – лишь употребляющий усилия входит в Царство Небесное. В этом смысле мы все должны, как отец Иоанн Кронштадтский в своих дневниках нас учит, всегда трудиться, всегда быть таким бенгальским огоньком. Вот у нас, дорогие радиослушатели, с вами альтернатива: либо вы будете бенгальский тигр, либо бенгальский огонек. Я предпочитаю второе. То есть испущайте из себя искры радости, бодрости, труда. Но огонек горит («Свеча горела на столе...»), свет и тепло исходят, а сам-то ты таешь, умаляешься. И поэтому не только в молитве, а в семейной жизни. Если вы будете жаждать только восторгов сладостных, и будете тянуть одеяло на себя, и будете ожидать, что супруга вокруг вас, как шамаханская царица, с жидким шоколадом или с суворовской похлебкой будет бегать, против и по часовой стрелке – да вы превратитесь в сталактит, сталагмит, превратитесь в пуп земли. Отдавать надо. И для того, чтобы любовь не умалялась, необходимо отщипывать от своего эгоизма и трудиться, созидая мир в семье, насаждая любовь, как сад. 

К. Мацан 

– Ну вот про семейную тему можно продолжить разговор. И всех наших радиослушателей я приглашаю к приемникам в субботу, в семь вечера, в программу «Семейный час» с Туттой Ларсен, где часто отец Артемий является соведущим и гостем-экспертом. 

Протоиерей Артемий 

– Ой, мы с ней и спорим, и ругаемся понарошку. Она такой опытный ведущий – так завяжет тему, такие подколы, такие интриги – но в результате слушатели всегда выигрывают, говорят, ну прямо так было интересно. Только «Светлый вечер» передача, говорят, интереснее.  

К. Мацан 

– Ну вот сегодня как раз мы были в передаче «Светлый вечер» с протоиереем Артемием Владимировым, духовником Алексеевского женского монастыря в Москве, членом Союза писателей России, педагогом. Спасибо огромное за этот интереснейший рассказ. В студии была моя коллега Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. До свидания. 

Протоиерей Артемий 

– До свидания, дорогие друзья. И ждем вас, будущих священников. Берегите себя от каких-то несанкционированных поцелуев. Ждем вас, дорогие друзья, в семинарию, в академию, в приходы нам нужны пастыри. На Бога надейся, сам же не плошай. 

К. Лаврентьева 

– Спасибо большое.