«Путь к священству». Схиархимандрит Серафим (Бит-Хариби)

Наш собеседник — духовник православной ассирийской общины в Грузии схиархимандрит Серафим (Бит-Хариби).

Отец Серафим рассказал о своем пути к вере, священству и принятию монашества благодаря чуду, произошедшему в его семье. Наш собеседник поделился, как пришел к тому, чтобы исполнять песнопения на арамейском языке — языке Иисуса Христа, и объяснил, как соотносится его концертная деятельность с духовным деланием и служением Богу. Отец Серафим вспоминал свою встречу и общение со старцем Гавриилом (Ургебадзе) — впоследствии прославленного в лике святых в Грузии. Наш собеседник размышлял также, что для него значит быть верующим и церковным, какой должна быть молитва, и в чем прежде всего проявляется смирение человека.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Лаврентьева

— Добрый вечер, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера». Меня зовут Кира Лаврентьева. И я с удовольствием представляю своего коллегу Константина Мацана.

К. Мацан

— Добрый вечер.

К. Лаврентьева

— Напоминаем, что наши эфиры мы продолжаем проводить в режиме самоизоляции, соблюдая все условия карантина, точнее, дистанционно. И сегодня с нами на связи — я с удовольствием представляю нашего сегодняшнего гостя, потому что мы очень долго согласовывали эту встречу, и я с радостью представляю известного многим архимандрита Серафима (Бит-Хариби), духовника ассирийской православной диаспоры в Грузии. Здравствуйте, дорогой отец Серафим.

Архим. Серафим

— Спаси, Господи, родные мои. Спаси, Господи.

К. Лаврентьева

— Отец Серафим, наверное, историю вашу потрясающую лучше рассказать вам. А я всего лишь спрошу: что такое православная диаспора в Грузии? Потому что именно этот вопрос напрашивается в первую очередь.

Архим. Серафим

— Обычно на Руси нас называют «община», а не диаспора. Тут живет больше 4 тысяч ассирийцев. И с 2006-го года ассирийцы просили у Святейшего Патриарха, они писали письма, чтобы он им назначил священнослужителя по происхождению ассирийца. И вот этот вопрос решался с 2006-го по 2010-й год. И приняли решение, чтобы мы могли служить на нашем языке родном. И вот Святейший по своей милости и доброте решил такое, представил меня ассирийской православной диаспоре и сказал, что «ныне он назначается вашим духовником». Но дело в том, что все-таки мы восточные люди, и несмотря на то, что мы живем в Грузии, все-таки мы прибыли с Востока. Многие из Ирака, многие из Ирана, многие из Турции во время геноцида. И у нас есть некие наши традиции, наша культура, наш театр, наш язык. И всё это нужно сохранять. Церковь и является гарантом, неким гарантом сохранения того же языка. Потому что ведь наш язык не изучался в школах. Мы в 2016-м году огромными просьбами — письмами, нам дали право изучать наш язык в школе, назначился педагог, то есть не факультативный вариант, а обязательный. И теперь, как предмет иностранного языка, в нашей школе в селе Канда Мцхетского района изучается ассирийский язык. Ну вот, как-то так.

К. Лаврентьева

— Хочется напомнить нашим уважаемым радиослушателям, что отец Серафим — композитор, известный исполнитель песен на арамейском языке. Это родной язык Господа Иисуса Христа. Отец Серафим, а как вы пришли к этому? Как вы пришли к тому, чтобы петь на весь мир, я не побоюсь этой фразы, потому что это так и есть, на арамейском языке, на языке Господа?

Архим. Серафим

— Когда меня рукоположили, это был 2010-й год, и я приехал в это село, где живет 2 тысячи ассирийцев, то тут стоял такой маленький храм, не было даже (я могу иногда ошибиться в терминологии русской, простите меня), не было семисвечника — наверное, так это называется.

К. Лаврентьева

— Да.

Архим. Серафим

— И каждый раз, когда мы посылали наших прихожан в Троицкий собор, кафедральный собор, чтобы оттуда нам привозили просфору — туда ездят обычно новые монастыри, и они там для статистики записывают, в какой монастырь везут, сколько в неделю служб там проходит. И когда один из прихожан пошел туда, его спросили: «Куда?» Он говорит: «Село Канда». — «А там разве православные живут?» И вот это его очень затронуло, обидело. Он пришел в плохом настроении и говорит: «Нас никто не знает, нас считают неправославными». А в этот момент мы как раз трапезничали с братией. И я вот просто так сказал, честно, просто сказал: «Ничего, мы скоро напишем песнопения и о нашем селе — об ассирийцах узнает весь мир». И на самом деле так и получилось. Первое песнопение мы написали «Трисвятое». И кто-то выставил это песнопение, я даже не знаю, кто это выставил на YouTube, и уже практически через 2 недели к нам приехали из Канады и попросили, чтобы мы написали им на тему путь Христа саундтрек. Вот первое такое было. Но мы сказали, что мы пока еще даже и не понимаем, как это сделать, это первый раз такое случилось. И они попросили разрешения, чтобы использовать это песнопение в их документальном фильме. Вот так это всё началось. И, конечно, огромным трамплином для мира была Россия, первые мои вечера духовной музыки — в первый раз это прошло на Валааме. С Валаама мы потом переместились в Петербург, из Петербурга в Москву, Тула, Калуга. И начали вот так ездить. А потом нас узнали уже в Европе и начали приглашать. Нас пригласила, например, королева Швеции, в Стокгольме мы дали концерт. Потом были в Италии, Польше, Эстонии… И вот так потихоньку начали ездить по миру и воспевать Бога.

К. Мацан

— Отец Серафим, в нашей программе мы беседуем со священником о его пути к

вере, в вере и о том, какая цепь событий привела к рукоположению, к дерзновению принять священный сан и к благословению это сделать. В интернете можно найти вашу биографию, которая изобилует, казалось бы, необъяснимыми вещами. Пишут о том, что вы пережили такую какую-то травму, ситуацию с бетономешалкой, оказались на ее дне и это просто была с риском для жизни ситуация, но вы выжили. Какие-то еще другие разные ситуации случались, которые вроде как не должны были случаться, но все равно вы как будто под покровом Божьим находились. А вот как вы сейчас сами осмысляете свой путь к вере с этой точки зрения? Какова была роль чуда, например, в этом пути для вас?

Архим. Серафим

— Вы знаете, когда моей маме говорили, что «ваш сын родился под счастливой звездой», каждый раз она теряла сознание, потому что понимала, что опять со мной что-то случилось не то. Вот бетономешалка, да, это была трагедия для всей семьи, потому что я не вставал на ноги, то есть у меня перерезанные руки и ноги… Меня хотели отвезти в Москву. Москва сказала «нет», потому что у вас есть там такой профессор Мераб Мачавариани, Екатерина Абербекова, которые… Но, в принципе, ребенок не выживет. Я был из такой семьи, она не нуждалась никогда ни в чем. И вот эта трагедия с моими травмами: я и падал с третьего этажа, и машина сбивала, и пергидроль пил... На самом деле было очень много, таким непоседой я был — на русском, наверное, правильно так говорить. Но самый конечный итог того, что я решил принять монашеский путь, это когда моя супруга Христина Владимировна, когда она была беременна, как-то утром я проснулся, и я ее не узнал, свою супругу, потому что передо мной лежала другая женщина. Я испугался, потому что она была вся вспухшая. И врачи не могли понять, что с ней происходит, гемоглобин был уже до 42-х упавший. Врачи мне сказали, что «давайте резать, хотя бы спасать ребенка, потому что в другом случае они оба погибнут». А я ее вынес из больницы (она лежала там на сохранении, но ничего не помогало). И я вывел ее из больницы. И когда вошли в Мцхету, я буквально нес ее на руках до могилы святого, преподобного Гавриила (Ургебадзе), так как все-таки мне довелось о нем знать и встречаться. Я положил её и саму её попросил: «И ты молись, потому что одной моей молитвы на нас обоих не хватит». И тогда я сказал, что «если ты сохранишь своими молитвами, если то, что о тебе говорят люди, это правда, что Богу будет угодна твоя молитва и Господь помилует мою жену и ребенка, то взамен этого я посвящу себя Богу и я пойду в монахи. И если моя дочь захочет стать монахиней, то я тоже воспрепятствовать этому не буду». И, конечно, чудо произошло. Такое было ощущение, что Господь видимым путем начал действовать, потому что буквально на второй день то, что она вдруг вспухла, всё это начало потихоньку сходить. Буквально на второй день она начала превращаться в ту Христину, которой она была. И тогда как раз я сказал: «Если это будет девочка, то скажи мне, подведи меня, как назвать ее? У меня есть три имени: Кетевани, Мариами и Нина. Только ты мне каким-то образом дай, пожалуйста, знать». И когда у нас родилась девочка, и вышла медсестра радостная и говорит: «У вас прекрасная дочь, как мы ее назовем?» И тут я вспомнил, что я отца Гавриила в своих молитвах просил, чтобы он дал мне понять, как назвать мою дочь. И вот эти три имени: Кетевани, Мариами и Нина. И я думаю: каким образом теперь это всё сделать? И я спросил у медсестры: «А как вас зовут?» И она сказала: «Меня зовут Кетевани». Я говорю: «Вот так и называйте», — потому что это одно из тех имен, которое совпадало с теми именами, о которых я просил у отца Гавриила.
Что касается сегодняшнего дня: как я на всё это смотрю? Мне очень радостно. И если бы у меня была тысяча дорог и сонмы тысяч дорог, то все-таки я бы выбрал эту. Единственное, конечно же, когда ты слишком молод, и ты уходишь в 24 года, еще все-таки не осмысливая многого всего, то было, конечно, и тяжело… Я бы всё отдал, чтобы вернуться в то прошлое и быть послушником хотя бы лет 5-8. Я уже не говорю о священнослужительстве, потому что меня как бы никто не спрашивал. Когда мне Святейший Патриарх сказал, что из нескольких ассирийцев он выбрал меня, самого молодого, и сказал: «Вы готовьтесь, будем вас рукополагать», — то я плакал, потому что не хотел, скажу честно. Не хотел. Я жил в лесу это был Зегаанский монастырь Успения Божией Матери, VI века. И там же при этом монастыре был маленький храм V века — святой великомученицы Марии. И вот меня буквально оттуда сняли и сказали: «Вы должны готовиться». И я практически скрывался два года, то есть я переехал жить к владыке Иоанну (Гамрекели), у него начал жить. И потом владыка сказал, что Святейший тебя зовет. И там решили мой вопрос. Вот честно скажу: мне не хотелось.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера». И мы продолжаем наш разговор. Напоминаем, что сегодня у нас в гостях архимандрит Серафим (Бит-Хариби), духовник ассирийской диаспоры в Грузии. Отец Серафим, этот момент немножко непонятен — с рукоположением, мы просим пояснить. Вы дали обет монашества, как я понимаю, когда жена была при смерти. Она выжила, родился ребенок, девочка. И дальше как? Дальше как развивался ваш жизненный путь? Насколько я понимаю, вы забыли на несколько лет…

Архим. Серафим

— Я потом начал обманывать и себя, и Боженьку, и говорить: «Какие только мысли не посетят человека в трудную минуту». Уехал работать. Я был в сборной Грузии по восточным единоборствам. И когда выступил на чемпионате Закавказского округа, победил. И уже подходил период, чтобы выступить на чемпионате мира. Мы выступили на чемпионате мира и меня уволили, на год дисквалифицировали, вот так будет правильно, за грубое поведение в бою, хотя на самом деле это была случайность. Но, видимо, я не очень попал в сердце и президенту ассоциации по каратэ. И в итоге я взял все свои документы и уехал в Киев. И я там защитил КМС (кандидат в мастера спорта), был в школе… Два основных вида спорта, которыми я занимался, это было косики каратэ и тхэквондо ИТФ. И там добился неких, не очень огромных успехов, но все-таки третий дан и там и там позволял мне открыть школу по тхэквондо. Я ее открыл, и там работал тренером, выступал на соревнованиях. Но, знаете, мы все-таки из Грузии, и вообще люди восточные, мы более мнительные, нежели, например, россияне. То есть если мы увидели какой-то сон, то мы начинаем всей семьей рассуждать, к чему бы этот сон, что бы это могло значить и так далее. И вот в один прекрасный день я увидел во сне монахиню, которая мне сказала: «Как тебе не стыдно? Ты дал слово Боженьке, а сам его не исполняешь. Утром сходишь в храм, а вечером живешь разгульной жизнью». И стало страшно.
И был такой, Царствие Небесное, протоиерей отец Василий Высоцкий в Свято-Троицком Ионинском монастыре Московского Патриархата Украинской Православной Церкви, он был такой дивный, добрый. И я ему рассказал этот сон. Ну, и он так думал, и как раз занесли одну из книг, и я в этой книге увидел эту монахиню. Я говорю: «Вот эта монахиня мне и являлась». И он сказал, что это матушка Алипия: «Это матушка Алипия. Сходи к ней на кладбище, помолись». Я пошел, помолился на могилке матушки. Там была огромная-огромная очередь, всегда там очередь, она была юродивая, Христа ради. Помолился такими словами: «Матушка, я молод и всякое бывает. Куда ж мне идти в монахи? У меня жена, дети, я так не могу». Но в итоге, меня никак не отпускали эти сны. Потом я как-то позвонил супруге и сказал: «Ты знаешь, со мной происходят такие моменты, которые меня потихоньку сводят с ума». Или у меня на подсознательном уровне вырвалось то, что я обещал и теперь меня совесть внутри гложет. Хотя, честно говоря, на сознательном уровне я не ощущал, что меня что-то гложет, потому что более свободный образ жизни для меня был прекрасным вариантом просто жить. И вот она сказала: «Ну, ты обещал, ты должен исполнить. А вместе с тобой и я. Подрастут детишки, и я тоже приду на этот путь». Вот так я и остался — сперва в Свято-Троицком Ионинском монастыре — в Зверинцах пожил у владыки Ионы (Черепанова), у владыки Кассиана. А потом перевелся в Белую Церковь. Там был такой дивный старчик — иеросхимонах Амфилохий (Трубчанинов). Он был духовным чадом святого Серафима (Тяпочкина). Мы помним его, многие рассказывают, что это Серафим (Тяпочкин) молился над Зоей — Зоино стояние, если мы помним, было такое в Самаре. И вот по его благословению я постригся. Он мне сказал, что надо будет ехать домой. Я хотел очень на Афон, но он сказал, что «мои дни уже подходят к концу, тебе вот такое завещание: езжай домой». А я хотел на Афон, я не соглашался: «Пусти, благослови меня на Афон, батюшка». Он сказал: «Нет. У Бога на тебя другие мысли». И вот я встретил на пути потом матушку Ксению…Сперва была матушка Ксения, которая благословила меня идти к Амфилохию, чтобы тот меня постригал. И вот это всё так быстро произошло… Я родился семимесячным — должен был родиться в сентябре, а родился в июле, в День рыбака. И по паспорту меня зовут Ихтиандр. «Ихти» — «рыба», «андро» — «человек», «мужчина». И рыба всегда была всегда символом христианства, особенно в те годы апостольские, когда они скрывались от правителей, всегда рисовали рыбу. И этим понимали, что тут живут христиане. Ну, вот вся моя жизнь такая сумбурная, ничего в ней не успокоилось. Когда я иногда такой раздражительный, то думаешь, что это чисто психологически — ты устал, у тебя всё хорошо. А ночью, когда ты засыпаешь, внутри совесть говорит, что ничего это ты не устал и ничего это не психологически — это твоя распущенность.

К. Мацан

— Отец Серафим, поскольку вы сами упомянули преподобного Гавриила (Ургебадзе), не могу вас о нем не спросить, потому что это имя едва ли не символ грузинского православия ХХ века. И для многих он олицетворяет вот эту новейшую историю грузинской православной традиции — святой, необычный, выдающийся человек, совершенно ни на кого не похожий, идущий своим собственным путем. Про него много информации в интернете. Кто заинтересовался, кому интересно, можно почитать про преподобного Гавриила (Ургебадзе). Но ваше с ним общение каким было? Насколько общение с ним было тоже одним из этапов, одной из вех на вашем пути к вере и в вере?

Архим. Серафим

— Я был маленьким мальчиком, я с ним встречался всего лишь один раз. Меня повел туда друг, нас очень мило встретил отец Гавриил. А мой друг уже был пономарем у отца Василия Мкалавишвили, который потом пошел в раскол. И вот он нас встретил, говорит: «Вы, наверное, проголодались». И мы, конечно, все сказали «да». Он сказал матушке: «Сделайте трапезу, пускай дети поедят. И я скоро подойду». И проходит, наверное, минут 20, а мы все трапезничаем. И он подходит, глаза у него изменились, стали такие суровые: «Вы что, в ресторан приехали?» И перевернул нам стол. Конечно, я спрятался за моим другом. И он тогда сказал моему другу: «Ты где, ты у кого?» — «Я у отца Василия». — «Пойди и скажи отцу Василию, что ты к нему не будешь больше ходить. Так сказал отец Гавриил». Конечно, он этого не сделал. И потом стал замечать, как потихоньку отец Василий начал идти против Святейшего Патриарха, пошел в некий раскол. И закончилась история отца Василия тем, что его отлучили от Церкви. Вот это единственная была встреча. И потом, когда люди начали говорить о том, что это великий старец и это такой святой человек, я как раз тогда и подумал, что надо поехать туда и сказать: «Если правда то, что о тебе говорят, то помолись Богу, чтобы супруга моя родила в мире и чтобы она была жива, здорова, как и мой ребеночек». И вот Господь услышал его молитвы. На тот период у меня ни сил, ни разума не хватило бы, чтобы молиться — скорее всего, у меня тогда был все время какой-то протест, я говорил: «Зачем так случилось, почему? Как это можно понять?» И я просто сходил с ума, думая о том, что, не дай Бог, если супруга отойдет. Вот и всё. И поэтому я больше чем уверен, что Господь услышал молитвы преподобного.

К. Лаврентьева

— Отец Серафим, ввиду всех перемолотых, наверное, годами и страданиями событий, нам вы уже довольно плавно рассказали о вашем разговоре с супругой, когда вы сказали ей, что вас мучает совесть и вероятно, вам, нужно все же идти в монастырь. Но для меня, как для семейного человека, я думаю, что и для Константина тоже и для наших радиослушателей, просто очень тяжело это слышать. Если честно, то прямо содрогается всё внутри, потому что молодая семья, трое детей. Муж говорит жене, что я пойду в монастырь. И что это? Это же трагедия просто.

Архим. Серафим

— На самом деле это не так, что «я пойду в монастырь». Я спросил ее: «Что ты думаешь об этом? Скажи мне». И она мне сказала: «Ты обещал, ты должен исполнить». Дело в том, что у нас немного разные ментальности, понимаете, — у россиян, у грузин, и тем более у восточных людей. Супруга моя — гречанка. Конечно, у нас такой страх всегда есть и был, что Бога обманывать нельзя: слово дал — его надо исполнять. И вот это уважение, этот страх пред Богом: мы обманули — что после этого может быть? А если Господь… Это мысли человека мирского, я хочу подчеркнуть, на тот период я думал: «А если Господь попустит и заберет моего ребеночка, хотя бы одного из них? Как тогда? Я же буду себя винить в том, что я обещал и обманул». Поэтому я поступил, наверное, все-таки более правильно тем, что я спросил, что она думает об этом? Что она думает об этом… И ответ был конкретным, потому что она сказала, что думала. И мы вот так потихоньку-потихоньку пришли в монастырь. Потому что церковным человеком я не был. Когда я понял, что, всё, Бог есть, всё! — то я в монастыре начал учиться всему: что такое быть на самом деле верующим, что такое быть на самом деле церковным человеком. И я не забуду... нас называли церковники — те, кто убирал храм, заходя в алтарь. И вот моя ступень была оттуда — я сперва убирал Ботанический сад, потом стал церковником — заходил и убирал храм. Потом нас перевели уже в алтарники. И вот так потихоньку-потихоньку всё пошло…

К. Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Напомню, сегодня с нами и с вами на связи в Светлом вечере» архимандрит Серафим (Бит-Хариби), духовник ассирийской православной общины в Грузии. Также здесь моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели. «Светлый вечер» на светлом радио вновь приветствует вас. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева.  Мы напоминаем, что ведем наш эфир, соблюдая режим самоизоляции. У нас в гостях архимандрит Серафим (Бит-Хариби), духовник ассирийской православной общины Грузии, композитор, который поет, исполняет и сочиняет песнопения на арамейском языке, на котором говорил Господь Иисус Христос.

К. Мацан

— Отец Серафим, в прошлой части программы вы сказали, что, уже только придя в монастырь послушником, церковником, который убирает храм, а потом алтарником, вы начали впервые знакомиться с церковной жизнью. И начали разбираться и узнавать, что такое быть верующим, что такое быть церковным. А вот что такое быть верующим для вас? Что такое быть церковным? К каким ответам на эти фундаментальные вопросы вы пришли, если эти ответы можно как-то формулировать словами?

Архим. Серафим

— Ну, как нельзя? Можно. Я думаю так, что человек верующий полностью осознает не только на уровне психики, но и всем сердцем, что вся его жизнь принадлежит Богу. Вся жизнь. Так как она дана была ему от Бога и она Ему принадлежит. И от нас зависит просто, как мы пройдем эту жизнь и как мы предстанем перед Богом. Когда мне говорят, что Бог есть любовь, сразу врывается в меня такая фраза, что Господь — это безграничная свобода, которая освобождает нас от оков греха. Поэтому верующий человек понимает, что Бог — это Тот, Кто может освободить человека от этих мрачных и страшных оков. Вот что для меня значит жизнь верующего человека, что это такое для меня вообще в целом.

К. Мацан

— А что такое быть церковным в этом смысле? Вы неслучайно сами в своей речи эти выражения — быть верующим и церковным — произнесли через запятую как будто бы. Мы знаем, что вокруг много людей, которые себя называют верующими, даже, может быть, верующими в Бога и себя признают христианами и православными христианами, но церковность их настораживает. И Церковь, понятая ими, как некая система обрядов, им чем-то чуждым представляется. А вот что для вас церковность, подлинная церковность?

Архим. Серафим

— Ну, все-таки человек верующий должен где-то наткнуться на фразу святых отцов, которые говорят: кому Церковь не мать, тому Бог не отец. Церковный человек, человек, который верит, он обязательно... вот раньше я мог назвать себя верующим. То есть я думал, что верил в Бога — пришел, возжег свечу, сказал: «Боже, прости, пожалуйста, за такие-то, такие-то мои грехи». Но никогда не исповедовался, и Причастие было для меня… Я просто вспоминаю первое мое Причастие — это неописуемо словами. То есть это всё происходит в церкви. И человек верующий должен познакомиться с церковной жизнью, то есть он потихоньку узнает, что значит священнослужитель, что значит Церковь, соборность — это и молитвы, Литургия. Человек потихоньку-потихоньку узнает некие правила, правила того же молитвослова, утренних молитв, вечерних молитв. Я уже не говорю о неседаленах, канонах, параклисах, которые происходят в церкви, о панихидках. Вот это все-таки церковная часть жизни верующего человека, потому что Церковь и верующие неотделимы, они не могут быть друг от друга отделены. Когда мне говорят, что «самое главное, что у меня в сердце есть Бог, и я верю», то я говорю: «Каким подвигом ты стяжал Бога себе, что Он у тебя в сердце есть? Затворничеством, молитвой, молчанием? Чем? Объясни: каким постом, какой молитвой?» На этот вопрос у них ответа нет, понимаете. Ну, жизнь без Церкви — это темень темени всего. Поэтому я даже и не знаю, как вам это всё объяснить, но верующий человек неотделим от Церкви. И поэтому, когда он думает, что он верующий, то придя в Церковь, становясь церковным человеком, он уже понимает, какая разница на самом деле верующего человека и верующего человека, который находится в лоне Церкви, не просто в лоне, а который принимает участие во всех таинствах.

К. Лаврентьева

— Отец Серафим, если возвращаться к вашему священническому рукоположению и монашескому постригу. Как я понимаю, вы, угрызаемый совестью, все-таки решили принять монашеский постриг. Конечно, я сейчас немного перегибаю, но по сути так и есть. Как вы привыкали к монашеству? Ведь вы несколько раз повторили за время нашей программы, что вы не хотели становиться монахом, вы не хотели уходить в монастырь. А сейчас, мне кажется, всё очень сильно изменилось с тех пор. Что это был за путь, отец Серафим?

Архим. Серафим

— Кроме одного. Вы знаете, всё изменилось, кроме одного. Грехи все-таки с каждым днем прибавляются в корзине, которую я несу с собой. Но что мы принесем Богу, кроме грехов? Ничего, практически. Поэтому это единственное, наверное, что не изменилось. И было бы просто печально, когда священнослужитель может сказать: «Да, моя жизнь полностью изменилась, и я уже больше не грешу». Наоборот, понимая, что ты священнослужитель и что ты можешь смутить каким-то своим поведением даже самого такого новоприходящего, то, как написано в 11-м слове у Исаака Сирина, я помню: «Всякий же, кто смутит братьев своих меньших, не узрит света». Представляете, какие страшные слова, очень страшные слова. А всё изменилось уже в лоне Церкви. Уже 42 мне, уже столько лет… Да, я не пришел маленьким мальчиком, как приходят многие, в 16 лет, в 17. И уже они становятся пономарями, и не только пономарями, иподиаконами, как чтецы. Я немного опоздал. Но вот честно, если бы у меня была бы тысяча дорог, я бы все равно выбрал бы эту дорогу, потому что когда оглядываешься назад и смотришь на все твои искушения, на все какие-то: кто-то тебя оклевещет, кто-то тебя чуть ли не обожествляет — и ты понимаешь, что ты стоишь на том пути, который может просто провалиться под твоими ногами. Ты все время в каком-то напряжении. И просишь Бога, чтобы эта дорога, на которой ты стоишь, чтобы она была бы твердой под ногами. И чтобы … Как, я помню, в 90-м псалме: да не преткнешься ты о камень ногою твоею. То есть камень — грех, нога — душа.
И я вот умоляю Бога каждый день, но все равно каждый день в разных моментах падаю по-разному. Сейчас для меня вот эта жизнь, которая есть… Я всегда говорил, говорю и буду говорить, что монашество — вот той жизнью, которой я живу, она далека, она отличается от того монашества, которое должно быть на самом деле. Монах должен сидеть, должен сидеть на месте, если он уже рукоположен в священный сан диаконом или священником. И все равно должен сидеть при монастыре и не разъезжать, не то и не это... Понимаете, я говорю как раз об этом, что меня сейчас на самом деле очень сильно гложет. Многие говорят: «Батюшка, ты выходишь на сцену, ты поешь. Тебе должно быть стыдно». И мне на самом деле, когда это говорят, мне потом иногда становится стыдно. Вот честно. Иногда я очень рад, что наш язык, наша мелодия, наши песнопения донеслись и понеслись по всему миру. Да, о нас знают практически если не во всем православном мире, то хотя бы в половине этого мира нас знают. Тебе становится приятно, когда сербскому Патриарху поют твое «Трисвятое», когда народные артисты поют твои песнопения, то есть исполняют их на сцене. Ты думаешь, что все-таки что-то ты оставил на своем пути. И, может быть, кто-нибудь в Церкви будет рукоположен и будет служить на нашем языке. И тот же «Отче наш», мелодия, которую я написал, будет также продолжать вот эту традицию, потому что у нас-то нету, до нас не дошло ни одной книги по музыкальной части, как, например, как пели Богу ассирийцы, антиохи… Понимаете, нету такого. И всё приходится делать самому, с певчими что-то писать, сочинять. Знаете, это очень уже вошло в нашу жизнь и я уже, например, не представляю «Отче наш» на другой какой-то мотив, честное слово. Не представляю ни просительную ектению, ни великую, ни малую уже в других мотивах. И как-то мне больно и обидно, потому что монах не должен так жить — концерты, пишет музыку для певцов. Но как-то жить надо и как-то надо популяризировать свой язык. Понимаете, в Грузии до того, как мы воспевали, нас называли то курдами, то азербайджанцами. У всех есть своя нация, и мы уважаем все национальности, но мы просим нас называть теми, кем мы являемся. Но люди не знали, кто такие ассирийцы. В Грузии очень много нас называли айсорами. Очень малый контингент людей знал, кто такие ассирийцы. Но хотя бы этого мы добились. И слава Богу. Но и за это тоже совесть грызет.

К. Мацан

— Архимандрит Серафим (Бит-Хариби), духовник Ассирийской православной общины Грузии сегодня на связи с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Отец Серафим, вы так пронзительно говорите о том, что вас гложет, о том, что идеал монашеской жизни для вас не совпадает с той практикой жизни, которую вы ведете как концертирующий музыкант. И это буквально подводит меня к моему вопросу, который я хотел вам задать. Отчасти вы уже на него отвечаете, но все-таки: а лично для вас музыкальная деятельность, концертная деятельность как соотносится, если угодно, со спасением, личным спасением — чему себя посвящает, максимально призван посвятить любой верующий христианин, а уж тем более монах. Это мешает спасению? Это нейтрально по отношению к спасению? Может быть, это каким-то образом помогает вам приближаться к Богу? Как вы на эту тему размышляете?

Архим. Серафим

— Вы знаете, вот например, когда мы утром становимся на утреннюю молитву, она ничем не отличается от тех песнопений, которые я воспеваю на концертах Богу. Понимаете, то есть все наши молитвы, по восточной традиции, они все воспеваются — они не читаются, как сегодня читают, например. То есть мы не говорим «помилуй меня, Боже, по велицей милости Твоей...» — они у нас все воспеваются, знаете, таким медленным красивым темпом. И утренняя молитва может продолжаться 45 минут, 50 минут, с поклонами. Единственное, что меня смущает в моей концертной деятельности… Насколько я помню, Константин, вы же тоже недалеки от музыки, вы играете на фортепиано. Или я ошибаюсь?

К. Мацан

— Есть такой момент, да.

К. Лаврентьева

— И не только на фортепиано.

Архим. Серафим

— Я помню, вы вели программу с Ираклием Пирцхалавой, если я не ошибаюсь…

К. Мацан

— И это правда.

Архим. Серафим

— Это вот единственное. Вспомните: когда вы поете и когда вы играете, и когда вам кто-то аплодирует и говорит, что «вы прекрасно играете, вы прекрасно поете, вы прекрасно читаете», то меня вот этот момент смущает тем, что такое ощущение, что я ворую славу у Бога. Я ворую то, что мне не принадлежит. Потому что не устану повторять: всё, что у меня есть, всё, что у меня есть — от Бога, у меня всё для Бога и у меня всё Бога. И каждый раз, когда мне это нравится, что то аплодируют, то встают на ноги, просят на бис... И каждый наш концерт, если вы где-то мельком смотрите наши концерты на YouTube-канале, то вы видите, что это всегда аншлаг. Всегда первые места у нас заняты для высокопоставленных лиц, а высокопоставленные лица не приходят. И первый ряд у нас всегда пустой. И тогда я говорю тем людям, которые стоят на ногах — то есть они заплатили за входные билеты — не то что сидеть, а просто стоять, потому что залы переполнены. И я им говорю: «Вот сегодня на вас такая милость: садитесь на все передние места». И, слава Богу, никто из высокопоставленных не приходят и не говорят: «Встаньте и уходите». И вот люди встают на ноги, тебе аплодируют — все-таки есть у нас ведь немного горячность. Например, в Грузии было очень много таких случаев, что кто-то втихаря, со спины, у меня состриг волосы. И когда люди это заметили, начали кричать «что вы что делаете?», то там такой был хай. Они: «Мы хотим это поставить в иконочку, заламинировать. Не мешайте нам». И так далее… Кто-то с подрясника немного материи сорвал — и такое бывает.
То есть ты понимаешь, что это неправильно в твой адрес, что, может, ты и поешь хорошо, но какой ты человек изнутри, как ты себя ведешь и как ты живешь духовно — вот оно что самое главное. А я-то знаю, какой мусор я в себе несу. То есть некоторые люди видят и думают: «О, хорошо поет, значит, это ангел во плоти». И тут становится намного противней, нежели в те дни, когда я не воспеваю вселюдно. Вот этот момент меня смущает. Ведь всё, что у меня есть — это от Бога, для Бога и Бога. Но тебе где-то нравится, когда тебе аплодируют, понимаете? Тебе нравится, когда люди смотрят такими влюбленными глазами. И ты себя ловишь на этом, что чего ты самолюбуешься? Что ты самовосхищаешься? А если ты завтра помрешь? Сегодня ты есть, а завтра тебя нету. 75 лет нам дано, а если по милости Божьей, то и 80. Но мы знаем случаи, когда умирают и в 20 лет, и в трехгодичном возрасте. Я просто в данный момент о себе. Если, не дай Бог, меня Господь вот в таком моменте застанет, когда я самолюбовался и самовосхищался тем, что вот посмотрите, как они меня любят, — то это ад. Это стопроцентный ад в моем понятии, потому что на устах было уже не «Господи…», а на устах была улыбка 9 на 12: о, посмотрите, как меня любят, какой ты крутой. Поэтому для меня очень важно, что когда тебя хвалят, очень важно, чтобы многие и ругали, чтобы был какой-то баланс. Хвалят — радуйся, как человек. Хотя мы не должны на это обращать внимание. Но если ругают — может, где-то тебе будет больно, хотя и на это мы не должны обращаться внимание, но тут у нас появляется некий баланс, потому что и то и другое нам дал Бог, чтобы мы познали то, что стоит за всем этим. Вот этот момент.

К. Мацан

— Вы сказали чрезвычайно пронзительную вещь о том, что если радуют, благодари по-человечески, а если ругают, то тоже благодари. Из великодушного сердца благодари Бога за то, что Он так смиряет, как сказал бы верующий человек. А что такое смирение, как вам кажется? Как вы для себя это формулируете? Или просто как пастырь, как духовник об этом размышляете в беседах с людьми, для которых вы духовный наставник?

Архим. Серафим

— Для меня смирение — это всё принимать, как из рук Божьих. Вы знаете, ведь помимо того, как многие тебя восхваляют, многие еще и клевещут, потому что хочешь ты этого или не хочешь, ты вошел в сферу такой деятельности, где это уже тебе звонят шоу-продюсеры, которые ставят твои концерты, тебе звонят режиссеры, тебе звонят продюсеры музыкальных проектов. И вот ты отказал, например, одним, другим. Я Ираклию отказывал, я сказал, что не буду петь под музыкальное сопровождение. Моя деятельность чисто акапельная: всё, поёт только голос с исоном. И потом, когда Святейший сказал, что «мне интересно, чтобы вы спели под музыкальное сопровождение», тогда я согласился. И когда ты отказываешь некоторым, то есть говоришь «нет», то тут уже вот эти продюсеры, эти организаторы концертов из разных городов, один может позвонить другому и… Вот как-то мне сказали: «Батюшка, нам вот эти организаторы вас не советовали, говорили, что вы не очень сдержанный человек, любите пить». И я был в шоке, потому что я в миру, даже в миру никогда не пил — для меня спорт это был самый важный момент моей жизни. Читая книги о самураях и о тех императорах, которые приказывали, что помимо спорта пускай самураи занимаются искусством, потому что они уже только на этом зациклены, чтобы они не сошли с ума, пускай они развиваются и в других направлениях, для меня это было важным. Но касательно этого алкоголя — бывают такие моменты, когда ты понимаешь, что сейчас у тебя голос может просто упасть. Здесь концерт, а это час-полтора, и все концерты — это минимум нота «си» первой октавы, то есть вы понимаете, насколько высоко приходится поднимать голос. А иногда же это доходит до «ре» второй октавы, представляете? Ну, падает голос. В этот момент, конечно, обязательно надо горло разгорячить. Кто-то из оперных певцов советует, что надо хоть немножко коньячку, батюшка. Я много раз сопротивлялся. Был такой момент, я не скрою, когда я понял: ну всё, надо что-то делать — то есть я позвал фониатра, или как их называют, чтобы мне там же лечили, буквально за 5-10 минут. Бедные, они в храме Христа Спасителя сделали невозможное, и у меня опять появился голос. То есть очень трудно. Но когда о тебе такое сплетничают, а еще и хуже говорят и клевещут, конечно, ты думаешь: «Это же неправда, почему так нагло врать?» А потом понимаешь: вот тебя там позавчера хвалили-обожествляли, говорили, какой ты хороший. И ты это принимал с улыбкой на лице — прими и это, как из рук Божьих.

К. Лаврентьева

— Отец Серафим, прошу прощения. У вас невероятно сокровенные тексты, невероятно сокровенные глубокие песнопения. Скажите, пожалуйста, как, откуда вы берете эти мотивы? Чем это навеяно? Как вы их сочиняете? Находясь в келье, находясь на улице, общаясь с кем-то? Может быть, вы слышите какие-то мелодии и это является вдохновением для вас? И тексты. Например, молитва в Гефсиманском саду. Это ведь совершенно потрясающая вещь. Наверное, ни одно слово не подойдет, чтобы ее описать, всю ее глубину. Это же всё надо прочувствовать, чтобы это написать. Я прошу прощения, мой вопрос, наверное, очень личный.

Архим. Серафим

— Хочу сказать, что, наверное, всё нужно прочувствовать. Хочешь ты этого или не хочешь, все-таки эти мелодии, вот эти музыки…

К. Лаврентьева

— Да, мелодии. Тексты мы не будем трогать….

Архим. Серафим

— Конечно, эмоциональным периодом какой-то жизни…. Очень много было таких моментов предательств в моей жизни, я даже не хочу эту тему затрагивать, но все-таки такое бывает. Бывает. Церковь — это не Собор великих и светлых Херувимов. Это больница. И внутри этой больницы иногда и врачи могут оказаться больными. Такое тоже бывает. И такое бывает нередко, понимаете. И все время думаешь, что вот такой, прости, Господи, может быть нож в спину. И вот таких моментов в жизни бывало много и именно в такие моменты писался, например, тот же 50-й псалом, 53-й псалом, который я просто люблю… И вот молитва в Гефсиманском саду была полностью экспромтом на самом деле написана, но она была мне таким предрекающим, что впереди ждет некоторое искушение. И если ты их отстоишь, то ты отстоишь их. Ну и отстояли.

К. Мацан

— Спасибо огромное, отец Серафим, за этот разговор. Спасибо за искренность и за теплоту. И за свет. Вправду, у нас такой светлый вечер получился. Знаете, не могу удержаться, чтобы не пошутить, что «с гостем из солнечного Тбилиси», как говорили раньше. (Смеются.) Благодаря тому, что мы сейчас программы пишем в режиме самоизоляции, не в студии радио «Вера», а дистанционно, мы можем общаться с любой точкой мира. И вот сегодня пообщались с вами — мы в Москве, а вы в Грузии. Спасибо за этот разговор.

Архим. Серафим

— И также я хочу попросить у вас, и не только у вас попросить, и у ваших радиослушателей, что если все-таки будет такое желание и у вас, и у них, и возможность, то я прошу ваших молитв. Потому что, ну, на самом деле, мы улыбаемся, мы всегда радуемся жизни, но все-таки иногда бывает тяжело: нет такой жизни, которой мы бы хотели, есть такая, какая нам дана свыше. Поэтому мы должны постараться прожить ее достойно. Спасибо вам, дорогие мои.

К. Мацан

— Спасибо огромное. Архимандрит Серафим (Бит-Хариби), духовник ассирийской православной общины Грузии, сегодня был с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Здесь были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего. Огромное спасибо, отец Серафим. Спасибо, уважаемые радиослушатели.