«Путь к священству». Протоиерей Александр Абрамов

У нас в гостях был настоятель московского храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках протоиерей Александр Абрамов.

Отец Александр рассказал о своем пути к вере и священству, об особенностях служения в Америке, а также о том, что помогает ему преодолевать неизбежные трудности и сохранять живую веру. Наш гость поделился своим мнением, в чем может выражаться смирение христианина, и какие смыслы вложены в выражение «ходить перед Богом».

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте уважаемые радиослушатели. Как всегда по вторникам, мы говорим о пути к священству наших гостей. И сегодня у нас протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. С вами Кира Лаврентьева. Здравствуйте, отец Александр!

Прот. Александр Абрамов

— Добрый вечер.

К. Лаврентьева

— Мы очень рады, что вы нас сегодня посетили, очень рады видеть вас в нашей студии.

Прот. Александр Абрамов

— Благодарю вас.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, когда открываешь вашу биографию, а, слава Богу, найти в интернете её несложно, там всё очень подробно расписано, и для нас, журналистов, ведущих, это большая радость — можно как-то подготовиться, составить вопросы. Но вот есть момент: вы закончили исторический факультет Московского государственного университета имени Ломоносова, и потом происходит какой-то переход, и вы встаёте уже на прямой путь к священству — там идёт Московская духовная академия и непосредственно уже дальше идёт служение. Отец Александр, что произошло в этом периоде между МГУ, или, может быть, это было раньше, и Московской духовной семинарией, академией, что произошёл такой переворот и вы всё-таки решили стать пастырем?

Прот. Александр Абрамов

— Как-то так получилось, что я из атеистической семьи. Вот когда говорят, применительно к 70-м, 80-м годам прошлого века, что страна была активно безбожной, то это неправда. Она, может быть, на каком-то идеологическом уровне возобновляла заверения в том, что мы безбожная страна, но на уровне тех, кого называли ИТР-ами, инженерно-технических работников, на уровне обычной, средней интеллигенции: школьных учителей, врачей — безбожные люди хотя и составляли большинство, но они не были активными атеистами, богоборцами, они были религиозно скучающими или религиозно безразличными людьми. И так вышло, что моя семья, семья партийная, у нас никогда не было разговоров о политике и о религии. Не потому, что это было специально табуировано — я уверен, что так и было в подавляющем большинстве безрелигиозных семей. Между тем, у нас, например, дома была очень неплохая библиотека и, скажем, у нас был Зенон Косидовский — «Библейские сказания, сказания евангелистов». И так я впервые познакомился с Библией. Эти книжки выпускались в так называемой «Библиотеке атеистической литературы». Они всегда состояли из двух частей: изложение того или иного, например, библейского сюжета и его критика. Мне критику было читать очень неинтересно, а само библейское сказание интересно — никакого религиозного отклика у меня это отнюдь не вызывало. Я потом узнал, что так же поступали очень и очень многие люди. Я этим летом отпевал своего престарелого алтарника. И этот алтарник в советское время возглавлял в НПО имени Лавочкина антирелигиозную борьбу: собирал рабочих во время перерыва и проводил антирелигиозные лекции. Эти лекции строились таким же образом: рассказ о событии евангельском, например, и его критика. Рабочие выслушивали евангельское событие, а про критику говорили, что «всё, уже нам надо идти обедать, перерыв заканчивается, давайте в следующий раз критику». А в следующий раз всё начиналось заново. И я пришёл к университетскому времени обычным религиозным недоучкой. То есть я знал о религии, я ездил летом в деревню, у нас там был полуразрушенный храм, я его боялся.

К. Лаврентьева

— Почему?

Прот. Александр Абрамов

— Мне он казался олицетворением каких-то социально-тёмных сил — вот эти люди мою родину до революции держали в чёрном теле. И там вороны собирались на полуразрушенных крестах. В общем, мрачное, мне казалось, это такое место. Мне в некотором смысле повезло — тут без всяких кавычек — моим научным руководителем был очень яркий историк Русской Церкви, её раннего периода, Олег Михайлович Рапов. Он был абсолютным атеистом, но он был честным человеком. И когда он заметил во мне интерес к церковной жизни, к Церкви, к религии, он меня не стал разубеждать. Больше того, я даже в дипломе, который уже был посвящён жизни Церкви, какие-то позволил себе религиозные утверждения, а я оканчивал университет в 1995 году — это свежее постсоветское время, а поступил в 90-м, то есть ещё в Советском Союзе. И он мне не сказал, что вот вычеркни вот это — там были цитаты из Псалтири, например, ещё что-то. с другой стороны, он призывал к научной добросовестности — это, наверное, лучшее, что мог тогда Советский Союз предложить. И курса со второго я твёрдо знал, что я хочу быть священником. И это отнюдь не было с самого начала таким обращением через Евангелие. Потому что классическое представление состоит в том, что обратиться можно через Евангелие. На самом деле это ограничивать действие Божие — думать так. Обратиться можно через всё, что угодно. В моём случае это произошло через эстетику.

К. Лаврентьева

— А как это было?

Прот. Александр Абрамов

— Через эстетику богослужения. Я ощутил некое религиозное томление. Вот занимается человек, например, искусством Возрождения, если для него это просто работа, как гвозди заколачивать, он плохо будет заниматься искусством Возрождения. Он должен это искусство полюбить во всём его противоречивом характере, во всей его избыточности, но он должен в это влюбиться. Мне повезло, что предметом моих занятий была Церковь. И я отнюдь не провожу здесь параллелей, но я хочу сказать, что если ты занимаешься Церковью... я знаю много современных исследователей, которые занимаются Церковью, но ничего о ней не знают. Они занимаются какими-то документальными комплексами, относящимися к Церкви, и они не знают её внутренней жизни. Я думаю, что они не будут хорошими исследователями, сколько бы у них ни было регалий. Я почувствовал внутреннее томление какое-то, какую-то неясность. Вот эта тайна Церкви меня привлекала. Я прочитал Евангелие — оно мне было интересно. Но так чтобы я тогда сказал, что ой-ой, это изменило мою жизнь — я так не сказал, это было бы неправдой. Это всё была бы такая лакированная, псевдожитийная история. Ничего этого не случилось. Но храм меня очень привлекал. Я понял, что я хочу креститься, я стал ходить по разным храмам. Мне очень повезло, я попал к замечательному священнику и в замечательный старомосковский храм, где сохранялась богослужебная традиция, где было прекрасное пение, где были невероятно красивые облачения, очень чинная служба. И через эстетику богослужений...

К. Лаврентьева

— Вас всё-таки пробило.

Прот. Александр Абрамов

— Да. Но так же случилось и с князем Владимиром — тут мы не одиноки. И очень многие были, в хорошем смысле, куплены Церковью через то, что для человека было доступно. Для кого-то доступен интеллектуальный путь, для кого-то эстетический, и только для единиц сразу евангельский.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, сразу хочется остановиться на этом моменте. Вот смотрите: эстетика внешняя, пение прекрасное, внешняя иконопись — всё чудесно, всё замечательно и действительно это привлекает.

К. Лаврентьева

— Но в этом нас и обвиняют атеисты, которые говорят о том, что вот на этом вы и строите свою религиозность. Ведь можно пойти дальше, а мы иногда стоим у порога церковного и наслаждаемся внешней красотой и звучанием церковного хора, строением Литургии, лаконичным, прекрасным, очень сбалансированным, гармоничным. Вот что ответить людям, которые считают, что в этом и состоит вся церковная жизнь Святой Церкви, что внутрицерковное вот это общение построено на красоте и эстетике?

Прот. Александр Абрамов

— Строго говоря, они нас обвиняют не совсем в этом.

К. Лаврентьева

— Что мы как бы эмоционально очень подключены к этому моменту.

Прот. Александр Абрамов

— Они нас обвиняют в ритуальщине, в следовании лишь ритуалу.

К. Лаврентьева

— Вот-вот! Правилам, да.

Прот. Александр Абрамов

— Да. А всё же эстетика, как я думаю, верно понятая, позволяет обратиться к источнику эстетики. Потому что если вы всё время остаётесь на границе внешнего измерения эстетики, то вы просто никакой эстетики не понимаете. Вам достаточно виртуального уголка, в котором будет хорошо пахнуть, вас никто не будет толкать, будут ходить люди в интересных, необычных одеждах, будет звучать приятная музыка.

К. Лаврентьева

— Но их надолго не хватит, да?

Прот. Александр Абрамов

— Примерно то же самое можно сделать внутри салона вашего автомобиля. Вопрос просто вкуса, денег и времени. Я бы провёл такую аналогию: в 60-е годы был ренессанс неоэстетики фашизма, нацистская неоэстетика. Когда в Советском Союзе в начале 70-х годов вышел фильм «Семнадцать мгновений весны»...

К. Лаврентьева

— Там же не было у них чёрных одежд на самом деле.

Прот. Александр Абрамов

— Да, чёрные уже давно ушли облачения эти — их мундиры. Но красивые люди в элегантных костюмах — тогда тут же сказали, что это Хуго Босс сшил и всё такое прочее. Но если вы всматриваетесь в эстетику весьма привлекательную поначалу: эстетику факельных шествий, эстетику вот этих мундиров, действительно не лишённых какой-то мрачной притягательности, — то вы увидите бездну, вы увидите, что нацизм есть явление бесовское. Не увидеть это со временем, при известном опыте насмотренности просто невозможно. И вы поймёте, что это антиэстетика. Вот всматриваясь в эстетику церковную, я уверен, что можно продвинуться существенно глубже. Другое дело, что вы тогда не сможете ограничиться лишь эстетическим моментом, лишь представлением о красоте, потому что тогда вы будете искать и красоту Божию во всём остальном разлитом вокруг вас мире, и наконец вы придёте к Книге книг.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, а когда вы поступили в семинарию, вы уже понимали, что вы будете священнослужителем или это было тоже для общего развития?

Прот. Александр Абрамов

— А я поступил в семинарию, уже будучи священнослужителем. Тогда в Москве не было так много священников, как сейчас, и если у вас было высшее образование и вы уже были священнослужителем, вы должны были затем дополнить это образование духовным образованием. И мне с Божией помощью удалось весь семинарский курс пройти за год. Это тем не менее было очень полезно, потому что у меня было превратное представление о семинарии, как о месте, где учат по книжкам 50-х годов, набранных на машинке слепой какой-то ксерокс. Это частично было так, но во многом было и не так, потому что были очень яркие преподаватели, со многими из которых я сохранил дружбу и поныне, и некоторые из них теперь являются прихожанами храма, где я служу. Где-то в середине учёбы в университете стало ясно, что я хочу быть священником. Бог сыронизировал надо мной, потому что я иногда даже так нарочито атеистические вещи говорил в первые годы учёбы в университете: «Ну что вот эти ваши купола, для чего стоят все эти сооружения, для чего это всё здесь находится, что вы хотите этим сказать?» В общем, я говорил всё то, что сейчас говорят оппоненты Церкви: «А где ваша скромность, а зачем вот эти гигантские храмы, когда можно было бы помогать нищим?»

К. Лаврентьева

— В этой провокации был поиск, отец Александр, или это просто был диспут?

Прот. Александр Абрамов

— Я говорил с чужого голоса, потому что я находился в той среде, в которой находился. И хотя я относился ко многим вещам критически, но недостаточно критически для того, чтобы этих вещей не говорил. Не могу сказать сейчас, что мне за это стыдно, потому что я в этом виноват лишь отчасти. И если есть разговор, что «вы бы хотели что-то поменять?» — то ничего бы я не хотел поменять. Я хотел бы дожить до той секунды, когда я твёрдо решил стать священником. Слава Богу, что эта секунда пришла. Слава Богу, меня никто не остановил, никто мне не сказал, что я с тобой разведусь, если ты будешь священником, или родители бы сказали «забудь сюда дорогу» — этого ничего не случилось. У родителей, понятно, были какие-то другие представления: сын учится в университете — у нас никто никогда не учился в университете. Надо отдать должное: социальная мобильность Советского Союза, в том числе даже позднего Советского Союза, была достаточно высокой. И здесь была возможность людям низкого происхождения поступать в лучшие учебные заведения.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. С вами Кира Лаврентьева. И сегодня мы говорим о пути к священству отца Александра. Но ведь довольно быстро после рукоположения, отец Александр, ваша жизнь стала идти в сторону церковной дипломатии. Ведь вас направили в Свято-Николаевский кафедральный собор Нью-Йорка, где вы впоследствии даже стали настоятелем. Но был такой момент в одном из ваших интервью: вы обмолвились, что не хотели уезжать из России, когда Святейший Патриарх предложил вам такой вариант развития событий.

Прот. Александр Абрамов

— Ну да, это ведь только для людей, которые склонны к эмиграции, Нью-Йорк, Соединённые Штаты, Америка — это нечто безусловно хорошее.

К. Лаврентьева

— Рай на земле.

Прот. Александр Абрамов

— Моя жизнь строилась на совершенно каких-то других принципах. Я служил в Москве, у меня были любимые люди — мои прихожане. Моя жена работала в Москве, занимаясь тоже любимым делом. Ехать за тридевять земель в страну, которую я тогда знал очень плохо, тогда я в ней бывал лишь единожды. Город, разделённый от Москвы 11-ю часами полёта. Это же не Минск — на поезд сел и вечером ты уже на месте. И ясно, что тогда, что сейчас, это недружественная держава, значит, будет не очень легко. И я просил нынешнего Патриарха меня туда не отправлять. И я ещё понимал, что такое эмиграция, к примеру, третьей, четвёртой волны, то есть эмиграция 70-х, 80-х, начала 90-х годов. Это эмиграция по преимуществу экономическая, кто бы что ни говорил. Я к тому времени представлял, что такое храмы за границей. Не представлял храмы в Америке, но что такое храмы за границей представлял. Это, как правило, всё вместе: храм, клуб, спортивный центр, место, где можно посплетничать, всё вообще. И я так отчасти высокомерно к этому относился, несправедливо. Я знал, что такие командировки могут иметь начало, но могут не иметь конца. А вот становится вечным священником в Америке мне совершенно не улыбалось. Потому что я, например, знаю, что святитель Тихон, который построил Свято-Николаевский собор в Нью-Йорке стал проситься назад практически с первого дня после своего туда назначения и приезда, потому что очень тяжело жить в отрыве от дома. Это все так улыбаются и подшучивают: «Ну, конечно, было тяжело, родные берёзки замучили», — но вы поживите семь лет и поймёте, что когда в фильме «Семнадцать мгновений весны» Штрилиц гладит землю и хочет домой, то это не шутки.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, но действительно, казалось бы, уехать в Америку, получить новый опыт, пообщаться с новыми людьми, язык там, нейронные связи наладить, грубо говоря. Насколько тяжело это было именно в плане духовной жизни? Тяжело или легко сохранять свой внутренний мир, внутреннее богообщение, не было ли это риском — вот эта внешняя церковная деятельность обширная, которая, вообще-то, продолжалась и продолжается в течение всей вашей священнической жизни? Как не уйти в это и не забыть Бога за всей вот этой внешней деятельностью?

Прот. Александр Абрамов

— С моей стороны будет нескромным говорить о духовной жизни. Знаете, как люди говорят: «Я вам как философ скажу», — всё, можно не читать. Или: «Я вам как писатель говорю», — какой ты писатель, если ты говоришь о себе как писатель? Представьте себе Пушкина, который так говорит.

К. Лаврентьева

— Но всё равно у каждого есть свой опыт.

Прот. Александр Абрамов

— Да. У меня есть несколько знакомых, которые постоянно пишут в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» и так далее — вот непрерывно пишут. И пишут, как правило, разную ерунду. Я говорю: «Зачем вы это всё пишете? Остановитесь. Это сами по себе тексты бессмысленные и это какой-то информационный шум усиливает». А человек говорит: «Знаете, я хочу высказываться». Вот эта тяга высказываться любой ценой мне кажется отсутствием внутреннего содержания, потому что у тебя внутреннее содержание есть, тебе, может быть, и не нужно обязательно высказываться или много высказываться.

К. Лаврентьева

— Хочется молчать.

Прот. Александр Абрамов

— И в этом смысле любому человеку, который находится за границей, особенно в такой серьёзной и насыщенной разными обстоятельствами жизни стране, как Соединённые Штаты, не сложно. Там были наши великие предшественники, там был святитель Тихон, там был один из ярчайших представителей белого духовенства — отец Александр Хотовицкий, ключарь храма Христа Спасителя. Там был отец Иоанн Кочуров, там были аляскинские наши первооткрыватели, то есть к кому обратится и перед кем поплакать есть. И так в любой стране практически: поедете во Францию, найдёте одних угодников Божьих, в том числе и отечественных, то есть с кем поговорить есть. А потом, тебя не посылают для того, чтобы ты размышлял лишь о своих личных духовных и недуховных проблемах. Задача священника — людям служить. Вот приходят люди, как правило, исковерканные, как правило, в нашем случае в Америке в большинстве случаев это были люди не высокого достатка и социального положения. Это люди, которые находятся во внутреннем монологе, обосновывающем, что «мы правильно сделали, что уехали», хотя уже ясно было на тот момент, что очень многие неправильно сделали, что уехали. А сейчас-то я уже вообще вижу, что в связи с развитием, например, этого омерзительного движения BLM, очень многие возвращаются, проведя 20-30 лет в Соединённых Штатах. Это решение равнозначно решению уехать. И когда тебе некогда бездельничать, некогда писать в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» и в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», тогда их не было, но были какие-то другие ресурсы, ты занят и, значит, ты должен быть не дряблым.

К. Лаврентьева

— Что такое быть не дряблым, что такое быть внутренне собранным? Как эту собранность поддерживать?

Прот. Александр Абрамов

— Один из раннехристианских образов представляет Спасителя в виде пеликана. Когда нельзя было изображать Христа, довольно часто изображали пеликана. Почему его изображали? Потому что пеликан это одна из немногих птиц, которая кормит своих детёнышей своим мясом: если совсем нечего есть, то откусывает от себя — вот так делает. Имеется в виду, что Христос так поступает. Но если ты священнослужитель, то священнослужитель Христов, и ты хотя бы в малой степени должен делать то, что делает Спаситель. И значит, у тебя нет времени на нюни, нет времени на то, чтобы целиком сосредоточиться на себе. Как у Бродского в одном из стихотворений говорится... «на мыслях о переводе» и так далее. Вот к тебе приходит один человек — ты только успокоился, позлился, что он пришёл, например, в то время, когда тебе хотелось бы поспать или ещё что-нибудь, другой приходит, третий. Ты должен их утешать, ты можешь не хотеть их утешать, но ты должен собираться и утешать, ты должен делать Божие дело. А когда ты делаешь изо дня в день или стараешься делать изо дня в день, изо дня в день, то это входит в некую привычку, может быть, противоречащую твоему сибаритству, лени и всему остальному, но эта привычка отчасти ломает сибаритство, лень и всё остальное.

К. Лаврентьева

— Приподниматься над самим собой, получается. Ведь, отец Александр, каждый человек с чем-то борется непрестанно в самом себе.

Прот. Александр Абрамов

— Скорее, становится самим собой. Потому что священник для того и становится священником, чтобы быть слугой.

К. Лаврентьева

— Совершенно потрясающий момент вы рассказываете в программе «Парсуна» с Владимиром Легойдой на телеканале «Спас», когда у молодой пары умер их первый ребёнок. Было понятно сразу, что он умрёт, это ещё было понятно внутриутробно. Они приняли решение рожать. И вы были с ними, вы ничего им не говорили, вы просто их поддерживали, были с ними в больнице. И знаете, отец Александр, когда я посмотрела этот момент, меня вот что поразило: ведь у вас совершенно, мне кажется, даже временами необъятный приход, у вас очень большой приход на сегодняшний день в Крапивниках, и много людей к вам идут. Насколько вам удаётся сейчас, по прошествии стольких лет, быть с человеком? Приходится ли это сейчас делать и есть ли такая частая потребность, чтобы вы с ним были?

Прот. Александр Абрамов

— Ну а где ещё быть священнику, как ни с его людьми? Люди остаются людьми, они радуются, страдают, они живут и умирают, они женятся, разводятся. Они имеют духовные проблемы или принимают какие-то житейские вещи за духовные. И ты просто должен с ними быть. Я слышал от старых священников: «Вот бы хорошо лечь костьми, когда ты помрёшь, уже за алтарём своего храма», — никуда не переводясь, не перемещаясь с места на место, потому что приходит совершенно новое качество. Вот когда я был юным священником, мне, например, очень хотелось исповедовать. Я думал, что я могу пролить некий новый свет на те проблемы, которые существуют у людей. Сейчас я понимаю, что это было, конечно, желание неофитствующего священника, глупого. Не скажу, что я поумнел, но опытнее, что ли, стал. И мне хочется больше слушать, чем говорить, потому что помощь не обязательно должна быть выражена в том, чтобы, с ходу заводясь, поучать. Ведь можно с человеком порадоваться вместе, можно помолчать вместе с ним. Приходит новое совершенно качество. Приходят люди, и я крещу уже их внуков, а я помню, как их самих венчал, кого-то крестил. И когда у тебя перед глазами уже поколения людей, ты видишь, как Господь действует. И ты не можешь это ни с чем связать иным, кроме как с чудом Божьим.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. С вами Кира Лаврентьева. Мы вернёмся после короткой паузы.

К. Лаврентьева

— Ещё раз здравствуйте, уважамые радиослушатели. «Светлый вечер» на радио «Вера» приветствует вас. Сегодня с нами протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. С вами Кира Лаврентьева. Сегодня мы говорим о пути к священству отца Александра, о пути к вере, в вере. И первую часть программы мы говорили о служении в Америке отца Александра, об академии, о семинарии, о всяких разных интересных вещах. Отец Александр, в продолжение разговора о том, чтобы быть рядом со своими прихожанами. Вас можно назвать авторитарным духовником? Можно сказать, что вы требуете и ждёте послушания от своих духовных чад?

Прот. Александр Абрамов

— Я не уверен, что я духовник вообще.

К. Лаврентьева

— Что такое духовник для вас?

Прот. Александр Абрамов

— Вот владыка Питирим, который полагал меня во диаконы, один из самых авторитетных был иерархов нашей Церкви, старейший иерарх, человек, у которого с XVII века по мужской линии почти все священники. Когда я его попросил о том, чтобы он был моим духовником, он мне отказал. А ему было около 80-и, когда я его об этом попросил, он был крёстным отцом моего сына. Он сказал: «Я не готов». — «Владыка, почему?» — «Я духовно зелёный». Я сначала, грешным делом, подумал, что у него просто этих духовных чад так много, что он, говоря таким языком, отмазку себе нашёл.

К. Лаврентьева

— Дипломатически так.

Прот. Александр Абрамов

— Но я потом убедился, что он не играл. Он уже был в том возрасте и в таком внутреннем состоянии, да и просто в таком статусе, что ему не было нужды играть. Он так реально видел ситуацию. Поэтому когда мне какие-то люди говорят, что «вот вы знаете, мы себя считаем вашими духовными чадами», — давайте не будем с этим всем торопиться, давайте остановимся пока на том, что мы духовные друзья. Я могу давать советы, если меня о них спрашивают. Если меня о них не спрашивают, то я не буду их давать. Но решение принимает всё равно сам человек. Моя любимая метафора, я к ней часто прибегаю, кто такой священник — это инструктор в автошколе. Он должен научить ездить, а звонить ему, когда вы всякий раз заглохли на светофоре на красном свете — «что мне теперь делать?» — не надо. Надо вспоминать, что нужно делать: надо повернуть ключ зажигания, выжать передачу — всё вот это, что нужно делать, то нужно делать. Этому священник должен научить. Потом, мы видим, что у нас в целом в обществе не очень здоровое отношение к духовничеству: «Батюшка, можно мне молока Великим постом?» — это пожалуйста. А потом ты узнаёшь, что про молоко тебя спросили, а про то, что развелись, забыли просто даже сказать. О важнейших вещах чаще всего не спрашивают, а о малозначительных — у тебя от мозга ничего не останется, как через тёрку всё это пропустят. Поэтому, если к этому относиться серьёзно, а к этому можно относиться только серьёзно, а не играючи, то мы духовные друзья. Да, я у кого-то крёстный родитель, восприемник их детей, это для меня честь и для меня это очень дорого. Да, есть люди, которые в какой-то мере полагаются на мои советы, но я всегда призываю к тому, что решение должно быть самостоятельным. Вот есть Бог и есть человек, и их отношения — отношения, не предполагающие включённости третьего, то есть священника. Священник где-то со стороны — к нему приходят и советуются, и он говорит что-то. и если вы чувствуете внутренне, что этот совет вам не нравится или что человек с вами не в резонансе, то не берите, не называйте его духовником только потому, что он, например, настоятель какого-нибудь храма или видный церковный сановник — это промашка, это ошибка.

К. Лаврентьева

— В резонансе — это очень глубоко. Потому что тут ведь тоже есть очень тонкая грань между тем, что когда тебе батюшка реально говорит, что тебе нужно и как тебе... просто с высоты своего опыта, даже не как батюшка, а как человек, проживший жизнь и имевший общение с огромным количеством людей, он может тебе просто сказать: «Мария, ты, вообще-то, глупо поступаешь». А она скажет: «Вы знаете, отец Александр, я с вами не в резонансе, я пойду искать там ещё где-нибудь резонанс».

Прот. Александр Абрамов

— Это сплошь и рядом происходит. Это естественно, именно тогда устанавливаются отношения духовника и духовного чада, когда вы готовы выслушать и не уйти, даже то, что вам может не понравиться. Приходит, допустим, чиновник и начинает советоваться относительно постройки домового храма у себя на даче. А я человек низкого происхождения, и, как всякий человек низкого происхождения... у Пелевина прекрасно об этом сказано: «Морковин быстро заметил что ничто так не выдаёт низкое происхождение в человеке, как способность хорошо разбираться в дорогих часах и дорогих автомобилях». Так вот, я, как человек низкого происхождения, тут же замечаю, что у этого чиновника на руках очень дорогие часы. Я говорю: «Давайте, может быть, мы поговорим не о домовом храме, а о природе вашего дохода?»

К. Лаврентьева

— В цель, да, так прям?

Прот. Александр Абрамов

— И ты понимаешь, о чём человек пришёл реально разговаривать. И если он после этого исчезает, то хорошо. Потому что он и сюда пришёл, чтобы попасть к Господу через VIP-вход. А у Господа не бывает VIP-входов.

К. Лаврентьева

— Вот насколько сложно или легко вам было развивать в себе вот эту часть — не угождать никому, не думать, что подумают о тебе? Идти служить Богу и делать то, что ты должен, и, как говорят, там уже будь, что будет.

Прот. Александр Абрамов

— Я, конечно, не избавился от лицеприятия, я не верю в то, что человек может полностью от него избавиться. Лицеприятие как раз одна из таких коренных наших грешных установок. Она просто связана с самосохранением: ты понимаешь, что этот человек тебе может быть полезен для того-то, а, в свою очередь, если ты от него отойдёшь, ты утратишь тот или иной шанс. А мы всё время в поиске некоего шанса находимся. В тот момент, когда мы переключаем нашу зависимость от шанса на тех или иных людей, мы изменяем Богу, потому что мы куда-то в фон отводим мысль, что всё Господь даст. И если мы перестаём в этот момент верить, что всё Господь даст, а надо бы сейчас тем не менее с Пал Палычем переговорить, то вот на этом наше христианство и обрывается. Слава Богу, на время.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, в начале нашего разговора вы совершенно точно заметили, что сейчас все хотят высказаться. Идёт обширное такое, массовое движение по высказыванию своего собственного мнения. И вообще в принципе сейчас очень много слов, очень много разговоров. Иногда даже берёшь какую-то церковную литературу, при всём уважении, и даже там ты находишь пустословие. Почему я это говорю, потому что я к этому склонна, я это, естественно, вижу: рыбак рыбака видит издалека. И в какой-то момент за вот этими словами о Христе, о вере, о Евангелии, о любви, о доброте — вот эти все великие слова, которые, вообще-то, в принципе нельзя называть просто так и по каждому поводу — человек, конкретно я, будем говорить о себе, становлюсь будто насквозь фальшивой. То есть моя вот эта искренняя часть, которая связана с Богом, до такой степени далеко загоняется в угол, забивается, что найти её, вытянуть обратно, это стоит такой серьёзной боли и перелапачивания себя. Отец Александр, это так происходит незаметно, ты, как будто в болото, в эту рутину погружаешься: разговоры, разговоры, и молитвенное правило — уже как-то вот так его просто бубнишь. И особенно в нашей профессии, когда мы в принципе связаны с церковной журналистикой, ты свою внутреннюю духовную жизнь — как будто бы ты ей живёшь, а потом понимаешь, что ты в пустой кастрюле. Отец Александр, вот чтобы вы сказали на этот счёт: как сохранять себя живого и веру свою живой, не быть насквозь фальшивым? Чтобы прийти потом и Господу сказать: «Господи, я же о Тебе всю жизнь говорил». А Он мне скажет: «Откуда ты? Я тебя вообще не знаю».

Прот. Александр Абрамов

— Мне кажется, это большая проблема, но и ключ к её решению — надо ощущать, что ты... об этом говорится в Ветхом Завете, что «он ходил перед Богом». Что это на практике для нас обозначает? Ты должен всякий раз задать себе вопрос: нужно ли то, что ты делаешь? Нужно ли Богу, то, что ты делаешь? Нужно ли тебе то, что ты делаешь? Или ты это делаешь ради денег, ради статуса, ради дружб, ради дальнейшего движения в неизвестное вперёд. Вот что для тебя должно быть известное вперёд? Куда ты хочешь двигаться? И это не ерунда всякая — 20 шагов, которые я должен сделать в текущем году, или 10 идей поездки на отдых, это что-то другое. Зачем ты что-то делаешь? Я поломал много каких-то своих задумок, которые мне казались творческими. Но они на самом деле вели к тому, чтобы я становился более тщеславным, например. Или к тому, чтобы просто съедалось время. И я знаю, что время — это жидкость, которую тебе в хрупком глиняном графине протягивает Бог. Он его отдаёт тебе сразу всё. Ты его можешь вообще всё вылить, ты его можешь выпить, ты его можешь пить по капле. Но когда ты станешь старше, а это «старше» у каждого приходит в своём возрасте — у кого-то в 25, у кого-то в 90, у кого-то вообще никогда не приходит, — но когда ты станешь старше, ты почувствуешь, что съеденное, потерянное, убитое, запустословленное время и было твоим главным активом. И я, например, отказываюсь от кучи вещей, которые мне могли бы принести какую-то известность, условно говоря, или деньги, или ещё что-то, просто потому, что я понимаю, что это не соотносится с моей жизненной программой: а я слишком много выпью из этого графина времени, и я чувствую, что это не то, чего ждёт от меня Бог.

К. Лаврентьева

— А как определить свою жизненную программу в таком случае?

Прот. Александр Абрамов

— Ты её знаешь. Просто то, чего ты иногда хочешь, оказывается существенно сильнее. И тебе удобнее подстроиться под то, чего ты хочешь сейчас, чем под то, чего реально от тебя ждёт Бог. Проще говоря, если ты готов быть с Богом серьёзным, Он будет с тобой тоже серьёзным. И ты не сможешь обойти то, что Он тебе говорит о твоей жизненной программе: «Трудно тебе, Савл, идти против рожна». А если хочешь идти против рожна, Он отойдёт, не будет тебе мешать идти против рожна. Но ты будешь всё время идти против рожна, расплёскивая свою жизнь. А потом на твоё отпевание придёт огромное количество друзей, и они все будут плакать и говорить хорошие слова. А самое главное, сколько придёт не на твоё отпевание людей, а сколько тебя придёт вспомнить через 10 лет. Это будет реальная цена твоей жизни. У меня был один профессор, который, когда умер, на отпевание пришло человек 400 — огромный храм был заполнен. И так он людьми был любим, что было видно, что это огромная утрата для многих, хотя утрата, в христианском смысле, переживаемая. Сравнительно недавно было четверть века его смерти, и тоже пришло 400 человек, если не побольше.

К. Лаврентьева

— Это редкость.

Прот. Александр Абрамов

— Это потому, что при всей неблагодарности человеческой, он в точку попал со своей жизненной программой, он отдавал себя людям, он не жалел времени на учеников, он был каким есть, у него были свои немощи, он, как мог, с ними сражался, но не лакировал их. Люди знали о его немощах, и он, смущаясь, стыдясь их, в то же самое время отдавал себя, будучи целостным совершенно человеком. Вот сколько придёт на ваше 10-летие, это и покажет ваш реальный результат.

К. Лаврентьева

— «Светлый вечер» на радио «Вера». С нами сегодня протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. С вами Кира Лаврентьева. И у нас остаётся совсем немного времени, хотя, отец Александр, я бы с вами часами бы разговаривала. Не думаю, чтобы у вас было бы время на это, но мечта такая у меня теперь появилась. Отец Александр, что вам даёт глубину? Есть ли у вас какие-то инструменты, с помощью которых вы углубляетесь, заныриваете в себя, когда уже идёт явный перебор вот этой суеты, дел, послушаний, в том числе церковных, людей, забот, хлопот, хозяйственных в частности? Это же для священника такая вполне себе обычная реальность, повседневность его.

Прот. Александр Абрамов

— Меня ваш вопрос смущает, потому что он предполагает наличие у меня некоторой глубины. Я в этом не убеждён.

К. Лаврентьева

— Не могу не признать, что она прям впереди вас идёт.

Прот. Александр Абрамов

— Я в этом не убеждён, но мне кажется, что если говорить не обо мне, а о каком-то хорошем священнике, то есть вещи, которые не надо делать, скорее, чем те, которые надо делать. В тех же Соединённых Штатах есть прекрасная практика, о появлении которой в нашей стране я мечтаю. Это практика такая — сейчас все так носятся с этим выгоранием профессиональным: вот профессиональное выгорание, в том числе профессиональное выгорание священников.

К. Лаврентьева

— Да, есть такое дело.

Прот. Александр Абрамов

— Но это просто обычное модное слово, через два года о нём все забудут, будет какое-нибудь другое модное слово. Потому что, как говорится в некоторых жёстких анекдотах, как такое может быть — явление имеется, а слова нет? Эта же ситуация не только сейчас появилась, она всегда была. Она не касается одной только профессии. Хотя, конечно, священник — это пограничная профессия. Не случайно в средневековом представлении священник, кузнец и мельник — это люди, живущие на периферии деревни и связанные с потусторонними миром. Так вот, практика в Соединённых Штатах такая: если священник чувствует, что он подошёл к краю какой-то усталости, существует специальный фонд, в который все скидываются, это такой общенациональный фонд. И этот фонд делает следующее: он даёт вам грант, который не надо возвращать, на годичную отлучку. Вы можете сами составить программу этой отлучки: вы можете на Эверест поехать или по святым местам, можете на даче просто сидеть. И в течение этого года за вами сохраняется место. То есть это место оплачивается,все налоги платятся для того, чтобы оно не пропало, чтобы через год, кода вы вернулись, не оказалось, что там уже избушка на курьих ножках и вам больше негде служить. Вот это очень хорошая вещь. Но такая вещь, что ли, более техническая. А менее техническая — с кем человеку реально хорошо? Подлинный ответ: ему чаще всего хорошо с самим собой и с очень небольшим кругом близких людей. Остальных мы научаемся в ходе цивилизации терпеть — это уже очень неплохо, что мы хотя бы не убиваем. Это означает, что нужно воздержаться от какого-то чрезмерного общения. Когда ты чувствуешь, что ты закипаешь, что ты устал, что ты становишься апатичным — не участвуй в том, что, тебе кажется, подразумевает твоя работа: не ходи на какой-нибудь приём, ничего не случится, все эти приёмы большинстве случаев совершенно пустые и никому ненужные вещи. Они дают тебе ощущение престижа и вовлечённости, а нужно ощущение не вовлечённости, а выключенности из этого пространства. Потому что, когда я слышу, что что-то нужно сделать к 19.30 следующего дня — я, когда был помоложе, очень серьёзно к этому относился. А сейчас я задаю себе вопрос: а почему это надо сделать к 19.30 следующего дня? Что начнётся — Третья мировая война? Что произойдёт, если мы этого не сделаем? Мы слишком часто накручиваем себя мнимыми задачами. Если мы их не выполним, то что-то себе не докажем. Не надо ничего никому доказывать, надо постараться жить в таком библейском времени, что ли. Библейское, патриархальное, медленное время. Вот Иосиф Прекрасный — он со страниц Библии предстаёт, как бы сейчас сказал человек, «эффективным менеджером». Но он-то в первую очередь мыслитель. Его «Прекрасным» не только за красоту называют, но и ещё за точность того, что он делает. И всё это требует времени. Нужно глоток воздуха обязательно поймать.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, что для вас на сегодняшний день самое дорогое и самое радостное в вашем священническом служении?

Прот. Александр Абрамов

— Я слышу от разных собратьев ожидаемый ответ: возможность служить Литургию. Это все говорят.

К. Лаврентьева

— Это само собой.

Прот. Александр Абрамов

— Но я думаю, что выделить возможность служить Литургию в некий какой-то отдельный класс это неправильно — важно на самом деле всё. Важна возможность служить Литургию и важна возможность увидеть людей. Важна возможность того, что ты им помогаешь и бесценно то, что они тебя прощают за твои провалы, потому что у тебя тоже провалы есть. Важны ошибки и важны приобретения. В общем говоря, важно всё здесь. Но если говорить о самом таком нерве, что ли, всей этой ситуации, то этот нерв следующий: если у вас имеется хоть какой-нибудь приоритет важнее, чем священнослужение (что вполне может быть): семья, дети, работа, творческая самореализация, всё что угодно, если у вас есть нечто важнее священнослужения, то вам не надо становится священником. И в этом смысле самое главное в работе священника — это работа священника.

К. Лаврентьева

— Что вам даёт уверенность в вещах невидимых? Знаете, чтобы не быть требоисполнителем, а быть пастырем. Что нужно для этого? Как укреплять вот эту свою веру? Которая необходима каждому из нас: «если Христос не воскрес, то вера наша тщетна».

Прот. Александр Абрамов

— Я не знаю, у меня никогда вопрос так не стоял. Во-первых, я никогда не любили требы. Я и сейчас стараюсь их как можно меньше выполнять.

К. Лаврентьева

— Это бонус. (Смеётся.)

Прот. Александр Абрамов

— А во-вторых, ты видишь правду Божию, видишь её каждый день, ты её видишь в грустных и комичных проявлениях. С одной семейной парой мы несколько лет молились у иконы Божией Матери «Фёдоровская», чтобы ребёнок был. У них ребёнок получился, и они тут же исчезли. Так делает большинство людей. Они исчезли, потом появились, я говорю им: «Ну что же вы не приходите?» Они так спокойно уже: «Вот когда следующий ребёночек будет, тогда, может быть, придём». Это, по идее, тебя должно разочаровать, а на самом деле не разочаровывает, потому что ты же увидел, что ребёнок был, как отклик на прошение, ребёнок был против медицинской ситуации, против всей этой наличной, объективной, так называемой, реальности. Ну что тебе ещё нужно? Конечно, было бы здорово, если бы они ещё оказались людьми, благодарными Богу. Ну... «не убо прииде его час».

К. Лаврентьева

— Отец Александр, мы сегодня умышленно по вашему благословению не стали называть огромное количество ваших регалий, церковных послушаний. На самом деле, если открыть интернет, у тебя просто начинают шевелиться волосы, потому что там огромная страница — где вы участвовали, куда ездили, что вы делали, там огромное количество всего. В свете этого, естественно, напрашивается вполне такой бытийный вопрос, банальный, может быть, о тщеславии. Это ведь даже для самого обычного человека всё равно тренога, такая некая: что бы ты ни делал, если ты подашь милостыню, то ты молодец, если ты не подашь милостыню, то тоже молодец; если ты семьянин хороший или плохой, без разницы, ты всегда молодец. Отец Александр, каждое доброе дело сопровождает обязательно вот этот волочащийся грязный хвост. Каждый хороший поступок очерняется, не побоюсь этого слова, вот этим оттенком: ах, как здорово! Отец Александр, и что? Это же можно просто отчаяться, когда ты понимаешь, что ты просто насквозь пропитан этим тщеславием и эгоизмом. Ты всё равно собой любуешься в любой ситуации. Безусловно, время от времени Господь тебя смиряет, но ты продолжаешь и дальше собой любоваться. И что дальше, в чём смирение христианина, как прийти к этому? Не — смиряйся, постись, молись, — а как прийти к истинному вот этому мирному житию без самолюбования?

Прот. Александр Абрамов

— Мне тут очень повезло. Я, как большинство людей, склонен к самолюбованию, но у меня очень ироничная жена. И она меня ставит на место, когда я хочу пригласить других к любованию мною. А если говорить серьёзно...но это, кстати, тоже серьёзно. А если говорить о чём-то помимо этого — как сказать? Самолюбование — это тоже очень энергозатратная и утомительная вещь. Тебе нужно постоянно подкачивать какое-то своё ощущение. И если это приходит в противоречие с той жизненной программой, о которой мы с вами говорили, то это всё как бы само отметается в целях жизненной программы. Я сейчас вам совсем без рисовки скажу: вот ко мне приходят люди и говорят что мы с вами то-то и тогда-то делали — кого-то покрестили, куда-то сходили, кого-то к какому-то доктору устроили. Я этого реально не помню, не хочу помнить, потому что это какая-то грязная история — помнить некие добрые дела, которые всё равно ты сделал не сам, а через других добрых людей. Вот Пастернак, конечно, врал, когда так писал, но это не отметает содержания его рекомендации: «Быть знамениты некрасиво. Не это поднимает ввысь. Не надо заводить архива, над рукописями трястись». Вот не надо над рукописями трястись. Как в фильме «Человек дождя» — там вели список злых дел, сотворённых Чарли Бэббитом. Вот не надо вести список добрых дел, сотворённых Чарли Бэббитом.

К. Лаврентьева

— Если ты делаешь что-то, ты же всё равно ждёшь от человека отклика. Подсознательно ты ждёшь некой благодарности.

Прот. Александр Абрамов

— Вот здесь как раз всё очень просто. Опыт длительного пребывания в Церкви показывает, что если тебя ещё не накажут — я не имею в виду какие-то иерархические структуры, — то это и есть та благодарность, которую ты сейчас получил.

К. Лаврентьева

— Огромное спасибо за этот разговор. Уважаемые радиослушатели, в этом часе с нами был протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках. Сегодня мы говорили о пути к священству, и говорили бы ещё, и с радостью встретимся в будущих эфирах, надеюсь, отец Александр.

Прот. Александр Абрамов

— Спасибо вам большое.

К. Лаврентьева

— С вами была Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами, всего вам доброго, до свидания. И вам огромное спасибо, батюшка.

Прот. Александр Абрамов

— Всего хорошего, благодарю вас.

К. Лаврентьева

— Всего доброго.