«Путь к священству». Иеромонах Мефодий (Зинковский)

У нас в гостях был наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, доктор богословия, духовник фонда «Детская миссия» имени преподобного Серафима Вырицкого иеромонах Мефодий (Зинковский).

Наш гость рассказал о своем пути к вере, монашеству и священству, о научной деятельности и работе в библиотеке Оксфордского университета, а также о знакомстве и общении с митрополитом Антонием Сурожским.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева.

Кира Лаврентьева:

— Добрый вечер.

Константин Мацан:

— И я Константин Мацан. В гостях у нас сегодня иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского ставропигиального монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии в Москве и духовник движения и фонда «Детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого». Добрый вечер.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Добрый вечер.

Константин Мацан:

— Отец Мефодий, ваш брат родной, близнец, епископ Кирилл был у нас в программе, рассказывал нам о своем пути к священству и что-то мне подсказывает, что биографии у вас очень похожи.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Так и есть.

Константин Мацан:

— Но мы решили не идти путем того, что просто заново послушать программу с владыкой Кириллом и все-таки с вами поговорить. Я шучу, надеюсь, не слишком задеваю.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Очень даже возможно, потому что мы часто, не согласовывая, говорим что-то очень похожее, иногда до удивительности. Поэтому если я буду повторяться, даже на другие вопросы отвечая, прошу не удивляться, я даже не слушал эту передачу с владыкой Кириллом.

Константин Мацан:

— Сделаем скидку на то, что среди слушателей Радио ВЕРА есть немногие те, кто не слушают все программы подряд и для тех, кто вдруг пропустил программу с владыкой Кириллом, мы сегодня поговорим. Шучу, конечно же. Каждый путь уникален, и очень важен опыт ответов на вопросы, которые человек перед собой ставит, приходя к вере или ища веры. И потом, уже двигаясь путем веры, находит какие-то ответы на вопрос о церкви, о жизни, о Боге, это путь, это поиск. Вас этот путь и поиск привели к монашеству, не только к священству, но и к монашеству. Вернее, в первую очередь, к монашеству, а затем уже к священству. То, что на этом пути открывалось, а каждому открывается что-то свое, и насколько об этом можно рассказывать, об этом сегодня мы бы с вами хотели поговорить.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— С удовольствием. Я думаю, что действительно это путь, и он не кончается приходом в церковь, хотя это важный рубикон. Когда человек входит во врата церкви, наверное, этот момент должен быть осознан как отчасти твой путь, но с другой стороны, как Промысл Божий о тебе. У нас была возможность, наверное, и раньше прийти к Богу, но мы пришли где-то в возрасте двадцати лет, когда началась заря перестройки, тысячелетие Крещения Руси. В это время мы учились в Политехе.

Константин Мацан:

— В Санкт-Петербурге.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да. В тогда Ленинградском политехническом институте, сейчас он Санкт-Петербургский государственный политехнический университет. На кафедре физика, механика и прочность машин называлось, потом еще также добавили теорию управления. Много было таких вопросов, которые поставило перед нами тогдашнее время: смысл жизни, утрата каких-то светлых идеалов. Я когда немножко думал о том, что сегодня скажу на беседе с вами, мне вспомнилось наше детство, которое было внецерковным. Но я тут соглашусь с рядом мыслителей, что советская действительность 60-70-х годов во многом как бы сквозь асфальт атеизма официального и многолетних репрессий на церковь все-таки дала возможность пробиться неким росткам подлинной христианской веры. Которая, может быть, не всегда была оформлена в тех словах, которые мы обычно слышим в церкви, но тем не менее, когда мы вспоминаем некоторые даже кинокартины того времени, типа «В бой идут одни старики», у людей очень много жертвенности и подлинного благородства человеческого. Можно этот список продолжить, и поэты, и художники, и режиссеры того времени, и просто обстановка того времени. Тогда нашим лучшим другом в школе был мальчик-татарин, и если бы кто-то поднял вопрос, что у него другой какой-то генетический код или более грубо это выразили, то для нас этот человек потерял бы ценность как человек в каком-то смысле. Мы с ним точно дружить бы не стали. Для нас это было некими аксиомами. У нас папа был профессор и получал неплохо, могли, например, на море ездить летом в школе, но при этом для нас деньги далеко не стояли на высоком месте. И когда началась другая волна движения, в сторону Запада, переосмысление, отчасти правильное, истории Советского Союза с гонениями на людей по классовому принципу и, в том числе по мировоззренческому, мы это приняли и поняли. Что розовые очки, которые у нас, видимо, в детстве были, когда мы считали, что Брежнев это вождь краснокожих... Потому что нам папа на ночь читал разные книги в том числе, «Последние из Могикан», нам было очень жалко индейцев, которые пострадали от бледнолицых. И надо же как-то их было поддержать, хотя бы внутри души. Казалось, что Советский Союз должен поддержать краснокожих, у нас красное знамя, они краснокожие, бедные, их уничтожили практически. У нас было такое ощущение, что наше государство должно помогать и таким людям. Когда это все стало разрушаться, хотелось найти какие-то первоосновы, на что же человек должен опираться, если кто-то стремится за деньгами, кого-то приглашают после высшего образование продолжить какие-нибудь Post-Greaduate-Studies в каких-нибудь университетах западных, нам тоже так предлагали. Для нас живой темой было, и для меня лично, осмысление того, что где-то корни более глубокие должны быть. И тут нам помог и Федор Михайлович Достоевский, его ряд сочинений: «Бесы», «Братья Карамазовы», ряд книг церковных или околоцерковных, которые попали нам в руки. Тут был юбилей преподобного Сергия Радонежского, 1000-летие Крещения Руси. Достаточно много литературы нам пришлось перелопатить, чтобы какую-то систему координат свою выстроить. Она оказалась сначала близкой к христианству, а потом совпала с ней, за счет в том числе тех людей, которых мы встретили.

Кира Лаврентьева:

— Отец Мефодий, наверное, для наших слушателей важно понимать, что вы не из обычной хорошей правильной советской семьи. Вы из о-очень хорошей, о-очень хорошей семьи с очень хорошими порядочными родителями, профессорами. Рождение ваше тоже было чудесным с вашим братом. Помню эту историю, когда медперсонал сказал вашей маме не переживай... Там были сложности определенные и тогда ей сказали: не переживай, все будет хорошо с твоими Кириллом и Мефодием.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да, было это.

Кира Лаврентьева:

— Действительно, пророческим оказалось. Отец Мефодий, вы с детства были мальчиками, нацеленными на науку, на то, чтобы изучать, познавать мир, трудиться. Какие-то у вас были совершенно удивительные истории с обучением в США, с защитой диссертации в Оксфорде. Этого всего вы по скромности своей нам сейчас не говорите, но мы-то знаем, отец Мефодий. И в этом смысле совершенно невозможно не задать вопрос: а что не хватало? Обычно говорят, что человек приходит в церковь, приходит к вере, когда чувствует сильный внутренний дискомфорт или отсутствие каких-то смыслов. А у вас все было, по сути, хорошо, очень хорошая семья, хорошие цели, хорошие мысли, устроение правильное.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Наверное, можно сказать, что мы пришли не от плохой жизни к церкви, это факт.

Кира Лаврентьева:

— Это очень важно.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Наверное, это какая-то глубинная потребность души в чем-то большем. Когда читаешь о том, что Бог создал мир с избытком. Есть такое богословие, касающееся избыточности творения. Бог создал все, до сих пор какие-нибудь энциклопедии животных, растений все еще пополняются при всем развитии науки. Можно было сказать: а зачем? Еще плюс грехопадение. Можно было бы ограничить этот мир, сказать человеку: вот, будешь кушать брикеты с витаминами нужными. Вот тебе три вида животных, вот тебе два вида растений, ну и хватит с тебя. Эта бесконечность, в каком-то смысле потенциальная бесконечность творения вложена и в душу человека, с чем встречаешься и в духовнической практике. У человека порой все есть, а ему еще что-то надо, и он ищет чего-то еще более глубокого. Иногда, к сожалению, такие поиски приводят к большим сбоям, человек вроде все имеет, но, как говорят на Руси, с жиру бесится, что-то ему еще надо, а что он не понимает и начинает пробовать все, и плохое и хорошее, и никак не успокоится душа его. Я думаю, что здесь была внутренняя потребность большего. При всех хороших смыслах, которые, да, наши родители были очень порядочные и благородные люди, мы один раз в жизни видели, как у них была какая-то ссора, хотя жизнь, как потом оказалось, была и не такой простой между ними, как и между любыми людьми, более-менее в этом мире встречающихся для серьезных долгих отношений, не все так просто. У нас была полная уверенность, что у них счастливый брак и нет проблем. Хотя в более зрелом возрасте мы узнали, что проблемы таки были, но они их решали с Божьей помощью как-то сокрыто от нас. Потребность чего-то большего. Наверное, можно вспомнить, как совсем на заре детства, лет шесть, может быть, мы с братом перед сном оба испытывали, что я потом встретил в исповедях многих людей, какой-то экзистенциальный ужас небытия. Хорошо, наша жизнь хорошая, но потом, мы знаем, что люди умирают. И ты каким-то детским глубоким интуитивным чувством ощущаешь, что это неправильно, так не должно быть, мир продолжится, а тебя не будет. И тут это не просто еретическое построение, это опыт какого-то холода. И мы родителей звали в нашу комнату и просили: мама, папа, а как же смерть? Наша бабушка была верующая скрыто, из дворянской семьи, претерпели они столько гонений, что она молчала, и многие пожилые люди, кстати, после перестройки нам говорили: вы много не выступайте на радио, на телевидении, это все вернется, это все кончится плохо, не надо ничего такого.

Кира Лаврентьева:

— Да, есть такой страх.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— И вот бабушка была такого типа, она тайно молилась, нам ни слова, боялась нам жизнь испортить. А родители были параллельно с духовной реальностью, они просто не моли ответить на этот вопрос. Мы в детстве придумали, что когда вырастем, может быть, брат владыка Кирилл рассказывал, что надо придумать какое-то лекарство, чтобы оно продлевало жизнь. Ну, как же так, не должна же жизнь заканчиваться. Правда, круг людей, которым надо продлить жизнь, ограничивался не очень большим количеством, надо бабушку точно, родителей, собачку нашу, еще кого-то, масштаб мышления детского был не такой глубокий и широкий, как хотелось бы. Но эти поиски в каком-то смысле так и не нашли ответа до зрелого возраста, до совершеннолетия, когда вдруг они вернулись на новом этапе, когда смысл жизни твой личный наложился на переоценку смыслов жизни общественных. Точно хотелось большего ответа.

Константин Мацан:

— Какой ответ на этот экзистенциальный холод дает Церковь?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Она дает ответ тот, что мы нашли, прежде всего, в Евангелии, цитата на могиле Федора Михайловича Достоевского выгравирована, где говорится о зерне, которое падает в землю. Чтобы принести плод, оно должно для этого умереть, то есть прекратить свое индивидуальное существование, дать себя в рост и принести плод, тогда будет замысел Его исполнен. Тут такая очень образная евангельская цитата, которую Федор Михайлович внес в эпиграф к «Братьям Карамазовым». Это была вообще первая евангельская фраза, которую мы в жизни встретили. Потом уже читали Синодальные тексты. Как-то Евангелие легло на сердце, как не логический, а интуитивный, живой ответ на трудно выразимые, порой даже формально, логически в словах, поиски души. И потом мы коснулись церковного опыта в книгах, еще до встречи с нашим духовником, с людьми, которые в Церкви оказались подлинными людьми, которыми нам показались и действительно оказались такими людьми, с которыми хотелось общаться и опыт которых черпать. Даже в книгах открылось что-то бесконечное. Тут какой-то холод конечности, который рушит все, если глубоко заглянуть. В советское время говорили, что будет продление в следующих поколениях. Хорошо, но поколения те тоже умрут. Западный менталитет предлагает некое благо, бытие комфортное, хорошо, оно все равно заканчивается, а что дальше? Эти смыслы рушатся, если нет более бесконечного отверстия дальше. А что дальше? А дальше мрак, какая-то холодная вселенная, которая молча смотрит на то, что люди умирают, грубо говоря, пачками на этой земле, и дети и взрослые, молодые, старые, неважно. А тут вдруг открывается свет совсем другого характера, нетварный свет, который даже трудно, опыт... но ты чувствуешь, что этот опыт живой, и Животворящий Свет есть в Евангелии, в житиях тех святых, которых ты прикоснулся, Серафим Саровский. Это что-то, что привело к тому, что мы нашему папе, который хотел нас видеть учеными, сказали: папа, при всем уважении к науке, это не то, чему мы хотим посвятить жизнь.

Кира Лаврентьева:

— В гостях у «Светлого вечера» иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской семинарии, духовник движения и фонда «Детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого». У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. С этого момента, отец Мефодий, очень хочется расспросить вас подробнее, когда вы сказали родителям, что вообще-то науки недостаточно, как они отреагировали?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Мама была человеком за мужем, поэтому она больше давала папе говорить. А с папой мы спорили три-четыре часа. Поскольку у нас отношения были добрые, то у нас разговор длился долго в рамках статус-кво — папино мнение, наше мнение.

Константин Мацан:

— Это был разговор: просто мы не пойдем в науку, или мы пойдем в монашество, это было желание и стремление в вашей жизни? Какой этап в вашей жизни это был?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Разные там аспекты затрагивались. Папа рисовал графики, диаграммы, как он видит жизнь человека, сколько пропорций должно быть на что. Он был даже не против духовности, но вот такой сектор внимания. Он считал, что у нас произошел сбой программы, короткое замыкание в голове: сейчас вы увлеклись, а потом это закончится, это же не серьезно, уже взрослые люди, так нельзя переобуваться быстро.

Константин Мацан:

— Вы уже хотели тогда в монашество идти?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да. По сути дела мы не ставили перед собой задачу образования духовного, мы читали книги, достаточно много уже стало появляться литературы. Но мы поняли, что духовный мир настолько богат, что все земное... Когда яркий свет солнца появляется, лампочки электрические, конечно, могут быть яркими, но солнце живое, и этот свет перебивает все неоновые искорки. Поэтому был опыт несопоставимости этих двух миров. Мы говорили отцу: но ты же нас сам учил некой системности. Скажем, нужно системно заниматься наукой, спортивную нагрузку он нам системно давал, чтобы мы не засиживались. Он сам был спортсменом достаточно неплохого уровня, мастер спорта. Если ты не против духовности, дай нам возможность системно этим заниматься. Мы не гоним лошадей, но мы покажем тебе со временем, что если это действительно наше призвание и наш интерес и наше всё на данный момент, не выбрасывая какие-то другие аспекты жизни, но все-таки это главный лейтмотив, время покажет, кто прав из нас. Ну и каким-то нейтральным решением, Соломоновым решением на тот момент стало поступление в семинарию. Если бы мы просто в монастырь ушли, это был бы некий во многом разрыв отношений с родителями. Скажем так, в идеальном варианте, когда монастырь есть некий уход от мира в достаточно максималистическом варианте, хотя это не во всех далеко монастырях сейчас реализуется. Но семинария как образование стало неким вариантом, которое отец смог принять: хорошо получайте образование, потом... Это опять же время, это четыре года семинария, четыре года академия, это восемь лет. Мы семинарию экстерном за три года кончили — семь лет. Хорошо, у вас будет время подумать, образование никому не вредило, а там посмотрим.

Константин Мацан:

— И как в итоге отец? Какие плоды вы ему предъявили? Вот закончили вы семинарию, вот вы приняли монашеский постриг, это стало для ближних, для отца в первую очередь тем плодом, тем результатом, который указывает, что да, это ваше? Это ж нужно еще согласиться, доказать это.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Наверное, это был длительный процесс. Сначала он принял схему образовательного пути, пути по образовательной стезе. Потом он познакомился с рядом очень достойных преподавателей в Питерской семинарии, в частности с покойным Игорем Цезаревичем Мироновичем. Это выдающийся человек, преподаватель, который был не только очень образованный и прекрасно знавший Священное Писание и литературу духовную, но и прекрасный психолог и во многом «старец-мирянин», как его назвал владыка Ионафан на его отпевании в 2011 году. Он с нашими родителями общался. Отец Кирилл (Начис) покойный, архимандрит, который был в Псковской миссии, тогда был духовником семинарии. Он такой убеленный сединами старец, который с ними тоже беседовал и показывал свой самый ценный крест, который у него был, это крест из олова, из ложек отлили ему заключенные в лагерях.

Константин Мацан:

— Потрясающе.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Люди с таким опытом, пожилые, спокойные, трезвомыслящие, и в то же время образованные и духовные, встреча с ними для родителями, для отца в первую очередь, были важным этапом. Ну, а потом, в конце концов, он сказал: я вижу, что для вас так лучше, он все-таки нас любил, если для вас так лучше, то тогда да. Это был разговор перед постригом, который состоялся немножко раньше, в процессе, когда мы кончили семинарию, поступили в академию, но еще было время учиться, а нам ректор владыка Константин предложил постриг раньше, видя наше настроение. Мы поговорили с духовником и с родителями. Родительское резюме было такое: если вам так лучше. Хотя, может быть, мы по-другому это видим до сих пор, что монашество детей родителям трудно принимать, тем более что у них больше детей не было, Бог просто не дал, так мама сказала, что больше Бог не дал им детей в их супружестве. Для них это было непросто принять. Но поскольку они все-таки нас любили, они сказали, что если это вам лучше, то мы вас благословляем на этот путь. Ну и в конце жизни, папа покойный уже, в 2015 году он преставился, он прожил для его рода немало, потому что его семья, он родом из Самары, из Куйбышева советского, там у него как-то быстро все умирали, в 60 лет, в 62. А он прожил 84 года, и под конец жизни уже такие... Даже записал как-то нам на день рождения видео, кто-то его снял, он там говорит такие слова, которые двадцать лет до того слышать от него было бы очень удивительно. Он говорит и о молитве, и о духовной брани, и о внимательности в жизни, и об ответственности за людей. Он принял и наше монашество, и наше священство, и как некое благословение его слово было незадолго до его кончины.

Константин Мацан:

— Не могу вас не спросить про Оксфордский эпизод в вашей биографии и общение с митрополитом Антонием Сурожским. Каким оно было, что это была за встреча? Для многих наших слушателей это имя много значит, владыки Антония.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Владыка Антоний, конечно, выдающийся человек. Бог миловал нас, что нам удалось с ним послужить. Этот период уже относится к нашему пребыванию в духовной академии, когда мы поехали поработать в библиотеке Оксфордской известной Bodleian Library, там много было материалов. У нас материалы, известно, за семьдесят лет были многие уничтожены, а за это время было сделано много работ по патрологии, по текстам Священного Писания и отцов, пусть даже порой не православными исследователями, но достаточно скрупулезные исследования за этот практически век. Поэтому нужно было тоже посмотреть. Некоторые новые источники по уставу святого Пахомия Великого и другие вещи, которые у нас были недоступны тогда. Мы поехали поработать, но параллельно воспользовались возможностью поехать в храм Успения в Лондоне, рядом с Гайд-парком, где служил владыка Антоний. Нам удалось договориться, честно говоря, я уже не помню деталей, как, о встрече. Мы приехали, позвонили звоночек, там было при входе в храм три звоночка, и на одном было написано «епископ», хотя он митрополит был. То есть очень просто, нажимаешь кнопочку, и выходит сам владыка Антоний в тапочках и проводит тебя куда-то в кабинетик и начинает с тобой разговаривать, как будто он настолько доступен, что позвонил, он вышел.

Константин Мацан:

— Только вас ждал.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да. Запомнилось его смирение. Он говорил: я никогда не думал, что я буду митрополитом, я просто хотел, где-то в этом смысле созвучие для меня лично было, что сам я просто искал Бога и смысла своего личного бытия, в том числе в свете Бога и Его Промысла о человечестве. Он сказал: я просто хотел понять Христа, а Христос меня вел-вел-вел, и вот я митрополит, но, знаете, маленькая собачка до старости щенок, это я. Так он про себя говорил, очень смиренно. Но при этом не было какого-то пафоса или смиреннословия, как это называется. Видно было, что он искренне так думал. Когда мы с ним сослужили, он даже нас вывел на амвон, хотя, казалось бы, совсем это не... мы не какие-то высокопоставленные лица, которых выводят на амвон и там представляют пастве. Сказал: два иеродьякона из России приехали, мы очень рады. Для нас было стеснительно, подумали, зачем он нас представляет пастве. Так он решил. Это два эпизода, один это отдельная встреча с беседой, и он пригласил нас послужить, мы сослужили с ним литургию.

Кира Лаврентьева:

— Смиреннословие. Ты когда-нибудь слышал такой термин?

Константин Мацан:

— Только что от отца Мефодия.

Кира Лаврентьева:

— Отец Мефодий это так точно — смиреннословие. А ведь грань меду смирением и смиреннословием, видимо, очень тонка.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Тонка, да.

Кира Лаврентьева:

— И человек может легко-легко перепутать.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Про это анекдоты даже ходят в монашестве, ну и не только в монашестве. В частности монашеский анекдот. Монах говорит: да, все же я дурак. Другой говорит: да, слушай, дурак. — Я дурак?

Кира Лаврентьева:

— Я дурак? Точно.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Ты, так ты сам сказал. — Так то я сказал.

Константин Мацан:

— Мы вернемся к этому разговору после небольшого паузы. У нас сегодня в гостях иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, духовник движения и фонда «Детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого». В студии Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

Кира Лаврентьева:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У нас в гостях иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, духовник движения и фонда «Детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого». У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как всегда в это время, мы говорим о пути к священству, к вере и в вере наших дорогих гостей. И сейчас нам отец Мефодий рассказывает, как они с отцом Кириллом, его родным братом-близнецом, приходили к вере сквозь тернии науки, как-то все внутри себя связали и даже продолжили наукой заниматься, отец Мефодий, если я не ошибаюсь, только теперь это имеет немножко другую направленность.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да. Но опять же, это было по послушанию. С одной стороны, в академии надо было писать работу богословскую, она кандидатской тогда считалась, а потом уже нам было предложено докторскую написать. Мы хотели от этого отвертеться, но наш духовник отец Иоанн не разрешил, сказал: пишите. Кстати нам пришлось опять ехать в ту же библиотеку в Оксфорд и работать довольно много. Но нам Бог дал возможность уединиться на это время, уйти из духовной академии в 2011 году и, будучи клириками Казанского храма, иконы Божией Матери Казанской в Вырице, где рядом часовня преподобного Серафима Вырицкого с мощами, подспудно лежащими. И нам отец Георгий Преображенский, наш многолетний друг, и его папа, отец Николай, кстати, тоже кончавший Политех в своей время и преподававший догматику в духовной семинарии Питерской, дали такую возможность служить только праздники. Не многие священники имеют такую возможность, только праздники, без череды, остальное время на буднях заниматься написание работы. Это, конечно, дорогого стоило. Года три мы системно, с понедельника по пятницу, за исключением больших праздников работали с утра до вечера в Вырице, там где-то интернет скачивали, иногда ездили в какие-то конкретные места, где можно было в библиотеках что-то почерпнуть. Это нам дало возможность не краснеть за то, что работа все-таки... даже внутреннее удовлетворение получили от этой работы, в которой была возможность провести серьезный анализ ряда текстов святоотеческих. Кстати, недавно была память Владимира Николаевича Лосского, он почил на память Григория Богослова, которого он очень любил и читал в оригинале и переводил с трепетом. Он во многом вдохновил меня на ту работу, которую написал, как докторскую.

Константин Мацан:

— О богословии личности.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да.

Кира Лаврентьева:

— Отец Мефодий, ваш духовник, совершенно удивительный известный отец Иоанн Миронов, любимый многими. Встретили вы его давно. В одном из интервью вы говорили, что крайне важно не только прийти к вере, но и правильно адаптироваться в церковной жизни, а для этого нужен некий проводник, который сильнее и умнее.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— И опытнее.

Кира Лаврентьева:

— Столько лет прошло, как вы уже у него окормляетесь. Отец Мефодий, и тут вопрос. Послушание — это же крайне важная ступень в монашестве. Но годы идут, ты сам развиваешься и сам начинаешь что-то понимать. Но при этом должен оставаться в послушании у своего духовного отца. У вас здесь нет противоречий, нет ли ситуации, когда вам кажется, что ваше мнение более правильное, чем мнение вашего духовника. Или тут все, тут нет такого вопроса о мнениях?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Я бы не сказал, что противоречие есть. Есть просто духовная работа. С одной стороны, отец Иоанн чем дальше, тем больше нам дает свободу действия. Он доверяет многие вещи. Я понимаю, какие-то вещи прочитываются на интуитивном уровне. Я прихожу к нему пореже, все реже могу приходить, и он, все-таки ему 96 лет уже, все-таки его ресурс тоже не бесконечен, он устает больше. Но как-то иной раз знаешь, что что-то хотелось бы обсудить, но видишь на каком-то интуитивном уровне, что это обсуждать не надо. И совесть спокойна, потому что понимаешь, что его не надо перегружать, и он бы, скорее всего, не стал бы это обсуждать, он отдает это на нашу ответственность. Но какие-то вещи, которые он говорит, остаются задачей на осмысление, на проработку. Я часто говорю, у нас целый ряд братьев иеромонахов, священников есть, отец Феодосий Амбарцумов, который «Детскую миссию» продолжает вести, что благословение отца Иоанна, его слова примитивно понять невозможно. Есть в патерике такая фраза, духовник говорит своему чаду: «Вспотей над моими словами». Зачастую приходится кого-то корректировать, не стоит понимать слишком примитивно, что он сказал. Это задача, это работа, это некий труд, синергия, соработничество двух людей, одного более старшего, другого младшего, может быть, даже набравшегося опыта, но один ведущий, другой ведомый, как у летчиков бывает.

Кира Лаврентьева:

— Согласны ли вы с мнением, что задача духовника отпустить в итоге чадо, научить его брать ответственность на себя и принимать решения самостоятельно.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Может быть, не отпустить полностью.

Кира Лаврентьева:

— Научить ходить.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Но возрастание ответственности и умение брать на себя определенную долю последствий тех решений, которые ты принимаешь, это сто процентов.

Кира Лаврентьева:

— Чем отличается культура духовничества в монастыре и в миру с мирянами?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— В принципе это просто более плотное окормление, более систематическая работа. Хотя на самом деле в современных монастырях она тоже претерпевает определенные сложности и изменения в виду того, что игумены заняты разной строительно-административно-юридическо-финансово и так далее работой. Даже в русской традиции создавалась достаточно неплохая практика, когда духовники не были игуменами. В чем греки нас обвиняют, говоря, что игумен должен быть духовником. А если его не хватает на всех, то выделяются опытные люди, которые могут быть духовниками, которые находятся в единодушии с игуменом, но решают вопрос, как сейчас говорят онлайн с монахами, и в едином духе с игуменом ведут семью монашескую. Это естественная потребность такая возникает. Сама задача остается все та же. Еще владыка Кирилл в своей кандидатской диссертации о старчестве нашел такие оригинальные тексты древние, в которых говорится, что монашеские общины были построены по принципу первоапостольских, просто время шло, и ослабевала ревность в христианах и те, кто уходил в монашество, преследовали те же цели христианские, что и изначально первые христиане, апостолы. Но в виду некого ослабления духа, мирской дух постепенно ослаблял христианское настроение, возникали какие-то люди, которые в церкви искали личных интересов, чисто иногда даже очень земных, поэтому монашеские общины в каком-то смысле были продолжением первоапостольских общин. Цели христианства одинаковые: обожение, спасение, научение любви. Кто-то находит возможность это реализовывать в миру, а кто-то видит, что в каком-то смысле ему проще следовать этим целям в монастырской обстановке. И при этом окормление более плотное, хотя некоторые миряне по духу могут порой превосходить состояние некоторых монахов, это Бог, в конце концов, рассудит, не так все примитивно. Бывает, некоторые миряне действительно настроены так, что они несут свой крест и земных обязанностей, и семейных, и рабочих, в то же время молятся, и порой дух таких людей может быть примеров для некоторых монахов, которые где-то устроились в монастыре, тоже так бывает.

Константин Мацан:

— Мы вас представляем как духовника «Детской миссии», а этот фонд, это движение с его разнообразными проектами что дает вам как христианину. Ведь это какой-то опыт, который и вы приобретаете в том числе, занимаясь этими делами.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Прежде всего, это опыт соучастия в жизни другого человека. Наверное, самая большая радость бывает, когда ты видишь, что этот человек становится на ноги. Может быть, он не может реализоваться в полной мере, потому что многие из этих детей больны в большей или меньшей степени физически, в большей или меньшей степени ментально, но когда ты видишь, что их жизнь идет на прибавку во всех смыслах, это приносит радость и общечеловеческую, наверное, но и духовную. Потому что надеешься, что то духовное, что мы пытаемся вложить ненавязчиво но системно в этих детей, будет потом для них залогом становления как личностей. Это опыт самый дорогой. Но мы еще видим, что те люди, кто в этом участвует, это какой-то принцип соборности в практике. Человек подключается, скажем, какой-нибудь студент, не обязательно семинарии, или какая-то женщина пожилая, у которой выросли дети и она не совсем понимает куда себя, во внуков она вложилась частично, а дальше как? Вот она участвует в Детской миссии. Видим, что этим людям самим польза большая духовная. Человек включается в помощь другим, а сам при этом получает пользу. Это некая практическая реализация принципа соборности в церкви, когда простой еще советский принцип «один за всех и все за одного» работает, это где-то бытовое конденсированное выражение принципа соборности.

Константин Мацан:

— Мушкетерский принцип.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Да. Я могу сказать, что мы в детстве воспитаны были в таком принципе, и он работает в церкви на практическом уровне в таких вот движениях и сообщества. Можно назвать даже это общиной в широком смысле. Потому что там много людей участвует разного рода. Кто-то приходящий, кто-то постоянно присутствующий, кто-то опекун, кто-то просто друг миссии. Туда входят по разным причинам, и в разных обстоятельствах подключаются к проектам, подпроектам. Это жизнь такая получается, некая сфера жизни, где каждый получает свою пользу.

Кира Лаврентьева:

— Отец Мефодий я хотела спросить в виду Костиного вопроса. Фактически вам приходится по послушанию, может быть, это в радость, брать на себя отеческую миссию и становиться отцом многим из подопечных этого фонда, не только им, но и вашим духовным чадам, еще и очень много кому, кто сам знает. Отец Мефодий, мы все понимаем, что человек крайне ограничен сам по себе. Мы ежедневно сталкиваемся со своей собственной немощью и балансируем, дрейфуем на грани отчаяния по этому поводу, во всяком случае я, я говорю про себя. Понятно, что дух должен возобладать над плотью, понятно, что любовь, ту самую любовь, о которой говорится в Евангелии, ты сам нигде не возьмешь, не пойдешь, не купишь, не попросишь, не займешь, невозможно совершенно. Этот ежедневный выбор в сторону любви к ближнему, когда ты утром встаешь и понимаешь, что сегодня тебе нужно отодвинуть своего ветхого человека и начать работать Богу, насколько он естественен для монаха. Или это такая же борьба, как у человека семейного, человека мирского, человека, погруженного в ежедневные трудные суетные заботы.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Я думаю, что это для всех борьба. Тут важен момент, будь человек монах или мирянин, но хочется, чтобы он рано или поздно почувствовал реальное благо от этого. Почему человек начинает делать на каком-то системном методическом принципе, основании добро? Потому что он, в конце концов, ощущает обратную связь. Если ты этот выбор делаешь, где-то переступая через свое «я», ты понимаешь, что ты на свое «я» работаешь, но в хорошем смысле ты себя обогащаешь. Если ты решаешь сегодня это не делать, конечно, здесь нужно рассуждение. Если это делать без рассуждения, надрывается, и потом у него теряется всякая мотивация, надрыв. Можно физически можно надорваться, сломать позвоночник, и потом, может, врачи помогут, но вероятность, что человек будет сильно обездвижен. Точно так же можно и душевно надорваться. Таких людей сейчас довольно много, которые какой-то надрыв пережили, и у них ощущение...

Кира Лаврентьева:

— Вакуума.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Вакуума какого-то, какого-то пробуксовывания в жизни, силы прикладываются, а эффекта никакого нет, и человек начинает просто в депрессию впадать. Я люблю принцип отца Иоанна (Крестьянкина), и не только его, который в Евангелии заложен — «великое в малом». Маленькие какие-то шажки в эту сторону. Хорошо, я не могу сделать очень много, но я могу сделать чуть-чуть. Я не могу сегодня помолиться много, я помолюсь немного, но от сердца. Я не могу, например, этому человеку, проходя мимо него, помочь, но я могу сказать от сердца: Господи, помоги ему. Не сказав, что, наверное, он какой-то грешник или сидит тут такой-сякой, соответственно я негативный импульс порождаю. Если я позитивный импульс порождаю, говорю, Господи, как бы ни было, человек страдает, я не в праве, не в силах, ни в возможностях конкретно помочь, может быть, это даже невозможно, он вернется на круги своя, какой-нибудь пьяница, бомж. Есть люди, которые им помогают, но они видят, коэффициент полезного действия маленький, эти люди во многом сделали выбор для себя, но сказать о нем молитву Богу от сердца без осуждения с каким-то элементом хотя бы небольшого сострадания, можно. Эти дети, хорошо, может не все могут стать опекунами, но можешь ты или помолиться или пожелать им добра, или связаться с каким-нибудь человеком, если не ты, то твой друг может как-то в этом поучаствовать. Скажут: хорошо, мы приедем, какую-то игру им подарим или предложим какого-то терапевта или реабилитолога, который может им помочь. Или любое участие, какое ты можешь в минимальном своем масштабе, в это вложить, и ты потом получаешь обратную связь, ты сам обогащаешься. Принцип апостола Павла: блаженнее отдавать, чем принимать. Когда человек почувствует, что это действительно блаженство, ты получаешь духовное благо, которое ничем не купишь. Как мы сегодня уже упоминали, это некая духовная реальность, которая не захватывается материальными средствами, нет крючков, которые могли бы ее привлекать, она приходит другими принципами. Если человек это ощутит, то он получает подтверждение правильности пути, что ему больше ничего не надо. Он трезво, спокойно будет продвигаться этим путем, как полезным для всех, возвращаясь к принципу соборности, для него и для того, кому он пытается это, пусть маленькое благо, послать.

Константин Мацан:

— Иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, духовник движения и фонда «Детской миссии имени преподобного Серафима Вырицкого» сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Иногда можно, даже среди верующих, какой-то скепсис услышать, когда вы говорите о молитве: если не можешь помочь, хотя бы помолись искренне от сердца. Большой соблазн подумать: нет, надо что-то делать, что-то конкретное человеку помочь, молитва это красивые слова, прикрытие, потому что нет гарантии, что молитва сработает. Как вы с таким умонастроением сталкиваетесь, что вы отвечаете, если такое слышите?

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Я считаю, что молитва все равно сработает. Это некое маловерие. Конечно, мы можем прикрываться внешним действием, перекрещусь, скажу, Господи помоги этому человеку, и пойду дальше своим путем. Если я действительно могу что-то сделать, то, наверное, этот внутренний отклик и внутреннее знание у каждого человека есть, даже если он сделает здесь ошибку. Предположим, мог помочь и не помог, Господь же не бюрократ, и со временем может дать человеку понять, что он здесь ошибся, мог помочь чем-то и практически. Но практика начинается с правильного внутреннего настроения. В католической церкви есть, например, принцип канонизации по объему добрых дел. Сделал три больницы, два хосписа — ну, все, подходит. А у нас нет, у нас человек может сделать много хорошего, но при этом не быть во святых. Вспоминается беседа преподобного Серафима Саровского с Мотовиловым о цели христианской жизни и евангельская притча о мудрых и юродивых девах. Делание само по себе может оказаться бесплодным, а если внутреннее содержание отсутствует, или человек тщеславится это легко как ржавчина разъедает человека, сами по себе дела не теряют своей ценности, но душа его не получает пользу. И опять же, если мы практически поможем человеку, не имея правильного внутреннего настроения, будет это хорошим делом? Формально, да, но для тебя, нет. Значит, если ты не начнешь молиться, то это внутреннее настроение не будешь иметь. Даже если практически ему помогаешь, ты при этом поймаешь тщеславный помысел или придешь к разочарованию, потому что людям помогать, как пела Шапокляк, тратить время зря, рано или поздно человек с этим встречается. Та же мать Тереза, которая очень масштабно занималась благотворительностью по всему миру, известно, что в конце жизни у нее было очень большое духовное ощущение бессмысленности.

Кира Лаврентьева:

— Выгорание.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Люди воруют эту благотворительность, ноют, что вы нам не то прислали, кто-то еще на какие-то обманы идет, и она вдруг понимает, что вообще стоит это делать? Человек может встать перед такой проблемой, если у него духовного не хватает потенциала на это дело. Если внутреннее содержание не масштабируется на эти дела, то возникает вакуум, который человек получает в результате добрых дел, как же так?

Кира Лаврентьева:

— Я буквально вчера читала в письмах схиархимандрита Софрония (Сахарова) такой эпизод интересный, он пересказывает диалог с одним человеком. Речь идет о третьем лице, они разговаривают с этим мужчиной и этот мужчина говорит владыке Софронию...

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Отцу Софронию.

Кира Лаврентьева:

— Отцу Софронию все-таки правильно. Отче, ты не представляешь, как болит мое сердце об этом человеке. И отец Софроний ему отвечает: если твое сердце болит об этом человеке, значит, он не пропадет.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Здесь он продолжает мысль отца Силуана, своего духовного отца.

Кира Лаврентьева:

— Как это правильно воспринимать? Ведь у священника очень много людей, получается, о ком должно болеть сердце, как это возможно, чтобы не выгореть, отец Мефодий? Сейчас такой модный термин «выгорание», я его уже не люблю повторять, но раз уж мы заговорили об этом.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Это есть, надо сказать, что и в священном сане.

Кира Лаврентьева:

— Усталость некая.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Есть и у медиков, и у священников встречается этот момент. К сожалению, не так уж и редко. Если священник выполняет... Основная функция священника это молитва, но в то же время и практическая помощь. Скажем, я знаю юриста, который может помочь этому прихожанину, я могу посоветовать ему, обратись к этому нашему прихожанину, такую социальную функцию священника как связующего звена он у нас тоже в приходе, поговори с ним, может быть, он тебе что-то подскажет. И возникает вопрос у священника, где практика, некая социальная деятельность должна перекрываться и в какой степени с молитвенным деланием. Потому что можно и поссорить людей, один другому что-то насоветует, он скажет: батюшка, вы мне дали, а он что-то такое сказал, а мне это не нравится, и у меня все прахом пошло. Все равно эти риски остаются. С одной стороны, ты связующий между людьми, которые ходят в твой храм, в твой приход, в твой монастырь, с другой стороны, ты должен прежде всего молиться, может быть, твой совет окажется в данном случае.

Кира Лаврентьева:

— Неуместным.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Неподходящим. А люди еще с трудом сходятся, если ты неправильно их состыковал, то искрит, а результат получается отрицательным. Надо начинать с того, с каким состоянием ты это говоришь человеку и молишься ли ты за него. А уже благодать Божия, наверное, можно так сказать, покрывает сердце духовника, чтобы он не надорвался. С одной стороны, в духовной жизни очень важна рассудительность, это Антоний Великий говорил, когда его спросили, какая самая важная добродетель. Я думал, он скажет любовь, а он сказал рассудительность. Любовь это красивая и самая высокая добродетель, но как ее достичь? Это же просто красивые слова, конкретно, как любить людей? Что делать? Идти бомжам помогать, останавливать аборты, помогать сиротам, заниматься миссионерской деятельностью, поехать в Африку помогать умирающим от голода, сидеть в лесу молиться, а может быть, ты не сможешь. Один грузинский священник нам рассказывал: попробовал я на камень молиться пойти, волки пришли, я оттуда бежал, как с пожара, ну и понял, что это не мой уровень. И все, и закончился мой подвиг. Значит вопрос, где конкретно, как и что ты должен делать при всем твоем желании научиться любить. Рассудительность позволяет, как дар Духа Святого распределить твою жизнь, чтобы ты шел по твоим ступенькам, не порвав штаны, как говорят по-русски, не влетев куда-нибудь в пропасть, и в то же время, не сидя на месте и обрастая мхом. Возникает вопрос этого правильного пропорционального движения. Наверное, при таком условном смирении священника, что не он же своей болью спасает человека, он только соучаствует в той боли, которую Христос на Себя взял, и та мера соучастия, которую он может вместить, даруется ему Богом. А если ты эмоционально начнешь себя раскручивать, добавишь душевные наши страсти, то ты можешь повредить и себе и ему. На эмоциях что-то начнешь советовать по-человечески, как часто психологи при всем желании помочь человеку, иногда не помогают, и священники иногда говорят не то, это не автоматический процесс. Если батюшка сказал, то сто процентов, правда, у нас нет непогрешимости, поэтому с этой болью надо уметь работать, это тоже опыт. Какая степень боли и сколько ты можешь, какую степень... Эту боль нужно нести ко Христу.

Константин Мацан:

— А что это значит на практике: эту боль нести ко Христу?

Кира Лаврентьева:

— То есть ты с этой болью обращаешься к Господу. Как один старец Афонский сказал: когда ты молишься за человека ко Христу, то Он вливает в него кровь новой жизни. Это некий закон такого треугольника. Ты переживаешь за человека, но понимаешь, что ты не можешь его спасти, и не можешь его вытащить из его проблем, но ты можешь соучаствовать в деле Христа, Который есть Спаситель и Промыслитель. И если у этого человека со Христом канал общения загрязнен или с помехами идет, то ты должен восполнить эти пробелы своей молитвой ко Христу, у тебя, может быть, тоже шумов хватает, но информация по двум каналам будет уже всяко пополнее и отношения между вами, ради Христа строимые, могут позволить восполнить ту картину духовную и физическую, которую этот человек не видит в тумане своих страданий.

Константин Мацан:

— Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. И кстати надо заметить, что научно-технические метафоры, которые вам свойственны в силу вашего образования, очень здорово облегчают понимание и раскрывают смыслы, о которых мы говорим. Спасибо огромное. Иеромонах Мефодий (Зинковский), наместник Николо-Угрешского монастыря, ректор Николо-Угрешской духовной семинарии, духовник движения и фонда «Детская миссия имени преподобного Серафима Вырицкого» был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. До свидания, до новых встреч на волнах Радио ВЕРА.

Кира Лаврентьева:

— Спасибо огромное. Всего хорошего.

Иеромонах Мефодий (Зинковский):

— Спасибо. С Богом.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
• «Страдания и вера». Татьяна Семчишина
• «Путь к священству». Священник Сергий Лабунский