Поделиться
У нас в гостях был викарий Святейшего Патриарха Кирилла, настоятель московского храма Иоанна Воина на Якиманке, заместитель управляющего делами Московской патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы епископ Павлово-Посадский Силуан.
Наш гость рассказал о своем пути к вере, священству и монашеству, и как для епископа монашеские обеты совмещаются с необходимостью постоянной церковной административной работы.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте, уважаемые друзья, в студии у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева...
К. Лаврентьева:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— И я, Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего патриарха Кирилла, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы, настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке. Добрый вечер.
вл. Силуан:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— Напомню нашим слушателям и вам, владыка Силуан, что в этих беседах, которые мы по вторникам с Кирой в восемь вечера ведем, мы говорим со священнослужителем о его пути к вере, в вере и о том, что привело его к священству, в вашем случае еще и к монашеству, и к епископству, нам кажется, что на этот путь человек всегда через какие-то выборы, через поиск какой-то приходит к вере и дальше в этой вере живет, и вот в ком-то просыпается дерзновение, такое желание служить в алтаре, преподносить людям Таинства, быть священнослужителем, и поскольку это путь, всегда сопряженный с вопросами, может быть, с сомнениями, с прояснением того, что такое для меня вера, Бог и так далее, в этом смысле, наверное, рассказ о таком пути может войти в резонанс с теми вопросами, которые есть у наших слушателей разной степени церковности, вот об этом сегодня хотелось бы с вами поговорить.
К. Лаврентьева:
— Владыка, у меня был заготовлен, как говорит Костя, искрометный вопрос, сразу в начале нашей программы...
К. Мацан:
— ...но Кира не будет его задавать.
К. Лаврентьева:
— Да, но мы так долго писали ваши послушания, огромное количество ваших церковных послушаний, возложенных на вас Святой Церковью, что у меня, как банально мыслящего обывателя, сразу, конечно, возникает вопрос: это ведь монаху, наверное, невероятно сложно — столько всего делать, связанного с административной работой, с пастырской деятельностью, с людьми, с общением, то есть это с утра до ночи, с утра до ночи.
вл. Силуан:
— Конечно, это трудно, но парадокс заключается в том, что я, наверное, никогда себя настолько не чувствовал монахом, как сейчас.
К. Мацан:
— А почему?
вл. Силуан:
— Именно благодаря тому, что много послушаний, во первых, жизнь монашеская — это жизнь по послушанию, но так сложилось, что в предшествующее почти 30-летие своей пастырской деятельности мне в основном приходилось все время чем-то руководить, причем я к этому не стремился, так сложилось, первое настоятельское послушание легло на мои плечи в возрасте 23 лет, и так вот оно и продолжалось на протяжении почти трех десятилетий и здесь, в Москве, я как-то не впервые, конечно, но особо глубоко прочувствовал тот мир, который дает пусть даже трудная работа, но именно по послушанию, у меня теперь есть игумен — это Святейший Патриарх, у меня есть старец по послушанию — это управляющий делами митрополит Воскресенский Дионисий и все, что мне нужно делать, во-первых, понятно, а во-вторых, осмысленно. Вот самое трудное в жизни не только монаха, но вообще человека, на мой взгляд, по крайне мере всегда было так для меня — это бессмысленность в жизни, когда жизнь и труды осмыслены, то не так важно, насколько они велики, масштабны. Я убедился многократно, что Господь если что-то возлагает, то как-то и вразумляет, и укрепляет это исполнить, поэтому когда-то какое-то новое послушание ложится на меня, я пока еще не знаю, как я буду его выполнять, но знаю, что выполнить его возможно, иначе бы его и не было.
К. Лаврентьева:
— То есть вот этот обет, это послушание, который дает каждый монах при постриге — это же фактически очень серьезное такое обещание на всю жизнь и каким бы ты ни был, какие бы ни были твои жизненные обстоятельства, жизненный опыт, ты всегда должен уметь отсечь свою волю. Вот если честно, во времена свободомыслия и своенравия это воспринимается уже так, как некое такое искусство очень редкое, которым очень мало, наверное, кто сейчас владеет по-настоящему.
вл. Силуан:
— Я бы сказал, что это может восприниматься многими, по крайней мере не церковными людьми вообще как абсурд, потому что отречься от своей воли для большинства людей означает просто умереть, отречься от себя, от своего существования и если следовать путем такой обычной логики человеческой, то так оно и есть, действительно, даже сам монашеский постриг, который сопровождается вот этим обетом и это основополагающий, самый главный — обет монашеской жизни, он выстроен в таком обрядовом ключе, как своего рода погребение, умирание, монахи там очень смиренно, во-первых, ползут к амвону, потом предстоят перед алтарем в полумраке, одевают на них черные, погребальные по сути ризы, постригают волосы, дают другое даже имя, что свидетельствует о том, что тот старый человек, ветхий человек уже мертв, рождается новый человек, по крайней мере он обретает потенциальную возможность обновиться. Да, это трудно, но мне по крайней мере как-то у себя внутренне это было очень близко, не потому что легко, а потому что в этом я и видел какую-то глубокую правду или перспективу, именно в послушании, причем я сам себе часто логически объяснить это не мог, но внутренне как-то я это там угадывал, поэтому когда в мои руки попало в качестве одной из первых вообще духовных книг книга «Старец Силуан», то его слова, а они все о смирении и послушании, еще о любви...
К. Лаврентьева:
— ...Софрония (Сахарова)
вл. Силуан:
— Да, прямо легли на сердце и я его так полюбил и то, что я ношу в честь него свое монашеское имя, считаю это неким благословением и даже чудом.
К. Мацан:
— Есть такая фраза знаменитая: «послушание выше поста и молитвы», эту фразу часто применяют по поводу и без повода, миряне в том числе, при этом мы помним слова самого Спасителя, что «сей род (то есть страсти, бесы) изгоняется постом и молитвой». Вот как одно с другим сочетается, с одной стороны, слова Спасителя, как прямое указание на то, как спасаться, и то, что потом в предании Церковь до нас доносит в этой формуле: «послушание выше поста и молитвы», кстати, источника которой точного, достоверного я не знаю, вот ее все пересказывают, а к кому она восходит, насколько я знаю, до конца непонятно.
вл. Силуан:
— В этой идее, которая безусловно является элементом Священного Предания, я имею ввиду послушание, заключается глубокая правда и нет никакого противоречия с силой поста и молитвы. Вот послушание — это путь обретения смирения, а как известно, Бог гордым противится, смиренным дает благодать, и это уже слова Священного Писания. Так вот, молитва и пост без смирения, в основе которого послушание, бессильны, они никого изгнать не смогут, это только слова, это внешняя форма, во всех религиозных традициях есть и пост, и молитва, но тем не менее мы верим, что именно христианство является Богооткровенной религией, которая наполняет жизнь человека не только глубокими смыслами, но все же человеческими, а именно благодатной энергией, именно вечной жизнью, жизнью самого Бога и это придает силу нашим постам и молитвам, и тогда они становятся той мощью, которая двигает горами, и бесов изгоняет — вот, наверное, смысл этой фразы, по крайней мере для меня он всегда заключался в этом, как-то я всегда ориентировался на высказывание того же старца Силуана: «вся война идет из-за смирения, кто смирился, тот победил врагов», просто глубина смирения, искусство смирения, красота смирения очень часто остается закрытым для поверхностного взгляда.
К. Лаврентьева:
— Что такое смирение, владыка?
вл. Силуан:
— Вот, таким же вопросом в свое время озаботился и автор знаменитой «Лествицы» преподобный Иоанн Синайский, его окончательным ответом было: «Смирение — это неименуемое таинство». Нет, он там, конечно, говорил много, что такое смирение и вообще святые отцы об этом говорят много, но вот подводя итог: неименуемое таинство. Действительно, смирение — это уподобление самому Богу, смирение — это абсолютное отсутствие того самовожделения, которое по слову святителя Афанасия Великого лежит в основе грехопадения и вообще всей трагической истории человеческого рода, самовожделение, то есть эгоцентризм, обращенность на себя и это беда человека, это смерть души, это ад внутренний и вот смирение — это абсолютная победа над этим внутренним адом.
К. Лаврентьева:
— Правильно ли я понимаю, владыка, что все-таки не зря смирение еще называют для мирских людей, наверное, для людей, которые не очень пока готовы погрузиться во все вот это море понимания этого великого понятия «смирение», для них смирение — это действительно знание своей меры, но что такое знание своей меры — это когда ты не достоинства свои великие знаешь, а ты слабость и немощь свою знаешь, и ты четко знаешь, насколько тебя на самом деле-то хватит, то есть не мнить о себе какие-то безумные совершенно иллюзии, себе не накручивать в голове, а понимать действительно свою меру, с одной стороны, без чрезмерного самоуничижения, которое может довести до отчаяния, с другой стороны, без вот этой золотой короны, которая на самом деле, по сути из себя ничего не представляет и есть на каждом из нас.
вл. Силуан:
— Вот это очень верно, да, именно чувство меры, как отсутствие крайности, а крайности бывают: и крайности уныния и отчаяния, и крайность гордости и превозношения, но вот это чувство меры это не логическая категория, то есть ей нельзя научиться из книжек...
К. Мацан:
— Это не среднеарифметическое такое, математическое.
вл. Силуан:
— Это ближе к музыкальному слуху или к какому-то эстетическому вкусу, вот невозможно объяснить эти вещи, но ты точно слышишь фальшь, вот смирение — это из этой области такого внутреннего камертона, который в совести заключен, вот совесть по сути и является этим камертоном, который как раз помогает определить нашу меру и чем чище совесть, чем она красноречивее, чем меньше мы с ней боремся, а действуем в ее русле, тем этот камертон точнее, тем вот наш духовный слух четче, острее и без фальши.
К. Мацан:
— Епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего Патриарха Кирилла, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством города Москвы и настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Владыка, ну поскольку программа у нас во многом биографическая и мы когда говорим и расспрашиваем нашего собеседника о его пути к вере и в вере, то вот хочу об этом вас спросить: вы так, вскользь перед программой обмолвились, что вовремя не поступили на философский факультет, а поступили на филологический, как-то это было для вас правильным поворотом, а это было связано потом впоследствии с приходом к вере?
вл. Силуан:
— А это и происходило как раз в результате прихода к вере. В этом смысле моя жизнь — типичная жизнь человека моего возраста тех людей, которые приходили на излете 80-х годов, по сути, на излете советской эпохи и крушения великой империи к вере, я был таким же, как большинство людей, воспитанным вне веры, ничего о Боге не слышавшим, никогда не читавшим Священное Писание, в домах, которых не было икон, а в том городе, где я родился и вырос, храм-то первый появился, когда мне было уже 13 лет, поэтому даже каких-то традиционных походов на Пасху и освящения куличей не было в моей жизни, я был абсолютно советским таким подростком, юношей и пришел к вере не в результате инерции культуры отечественной, которая передается из поколения в поколение, а в результате довольно мучительного поиска смысла жизни, в этом смысле я тоже типичен, потому что таких, как я было, наверное, большинство, именно так мы к вере и приходили. Как раз на этом переломе и произошло окончание школы и попытки поступить на философский факультет, но я шел ведь поступать не столько философствовать, сколько преобразовывать мир вокруг себя, я был такой революционер-энтузиаст, я поступал на отделение научного коммунизма и планировал заниматься не кабинетной ученостью, а переустройством общества, потому что хотел, чтобы вот эти идеи, которые безусловно вдохновляют, идеи братства, свободы, любви взаимной, они действительно нашли воплощение в жизни, тогда, когда все видели, что об этом только говорят, и вот эти слова все более расходятся с действительностью, меня это тоже не устраивало, и как-то я со всей энергией такой романтической юности решился на такой шаг, может быть, тоже абсурдный, вот Господь меня удержал, я не поступил, не сдал экзамен один из трех и вынужден был пойти работать, потому что в то время ЕГЭ не было, поступать надо было только один раз в год, все экзамены во все вузы сдавались в одно и то же время, и за этот год я пришел к вере, и на будущий год уже пошел туда, что мне было ближе. Вообще я с детства хотел быть писателем, так что филология мне была не чужда.
К. Лаврентьева:
— Владыка, ну вы очень разделяете эти этапы прихода к вере и разделяете таким очень творческим образом: сначала вы говорите, что вас прямо в самое сердце пронзило Евангелие, но тут же поясняете, что это еще не было прихода к храму, потом вы стояли на лаврской службе, я процитирую: «И ничего еще в ней не понимая, я вдруг осознал, что если Бог есть, то Он здесь и только здесь, такой, каким его знает и проповедует Православная Церковь». Здесь я сразу вспомнила, как у владыки Антония был подобный поиск, и он почувствовал присутствие Божие по ту сторону стола в комнате. И только потом вы уже говорите об осознанном приходе в храм, то есть это не было таким, знаете, комплексным подходом: сегодня Евангелие, завтра Лавра, послезавтра в храм пришел.
вл. Силуан:
— Вообще очень мучительный был процесс, он был такой скоротечный, мне понадобился всего год, чтобы прийти к вере, но такой мучительный по-своему, потому что я от вульгарного материализма (люди с философским образованием знают, что это такое) пришел не просто к идеализму, а пришел к христианской вере, к православию, к той церковной вере, о которой отец Павел Флоренский говорит, что «если мы принимаем это, то должны принять все до последней свечки», вот именно к такой вере до последней свечки я и пришел от научного коммунизма в семнадцать лет. Я, когда оглядываюсь вспять, то все больше осознаю, что это просто чудо Божие, что по-человечески это невозможно, Господь вел, просто я тогда еще этого не вполне понимал и да, на этом этапе была встреча с Евангелием, причем поскольку это было начало 89-го года, то их еще не продавали в свободной продаже, поэтому моя встреча с Евангелием произошла на полях одного из произведений Льва Николаевича Толстого, его «Исповедь», и там эпиграф это как раз отрывок из Нагорной проповеди про любовь абсолютно жертвенную, которая отдает все, не знаю, почему, но мое сердце отозвалось на это, вот именно этого я и искал, вот это я помню свои ощущения, может, какие-то подробности стерлось, но это внутреннее такое прямо открытие я хорошо помню. А потом меня мой друг вытащил из Москвы и уже, будучи верующим человеком, свозил в Троице-Сергиеву Лавру и действительно, опять же, это все не рационально, я там просто увидел, что истина здесь, но принять ее я не могу, вот такой парадокс.
К. Лаврентьева:
— Зато честный подход.
вл. Силуан:
— Да. И это очень болезненно.
К. Мацан:
— А что помешало принять ее?
К. Лаврентьева:
— А потому что от всего надо отказаться, от всех привычек, от компаний.
вл. Силуан:
— Да, я был очень молодым человеком и молодые люди, они искренние, они меньше живут по лжи, меньше готовы на компромисс, и я относился к этому как-то очень так просто, что если это принимаю, значит все остальное должен оставить, все это остальное, моя жизнь, пусть и не продолжительная, но все-таки достаточно наполненная вне и до Церкви, она как-то не во всем с ней коррелировала, поэтому я понимал, что да, через что-то придется переступить, от чего-то придется отречься, я пока не видел в себе этой готовности. То есть я увидел истину Божию, но как-то издалека, она еще не стала родной, она еще не стала содержанием какой-то жизни сердца, и вот нужно было мне к Богу обратиться в молитве, уже на грани отчаяния, был там эпизод один такой в моей жизни, чтобы почувствовать уже внутри себя эту жизнь и вот собственно здесь я тогда и уверовал и это было до крещения, так что что такое призывающая благодать я знаю на своем опыте.
К. Мацан:
— Потрясающе. А какой дальше был путь? Ведь часто человек, приходя к вере, он погружается в Церковь, в церковную жизнь, не все сразу просто, не все понятно и я не про язык богослужений, а именно то, что вы сказали, цитируя отца Павла Флоренского: вот принять все до последней свечки, но это не так-то просто и иногда погружение в обрядовую сторону Церкви становится таким искушением: зачем целовать руку священнику, зачем кланяться? То есть я могу сердцем восхищаться тем, что я понял, что истина в православии, но конкретно этим жить бывает сложно, как это было у вас?
вл. Силуан:
— Мне кажется, здесь два обстоятельства сыграли свою роль. Во-первых, я очень дорого заплатил за свою веру такими внутренними испытаниями, скорбями, изломами, что я готов был ради этой глубины пока на какие-то непонятности закрывать глаза, оставляя это до времени и понимая, что рано или поздно это станет понятным. Вообще как-то меня ничто особо не отторгало: взять благословение, поцеловать руку священнику, наоборот я считал, что это как раз так и нужно, так и положено, поэтому когда у нас в Калининграде некоторые батюшки не давали руку целовать, они были моими ровесниками, мы пришли в храм вместе, потом в алтарь, вот их рукоположили, а я остался мирянином и как-то им было неудобно, я все равно считал, что нужно делать так, как положено и так до сих пор и считаю. Второе обстоятельство — это то, что мне повезло, я встретил пастыря на своем пути, любящего Бога и Церковь, строгого достаточно, но вот который мне помог как раз укорениться в вере, который не столько словом, сколько своим примером как раз свидетельствовал о полноте жизни церковной и всему меня потихонечку учил, и доверяя ему, я все это и принимал. Да мне это и нравилось, вообще я в том видел какую-то глубокую культуру, я помню, на клиросе начал читать каноны и прямо меня эти тексты так восхищали, я же филолог, поэтому мы как раз на первом курсе изучали церковно- славянский язык, там он старославянский назывался, а тут я читаю эти тексты и вижу, какая выразительность, какая образность глубокая, какая сила в них присутствует, меня это восхищало, и строй богослужения, потом я же параллельно со своей церковной жизнью учился на филфаке, а там тоже много такого философского, ну ведь это тоже образование, которое апеллирует к мысли, которое заставляет как-то вдумчиво ко всему относиться, осмысливать и жизнь, и культуру и для меня вообще это было откровение, дополнение моего вузовского образования, по крайней мере, так что меня как-то не напрягали эти вещи.
К. Мацан:
— А как мысль о священстве впервые пришла?
вл. Силуан:
— Трудно сказать, что монашество, что священство, оно как-то родилось, но монашество, оно почти одновременно пришло с крещением, просто в Лавре я увидел эту истину, потом туда стал ездить регулярно и как-то вот влюбился в монашество, я просто другого слова не могу найти, это помимо разума происходит, мне хотелось быть среди них таким же, а почему, я даже до конца и сейчас себе не могу это объяснить, это как-то очень глубоко. Ну а священство, желание появилось тогда, когда я стал глубже переживать именно соборную молитву, опыт Божественной Литургии, а у нас многие священники в Калининграде читали молитвы вслух, и я, стоя в алтаре, будучи алтарником, тоже слушал эти молитвы очень внимательно, и как-то они отзывались в сердце, и да, у меня такое желание родилось — предстоять престолу, молиться о всем мире, потому что мне казалось, что нет просто места и ситуации более близкой к Богу, более действенной, что ли, для благодатного воздействия молитвы, даже пастырская работа, проповедь, исповедь и все остальное было не очень близко, а вот именно по-монашески предстоять престолу, молиться, вот это да, к этому сердце стремилось.
К. Лаврентьева:
— В гостях у «Светлого вечера» епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего Патриарха, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы и настоятель храма Иоанна Воина на Большой Якиманке проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, еще раз здравствуйте, уважаемые друзья, в студии у микрофона Кира Лаврентьева и Константин Мацан. В гостях у нас сегодня епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего Патриарха Кирилла, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы и настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке.
К. Лаврентьева:
— Владыка, мы сегодня говорили уже о смирении, как о знании своей меры и мне очень понравилась фраза одна, одна женщина очень умная, она сказала, что если ты будешь честен сам с собой и честен с Богом, то в какой-то момент обязательно начнешь чувствовать правду Божию. И если не вдаваться в вашу личную тайну пути к монашеству сокровенную и никому не доступную на самом деле, можно ли предположить, что выбор монашества для молодого человека это тоже некая правда, которой он не может сопротивляться, некая правда, которую, если он не признает, то он просто не сможет жить, жить правильно, жить перед Богом, жить честно перед самим собой, с самим собой и перед своей совестью?
вл. Силуан:
— Ну да, это очень верная мысль, вот именно ощущение правды, стремление к ней — это все вещи очень трудно рационализируемые, потому что это правда не ввиду правдорубства, отстаивания своей правды, а это такая открытость перед Богом, а ведь Бог — это страшная реальность, это бытие абсолютное, это реальность Страшного Суда и жить по правде — это значит жить в ощущении Страшного Суда, это то, что говорит старец Силуан: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся», это не рациональное и не психологическое состояние, потому что ни человеческий рассудок, ни человеческая душа выдержать этого не могут, это благодатное состояние, Господь когда видит, что мы к этому готовы, ставит нас в это положение, но вот в нем удержаться, не выпасть...Поэтому с Богом очень все серьезно и это правда, это не просто слово, это действительно то, что тебя переворачивает, переплавляет, это крест, это вот благоразумный разбойник, сораспятый кресту, вот человек, который стоит в правде, он перед лицом смерти и перед лицом Правды, Которая с ним сораспята рядом, вот как-то так, это все не определения, конечно, образы, но мне трудно более точно эти вещи выразить.
К. Мацан:
— Раз уж заговорили снова о смирении, как о сознании своей меры, вот мне очень важна мысль, что когда мы говорим о знании своей меры, это не такое вот то, что я тоже уже сказал, среднеарифметическое: «я не слишком хорош, не слишком плох, я в целом нормальный человек, у меня есть свои грехи, есть свои таланты, я вроде никого не убил, вдову не обокрал, да, конечно, я раздражаюсь и злюсь, и мысли бывают нехорошие, но кто не без греха», вот такую меру мы все знаем, но можно ведь говорить о другом в этой связи: вот для меня всегда эта идея и о смирении, как своей меры как-то соотносилась с очень загадочными словами апостола Павла о том, что «Я себя не сужу, потому что судья мне Господь», и в этом смысле я просто отказываюсь говорить: «я слишком хорош или слишком плох, я все это отдал Богу, вот в этом моя мера», то есть знание своей меры как попытки эту меру определить и себя в ней закрепить, Господь мою меру знает, наверное. Вот что вы бо этом думаете?
вл. Силуан:
— Совершенно согласен, конечно. Еще апостол Павел говорит: «благодатию Божиею есмь то, что есмь» и это тоже о мере как раз. Да, действительно, это мера нечеловеческая, Господь ведь говорит о двух видах меры, «какою мерой себя мерите, такою вам будет возмеряно». Есть мера человеческая и это мера грешников, потому что все во грехе, и когда человек говорит, что «я не слишком хорош, не слишком плох», ты судишь себя мерой человеческой, а значит мерой грешников и по слову Евангелия ты будешь там, где грешники, если ты себя с ними сравниваешь, но если ты хочешь быть с Богом, нужно судить себя по мере Божьей, а мера Божья — это совершенство по образу Отца Небесного, ведь Господь нам заповедает не просто быть совершенными, а совершенными, как Отец ваш Небесный, это запредельная мера.
К. Мацан:
— И тут просто вся категории: «хорошо-плохо», они улетучиваются.
вл. Силуан:
— Да, вообще все рациональное выпадает, потому что это вызов нашему духу и здесь нельзя со стороны ответить на этот вызов, мы его можем только прожить и жизнью своей ответить, вот в этом меня вдохновляет правда Божия, что Господь с нами не играет, но и нам не позволяет играть, ни в духовную жизнь, ни в богословие, ни во что не позволяет играть, вот Он нас погружает в это подлинное бытие, чтобы мы жили, а не казались живущими и именно на пути подлинной жизни и пришли к подлинному спасению, это дается не потому что просто выводит нас на чистую воду, а потому что Он заботится о нас, потому что любовь без правды не бывает, это любовь ложная, мнимая, ну либо чисто человеческая, значит, тоже несовершенная, вот любовь и правда — это две стороны одной медали, вот так у Бога, у Него праведная любовь и правда в любви, а не без нее, потому что без любви правда — это жестоко.
К. Лаврентьева:
— Вы сказали фразы: «поиграть в веру», «поиграть в богословие», владыка, но ведь можно так всю жизнь проиграть, ты думаешь, что ты на самом деле просто очень верующий и вера твоя такая сильная и в какой-то момент, точнее, ты ни в какой момент не замечаешь, что ты лжешь. Хотя, с другой стороны, задаю этот вопрос и понимаю, что нет, все равно же какие-то удочки-то Господь дает, все равно Он будет какие-то знаки давать, что ты, парень или подруга, совершенно не в ту игру сейчас играешь. Я ведь к чему это веду: ведь если играть, то получается, сталкиваешься с такой внутренней пустотой, ты даже не знаешь, какой ты и кто ты, и ты понимаешь, что вера твоя — это не вера, а одно название, то есть вообще все, что ты делал — это просто было для людей, ну или глазки ты строил, пытался глазки строить Отцу Небесному, это ведь очень опасная такая игра, в которую мы все в какой-то период играем.
вл. Силуан:
— Когда я говорю об игре, то имею ввиду расхождение формы и содержания, одними мы являемся на самом деле, другими пытаемся быть и казаться, это то, что Господь называет лицемерием и в чем он более всего остального обвиняет своих современников, «порождения ехиднины» называет Он благочестивых фарисеев и богословов Ветхого Завета, книжников. Лицемерие это хуже грехов, которые человек признает и в них кается, вот это — игра, но соблазн этой игры очень велик, потому что в основе его страх, потому что человек ведь видит, что он несовершенен и боится, что его увидят и другие, а почему боится — а потому что гордый, гордость мешает ему в этом признаться, и смирение как раз начинается с признания того очевидного факта, что — да, я грешник, это объективная реальность, но это мало для смирения, второй шаг смирения — это отказ себя оправдывать, вот святые отцы как раз говорят, что покаяние начинается там, где заканчивается самооправдание, любое, потому что иногда люди могут сказать: «да, я себя не оправдываю, но вот я так воспитан, вот соседи на голове ходят, начальник на меня всех собак спускает», ну мало ли обстоятельств скорбных в жизни человека и вот такое объяснение-оправдание, оно как раз и уводит с пути покаяния, а значит, смирения — это вот человеческая мера, когда человек на свою жизнь смотрит через призму материального своего существования. А в духовном смысле все то, что с нами происходит, оно определяется не внешними обстоятельствами, а нашим устроением духовным, является ответом Бога на это устроение, вот тут очень важно, какими глазами мы смотрим и на себя, и на окружающий мир: через призму плоти или через призму духа, и когда человек смотрит духовными глазами на себя, ему уже не захочется играть, он увидит всю бесперспективность игры, всю ее бессмысленность или, на языке Священного Писания — глупость, когда там очень часто у пророков и в Книге Премудрости, в Священном Писании говорится о глупости и премудрости, но глупость — это не отсутствие интеллекта, образования, начитанности, а это как раз неумение взглянуть на себя глазами Бога, вот через призму Божественного Промысла, с точки зрения вечной участи и духовной жизни, когда человек смотрит вот так, духовно, то игра уходит, игры никакой не остается.
К. Мацан:
— Меня очень зацепила ваша мысль о том, что стояние в правде Божией, в правде перед Богом — это положение человека на кресте. Это очень диссонирует с тем, как мы сегодня слово «правда» используем: «давайте будем честны», «надо сказать правду», «где правда о том-то, о том-то», почему-то предполагается, что сказать правду — это неминуемо что-то обличать, сказать правду, как какой-то вызов с каким-то обвинением кого-то, вы рисуете картину совсем другую, что переживание правды это тоже про смирение, но вот это чрезвычайно образное ваше выражение и очень такое, на самом деле, бьющее в нерв, что называется, что положение человека в правде — это человек распятый, сораспятый, человек на кресте, вот таким образом следующий кресту. А не тяжело так жить, вот переживая именно этот момент истины?
вл. Силуан:
— Да не просто тяжело, на кресте ведь не просто тяжело, на кресте умирают.
К. Мацан:
— Я имею ввиду что мы же в той или иной степени очень привыкли и дорожим нашим таким комфортным христианством, которое дает представление о смысле жизни, дает возможность описать какие-то события, их объяснить для себя, дает какое-то чувство надежности и защищенности, ну вот молимся Богородице о детях и причащаем их, это все в общем хорошо и нет в мыслях от этого отказываться, но нет ли там того, что вы сейчас добавляете к этому — переживание какого-то священного ужаса перед тем, на самом деле чему ты предстоишь?
вл. Силуан:
— Ну, это ужас, но это ужас, который полон надежды, полон вдохновения, полон удивления перед красотой Бога, перед Его благородством, это вдохновенный ужас, это вот тот страх Божий, как удивление перед Богом, как в Псалтири: «Все народы, рукоплещите, ибо Бог страшен», то есть Бог страшен, а вы Ему рукоплещите, мы рукоплещем, когда чему-то удивляемся, восхищаемся, так вот Бог тоже удивителен, но Он удивителен до ужаса, как Он, такой совершенный, всемогущий, всего этого совлекся, ради кого, ради грешника, который предал Его любовь, сошел на землю, здесь претерпел все страдания, не воспользовался ни разу своей властью и могуществом против человека, а только ради него, а потом еще и взошел на Крест, это вещи, которые превосходят понимание, но они открываются в любви сердца, то есть вот это привлекает, в это можно влюбиться, за это можно Бога любить и висеть рядом с Ним это страшно, это смертельно, но это вдохновенно и спасительно, поэтому для меня самый такой яркий образ, который бы я хотел осуществить в своей жизни — это благоразумный разбойник, я осознаю, что я тоже разбойник, несовершенный, грешник, как старец Силуан говорит: «грешная земля», то есть и грешник, да еще и немощен, потому земля. Но все-таки разбойник вошел в рай, поэтому это требует мужества, конечно, это требует решимости, но вспомним: смирение — это чувство меры, у каждого своя мера, Господь не требует никаких надрывов, в своей пастырской практике я всегда людей предостерегаю от попыток прыгнуть выше головы, надрывов быть не должно, все в духовной жизни должно быть органично, вот что ты можешь, то и сделай, но просто мы, как правило, занижаем свою планку, мы можем больше, чем нам кажется, и Господь нас постоянно к этому подвигает, какими-то бедами, какими-то катастрофами, иногда и радостями, по-разному, но всегда призывает нас выйти из уютной лодки и пойти по воде, по воде идти по-человечески нельзя, но можно во Христе, вот это и есть вера, а если мы живем в уютном мире, где место вере? Вера только там себя проявляет, где все человеческие средства оказываются бессильны, но Господь нас, конечно, не испытывает выше нашей меры, но даже испытывая нас, Он хочет на самом деле открыть перед нами новые горизонты бытия и бытия подлинного, своего собственного, той жизни, которая по слову апостола: с избытком, то есть в заботе о нас, нас к этому и призывает. Но это не значит, что вот такое тихое благочестие плохо, не плохо, плохо тогда, когда человек в этом замыкается и начинает себя оправдывать: «я и так хороший, и так все хорошо, я же молюсь, пощусь, чего еще надо больше?» Вот всегда должно быть вот это: очи сердца, поднятые горе́, то есть усилия, напряжение всегда должно быть в духовной жизни, иначе она умирает эта жизнь, это вот то, о чем говорит Господь: «Царство Божие силою берется и употребляющие усилие приобретают его», усилия, вот это самопонуждение нужно постоянное, и когда мы чувствуем, что в нас такой огонь ревности, дерзновения о Господе начинает угасать, это такой симптом задуматься и себя начать шевелить.
К. Мацан:
— Епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего Патриарха, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы и настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
К. Лаврентьева:
— Владыка, у нас такое время сейчас, наверное, оно всегда было, но сейчас в особенности, когда человек с легкостью или не с легкостью, но с незавидным постоянством признает свою неправоту, в каком смысле: «ну я женился, но я ошибся, я пошел на работу», ну ладно, работу хотя бы сменить можно, но такие вещи, как женитьба, я на самом деле так считаю, что женитьба священства и монашества это примерно по ответственности где-то рядом, потому что как ты не можешь венцы с себя снять, понятно, что без каких-то там, мы не будем называть, законом разрешенных причин, так ты и не можешь расстричься из монаха, ты не можешь снять с себя священническую фелонь по своей воле, фактически не можешь. Скажите, ведь у вас огромный опыт потрясающий собственной жизни и как человек, который действительно общается с очень большим количеством людей, с большим количеством молодежи, в том числе с будущими священниками, мы уже говорили, что на вас возложено очень большое количество послушаний, связанных с решением проблем, с общением с людьми, вы скажите, владыка, а есть ли понятие ошибки, вот когда ты по ошибке принял монашество, вот в какой-то момент тебя недосмотрели и может, не досмотрев, благословили, ты был не в том состоянии и пятнадцать лет промучился и понял, что ты вообще просто в страшном страдании находишься, вот что делать?
вл. Силуан:
— Я так отвечу на этот вопрос, может быть, неожиданно: ошибки, конечно, есть, но я много раз убеждался, что Господь наши ошибки обращает в жизненные трамплины, то есть выходы к новому качеству жизненному, вот так вот бесы, они используют наше добро в повод к нашему падению и погибели, а Господь ошибки наши, даже грехи обращает в поводы к преуспению и пример — благоразумный разбойник, который за свои преступления подвергся такой очень страшной казни, но с креста вошел в рай. Поэтому ошибки — это не причина оставлять избранный путь, это причина углубить понимание этого пути, это по-человечески может казаться, что это ошибка, но Господь то, что допускает, все к нашему благу и просто, опять же, здесь по сути стоит творческая задача для человека — посмотреть на то, что он считает ошибкой или проблемой другими глазами, не глазами плоти, а глазами духа, вот Господь все в нашей жизни именно для того и попускает, чтобы постоянно пробуждать в нас вот это духовное видение, видение себя в потоке промысла Божьего, не только себя, и своих близких, и народ, и историю, и весь мир, и когда вот это зрение становится таким острым, изощренным то тогда, во-первых, жизнь наполняется чудесами, а во-вторых, все осмысленно, каждый шаг, каждое дыхание, нет никаких ошибок у Бога в том мире, в котором Его разумные творения начинают жить по Его воле, так что это, к сожалению, тоже такая форма самооправдания и бегство от ответственности, а по сути, это расписывание своей несостоятельности, вот люди должны смотреть на эти ошибки именно с этой позиции, что тебе дана жизнь, чтобы ты состоялся, как человек, как личность и если ты отступаешь перед препятствиями, перед проблемами, то ты расписываешься в собственной несостоятельности, ты — лузер, выражаясь современным языком, в духовном смысле, вот надо беспощадно к себе относиться, называть вещи своими именами, да, вот как личность ты вот такой, неудачник, и если человек так себя назовет, может быть, он тогда и не будет перед этими «ошибками» отступать, и тогда найдет способ превратить ошибки в успехи, я убеждался в этом на своем собственном примере, и на примере многих своих знакомых многократно, поэтому всегда всем рекомендовал никогда не отступать перед проблемами, перед препятствиями...
К. Мацан:
— Всем всегда называть себя лузерами на всякий случай в тяжелой ситуации.
К. Лаврентьева:
— Ну а что, очень отрезвляет.
вл. Силуан:
— Да, в этом смысле человек похож на такую лошадь, она если не перескочит сразу препятствие, потеряет кураж и потом очень трудно заставить ее это сделать, вот и человек тоже, если он отступает перед препятствиями, Господь все равно его вернет на эту позицию, он должен это пройти, но потом это будет труднее, поэтому лучше не отступать.
К. Мацан:
— А бывает такое, что есть трудная ситуация и человек в попытке найти в себе какую-то опору внутреннюю, чтобы эту ситуацию преодолеть, не отступиться, не сойти с дистанции, прибегает к аргументации внутренней, достаточно тщеславной в чем-то: я хочу выглядеть молодцом, если я это преодолею? Хочу. Я боюсь, что меня лузером назовут, если я не преодолею? Боюсь. Но хотя бы ради этого нужно стараться тогда. То есть моменты тут не какие-то высокодуховные, а такие, сугубо вот: стыдно будет потом или можно будет себя потом похвалить, что я все-таки смирился и прошел, а вот вы, как пастырь, как на такую внутреннюю мотивацию отреагируете?
вл. Силуан:
— Ну, это лучше чем ничего, но все-таки цель не все средства оправдывает, потому что здесь человек опять хочет казаться, то есть он продолжает играть и значит, он по-настоящему эту задачу не решает, которую ставит перед ним Господь, потому что Господь же ставит ее не для того чтобы он нашел обходные пути, пути лицемерия, а чтобы он прямо шел и вот эта жизнь честная это не просто жизнь нравственная, это жизнь умная, а не глупая, вот возвращаясь к терминологии Священного Писания, вот не надо быть глупцом, не надо жить по грехам, по каким-то сиюминутным своим шаблонным представлениям, надо жить в правде Божией, да, это иногда тяжело, но это таки плоды подлинные приносит, о которых никогда не жалеешь и не жалеешь о той цене, которую ты за эту правду платишь, вот это и есть жизнь умная, мудрая.
К. Мацан:
— А плоды, что за плоды, что вы имеет ввиду?
вл. Силуан:
— Прежде всего это то, что ты приобретаешь внутри себя, потому что это, опять же, мудрая жизнь не в том, что приобретать что-то, что вокруг тебя, почти все это придется оставить. Ты из этого мира выходишь только таким, какой ты есть без всего, что у тебя есть и поэтому мудрая жизнь именно в том, чтобы обрести свободу внутри себя, ощущение этой свободы, ощущение полноты бытия и вместе с ними мир и любовь, конечно, но любовь не как спонтанное, эмоциональное, внезапно возникающее и столь же внезапно исчезающее переживание, а как совокупность совершенства, то есть как полноту бытия, которая и составляет содержание вообще жизни и на самом деле, таинство будущего века.
К. Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Епископ Павлово-Посадский Силуан (Вьюров), викарий Святейшего Патриарха, заместитель управляющего делами Московской Патриархии, управляющий викариатством Новой Москвы и настоятель храма Иоанна Воина на Якиманке был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». У микрофона в студии была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан, спасибо, до свидания.
вл. Силуан:
— До свидания.
К. Лаврентьева:
— До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
