«Путь к священству». Диакон Дмитрий Павлюкевич - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Путь к священству». Диакон Дмитрий Павлюкевич

* Поделиться

Нашим собеседником был клирик храма святого Николая Чудотворца на Архиерейском повдорье в городе Гродно в Беларуси диакон Дмитрий Павлюкевич.

Отец Дмитрий рассказал о своем пути к вере и диаконству, о миссионерской деятельности в социальных сетях, а также о том, как изменилось его представление о Церкви после рукоположения. Разговор шел о том, насколько догматическое богословие может быть интересно современным христианам, и каким образом можно доносить до людей сложные аспекты нашей веры.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.


К. Мацан

— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. С вами сегодня на связи моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. И гость нашей программы, тоже на связи с нами, диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святого Николая на Архиерейском подворье в городе Гродно в Беларуси. Добрый вечер, здравствуйте, отец Дмитрий.

Диакон Дмитрий

— Добрый вечер. Добрый вечер всем слушателям. Добрый вечер, Костя и Кира.

К. Мацан

— Еще раз введу в курс дела и вас, и напомню нашим слушателям, что в этих беседах мы с Кирой разговариваем со священником — ну в данном случае с диаконом, со священнослужителем, скажем так, о пути к вере и в вере. О том, какая цепь событий привела к тому, что мужчина решает для себя, принимает решение, дерзает хотеть быть священнослужителем, быть служителем культа, служителем Церкви в непосредственном таком смысле слова. Что это за выбор, к чему он обязывает, как меняется жизнь после принятия сана и что это говорит или может сказать вообще о вере в целом, и о христианстве как традиции, к которой мы принадлежим — вот об этом обо всем сегодня с вами хотелось бы поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Дмитрий, ну очень хочется начать, конечно, с вашего блога. Мягко скажем, блога в социальных сетях. Он имеет миссионерскую направленность, вы называете его «blogoslovie» и под ним написано «романтическое богословие». Но когда ты вглядываешься в него подробнее, становится совершенно очевидно, что он не то что не романтический, а он даже более того, такой пограничный блог, он на грани какой-то немножко такой провокационности, крамолы, может быть, временами. Но, безусловно, ничего такого там нет, противоречащего Церкви, но однозначно создается впечатление, что вы его создавали для определенного типа людей, может быть, для молодежи, может быть, для подростков, хотелось бы спросить. Потому что он настолько нестандартный у вас, что, насколько я понимаю, по нему, на основе его издана книга «Лайфхаки для грешника». И хотелось бы понять, как вы пришли именно к такому виду миссионерства в социальных сетях.

Диакон Дмитрий

— С чего начать мой рассказ? На самом деле, да, очень много людей говорят мне о том, что этот блог миссионерский, но я никогда его так не позиционировал, Вот когда я решил его вести, я свою целевую аудиторию определял так: я пишу, хочу писать для людей, которые уже ходят в церковь, они уже в ней находятся, уже знают много всего, но им нужна какая-то вот поддержка. Может быть, они чего-то приелись. Может быть, уже Иоанн Златоуст для них не такой авторитет и вызывает у них даже, может, где-то улыбку, а где-то, может, и недоумение. То есть это люди, которые... И вторая часть людей — это которые думают, что они знают все, и это становится их проблемой: они начинают кошмарить других людей, потому что они много знают, они начинают кошмарить себя — это даже, может быть, хуже, потому что им кажется, что вот все правила церковные известны, и они определенные, и они вот такие же забетонные, и поэтому нужно всем, осталось только им следовать и спасаться. Поэтому я не хочу своим блогом разрушать, да, спокойную жизнь таких людей, но я видел свою задачу в том, чтобы показать им разнообразие Церкви, то что Церковь — это не институт, требующий от тебя каких-то правильных мыслей и правильных действий, и эти действия и мысли они сведены в один документ, и ты должен обязательно им соответствовать. Вы знаете, я вот живу в регионе, на западе Беларуси, где очень много костелов, западных христиан, католиков, и они часто нам завидуют. Вот мы общаемся с ксендзами — и они завидуют православному богословию, православным священникам именно в свободе мнения. Я могу считать, придерживаться точки зрения Иоанна Златоуста, могу придерживаться точки зрения Иоанна Дамаскина, могу смотреть так, могу смотреть так — и я все равно остаюсь православным. Вот они говорят: у нас такого нет, есть жесткая линия партии, которой ты должен придерживаться. И когда я начинал писать свой блог, мне хотелось показать, что и так тоже бывает, и это тоже церковность, и это тоже имеет право быть. Ни в коем случае не хочу сказать, что я говорю там истину в последней инстанции, скорее даже, наоборот, вот такое ребячество и несерьезное, да, что-то такое вот — без ссылок на святых отцов, без постоянного обращения к традиции. Но мне хотелось показать, что Церковь, она разная, она бывает... она красочная, и в этом ее соль. Вот в этом ценность православия лично для меня — что ты можешь быть собой, быть непохожим на других, но при этом твой собрат, который не похож на тебя, он все равно тебе собрат. Ты все равно, вас объединяет намного больше, чем вас разъединяет. Вас объединяет Христос, Церковь, Тело Христово — и от этого только можно радоваться и получать удовольствие. Поэтому вот такая вот была у меня цель блога.

К. Мацан

— Отец Дмитрий, ну я не праздный вопрос задала по поводу блога, хотя, конечно, его можно задать в формате радийного интервью. Но почему я конкретно к вашему блогу присмотрелась более внимательно. Потому что так или иначе в нем прослеживается прожитый или переживаемый на данный момент кризис. И вы не скрываете того, что пришли в семинарию с романтическим настроем о священстве, вы в детстве мечтали о каких-то очень героических, романтических профессиях. Если не ошибаюсь, там были и, по-моему, значит...

Диакон Дмитрий

— Моряк, космонавт.

К. Лаврентьева

— Моряк, космонавт — в общем, все, о чем должен мечтать советский мальчик или там мальчик постсоветского периода. И вы пишете о том, что вы разочаровались. Понятно, что разочарование в какой-то степени, да, это спуститься с небес на землю — с неофитских небес на обычную землю. И это вполне хорошо. И мне понравилась мысль одного священнослужителя, о том что разочароваться — это не проблема, в каких-то вещах, да, в каком внутреннем устройстве Церкви, в людях — это не проблема. Проблема не смаковать свое разочарование. И вы продолжаете идти дальше. Вы рукополагаетесь в сан диакона, с Божией помощью вы занимаете должность пресс-секретаря Гродненской епархии, общаетесь с прессой, согласовываете разные интересные встречи, вы занимаетесь с молодежью, так или иначе преподаете введение в Ветхий Завет. То есть вы рядом с Церковью, вы в Церкви, и вы продолжаете нести вот свой немножко такой нестандартный, посткризисный взгляд, вот, наверное, в околоцерковное общество, пытаясь таким образом привлечь людей в храм. Правильно ли я предположила или это все-таки мои какие-то такие журналистские рефлексивные фантазии?

Диакон Дмитрий

— Нет. Вот видите, Кира, вы как раз относитесь к тем людям, которые пытаются в этом увидеть миссионерство. Но я никогда не собирался, не хотел никогда писать людям за церковной оградой — я это не умею. Вот мне очень сложно говорить с теми, кто еще не верит во Христа, у которых не было каких-то личных откровений, что-то им объяснять и как-то доказывать, что Церковь — это хорошо, круто там, весело, здорово, это спасительно. Я не умею это делать. Поэтому моя аудитория была такие же как я — то есть люди, которые пришли в Церковь, они уже думают, что они все знают, потом они разочаровываются, там, может быть, из-за большого количества этих знаний, а, может быть, наоборот, они на одном месте топчутся. И знаете, вот у святого Луки Войно-Ясенецкого есть книга «Я полюбил страдание». У меня, наверное, другой тезис: я полюбил разочарование. Я понял, что это просто необходимо. Это не то что не страшно, это не то что ну о’кей там, если с тобой это случилось. Это необходимо. Я считаю на полном серьезе, что каждый это должен пережить, иначе он останется летать в розовых замках. Вот как со мной было: вот представьте себе мальчика 18 лет, который очень хочет поступить в семинарию. Вроде бы внешне здорово звучит. Ну сколько юношей сегодня хотят в семинарию идти там — 5–10 на город в 300 тысяч человек, а вот он такой молодец. А на самом деле, если копнуть глубже, ничего там хорошего не было, в том мальчике 18 лет. Мальчик в 18 лет просто увидел, как батюшка в древней Коложской церкви (у нас в Гродно есть церковь XII века) священник очень красиво служил, он делал это просто невероятно. И я стою, со всеми своими вот этими романтическими идеалами, наблюдаю, как клубы ладана расходятся по церкви, как все смотрят на этого священника, как все подходят целовать ему руку, как он идет по храму и разлетается его ряса. И я хочу тоже быть вот таким как он, чтобы вот у меня тоже ряса разлеталась, понимаете...

К. Лаврентьева

— Отец Дмитрий, ну это прекрасное детское впечатление — православное богослужение действительно отличается красотой, особенной красотой.

Диакон Дмитрий

— Да, да. Но в том-то и дело, что для детского впечатления это суперздорово, но когда ты хочешь поступить в семинарию, стать священником, чтобы у тебя ряса разлеталась — это немножко не то, понимаете. Если бы со мной не произошли те разочарования, а потом утверждение снова в вере, то я бы был на сегодняшний день тридцатилетним священником, для которого вот самое главное, чтобы ему вот руку целовали и от него вкусно пахло ладаном. Я думаю, это не очень хороший священник получился бы. Я не знаю, насколько я сейчас хорош, но почему-то вот мне как-то кажется, что хоть на какую-то ступеньку поднялся. То есть мне этот кризис, он нужен был, потому что без него я бы был ну вот таким вот розовым, летающим в облаках священником, который себе нарисовал что-то и который просто хотел от Церкви ну вот поиметь вот такой вот статус, да, уважаемого человека, и так далее и тому подобное. Мне кажется, что не самый лучший образ священника. Поэтому, слава Богу, что со мной вот произошло то, что произошло.

К. Мацан

— А если для вас в свое время, тогда, в 18 лет, Церковь и ваше такое ощущение от Церкви, ваш опыт, вот как вы метафорически выражаетесь, был связан с тем, чтобы ряса разлеталась красиво. Пройдя через кризис, как вы для себя, ну и для нас как ваших собеседников и для слушателей, могли бы сформулировать: Церковь — это сейчас про что?

Диакон Дмитрий

— Сейчас для меня Церковь — это... Ну я не знаю, банальные вещи, наверное, скажу, но это люди. Раньше я смотрел на это как на какую-то вот организацию, да, это что-то вот такое абстрактное: Церковь — это духовность, Церковь — это молитвенность, Церковь — это... И понимаете, все эти слова, они неопределенные. А что это такое? Что такое духовность, что такое молитвенность? В эти термины можно вложить абсолютно что угодно. Теперь для меня Церковь — это люди, причем конкретные. Это люди, в которых я увидел Христа. Вот без людей, я понимаю, что я бы этого Христа не увидел. То что я думал, что я знаю Христа, то что с Ним знаком, что Он мне открылся до всего этого — это было заблуждение. Я понял и, по-моему, в блоге несколько про это писал, что я на сегодняшний день убежден, что только другой человек может показать тебе Бога, без этого просто не бывает. Поэтому для меня вот было несколько встреч, несколько людей, которые я считаю, что они святые. Не уверен, что когда-то напишутся их жития, не уверен, что и у них будут иконы, но лично для меня это святые люди. Это один из священников Беларуси, это несколько прихожан моего храма, на которых смотрю и понимаю, что, отец Дмитрий, тебе еще до них, как до Берлина. Но они меня вдохновляли, спасали, вытягивали. И в их глазах, да, я смотрел, общался, вот я в них видел то, что и называю сегодня Церковью — это готовность всегда помочь, готовность тебя принять, каким бы ты ни был, готовность тебя отстоять, защитить и покрыть все твои какие-то ошибки. Ради того, чтобы тебе просто было хорошо, чтобы ты чувствовал себя счастливым, чтобы ты чувствовал жизнь. Вот для меня такие люди — это и есть Церковь. Но если это все формализировать, то мы ведь и переводим слово «экклесия» как собрание, да, как люди. И неважно, чтобы это было какое-то большое, гигантское собрание. Для меня это небольшая когорта людей вот такая вот, для которых я прямо вот чувствую этот нерв церковный. Ну а вся полнота церковная, она, конечно, тоже открывается именно в этих человеческих отношениях.

К. Мацан

— Диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святителя Николая на Архиерейском подворье в городе Гродно в Беларуси, сегодня с нами и вами на связи в программе «Светлый вечер». А вот тут я не могу вас не спросить, и вы даже уже отчасти начали как будто на мой вопрос отвечать, но вы сказали, что очень важен пример людей, даже не пример, а какой-то облик, присутствие в жизни людей, которых мы можем назвать для себя святыми. Не тех, кого обязательно канонизировали, а люди, которые являют пример подлинного христианства. Об этом трудно говорить, с одной стороны, а с другой стороны, нужно говорить. Но вот нас слушают люди, допустим, те, которые на Церковь, на православную традицию смотрят со стороны. И очень часто для людей, которые вот так на православие смотрят, святой — это просто очень хороший человек. Вот очень добрый, порядочный, любящий и так далее. И следует мысль, что ну вот можно же быть хорошим человеком и, в принципе, наверное, и не веря в Бога — просто очень хороший человек. И мы знаем, мы — имею в виду верующие, как часто наши неверующие родственники оказываются как-то больше в уподоблении Христу, может быть, сами этого не понимая, чем мы. Вот что вы об этом думаете, как вы на такую, не знаю, критику, не критику, скепсис отвечаете, что, в принципе, нет разницы между святым и просто очень хорошим человеком, и можно быть очень хорошим человеком без веры в Бога?

Диакон Дмитрий

— Ну что тут можно сказать. Я очень не люблю примерять на себя одежды Господа Бога. Вот мне как-то не очень это нравится, когда нужно сказать только то, что может сказать Он. И этот вопрос как раз таки один из похожих. Я вам пример приведу — я рассказываю о нем в своем блоге, и в книге, по-моему, про это есть. Как-то раз мы с другом моим, тоже священником, поехали в Норвегию. И такая вот страна, очень часто говорят, что там очень много атеистов — ну на самом деле так и есть. Церковь лютеранская, которая там существует, она достаточно в захудалом состоянии. Ничего такого христианского от этой страны мы не ждали. Ехали смотреть просто на фьорды и походить, ну у нас был поход по фьорду. И в один из дней у нас закончилась еда. Мы плохо подготовились к походу, не договорились с моим другом, и в итоге остались без еды. Какое-то время, пока мы были просто еще в горах, во фьорде, мы собирали мидии. Потом по плану мы должны были выйти к портовому городу, сесть на паром, и он бы привез уже нас в цивилизацию, в более крупный город. Ну кое-как мы перебились до этого парома, приплываем мы, значит, в крупный город, не помню сейчас его название, но это воскресенье. И в воскресенье в Норвегии не работает ничего — ни заправки, ни магазины, ничего не работает. Я в этот момент вспоминаю, что супермаркеты, они имеют такую привычку выкидывать продукты, которые еще годны, но срок уже подходит, то есть их в принципе можно есть. И мы идем с моим другом копаться в мусорках в супермаркете. Реально залазим туда просто с головой — два священника из Беларуси роются в мусорке. И я в этот момент молюсь святому Николаю, вспоминаю, что я служу в его храме и говорю: святой Николай, я тебе никогда не молился, никогда тебя ни о чем не просил. Пожалуйста, дай мне поесть сегодня. Вот просто моя просьба на сегодня: дай покушать. И в этот момент останавливается машина, из которой местный, он норвежец, он подходит к нам и говорит... Мы не просили, мы с головой реально сидим в мусорках и копаемся там. Подходит норвежец и спрашивает: у вас все в порядке, все нормально, может, чем-то помочь вам? Вот я ему говорю: ты знаешь, да, действительно, нужна помощь — у нас нет воды. Почему-то я постеснялся про еду сказать. Ну а в горах проблем с водой нет, потому что там источники эти вот, тают ледники и все такое, и там проблем нет. Я говорю: мы уже спустились к морю, здесь нет ничего. Он говорит: о’кей, говорит, подождите тут пять минут, я сейчас вернусь. И смотрю — он идет действительно через минут десять с пустыми руками. И я еще про себя думаю: ну чего ты идешь, что ты нам хочешь сказать, что у тебя вода дома закончилась? Ну зачем ты, не приходил бы ты лучше уже. Вот он подходит и говорит: ребята, знаете, я вот со своей девушкой поговорил, мы вас на ужин приглашаем. И мы в этот момент приходим к нему домой — он норвежец, атеист, девушка его вьетнамка, многобожница, — а у них какой-то вьетнамский праздник, там, по-моему, связанное что-то с королем было. И у них гора всякой еды — вьетнамской, европейской, какой там только не было. И мне вот, понимаете, было абсолютно все равно, верующий он, неверующий, в кого там верит его девушка — они оказали мне милость. Они поступили так, как призывал поступать Господь. Формально я не знаю, к кому их отнести. Вот если взять там список и расчертить его там на несколько колонок, и кого-то куда-то заносить — я не знаю, куда бы его занес. Но по сердцу я мог только его обнять и плакать в тот момент, да, и говорить ему спасибо, и считать его самым своим близким братом во Христе. Я вот очень сильно сомневаюсь, что со мной могло бы произойти такое в христианской Беларуси или России, Украине, когда я сам прохожу мимо людей, которые лежат на земле и думаю, что это скорее какой-то алкоголик или бомж там, что к нему там подходить. Хотя это может быть человек, который упал там от солнечного удара. Поэтому я не сторонник формальных критериев, когда люди делятся по принадлежности к какой-то касте, да, и мне это не очень нравится. Все-таки, как говорит апостол, вера, она через дела проявляется. Формально ты можешь быть кем угодно, но если вера у тебя есть, то это будет заметно по твоим делам.

К. Лаврентьева

— Я просто до такой степени потрясена вашим рассказом, отец Дмитрий. Если честно, просто перевариваю, сижу, мне нужно несколько секунд, чтобы сейчас собраться в кучу. Все, собралась. Огромное вам спасибо за эту историю. Это действительно потрясающе. И действительно не делить людей по вероисповеданию, наверное, это первое и главное, чему нужно нам, православным христианам, научиться. Но у меня вот какой вопрос. Вам сейчас, получатся, сколько лет? 31 год. Вы внутренне, ну прошу прощения сразу за этот вопрос, вы же все равно, наверное, внутри где-то планируете стать священнослужителем.

Диакон Дмитрий

— Да, конечно. Такие мысли у меня бывают.

К. Лаврентьева

— Такие мысли у вас бывают. Почему я это спрашиваю. Когда у нас бывали гостях у «Светлого вечера» в теме вот этой, «Путь к священству», священнослужители, они свой диаконский период вспоминают с собой какой-то вот, знаете, с особой тонкостью души, какой-то особой настроенностью сердца, с особым трепетом. Для кого-то этот период был очень сложный, потому что священник, будущий пастырь, с нетерпением ждал рукоположения, которое все никак не наступало. Для кого-то, наоборот, это был прекрасный период, потому что он говорил о том, что вот диаконское служение — это вот какое-то такое, какой-то такой полет, это такое общение с Богом, когда у тебя еще нет очень сильных серьезных обязательств, как, например, исповедь и осуществление таинств, но ты уже в алтаре, ты уже у престола стоишь и ты можешь молиться рядом, наравне со священнослужителями практически. Кто-то говорил о том, что вообще не заметил как бы период диаконства. И сегодня у нас получается разговор не путь к священству«, хотя отчасти, конечно же, именно так, но все же у нас получается разговор — путь к диаконству, путь в диаконстве и путь к священству. Вот каков ваш путь в диаконстве сейчас, как вы его проживаете? Как вы думаете, зачем он вам нужен и что он вам дает как личности и будущему пастырю?

Диакон Дмитрий

— Спасибо, хороший вопрос на самом деле. Я такую вот небольшую ремарку хотел вставить. Мне кажется, что наша градация иерархическая: диакон, священник, архиерей — она не ступенчатая, то есть это не первый, второй, третий. Отчасти это так, но это только в вопросах управления, да, кто кому подчиняется. Но то что касается стояния у престола — мое большое убеждение, что стоят у престола все, кто сегодня пришел на богослужение — и диакон Дмитрий Павлюкевич, и его настоятель, и бабушка Нюра, которая сегодня пришла постоять в церковь — мы все совершаем одну литургию. И здесь вопрос, не насколько сантиметров близко к престолу ты стоишь. Это одно служение одной Церкви, поэтому... оно просто разное. Это, не знаю, как сердце качает кровь, легкие качают воздух, но ты без одного и без другого не проживешь, оно все одинаково важно. Поэтому я никогда не воспринимал, что я какой-то неполноценный, да, потому что у меня там нет посвящения в дальнейшие степени иерархические, что я не священник или там не архиерей тем более. Никогда у меня не было по этому поводу комплексов. Если ты хочешь принести пользу Церкви — ты ее принесешь в любом качестве: будучи диаконом, будучи священником, архиереем или просто бабушкой, или хористкой, или членом молодежного братства — ты найдешь себе занятие и будет приносить пользу своей общине, епархии, патриархату и так далее. Поэтому, когда я стал диаконом, и почему я так задержался, скажем так, в этом сане, потому что он, как вы правильно сказали, он дает некоторую свободу во времени. У меня нет такой загрузки, как у священников в отношении богослужения, я поэтому могу посвятить себя чему-то другому. И вот долгое время я занимался паломничеством — я водил группы в Израиль, в Италию, в Бари, в Грузию. С молодежью мы поднимались даже к самому высокому в мире православному храму, на четыре тысячи метров — это у горы Казбек. Это все еще допандемдийные времена были. И мне показалось, что вот это служение в паломничестве — это тоже очень важный такой задел наш, который часто воспринимается просто: ну давай, поехали. Собрали, значит, автобус и поехали что-нибудь поцеловать, да, в какой-нибудь монастырь, чему-то поклониться, поцеловать и так далее. На самом деле если захотеть, паломничество можно превратить во что угодно, в образовательную программу. Мы, когда ехали в Израиль, перед каждым паломничество мы проводили двухмесячные курсы по изучению Евангелия и, уже находясь в Израиле, мы продолжали обучение, что называется, на месте, вспоминая все то, что мы проходили, еще будучи дома. Вот, пожалуйста, образовательная программа чрез паломничество. Когда мы ходили с ребятами, молодежью в Грузию, мы устраивали молитвенные такие вот, не знаю даже, как это формализировать, короче, наша цель была — идти и молиться псалмами, пока вот мы не достигнем наивысшей точки нашего маршрута. То же самое мы делали с нашими паломниками постарше, когда ездили по Грузии, по Италии. Там мы, моя основная цель была — выдернуть людей из того контекста суетного, да, постоянной какой-то беготни, работы и всего прочего. Вытянуть их в пространство, где они могут просто подумать о себе и о Боге, где их не будет отвлекать от этих мыслей ничего — ни работа, ни дети, ни мужья там или жены, ничего, чтобы они попали в такую пустыню, в которой можно встретить Бога. И разве это не диаконское служение, разве это не то, что приносит пользу? Разве это не так же важно, как служить литургию или исповедовать прихожан? Как мне кажется, это точно также приносит пользу и точно так же важно, как и все остальное. Как, например, там помыть пол после службы или спеть Херувимскую так, чтобы все прониклись — это все одинаково важно.

К. Мацан

— Однозначно важно. Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вам на связи в программе «Светлый вечер» диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святителя Николая на Архиерейском подворье в городе Гродно в Беларуси. А у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. А на связи сегодня с нами и с вами, напомню, диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святого Николая на Архиерейском подворье в городе Гродно в Беларуси. Мы продолжаем наш разговор о пути отца Дмитрия в вере, в священстве, к священству вернее, потому что наш сегодняшний собеседник диакон. И вот как раз об этой теме мы только что, до перерыва, разговаривали. А вот о чем бы я хотел вас спросить, может быть, снова обращаясь к вашем блогу. Целая большая тема — об облике современного священника, о том, как он должен выглядеть. В частности, у вас есть видео, в которых вы выступаете, в подряснике, есть видео, в которых вы «по гражданке», что называется, без подрясника обращаетесь к аудитории. И разные, я думаю, есть реакции у людей, которые об этом размышляют. С одной стороны, я вот часто тоже сталкиваясь с беседами, например, священника и какого-то неверующего собеседника, когда священник, ну делая так, чтобы собеседнику было удобнее, разрешает называть себя там не «отец такой-то», а просто по имени-отчеству, например. И кем-то это трактуется как очень правильный и вежливый такой дипломатический ход, чтобы наладить контакт. А кто-то говорит: нет, это некоторое, ну не отказ от сана, конечно, но какое-то такое недостаточное уважение к сану. И я среди священников встречал реакции, когда их спрашивают: а можно мы к вам будем не по там вашему монашескому имени, не по сану, а по имени-отчеству? Говорит: нет, все-таки это мое имя, и я бы счел это неким пренебрежением к моем сану, если вы будете ко мне обращаться там не «отец такой-то», а просто по имени-отчеству. Вот тот же вопрос и внешнего вида касается. С одной стороны, понятно, когда человек смотрит и видит верующего христианина, это еще и диакон, и он одет как ты, он такой же как ты, молодой человек — это вызывает доверие, это вызывает симпатию, это понятный и миссионерский ход, и просто некоторый настрой того, кто говорит. С другой стороны, сюда можно и к этому поставить вопрос. Ведь часто попытка верующих показать неверующим, что смотрите, мы такие же как вы, христиане православные — это не какие-то угрюмые, закрытые, какие-то люди не от мира сего, нет. Вот мы — нормальные, социальные, давайте общаться, давайте дружить, вера не диктует какой-то асоциальный остракизм. В этом же есть опасность и с грязной водой ребенка выплеснуть, и как бы дать понять, что вообще ничего не отличает нас: да вы такие же, вы неверующие, мы верующие — разницы нет, все мы нормальные люди. Это же тоже не так. Царство Мое не от мира сего, говорит Христос. И есть что-то, что христианина делает так или иначе, в некоторую оппозицию к миру ставит. Вот я долго вопрос задаю, даже не столько вопрос, сколько некоторая такая тема, вам, понятно, известная. Вот что вы об этом думаете?

Диакон Дмитрий

— Я думаю, что, Константин, вы очень правильно сказали, что часто священники и диакона пытаются показать, что они очень близки какой-то группе там, может быть, даже субкультуре. И вот все проблемы начинаются с того, когда ты что-то хочешь кому-то показать, вот когда это ты делаешь намеренно, когда это все искусственно. Вот как только ты хочешь мимикрировать под кого-то, как только ты хочешь втесаться, что значит, в доверие, как говорится —тогда это все считывается, а тем более молодежью, тем более детьми там. И вся неискренность, она читается сразу, когда ты хочешь выдавить из себя какого-то современного парня и не знаешь, кто такая Билли Айлиш там, например, вот, начинаешь путаться в показаниях — ну сразу заметно. Ну вот видите. И из этого ничего хорошего, как мне кажется, не выйдет, потому что это всегда спектакль. Я думаю, что и священника можно называть по имени-отчеству, когда это надо. Не когда он намеренно приходит и заявляет: так, добрый день, все называют меня по имени-отчеству, я свой в доску, начинаем разговор, — это будет звучать как-то странно. Но когда ситуация, в которой там, не знаю, может, он иностранец и ему это надо, он не знает, как к тебе обратиться — это подходит, то есть мне кажется, что ситуация диктует, как ты должен себя вести. А универсального ответа нет. И я пытаюсь во всем видеть, представлять, как бы повел Себя Христос или как Он уже сделал. Даже Ему, даже Христу не удалось угодить всем в Своем поведении. Вот я — ну это, конечно, такие, как это сказать, преувеличения, может быть, да, фантазии чисто мои. Но вот представим, да: приходит Иисус в галилейскую деревню. Как Он одет? Он одет как какие-то оборванцы, да, галилейские рыбаки. Поэтому Его просто принять таким людям как апостол Петр, апостол Иоанн, они видят, что Он такой же, Он не отличается. Это не какой-то там мандарин, ездящий на рикше, что Он такой же, как и я вот. Это не чиновник там, я могу к Нем подойти и могу с Ним нормально разговаривать. И в этом смысле бедная одежда Христа, она Ему помогает сблизиться с людьми. Но в то же время мы хорошо знаем реакцию истеблишмента того времени: посмотрите, пришел какой-то оборванец, и он хочет спасти Израиль, он хочет стать нашим царем? О чем вы говорите? О чем можно разговаривать с этим человеком, он же из Галилеи, из какой-то занюханной провинции. Вы, люди, вообще в своем уме, зачем вы к нему идете? То есть даже Христу не удалось, что называется, быть своим для всех. Но Он делал то что Он мог, да, Он стал своим для обычных людей, для обычных рыбаков, для большинства Галилеи. Но в то же время вот не смог покорить сердца фарисеев, саддукеев, первосвященников. Я не думаю, что я или какой-то другой священник обладает качествами выше, чем у нашего Господа, и что у кого-то из нас получится вдруг стать для всех одинаково привлекательным. Я думаю, что у каждого священника есть своя аудитория, и это хорошо. Это нужно просто принять и радоваться, что у нас много священников и они разные. Есть консервативные священники, например, там отец Андрей Ткачев — замечательный священник, замечательные проповеди, они очень большому количеству людей нравятся, но не всем. Ну есть вот люди, которым не нравятся его там стиль речи, или еще что-нибудь, или какие-то его привычки. Пожалуйста, есть другие священники. Есть там отец Алексий Уминский, он больше там для другой группы подходит. Но говорят-то, по сути, все священники одно и то же, просто на разных языках, на разных диалектах церковнославянского языка — я так себе это определяю. Каждый священник говорит на церковнославянском языке — о Боге, но просто на разных диалектах. И здорово, что вот этот дух Пятидесятницы, да, говорения на разных языках, даже если это русский, да, но это язык с разными акцентами для разной аудитории — это дух Пятидесятницы, который Церковь получила от Бога, оно живет и до сегодняшнего дня. И не надо сводить это все к общему знаменателю, унифицировать и выдавать священникам методички о том, как нужно общаться с каждым из прихожан. Ну мне кажется, что это было бы лишним. Поэтому я радуюсь, что наша Церковь настолько многообразна.

К. Лаврентьева

— Отец Дмитрий, я вас внимательно слушала и сразу поняла, какой следующий вопрос я хочу задать. Мне крайне важно и интересно, что вы думаете на этот счет. По роду нашей профессии мы очень много общаемся с разными христианами, людьми — проповедниками, миссионерами, священнослужителям — совершенно разными людьми. И, наверное, только слепой не заметил, что вот в последние годы тенденция видеть в первую очередь в Церкви Господа, да, и руководствоваться тем, что сказал Господь — это первостепенно. Не обрядоверие, не какие-то правила, традиции, которые сформировались там в течение XX века или там нескольких веков, не они управляют сердцем и душой человека. Хотя, безусловно, это полезно и важные, и нужные инструменты духовной жизни, но именно ориентир на Христа. И это очень ценно, очень важно и, наверное, единственно правильное, что вообще нужно делать человеку верующему. Но, отец Дмитрий, согласитесь ли вы со мной, что есть тут и обратная сторона медали у этого пути. Безусловно, он правильный, но тут есть определенный риск. Мы так много и так правильно все, в том числе и мои коллеги, и друзья, и окружение говорим о Господе — мы рассуждаем о Нем, мы говорим о Нем, мы интересуемся, задаем вопросы. И вопросы наши все более смелые, все более неформальные, выходящие за рамки принятых приличий еще даже несколько лет назад, да. И мы их задаем, интересуемся, мы стараемся ответить себе на вопрос: а что бы в этой ситуации сказал Господь Иисус Христос, что бы в этой ситуации? А как вот Он был одет, а как Он отреагировал вот в том разговоре на апостолов? А что, чем Он руководствовался, хотя бы вот приблизительно, если это вот как-то анализировать нашим вот скудным умом, да, ну в меру того, насколько мы вообще в принципе можем анализировать Евангелие. И здесь я вот замечаю определенный риск. Мы очень сильно вообще как-то, разговаривая о Христе, имеем риск уйти от Него. Отец Дмитрий, я вам объясню, просто вот вы, наверное, понимаете, о чем я говорю. Когда мы так много о Нем говорим, мы уходим от главного — от внутреннего молчания, которое совершенно необходимо каждому христианину. Вот это вот молчание внутри себя с Богом, о котором много говорил владыка Антоний Сурожский, некоторые святые отцы. Отец Дмитрий, вот где вот эта грань? Во-первых, не уходить так в протестантизм, да, при всем уважении, когда главное Христос, а все остальное ну уж как-нибудь. Главное любовь и песня о любви, и вот молитва своими словами, а все остальное уж как-нибудь. И, с другой стороны, да, не уходить в обрядоверие, исполнение правил, в то же время, когда разговоры о духовной жизни и Господе, они какие-то кажутся уже скучные, либо слишком уж какие-то непривычные, ненужные. Вот где золотая середина вот эта вот наша, когда нужно выбирать царский путь. Сейчас как раз настало то время, когда надо выбирать царский путь. Как сделать так, чтобы этот маятник, он не выходил ни в одну, ни в другую сторону?

Диакон Дмитрий

— Вот в этом как раз и нам нужна традиция, вот в этом случае, да, ее функция именно в этом, чтобы маятник не качался слишком сильно, так чтобы он не вылетел в один прекрасный день вообще из наших часов. Я традицию очень люблю. То, что наша церковная традиция создала за эти две тысячи лет — это просто гигантский кладезь и это ценность, ее сложно переоценить. Но это, представьте, что вы заходите в гараж, в котором тысячу каких-то ключей, отверток, дрель там, перфоратор там и там куча инструментов — это классный гараж, это супер здоровский гараж, ты можешь с этими инструментами сделать все то ты хочешь. Осталось только научиться выбирать этот инструмент, да. Как мне кажется, наша проблема с традицией заключается в том, что мы берем отвертку и говорим: все, вот смотри, это универсальная вещь для всего — чтобы гайку открутить, чтобы винт закрутить, чтобы машину отполировать, чтобы там, не знаю, в ухе поковыряться — она подходит для всего. Все, вот держи, отвертка — это святые отцы сделали ее, давай, крути. И вот обязательно слева-направо, справа-налево нельзя. Но это же так не работает. У нас куча инструментов. Вот у меня буквально на днях был разговор с одной женщиной, и она мне задавала похожий вопрос, говорит: я пришла к тому, что я 20 лет в Церкви, но я понимаю, что традиции, они нужны, хороши, важны, но это не все, да. Я пришла к пониманию того, что они все-таки были тоже людьми созданы и так далее и тому подобное. И спрашивает меня: что делать, что делать в таком случае? А разговор наш начался с того, что она читает книгу «Лествица» и не знает, как применить ее к семейной жизни. Ну и я ей говорю: ну понятно, невозможно ответить на этот вопрос, потому что она писалась не для семейных пар, а для монахов, и поэтому сложности неизбежно возникнут. Это то же самое, что пытаться отверткой там лампочку вкрутить. Ну это можно, конечно, ухитриться как-то, но это будет очень странно выглядеть. Поэтому, мне кажется, что самое главное для человека сегодня — взглянуть на православную традицию шире. Она не сводится к одной книге — к «Лествице», там к толкованиям Иоанна Златоуста только или еще к каким-то пособиям, к своду догматического какого-то вот богословия. Традиция православная, она широка, многогранна, и инструментарий этой традиции, он велик. И поэтому надо смотреть на то, что тебе нужно сегодня, вот что тебе сейчас надо и подбирать эти инструменты. Естественно, одному это делать сложно, для этого нужен пастырь, который помог бы тебе в этом деле. Но еще один такой момент, да, что каждый из нас в итоге человек, который принимает личные решения. И вот опять-таки возвращаясь к разговору с той женщиной, да, она мне вздохнула так и сказала: это очень тяжело. Мне бы хотелось, чтобы мне кто-то сказал, что делать. Дали мне инструкции — вот раз, два, три, вот так, так и так — вот это было бы супер классно. Но я говорю, что так не бывает, да, мне пришлось ей сказать, что это ну такое проклятие свободы. Инструкции, они хороши, это как такая страховка от идиота, да. Я понимаю многих, откуда берутся многие православные традиции. Потому что там игумену монастыря надо управлять тысячью людьми, большим количеством людей, и он пишет устав монастыря такой, чтобы он дошел и работал, даже если человек ну недалекий, вот из деревни он пришел, решил стать монахом, чтобы даже на его уровне все сработало. Но этот такой вот принцип этого универсализма, его нельзя применять, на всех натягивать и говорить, что это работает со всеми. Поэтому инструкции, к сожалению, никто из нас не получит. Никто из нас не сможет сказать, что вот он нашел какую-то брошюру или книгу, и теперь можно жить, руководствуясь этим правилами. В любом случае, нам приходится, и когда у меня эта женщина спросила так: что же мне читать? Вот вы говорите, «Лествица» не подходит. Я не смог ей сказать ничего, кроме Евангелия, да. Читайте Евангелие. Она опять задает мне тот же вопрос: а какие толкования? Я говорю: ну это выбор свободного человека. Вы должны сами это делать, вы должны сами решать. И вот вы начали, Кира, свой вопрос с того, что сегодня мы задаем очень смелые вопросы и к Евангелию обращаясь, и пытаясь как-то его себе там представить, визуализировать. На самом деле, Кира, эти вопросы звучат всегда. А разве Древняя Церковь не задавала смелые вопросы? Разве вопрос о том, а является ли Иисус Христос Богом или человеком, который звучал на Первом Вселенском соборе — разве это не смелый вопрос? А вопросы, которые решали отцы далее там — а вот сколько природ во Христе, две или одна? А сколько воль во Христе? Мне кажется, что тогда эти вопросы были не менее смелые, да, чем мы сегодня себе задаем. Но Церковь никогда не пасовала перед этими вопросами. Она созывала соборы, она дискутировала насчет этих вопросов, она приходила в итоге к какому-то общему мнению и давала ответ. Но самих вопросов никто никогда не боялся. Если бы мы, православные, были трусами, у нас нет было бы такой замечательной догматической и просто церковной традиции, такой красочной, такой яркой и такой здоровской, если бы мы с вами боялись задавать себе вопросы.

К. Мацан

— Диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святого Николая на Архиерейском подворье в городе Гродно в Беларуси, сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Ну вот как раз к очень важной и в чем-то даже очень такой, может быть, опасной теме вы нас подводите, обращаетесь. В том смысле, что а интересна ли сегодня, если угодно, догматика простым прихожанам церквей? С одной стороны, понятно, что верить, стараться содержать свое сердце чистым пред Богом, можно и не прочитав отцов каппадокийцев и так далее. С другой стороны, я помню, что меня в свое время поразило интервью одного очень опытного пастыря, многоопытного, многолетнего пастыря, который говорил о том, что очень редко сегодня мы в проповедях слышим, если угодно, какое-то толкование Символа веры, толкование основ нашей веры. В основном это моральная проповедь на основе Евангелия о том, как себя вести. С третьей стороны, я однажды этот вопрос задавал священнику опытному, тоже не менее опытному, он сказал: понимаете, я за столько лет службы на своем приходе уже все своим прихожанам рассказал про догматику, уже больше нечего. Поэтому действительно в проповеди эти темы особенно не возникают. Ну вот две природы во Христе, Бог единый в трех Лицах — насколько это то, где сегодня, ну если угодно, бьется нерв жизни на приходе, в головах у нас, как вам кажется?

Диакон Дмитрий

— Я думаю, что догматика — это очень важный вопрос для каждого человека. Оно звучит только очень страшно: догматическое богословие — это как-то что-то, чем-то пахнет это таким формалином каким-то, книжками и пылью кабинетной. Но на самом деле, как мы знаем, наше богословы не были кабинетными учеными, ничего не изобретали, и догматы рождались не в перелистывании страниц трактатов, это опыт людей. И догматика напрямую связана с поступками и с моралью, это не две разные сферы, одно и то же. У меня на самом деле есть задумка, не знаю, когда я ее смогу и смогу ли вообще воплотить — написать книгу по догматическому богословию. Только называться она будет не так, а называться она будет: историческое богословие. И в основу книги я хочу положить истории из своей жизни — из путешествий, из там семейной жизни и так далее, в которых я понимал, что вот этот вот догмат, он действительно правдив, он действительно имеет место быть, он не просто придуман кем-то. Вот есть у меня уже несколько черновиков. Ну вот как, например, человеку объяснить, что такое Промысл Божий — это тоже одна из частей да, догматического богословия. И вот у меня тоже история в жизни была, когда я очень хорошо понял, что такое Промысл Божий, и что он действительно работает. Я сопровождал, организовал точнее поездку в Грузию для людей среднего возраста, там были и пожилые. И моя идея всех паломничеств была — сделать их максимально дешевыми. Я ничего не зарабатывал на этом, мы выходили просто, люди платили за себестоимость и оплачивали мне еще себестоимость билетов и всего прочего. И поэтому, чтобы сделать максимально дешевой поездкой в Грузию, мы решили жить в хостелах — это, кто не знает, там большие комнаты с двухъярусными кроватями. Стоит дешево, но зато, как правило, в центре находится. И вот с директором хостела я договорился о том, что мы приезжаем ночью (рейс из Минска всегда ночной) и поэтому вопрос: сможет ли он нас принять, разместить и так далее. Он говорит: да, приезжайте, все без проблем, договорились. И вот мы приехали в четыре часа утра в Тбилиси, в один из хостелов, и оттуда выходит заспанный такой вот хозяин и говорит: ну да, я помню там, ага, это вы из Беларуси. Ну вот вы можете здесь свои чемоданы поставить и вам надо погулять где-то до двенадцати дня. Я такой: в смысле до двенадцати дня? У меня двадцать бабушек стоит за моей спиной. Я тебе звонил по телефону, специально договориться, узнать, сможешь ли ты нас принять или нет. И вот, в общем, у нас начинается с ним перепалка. Минут двадцать где-то мы стоим, ругаемся, доказываем один одному что-то в этом роде. И тут ко мне подходит одна наша паломница и так меня за рясу дергает, говорит: отец Дмитрий, а может, вот, ну давайте, может, на волю Божию положимся? И я такой, уже в это пылу: какая воля Божия?! У нас тут все горит, поездка только началась, да, а у меня уже все из рук вон плохо... То есть в чем соль? В том, что я считал себя великим организатором — я все спланировал, я продумал. И тут мне так неудобно перед людьми, что просто хочется сквозь землю провалиться. Мы только приехали, а уже все пошло не по плану. И я понимаю, что это очень мне не нравится. И тут, как только вот она, значит, меня подергала за подрясник, я отвлекся там на нее, подходит этот хозяин и говорит: ты знаешь, я посмотрел вот сейчас историю звонков в телефоне, что-то там он пролистал — всё, я вспомнил и извиняюсь, я виноват, действительно ты мне звонил. Всё, давайте сейчас, через пять минут я все решу. Через пять минут он подходит — и вся наша группа живет в трехзвездочном отеле. И вот я в этот момент понимаю, что такое Промысл Божий. Вот из лекций по катехизису в семинарии, догматики, я помнил такую страшную формулировку (в смысле вот страшную в том смысле, что она такая вся формальная), что Промысл Божий — это вот действие силы Божией, которая любое человеческое действие, даже плохое, приводит к хорошему, приводит ко благу. И в итоге, как бы ни было все плохо, все равно становится все хорошо. И я вот на примере этой истории понял, что действительно Промысл Божий делает лучше всегда, чем ты сам планировал. Вот я планировал поселить бабушек, людей там, да, женщин среднего возраста, в хостел — хотел, чтобы они залазили на второй этаж двухъярусных кроватей. А в итоге Господь так устроил все так, что эти люди жили с комфортом в трехзвездочном отеле. Вот это я понимаю. Вот это и есть Промысл Божий. И таких вот историй у меня накопилось еще несколько штук. И я думаю, что каждый человек, если он присмотрится, у себя тоже таких историй найдет множество и поймет, что догматика — это не просто книжка, это не просто философия Церкви, а это жизнь Церкви. И что когда мы рассуждаем о Боге и говорим о Его свойствах, о том какой Он там — две природы, не две природы во Христе — все это не просто такая эквилибристка для ума, такое упражнение для церковных заучек, а это то, о чем люди говорили, да, святые отцы говорили, исходя из того, что с ними происходило, исходя из своей истории. Если мы взглянем на Библию, да, — это же ведь и есть история взаимоотношений Бога и человека. И вот именно из этой истории и берется вся наша догматика. Поэтому вот отвечая на вопрос Константина, я не могу согласиться, что догматика сегодня не нужна или что она людям не интересна. Интересна и нужна. Но нужно ее подавать не как это делают для семинаристов. Мы рассказываем о догматах так, как нам это рассказывают на лекциях для учеников духовных школ. Но так ведь никто не делает в реальной жизни. Там, я не знаю, когда люди учатся в педколледже или в педуниверситете, они ведь потом не пересказывают лекции точно так же, как им читал профессор. И они же в своих классах детям не рассказывают именно так, они это адаптируют и переводят на понятный язык и так далее и тому подобное. Поэтому мне кажется, что наша задача сегодня, священников, как раз таки и заключается в том, чтобы быть такими вот переводчиками с языка формального, с языка книжного на язык, понятный каждому человеку.

К. Мацан

— Спасибо огромное. Вот сегодня как раз в нашем разговоре вы таким переводчиком с русского на русский выступили и как раз говорили не от учебника, а от личного опыта, и это трогает сердце. Спасибо вам за это огромное.

К. Лаврентьева

— Да, действительно, отец Дмитрий, огромное спасибо.

Диакон Дмитрий

— Спасибо вам, что позвали.

К. Мацан

— Диакон Дмитрий Павлюкевич, клирик храма святого Николая на Архиерейском подворье в Гродно в Беларуси, был сегодня с нам и с вами на связи в программе «Светлый вечер». У микрофона была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего вам доброго.

К. Мацан

— До новых встреч на волнах радио «Вера».

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем