«Преодоление горя». Прот. Павел Великанов

У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.

Мы говорили с нашим гостем о разных стадиях проживания горя, о том, какую роль играет вера в его преодолении, а также о том, каким образом можно помочь горюющему человеку.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашего сегодняшнего гостя приветствую. Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Чертаново, в Москве. Добрый вечер.

Прот. Павел Великанов

— Добрый вечер, Константин.

К. Мацан

— Понятно, что для слушателей Радио ВЕРА вы гость, который не нуждается в представлении. И сегодня мы вас позвали, чтобы поговорить на очень трепетную, чувствительную тему, с которой вы связаны, работаете, и как пастырь, и как дипломированный психолог-исследователь. Это тема про проживание горя — вообще, тема, о которой много говорят. И, к сожалению, даже, может быть, говорят слишком много и безответственно. Вот, например, эти знаменитые пять стадий принятия горя — отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие — уже стали даже мемами, уже их немножко так обесценили частым упоминанием по всяким разным мелким поводам, превратили в шутку. Хотя, насколько я знаю, это наблюдение, выросшее из очень серьёзной работы с онкобольными, это модель, которая описывает те стадии, которые проходят люди в тяжелейшем кризисе. Но вот это первый момент, что хочется на эту тему посмотреть серьёзно. Второй момент связан с тем, что всё-таки не случайно у нас в студии священник. На эту тему хочется посмотреть со стороны духовного опыта человека — не только преодоление, переживания горя как попытки облегчить страдания, попытки этот путь пройти и вернуться к нормальной социальной жизни, а всё-таки посмотреть на то, как это связано, или может быть связано, с отношениями с Богом, какую роль вообще здесь играет вера в процессе горевания?

И вот эта тема стопроцентно ваша. Просто я приоткрою секрет: я был на вашей лекции на эту тему. Это была лекция в Москве, в пространстве «Фавор». Лекция для тех, кто непосредственно работает с этой темой: для фондов и волонтёров, которые занимаются помощью, реабилитацией людей, вернувшихся из зоны боевых действий — сегодня таких много. Вот для них вы рассказывали. Это было очень интересно. Я бы хотел, чтобы сегодня мы и для наших слушателей тоже, без привязки, само собой, к теме вернувшихся из зоны боевых действий, поговорили об этой теме горевания и веры. На какие стадии она распадается? Это те знаменитые пять стадий, которые я назвал? Или вы как-то по-другому эту лестницу видите?

Прот. Павел Великанов

— Спасибо, Константин. Да у вас много интересных точек, на которые можно обратить внимание, от которых можно отталкиваться. Но, наверное, я бы немножко с другого ракурса зашёл бы — с того, что современная культура, секуляризованная культура, в первую очередь боится того, на что в первую очередь призван обращать внимание христианин: она боится боли, она боится смерти. То есть она боится всего того, что доставляет серьёзный дискомфорт и бросает человека в такой крик беспомощности и полного непонимания: как это вообще в принципе возможно в этом замечательном, милом мире, в котором есть детские улыбки, в котором есть любовь, в котором есть творческое вдохновение и всё остальное — весь тот позитив, который сегодня активнейшим образом прокачивается, в первую очередь со стороны разных носителей помогающих профессий — это и педагоги, и психологи, и врачи. И вдруг в эту розовую картину мира, в котором всё хорошо (условно говоря, можно сравнить её с обложкой — даже не с обложкой, а с содержанием некого глянцевого журнала), вторгается нечто прямо противоположное: вторгается боль, вторгается несправедливость, вторгается непредсказуемость и смерть. И вот, конечно, здесь человек неизбежно оказывается, в общем-то, неподготовленным.
И в этом, мне кажется, вина нашего времени, нашего века. Потому что раньше, если посмотреть на то, как относились к смерти своих собственных детей сто лет тому назад, конечно, это не было такой безграничной трагедией, несчастьем и неизбывным горем, как это проживается сегодня. Я не говорю, что это хорошо, но мы должны честно признать, что мы сегодня оказались гораздо более изнеженными и такими хрупкими существами, в результате развития цивилизации как таковой. Сегодня не умирает каждый второй рождённый ребёнок в возрасте до года, как это происходило там 100-150 лет тому назад. Сегодня больше 95% всех рождённых младенцев оказываются способными к дальнейшей жизни. Это, конечно, очень многое поворачивает совсем по-другому. То есть это некое предисловие, прелюдия к нашему с вами разговору.
Очень важная поправка, что мы должны говорить о проживании горя не просто в ситуации, в которой человечество всегда сталкивалось с горем. Мы должны эту планку существенно занизить, потому что мы даже не с нулевой отметки начинаем. Мы начинаем с отметки очень большого минуса. А если сюда добавить ещё и всё то, где находится поле напряжения для любого христианина, по сравнению с человеком, живущем по стихиям мира сего, то мы увидим, что, да, это напряжение в первую очередь связано с тем, что христианин в той или иной степени, даже если он юн, даже если он ещё только-только на заре своей жизни находится, он всё равно уже учится определённой духовной дисциплине, определённым ограничениям, умерщвлению своих хотелок, принятию ситуаций, идущим вразрез с твоей волей, с твоим желанием. То есть это всё то, что постепенно становится таким фундаментом для дальнейшего вызревания человека в полноценного верующего, полноценного последователя Христу. Христос в этом смысле оставил совершенно однозначную заповедь: если кто хочет последовать за Мной, то отвержется себя, возьмёт крест свой и идёт за Мной. Вот есть крест или нет — это выражается, в первую очередь, как раз в способности человека взвалить на себя что-то очень тяжёлое, труднопереносимое и, в общем-то, двигаться дальше.

А в отношении стадий — я не могу здесь сказать, что придерживаюсь какой-то абсолютно уникальной модели. Скорее, мне очень нравится подход в понимающей психотерапии и в том направлении, которое здесь у нас в России было продолжено и разработано Фёдором Ефимовичем Василюком в рамках его исследовательской научной деятельности, которая потом уже осела, можно сказать, в стенах Московского государственного психолого-педагогического университета, где эту традицию продолжают сегодня многие иные профессора, преподаватели — его преемники. И как раз Фёдор Ефимович отличался от большого числа иных психотерапевтов тем, что пройдя сам путь от неверия к глубоко осознанному православному христианству, он смог увидеть в ситуации горя не просто проблему психологического плана, которая требует соответствующей коррекции. Он смог увидеть именно экзистенциальный вызов, адресованный человеку — что без этого вызова человек оказывается не способен взять какую-то, так скажем, духовную высоту или или духовную глубину — как угодно это можно сформулировать. И если правильно проживать эту ситуацию горя, то она для человека может оказаться необычайно полезной и продуктивной именно в плане изменения его отношения к самому себе, к окружающим и к Богу. Если пойти по стадиям проживания этого горя, то мы увидим, что, действительно, конечная стадия, конечная точка это то, как совершенно гениально выражено в одном из песнопений, которое мы слышим во время панихиды, «надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа».

К. Мацан

— Давайте мы ещё, в качестве одного предварительного замечания, скажем о том, какое горе мы имеем в виду. Имеем ли мы в виду в нашем разговоре всё-таки по умолчанию горе как потерю ближнего — от болезни или от естественных причин, или от каких-то событий трагических — или мы это можем применять на любое какое-то горе, менее чувствительное, но часто с человеком случающееся — горе от потери работы, что-то ещё такое?

Прот. Павел Великанов

— В понимающей психотерапии под горем имеется в виду состояние, в котором оказывается человек при потере какого-то значимого объекта или утрате даже своей собственной идентичности. Например, если мать лишается своего ребёнка, то, конечно, она вместе с этим ребёнком утрачивает как бы всё то, что было ей вложено в этого ребёнка как предмет своей любви. Но то же самое может происходить и с неодушевлёнными предметами или с какими-то ситуациями, когда, условно говоря, человек вкладывал всю свою энергию, все свои интересы, ресурсы в какое-то дело, а потом, вследствие изменения неких обстоятельств, всё это дело кем-то полностью уничтожается, и он оказывается у разбитого корыта. Конечно, он будет переживать горе, потому что он вложил очень много самого себя в это дело, и в итоге оно не то что не принесло желанных плодов, оно было уничтожено.

К. Мацан

— Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Чертаново, в Москве, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, мы движемся дальше. И, видимо, переходим всё-таки к разговору о стадиях.

Прот. Павел Великанов

— Да. Первая стадия — это стадия, которую можно назвать шоком или стадией заморозки. У Анны Ахматовой в одном стихе есть такие слова: «У меня сегодня много дела: надо память до конца убить, надо, чтоб душа окаменела, надо снова научиться жить». Вот очень опасная стадия, первая стадия шока, отрицания. Именно тем, что если человек не сталкивался никогда с горюющими в этой стадии, он может очень легко обмануться. Потому что тут со стороны самого человека, который понёс ту или иную потерю, не видно никаких таких провоцирующих звонков. То есть он не кричит, он не бьётся, он совершенно адекватно может себя вести, он может улыбаться, может даже где-то подтрунивать, подшучивать над тем, что произошло. И на него окружающие смотрят и думают: слушайте, какой же молодец — такая беда, такое горе случилось, а ему как бы хоть бы хны. И сразу думают: а, может быть, он там втайне где-то и радуется, может быть, и рад, что всё это произошло? Вот такие совершенно неадекватные могут появляться помыслы. И, конечно, если человек их не пресечёт, если от них не уйдёт, то может выстроить совершенно ошибочную, я бы даже сказал разрушительную стратегию общения с этим человеком дальше.
Потому что на самом деле это работает защитный механизм психики. Чем сильнее горе, чем человек менее был к нему подготовлен, потому что одно дело, когда мы видим, условно говоря, человека родного, близкого, который на протяжении нескольких лет умирает, угасает, все понимают, что это рано или поздно произойдёт. То, конечно, здесь, при всей тяжести утраты, есть какая-то уже подготовленность в ожидании этого. И совершенно иная история, когда ничего не предвещало, и тут раз — вся жизнь раскалывается на две части: на до и после. И, конечно, ситуация провоцирует психику максимально перейти в режим энергосбережения — она не в состоянии переварить это. Она просто это, так скажем, капсулирует, превращает в ограниченный закрытый объём и убирает куда-то на полочку. То есть горе, проблема есть, но с ней совершенно непонятно, что делать. И дальше надо как-то просто жить. И вот Василюк очень хорошо описывает эту ситуацию, что если бы человека такого спросили, что он сейчас переживает и он был бы в состоянии ответить, он бы сказал примерно так, что меня здесь с вами нет, потому что я весь там — вот до той самой роковой черты, которая разрезала всю мою жизнь.
И это состояние глубинной заморозки может длиться разное время, в зависимости от множества разных обстоятельств. Это могут быть и несколько недель, это могут быть и месяцы. Но крайне редко это продолжается больше, чем несколько месяцев, полугода. Потому что потом всё равно жизнь начинает брать своё, человек продолжает жить, он продолжает общаться, ему надо решать какие-то разные проблемы. И тут как раз очень важной оказывается роль священника, который, рядом с таким человеком оказавшись, должен суметь очень деликатно, аккуратно подхватить этого человека в тот самый момент, когда он начнёт переходить из этой фазы отрицания, фазы заморозки внутренней к душевному оттаиванию. Эта работа горя на первой стадии, на первом этапе ещё даже не начинается. Потому что это стадия, можно даже так сказать, как бы выживания.

Ещё хочется сказать, что в нашей церковной культуре, особенно, наверное, ХХ века, практически ушла традиция плача. Вот горевания именно как эмоционально выраженного плача о тех, или о том, кого человек потерял. Раньше были плакальщицы профессиональные. Причём я читал исследования этнографов. Тут такой вопрос, знаете, очень сложный, неоднозначный. Потому что среди православного духовенства мне приходилось сталкиваться с мнением, что как хорошо, что всего этого вытья теперь нет, потому что всё это было некое язычество, это всё неверие, это всё безбожие, это всё какие-то чуждые христианскому пониманию обряды. С другой стороны, когда мы читаем «Плач Богородицы» в храме в Великий Пяток после выноса Плащаницы, — послушайте, это тот же самый плач. Да, конечно, он превращён в гимн, он превращён в высокого уровня, высокого стиля литературное произведение, поэтическое произведение. Но он от этого не перестаёт быть плачем. И когда люди стоят в храме и внимательно слушают, а если ещё и духовенство разборчиво читает, и в храме понятны слова, и как-то священники если сами вчитываются в то, что читают, то тут не зарыдать невозможно.
И тут как бы все эти аргументы, что в этом есть некий налёт язычества, просто улетучиваются. Христос заплакал, когда подошёл к месту погребения Лазаря. И это как раз-таки святыми отцами видится как подтверждение абсолютной тождественности человеческой природы Христа нашей. Он не какой-то супергерой, не какой-то из иного, так скажем, теста смешанный человек. Он такой же, как мы, у Него такие же эмоциональные реакции, как у любого нормального человека, на чужую боль, на чужое горе. Вот греха там нет — да, в этом смысле Он отличается. Но всё то, что естественно человеческой природе, у Христа было. Так вот, наверное, есть смысл как-то внимательнее изучать традицию плача, традицию вот этого выплакивания своего горя. Потому что в чём заключалась роль этих плакальщиц? Они помогали вывести человека из этой заморозки. Потому что, во-первых, они сразу снимали невидимый такой как бы культурный запрет на проявленность своих чувств. Потому что если какая-то баба, которая не знала, кого именно человек потерял, может так о нём голосить — а это же голосение было не просто какими-то истерическими выкриками. Вот этнографы очень хорошо показывают, что профессиональная плакальщица никогда не начинала голосить, пока подробнейшим образом не узнает о том, что это был за человек, чем он увлекался, в каких отношениях находился с близкими, были ли дети и так далее. То есть она как бы очень глубоко проникалась и так вот прям пропитывалась жизнью и ситуацией, что потом в своём плаче она всё это превращала в слово. То есть она проговаривала какие-то самые болезненные, самые такие тяжёлые моменты, в которых, возможно, сам горюющий или сами горюющие даже и не могли себе позволить признаться.

А мы знаем из психологии, это общее место, что любой страх, любая боль, когда они превращаются в слово, то есть их можно объективировать, их можно как бы отделить от себя самого, они значительно ослабляются, они перестают восприниматься самим человеком как что-то абсолютно невыносимое и неизбывное, как то, от чего мы не можем никаким образом избавиться. И вот этот плач, эта боль, превращённая в слово, в звук, в плач, были настолько увлекательными, что как бы вкручивали в себя даже тех людей, которые, в общем-то, пришли на похороны ради того, чтобы просто как бы... ну, не могли не прийти. И вот эта своего рода такая волна эмпатии накрывала людей. И, конечно, горе не застревало внутри человека, оно начинало свою работу именно через переход от стадии шока и заморозки к стадии боли.

К. Мацан

— Мы вернёмся к этому разговору и продолжим слышать и слушать рассказ об этих стадиях нашего сегодняшнего гостя — отца Павла Великанова, настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Москве, в Чертаново. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. У нас сегодня в гостях протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне. И, несмотря, а может быть, как раз-таки очень важно, что в программе «Светлый вечер» мы говорим сегодня о такой теме, как проживание горя, и подробно, благодаря отцу Павлу, смотрим на каждую стадию горевания, как горе работает. Может быть, само даже это вот выражение, на котором мы закончили предыдущую часть нашей программы, как горе может работать, что это значит, почему нужно, чтобы горе работало, что это за работа — вот об этом сейчас будем говорить. Но это в итоге ведёт нас, я просто это знаю, уверен в этом, к свету. К свету — как к тому, что должно стать результатом работы горя. Итак, вторая стадия, когда начинает уже работать горе, когда шок и оцепенение, и вот лёд начал таять, и что-то в человеке начало происходить.

Прот. Павел Великанов

— Да, и сразу становится очень больно. Вот эту вторую фазу называют ещё фазой расщепления или фазой поиска утраченного — это когда у человека потихонечку включаются переживания, он начинает чувствовать, до него доходит, что такое, чего он лишился. То есть если раньше как-то всё это вытеснялось, он просто работал, как зомби. Вот ему или ей надо идти выполнять свои ежедневные обязанности. Как правило, если это связано с потерей кого-то близкого — мужа или жены, или родителя, который помогал, — человек должен на себя их обязанности взвалить.То есть уже в каком-то смысле не до переживаний, не до того, чтобы вот посидеть и выплакаться, выговориться, просто надо пахать, чтобы не начался какой-то развал всего, что у человека есть в жизни. А тут начинается фаза вот этого постепенного оттаивания. И, конечно, человека мучительно тянет назад. Вот то, что было, и то, что захлопнулось этим горем, оно становится безумно привлекательным и хочется хоть что-то оттуда протащить в то настоящее, в котором человек существует. Это может выражаться в таких своего рода флешбэках. Человеку может казаться, что вот где-то чей-то голос это голос человека, которого он потерял. Или кого-то увидит со спины и кажется, что это этот человек. Или какой-то звонок, и человек идёт, и совершенно невероятное ощущение, что вот сейчас я услышу этот голос. Или в снах начинает видеть, как будто бы в совершенно такой же реальности, в которой человек живёт, в некой параллельной реальности, умершего человека, общаться с ним, решать какие-то вопросы, проблемы. Потом просыпается и в ужасе не может понять, где он находится и где на самом деле настоящая реальность — там, где он был только что с умершим человеком, или в этой реальности, в которой он сейчас проснулся. Или сейчас опять произойдёт некий очередной виток, и ты окажешься снова в той реальности, а то окажется всего лишь страшный сон, в котором ты только что сейчас был.

Иногда запускается такой процесс, который в психологии называется «мумификация», когда всё, что связано, всё, что осталось от этого человека, стремительно избегают уничтожить, убрать. Сохраняют в неприкосновенности комнату, в которой он жил, вещи, книги, личные предметы. Иногда могут даже постоянно носить с собой предмет другого человека, например, телефон, и с ним никак не расставаться, потому что он становится таким воплощением этого человека, который находится уже в руках, доступен этому человеку, и без которого он вообще оказывается в пустоте, оказывается подвешен в воздухе, не понимает, за что ему зацепиться. Если особенно это были очень такие близкие, может быть, даже где-то и на грани созависимости отношения. В общем-то, страшного здесь особо нет ничего, но только в том случае, если этим всё не заканчивается. Вот очень хорошая иллюстрация того, к чему может привести застревание в таком болезненном желании вернуться назад показано в фильме «Жить». Где одна из героинь — мать, потерявшая своих двух дочерей, — в общем-то, не просто застревает в этой мумификации, а буквально выкапывает тела своих детей, и потом всё заканчивается трагически. То есть это уже переход проблемы горя в форму психической патологии. Это как раз-таки не проработанное, не отработавшее горе, застрявшее горе в человеке может действительно разрушить его психику, привести его к страшным последствиям. Как вот в этом фильме она заканчивает жизнь самоубийством, сжигая саму себя, свой дом и своих дочерей. Но что здесь со стороны священника в первую очередь было должно проявиться?

Да, ещё важную вещь не сказал: первая и вторая стадии горевания самого горюющего, ещё даже, может быть, не начавшего горевать, помещают в такой как бы коммуникативный кокон, скафандр. То есть можно сравнить вот с чем: бывают люди сверхчувствительные, именно в плане чувствительности физической, тактильной — любое прикосновение человеком сразу как как ожог воспринимается. И вот это состояние, в котором находится человеческая душа, а ему-то всё равно надо общаться и взаимодействовать с другими людьми. Как? Вот надевается своего рода такой скафандр. И что это значит? Это значит, что он абсолютно невосприимчив ни к каким увещаниям, ни к каким утешениям. Они работают только на уровне отчуждённой коммуникации. И здесь очень важный момент, его тоже надо иметь в виду, что единственные люди, к которым такой человек хотя бы немножко приоткрыт, это те, кто сам был в такой же ситуации, как у него. Вот именно на базе этого в прошлом году мы открыли такой Центр помощи лицам в остром горе, под названием «Человечность» — на базе нашего Федерального центра гуманитарных практик при РГГУ. На площадке «Фавор» он работал у нас достаточно долго, но сейчас просто сам по себе функционирует. Почему? Потому что вот эта потребность в взаимодействии, в общении с людьми, у которых в разной степени был тот же самый опыт, который у тебя, он приоткрывает возможность общения. То есть всем остальным такой человек просто не верит.

У митрополита Антония Сурожского в одном из его слов, обращённых к священству, есть такой эпизод, история, когда он рассказывает, что... я так понимаю, он, может быть, о себе говорит, может быть, и нет, но он рассказывает эту историю, как некий молодой священник пришёл к женщине, у которой умер сын. И он сказал: «Как я вас понимаю, я разделяю вашу боль». Она говорит: «Не врите, не лгите. Во-первых, у вас никогда не было детей. Во-вторых, вы никогда своего ребёнка не теряли. Поэтому вы вообще не понимаете, что со мной происходит — вы не женщина, не мать, которая потеряла своего ребёнка». А тут то же самое происходит и по отношению ко всем тем людям, которые из самых добрых, самых светлых побуждений, искренне и от любви бросаются человека утешать, поддержать: ты молодец, ты справишься, всё будет хорошо. Вот это всё абсолютно пустые, ничего не меняющие, не помогающие ничем слова, которые зачастую, наоборот, становятся очень серьёзным обременением. Потому что, со своей стороны, горюющий человек тоже должен каким-то образом должен на это реагировать, он должен соглашаться, он должен как-то поддерживать весь этот разговор. А для него это ещё одна такая точка растраты своего внутреннего ресурса, которого и так крайне мало.
Что здесь со стороны священника в первую очередь должно быть? Это просто присутствие. Если речь идёт о людях в Церкви, церковных людях разной степени воцерковленности, сам факт того, что священник относится к уникальной категории людей, которые могут просто быть рядом, помолиться, поприсутствовать, выслушать тебя, не пытаясь найти какой-то философский камень, которым сразу все вопросы будут решены, — вот это очень ценно, это очень важно для человека. Потому что потихонечку, постепенно он сможет уже выговаривать, выносить свою боль вовне и превращать вот эту боль как раз-таки в своего рода инструмент для духовного возрастания и какой-то, может быть, даже и терапии. Вот, значит, первая задача, которую должен человек решить на начальном этапе горевания, это осознание факта потери — то, что действительно это произошло, то, что действительно жизнь развалилась на две части до и после, и что всё-таки он находится не в предыдущей истории, которая для него желанна, дорога и так далее, а в настоящей.

К. Мацан

— Как третья стадия наступает?
Прот. Павел Великанов

— Третья стадия — это как раз-таки острое горе. Это когда человека настолько захлёстывает вот эта боль, то есть когда его душа ещё больше оттаивает. Если на второй стадии у него появляется чувствительность, то третья стадия — это стадия, когда человека захлёстывает горе. И вот в этом как раз-таки этапе появляется опасность отчаяния. То есть это, наверное, самый такой тяжёлый момент, в том смысле, что от этой боли человек хочет уйти, хочет скрыться, а скрыться, в общем-то, некуда, потому что эта боль сидит внутри, и она как бы выжигает человека изнутри. И вот чем здесь, конечно, оказывает невероятную помощь именно религиозная вера? Тем, что она позволяет человеку ощутить себя, в общем-то, на кресте. Вот этот крик Христов «Боже мой, Боже мой, вскую оставил мя еси?» человек начинает воспринимать как что-то абсолютно личностное. Это не чья-то чужая боль — вот эта боль Христа в состоянии богооставленности, в ситуации, когда его предали все самые близкие, самые любимые ученики, и всё, в общем-то, ополчилось против него — вот человек начинает это проживать совершенно по-другому, чем до появления ситуации острого горя у него самого. В этом состоянии, если горюющий правильно сам себя как бы осознаёт, если рядом с ним опытный священник или просто как бы духовный человек, который способен эту боль переплавить в ещё большую открытость, такую, я бы сказал, вывернутость по направлению к Богу, то из этого состояния он выйдет, можно так сказать, с таким багажом, с таким, наверное, плодом, который останется с ним на всю жизнь.
Это совершенно иное проживание своего места в жизни, когда тебе в прошлом уже опереться совершенно не на что. Потому что ты понимаешь, что всё рухнуло, этого уже больше нет, а в будущем ты себя вообще не видишь, ты не понимаешь, как ты можешь жить дальше в этом статусе полной неопределённости. И вот когда человек в ситуации всесторонней уязвимости, неопределённости, болезненности разворачивается по направлению к Богу, то, наверное, это именно та ситуация, в которой он может ощутить себя, как апостол Пётр, который идёт по водам. Вот он понимает, что по водам ходить невозможно, никто не ходит по водам, а он идёт. И вот этот опыт, я думаю, наверное, очень дорогого стоит — что можно жить в вере вопреки всем тем обстоятельствам, в которых оказывается человек.

Но при этом надо, конечно, сказать, что в ситуации острого горя человека очень сильно бросает из одного состояния в другое. Вот эти находы впечатлений, переживаний, ощущений той предыдущей жизни, которая закрыта, которая, можно сказать, перечёркнута горем, смертью, и, с другой стороны, неспособность как-то сориентироваться в этом всём, иногда превращает человека в совершенно невыносимого для окружающих. Ему настолько больно, у него настолько всё внутри разодрано, что у него исчезают многие тормоза, которые раньше были. Люди могут смотреть на него как просто на психически неадекватного. То есть был человек корректен, аккуратен, внимателен к другим, а тут его просто несёт. Он может орать, может кричать, можно посылать всех, матом ругаться, хотя до этого мог даже и близко подобных вещей себе не разрешать. А почему? Потому что ему настолько больно, что ему уже всё равно, что о нём скажут другие, как отреагирует даже самые близкие люди. И здесь, конечно, опять-таки от священника и от окружающих требуется очень большая любовь, очень большая корректность.

К. Мацан

— Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Москве, в Чертаново, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Итак, у нас, если я правильно понимаю, две стадии остались: четвёртая и пятая. Вот как раз последние 14 минут программы посвятим им.

Прот. Павел Великанов

— Да. Ну вот четвёртая стадия, если человек успешно всё-таки справился с этим погружением в боль, которое надо сделать сознательно. В чём заключается именно работа горя? То, что горе не может тебя догонять. Ты должен как бы в него идти именно лицом, напрямую лицом в него погружаться. Знаете, иногда нашим горюющим друзьям я даю такое упражнение, как своего рода индикатор. Говорю, что вы попробуйте после того, как принимаете душ, облиться холодной водой. И потом расскажите, как это был. И в большинстве случаев человек не может. Потому что ему настолько больно, что ещё какая-то небольшая доза дискомфорта просто выбивает.
А когда человек уже проходит это состояние, он не просто может, например, ледяной водой обливаться, а он начинает обливаться с лица. То есть не как, знаете, сначала ножки чуть-чуть, потом ручки чуть-чуть, потом ещё чуть-чуть. Нет, он прямо именно лицом входит в эту боль, в этот дискомфорт. И через это обретает совершенно другое состояние уже какого-то обновления, очищение даже какого-то, физического том числе. Если человек смог пойти лицом в боль, а лицом в боль он может пойти только в том случае, если понимает, что он не первый, что Христос пошёл лицом в боль, в смерть, в ад. И там уже запускается следующая, четвёртая уже стадия — это вот такие остаточные толчки и, что самое главное, такая реорганизация. То есть если в остром горе и в предыдущих стадиях человек большей частью всё-таки находился в том пространстве, в том времени, то здесь у него уже вторая нога начинает активно закрепляться. То есть его где-то местами ещё разрывает между «там» и «здесь», но всё-таки большей частью у него уже начинается процесс встраивания себя в эту жизнь из той былой. То есть какие-то, конечно, остаточные толчки ещё сохраняются: какие-то воспоминания, где-то пробои, конечно, уже бывают. Но всё-таки уже он открывает глаза и учится жить совершенно по-новому.
И вот здесь для священников, для Церкви очень важно, когда горюющий начинает себя осознавать полноценным членом вот этой общности. Вот почему группы горюющих на этом этапе хорошо, активно работают. Потому что есть опыт других людей, оказавшихся в ситуации горя, кто-то в более ранней стадии, кто-то в более поздней стадии. И они начинают осознавать вот эту общность, что это не какой-то исключительный путь мой личный, что никто меня понять не может — ничего подобного. Все проходят более или менее достаточно похожие состояния. И друг об друга эти состояния, конечно, становятся более переносимыми, более лёгкими. И, с другой стороны, со стороны именно христианской общины, со стороны священника, здесь, конечно, очень важно не превращать человека горюющего в такого несчастненького, которого надо утопить в жалости. То есть не надо его горе как бы выпячивать, не надо акцентировать, надо просто научиться его принимать с уважением, с учётом вот этих всех психологических особенностей, которые иногда выходят на поверхность горюющего, но относиться к нему просто как к такому же человеку, как и все остальные. И он не должен ощущать своей исключительности из-за того, что вот «у меня такое горе, поэтому вы все тут должны передо мной теперь расстилаться — я вот самый крутой, а вы все такие недочеловеки», — ничего подобного, у каждого в жизни есть своё горе, свой крест.

И следующая, уже завершающая фаза, это пятая фаза — пожалуй, самая сложная. Она заключается в том, что вот тот самый образ умершего должен иконизироваться, я бы так сказал. Он должен превратиться в некий, как Василюк пишет, эстетический образ, который занимает своё место в твоей биографии, в твоей жизни. То есть он не отрицается, он не вытесняется, как это на более ранних стадиях может быть. Мы ещё важный такой момент не отметили, что если это семья, то, как правило, в семье ситуация горевания может осложняться тем, что может в воздухе витать такой негласный запрет на горевание. Потому что всем настолько больно, что все понимают, что если сейчас один начнёт горевать, то он мгновенно запустит цепную реакцию, и просто будет полный дурдом. И вот все, ради любви друг к другу, как бы вот обходят болезненные места. И в итоге горевание может очень сильно затягиваться — затягиваться на годы. Это в конце концов всё равно придёт к какому-то разрешению, но в ситуации такого отложенного или застрявшего горевания пятый этап, пятая стадия, конечно, может быть очень сильно по времени отнесена. И вот смысл этой стадии в том, чтобы научиться различать себя в здесь и сейчас от себя с тем, кого ты потерял, кто для тебя и стал источником этой утраты, этого горя.

И вот образ того человека, с которым связана утрата, должен занять правильное место в твоей биографии. Причём как нечто бесконечно важное, бесконечно дорогое, очень ценное, любимое, но — и это самое главное — не отравляющее жизнь сегодня. То есть это история, у которой было начало и было завершение. И вот эта история закончена, а сейчас уже идёт другая история, которой не было бы без того завершения той истории, которая была. И здесь, конечно, и от священника, и от общины требуется, наверное, в первую очередь поддержка веры самого человека, что у него история продолжается. Это не последняя точка, он не запускает процесс дожития. Мы можем очень часто столкнуться с тем, что вот у нас человек умер, он его искренне любил — ну всё, теперь единственное, что остаётся, это ждать, когда ты наконец-таки тоже туда отправишься. Вот это неправильно, потому что всё равно человек живёт в изменившихся обстоятельствах. И эти обстоятельства сами уже дальше по себе выстраивают, так скажем, траекторию дальнейшей жизни этого человека.

Мы как раз на лекции показывали фрагмент из фильма «Кроличья нора», где мать женщины, которая потеряла своего ребёнка — а мать этой женщины тоже в своё время теряла своего ребёнка — между ними проходит такой очень интересный разговор. И дочка эта спрашивает свою мать: «Это вообще когда-нибудь отпустит?» А мать так очень искренне говорит: «Нет, не отпустит никогда, но с этим можно жить». И дальше она произносит удивительные слова: «Знаешь, ты это носишь, как кирпич, а потом вроде бы привыкаешь к нему, а потом ты вдруг осознаёшь, что вроде бы с ним и хорошо». То есть вот это состояние, когда то, что раньше причиняло дикую, разъедающую, уничтожающую боль, вдруг превращается в некий объект, предмет, нечто такое, что не разрушает, а наоборот, даже где-то радует — вот это и есть как раз свидетельство о том, что горе завершило свою работу.
Можно в каком-то смысле сказать, что христиане знают, как это горевание проходит, когда мы хороним наших любимых святых отцов, старцев, с которыми лично мы общались, в святости кого мы не сомневались. И эти все стадии, можно сказать, конечно, проходят быстрее. Во многом это связано с тем, что нам проще их превратить в своего рода икону нашей жизни. Что вот икона, с одной стороны, нас соединяет с этим человеком, с другой стороны, она нас не травмирует тем, что этот человек умер. Потому что мы верим, что этот человек продолжает жить в духе, его душа у Бога — в памяти Божией все живы. И вот через молитву, через обращение к этому человеку мы снова с ним соединяемся, но уже, конечно, совершенно на другом уровне, чем пока он был здесь жив.

К. Мацан

— У вас был опыт такого расставания с человеком святой жизни?

Прот. Павел Великанов

— Да, конечно. Причём, вы знаете, в лавре Господь сподобил за время учёбы, за время каких-то первых десятилетий преподавания с достаточно большим количеством старцев ещё послевоенной поры быть близко знакомым и окормляться у них. И вот этого ощущения покинутости не было. Это ощущение какого-то даже, скорее, торжества было. Я помню похороны отца Кирилла (Павлова) в Успенском соборе, когда весь храм был до предела заполнен его духовными чадами и почитателями. Но вот не было этого ощущения того, что смерть ещё одну победу празднует и забрала к себе человека. Потому что мы помним, что отец Кирилл болел очень долго, и вот это особое состояние какое-то между небом и землёй тоже было — тоже очень интересный такой феномен. И это, скорее, воспринималось как некое разрешение. То есть мы понимали уже, что к отцу Кириллу больше нет уже доступа, уже он не может продолжать себя реализовывать именно как духовник. Но смерть в этом смысле как раз открывала возможность того, что он теперь уже опять-таки стал открыт, только уже в другом статусе, в другом качестве, как он был раньше открыт, когда был дееспособен и доступен.

К. Мацан

— И, может быть, последний вопрос. Человек — существо помнящее. И, как у Евгения Водолазкина в его последнем романе «Чагин», память это не только сила и ресурс, это ещё иногда может быть, если угодно, память как проклятие. Или память как то, что тебе возвращает какие-то образы, какие-то мысли, которые ты бы не хотел, чтобы возвращались, но они приходят. Это касается темы, о которой мы говорим — мы так или иначе об этом сегодня говорили. А вот как пастырь какой можете совет дать человеку, чтобы ненужные воспоминания не возвращались? Просить Бога лишить этой памяти, забрать эту память о каких-то вещах?

Прот. Павел Великанов

— Знаете, всё-таки когда мы любим, то умеем отсекать то, что поддерживает нашу любовь, от того, через что нам надо постоянно спотыкаться и преодолевать. И в отношении усопших своего рода мифологизация благословенна. Почему, хоть это и считается неправильно используемым латинским афоризмом «о мёртвых либо хорошо, либо ничего», но это очень хорошо отражает как раз-таки, я бы сказал, такую сущностную установку сознания, что мы ко злу усопших относимся просто, а к добру с внимательностью, с благоговением. Поэтому вот, наверное, любовная память может отсекать то дурное, что, конечно же, всегда было, и фокусировать своё внимание и всячески поддерживать то лучшее, что опять-таки в любом человеке было. Даже если этот человек был далёк от какой-то святой, праведной жизни. 

К. Мацан

— Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор, очень важный, очень актуальный, очень наполненный смыслами и какими-то даже практическими вещами, на которые можно опереться. Все мы так или иначе какую-то ситуацию горя переживаем. Протоиерей Павел Великанов, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы на Городне в Москве, в Чертаново, сегодня был с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона был Константин Мацан. Спасибо, до свидания.

Прот. Павел Великанов

— Помогай Бог всем.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Интеллигенция и Православная Церковь в XIXв.» Федор Гайда
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Религия — церковный и светский взгляды». Константин Антонов