«Правление Александра III». Дмитрий Казанцев

У нас в студии был кандидат юридических наук Дмитрий Казанцев.

Разговор шел об истории России периода правления императора Александра III и о положении Русской Церкви в этот период.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте. «Светлый вечер» на Cветлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, рад вас приветствовать. Сегодня мы продолжаем говорить об истории России XIX века через призму реформ, через призму быта, жизни различных сословий, смотрим, как они менялись вследствие этих реформ. Напомню, что об истории России именно XIX века мы говорим, потому что, как кажется, наше современное представление о государстве, если мы его базируем на знании российской истории, то это будет история именно XIX века, когда какие-то государственные определения, ведомства, учреждения, реформы, язык реформ, язык бюрократии, юридический — все это, в общем-то, уже сформировалось в тот понятийный аппарат, которым фактически мы пользуемся до сих пор. Дмитрий Казанцев, специалист по истории культуры, истории права, кандидат юридических наук, вместе с нами здесь. Мы продолжаем. Мы в прошлый раз, Дмитрий, остановились на Александре, эпохе Александра II, но как-то, наверное, не подвели итог и не резюмировали. Вообще, итог эпохи Александра II подводят все эти годы, все эти уже там 140 с лишним лет, прошедших с момента его смерти, просто потому что такая противоречивая фигура. С одной стороны — реформатор, с другой стороны — такое количество людей, недовольных реформами, совершенно разных людей, недовольных реформами. Это и не очень довольное дворянство, которое начало беднеть. И хотя реформа крепостная, она была с большой оглядкой на дворянство проведена — это и сами освобожденные, которые не получили всего, чего могли бы получить. И все это формировалось при такой зарождающейся очень острой политической борьбе. Здравствуйте.

Д. Казанцев

— Добрый вечер, дорогие друзья. Действительно, итоги реформы Александра II важно подвести, потому что мы очень редко их воспринимаем в комплексе, причем как в пространственном, так и во временном измерении. А воспринимать их нужно именно комплексно, иначе они становятся непонятны. И действительно, с одной стороны, все преобразования александровской эпохи — это не столько освобождение, сколько высвобождение тех общественных сил, которые накапливались в русском обществе в течение всего XIX века. И здесь разными гранями, по сути, одного процесса представляется и крестьянская реформа или, если мы возьмем шире, предоставление гражданских прав всем и без исключения подданным империи. Это, разумеется, и реформа земского самоуправления, вообще муниципальная реформа, может быть, одна из важнейших, если не самая важня в правлении Александра II. Это и реформа судопроизводства. Напомню то, что судебная система, которой мы пользуемся до сих пор, это детище, пусть и видоизмененное к XXI веку, но детище эпохи Александра II. Это и реформа военная, потому что именно при Александре II военная служба из повинности, такой практически полуфеодальной повинности, превращается в гражданственное занятие, когда самосознание и офицерского прежде всего сословия, да и солдат, качественным образом изменяется. Вот то, если угодно, достоинство офицерское, которое мы сегодня имеем, во многом в теоретическом представлении, это тоже детище Александровой реформы. Это университетская реформа — не так заметная на фоне остальных преобразований, но важная в перспективе, это и цензурная реформа, и много-много чего еще. Но важно понимать то, что все эти реформы начинались довольно сложно, после длительной работы, после поиска компромиссов, и не были завершены в полной мере.

А. Пичугин

— Они не были завершены почему?

Д. Казанцев

— Во-первых, потому что сам император, как мы уже говорили, он же не был либералом по своей натуре, и для него любая такая реформа была компромиссом не только межсоциальным — между высшим дворянством, мелкопоместным дворянством, третьим сословием и кем угодно, но и компромиссом внутренним, между собственными убеждениями и собственным местом лидера нации. Кроме того, к концу своего правления Александр II, всем очевидно, охладел к делу госуправления. Ну и самая грандиозная, конечно, катастрофа его правления, которой во многом были нивелированы достижения — это, разумеется, русско-турецкая война. Потому что все мы знаем внешнюю историю этой войны — да, это восстановление престижа империи, пошатнувшегося во время Крымской войны, это освобождение славян, это победа над Турцией, это много-много чего. Но мы мало себе представляем, мы до конца не осознаем, насколько грандиозной проблемой стала эта война для страны и для нации. Потому что те финансовые издержки — напомню, министр финансов просто ушел в отставку, когда посчитал расходы на войну, — они же не просто легли бременем на бюджет, а они были заимствованы, вольно или невольно, из ключевых для общества тогдашнего сфер. Деньги, которые пошли на войну, не пошли на отмену выкупных платежей — и тем самым развитие крестьянского сословия было приостановлено на добрых 30 лет. Только Николай II выкупные платежи наконец-таки за бюджетный счет компенсировал. Деньги, которые пошли на войну, не пошли на студенческие стипендии — и страна упустила возможность выбить социальную основу из-под ног террористов-революционеров. И так далее и тому подобное. Не пошли на инвестиции промышленные, потому что промышленное развитие опять же шло, но не получало тех мер господдержки, которые могло бы получить. И между тем во внешней политике это были успехи более чем ограниченные. Территориальные приобретения России были мизерными, да и ни одни приобретения не стоят тех жертв, которые понесла империя во время этой войны. Если мы говорим про какой-то пресловутый внешнеполитический престиж — по сути, лишь одна очень маленькая нация, черногорцы, была и остается благодарной русским за ту войну по сей день.

А. Пичугин

— Ну еще остается ли благодарной, это тоже вопрос.

Д. Казанцев

— Черногорцы — да. Вот на бытовом уровне черногорцы, если как бы видят в тебе носителя культуры, а не просто паспорта, они действительно помогают тебе, и потом ты понимаешь, что во многом это памятная война. Но это заканчивается на границе с Сербией. Сербы забыли о победе России, о роли России в освобождении раньше, чем закончилась сама война. Вообще-то такой лейтмотив Белграда, что вот мы все делаем сами, а русские как бы ну просто случайно с нами оказались попутчиками — это было и во время турецкой войны, и во время Первой мировой войны. Потому что вот все сделали сами сербы, ну и французы еще помогали, а больше никто. Болгария объявила войну России, освобожденная Болгария, не прошло и сорока лет. Испортились отношения с великими державами западноевропейскими, которые куда важнее были для страны, для ее развития, чем отношения с той же Болгарией и с той же Сербией. Поэтому вот это личное желание Александра II войти в историю как такой Александр Освободитель еще и славянских народов, конечно, предопределила все те проблемы, с которым страна вошла в новое царствование.

А. Пичугин

— Вот новое царствование. Я очень люблю такое обобщение, понимая, что оно непрофессионально — с одной стороны, с другой стороны — оно, наверное, находит отклик у многих людей во взглядах. Мы можем ничего не знать о периоде царствования Александра III, о реформах, но у нас есть некоторое представление о самом времени. Вот если мы сейчас выйдем на улицу и спросим, мы даже, наверное, не получим ответы от большинства людей, кто тогда был на престоле. Но тем не менее Россия, которую мы уже знаем, да, все-таки Александр II — это какое-то очень давнее время. Отмена крепостного права, там Александр II, Николай I — это вот все вот что-то там тяготеет, пускай даже они жили там во второй половине века, туда, к началу. А это ближе к нашему времени и потому, что люди, которые родились при Александре III, дожили до времен Хрущева и до времен Брежнева. В конце концов, 100-летие смерти Александра III отмечалось уже в новой России. То есть, соответственно, люди, которые родились при Александре, самые старые из них дожили до 90-х годов фактически, представляете? И это время такое уже максимально близкое к нам, но тем не менее оно нам не очень понятно.

Д. Казанцев

— Готов согласиться с этим. Потому что действительно это эпоха, в которую история превращается из учебника в семейный альбом. И для моей семьи это именно так. Мой дед — пример. Конечно, он родился чуть-чуть позднее, чем закончилось правление Александра III, все-таки уже в николаевскую эпоху, но он дожил действительно до новой России вполне себе. Однако, к сожалению, я бы не преувеличивал вот эту роль исторической памяти. Когда я читал одну лекцию по истории, я провел эксперимент там: ребята, поднимите руки, кто помнит фамилию, имя и отчество своего прадеда? В аудитории на несколько десятков человек была одна рука. Да, ну вторая — моя. Поэтому, с одной стороны, действительно эпоху Александра III мы видим уже не в картинах, а мы видим ее в фотографиях. Причем фотография массовая. Пройдет еще буквально там 10 лет, и Россия станет пионером цветной фотографии пейзажной, массовой. Да, это уже будет в эпоху Николая II, но тем не менее. Те очертания страны, которые мы там видим где-то в руинизированном виде, где-то не в руинизированном виде до сих пор — это очертания александровской эпохи. Однако...

А. Пичугин

— Что уж говорить, продолжаю свою мысль, что мы с вами современники современников супруги Александра III, Марии Федоровны. И сейчас живут люди, которые, в свою очередь, современники супруги Александра III. Она долго прожила, в 1928 году только умерла.

Д. Казанцев

— Совершенно верно. То есть в этом смысле нас отделяет там от этой эпохи одно поколение, но какое это было поколение, и сколько всего изменилось в нашей стране. И эти изменения и стали прямым следствием той специфики правления, той специфики властвования как манеры управления, той специфики общественного развития, которой, конечно, отмечена эпоха Александра III.

А. Пичугин

— Контрреформой называют все-таки этот период, да?

Д. Казанцев

— Стоит даже шире взглянуть на эпоху. Разумеется, контрреформа — это всем известная пресловутая реакция. Вот не просто реакция, это отказ от самих подходов к госуправлению, свойственных эпохе Александра II. Ведь как мы правильно говорили на предыдущем эфире, эпоха Александра II — это не кристаллизация личных хотелок императора, это кристаллизация стремлений общества, причем представителей всех сословий, самых просвещенных, но все-таки всех сословий. И недовольство дворян, интеллигенции, духовенства, крестьян, мещан реформами Александра II — это осознанное недовольство тем, что осознанные желания твоего сословия не реализовались, или реализовались не в полной мере, или реализовались не сразу. Так вот, эпоха Александра III, при том, что как личность он был, конечно, народным царем — он беседовал с людьми, он уже путешествовал по стране. Не так много, как его сын, но все-таки. Так вот, если мы говорим не про личность императора, а именно про его фигуру как самодержца, это попытка возврата как к совсем другой России. И в тысяче мелочей эту попытку мы отслеживаем весьма последовательно. Это знаменитый указ «о кухаркиных детях», ограничение доступности образования...

А. Пичугин

— Надо напомнить, что это такое.

Д. Казанцев

— Да, это рескрипт под весьма условным названием о том, что образование, высшее образование действительно должно вновь стать уделом дворян и, может быть, наиболее состоятельных представителей третьего сословия. Народ не должен быть образованным. Это идея не только Александра III, но и тех, кого он себе собирал. Наверное, самая яркая, самая одиозная личность — это обер-прокурор Священного синода...

А. Пичугин

— Победоносцев. О нем отдельно поговорим. Потому что мы еще поговорим сегодня о положении Церкви при Александре III. Потому что Церковь на самом деле, которая сформировалась к революции, вот эти очертания приобрела, конечно же, не при Николае II, а именно при Александре III. Об этом попозже поговорим.

А. Пичугин

— Я напомню, что в гостях у нас сегодня специалист по истории культуры, истории права, кандидат юридических наук, Дмитрий Казанцев. И говорим об эпохе Александра III. Итак.

Д. Казанцев

— Да, эпоха Александра III — это эпоха, которая характеризована знаменитым лозунгом триады — православие, самодержавие, народность. И, вроде бы, по форме триады все абсолютно верно: правление для интересов народа с ориентацией на интересы народа в православной культуре под началом монарха. Но то, чем на практике этот ряд наполняли прежде всего высшие имперские чиновники, разумеется, придавало ей совсем другой, довольно мрачный смысл. Патернализм, который Александр III пытался продвигать как основу политики, разумеется, входил в глубочайшие противоречие с интересами общества и с его самоощущением. Потому что мы можем увидеть консерваторов и либералов, роялистов и революционеров, городских обывателей и сельских обывателей, но везде мы видим потребность в обратной связи от общества к власти. И вот эта вот потребность в обратной связи, конечно, при Александре III была не просто не реализована, она была нивелирована и устранялась из госполитики. И следствием этого стало много проблем, которые вообще выходят далеко за пределы политической сферы. Это и экономические кризисы, которые разгребать пришлось уже сыну Александра. Это и последствия того неурожая середины 90-х годов — лихих 90-х XIX века, которые вошли в историю под наименованием «Царь-голода». Разумеется, последствия этого «Царь-голода» близко даже несопоставимы просто по цифрам с теми ужасными неурожаями, которые волна за волной были в середине XX века, уже при советской власти —18-й год, начало 30-х, конец 30-х, 46-й год, — там были принципиально иные масштабы. Но для достаточно зажиточной, пусть еще и не сильно разбогатевшей революционной России, «Царь-голод» был катастрофой. И напомню, допустим, даже в культуре единственное полотно Айвазовского, которое не относится к морской тематике никак — это прибытие гуманитарной помощи Соединенных Штатов Америки, разумеется, с которой у нас всегда были до 17-го года очень добрые отношения, кроме там кратких периодов охлаждения, вообще мы всегда были там близкими союзниками, друзьями. Там продажа Аляски — это фактически такой дружеский подарок там в ответ на другие любезности. Вот одна из таких любезностей — это, конечно, помощь голодающим. Но кому сказать: из-за океана помощь прибыла раньше, чем чиновники, имеющие и резервы в виде провианта, и желание помочь голодающим — то есть это не был рукотворный голодомор. И тем не менее из Америки помощь прибыла все равно раньше. Это очень много говорит о качестве александровского управления. Да, мы видим то, что строятся дороги, железные дороги. Действительно, Россия постепенно, очень не сразу, строит свою индустриализацию, будущую индустриализацию, выходит в лидеры, мировые лидеры железнодорожного сообщения. Но как это делается? Пространство для предпринимательской инициативы постепенно, но неуклонно сужается, и это приводит к замедлению экономического развития и к довольно тяжелому кризису, выходом из которого потом уже станет реформа в том числе и Витте. Это и замедление развития отдельных отраслей, где особенно важна частнопредпринимательская инициатива, в том числе и зарубежные капиталы, которые были на самом деле при Александре III. Но мы можем лишь гадать о том, какие масштабы могли бы принять внутренние инвестиции, если бы не ограничения земского самоуправления, свободы крестьянского сословия. Потому что к тому времени, разумеется, подавляющее большинство предпринимателей, купцов, промышленников — это выходцы именно из крестьянского сословия. Про образование мы с вами уже говорили. Ограничение свободы университетов, конечно, очень больно ударило по социальной базе, которая могла бы стать опорой самодержавия, но не стала таковой. Ну и расцвет терроризма. Расцвет терроризма эпохи Александра III — это, конечно, не только и не столько реакция на личность императора, сколько реакция на усиливающийся разрыв между уровнем развития общества и потребностей общества и теми возможностями, которые имперское правление этому обществу предоставляет.

А. Пичугин

— Про Церковь раз мы пообещали поговорить, давайте мы сразу про нее поговорим. Потому что сейчас, если мы возьмем дореволюционные издания служебников, требников, репринты, которые чаще всего там в 90-е, начале нулевых, издавались, мы увидим, что издано это все было при Александре III. И это не просто так. Потому что действительно, вы уже сказали, что это была такой, можно сказать, период царствования Победоносцева в качестве обер-прокурора на протяжении длительного времени, очень длительного, практически всего времени правления Александра. И Победоносцев, конечно, сильно изменил Церковь. С одной стороны, он был абсолютный консерватор, человек, который очень своеобразно смотрел на церковное развитие, на церковное образование, не допускал вольномыслия. Но, с другой стороны, мы обязаны Победоносцеву таким пристальным вниманием к сельским храмам, которые при нем вот так достаточно неплохо себя ощущали, и сельское духовенство почувствовало себя несколько лучше. Может быть, это не заслуга Победоносцева, а заслуга скорее каких-то преобразований экономических, которые в стране происходили, но тем не менее это же время.

Д. Казанцев

— Очень правильно сказано про царствование Победоносцева, потому что, конечно, все время своего обер-прокурорства он проявлял такие, если угодно, самодержавные замашки в отношении государственного регулирования Церкви. Это очень сложная фигура, противоречивая фигура. Очень сложно отделаться от неких субъективных пристрастий и антипатий при ее оценке и еще сложнее отделить личность от ее эпохи.

А. Пичугин

— Ну никто столько, сколько Победоносцев, должность обер-прокурора не занимал. Все-таки три императора в него вошли.

Д. Казанцев

— Да, абсолютно верно. Это уникальная фигура по продолжительности и по обширности полномочий. И, с одной стороны, это фигура абсолютно не народническая. Если мы вспомним уже излет эпохи Победоносцева, знаменитую первую русскую революцию 1905 года, то можно лишь удивляться тому, насколько, если угодно, да просто нетактичными, нечеловеческими были отповеди Победоносцева, допустим, на военные столкновения рабочих с солдатами, на какие-то вот эти вот протесты и настроения — то есть когда все общество, не исключая и высших чиновников, там в ужасе и недоумении спрашивало: а кто отдал приказ стрелять? Допустим, по рабочей демонстрации. Поэтому этим недоволен был никто, ни император, ни генерал-губернатор, ни, разумеется, сами рабочие. Вот Победоносцев призывал всех замолчать и — цитата: «трудиться в поте лица своего», что, конечно, никак не отвечало духу времени, да и просто христианским ценностям. Победоносцев, разумеется, сделало многое для того, чтобы отделить Церковь от общества — в самом нехорошем смысле этого слова. Потому что вот это его идеал — необразованного, мало понимающего духовную жизнь верующего, который вот некой интуицией и обрядами пытается компенсировать знание Священного Писания, знание догматики, знание святых отцов, которые, по мнению Победоносцева, были лишними, буквально лишними. С каким-то очень странным таким пиететом он относился к именно такому неграмотному типу религиозности. Конечно, они не сыграли ничего хорошего в эпоху революции, когда действительно многие люди не понимали, а зачем им нужна Церковь, зачем им вообще нужна вера. Тем более, когда и нигилисты, и отдельные литераторы предлагают такие красивые и, главное, более понятные альтернативы из каких-то оккультных практик. Хотя, казалось бы, непонятная, маловразумительная оккультная заумь в интеллектуальной борьбе оказывалась более привлекательным, чем христианское вероучение для наших предков. И это, конечно, тоже сомнительная заслуга Победоносцева. Но при этом в той сфере, в которой он видел личный если не интерес, то личное понимание, конечно, церковная жизнь менялась. В чем была его заслуга, а в чем заслуга общества, запроса в обществе — вопрос огромный. Огромной сложности вопрос, с которым мы будем сталкиваться еще при оценке правления уже Николая II — где заканчиваются инициативы императора и начинается инициатива общества. Вот то же самое массовое книгопечатание. Действительно, и в моей личной библиотеке служебники, какой-нибудь «Луг духовный», «Добротолюбие», кстати говоря, и много-много чего такого, что издано было точно в эпоху Победоносцева, либо в конце Александрова правления, либо в начале Николаевского правления. И вот это уже пересекается, в принципе, с понятной нам эпохой, допустим, массового книгопечатания, уже Сытин создает свои популярные книжки, как называлось, для массового чтения. Тем не менее это под грифом Священного синода. Возможно, заслугу Победоносцева стоит искать в том, что хотя бы где-то он пытался не мешать подвластной ему области, жестко подвластной ему области жить по своим законам и в соответствии со внутренними потребностями. То есть вот некие границы у него все-таки, видимо, были, когда он понимал, что здесь священник может знать чего-то без указки обер-прокурора Священного синода.

А. Пичугин

— Мы продолжим буквально через минуту. Я напомню, что в гостях у Cветлого радио сегодня Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права. Мы говорим о России XIX века, в частности, о контрреформах Александра III, о Церкви эпохи Александра III. Будем говорить сегодня не только про Церковь, но и про другие сословия, жизнь которых изменилась в эпоху Александра III. И продолжим через минуту.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию Cветлого радио. Друзья, напомню, что в гостях у нас сегодня Дмитрий Казанцев, специалист по истории культуры, истории права, кандидат юридических наук. Мы говорим об эпохе Александра III. И вот говоря о Церкви, хочется, конечно, еще сказать, что к этой же эпохе 80−90-х годов мы видим — я не знаю, с чем это можно связать, с реформами, с какими-то сильными изменениями в жизни общества, но здесь происходит некоторая духовная еще история, которая заключается в возрождении интереса разных абсолютно слоев общества к самой Церкви, то есть мы видим, люди начинают ездить в монастыри. И такого практически не было на протяжении там XVIII века после екатерининских реформ и всего XIX века. Понятно, что в монастыри кто-то приезжал, понятно, что были известные, хочется сказать, старцы, известные монахи. Ну, Серафим Саровский — это отнюдь не при Александре III. Но при этом именно в эпоху александровскую почему-то в обществе запрос появляется. Вот с чем это связано?

Д. Казанцев

— На самом деле запрос в обществе был и раньше. Более того, вот эта религиозность, как и достояние не отдельных интеллигентов, там лично Гоголя, или лично Толстого, или лично Достоевского, а достояние всего народа — это, конечно, не результат правления Александра III, а результат правления Александра II. Не зря говорят про духовное возрождение России. И секрет здесь довольно прост. Когда вот эта внутренняя потребность, если угодно интуитивная, получила пространство для своего развития в виде образования, в виде хоть минимально, но все-таки уже образованного и замотивированного духовенства, и в виде роста уровня жизни. Разумеется, когда крепостной крестьянин там должен был по шесть, по семь дней в неделю тратить на барщину, ему было не до духовной жизни, он не имел возможности просто прийти в церковь иной раз. И тем более он не имел возможности научиться читать и писать. Даже если бы он научился каким-то чудом, у него просто не было русской Библии. После эпохи Александра II все это было, и все это становилось достоянием все более и более широких слоев общества. Отсюда возрождение русского монашества, которое в течение всего XVIII и половины XIX века, конечно, приходило все в больший и больший упадок. Отсюда и возрождение паломничества, которое стало не просто новым явлением в русской жизни, а явлением массовым. Мы же должны смотреть комплексно. Развитие местного самоуправления дало материальную базу для того, чтобы какие-то не просто храмы, хотя и храмы массово строятся, но и социальные, странноприимные, учебные заведения стали появляться в любом более-менее крупном населенном пункте. И разумеется, эпоха Александра III, на самом деле конец эпохи Александра II, начало эпохи Николая II — это эпоха знаменитого русского старчества. Если возьмем чуть-чуть буквально позднее — это эпоха зарождения русской философии. Русская философия, как, кстати, и византийская философия, это философия, тесно связанная с религиозностью.

А. Пичугин

— А мы Леонтьеву и Розанову преданные ученики.

Д. Казанцев

— Да, вот Леонтьев и Розанов, Василий Васильевич, две очень хорошие личности. Вы прямо в точку. Они на самом деле представители того самого второго поколения русских философов. Русские писатели выросли из гоголевской «Шинели», так вот они выросли из соловьевского сюртука. Разумеется, мы имеем в виду Соловьева-младшего, сына великого историка, который наконец-таки вывел вот нашу национальную философию из-под традиционной опеки немецкой философской школы. Да, русская философская школа — это плоть от плоти немецкой, но она не тождественна ей. Русская философия, если угодно, родилась уже старой. Она взяла из немецкой школы систему осмысления, много из понятийного аппарата, вот этот самый фундаментальный научно-идейный базис, но стала самобытным феноменом. Поэтому Леонтьев, Розанов, великий Николай Бердяев, отец Павел Флоренский...

А. Пичугин

— Но это уже все-таки позже, поздний период.

Д. Казанцев

— Они все равно выходцы из одного периода. Отец Сергий Булгаков — это, конечно, несопоставим с Розановым, и тем более с Бердяевым.

А. Пичугин

— Ну а как несопоставим? Позвольте. Ну здесь, не знаю, мне кажется, очень сложно делить философов на классы и на сопоставления.

Д. Казанцев

— Согласен. Здесь есть сопоставщина. Я к тому, что они ровесники. А это все-таки депутат Думы, он просто сан чуть позже принял, вот и все. Знаменитая картина «Философы», когда отец Павел Флоренский уже в рясе, а Сергий Булгакова еще нет.

А. Пичугин

— Булгаков и Флоренский, конечно, ровесники, но Леонтьев и Розанов, они между собой-то не ровесники.

Д. Казанцев

— Да, но это все равно, это между ними нет разницы там в век или в полвека. Они все равно были современниками, кто-то старше, кто-то младше, кто-то застал там в осознанном возрасте Соловьева, который в общем-то, скончался прямо на рубеже столетия, а кто-то не застал. Но тем не менее все вот это гигантское наследие соловьевское они читали. И да, Соловьев, со всеми своими достижениями, со всеми своими спорными тезисами, это во многом результат преобразования реформ Александра II, но дитя эпохи Александра III. И поэтому, оценивая эпоху в целом, немножко отделяя от личности императора, мы не можем говорить, что она там состоит вся из серой краски, это сплошной застой, движение назад. И вот эта вот сатирическая скульптура князя Оболенского, если не ошибаюсь, вот это вот — «на площади комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот», — это, конечно, реакция уже высшей аристократии, которой тоже была недовольна эпохой Александра III. Но если мы говорим про жизнь страны, про жизнь общества, эпоха Александра III — не благодаря во многом, а вопреки, но это эпоха дальнейшего возрастания материального благосостояния. Это эпоха, по итогам которой рубль стал свободно конвертируемой валютой в мировом масштабе. Это эпоха все-таки и подготовки, если не совершения, то подготовки базы для промышленного развития. В конце концов, как у нас любят этот образ: вошли в такую-то эпоху с лаптями, а вышли — и там дальше там: с лампочкой, с ядерной бомбой, с ракетой. Причем каждый раз мы входим с лаптями. Так вот в эпоху Александра III мы вошли с лаптями, а вышли с достаточно массовой электрификацией. Если мы вспомним даже живопись Репина — коронация Николая II, то это коронация в городе, освещенном электричеством.

А. Пичугин

— Произошло бы это без Александра III? Наверняка произошло.

Д. Казанцев

— Безусловно. Но это его эпоха.

А. Пичугин

— Как бы сейчас сказали, общемировой тренд. Важное, знаете, важное замечание к такому облику императора, который мне всегда был симпатичен. Помню, в детстве, когда мы изучали, спроси, какой из Романовых тебе больше всего симпатичен бы был? Я — такой мальчик, который книжки исторические читал, я бы сказал: Александр III. А потом со временем у меня как-то в сторону Александра II сместилось. Но вот то, что действительно, не знаю, можно ли поставить ему в упрек или нет, но его эпохе точно совершенно — это рост таких достаточно черносотенных, националистических настроений. Они потом, может быть, уже оформились, в начале XX века, но зародились-то они все-таки в эпоху Александра III.

Д. Казанцев

— Скорее, расцвели. Да, действительно. Не знаю, насколько это может стать...

А. Пичугин

— Та же самое черта оседлости, в конце концов.

Д. Казанцев

— Да.

А. Пичугин

— Она, конечно, раньше гораздо появилась, гораздо раньше. Но вот сам этот термин стал широко известен и употребим именно по отношению к эпохе Александра.

Д. Казанцев

— Вброшу, может быть, такой несколько одиозный тезис, но тем не менее. Это те заблуждения, за которые Россия заплатила своим существованием. И если это невозможно поставить в вину самому императору, то уж его семье абсолютно точно. Все поздние Романовы — два, а то и три поколения, конечно, под влиянием этого вот некого такого восторга от быстрого развития империи, от ее внешних и внутренних успехов, конечно, обладали все возрастающим шовинизмом. И даже Александр II при всей своей мудрости, когда он, допустим, подарил национальную государственность Финляндии, до сих пор там финны его, в общем, как отца-основателя, но он же заложил проблемы отношений с западным краем знаменитые — это современная Польша, Белоруссия, Украина, Молдова, там Литва, вот эти все страны. Понятно, что личный опыт — да, он фактически подавлял два польских восстания, не добавляли ему расположения к этим землям. Но он не смог переступить через личную антипатию и, допустим, хотя бы поработать над автономией. А при Александре III не просто об автономии речи не шла, а речь шла либо о жесткой русификации национальных окраин, либо какой-то изоляции, причем не только территориальной, но и социальной, так называемых инородцев. Мы с вами говорили в прошлый раз, что вообще традиционно в Российской империи инородцам жилось не хуже, а то и лучше коренных обитателей, если, допустим, мы говорим о сибирских инородцах. А вот при Александре III этот тренд меняется, и помимо недовольства социального, мы получаем очень быстрый рост недовольства этнического. Поляки, разумеется, потом и закавказские народы, а Николай II умудрился даже с финнами перессориться. Конечно, они все параллельно с ростом национального самосознания начинают воспринимать как самосознание через призму антирусскости. Понятно, что это не такая прям ксенофобия, хотя на грани иногда — то есть мы можем вырастить себя как народ, только отделившись от России. И вот этот вот великий шанс построения там панславянского, вообще интернационального государства, который в эпоху Александра II и эпоху Александра III в России еще имелся, он был упущен, что вдвойне странно, поскольку институционально к этому времени все предпосылки для него были сформированы. Россия — да, была сложной империей, где помимо внутренних вот этих великоросских губерний традиционных, были и автономные государства. Фактически та же Финляндия, великое княжество, в личной унии с Романовыми. Были и вассальные ханства, допустим, Средней Азии. Были зависимые территории вроде Тывы или Монголии, или Манчжурии, или Персии, или там Румынии, в меньшей степени Румынии. И отрабатывались много-много разных форм вот этого национально-территориального взаимодействия. Если мы там заглянем буквально на 10−15 лет вперед, то Питирим Сорокин тот же, великий русский ученый, который, к сожалению, свои таланты применял на службе за океаном по независящим от него причинам, писал о неизбежности федерализации России. Вот довольно жесткая точка в истории федерализации была поставлена именно не Александром III лично, а в эпоху Александра III. И в эпоху Николая II, конечно, страна входила в состоянии, где великороссы были этносом доминирующим, но этносом, фактически не имеющим союзников ни на какой из национально-территориальных окраин. Ну мы не берем, конечно, такие глубоко европеизированные, допустим, народы тюркского происхождения, допустим, татары или башкиры. Это отдельный феномен русско-татарские отношения. Мы даже будем видеть и в эпоху гражданской войны, что эти татары сражались на стороне русской армии против там большевиков. Но это скорее исключение, а не правило. А если мы посмотрим на общий тренд, то отделение русских от всех остальных, это та мина замедленного действия, которая в 1905 году, и в 1917 году, и в 1920 году будет иметь последствия самые катастрофические.

А. Пичугин

— Напомню, что в гостях у Cветлого радио сегодня Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права. Говорим об эпохе Александра III. Но вот теперь, наверное, про мед. Это развитие промышленности, конечно. Опять же можно ли это поставить в заслугу Александру III, его времени, или это именно благодаря его времени происходило, а не ему самому и не его политике?

Д. Казанцев

— Здесь вспоминается замечательный принцип: высшее искусство управления — это не мешать хорошим людям работать. Вот промышленное развитие — это, наверное, та отрасль, где Александр III не мешал хорошим людям работать, и это лучшее, что он мог сделать для своей страны. Наверное, большая его заслуга — это только внешняя политика России в его эпоху, о которой тоже, конечно, нужно сказать добрые слова и поставить это в заслугу лично императору.

А. Пичугин

— Царь-миротворец?

Д. Казанцев

— Не совсем даже. Если мы уж давайте немножко от промышленности, хотя мы сейчас вернемся к промышленности от вот этой темы. Во внешней политике царь-миротворец, конечно, был миротворцем, потому что осознавал, что за время его правления армия пришла в сильный упадок. И только Николаю II придется отстраивать ту победоносную армию его деда, и то он это не успеет сделать до начала Первой мировой войны. Потому что, конечно, армия эпохи Александра III — это армия не великой державы, это ополчение великой державы, по самым разным причинам там, будь то и уровень вооружения, будь то и социальное обеспечение солдат и офицеров, будь то в принципе такая, если угодно, социальная деградация военного сословия. Поэтому не воевать было очень мудрым для того военного положения, которое мы имели в ту эпоху. Однако действительно мудрым, не в силу вынужденных причин, а в силу такой дальновидности, была, конечно, дружба с немецкими императорскими домами, прежде всего с мощнейшими Гогенцоллернами в объединенной Германии. Потому что после Бисмарка Германия превращается в новый центр силы в Европе. То, что Александр III имел мудрость выстраивать плотные доверительные отношения с этим центром, имело большие последствия для внутренней политики России и вообще для ее экономики. Потому что эпоха Александра III далеко не начало, но и расцвет массового переселения немцев, богатых немцев в Россию. Вот мы знаем про немецких колонистов там в Поволжье где-нибудь, где они возделывали <.....>. Это важно, но только вершина айсберга. Гораздо важнее для России был приток немецкого капитала, когда немецкие промышленники приезжали в Россию, инвестировали в Россию деньги. И что еще важнее, деньги полученные тратили тоже в России, быстро русифицировались. И вообще многие-многие сотни тысяч немцев, богатых немцев, составили основу будущей зажиточности эпохи Николая II уже. Но что еще важнее, приезжая сюда, они приносили те технологии, которые наши вот русские предприниматели — выходцы из крестьян, внуки крепостных, очень быстро у них перенимали. Это в любой сфере — мы возьмем инженерию или парфюмерию, мы возьмем текстильную промышленность или пищевую промышленность, почти везде один и тот же шаблон, с разницей там в 15 лет развития. Приезжает немец, привозит новую технологию, богатеет, русеет. А потом появляются десять конкурирующих фирм с чисто русскими фамилиями. Так везде. И вот эта вот плотная дружба с Германией, которая, к сожалению, была разрушена в эпоху уже Николая II, это тот ключевой вклад, который, конечно, Александр III внес в экономику. А вот дальше он уже мог ничего не делать, потому что и так потребность в промышленной инициативе, предпринимательской инициативе, в промышленном развитии в обществе была, бурно развивались железные дороги. Кстати, что было отнюдь не бесконфликтным. Потому что, с одной стороны, железные дороги строились, причем не на государственные деньги, как правило, на частные деньги, в концессию — это отдельная очень интересная история, но при этом разорялись ямщики. Поэтому этот очень быстрый, догоняющий тип индустриального развития, который, кстати, полностью соответствовал немецкому типу развития, потому что и Российская, и Германская империя, и в меньшей степени Австро-Венгерская империя, такая вот младшая сестра этих двух больших, они имели характеристики так называемого второго эшелона модернизации. В этом отношении онтологически глубинно были несходны там с Францией, Англией, с Америкой, как представителями первого эшелона модернизации, но и много других общих черт. И поэтому промышленное развитие эпохи Александра III было объективным и неизбежным следствием общественной жизни.

А. Пичугин

— Про Николая Карловича Гирса еще хотелось бы сказать, архитектора внешней политики Александра III, как потом уже его назвали, но действительно человек, который был... Гирса, вы его не упоминали, нет?

Д. Казанцев

— Пока еще нет.

А. Пичугин

— Потому что это человек, который да, его критиковали все практически. Но когда вы говорите про то, что политика Александра III во многом выстраивалась в отношениях с странами Европы, вот эту прозападную политику как раз проводил Гирс. Это, я так понимаю, во многом были его идеи.

Д. Казанцев

— Это была его работа, но я не думаю, что это были его личные идеи, его личные, если угодно, хотелки. Потому что вот этот вот гирсовский взгляд на внешнюю политику через 30 лет, ну через 25 лет воспроизведет в своей знаменитой записке Дурново, хотя это представитель вообще там консерваторов, славянофилов и все такое. Я бы сказал то, что эта политика имела успех ровно потому, что Гирс, в общем и целом, считал запросы общества, не только так внешнеполитические, но и, прежде всего, экономические. И да, через недовольство — через недовольство чиновников, через недовольство тех самых вот таких вот шовинистов из числа императорской фамилии, предлагал империи ровно то, что ей нужно. И чиновники, и профессионалы-управленцы линейного уровня, а вслед за ними и купечество, и обыватели, много-много кто, получали действительно связи с Европой, новые технологии и новые, повторюсь, деньги, какие-то культурные влияния, которые Россия очень быстро принимала, доводила до ума. Вот, допустим, если даже посмотрим на уровень материальной культуры — какая-нибудь мебель, мебель эпохи начала Александрова царства, не Александра II я имею в виду, и мебель какая-нибудь эпохи Николая II — это просто две разные страны, качество резьбы. Или если мы возьмем посуду, инструменты — какие-то хирургические инструменты или инструменты крестьянского быта, да практически что угодно. Напомню, то что именно начиная с эпохи Александра III, со взлета этой эпохи, русская промышленность на равных начинает участвовать в международных ярмарках, выставках. Сначала в качестве гостя, а потом в качестве лауреата, а потом и в качестве победителя. Да, не везде и не во всем, но сам уровень вот такого мирового промышленного лидерства — это то, что стоит осмыслить нам и сегодня. Если же мы возьмем вообще личность Гирса, если угодно, то по большому счету, будучи архитектором внешней политики России, он не то чтобы сильно перекраивал какие-нибудь горчаковские лекала. Да, эпоха Горчакова совсем другая. Горчаков вообще плоть от плоти еще вот эпохи Александра I, он современник Пушкина, он сформировался как личность в эпоху поражения в Крымской войне. Но вот вектор задавал еще он, а дальше по этому вектору шли и довольно успешно. Более того, успешность этого вектора, на мой взгляд, только подчеркивается наличием недовольства и критики со стороны разных групп населения. Потому что если какой-то вектор внешней политики встречает всенародный восторг, скорее всего, он ошибочен. А вот такое конфликтное взаимодействие, дискуссионное взаимодействие между разными группами населения — это как раз таки признак развитости политической жизни, развитости патриотического чувства человека, которому небезразлична своя страна, который готов в чем-то критиковать, предлагать лучшие пути ее развития, трудиться над их созиданием. И это развитость, с которой пришлось работать уже, конечно, Николаю II.

А. Пичугин

— У нас уже не так много времени остается, но тут мы, я думаю, что в последней нашей программе еще продолжим про это говорить, а сейчас только начнем. Крестьяне, которые при Александре III тоже почувствовали себя абсолютно иначе. Потому что с момента раскрепощения прошло все-таки 20 лет уже, и кто-то сумел полностью выкупить землю, кому-то она была отдана, кто-то сумел закрепиться в городах. Государственные крестьяне во многом стали управляющими на крупных предприятиях, это позволило им заработать деньги. Крестьяне, которые были крепостными, тоже многие пошли, как бы сейчас сказали, в бизнес, да, и стали соучредителями впоследствии. Кто-то, по-моему, Шаляпин, правда, уже, конечно, в николаевскую эпоху говорил про вот этих вот крестьян, которые сумели заработать чуть-чуть, а потом что-то купить и потом расшириться, что именно они стали первыми промышленниками, которые впоследствии превратились в меценатов. И именно они потом привозили в страну, уже в предреволюционную Россию, там первого Пикассо. Именно они создавали галереи, именно они создавали благотворительные общества, основываясь на том, что их жизнь была тяжелой.

Д. Казанцев

— И это очень важная черта общественной жизни, которая резюмирует и итог культурного развития, и научного, и промышленного, экономического, и, главное, социального. Действительно, эпоха Александра III — это дети вчерашних крепостных. И история моей семьи подтверждает тезис о том, что, да, потомки бывших государственных крестьян, становились, как мы сейчас бы сказали, СЕО управляющими на заводах государственных и частных, то, что крепостные становились землевладельцами, то, что в России начинали появляться длинные деньги. Это не всегда деньги там Абрикосовых или Рябушинских, или Мамонтовых, или Морозовых. Это тысячи и сотни тысяч куда менее известных, но отнюдь не менее значимых фамилий за счет своего масштаба. Люди из героев Островского стали постепенно превращаться в тех меценатов, которыми мы вдохновляемся, надеюсь. Потому что Солдатенковы, и Тенишевы и много-много кто еще — это выходцы из эпохи Александра III. И вот это вот сопряжение себя со своей нацией — я имею в виду не в этнографическом, разумеется, смысле, не в этническом, а нации политической, сопряжение себя со своими соседями — это то, что именно в эту эпоху глубоко прорастает и в русское общество, кстати, в американское общество. Но просто в американском обществе мы это видим до сих пор, когда для долгого бизнеса просто неприлично там не содержать какую-нибудь больницу или не построить галерею гигантскую где-нибудь в центре Нью-Йорка, причем с бесплатным посещением. Там просто вот будут портреты при входе висеть, то что это там галерея клана, допустим, Рузвельтов. А в России там галерея клана Третьяковых. А в Финляндии это галерея Синебрюхова. Это все, конечно...

А. Пичугин

— Синебрюховы, кстати, выходцы из нынешней Ивановской области, тогда Владимирской губернии, из-под Суздаля.

Д. Казанцев

— А вот имя их увековечено в Хельсинки.

А. Пичугин

— Из города Гаврилов-Посад.

Д. Казанцев

— Гаврилов-Посад. Вот этого я не знал, интересная метаморфоза. Хотя вот тоже даже метаморфоза, внутренняя эмиграция. Кто сейчас помнит то, что Морозовы — это уроженцы Массальского уезда? Кто вообще знает, где находятся Массальский уезд. Однако же они стали такими вот промышленными гигантами общероссийского масштаба в третьем-четвертом поколении. И вот это вот понимание денег как чего-то такого, что не просто нужно заработать, но и оставить своим детям, а через них своей стране — это новое общественное достижение, достижение общественной мысли на рубеже эпох XIX и XX века.

А. Пичугин

— Спасибо. Мы продолжим в нашей последней программе на эту тему. Напомню, что Дмитрий Казанцев, кандидат юридических наук, специалист по истории культуры, истории права, был с нами. Я Алексей Пичугин. Мы прощаемся. До скорых встреч.

Д. Казанцев

— До встречи, дорогие друзья.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Религиозная философия К.Н. Леонтьева». Юрий Пущаев
• «Вера и дело». Мирослава Сергеенко
• «Религиозная философия В.С. Соловьева». Алексей Козырев

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов