«Покаяние и раскаяние». Прот. Максим Первозванский

У нас в студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.

Мы говорили о значении раскаяния и покаяния в преодолении последствий греха.

---

А. Ананьев 

– Добрый вечер, дорогие друзья, вы слушаете радио «Вера», меня зовут Александр Ананьев. И ближайшие 60 минут я буду задавать свои вопросы неофита моему дорогому гостю, священнику храма Сорока Севастийских мучеников в Спасской слободе, Максиму Первозванскому. Добрый вечер.  

Протоиерей Максим 

– Добрый вечер. 

А. Ананьев 

– Ну вот, говорят, понедельник день тяжелый. Не могу сказать, что для меня понедельник день тяжелый, но то, что он непростой – это правда. Потому что вот по понедельникам я задаю самые непростые вопросы, по крайней мере, для себя. Как известно, в правильно заданном вопросе содержится – сколько, отец Максим, – порядка 60–70 процентов ответа. Ну так вот, это не мой случай, могу сказать вам точно. И ведь неспроста, видимо, незадолго до того, как включились микрофоны, вы вспомнили Булгакова. Я тоже начну с цитаты Булгакова: «Покайся, Иваныч, тебе скидка выйдет». Казалось бы, два таких одинаковых похожих слова: покаяние и раскаяние. И мы редко задумываемся о том, что между ними, конечно же, есть немало общего, но разницу между ними если понять, и к раскаянию, и к покаянию, можно подойти гораздо ближе, чем не понимая разницы ключевой между раскаянием и покаянием. Как часто вы сталкивались с тем, что люди не осознают разницы между одним и другим? 

Протоиерей Максим 

– Ну вы знаете, все-таки это, я боюсь, чтобы у нас не получился с вами разговор о словах, а не о сути. 

А. Ананьев 

– Ну конечно, конечно. Но начать именно со слов хочется. 

Протоиерей Максим 

– Как я, вы знаете, я всегда, ну кроме того, что когда встречаюсь с тем или иным словом, лезу в этимологический словарь Фасмера, я пытаюсь сам пробовать слово на вкус, что называется, что оно значит для меня, как я его чувствую, как я его переживаю. И слово «раскаяние», оно для меня близко к слову «сожаление» – я жалею, я раскаиваюсь в том, что я сделал, я пожалел о том, что я совершил. Именно таким образом оценивается, например, в Священном Писании состояние Господа Бога перед всемирным потом. Сказано, что Господь раскаялся в том, что сотворил человека. 

А. Ананьев 

– Взяли и опередили мой вопрос, так хорошо подготовленный для... 

Протоиерей Максим 

– Я не знал, честное слово. 

А. Ананьев 

– Да, действительно: и раскаялся Господь, что создал человека на земле, что воцарил Саула над Израилем. 

Протоиерей Максим 

– Да, то есть это сожаление, сожаление о том, что я совершил. И я думаю, вот это вот состояние раскаяния, сожаление о том, что человек сделал, оно свойственно всем людям, независимо от глубины их духовной жизни, религиозной принадлежности. Мы действительно часто жалеем о том, что мы сделали. Притом это раскаяние, это сожаление может вообще никак не быть связано с понятиями добро и зло, хорошее или плохое. Я могу раскаяться в том, что я решил сегодня, значит, не знаю, скушать что-нибудь такое – вот омара или наоборот, соленых огурцов с молоком, – и у меня случилось ночью соответствующее брожение в животе. И я раскаялся в тем, что я съел. То есть это вообще не нравственная, я бы так сказал, категория. Это просто нам действительно свойственно жалеть о чем-то. Я могу сожалеть о том, что я, не знаю там, поступил в этот институт, поехал куда-то отдыхать или выбрал себе какую-то профессию. Я могу раскаяться в том, что я женился или наоборот, в том, что я пошел в монастырь, много в чем. То есть это просто сожаление о своих совершенных действиях. 

А. Ананьев 

– Отец Максим, у меня неофитский вопрос к вам: когда мы на исповеди говорим «каюсь» – мы имеем в виду раскаяние или покаяние? 

Протоиерей Максим 

– Опять-таки, все-таки чтобы нам не играть словами, сначала я говорю... Понимаете, исповедь это как бы по форме и даже по течению вроде бы очень простое действие, в котором вообще нет ничего сложного, оно доступно семилетнему ребенку, поэтому с семи лет мы уже и можем приглашать детей к исповеди. 

А. Ананьев 

– Ой-ой, мне 42, я на 200 процентов уверен, что мне... 

Протоиерей Максим 

– Но процесс, который происходит при исповеди, он не такой простой. Он действительно начинается с раскаяния и заканчивается покаянием, должен, по крайней мере, начинаться с раскаяния. Иногда, знаете, я много раз и исповедуя людей, и самое страшное, исповедуясь сам, не испытывал ни раскаяния, ни при этом и не совершалось покаяние. То есть, к сожалению, исповедь часто может быть формальная, в том числе у людей, которые всячески стараются, чтобы она формальной не была. Не всегда это получается. Точно так же, как не всегда получатся неформальная молитва, не всегда получается неформальное проявление – ужас какой-то, что я говорю, – неформальное проявление любви, например, когда мы какое-то доброе дело делаем, совсем не значит, что наше сердце, наши чувства, наш ум полностью созвучны всему этому. А иногда сердце может быть абсолютно холодно и пусто, а я все равно что-то совершаю. Так и здесь. Поэтому начинается исповедь с раскаяния – я сожалею о чем-то. А заканчивается покаянием, то есть изменением. Покаяние – ну об этом уже достаточно много сказано, покаяние – это реальное преодоление последствий того или иного греха. Или даже если это не связано с грехом. Понимаете, покаянием ведь можно назвать, и мне достаточно близко вот именно такое понимание покаяния, когда человек просто, хотя и говорят, что лучшее враг хорошего, все равно меняется от лучшего к хорошему. Или там от менее плохого к более плохому... 

А. Ананьев 

– Изменяется от лучшего... 

Протоиерей Максим 

– Или от хорошего к лучшему. Я оговорился, спасибо. От хорошего к лучшему, то есть человек может действительно, я не знаю там...  

А. Ананьев 

– Между прочим, это мудро, отец Максим. Все-таки лучшее подразумевает какую-то гордыню.  

Протоиерей Максим 

– Ну говорят поэтому: лучшее враг хорошего. Но я могу стремиться, я даже сейчас не имею в виду какие-то духовные добродетели, потому что если я считаю себя хорошим и хочу стать лучшим, то, безусловно, это признак отсутствия первого качества из заповеди блаженства: «Блажены нищие духом, яко тии Бога узрят». То есть человеку свойственно признавать за собой отсутствие, ну духовному человеку, хоть немножко духовному, свойственно и надлежит признавать у себя отсутствие духовных добродетелей. Но изменяться он может хотеть на самых разных стадиях, фазах, я не знаю, этапах, периодах своей жизни, когда он... Вы знаете, я могу быть, вы можете быть прилежным, примерным семьянином, но в какой-то момент вы начинаете осознавать несовершенство вашей семейной, например, жизни, ваших отношений с женой, с родными, близкими там, детьми, родителями. И все вроде бы нормально, никто не ругается, никто там не дерется, никто никого ни в чем не обвиняет. Но вы вдруг как-то особо остро, я, например, неоднократно это в жизни испытывал, особо остро осознаешь свою неправильность и неспособность вот как главы семьи, как мужа, как отца. И это даже, еще раз говорю, это не... Понимаете, мы грех привыкли интерпретировать, что это какой-то проступок. А есть замечательный такой рассказ о том, как один священник просил прощения у своей паствы в Прощеное воскресенье: простите меня, братья и сестры, плохой я у вас священник, недостаточно хорошо о вас молюсь – это не значит, что он о них не молится, – чудеса не совершаются, да, мертвые не воскресают, больные, не могу уделить каждому должного внимания. Я, например, очень остро чувствую иногда, ко мне достаточно часто, как к любому, наверное, священнику обращаются люди с проблемами, и я понимаю, что я не могу им помочь. У меня нет не то что даже нужных слов, а у меня нет духа, например, вот того, которым бы Господь меня вразумил, и я человеку ответил, как, знаете, не от себя, а от Бога. И человек ушел не просто там утешенный, не просто довольный, а он ушел преображенный, он ушел обновленный – именно этого ведь люди ждут от священника. И я понимаю, что я далеко не таков. И это вызывает не раскаяние, не сожаление, хотя сожаление о каких-то грехах и поступках возникает, когда ты понимаешь, что вот твое нынешнее состояние – это следствие твоих же грехов. Но стремление к тому, чтобы стать лучше, вот такое покаяние, оно тоже может присутствовать. 

А. Ананьев 

– Правильно ли я понимаю... Да, ну это на самом деле чрезвычайно сложное для понимания, что раскаяние, что тем более покаяние, вот лично для меня. Я вот сегодня часа два вот здесь, в монастырском дворе гулял вокруг храма, пытался собрать мысли в кучу. И к своему ужасу пришел к какому-то выводу, которым бы хотел поделиться с вами ближе к концу программы, ну раз уж у нас вы как-то сразу взяли и ответили на все вопросы, которые я здесь подготовил, да, – ну в этом особенность все-таки замечательных собеседников, – я поделюсь с вами сейчас. Я вдруг осознал, что поскольку покаяние это следствие изменения ума, той самой метанойи, к которой мы стремимся, подходя к исповеди, к причастию, ведя настолько, насколько это возможно, благочестивый образ жизни, не совершая зла и стремясь совершать добро. И останавливаясь на улице, возвращаемся к тому нищему у метро и, мучаясь стыдом, что мы прошли мимо, все-таки даем ему денежку и уходим. безо всякого торжества, а все еще продолжая мучиться этим стыдом. Мы не знаем, что такое покаяние. И в принципе не можем знать. Потому что покаяние в моем понимании, пока я ходил вокруг храма в нашем монастырском дворе, это какая-то финальная точка, это святость. Покаяние – знак равенства – это святость, в моем понимании. Так это или нет? 

Протоиерей Максим 

– Ну вы знаете, я, в общем, как и вы сейчас, пытаюсь смотреть на человека в его развитии постоянном. Я сейчас можно издалека немножко начну? 

А. Ананьев 

– Да, конечно.  

Протоиерей Максим 

– Вот чем страшен грех, вот с той цитаты булгаковской, с которой вы начали: тебе скидка будет. Когда люди рассматривают свершенный грех, как, значит, нарушение какой-то там статьи... 

А. Ананьев 

– Преступления.  

Протоиерей Максим 

– Преступления законодательства, да, преступление закона, за которые они будут наказаны, но при определенных условиях там возможны смягчающие какие-то вещи, и суд может учесть раскаяние, например, как это часто и бывает, или там учесть какие-то еще дополнительные обстоятельства... 

А. Ананьев 

– Или может не учесть. 

Протоиерей Максим 

– Или не учесть, и будет тебе скидка или, наоборот, тебе еще накинут – то есть такой вот юридический подход. И как бы в этом подходе тогда действительно, ну вот этот подход вообще был свойственен такому средневековому христианству, наиболее ярко выраженному на западе, да, когда возникли такие вещи как индульгенции, когда совершенный грех должен быть искуплен, конкретно уравновешен совершением какого-то доброго дела. Вот буквально юридически: вот есть весы, и вот на одной чаше весов у тебя твои какие-то злые дела, а на другой чаше весов твои добрые дела, в том числе выраженные буквально материально. 

А. Ананьев 

– Что удивительно, вы говорите об этом о средних веках, но я уверен, что большинство тех, кто нас сейчас слушает, в голове держат именно эту схему. 

Протоиерей Максим 

– Ну возможно, я не могу, у меня нет такого социологического исследования, но многие действительно, ну это было введено буквально как вот общепринятое, не просто сознание народное, что называется, а именно, так сказать, об этом проповедовалось, об этом говорилось, и это выводилось буквально, еще раз говорю. Ну, например, на западе институционально, то есть буквально вот индульгенции, которые ты мог выкупить, заплатив определенную сумму, пожертвовав там, допустим, на строительство собора святого Петра. Я не хочу сказать, что эта болезнь свойственна только западным христианам, у нас, может быть, она была выражена как-то по-другому, но она, безусловно, присутствовала. Вы правильно говорите, что она и сейчас присутствует. И в такой логике грех совершать не так страшно. Ну потому что его можно уравновесить чем-то, вот неважно чем. Ну знаете, да, давайте нехристианский вариант, всех сегодня помянем, помянем братьев наших мусульман. Совершенный намаз, насколько я понимаю (да простят меня наши братья, если я что-то неправильно понимаю), прощает, по их представлениям, грехи совершенного дня. Рамадан совершенный прощает грехи за год, а совершенный хадж в Мекку прощает грехи всей жизни. То есть ты должен ()я опять ни в коем случае, ты что-то можешь сделать, вот сделать – пойти, принести, заплатить, значит, прочитать, какие-то молитвы, там еще что-то, куда-то что-то опустить, какую-то денежку – и грех будет прощен, грех будет изглажен, то есть некое греховное действие может быть исправлено каким-то внешним действием. И в этом отношении, особенно если у меня там и вся жизнь впереди, и денег, допустим, много, и возможностей много, я понимаю, что да, я смогу. Точно так же, как если я богатый человек, я могу откупиться там, не знаю, от правоохранительных органов, если они пойдут на это, так же я могу пойти и думаю, что я могу каким-то образом договориться. То есть вот буквально эти слова возникают: договориться, откупиться, значит, отмолиться, отмолить, – то есть некое внешнее действие, которое преодолеет последствия греха. Однако дело обстоит гораздо сложнее. Человек в своем развитии, в зависимости от того, как он живет и что он совершает, он меняется сам. То есть человек, совершая некий грех и вообще совершая что угодно, или наоборот, некую добродетель, человек сделал доброе дело – и он изменился, произошло изменение. И в этом смысле произошло покаяние, как в одну, так и в другую сторону. Человек, навыкающий в грехе, становится, ну я не знаю, как вот ты на героин там какой-нибудь подсел, один раз укололся – и все, стал наркоманом, ты уже раб этого греха. Или там, я не знаю, выпил средство для прочистки труб – и навсегда испортил там свой пищевод и желудок. Там что-то можно поправить, но реально ты не просто сжег слизистую, и потом она восстановится. Или ты прыгнул там с пятого этажа в окно и переломал ноги, и винтовые открытые переломы – и дальше ты уже никогда не сможешь заниматься спортом. То есть совершенный поступок в духовном мире точно так же, чем страшнее поступок, тем сильнее влияние, точно так же влияет на человека, как и свершенный поступок в мире материальном. Невозможно вернуть. Я не знаю там, если я не сильно поругался с женой, я попрошу у нее прощения и, возможно, мы сможем все вернуть или даже милые бранятся, только тешатся. А если я наговорил ей каких-то вещей, если я там изменил ей, если я оскорбил ее – это можно не собрать. Это можно, как бы я ни просил потом, ни каялся, ни раскаивался, вот вспоминая это слово, в совершенном поступке, я не смогу это вернуть назад. Вот именно поэтому так страшен грех, что он приводит человека и отношения людей в состояние, которое изменить невозможно. 

А. Ананьев 

– Вы слушаете радио «Вера». Вопросы неофита продолжаю задавать я, Александр Ананьев. И на мои вопросы сегодня отвечает протоиерей Максим Первозванский. А как же соборование, отец Максим? Мне всегда, вот у меня, к сожалению или к счастью, всего лишь чуть больше года опыт жизни в Церкви, я совершаю много ошибок, я много чего не понимаю. Но вот относительно недавно я узнал про таинство соборования, и в моем понимании это как раз возможность излечиться от тех грехов, которые ты не понимаешь, не высказал, не осознал. Господь прощает тебе те грехи, которые ты вот успел натворить и это как раз то, о чем вы сейчас говорите. Или я ошибаюсь? 

Протоиерей Максим 

– Ну это одно из воздействий. Дело в том, что если действительно, если мы сейчас о соборовании маленькое такое отступление все-таки сделаем, все-таки надо помнить, что соборование по своему смыслу, основному назначению...  

А. Ананьев 

– Лечение. 

Протоиерей Максим 

– Это лечение. Поэтому дополнительно, знаете, у нас есть вот такое, то о чем говорил Константин Леонтьев – «цветущая сложность». То есть мы действительно в течение истории Церкви нагружаем и нагружаем, нагружаем и нагружаем (это не всегда плохо) дополнительными смыслами, духовными толкованиями, дополнительными там, я не знаю, эмоциями, переживаниями и много чем еще остальным. Вот мне кажется, что все-таки, понимая соборование как исцеление, и понимая, что между грехом и болезнью существует непрямая связь, но связь безусловно существует, и то, что она не прямая, лишь усложняет нашу жизнь. Понимая то что да, мы больны телесно и духовно, и все-таки первое средство духовного врачевания – это покаяние, исповедь, таинство причастия. Соборование нам оказывается в помощь в той ситуации, когда человек ну действительно вроде бы вот уже все высказал, во всем раскаялся, а совесть где-то уже непонятно, о чем говорит, да и здоровье не очень. То есть это как-то вот, условно говоря, такая чистка второго уровня. Не первое, не единственное и даже не самое главное средство борьбы с грехом. В борьбе с болезнью – да, хотя и здесь как бы нельзя недооценивать значение самого главного и центрального таинства Церкви – это причастия. У нас ведь как, у нас существует множество всевозможных чинов самых разных, но все они, по логике, в правильном восприятии венчаются Евхаристией и Святым Причащением. То есть все равно центром и ядром нашей духовной жизни является Евхаристия и причастие. А подходим мы к нему, в зависимости от наших нужд, можем очень по-разному. Перед этим может быть свершен молебен и всенощное бдение, может быть какой-то там пост, посвященный чему-то, там даже я сейчас не имею в виду установленные Церковью обязательные посты, или какие-то там дополнительные, не знаю, прошения, которые мы включаем в литургию – вот все это тоже может быть. Но если нет Евхаристии, то все это имеет такое вот поползновение, не обязательно превращается, но такую тенденцию к магии. Вот этот вот у нас молебен о сеяниях, вот этот вот о дожде, вот этот от засухи, вот этот от, значит, древоточца, а вот этот от короеда... 

А. Ананьев 

– Магизация веры. 

Протоиерей Максим 

– Да, то есть такая вот возникает вот не совсем правильная тенденция, которая вообще даже неизвестно, чем может закончиться. Мы должны понимать, что главное – это наше соединение с Богом. Бог врачует наши грехи, Бог решает наши проблемы, Бог подает все, что нам, так сказать, нужно для жизни. Но вот эту вот подготовку к соединению с Ним мы можем осуществлять по-разному. В том числе ведь соборование тоже не висит в воздухе, простите, оно обязательно, ведь вот как, если правильно, если прямо правильно – значит, сначала исповедь, потом соборование, потом причастие.  

А. Ананьев 

– Действительно, я даже не знал об этом. 

Протоиерей Максим  

– Именно в такой последовательности священник, приезжая к больному, совершает эти три таинства. Сначала, значит, он исповедует больного, потом он его соборует и потом он его причащает. То же самое мы, когда приходим в посты или в другой ситуации к таинству соборования, мы сначала должны поисповедоваться, потом пособороваться и потом венчает все Божественная литургия, таинство причастия.  

А. Ананьев 

– Мне очень близкими показались ваши рассуждения о связи раскаяния и наказания. Ну вот очень простой пример: раскаяние без наказания трудно себе представить. Возможно, что раскаяние и вызвано в первую очередь либо страхом наказания и ожиданием наказания, либо, уже постфактум, после свершившегося наказания ты сожалеешь о содеянном, потому что ну без вот этого наказания жилось бы тебе легче. Простой пример: ты припарковался в центре Москвы в неположенном месте или не оплатил штраф, не оплатил, вернее, парковку. Спустя какое-то короткое время тебе приходит внушительный штраф, тебе его надо оплатить. И тут на тебя сваливается вот это самое раскаяние: ну не надо было, ну неужели трудно было вот эти 30 рублей оплатить там? Ну торопился, не сделал, забыл... А не было бы наказания, возможно, не было бы и раскаяния. Я правильно понимаю? 

Протоиерей Максим 

– Да, совершенно справедливо. И поэтому как бы неслучайно первый уровень духовной жизни и первый уровень отношения человека с Богом – и не надо думать, что это какой-то неважный уровень, что это не к нам относящийся, – это конечно, уровень страха. Начало премудрости – страх Господень, когда человек боится наказания, которое, безусловно, последует. Но опять-таки нам и здесь не обязательно использовать юридические аналогии. Мы вполне можем себе представить, что если ты действительно перебегаешь дорогу в неположенном месте, и тебя сбила машина, это не значит, что Бог тебя наказал. Наказание происходит, так же как и в Священном Писании происходит проклятие. Не Бог проклинает человека в той или иной ситуации, а происходит проклятие, происходит наказание – как естественной, необходимый, неотвратимый, да, в том числе и благословленный, выбранный Богом ход вещей, который выглядит как действительно какая-то кара. На втором уровне отношений с Богом мы уже можем задумываться... 

А. Ананьев 

– Секунду, я хочу акцент поставить: оно выглядит как кара, но карой не является, ибо Бог не наказывает? 

Протоиерей Максим 

– Бог не желает ни нашей смерти, Бог не желает нашей боли, Бог не желает восстановления справедливости. Бог выше всего этого, понимаете. Бог любит каждого из нас абсолютной Божественной любовью. И Его наказания по отношению к нам являются наказаниями любящего отца, наказаниями любящего нас врача, когда нам необходимо отрезать руку, чтобы гангрена не... Больше того, иногда это надо сделать без наркоза. И мы можем себе вообразить (сейчас я скажу смешное, простите) любящее нас правительство Москвы, которое назначило плату за парковки для того, чтобы навести порядок в центре города. Не желая снимать с нас какие-то деньги, зарабатывать на нас, а для того, чтобы жизнь наша, всех вместе, стала лучше. 

А. Ананьев 

– Я был согласен с этим до тех пор, пока не были введена оплата парковки по выходным дням, и посещение храма в центре Москвы стало стоить порядка семисот рублей. 

Протоиерей Максим 

– Да, наша власть несовершенна, хотя является отблеском власти Божественной, безусловно, не обладает всеми ее атрибутами. Но про Бога это сказать нельзя. Бог действительно искренне любит нас, искренне желает нам добра. И если делает нам больно или неприятно, то по-другому никак. 

А. Ананьев 

– А как еще показать ребенку, что включенный утюг может быть горячим и опасным? Только через боль. 

Протоиерей Максим 

– Вот поэтому именно я, когда люди размышляют о воспитании детей, говоря, что можно вообще обойтись без наказания, было бы терпение, было бы мастерство, была бы любовь настоящая, я все-таки не верю в это. Вот видя и понимая, что Бог нас, взрослых совершенно людей, вынужден наказывать, потому что даже с нами, взрослыми, по-другому иначе никак невозможно. 

А. Ананьев 

– Отец Максим, раскаяние меняет человека? 

Протоиерей Максим 

– Часто. Часто, но не всегда. И очень часто раскаяние, ну например, представьте себе, вот у вас очень хороший пример с парковками: вот вы раскаялись в том, что не оплатили, то есть пожалели, да, а действия...  

А. Ананьев 

– Вот не раскаялся. Жалко денег. 

Протоиерей Максим 

– Пожалели, жалко денег, да. Какие ваши дальнейшие действия? Вы можете начать, по необходимости, оплачивать парковку. Вы можете наклеить на номер какой-нибудь светоотражающий элемент или заляпать его грязью. Вы можете вообще, значит, озлобиться. И не просто в каком-то конституционном правовом поле попытаться изменить и повлиять на существующие правила, а озлобитесь и пойдете там громить витрины, я не знаю, выкрикивая что-нибудь про нехорошего человека градоначальника, который вообще к этим витринам, может быть, и отношения не имеет. То есть вывод и действия, которые сделает тот или иной человек, могут быть самыми разными. И то же самое во всей остальной жизни. Человек может озлобиться. Вот Каин классический пример. Неслучайно слово «раскаяние» от слова «Каин»...  

А. Ананьев 

– Как я рад, отец Максим, что вы об этом упомянули! Об этом мы поговорим с вами ровно через минуту.  

А. Ананьев 

– Мы продолжаем программу «Вопросы неофита». Вопросы неофита сегодня задаю я, отвечает на них замечательный собеседник, священник храма Сорока Севастийских мучеников в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Еще раз добрый вечер, отец Максим. 

Протоиерей Максим 

– Добрый вечер. 

А. Ананьев 

– И вот только что вы имели... Можно я так скажу: имели неосторожность увязать слово «раскаяние» с именем первого...  

Протоиерей Максим 

– Человекоубийцы. 

А. Ананьев 

– Человекоубийцы Каина. Я провел небольшое расследование, открыл эти толстые словари и выяснил, что, сейчас я вам даже попробую процитировать точно. Очень соблазнительно произвести слова «каяться» и «раскаяние» от имени первого убийцы на земле, библейского Каина, однако (и для меня это было открытием, я уверен, что для слушателей радио «Вера» это станет открытием) лингвисты связи с именем Каина не усматривают, производят эти слова от общего древнего индоевропейского корня, который, вероятно, означал разные понятия, среди которых: бояться, наказывать, мстить, каяться и другие. Сравнивают например с литовским словом kaina – цена, ну отсюда слово coin английское и все остальное. То есть к слову «Каин» на самом деле оно не имеет отношения. Что любопытно, при этом слово «неприкаянный» имеет непосредственное отношение к Каину, это мятущийся... 

Протоиерей Максим 

– Ну я бы, знаете, вы, с одной стороны, правильно совершенно поймали меня на этой ошибке... 

А. Ананьев 

– Без злого умысла, поверьте. 

Протоиерей Максим 

– Без вопросов. Я сказал, что «раскаяние» произошло от Каина – это неверно, но вы, приведя данные цитаты из уважаемых нами источников, все-таки указали что исходный корень у них общий. Вот не то что раскаяние произошло от Каина, но, кстати говоря, Каин-то не раскаялся, вот что я хотел сказать до нашего перерыва, что Каин не раскаялся, и это самое ужасное. При всей похожести его имени на процесс, который должен был, он обвинил Господа Бога – вот тот самый случай – он обвинил Господа Бога в происшедшем. И, как говорит нам Священное Писание, после того как Бог, значит, произнес над ним Свой суд, он пошел на восток. А восток в библейском понимании, в библейской географии это сторона Бога. То есть он пошел на Бога, то есть он сказал: ах так! – рубаху на груди, как тот самый морской пехотинец. То есть не то что он сбежал, так сказать, устыдившись, захотел там где-то спрятаться, как тот же самый Адам, например, устыдился своего греха и спрятался среди деревьев рая. А он пошел на Бога – то есть с ним не произошло не то что покаяния, у него и раскаяния-то не произошло – это да. Он не стал, он лишь констатировал: вот, Ты наказываешь меня, и от лица Твоего я скроюсь. То есть он так бросает Богу обвинение, вот зная там, пророчествуя о своей судьбе, но даже сожаления о содеянном в его словах не усматривается.  

А. Ананьев 

– Ну тем не менее, вот я еще хочу подчеркнуть, слово «неприкаянный» это как раз имеет отношение к имени Каина, вот действительно...  

Протоиерей Максим 

– Ну понятно, потому что и «окаянный» то же самое. Неприкаянный – потому что, так сказать, Каин как раз тот человек, который был Богом обречен на то, чтобы не обрести себе вот, так сказать, места, он должен был ходить и трястись. 

А. Ананьев 

– Что меня больше всего удивило в результате моих размышлений над сегодняшней темой, то открытие, что само раскаяние, оно напрямую связано с нашими эмоциями. Первичная реакция наша на те или иные события, как правило, это сожаление, стыд, может быть, может быть даже злость на самого себя. В то время как раскаяние, оно почему-то в сознании связано со словом «молчание», «тишина», когда ты позволяешь умолкнуть всем своим эмоциям и, не испытывая никаких эмоций, измениться в этой тишине.  

Протоиерей Максим 

– Ой, как сложно. Вообще я не могу сказать, что для меня это прямо вот так. Для меня покаяние – процесс, очень серьезно растянутый во времени и связанный с очень многими вещами и очень многими чувствами и процессами. Он может совершаться очень по-разному, он может совершаться даже незаметно для самого человека. Человек может совершенно не понимать, что он давно уже покаялся и реально изменился. Вот есть такой очень яркий пример того, как вообще покаяние действительно совершается. Вот в житии Марии Египетской есть такое пронзительное место, где она, мучимая уже в пустыне помыслами, прилогами, она падала на землю, как она пишет, и лежала в изнеможении, не шевелясь там днями, я не знаю сколько, долго. И совершалось покаяние, – сказано так в ее житии, есть такое, – то есть отступали помыслы, она могла как бы жить дальше, она могла молиться дальше. Есть в Древнем патерике такое замечательно сказание о том, как два монаха ушли из монастыря в город по делам, впали в тяжкий грех блуда, раскаялись, вернулись назад. И отцы монастырские, значит, назначили им епитимью, наказание в виде сорокадневного затвора там на хлебе и воде. И первый из них, значит, все эти сорок дней проливал слезы, там не притронулся к хлебу, пил только воду. И когда он вышел оттуда, это был живой скелет со стертыми до костей коленями и проплаканными опять-таки до костей глазами. А второй несколько дней поплакал, а потом начал петь пасхальные песнопения и радоваться о том, какой милостивый и любящий Господь, спасает и принимает всякого кающегося. И перед отцами встал вопрос, какой образ покаяния правильный и чей образ покаяния выше. И было засвидетельствовано в этом патерике, что равное. То есть покаяние, что значит на их примере, что совершилось покаяние – значит, они не просто пожалели о том, что они сходили в город и там, значит, загуляли, а действительно этого больше не повторится – тех чувств, тех сил, которые их толкали, толкнули на совершение греха, оказались ими преодолены, они реально изменились. А как они к этому пришли – вот два таких, очень разных пути. Безусловно, и тот и другой путь связаны с непосредственным обращением к Богу, с молитвой, но молитвой очень разной. В первом случае это как бы молитва-слезы, во втором случае это молитва-радость. А может это быть вообще тишина, полное безмолвие, о чем вы упоминаете, действительно, в тишине собственного сердца. 

А. Ананьев 

– Я имел в виду именно безэмоциональность, вот это очень важно поймать в себе – вот отсутствие сожаления, радости, горды... вот всего. 

Протоиерей Максим 

– Вы знаете, что немцу смерть – то русскому здорово. Вот я глубоко убежден, это одна из самых любимых моих поговорок (конечно, не к национальностям это имеет отношение). Для одного человека действительно нужно прийти в тишину, в умирение, в такой мир с самим собой. Другому человеку, я например, совсем другой человек, мне нужно разозлиться. Мне вообще для того, чтобы что-то делать, часто нужно вот разозлиться, ну в хорошем смысле этого слова. Особенно с возрастом, знаете, когда собственная внутренняя энергия тебе как бы становится уже несколько меньше, чем в 15 лет, то для того, чтобы побудить себя к действию, побудить себя к изменению внешнему или внутреннему, все равно мне требуется какая-то... Ну слава Богу, я обхожусь без, не знаю там, серьезных каких-то стимуляторов, максимум там это крепкий чай или кофе. Но иногда мне, правда, вот нужно что-то такое сказать, чтобы почувствовать, понять, надо прямо вот разозлиться, а вовсе не тишину.  

А. Ананьев 

– А откуда я взял вот эту вот историю про тишину. Буквально цитата: покаяние – это, в сущности, таинство – вот к этому хочется очень вернуться, в отличие от раскаяния. Чтобы состоялся совестный акт, сила человеческого разума, ума или рассудка должна быть приведена к молчанию.  

Протоиерей Максим  

– «Акт» – ключевое слово в этом тексте. Очень серьезный глубокий текст вы сейчас привели: покаяние как акт. Я же говорил о покаянии как о процессе. Почему мне важно, и мы собственно нашу сегодняшнюю передачу начали со слов, что давайте мы попытаемся говорить о процессах больше, чем о словах. Слова, у нас ведь как: есть синонимы, омонимы, и много разных других вещей. Мы можем одно и то же слово, особенно в ситуации сложных вещей, духовная жизнь сложнейшая вообще вещь, мы можем их по-разному акцентировать, по-разному их нагружать в том или ином случае. И то есть это все-таки не алгебра, гармонию поверить алгеброй в данном случае, по слову классика, тоже не так просто бывает. Если говорить о покаянии как об акте, свершающемся в сердце человека, и действительно иногда здорово, когда это свершается на исповеди, а иногда и не на исповеди. Я сам в себе несколько раз в своей жизни наблюдал, когда со мной такой акт покаяния свершался просто во сне. Вот когда действительно ты беэмоционально, ты просыпаешься, а подушка вся мокрая, и ты понимаешь, что ты изменился, ты уже больше не можешь быть таким, каким был еще вчера, что ты действительно стал другим. Ты хотел этого десять лет, у тебя ничего не выходило, а тут вдруг это совершилось. Да, сон вообще, как вот... 

А. Ананьев 

– Очень похоже по описанию на то, что испытал Раскольников после его... И слезы, и облегчение... 

Протоиерей Максим 

– Плохо помню в данном случае Достоевского, но вот со мной такое происходило именно во сне. И, видимо, какие-то, не знаю, как говорит моя супруга, «затыки» в обычной жизни не дают, не позволяют мне испытывать подобное, а вот сон, я помню, причем это было со старших классов, когда там это, может быть, раз в несколько лет что-то с тобой происходит, когда вдруг ты просыпаешься другим.  

А. Ананьев 

– Но это, получается, тоже своего рода акт, отец Максим. 

Протоиерей Максим 

– Да, вот это как акт. Я почему, собственно, тут я хотел вас поддержать этим своим рассказом, что действительно свершается акт покаяния, и ты действительно становишься другим. Но покаяние совсем не обязательно бывает именно актом, оно бывает и растянуто на многие годы, когда человек действительно постепенно меняется, борясь с грехом, преображая с Божией помощью себя, какие-то стороны своей жизни, характера или еще чего-то. 

А. Ананьев 

– Сейчас слушал вас и вспоминаю Достоевского тоже, и понимаю, что я испытываю что-то, не зависть, но что-то очень похожее на зависть. Потому что в глубине души я мечтал бы испытать что-то похожее, но, видимо, прихожу к выводу, что я еще не готов. И вот об этом я хочу поговорить с вами прямо сейчас.  

А. Ананьев 

– Это «Вопросы неофита» на радио «Вера». Мы продолжаем разговор о том, в чем разница межу звучащими похоже раскаянием и покаянием, может ли быть одно без другого, что первично, а что главное. И если вы следите за нашей беседой, я думаю, что вы уже, может быть, открыли для себя что-то новое. На мои вопросы сегодня отвечает замечательный священник храма Сорока Севастийских мучеников в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Возвращаясь к тому самому Родиону Раскольникову, у которого от раскаяния, возможно в кавычках, потому что он не сожалел о совершенном, он презирал себя и чувствовал себя жертвой своего собственного поступка, а это большая разница, между прочим. 

Протоиерей Максим 

– Колоссальная. 

А. Ананьев 

– Колоссальная. И в этом изрядно гордыни. До собственно покаяния или, по крайней мере, то, что мы по школьным сочинениям привыкли называть покаянием Раскольникова, когда и слезы хлынули из его глаз, и душа его очистилась после того, как он исповедовался Сонечке Мармеладовой. Я начинаю думать, что... вернее я давно уже сделал вывод, что Раскольников не мог так быстро покаяться. 

Протоиерей Максим 

– Именно поэтому сколько там, 20 лет каторги. То есть вот мы сейчас как бы замыкаем к тому, что невозможно вот взять, ты совершил разовый поступок... 

А. Ананьев 

– Да. 

Протоиерей Максим 

– Но путь к здоровью духовному, путь возвращения к чему-то, он может занимать, он иногда может быть почти вообще невозможен – ну я сейчас говорю вещь на грани ереси, потому что Церковь все-таки учит о том, что покаяние возможно для всех и в любом состоянии. Но почти невозможным оно может быть при совершении тяжких грехов, при коснении в грехах, при состоянии глубокой порочности. Причем это ведь не обязательно выражается как-то внешне. Вспомним, что для Раскольникова было такой исходной точкой его действий, его образа мыслей – это гордыня, это желание быть не как все, это желание быть избранным. То о чем Александр Сергеевич Пушкин до этого написал: «Мы все глядим в Наполеоны; двуногих тварей миллионы...» – так, с сарказмом. Вот он не хотел быть миллионом этим.  

А. Ананьев 

– Не хотел быть «тварью дрожащей». 

Протоиерей Максим 

– Да, «тварью дрожащей» или право иметь хотел. Поэтому вот это преодолеть, ты попробуй, измени свой образ, себя в восприятии мира, целей жизни. Именно поэтому очень часто, когда человек, чем страшно-то просто раскаяться, да и первые этапы покаяния чем сложны – ты оказываешься в пустоте. Все что, если это не случайный для тебя какой-то поступок, какая-то оплошность, грех, а действительно, вот как у Раскольникова, некий образ мыслей, мировоззрение, что ты, отказываясь от него, ты остаешься в пустоте, ты не знаешь, как тебе жить. Это как человек, который отказывается там от наркотика или от алкоголя, не понимает, не в смысле даже, чем ему время занять, а действительно в душе возникает колоссальная пустота. 

А. Ананьев 

– Освобождает место, и в это место впускает... 

Протоиерей Максим 

– А свято место пусто не бывает. То есть это сложнейший процесс на самом деле. Именно поэтому то, что современная медицина, так сказать, называет словом «реабилитация», вот этого слова не было в церковном лексиконе, но человеку, совершившему тяжелый грех, для, так сказать, того, чтобы вернуться во внятное состояние, необходима реабилитация тоже. Точно так же, как наркозависимым, алкозависимым или человеку, бывшему там жертвой какой-то тоталитарной секты, требуется реабилитация. Именно поэтому назначается епитимия – как средство реабилитации. Поэтому это, правда, длинный процесс, это лучше вот, так сказать, не делать таких вещей, которые потребуют реабилитации.  

А. Ананьев 

– Но ведь часто – я сейчас ставлю себя на место человека, ну я собственно и очень часто на этом месте нахожусь, который, когда подходит его очередь на исповеди – отдельный вопрос, там раскаялся не раскаялся в своих дурных привычках, которые ты знаешь, которые ты приносишь, за которые тебе стыдно. Но если бы ты раскаялся по-настоящему, ты бы уже в следующий раз не приносил всю эту грязь, но ты все равно, снова и снова приносишь. Но быть готовым к покаянию ведь важно. И вы видите, что перед вами на исповеди стою я – не готовый к покаянию в том виде, которого я сам от себя жду. Стало быть, мне можно отказать, и следовало бы отказать в этом? Это же важно, потому что я сейчас пытаюсь представить себе, как много людей – вот я, – не подошли близко к тому, что называется покаянием, даже не... 

Протоиерей Максим 

– Знаете, я вот опять отвечу афоризмом, простите, или даже поговоркой. Вот не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет. И в этом отношении я стою у аналоя, принимаю исповеди людей уже четверть века. Вот реально, вот уже в этом году будет 25 лет, как я принимаю исповеди самых разных людей, в самых разных обстоятельствах. И когда я был молод, я был категоричен именно в том, что мне хотелось видеть и ждать от людей, приходящих на исповедь, действительно ну если не слез, то реального раскаяния, чтобы они уходили преображенными, чтобы они действительно приходили на исповедь для того, чтобы преобразиться, для того чтобы измениться. Сейчас я гораздо спокойнее отношусь, может быть, не хочу сказать равнодушней, надеюсь, что не равнодушней, а трезвей к этим вещам, понимая, что ведь люди, они живут в Церкви десятилетиями. Тоже вот не месяц человек уже в Церкви, а он уже ходит в храм там, с рождения иногда ребенок ходит в храм, и сейчас ему уже, этому ребенку, 30 или даже 50. И для него исповедь значит нечто другое. Действительно некое озвучивание и констатация своей греховности, которое озвучивание и констатация, которая позволяет ему более-менее трезво, ну или должна позволять увидеть себя и свое состояние, как бы фиксация: да, вот я такой, я не доволен собой – уже много. Это не покаяние, конечно, это всего лишь... 

А. Ананьев 

– Это даже не раскаяние. 

Протоиерей Максим 

– Это даже не раскаяние. Иногда человеку реально, вот особенно людям, непривыкшим к такому разговору, который мы сейчас с вами ведем, это вообще бывает непонятно. Я же ничего не совершил, – говорит такой человек, – я исповедовался две недели назад, и за эти две недели, ну вот было там, поругался с женой, например там или обиделся на коллегу на работе и переел как-то у тещи блинов. Я сожалею о содеянном, я надеюсь, что я в дальнейшем не совершу подобных ошибок... 

А. Ананьев 

– Это очень похоже на диалог подсудимого с судьей: вы раскаиваетесь? Я раскаиваюсь. 

Протоиерей Максим 

– Да, говорит, знает при этом, что скорее всего и в следующем году на масленицу он опять переест блинов. И точно в глубине души знает, что он все равно будет ругаться с женой, и его обида на соседа в следующий раз точно так же проявится, когда сосед позволит себе ту или иную неподобающую выходку. Человек осознает, вот такой человек, что да, при этом он, возможно, пытался много раз действительно себя изменить, и у него это не вышло. У него не вышло перестать обижаться. При этом не значит, что с ним ничего не происходит. Вот я почему и говорю о покаянии как о многолетнем часто процессе. Человек борется с собой на длинной дистанции, знаете, такой марафон. И он действительно, если посмотришь там, десять лет назад он гораздо жестче ругался с женой, гораздо сильнее обижался на соседа, а у тещи на блинах не просто блинами объедался, а еще и водки опивался. А сейчас он стал гораздо сдержаннее, гораздо, так сказать, и при этом, понимаете, да, то есть это не то что... Есть у нас такая мечта, вот действительно мечта, и я очень хорошо это помню, поскольку я сам из конвертитов – человек, который обратился к Церкви уже в сознательном взрослом возрасте, уже закончив университет. И я помню и очень хорошо эту мечту, что вот я сейчас пришел в Церковь, и я стану святым. Причем это желание питалось, я не знаю, я надеюсь, что оно питалось не гордыней, хотя элементы гордыни или тщеславия там, безусловно, присутствовали... 

А. Ананьев 

– И все скажут: вау! 

Протоиерей Максим 

– Да, это было, но заход был не такой. То есть это присутствовало как фон, но на самом деле было искреннее желание святости. А потом ты понимаешь, что да, это все не так просто. И именно поэтому люди в монастырь-то и уходят – от ощущения, сознания того, что не получается у них ничего здесь, в миру, и поэтому они пытаются, например, спасаться в монастыре. И это не значит, что у ни это там получится, и мы сейчас не об этом. А к тому, что вот, и это не значит, что не произошло преображения человека, оно произошло. Это не значит, что не произошло покаяния, покаяние тоже произошло...  

А. Ананьев 

– Происходит. 

Протоиерей Максим 

– Происходит, да. Оно произошло разово, как акт, и может происходить несколько раз. Но вот грех тянет, грех давит, заходит с другой стороны, враг коварен, ты вроде бы его отбил здесь, он начинает действовать там. Ситуация все время меняется. Мы же меняемся. Даже не потому, что совершаем грехи или добродетели, просто меняется. Каждый день, снова и снова мы должны как бы подтверждать свое покаяние, мы должны подтверждать свою веру, мы должны находить новые там, я не знаю, все новое – слова, чувства, молитвы – и это целожизненная задача. 

А. Ананьев 

– Все-таки... вы опять опередили мой вопрос. Вот вы сказали: покаяние – это марафон. Мне очень понравилось это сравнение. Ведь у марафона есть такая ленточка, старт – там такая на дорожке нарисована белая полоса, и все приготовились, все полны сил, все побежали. И у покаяния есть начало, когда человек, взглянув глубоко в себя, ужаснувшись всему тому, что он там увидел, ввиду каких-то обстоятельств, каких-то событий, плачевных результатов его жизни, а может быть, и не имея этих плачевных результатов, но он взглянул в себя и сказал: Господи, помоги мне стать лучше! Я очень, не просто хочу, а мне жизненно необходимо стать лучше, иначе пропаду.  

Протоиерей Максим 

– Очень точные слова. 

А. Ананьев 

– А учитывая то, что вы сказали, что это марафон, предполагается, что в конце марафона, через сорок, сколько там, два километра, есть такая ленточка, на которой написано: финиш. Так вот где финиш? 

Протоиерей Максим 

– Смерть. 

А. Ананьев 

– Смерть? 

Протоиерей Максим 

– Да, конечно. Конечно. Именно поэтому именно итог-то подводится у смертной черты. И именно поэтому люди, которые побежали там в 20 лет, и человек, распятый на кресте, злодей, рядом со Спасителем, первый вошедший в рай – в некотором смысле смерть всех уравнивает. Хотя мы надеемся, опять надеюсь, что не по гордыни, не по тщеславию, что «в Доме Отца Моего обители многи суть». И поэтому нам важно эту ленточку пересечь и оказаться с Господом. Но в каком состоянии будет душа каждого из нас, кем, с чем мы предстанем пред Господом. Да, нам важно, чтобы вот: Господи, в любом, как угодно, значит, хоть как, хоть чучелком, хоть тушкой, значит, возьми меня, чтобы я среди овец был. Ну овцы там бывают тоже разные. Помните, как вопрос, который задал Петр Спасителю: а кем будем мы? Господь ему говорит: а вас, пребывших со Мною в страданиях Моих, вы сядете со мной в пакибытии судить двенадцать колен Израилевых. То есть судьбы у людей посмертные тоже все равно могут быть очень разные. Поэтому это я как бы отвечаю не на заданный вопрос: а зачем тогда, так сказать, нам сейчас упираться, если мы умирать сегодня пока не собираемся? И не только потому, что мы не знаем, когда мы умрем, а потому что от того, как мы проживем эту жизнь, не просто как мы ее закончим, а как мы ее проживем, зависит очень многое. 

А. Ананьев 

– Мы не знаем, за каким поворотом этого марафона та самая ленточка со словом «финиш», конец марафона, и где мы будем подводить итоги. Совершенно незаметно пролетел час. Отец Максим, я ведь с вами так и не поговорил о тех наказаниях или не наказаниях, а инструментах, которые помогают нам стать лучше. Вот, в частности, мне было бы интересно с вами поговорить о епитимье – слово для меня неизвестное. Но, очевидно, мы с вами вернемся к этому разговору уже в следующей беседе. А у меня есть пожелание для вас, друзья, для тех, кто слушает радио «Вера». Я желаю вам, чтобы вот этот марафон был для вас не фразой, крикнутой через дверь: «Покайся, Иваныч, тебе скидка выйдет», а вот этим вот марафоном длиною в жизнь, с пристальным вниманием к самому себе и с мольбами, обращенными к Богу, с одной лишь целью – стать лучше, чтобы спастись. Сегодня мы беседовали о раскаянии и покаянии, очень важной для меня теме, со священником храма Сорока Севастийских мучеников в Спасской слободе, протоиереем Максимом Первозванским. Отец Максим, спасибо вам большое. 

Протоиерей Максим 

– Всего доброго. 

А. Ананьев 

– Я Александр Ананьев. Радио «Вера». До новых встреч.