«Подвиг Ирины Алексеевны Комиссаровой-Дурылиной». Анна Грушин

У нас в гостях был кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала» Анна Грушина.

Мы говорили о жизни, подвиге и служении Ирины Комиссаровой, благодаря которой в тяжёлые 20-40-е годы сумел выжить священник, философ, публицист Сергей Дурылин. По словам Анны, Ирина Алексеевна сделала очень многое для популяризации духовного наследия и увековечивания памяти отца Сергия.

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.

---

А. Пичугин

– Здравствуйте, дорогие слушатели. Приветствуем вас. Я Алексей Пичугин. Сегодня четверг, и это программа совместная с музеем «Советский Союз: вера и люди», музеем и исследовательским центром. Ксения Толоконникова директор музея...

К. Толоконникова

– Добрый вечер, дорогие друзья.

А. Пичугин

– Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала». Добрый вечер.

А. Грушина

– Всем здравствуйте.

А. Пичугин

– Мы сегодня продолжаем цикл наших программ, которое посвящены жизни Церкви, церковных людей, церковного общества и всего того, что окружало Церковь в период советский, в период, мы обычно говорим, послевоенный, потому что хронологические рамки работы нашего музея – это от конца Великой Отечественной войны до распада Советского Союза. Но в данном случае история, о которой мы сегодня будем говорить, люди, о которых мы будем говорить, их истории, они начались до войны, сразу после революции, ну а жизнь-то их, естественно, и задолго до революции. Поэтому Ксения, расскажи, пожалуйста, что мы сегодня обсуждаем, кого мы сегодня обсуждаем.

К. Толоконникова

– Мы сегодня хотим поговорить, по предложению Анны Филипповны, которое мне показалось очень интересным и таким значимым, об Ирине Алексеевне Комиссаровой-Дурылиной. Не о Сергее Николаевиче Дурылине как об исследователе, философе, священнике...

А. Пичугин

– О чем можно отдельно поговорить.

К. Толоконникова

– Да, хотя, естественно, его работы и какие-то факты его биографии будут всплывать в нашем сегодняшнем разговоре. А именно хотели сделать акцент вот на подвиге (мне кажется, что именно этим словом надо охарактеризовать жизненный путь Ирины Алексеевны), на подвиге Ирины Алексеевны Комиссаровой, которая была ну ангелом-хранителем, наверное, да, Сергея Николаевича Дурылина. Она много сделала для него при жизни и сделала очень много для сохранения и популяризации его наследия, для увековечивания его памяти. И вот об этой замечательной женщине – очень простого происхождения, очень умной, талантливой, чуткой, яркой – мы сегодня хотели поговорить. Анна Филипповна.

А. Грушина

– Еще раз здравствуйте. Для меня Ирина Алексеевна Комиссарова явилась как бы чем-то ну абсолютно новым в моем сознании тогда, когда я о ней услышала впервые. А впервые я о ней услышала еще в самом начале возрождения маросейского храма. Потом будет понятно, почему маросейского – Ирина Алексеевна была там членом общины старца Алексия. Вот услышала я о ней от Ирины Сергеевны Мечевой, дочери священномученика Сергия и, соответственно, внучки святого праведного старца московского Алексия Мечева. Надо сказать, что тогда вот оценки, ну хотя, наверное, слово «оценки» неправильное, но те слова, которые были сказаны в адрес Ирины Алексеевны, меня удивили. Потому что ну это были слова не осуждения, нет, но, наверное, неприятия, которое заключалось, то есть понимая тот подвиг, который она совершила своим подвижническим служением ближнему, в частности Сергию Дурылину, Сергею Николаевичу, но тут надо вот сказать о чем обязательно, в самом начале. Ирина Алексеевна Комиссарова была женой отца Сергия Дурылина, иерея Сергия Дурылина, по документам, но у них не было брака, о чем они всегда говорили. А оформлен брак официально был только для того, чтобы она могла осуществлять какие-то финансовые операции, ездить вместе него в издательство, в Москву, в тот период, когда они жили там в Киржаче, в Болхове и так далее. И вот этот факт, что рукоположенный во иерея целибатом Сергий Дурылин все-таки вот как бы женился, вот он вызывал неприятие у очень многих людей. Ну так устроены мы, люди, человеки...

К. Толоконникова

– В том числе и у членов маросейской общины. Хотя именно старец Алексий благословил Ирину Алексеевну поехать в ссылку за Сергеем Николаевичем.

А. Грушина

– Да, Ксения, да. Вы, наверное, услышали в моем голосе такое некоторое напряжение – я подбирала слова, я не хотела говорить открыто и прямо, что да, неприятие, прежде всего у маросейской общины. Но коль вы уже это озвучили и это так и есть...

К. Толоконникова

– Простите.

А. Грушина

– Так правильно сделали. Но я не хотела, может быть, там из какой-то ложной деликатности, но это был факт: маросейская община абсолютно это не приняла. Но надо это признать и надо это, в общем, четко сформулировать. Прежде всего не приняла этого факта, что они оформили брак официальный, государственный брак, не приняла прежде всего маросейская община.

А. Пичугин

– Ну я думаю, что не стоит на этом сейчас останавливаться и как-то подробно обсуждать. Поскольку все равно мы говорим про Ирину Комиссарову-Дурылину, мы говорим все-таки в какой-то мере и об отце Сергии Дурылине. Но надо, я думаю, все-таки начать с того, кто такая Ирина Комиссарова, как она появилась в Москве, в маросейской общине, и каково ее происхождение. Ксения сказала, что это была простая женщина, но тем не менее она стала таким ангелом-хранителем Сергия Дурылина, она стала человеком, который попал, наверное, в самый цвет русской интеллигенции, в лучшем смысле этого слова, середины XX века.

К. Толоконникова

– Ну, конечно, круг общения Сергея Николаевича был, можно даже сказать, рафинированным.

А. Пичугин

– Да, абсолютно. Пастернак называл его своим учителем и говорил, что это именно Дурылин переманил его из музыки в литературу.

А. Грушина

– Ну так оно и было. И, кстати, в «Московском журнале» по этому поводу, что в литературу привел Пастернака Дурылин, будет опубликована большая статья в одном из осенних номеров, сейчас она готовится к печати. Дело в том, что вообще не говорить о неприятии маросейской общиной этого факта мы не можем.

К. Толоконникова

– Мне тоже кажется, что важно об этом сказать, да, чтобы не оставалось недомолвок.

А. Грушина

– Да, и более того этот шлейф, он тянется до сих пор. Я не хочу сказать, что вот эта вот передача, этот рассказ об Ирине Алексеевне, есть некое как бы оправдание вот ее поступка, ее жизни – какое мы на это имеем право, и моральное в том числе. Но тем не менее я бы все равно об этом говорила, потому что это тянется до сих пор. Вот потому, Алексей, мне и кажется, сказать об этом надо. Деликатно, немного, но сказать об этом надо.

А. Пичугин

– Ну сказали. Я думаю, что просто на этом останавливаться дальше смысла нет, давайте перейдем к основной теме нашей программы, к тому, кто такая Ирина Комиссарова, как она появилась в этом кругу.

А. Грушина

– Ирина Алексеевна Комиссарова, как правильно сказала Ксения, была очень простого происхождения. Она родилась в деревне Сытино на Смоленщине. Когда ей не исполнилось и восьми лет, умерла ее мама. А ее папа еще мальчиком был отправлен в Москву, и здесь кем только ни работал. Ну это мы знаем с вами – до революции, да и сейчас повторяется история, только мы теперь называем это гастарбайтеры, а тогда это называлось отхожие промыслы. Он жил в Москве, занимался, чем только ни занимался, работал последнее время истопником. И вот когда у него умирает жена, то на попечении бабушки в деревне остаются три дочери. Старшей из них была Ирина, младшая вообще была совершенно маленький ребеночек – не было года Шурочке, ей было одиннадцать месяцев, сестре, когда умирает мама. И со временем, то есть Ирина Алексеевна не могла даже, ну там о каком образовании говорить, у нее было...

К. Толоконникова

– Два класса сельской школы, если я правильно помню.

А. Грушина

– Да, три неполных. Вот если точнее, три неполных класса сельской школы. Но так велика была ее тяга к знаниям, что сказалось потом вот на всей ее жизни, так была велика жажда познавания, что это все в итоге привело к тому, к чему привело – то есть она стала замечательной совершенно личностью, которая в этом рафинированном, как говорил Алексей, обществе московском, вот в этом кружке интеллигенции, она общалась совершенно на равных.

К. Толоконникова

– Никакого комплекса у нее не было относительно собственной необразованности какой-то будто бы или происхождения. Совершенно она...

А. Пичугин

– Ну надо сказать, что ее таким такой воспитал во многом сам Дурылин. Потому что ее же воспоминания о том, как они познакомились, какой она была, где она работала и как себя чувствовала и ощущала в среде московской интеллигенции, и то какой мы ее видим уже к Великой Отечественной войне. Но интересно, как вообще она попала в один из самых интеллигентных московских приходов. Ведь в Москве храмов сотни были на тот момент, а попала она именно на Маросейку, такой, в общем, достаточно интеллигентный приход, о котором мы много достаточно говорили в наших программах с Анна Филипповной. Я могу наших слушателей адресовать к архиву «Светлых вечеров», вот найти там Анну Грушину и послушать разные истории из жизни маросейской общины в рассеянии.

А. Грушина

– Маросейская община – вот тут я вас немного поправлю, – помимо того, что это была община, в которую ходила интеллигенция, маросейская община, она состояла из трех вот таких как бы потоков, которые слились в один. Там было очень много вот таких простых людей, как Комиссарова, но с развитой душой людей, которые не просто вот, ну день прошел – и ладно там, выполнил честно своих обязанности – и хорошо, ты послужил в этот день и ближним, и Богу. Но эти люди все время к чему-то стремились. Вот это я сделала вывод такой, когда в архивах занималась вот созданием маросейской общины. И Ирина туда попадает, потому что ее папа, который был в то время истопником, он в том числе помогал что-то делать и на Маросейке. И когда она оказалась в Москве, то она сразу становится прихожанкой этого храма. В этом храме она возрастает, то есть растет и годами, и духовно, возле старца Алексия Мечева. При этом вот деликатность, которая вот врожденная ее что ли, не позволяла ей приближаться к старцу очень близко. Она оставила о старце Алексии свои воспоминания, которые никогда нигде не публиковались, и вот они будут опубликованы в № 6 «Московского журнала». Эти воспоминания ее просил написать опять же Сергей Николаевич Дурылин. Вот она их так и озаглавила: «Воспоминания деревенской девочки». И вот в этих воспоминаниях как раз очень ясно прослеживается то, о чем говорила – она была очень тактична, неназойлива. Она вспоминает эпизоды своего тесного общения со старцем Алексием и рассказывает о них подробно, причем абсолютно не лукаво – она рассказывает о нем, не о себе, она ничему не дает никаких оценок.

А. Пичугин

– Я напомню, дорогие слушатели, что это совместная программа светлого радио и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Мы сегодня говорим про Ирину Алексеевну Комиссарову-Дурылину. Ну и, конечно же, про тех людей, которые окружали в первую очередь знаменитого философа, священника, театроведа Сергея Дурылина, отца Сергия Дурылина. Про это, вот про то кем он был, священником или литератором-публицистом, я думаю, что мы вкратце тоже бы сегодня ближе к концу программы поговорили. А пока вот эти первые годы Ирины Комиссаровой в Москве, ее знакомство с маросейской общиной. И вот интересно, что она начинает общаться близко именно с отцом Сергием Дурылиным, который проводил беседы и который был, естественно, одним из таких священников интеллигенции. Тут надо обратиться в его прошлое, и мы увидим, что там и толстовство, там и очень большие религиозные и человеческие искания, попытка ухода в монастырь и поездки по Северу, и поиски чего-то исконного, старообрядчества. То есть он одно время шел практически одним путем с Рерихом, только потом их пути разошлись – у Рериха на Восток, а у отца Сергия в священство. И вот в таком виде они знакомятся с Комиссаровой.

К. Толоконникова

– А Ирина Алексеевна в это время, тоже необходимо об этом помнить, она по благословению старца Алексия, как и некоторые другие маросейские прихожанки, ничего не боясь, ходит ухаживать за тифозными больными. И, как она потом вспоминала: ну мы не боялись ничего, старец благословил, и мы пошли.

А. Грушина

– Да. Вот я вернусь все равно немножко к этому началу 20-х годов, когда познакомилась Ирина Алексеевна с Сергием Дурылиным в 20-м году. Тогда вот она работала, как мы уже говорили, в Москвотопе и состояла в сестринской общине храма святителя Николая в Кленниках. Действительно ходили и за тифозными ухаживали. Вот как раз в воспоминаниях, которые будут публиковаться у нас, она там эти эпизоды рассказывает подробно: как ходили, омывали, отирали, вшей истребляли. Не только лечили тело, но и души, вели беседы. И ни одна из сестер не заболела – вот это поражает, конечно. Ни одна, когда шли по благословению старца Алексия. Ирина Алексеевна, вот как мы уже говорили, имела неполное, такое не просто неполное, а неполных три класса образования, но при этом очень стремилась к знаниям. И она ходила во всякие кружки, вот посещала эти кружки. И она, когда познакомились с Дурылиным, то вот душой, как она говорит в своих воспоминаниях, почувствовала, как много она может взять от этого человека. Но при этом в ней был очень развит материнский инстинкт. Вот практически у девчонки, совсем девчонки, был развит именно материнский инстинкт. Вероятно, оттого, что когда умерла мама, она осталась с сестренками маленькими.

К. Толоконникова

– Старшая из сестер, да.

А. Грушина

– Да, старшая из сестер, она должна была за ними ухаживать, она заменила им маму. Помимо вот бабушки, еще именно Ирина заменила им маму. И надо сказать, забегая далеко вперед, что самая младшая, Сашенька, Шурочка, так и жила потом с ней и в Болшеве, и продолжала после кончины Ирины Алексеевны досматривать болшевский дом, в котором нынче вот музей Дурылина, организованный опять же Комиссаровой. Вот Ирина Алексеевна поехала за Дурылиным, но до этого она уже, ей было его очень жалко – неприспособленный совершенно житейски, он однажды упал на ее глазах в голодный обморок.

А. Пичугин

– Не потому что было нечего есть, а просто потому что ну вот есть такие люди, которые не могут себя покормить, когда даже надо, когда чувствуешь голод.

К. Толоконникова

– Да и, в общем, есть было нечего особенно. Раздобыть надо было то, что ты съешь.

А. Грушина

– Да, он не умел раздобыть.

К. Толоконникова

– А в этом раздобыть – это проблема.

А. Грушина

– Да, раздобыть умела она, он не умел. Ведь окна вот этого болшевского дома, которые, если сейчас приехать в музей, там очень сразу бросаются в глаза...

К. Толоконникова

– Арочные такие, замечательные.

А. Грушина

– Это окна из Данилова монастыря.

К. Толоконникова

– А разве не из Страстного, Анна Филипповна?

А. Пичугин

– Из Страстного, по-моему, да.

А. Грушина

– Друзья мои, ну мне Ирина говорила, из Данилова. Возможно, из Страстного. Важно, что это сносят монастырь, его разрушают, разрушали все-таки. А она приезжает, договаривается за какие-то деньги, выкупает эти окна, везет их в Болшево – вот так она строила дом. Она умела, вот даже есть воспоминания ее в том числе, когда они были в Челябинской ссылке с Дурылиным, как она ходила на рынок с какими-то двадцатью копейками. А возвращалась назад – и ягодки несла, и какие-то овощи. Вот она умела, а он – нет. Он не умел ничего. Он не умел завязать шнурки на ботинках. Для нее он был беспомощный ребенок. Но при этом очень умный, неповторимый, что вот это глубочайшее уважение к Дурылину, к его знаниям, она пронесла через всю свою жизнь. У нее не было никогда ни разочарования, не было никогда боли, что вот она жизнь прожила не так и отдала какому-то там человеку.

К. Толоконникова

– Ну здесь еще, мне кажется, очень важно заметить то обстоятельство, что у Сергея Николаевича была очень чистая и очень благодарная душа. Он с огромной благодарностью отвечал на труды и заботы Ирины Алексеевны. Вот это очень важно. Он не принимал это как должное.

А. Грушина

– Нет, нет. Уважение к ней у него было безмерным. Вот когда он и в Владимирской тюрьме писал: «Дорогое о Господе, возлюбленное чадо мое духовное, Ирина, если придется мне ехать в дальний край, то одного человека я хочу видеть около себя и одного зову с собою – тебя».

К. Толоконникова

– А в более поздние годы, то есть вот они уже прожили жизнь, ну практически это, по-моему, конец 40-х годов, и он говорит о ней: я бы не был жив, если бы не ее заботы уход и труд надо мной – бескорыстный, безмолвный, многолетний.

А. Грушина

– Совершенно верно. И вот как раз свои воспоминания о ней, воспоминания, которые она оставила, вот «Три Сергия», нигде не публиковавшийся кусочек воспоминаний о Сергее Никитине, владыке Стефане будущем, вот они тоже будут опубликованы у нас в журнале. Они никуда не вошли, ни в книгу исследователя, биографа его, диакона Димитрия Пономаренко, он почему-то их вот не включил в книгу. Очень бесхитростные, очень простые...

К. Толоконникова

– Ждем с нетерпением.

А. Грушина

– Да. Но все эти воспоминания она писала по благословению, по настоянию Сергея Николаевича. Побуждая ее это делать, он говорил, что она должна записывать, что помнила. Ведь люди уходят, а с ними исчезают точные приметы их времени, жизненные свидетельства эпохи, живая старина. Пушкин твой любимый сказал, говорил он ей, описывай, не мудрствуя лукаво, ты все, чему свидетель в жизни будешь. И вот дальше очень это вот как раз по поводу нее: ты ни в чем и никогда не мудрствуешь лукаво, поэтому тебе легко исполнить этот завет – описать просто и благородно то, что видела на своем веку. Понимаете, вот он видел, она видела его чистую душу, а он – ее чистую душу. Абсолютно нелукавую, абсолютно бесхитростную. И вот когда Дурылина арестовывают – это 22-й год, он во Владимирской тюрьме – и когда его отправляют в ссылку, а должны были отправить в Хиву, то старец Алексий сказал ей: ты должна поехать за ним, без тебя он погибнет.

К. Толоконникова

– А он нужен людям.

А. Грушина

– А он нужен людям. Да, совершенно верно. Вот и она тоже еще удивительный пример послушания: идти ухаживать за тифозными больными, не бояться, остаться живой, не заболеть. Благословили поехать – он нужен людям, ты должна сохранить его для людей, для мира, – и она едет. По сути, вот, наверное, кто-то бы сказал, что она просто в жертву принесла свою жизнь. А это не жертва, это служение. Благороднейшее служение. И вообще вся ее жизнь – это пример благороднейшего служения. Не просто человеку, а в общем-то, всем нам. Потому что Дурылин это явление в русской литературе.

К. Толоконникова

– В русской культуре, если брать шире.

А. Грушина

– И в русской культуре, конечно.

К. Толоконникова

– Несомненно.

А. Грушина

– Да. Вот в 22-м году о них похлопочут духовные чада, и ссылку в Хиву заменили на Челябинск. Вот они приезжают в Челябинск, живут там. Она помогает Дурылину. У него еще бывали такие периоды, когда он просто опускал руки. И вот она ему помогает в этот период не сдаваться, вставать, идти дальше. Слава Богу, появилась любимая работа – он работает в музее, он занимается тем, что он умеет и знает.

А. Пичугин

– А вот тут очень важный момент в жизни Дурылина, давайте о нем сразу после небольшого перерыва. Я напомню, что сегодня в нашей совместной программе радио «Вера» и музея, исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди» Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала». И мы – Ксения Толоконникова, директор музея, я Алексей Пичугин. Через минуту мы вернемся.

А. Пичугин

– И мы возвращаемся. Сегодня, напомню, совместная программа радио «Вера» и музея, исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова директор музея, я Алексей Пичугин. Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала». Мы сегодня говорим про Ирину Алексеевну Комиссарову-Дурылину, женщину, благодаря которой мы знаем Сергея Дурылина – писателя, священника, философа, театроведа. Это именно она сохранила его в живых для всех.

К. Толоконникова

– Да, благодаря которой он не сгинул и не пропали его труды.

А. Пичугин

– А вот здесь очень важная, кстати, вот мы подошли сейчас перед перерывом к важной вехе в жизни Дурылина, в жизни Комиссаровой, я думаю, тоже. До своей отправки в Челябинск он служил в Боголюбской часовне в Москве, был ее настоятелем – это была нормальная практика для 20-х годов. Сейчас в нашем представлении часовня что-то такое маленькое, тогда часовни могли быть практически полноценным храмами. И вот он служит в Боголюбской часовне в Москве после ссылки. И говорят, что друзья Дурылина хлопотали в том числе перед Луначарским, и Луначарский поставил условие, что Дурылину смягчат ссылку, есть вероятность его скорого возвращения в Москву, но при этом рясу он вешает на гвоздь. Насколько это правда?

А. Грушина

– Я то же самое и слышала, и читала, но подтверждения документального этому нет.

К. Толоконникова

– Да, документов нет.

А. Пичугин

– Тому что он действительно повесил рясу на гвоздь не только нет документальных подтверждений, но много свидетельств о том, что он служил.

К. Толоконникова

– В домах близких людей.

А. Пичугин

– Да. И Екатерина Юрьевна Гениева, недавно умершая, многолетняя руководитель Библиотеки иностранной литературы, побывав в доме в Болшево на экскурсии, услышав слова экскурсовода, что это портрет неизвестного ребенка, сказала: как это неизвестного? Это же я. Меня здесь крестили, и отец Сергий меня здесь причащал. А дело было уже после Великой Отечественной войны.

А. Грушина

– Вот как раз вот таких свидетельств от людей, которые вот уже недавно ушли, то есть которые были с нами до недавнего времени, очень много. Есть актерские воспоминания, потому что Болшево стало центром притяжения для театральной среды Москвы. Ну это понятно, потому что Дурылин был в том числе театроведом очень известным.

К. Толоконникова

– Ну а потом рядом дачи в Валентиновке, это актерские дачи.

А. Грушина

– Да, и что туда приезжали на исповедь, приезжали причащаться. И есть очень много свидетельств тому, что никакую рясу он не снял.

А. Пичугин

– Но публично он уже не служил.

А. Грушина

– Публично – нет, публично – никогда. И это подтверждала и Ирина Комиссарова. Публично он не служил никогда. Но в Болшеве были созданы все условия для того, чтобы там могли проходить тайные литургии. А что на исповедь люди приезжали – это абсолютно вот, ну люди вспоминали и писали, и говорили об этом, что ездили на исповедь. Не всегда говорили, что к причастию. Но на исповедь, в общем-то, едут, наверное, к человеку, который не снял с себя рясу.

А. Пичугин

– Да, и рядом с Болшево был действующий храм, в который сам Дурылин практически никогда не ходил, что, собственно, тоже косвенно подтверждает то, он служил дома. Есть портрет Дурылина, уже советского времени, где он в рясе с крестом.

К. Толоконникова

– Хотя по воспоминаниям этот портрет в чехле находился, укромно очень в этом доме, в кабинете самого Дурылина, и его показывали только доверенным людям. Как и иконы в доме – и в комнате Ирины Алексеевны, и в комнате Сергея Николаевича были за занавесками.

А. Пичугин

– Ну потому что он параллельно ведь еще и очень деятельный советский литературовед, театровед.

К. Толоконникова

– Конечно.

А. Пичугин

– Орден трудового Красного знамени им получен был.

А. Грушина

– Ну он, на минуточку, доктор наук.

А. Пичугин

– 46-й год.

А. Грушина

– Да. Но вот его дружба, которая никогда не прекращалась ни с маросейскими собратьями. Вот Сергей Алексеевич Никитин, епископ Можайский Стефан (Никитин), он приезжал на долечивание в Болшево уже когда Дурылина не было. Он перенес инсульт и приезжал туда, в Болшево, жил там, чтобы вот как раз быть под присмотром Ирины Алексеевны, которую он в свое время, еще после Челябинской ссылки, лечил от туберкулеза – то есть связи были очень давними, очень крепкими, они не прерывались никогда, – а потом она его выхаживала после инсульта.

К. Толоконникова

– И, кстати, по-моему, он был не единственным, кто приезжал к ней вот так вот, к Ирине Алексеевне под крыло, да, вот под такое материнское крыло. И очень многим она дала и отдохнуть, и как-то – ну простите, я прозаически уж выражусь, – и отъесться немного, что тоже было в то время немаловажно. И просто какой-то покой был в этом доме, который она создала своими трудами, который многим людям помог передохнуть, встать на ноги.

А. Грушина

– Да, и этих людей не счесть. Вот автор нашего журнала, Виктория Николаевна Торопова, она тоже оказалась в этом доме, когда были трудные обстоятельства в жизни. И получила там и кров, и приют, и встала на ноги. И вот теперь так же благодарно, как Ирина Алексеевна в свое время, она вспоминает своего друга Ирину Алексеевну, вспоминает Торопова с такой же благодарностью, с такой же самоотдачей, с такой же любовью. То есть она умела в людях возбуждать лучшие чувства, понимаете. При этом не просто созерцая, а принимая самое активное участие в их жизни, неназойливое, бесконечно тактичный человек. Вот откуда, казалось бы? Но это в том числе и воспитание школы Дурылина – она умела, она была расположена к хорошему и это хорошее умела взять у окружавших ее людей. Ведь она, когда они оформили брак – это уже было после второй ссылки, после того как после второй ссылки они вернулись в Москву. Собрали друзья деньги и дали, прислали им на дорогу, и в декабре 24-го года они из Челябинска вернулись в Москву. А потом была следующая ссылка, уже в 27-м году, в которой она опять поехала за ним.

К. Толоконникова

– Как раз после возвращения из этой ссылки сгорели все бумаги Дурылина, да?

А. Грушина

– Вот после этой ссылки они поселились в Киржаче. Потому что уже он не мог поселиться в Москве, и за 100-м километром они поселились, в Киржаче. И вот в Киржаче сгорает весь архив Дурылина. Для него это было страшное потрясение. Ну, наверное, как для всякого человека, который этим жил. Это не просто были бумаги, это было содержание, смысл его жизни. И вот тут она принимает решение, что надо перевозить его в Москву, ближе к друзьям, и надо строить какое-то свое жилье. Вот тут она и приступает, уже начинает осуществлять эту свою мысль – строительство болшевского дома.

А. Пичугин

– А как они этот участок получили?

А. Грушина

– Вот этого я не знаю, это уже детали, которыми я как-то и не интересовалась.

К. Толоконникова

– Я знаю, что им не удалось, что Ирина Алексеевна сначала, то есть я читала в воспоминаниях, что Ирина Алексеевна сначала пыталась получить какое-то жилье в Москве, но не удалось, а удалось выбить вот этот вот участок в Болшеве. И там она какими-то путями такими, очень странными, начала строить этот дом. Потому что ну ничего же не было, все нужно было раздобыть. Даже для того, чтобы вот эти рамы, о которых мы уже вспоминали, эти приснопоминаемые рамы вывезти из центра Москвы в Болшево, ей с огромным трудом удалось достать машину. И вот так происходило все. То есть несколько лет жизни были положены на строительство и обустройство этого дома.

А. Грушина

– Да. Ну вернуться в Москву из Киржача – опять же это долгая история, можно там какие-то детали долго рассказывать. Кстати, им помог Калинин. Они каким-то образом через своих друзей вышли на Калинина, и вот ходатайство Сергея Николаевича о возвращении в Москву было удовлетворено, и они вернулись в Москву. А брак они заключили в 33-м году, в Киржачском районном загсе, что, конечно, ничего не изменило в их отношениях. Но с 33-го года они состояли в браке, и это тоже помогло потом в получении участка и строительстве вот этого дома. Они сначала там поставили сарай. Она раздобывала материалы, жили в сарае в этом.

К. Толоконникова

– И там же жила и потом многие годы с ними жила монахиня, я забыла, как ее...

А. Грушина

– Елена Григорьевна Першина – мать Феофания.

К. Толоконникова

– Да, мать Феофания. Которую все называли, естественно, мирским именем окружающие, но которую хоронили именно как монахиню – в облачении, с закрытым лицом.

А. Грушина

– Да. Вот тоже еще одно свидетельство: монахиня, естественно, раз она жила с ними, вероятно, ну предполагать можно и допустимо, наверное, и у него и окормлялась и так далее. Она, когда начала строительство дома, его определила, хлопотала, в дом отдыха «Правда». Потом он жил у Тютчевых в Мураново, потом опять в доме отдыха. И когда он пришел вот на участок, то он был поражен, что вот уже там ставят фундамент. Ну ему, правда, показалось, что дом будет очень маленький. Он немного отступил от этого дома, метра на три, и сказал: надо вот так, побольше, побольше. Потому что он знал, что гостей будет много.

К. Толоконникова

– Да, у некоторых гостей там, по-моему, постоянно гостевавших у Дурылиных, там даже какие-то были свои, специально для них отведенные комнаты, если я ничего не путаю. Хотя это все, конечно, очень небольшие комнатки, дом очень скромный. Я думаю, что многие из наших слушателей там бывали или во всяком случае видели фотографии. Но тем не менее какое-то место для того, чтобы все могли разместиться, необходимо было.

А. Пичугин

– Я вот, к своему стыду, не бывал, я видел фотографии только.

А. Грушина

– Давайте съездим, потому что...

А. Пичугин

– Давайте, с удовольствием.

А. Грушина

– Я как-то – это попутно немножко, это отвлечение, но я как-то, разбирая письма отца Сергия Мечева в маросейском архиве, перечитывая их, увидела, что одно письмо явно не Сергия Мечева. У них были очень похожи почерки. Читала его, читала, читала – и вдруг понимаю, что по стилю, по всему это письмо Сергия Дурылина. Вот сейчас оно тоже у них там под стеклом, в музее. Вот я когда вхожу, очень радуюсь, потому что...

К. Толоконникова

– Потому что это ваша находка.

А. Грушина

– Нет, ну лежало бы в архиве, пылилось, а теперь люди его видят. Кстати, по поводу монастыря – конечно, Страстной монастырь. По годам если брать, конечно, разрушаемый Страстной монастырь. Конечно, Страстной. Вот такая история. Опять же когда она покупала эти окна, то ей выписали за них большую, страшную сумму – 280 рублей. Было очень дорого, но она все равно согласилась.

К. Толоконникова

– И потом еще с плотниками воевала, которые хотели эти рамы обкорнать, потому что, естественно, трудно работать с такой формой нестандартной. Но она отвоевала у них и это тоже.

А. Грушина

– Ну вот это как раз все говорит и подтверждает то, о чем мы говорили: у нее была очень такая настоящая жизненная хватка. Когда вот крестьянская девочка, всего сама в жизни как бы добилась, того, чего добилась. То есть ей все время приходилось трудиться, ей все время приходилось как-то из этой жизни выходить, спасая не только себя, но и Дурылина.

К. Толоконникова

– Да, вот здесь вот такое корневое понятие: не только себя. Это была хватка, лишенная начисто какого бы то ни было эгоизма. И даже вот когда они только познакомились с Сергеем Николаевичем, с отцом Сергием, и между ними состоялся такой примечательный разговор. Ирина Алексеевна сказала ему, что никогда в жизни она не хотела стать богатой. Вот она показала ему: одно платье у нее висело на вешалке, другое на ней. И больше мне, сказала она, ничего не надо, потому что богатство – это несвобода.

А. Пичугин

– Ну я напомню, что в эфире светлого радио совместная программа с музеем, исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Мы вспоминаем Ирину Алексеевну Комиссарову-Дурылину, отца Сергия Дурылина с Анной Филипповной Грушиной, кандидатом исторических наук, главным редактором «Московского журнала».

К. Толоконникова

– И в шестом номере «Московского журнала», вот в ближайшем номере, должны выйти как раз воспоминания Ирины Алексеевны, ни разу ранее не публиковавшиеся. Это очень интересно, мы очень ждем этот номер.

А. Грушина

– Спасибо. Вот, кстати, есть портрет Дурылина – «Тяжелые думы» он называется, его написал Нестеров в 26-м году, – который хранился в болшевском доме, о чем мы говорили. Это портрет работы Нестерова. Но с Нестеровым Дурылин был еще и дружен. И помимо того, что дружен, очень любил его творчество. И о Нестерове он написал книгу «Нестеров – портретист», которая вышла в конце 40-х годов. И, кстати, вот Виктория Николаевна Торопова, которая является автором многих статей, связанных с Дурылиным и Комиссаровой в «Московском журнале», она была племянницей, по-моему, ну в родстве состояла с Лизой Таль, портрет которой тоже писал Нестеров. То есть вот такие все время завязки, связки постоянные возникают, как оно и принято в нашей жизни. Вообще, несмотря на многолюдство и города Москвы, и страны, и мира, вот круг каких-то людей очень связан, вот такие неожиданные возникают связи.

К. Толоконникова

– Да, вот жизнь как бы прорастает вот этими связями, причем действительно весьма неожиданными подчас.

А. Грушина

– Да. И Ирина, вернемся если к ее воспоминаниям, то вот свои воспоминания она как раз писала, как я уже говорила, по настоянию Сергея Николаевича, и она вспоминает очень интересно слова Дурылина, который говорил: вспоминать –значит прощать. Если нет сил прощать, не надо и вспоминать. Вот для меня это важно. Для меня всегда очень важно: простить – это забыть?

К. Толоконникова

– Ну это такой духовный совет.

А. Грушина

– Да, простить – это забыть, все отбросить. И когда как-то я прочитала у кого-то из святых отцов, что простить – это не значит забыть. И вот это меня очень тронуло в воспоминаниях: вспоминать – значит прощать. Если нет сил прощать, не надо и вспоминать. И она пишет свои воспоминания вот как память сердца, и как он ей сказал писать – вот просто вот с благодарностью к этим людям, что они были. И вот я уже говорила, что она в этих воспоминаниях очень интересно вспоминает Маросейку, очень интересно она ее вспоминает. Как она идет с отцом Алексием, который отслужил только что на Ильинке в храме и чувствовал себя плохо. Она идет его провожать на Маросейку. И он все время говорит, что вот я, кажется, сегодня очень плохо слово говорил. А она ему отвечает: да нет, не плохо, просто вы как бы хотели, видно, вот сказать больше, чем вы сказали. И он был очень удивлен, откуда, вот откуда эта простая женщина, девочка это понимает. Он говорил слово о том, как надо готовиться к посту. И она ему говорит, вот он говорит: мне кажется, что я очень плохо говорил и путался в словах, то есть повторял много раз одно и то же, как дятел. Нет, вы говорили ничего, только часто запинались и недоговаривали мысль. Мне казалось, что у вас больше было слов в уме, чем на языке. И он потрясен был, вот посмотрел на нее в упор и говорит: а вот это-то и плохо, что я вот как раз думал больше, чем говорил. Мне трудно сегодня было служить. И вот она его провожает, рассказывает ему, как праздновалась масленица в деревне. И очень удивлен и говорит: ну надо же, а я таких подробностей и не знал. Рассказывает о том, как они у него в келье пьют чай, как пытаются близкие ее выпроводить, а он не отпускает. То есть я говорю про то, вот когда я говорила о ревности в общении и так далее, вот такие простые незамысловатые воспоминания дают очень широкую картину быта, понимаете, бытия. Очень широкую картину.

К. Толоконникова

– И очень ценно, вот по этому отрывку я как-то чувствую, что очень ценно. Ведь у нас же есть много мемуаров, но, как правило, мемуарист всегда вспоминает о себе самом. И вся остальная жизнь, все остальные люди являются как бы фоном для него самого – он главное действующее лицо, главный протагонист, так сказать, вот в этой во всей истории. А сколько я могу понять, Ирина Алексеевна-то как раз вспоминает прежде всего не о себе, и вот этим особенно ценны ее воспоминания.

А. Грушина

– Да, сейчас очень много выходит книг. Причем только священник ушел – через год-два уже выходит том огромный воспоминаний, – нет расстояния.

А. Пичугин

– Когда все еще не пережито.

А. Грушина

– Конечно.

А. Пичугин

– И те эмоции, которые возникают в первые месяцы, даже годы, они выплескиваются, а действительно нет какого-то осмысления.

А. Грушина

– Да, нет расстояния, нет взгляда издалека.

К. Толоконникова

– И это всегда: я и старец, я и батюшка.

А. Грушина

– Я и православие, я и старец, я и так далее – как правило, это все о себе. Она – нет. Вот у нее опять этот глубокий врожденный такой такт, он позволяет ей не опускаться вот до того, как она, ее роль. А роль-то ее даже из того что мы говорили, колоссальна, правильно ведь, роль ее огромна.

К. Толоконникова

– Несомненно. То есть мы вообще не имели бы значительной части трудов Дурылина интереснейших, если бы не она.

А. Грушина

– Да, если бы не она. Если бы она не обеспечивала его быт, если бы она не сохраняла каждый клочок бумаги.

К. Толоконникова

– Да и духовную поддержку она ему дала.

А. Грушина

– И духовная поддержка колоссальная. Вот почему он ей говорил, что хочу видеть возле себя только вот тебя – потому что она умела отойти в сторонку, но при этом так вот быть рядом. Они просто проросли, вросли друг в друга.

К. Толоконникова

– И мне кажется, что Дурылин, вот по тому, что он ей писал, он вполне тоже как бы понимал, что он себя ей что ли усыновляет. Он говорит ей о том, что он осиротел после смерти матери, душевно осиротел, потому что он действительно был с ней связан, с матерью, крепчайшими узами сыновней такой любви и нежности. И вот он нашел близкую душу в Ирине Алексеевне.

А. Грушина

– Да. Даже вот был такой момент, уже ближе к концу его земной жизни, когда плохо себя чувствовал, иногда раздражался, и у нее были попытки найти помощницу помоложе, более образованную. А ему все равно не нужен был никто, кроме нее. Только ей он доверял. Только она за ним, когда он не мог писать, она за ним записывала под диктовку. Потом купили пишущую машинку. Но она за ним записывала. Она до нас доносила многие вещи, которые вот сейчас мы знаем, которые сбереглись и публикуются и так далее.

К. Толоконникова

– Ну наше время, по-моему, подходит к концу.

А. Пичугин

– Да, постепенно.

К. Толоконникова

– Давайте вспомним, Сергей Николаевич, он умер в каком, в 54-м, да, по-моему, году?

А. Пичугин

– Да, в 54-м году.

К. Толоконникова

– И Ирина Алексеевна, она пережила его так, по моим представлениям, лет на двадцать. Она умерла уже в 70-е, правильно я помню?

А. Пичугин

– Ну на двадцать пять, да, в 77-м, на 23 года. И там интересное завещание. Он ей перед смертью сказал: можешь хоронить меня как мирянина, а можешь как священника. И она похоронила его как мирянина.

А. Грушина

– Да, это был тоже, кстати, вот один из вот то что не очень хочется нашему дорогому Алексею, чтобы мы об этом говорили, но один из упреков опять же маросейской общины в ее адрес – это то что она его похоронила как мирянина. Вот опять же, исходя из обстоятельств, это легко говорить вот на расстоянии, да.

К. Толоконникова

– Да.

А. Грушина

– А исходя из обстоятельств, исходя из обстоятельств времени, из того, как складывалась жизнь, наверное, она поступила правильно.

К. Толоконникова

– Ну а иначе бы просто на долгие десятилетия не могли бы увидеть свет его книги. А они продолжали выходить. Например, в «ЖЗЛ» вышла прекрасная книга о Нестерове уже после его смерти. Не было бы музея.

А. Грушина

– Не было бы, да.

К. Толоконникова

– Так что это действительно легко судить издалека.

А. Пичугин

– Безусловно. Наше время действительно заканчивается.

А. Грушина

– Очень жаль. Мне кажется, мы так много не сказали.

А. Пичугин

– Мне кажется, надо просто отдельную программу. Ну вот мы поговорили про Ирину Алексеевну Комиссарову. Надо отдельную программу про Сергея Дурылина сделать. Анна Филипповна, я приглашаю вас как раз принять в этом участие. Мы с удовольствием поговорили бы именно о Дурылине, о его наследии, о том как он работал, о чем он работал. Мы же не поговорили вообще сегодня про его труды.

К. Толоконникова

– Ну мы и не собирались.

А. Пичугин

– Ну мы не собирались, конечно.

К. Толоконникова

– Не ставили перед собой цели такой.

А. Грушина

– Да. О подвиге, о благородстве вот этой простой крестьянской женщины, которая была рядом с ним – мы об этом хотели сказать. Если бы ее не было, не знаю, что бы мы сейчас знали о Дурылине. Во многом благодаря ее трудам, то есть мы бы о нем знали, безусловно, но не так подробно, не так тонко, как мы знаем сейчас.

А. Пичугин

– Спасибо большое. Анна Грушина, кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала». Мы беседовали о Ирине Комиссаровой-Дурылиной. Также Ксения Толоконникова, директор музея «Советский Союз: вера и люди», я Алексей Пичугин. Благодарим всех вас.

А. Грушина

– Спасибо, друзья. Спасибо.

К. Толоконникова

– До свидания.

А. Пичугин

– Спасибо и всего хорошего.

К. Толоконникова

– До новых встреч.

А. Грушина

– До новых встреч.